Сербжинская Ирина. Игры невидимок

   – Я тебе обновки привез. Синюю юбку в полоску – все модницы в Доршате носят сейчас такие! – и кружевной передник, и кофточку с перламутровыми пуговицами, и что-то там еще… жена выбирала сама, уж она знает в этом толк! Нята улыбнулась, не отпуская его руки.
   – Зимой пригодится, – обрадовалась Кориль, появляясь на веранде. Она уже сняла старый чепчик и воткнула в волосы высокий позолоченный гребень, подаренный братом. – Будет вечеринка, глядишь – и заприметит кто-нибудь.
   Девочка быстро взглянула на мать, но промолчала. Симон снова уселся в кресло, Кориль принялась рассказывать брату деревенские новости. Нята помогала матери накрывать на стол, двигаясь быстро и бесшумно, как солнечный зайчик.
   Едва они приступили к еде, как калитка снова стукнула. Нята бросила быстрый взгляд в окно и сжала губы.
   – Смили пришел! – сообщила Кориль, тоже глянув в окно. – Вот обрадуется сейчас!
   Симон имел большие сомнения, что Смили обрадуется его приезду, но выбрался из кресла и пошел на крыльцо, мимоходом потрепав племянницу по волосам.
 
   Смили был весел и добродушен. Обнимая его, Симон уловил слабый запах вина и понял причину этого хорошего настроения.
   – Весь день возился с этим проклятым забором! На пароме работы пока нет – осень! – сообщил Смили, стягивая рубаху и бросая на крыльцо. В присутствии Симона он всегда испытывал странную робость и старался скрывать это за болтовней и развязными шутками.
   – Нята! – крикнул он. – Налей воды в умывальник!
   Симон вернулся в дом и на крыльце столкнулся с девочкой – она спешила во двор с ведром воды. Смили, насвистывая, вразвалку направился к умывальнику: в дальнем углу двора, на чурбаке стоял глиняный таз, на деревянном гвозде висело старое полотенце. Нята шла следом, замедляя шаг, чтобы держаться от отца подальше. Симон прищурил глаза.
   Маленький Нимур, сидя у него на руках, заливался смехом и дергал за волосы. Сестра рассказывала о поездке в соседнее село, а Симон, поддерживая разговор, время от времени поглядывал в окно. Нята налила воды в таз, Смили сказал что-то, она, не поднимая глаз, молча кивнула и торопливо ушла, захватив пустое ведро.
   «Она стала бояться отца, – подумал Симон, качая малыша на руках и краем уха прислушиваясь к болтовне Кориль. – К чему бы это?»
   И он пообещал себе, что не уедет, пока не узнает, в чем дело.
   На следующее утро главный палач Доршаты проснулся поздно. Приезжая к сестре летом, он обычно спал во дворе под навесом, но сейчас ночи уже становились холодными, и Кориль отвела ему крошечную комнатку возле веранды.
   Ни Смили, ни мальчишек в доме уже не было. Не было видно и Няты.
   – Полощет белье на речке, – пояснила Кориль, наливая брату густую рыбную похлебку: по деревенской привычке Симон любил завтракать супом.
   – Смили сказал, чтоб она обед ему принесла, а ее до сих пор нет. Пришлось Гритчена отправить.
   Симон отломил кусок свежевыпеченного хлеба и потянулся за ложкой.
   – С утра на реке пропадает, а надо еще крыльцо вымыть. И чего там полоскать-то? Пара рубах да мое платье, – с досадой проговорила Кориль. – Уже можно было управиться сто раз. Небось опять сидит да со своей козой обнимается или ракушки собирает. – Она покачала головой. – Каждый день – новые капризы! Теперь вот обед не хочет носить…
   Симон, хлебая ароматную похлебку, задумался, не обращая внимания на бесконечные жалобы сестры. Весь вчерашний вечер он не спускал со Смили глаз. Теперь его беспокоило, замечает ли сестра взгляды, которые бросает ее муженек на девочку. Скорее всего, пока нет… и Нята, само собой, ничего не говорит матери, верно, стыдится.
   Симон сдвинул брови.
   – Ладно тебе, – сказал он, вытер пустую миску мякишем, отправил его в рот и поднялся.
   – Что дальше с ней делать, ума не приложу. – Кориль вздохнула. – Какая-то она…
   – Разберемся. – Симон чмокнул сестру в щеку, потрепал по голове Нимура и отправился на поиски Няты.
   Он хорошо знал, где можно отыскать племянницу: прошлым летом она сама показала ему это место. Симон вышел через калитку в огороде, прошел берегом реки и возле старой развесистой ивы обнаружил корзину с мокрым бельем. Неподалеку бродила белая коза с намотанной на рога веревкой. Нята сидела на толстой ветке, которая росла невысоко над землей, почти невидимая среди листвы.
   – Вот ты где! – Он остановился под ивой, разглядывая девочку, потом осторожно снял ее с дерева и опустил на землю. – Весу в тебе – меньше, чем у воробья, – заметил он. – Ничего не ешь, что ли? Чего делаешь?
   – Белье полощу, – хмуро сказала Нята.
   – Вижу. – Симон хмыкнул. – Не хочешь домой идти? И почему это?
   – Ни почему, – сказала она, разглядывая свои босые исцарапанные ноги.
   Симон уселся на старый вывороченный корень.
   – Что-то ты сегодня неразговорчива, моя феечка, – усмехнулся он. – Ну да ничего, разберемся…
   Нята села рядом, потыкала палочкой в песок.
   – А сегодня вечером снова будешь рассказывать про До-ршату? Вчера Гритчен сказал, что обязательно поедет в город, когда вырастет. Только он заснул раньше всех, а я еще долго слушала! Ты про Драконьи скалы говорил. Где они находятся?
   – Неподалеку от города. – Симон отогнал козу, которая, незаметно подкравшись, принялась жевать край его куртки.
   – Это там держат узников в подводных темницах?
   – Да, важных преступников, государственных изменников… Там наверху, на скалах – городская тюрьма. Кыш отсюда! – прикрикнул он на козу.
   Нята поежилась:
   – И они там сидят всю жизнь?
   – Ну кто как. – Симон осторожно взял ее ладошку в руку, разглядывая тонкие пальчики с обкусанными ногтями. – Кто-то всю жизнь, кого-то казнят.
   – Кто их казнит?
   – Ну кто… палач, конечно. Кто ж еще. – Он покосился на козу: та уставилась на него желтыми нахальными глазами.
   – Страшно… – протянула Нята.
   – Кому страшно? Преступникам?
   – И преступникам и палачу. Людей убивать.
   – Палач не убивает, Нята. Палач казнит, – поправил Симон.
   – Все равно…
   Он вздохнул и легонько похлопал ее тяжелой ладонью.
   – На Драконьих скалах раньше жили драконы?
   – Говорят, жили, но давно. В летописях написано, что Доршата раньше была землей драконов.
   – И куда они потом делись?
   – Улетели на Восточный рубеж. Там теперь и живут. Так говорят.
   – И никто их не видит?
   – Ну кто же их увидит. Конечно, нет. Лет сто назад, говорят, Фиренц, хозяин всех драконов, прилетал в Доршату, на Совет Шести, но это легенды. Сказки и выдумки.
   Коза сунула морду в корзину с мокрым бельем, и Симону пришлось встать, чтобы отогнать ее.
   – Вот ведь упрямая скотина! – пробормотал он.
   – Дракон прилетал? Люди не боялись его?
   – Он же мог принимать облик человека. – Симон поставил корзину рядом с Нятой и снова уселся. – Драконом его никто и не видел. На Совет он являлся как человек, высокий светловолосый воин с зелеными глазами.
   Он покосился на племянницу и толкнул в бок:
   – Нята, закрой рот, а то ворона залетит! Девочка смущенно засмеялась.
   – А теперь он не бывает в Доршате? – спросила она.
   – Фиренц? Нет. У драконов, если они существуют, конечно, свои дела.
   – Жаль. Жаль, если не существуют!
   Симон засмеялся:
   – Нята, драконы – это сказки! Вот у норлоков много таких легенд – о драконах. Будто бы норлоки встречались раньше с ними и даже дружили. – Он пожал плеча ми. – Может, и так, кто его знает. Норлоки-то живут дольше людей, стало быть, они и драконов помнят.
   Нята задумалась.
   – Я никогда не видела норлоков.
   – Где ж ты их увидишь, в такой-то глуши. – Коза сунулась было к корзине, Симон погрозил ей кулаком. – Норлоки селятся на Побережье. Да и они не все дружили с драконами, а только Сульг. Фиренц был его другом. А может, и сейчас есть, кто их разберет…
   – Кто это – Сульг?
   – Военачальник норлоков. – Симон поднялся и отряхнул сухие травинки, налипшие на одежду. – Пойдем, Нята, мать нас потеряет.
   – Ты его видел?
   – Кого? Сульга? – Он взял корзину и двинулся по берегу. – Конечно. Видел несколько раз, в Доршате. – Симон оглянулся: коза медленно брела следом, явно улучая момент, чтобы поддать рогами. – Слушай, Нята, как ты управляешься с такой вредной животиной?
 
   Ближе к вечеру заявился Смили, шумный, довольный чем-то, с мешком в руке. Кориль удивилась, что муж пришел раньше обычного, и поспешно вышла на крыльцо, держа на руках малыша. Симон во дворе колол дрова, легко орудуя тяжелым топором, Нята подбирала поленья и складывала под навесом.
   – Я думала, ты до вечера будешь забор чинить. – Кориль сошла со ступенек и отпустила Нимура. – Что это ты принес? Откуда?
   Смили довольно засмеялся и вытряхнул из мешка прямо на землю кучу мокрого тряпья.
   – На берегу собрал. Пару дней назад выше по течению паром сорвался. – Смили поднял мокрую тяжелую ткань, выкрутил, отжимая мутную воду, расправил. Это оказался плащ, разодранный почти напополам. – Как раз гроза была, волны по реке ходили с наш дом, не меньше. Не знаю уж, как пассажиры паромщика уломали пересекать реку в такую погоду? Заплатили, верно, немало… А может, надеялись, что проскочат… Буря-то их как раз на середине реки и застала. Ну и вот… – Он бросил плащ на крыльцо, пошарил в груде вещей и вытащил сапог. – Паром-то сорвало, да о берег и разбило. Там, за деревней, два трупа на отмель вынесло. Народу-то много потонуло небось… Сколько их там на пароме-то было – никто не знает. И барахло на берег выкинуло. Да уж, нахлебались водички, дурачье… И куда торопились?
   Смили покопался в тряпье и вытащил еще один плащ, темно-серый, с черной узорчатой каймой по низу.
   – Ишь, какая шерсть хорошая. – Кориль пощупала мокрую ткань. – Дорогая, верно.
   Симон воткнул топор в чурбак и подошел ближе.
   – Воинский плащ норлоков Серого Замка. – Он посмотрел на черную кайму. – Это их узор.
   – Ну и что? – Смили бросил плащ на перила крыльца, – Хозяин-то, поди, на дне реки. А нам все пригодится. – Он искоса быстро взглянул на Симона. – Мы люди небогатые.
   Кориль наклонилась над кучей, перебирая мокрые вещи. Смили вытер ладони о штаны:
   – Ладно, мне еще работу закончить надо. Приду сегодня поздно. Развесь-ка все, пусть просохнет хорошенько, – велел он жене. – Нята! Собери на кухне перекусить да молока принеси из погреба.
   Смили вразвалку поднялся по ступенькам и скрылся в доме.
   Симон проводил его взглядом, остановил Няту и взял у нее из рук глиняный холодный кувшин.
   – Помоги-ка лучше матери, – проговорил он. – А молоко отцу я сам отнесу. Я как раз с ним потолковать хотел…
   И он направился к крыльцу.
   Кориль высунулась в окно. Возле развешанного мокрого белья стояла коза и задумчиво обнюхивала рукав рубахи.
   – Нята! – с досадой крикнула Кориль. – Отгони козу! Ты что, не видишь, эта скотина опять жует белье! Привяжи ее!
   Женщина проследила, как Нята привязала козу, и вздохнула.
   – Неумеха, – пробормотала она.
   – Ну перестань. – Симон сел к столу и налил чаю, заваренного с листьями мяты. – Не такая уж она и неумеха.
   Кориль положила перед ним буханку свежего хлеба, испеченного с сушеной черной смородиной, придвинула тарелку с соленым маслом и ломтями мягкого деревенского сыра.
   – Не знаю, Симон. Какая-то она… Кориль замялась, подбирая слова. – Мы относимся к ней, как к родной, ты же видишь. С той самой поры, как взяли ее совсем малюткой. – Она машинально передвинула тарелки. – Ну, ты помнишь, у нас со Смили долго не было своих детей… я думала – по моей вине. Я боялась, кто захочет жить с бесплодной женщиной? – Сестра говорила, не глядя на брата. – Мужчинам нужны сыновья. Потому и обрадовалась подкидышу. Ты же знаешь, есть такое поверье: если бездетная семья возьмет в дом подкидыша, то обязательно пойдут свои дети. Так все и получилось, через год после того, как подбросили Няту, родился Гретчен, а потом двойняшки Эшер и Юмас, через два года – Ронти, следом за ним – Нимур.
   Кориль поглядела в окно: Нята, подоткнув серую выцветшую юбку, мыла крыльцо.
   – Смили никакого различия между детьми не делает, любит ее как родную дочь, – добавила она с гордостью, не замечая, как похолодели глаза брата. – Хотя, по правде сказать, пользы от нее мало. Бестолковая, несмышленая… С малышами помогает да козу пасет.
   – Ну и пусть пасет.
   – Симон, ей уже пятнадцать лет! – с досадой проговорила сестра. – А ума у нее меньше, чем у десятилетней.
   – Кориль, она просто немного не похожа на остальных, вот и все, – мягко сказал Симон.
   – Да уж… Только кто ее возьмет замуж, такую?
   Симон нахмурился.
   – Что, уже есть кто-то на примете? – недовольно поинтересовался он.
   Сестра затрясла головой:
   – В нашей деревне ей жениха не найти. Парни на нее не больно-то смотрят.
   – Вот и хорошо, – с облегчением проговорил Симон.
   – Что ж тут хорошего, если девица в пятнадцать лет сидит у родителей на шее? – кисло спросила Кориль.
   Симон задумался, глядя в окно. Сестра просеивала муку на лепешки, малыш ползал у ее ног, зажав в кулачке ложку.
   – Я вот что думаю, – он похрустел пальцами – дурная привычка, за которую его постоянно ругала жена. – Сидит на шее, да… Может быть, мне забрать ее в Доршату? Пусть поживет у нас. Дом большой, а дети, сама знаешь, выросли, отдельно живут.
   Кориль помолчала.
   – Симон, она мне дома нужна. – Голос сестры звучал недовольно. – Я через два месяца рожу, кто будет глядеть за Нимуром? Няньку нанимать? А Нята будет в Доршате развлекаться? Конечно, там у вас жизнь-то богатая… ты говорил, у тебя и прислуга есть? Небось жена твоя и палец о палец не ударит?
   Симон снова похрустел пальцами.
   – Хорошо, – вздохнул он. – Тогда на следующий год. Я приеду летом, Нимур уже подрастет…
   Кориль повела плечом. Ей было досадно, что брат так привязан к девочке. Уж лучше бы на этом месте оказался кто-нибудь из сыновей!
   – Ты же сама говоришь – Нята для вас обуза, замуж ей здесь не выйти, – уговаривал Симон. – Так что же?
   – Пожалуй, – неохотно проговорила Кориль. – Конечно, твои-то сыновья уж взрослые… Как они? – спросила она, помолчав. – Ты говорил, старший продолжает семейное дело? Выучился на лекаря?
   – А? Ну да, – поспешно сказал Симон. – Выучился, конечно. Хорошее ремесло, не хуже других. Так как насчет Няты? Посоветуйся со Смили, само собой, – добавил он.
   – Да согласится он, – недовольно проговорила сестра. – «Одним ртом меньше» – вот что он скажет.
 
   С утра Кориль отправила Няту на речку, велела начистить хорошенько крупным песком кухонную утварь: тарелки, кастрюли, сковородки. Медная посуда в небогатой деревне считалась роскошью, и Кориль очень гордилась подарками брата. Симон захватил пару кастрюль и пошел вместе с девочкой.
   – Ловко ты управляешься, дядя Симон! – заметила Нята, споласкивая блестящее круглое блюдо. Коза бродила неподалеку, с любопытством поглядывая на людей.
   – Я – старый солдат! – бодро ответил тот, натирая песком медную крышку, пока она не засияла, словно солнце. – А солдат должен уметь все!
   Он полюбовался на собственное отражение в начищенном медном боку кастрюли и добавил:
   – Ну или почти все.
   Симон потянулся за тарелкой, раздумывая, не сказать ли Няте о том, что собирается забрать ее в Доршату. Несколько раз он порывался сообщить девочке новость, но в конце концов решил: скажет после того, как сестра поговорит со Смили. Симон был уверен, что тот не станет возражать, ну а если вздумает – придется побеседовать с ним еще разок. Хотя и в первый-то раз подонок перепугался так, что чуть в штаны не наложил. Симон сжал губы, полируя большую тарелку. Ему был хорошо знаком тип людей, подобный Смили. Такие храбрятся только перед слабыми. Пара ударов кнутом быстренько развязывает им язык, а пара сломанных пальцев убедят продать с потрохами родную мать.
   – Вот что я тебе хочу сказать, Нята… – начал было Симон, но осекся: из ивовых зарослей донесся истошный рев.
   – Это Юмас! – Нята выпрямилась, бросив кастрюли. – Наверное, опять подрался с Эшером! Эти близнецы – не разлей вода, драчливые, как петухи!
   Из ивовых кустов вывалился один из близнецов. Трехлетний Юмас исступленно орал, размазывая по круглому лицу слезы и сопли. При виде такого безграничного отчаяния главный палач Доршаты несколько растерялся.
   – Юмас, ты чего? – озадаченно спросил он. – Подрался? А где Эшер?
   Нята присела на корточки и обняла братишку.
   – Что такое? Что это у тебя? Мертвая птичка? Это из-за нее ты подрался с братом? Юмас, не годится играть с мертвой птицей.
   Она осторожно забрала крошечное тельце птички.
   – Коноплянка, – сказал Симон, разглядывая серые перышки. – Где это ты ее нашел? Где?. Что он говорит, Нята? Я ни слова разобрать не могу!
   Нята понимала лепет малыша гораздо лучше, чем Симон.
   – Нашел за сараем? Вы с Эшером снова туда ходили? Там бегают страшные собаки с пасеки. Гляди, пойдешь туда еще раз, они тебя покусают! Ну не плачь! Птичка оживет иприлетит к тебе под окошко!
   Нята сложила ладони домиком и спрятала мертвую птичку.
   Юмас нехотя перестал реветь, поглядывая на сестру черными глазами.
   – Иди домой и найди Эшера, – строго велела Нята, и мальчик послушно побрел вверх по берегу. – И умойся, грязнуля!
   Симон проводил малыша взглядом.
   – Слушается тебя, мелочь пузатая! – Симон присел на корточки и потянулся за очередной кастрюлей. – А глотка у пацана – луженая, здоров он орать!
   Нята присела рядом.
   – Дядя Симон! – позвала она шепотом. Глаза у нее были веселые.
   – Чего тебе?
   – Гляди!
   Нята осторожно раскрыла ладони: коноплянка вспорхнула из ее рук и мгновенно скрылась в вечернем небе.
   Симон выронил кастрюлю из рук. Нята довольно засмеялась.
   – Она ж мертвая была! – Он растерянно уставился на племянницу. – Или… или нет? Как это получилось?!
   – Не знаю, дядя Симон. – Девочка пожала плечами. – Я просто подумала… подумала, что она сейчас улетит. Она и улетела.
   – Не знаешь? – подозрительно повторил Симон. – А что это у тебя глаза сейчас хитрые, как у лисички? – Он тряхнул головой. – Если б сам не видел, никогда бы не поверил. Никогда!
   Симон задумался, машинально натирая крупным песком кастрюлю, которая и без того блестела, как жар, потом отодвинул ее в сторону.
   – Нята, – начал осторожно. – Ты понимаешь, что ты… что у тебя… – Он помялся, подбирая слова. – Словом, я слышал, конечно, что есть люди, которые магией владеют, но встречать их мне не доводилось. – Симон пристально поглядел на племянницу. – И надо же, чтобы… – Он вздох нул,– я думаю, плохого в этом ничего нет, но… – Он снова тряхнул головой и продолжил уже решительней:– Нята, пообещай мне, что никто не узнает о том, что ты сейчас сделала. Никто, ни один человек. Ни отец, ни мать, ни кто-то другой. И никогда больше не делай так. Тебя будут считать колдуньей и… – Он запнулся, мгновение помолчал, потом заговорил снова: – Ну, ты сама знаешь, что может произойти. Тут, в вашей глуши, люди не очень-то доверяют чародеям. Сдохни у соседа корова – и ты будешь виновата. А с колдуньями разговор короткий – зашьют в мешок, да в воду.
   Он снова помолчал, задумчиво глядя на племянницу. Не потому ли родители Няты поспешили избавиться от нее? Разглядели в новорожденной девочке что-то такое, что и заставило их оставить малютку зимней ночью на чужом крыльце? Или была на то иная причина? Симон вздохнул:
   – Обещаешь, Нята?
   – Обещаю, дядя Симон, – тихо сказала девочка.
   – Ну вот и славно. Собирай кастрюли, пойдем домой. Я тебе по дороге отличную новость скажу. Хотел попозже рассказать, ну да уж ладно!
 
   Дни, проведенные у сестры, пролетели незаметно. Пора было отправляться в обратную дорогу: путь до Доршаты неблизкий. Симон решил уехать завтра рано утром, а сегодня вечером ему предстояло сделать еще кое-что. Он сбежал по ступенькам крыльца, отыскал Няту за амбаром, где она разливала по глиняным горшкам парное козье молоко, и присел на перевернутое ведро, собираясь с мыслями.
   – Нята, – начал он наконец. – Ты ведь умеешь хранить тайны?
   Девочка улыбнулась, обвязывая горшок куском чистой тряпки:
   – Умею, дядя Симон.
   – Отлично. Я хочу тебе сказать кое-что, но это должно остаться в секрете. Понятно?
   Нята кивнула.
   – Что-то много у нас с тобой тайн в этот раз, – недовольно пробормотал Симон и вытащил из кармана куртки несколько серебряных монет.
   – Я разговаривал с твоей матерью, – продолжил он. – Ты уже знаешь, что следующим летом я заберу тебя в Доршату. Ты уже большая… пора повидать что-нибудь, кроме деревни. Ничего хорошего тебя тут не ждет… Но это будет только через год, к сожалению… мать хочет, чтобы ты помогла ей с маленькими.
   Нята снова кивнула, осторожно наливая молоко в горшок.
   – Вот… – Симон помолчал. – Стало быть, еще целый год… Летом я приеду. Но… – Он опять умолк. – Но если вдруг произойдет что-то… словом, если ты вдруг поймешь, что больше не можешь оставаться дома… понимаешь? Иногда так бывает… словом, если придется уехать, не дожидаясь лета, тогда…
   Тонкие брови Няты сдвинулись.
   – Ты понимаешь, что я хочу сказать, правда?
   Девочка, не глядя на него, кивнула.
   – Ты была в селе, что неподалеку от вашей деревни?
   – В Ачуре? Один раз. – Она поставила пустое ведро и встала напротив Симона, глядя на него странными дымчатыми глазами. – Прошлой осенью мы с отцом, и Гритченом ездили туда в базарный день. Продавали яйца и овощи.
   – Хорошо. Значит, ты знаешь, как туда добраться?
   Нята склонила голову.
   Симон протянул небольшую серебряную монетку:
   – Если придется уехать из дома неожиданно, доберешься до села, найдешь любой постоялый двор и спросишь, когда едет повозка или почтовая карета до Шармиша. Поняла? Этих денег хватит, чтобы купить место.
   Нята взяла монетку и зажала в кулаке. Симон протянул ей еще одну, побольше.
   – В Шармише, на том же постоялом дворе, куда приедешь, спросишь, когда отправляются повозки до Доршаты. Они ездят довольно часто, утром – обязательно. Ехать примерно дня два, два с половиной. Держи. – Он вложил в ладошку еще пару монет. – Заплатишь за место до Доршаты. Запомнила? Приедешь в Шармиш, не вздумай разгуливать по городу. Можешь заблудиться, ну и… всякое бывает. Следи, чтоб деньги не украли. Приедешь в Доршату, спроси синий дом с красной черепичной крышей, что за городской стеной. Найти его нетрудно. Запомнишь? – Он протянул девочке еще одну монетку: – Это на всякий случай. Купишь еды в дорогу.
   Нята зажала деньги в кулаке.
   – О том, что у тебя есть деньги, никто не должен знать, поняла? Можешь их спрятать? Но не дома, а где-нибудь… где-нибудь в другом месте?
   – Возле реки, под обрывом, – сообщила Нята, подумав. – Где старая ива. Спрячу в дупле или под корнями.
   – Вот-вот, – подхватил Симон. – Спрячь хорошенько. И никому ни слова, обещаешь?
 
   На следующий день рано утром Симон уехал. Гнедая кобылка отдохнула и весело потряхивала головой, выкатывая тележку из калитки. Нята собралась было проводить дядю до конца деревенской улицы, но Кориль велела разобрать вещи, которые валялись в углу веранды, те самые, что Смили пару дней назад принес с берега реки. «Вещи утопленников», – сердито думала Нята, глотая слезы. Ей было обидно, что вместо нее провожать Симона мать отправила Гритчена. Девочка уложила в корзину тонкое одеяло, полинявший от речной воды платок, разорванный коричневый плащ, куртку, потом еще один плащ, серый, с черной каймой по низу. Шерстяная ткань, высохшая на осеннем солнце, была мягкой и приятной на ощупь. Девочка встряхнула плащ, расправляя складки, что-то стукнуло о пол и покатилось в угол. Няте пришлось залезть за мешки с зерном для кур и отодвинуть коробки с рухлядью, которые загромождали дальний угол веранды, прежде чем она нашла то, что выпало из кармана плаща. Присев на корточки, она разглядывала находку: узкий браслет, сплетенный из золотых листьев плюща, усыпанный мелкими камнями, прозрачными, как слеза. Нята осторожно повернула браслет, по стенам веранды брызнули радужные отблески.
   – Нята! – донесся со двора недовольный голос матери. – Долго ты там копаться будешь?
   Девочка выпрямилась, не отрывая глаз от украшения.
   – Иду! – крикнула она и, поколебавшись, сунула браслет в карман, чтобы вечером, на берегу речки, разглядеть его хорошенько.
 
   Семейный склеп огромного поместья оказался на редкость неуютным местом. Сооружение из черного мрамора и гранита находилось в дальнем углу парка, рядом с небольшим озером. Место выбирали явно неслучайно: тихие аллеи и неподвижное зеркало воды в обрамлении камышей были призваны наводить на мысли о бренности всего сущего и навевать меланхолию. Однако на «золотую» Бретту все это навевало лишь отчаянную скуку. Она ничего не могла с собой поделать, но стоило ей завидеть в конце аллеи стены черного мрамора, бронзовые урны у входа и статуи печальных богов, как скулы начинала сводить зевота. Хорошо еще, что свита и родственники усопшего тактично оставались дожидаться ее в некотором отдалении из уважения к горю скорбящей. Хвала небесам, они не могли видеть, как безутешная вдова бредет скорбеть по недавно умершему мужу, зевая до слез.
   Закрывая за собой тяжелую дверь, Бретта твердо решила упомянуть в собственном завещании, чтоб ее похоронили где-нибудь в другом месте, где угодно, только не в этой помпезной усыпальнице, рядом с Сайрасом. Здесь и так уже стояли семь мраморных гробов с останками сиятельных владельцев поместья.