Страница:
– Какая неожиданная встреча! – пробормотал отец Велимир, который, будучи верен своим традициям даже в самых экстремальных условиях, начал безбожно пялиться на девушку и после трехсекундного изучения всех видимых и скрытых фрагментов ее фигуры признал в этой эффектной даме со стильной прической и ярким макияжем ту самую Олю, с которой он так основательно покуролесил два или три дня назад.
– Доброй ночи, господин Свиридов! – сидящий во главе стола человек обернулся и приветливым жестом показал на два столовых прибора по левую руку от себя, рядом с Ольгой. – Здравствуйте, отец Велимир. Вы прямо не похожи на самих себя. Особенно ты, Володя.
Этот человек был не кто иной, как вице-мэр Андрей Дмитриевич Козенко.
– Андрей Дмитриевич? – спокойно произнес Владимир. – А капитан Купцов уверял нас, что вас в «Менестреле» нет.
– У меня создается впечатление, что я говорю с другим человеком, – сказал Козенко. – Словно твой голос поместили в обличие другого…
– Ладно, достаточно! – прервал его Свиридов и сел на предложенное вице-мэром место. – У нас есть много других тем для разговоров, кроме как попусту сотрясать воздух. Правда, Оля?
Неподвижно сидевшая рядом с Владимиром девушка вздрогнула и краем глаза взглянула на него, а потом негромко произнесла:
– Ты все неправильно понял.
– Вот это вряд ли, – заключил Свиридов, положив перед собой пистолет, – при том информационном шквале, доходчиво и ясно расставляющем все на свои места, сложно что-то неправильно понять. Давно работаешь на мафию, Андрей Дмитриевич?
Тот засмеялся и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Свиридов опередил его.
– Мне нужен Кардинал, – без обиняков заявил он, – должен же я наконец познакомиться со своим прототипом. Он где-то здесь…
– Вы не понимаете, чего просите, – сухо проговорил Козенко. – У меня есть для вас интересное предложение, которое не рекомендую отвергать, потому как оно намечает приемлемые выходы из создавшейся ситуации.
– Да ну? – иронично произнес Владимир. – В самом деле? Что-нибудь о добровольной сдаче и отбывании этак векового срока в колонии для бывших работников спецслужб, которая, кстати говоря, находится именно в нашей области, а потом – гуляй, добрый человек, ну и…
– Да чего ты с ним рассусоливаешь, Володька? – не выдержал отец Велимир и в сердцах ткнул в бок стоящего перед ним Купцова. Капитан скривился от боли, а Фокин решительно шагнул вперед и схватил Козенко за тонкую, почти цыплячью шею так, что тот сдавленно заверещал, и прорычал:
– Говори, сучий сын, где этот Кардинал, мать его! А не то тебе и отпевание не потребуется, – многозначительно добавил он после короткой паузы, заполненной отчаянным пыхтением вице-мэра.
– Отпусти, – махнул рукой Владимир, – эдак ты ему все на свете переломаешь.
Фокин отпустил шею Андрея Дмитриевича, а вместе с ней вырвались на свободу слова ее обладателя, отчаянно принявшегося растирать посиневшее от железной хватки отца Велимира лицо:
– Ну, хорошо!.. Я сведу вас с Кардиналом, но только если будет хуже, я…
– Нам, – тяжело вздохнув, сказал Свиридов, поигрывая пистолетом, – уже хуже не будет.
– Ну хорошо! – вице-мэр огляделся по сторонам, скользнул взглядом по застывшим в угрюмом бессильном оцепенении лицам своих людей и произнес:
– Сейчас… только съем кусочек… Он говорил, что если…
Не договорив фразы, он приоткрыл свой прибор, и внезапно мозг Свиридова пронзила догадка… что сейчас должно произойти. Он вскочил, отбросив стул, и широко открыл было рот, но в этот момент клинок яркого пламени из-под крышки прибора ударил в Козенко и отбросил его к стене. Послышался обвальный звон разбивающегося стекла, и всю комнату тотчас заполнили струи молочно-белого дыма. Одно щупальце его уже через считанные мгновения после взрыва обвило шею Свиридова, и он почувствовал жуткое тошнотворное ощущение того, что мир переворачивается и расползается, как бесформенная клякса на бумажном листе. Он вскочил и увидел, как рядом с ним извивается в конвульсиях Ольга… Последним осознанным усилием он подхватил ее на руки и бросился было к двери, но в проеме как по мановению руки выросла чья-то рослая фигура, и голос, словно бы знакомый, но все равно пугающий и чужой, выговорил:
– Ты хотел меня видеть, Свиридов?
Владимир попытался поднять на говорившего глаза, но тут сознание захлестнули багровые щупальца небытия, и он словно провалился в давящую липкую тьму…
Глава 10
Глава 11
– Доброй ночи, господин Свиридов! – сидящий во главе стола человек обернулся и приветливым жестом показал на два столовых прибора по левую руку от себя, рядом с Ольгой. – Здравствуйте, отец Велимир. Вы прямо не похожи на самих себя. Особенно ты, Володя.
Этот человек был не кто иной, как вице-мэр Андрей Дмитриевич Козенко.
– Андрей Дмитриевич? – спокойно произнес Владимир. – А капитан Купцов уверял нас, что вас в «Менестреле» нет.
– У меня создается впечатление, что я говорю с другим человеком, – сказал Козенко. – Словно твой голос поместили в обличие другого…
– Ладно, достаточно! – прервал его Свиридов и сел на предложенное вице-мэром место. – У нас есть много других тем для разговоров, кроме как попусту сотрясать воздух. Правда, Оля?
Неподвижно сидевшая рядом с Владимиром девушка вздрогнула и краем глаза взглянула на него, а потом негромко произнесла:
– Ты все неправильно понял.
– Вот это вряд ли, – заключил Свиридов, положив перед собой пистолет, – при том информационном шквале, доходчиво и ясно расставляющем все на свои места, сложно что-то неправильно понять. Давно работаешь на мафию, Андрей Дмитриевич?
Тот засмеялся и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Свиридов опередил его.
– Мне нужен Кардинал, – без обиняков заявил он, – должен же я наконец познакомиться со своим прототипом. Он где-то здесь…
– Вы не понимаете, чего просите, – сухо проговорил Козенко. – У меня есть для вас интересное предложение, которое не рекомендую отвергать, потому как оно намечает приемлемые выходы из создавшейся ситуации.
– Да ну? – иронично произнес Владимир. – В самом деле? Что-нибудь о добровольной сдаче и отбывании этак векового срока в колонии для бывших работников спецслужб, которая, кстати говоря, находится именно в нашей области, а потом – гуляй, добрый человек, ну и…
– Да чего ты с ним рассусоливаешь, Володька? – не выдержал отец Велимир и в сердцах ткнул в бок стоящего перед ним Купцова. Капитан скривился от боли, а Фокин решительно шагнул вперед и схватил Козенко за тонкую, почти цыплячью шею так, что тот сдавленно заверещал, и прорычал:
– Говори, сучий сын, где этот Кардинал, мать его! А не то тебе и отпевание не потребуется, – многозначительно добавил он после короткой паузы, заполненной отчаянным пыхтением вице-мэра.
– Отпусти, – махнул рукой Владимир, – эдак ты ему все на свете переломаешь.
Фокин отпустил шею Андрея Дмитриевича, а вместе с ней вырвались на свободу слова ее обладателя, отчаянно принявшегося растирать посиневшее от железной хватки отца Велимира лицо:
– Ну, хорошо!.. Я сведу вас с Кардиналом, но только если будет хуже, я…
– Нам, – тяжело вздохнув, сказал Свиридов, поигрывая пистолетом, – уже хуже не будет.
– Ну хорошо! – вице-мэр огляделся по сторонам, скользнул взглядом по застывшим в угрюмом бессильном оцепенении лицам своих людей и произнес:
– Сейчас… только съем кусочек… Он говорил, что если…
Не договорив фразы, он приоткрыл свой прибор, и внезапно мозг Свиридова пронзила догадка… что сейчас должно произойти. Он вскочил, отбросив стул, и широко открыл было рот, но в этот момент клинок яркого пламени из-под крышки прибора ударил в Козенко и отбросил его к стене. Послышался обвальный звон разбивающегося стекла, и всю комнату тотчас заполнили струи молочно-белого дыма. Одно щупальце его уже через считанные мгновения после взрыва обвило шею Свиридова, и он почувствовал жуткое тошнотворное ощущение того, что мир переворачивается и расползается, как бесформенная клякса на бумажном листе. Он вскочил и увидел, как рядом с ним извивается в конвульсиях Ольга… Последним осознанным усилием он подхватил ее на руки и бросился было к двери, но в проеме как по мановению руки выросла чья-то рослая фигура, и голос, словно бы знакомый, но все равно пугающий и чужой, выговорил:
– Ты хотел меня видеть, Свиридов?
Владимир попытался поднять на говорившего глаза, но тут сознание захлестнули багровые щупальца небытия, и он словно провалился в давящую липкую тьму…
Глава 10
А что это ты несешь, Красная Шапочка?..
Свиридов не знал, сколько могло пройти от момента падения в багрово-алую пропасть… Может, час, может, несколько минут, но только он почувствовал, что находится все-таки в этой реальности оттого, что чьи-то грубые руки схватили его и, крепко тряхнув, поставили на еще не слушающиеся ватные ноги.
– Какой камуфлет, разъети его в лодыжку, – прогрохотал над ухом громовой голос. Свиридов посмотрел в ту сторону, откуда раздались звуки всех семи труб Апокалипсиса, и увидел ухмыляющееся лицо лейтенанта Бондарука. Вероятно, еще серьезно сказывались последствия отравления, потому что голос Бондарука никогда не отличался громовой мощью…
А через плечо Бондарука он увидел такое, что заставило его содрогнуться всем телом.
У стены лежал сильно обезображенный скрючившийся труп. Лица, по сути, не было, потому что оно было выжжено до костей. Из разорванной артерии на шее текла кровь, и ее собралось на полу уже целое озерцо, в котором четко отпечатался чей-то жирный черный след.
Козенко…
В метре от Свиридова высилась громадная полусогнутая фигура отца Велимира, которому уже надели на запястья наручники.
– Ну что, парни, – сказал Бондарук, – босс велел передать вам, что плохая, дескать, у вас маскировка. Это только Купа наш купится, – и он хлопнул по плечу наглотавшегося отравляющего вещества на общих правах со всеми Купцова и захохотал над своим плоским каламбуром, – а настоящие спецы раскусят в два счета. Ладно, выводите их.
– Плохая маскировка, говоришь… – обратился к нему уже немного оклемавшийся Владимир. – А кто прошел в двух шагах от радикулитного деда и заботливо поддерживающего его сына и даже не оглянулся?
Бондарук закусил губу от злости.
– Так это были… вы? Ну, чего уставился? – рявкнул он на остановившегося свиридовского конвоира и хлопнул того по спине. – Давай… выводи этого козла травку пощипать!
…Их привезли в уже знакомое серое здание, но направили не в КПЗ, как раньше, а в мрачный подвал. Провели длинным сырым коридором, скудно освещенным светом двадцатипятиваттных лампочек, и сопровождающий их Бондарук приказал:
– Так… этого в шестую, – он показал на Фокина, – а этого, героя, ежкин кот…– он выразительно сплюнул в направлении Свиридова, – во вторую.
– Но там же… – начал было конвоир, но Бондарук перебил его коротким и внушительным:
– Все!!!
Массивная дверь на рыжих от ржавчины мощных петлях распахнулась, и Владимира втолкнули в почти наглухо затянутое тьмой помещение. Судя по этому мраку, да еще пронизывающей – прямо-таки колодезной – сырости, оно освещалось и одновременно обогревалось только одним тусклым огоньком умирающей лампочки возле входа.
– Вот тут и посиди, – добродушно напутствовал его на прощание лейтенант Бондарук. И дверь хлопнула, отрезав Свиридова от жизни.
Он прошелся по убогому квадратному помещению и только через минуту заметил, что у стены, в груде непотребного серого тряпья лежит какой-то человек. Свиридов некоторое время постоял на месте, размышляя, что бы это могло значить, потом вспомнил недоговоренную фразу конвоира: «Но там же…» – и решительно шагнул к своему соседу по преисподней. Он протянул было руку, чтобы потрепать того за плечо и разбудить, но в этот момент человек сам зашевелился и повернул к Владимиру равнодушное бледное лицо.
– А, Свиридов, – выговорил он после нескольких секунд пристального осмотра вновь прибывшего, – мне почему-то все время казалось, что это рано или поздно произойдет… ты окажешься здесь со мной.
Владимир медленно отвел занесенную над человеком руку и тряхнул головой, словно не веря, что все происходящее – не морок и не последствие отравления в «Менестреле».
Перед ним был тот, кого официально считали мертвым и объявили об этом на всю страну.
Это был подполковник Панин…
Удивление – чувство, конечно, здоровое, но не в таких условиях, в которых в данный момент находились Свиридов и его неожиданный сосед. Владимир присел на корточки возле Панина и глухо произнес:
– Значит… жив? Интересный получается ватерклозет, как сказал бы лейтенант Бондарук.
– Ну, чем порадуешь? – спросил Панин. Спросил так буднично, точно они расстались накануне, а сейчас встретились, скажем, на футбольном матче и теперь обсуждают перспективы будущей игры.
Владимир сел на жалкое подобие топчана у противоположной стены и ответил:
– А разве это я должен радовать, а, Панин? По-моему, это ты втравил меня в эту занимательную историю… Такая, знаешь ли, алгебраическая задачка со всеми неизвестными. Так что ты и рассказывай.
– Зря ехидничаешь, – ответил тот. – Знаешь, Свиридов, давай лучше помолчим… из болтовни никогда ничего хорошего не выходило. Ну, откуда я знаю, что тебя нарочно не подсадили ко мне, а?
– Бывший офицер спецотдела ГРУ в роли «наседки»? – саркастически протянул Свиридов. – Что-то раньше ты был обо мне более высокого мнения.
– Ну, так раньше мы и сидели не здесь, а в моем кабинете тремя уровнями выше.
– Вот с твоего кабинета все и началось.
После этой фразы в камере на добрые полчаса воцарилась гробовая тишина. Каждый думал о чем-то своем. Свиридов размышлял о том, что, по всей видимости, Кардинал не очень-то доверял Купцову, если предусмотрел такой провальный для его подчиненных вариант. Ведь Кардинал просчитал, что Свиридов и Фокин явятся в «Менестрель» и выставят свои условия. Наверно, этот самый Кардинал-Адриан действительно был в клубе… Подумал, что Купцов слишком задерживается для того, чтобы все было благополучно, и дал Козенко примерно следующую инструкцию:
– В критический момент подними крышку прибора, и все будет благополучно разрешено.
И в самом деле, ситуация была разрешена. Правда, Кардиналу пришлось пожертвовать крупной фигурой в своей игре, а именно – вице-мэром Козенко, но сделал он это вполне осознанно, и в конечном итоге жертва будет выглядеть оправданной.
Скорее всего, именно такой ход событий и был предначертан волей загадочного супертеррориста… или кто он там на самом деле.
Все чаще и чаще Свиридов задумывался над тем, почему именно он и его ближайший друг Фокин подверглись таким жестоким нападкам этого могущественного человека. Трудно предположить, чтобы это происходило просто так, без всяких на то оснований. И существовали веские причины думать, что разгадка этого кроется в его, Владимира, прошлом.
Кто-то уже говорил ему что-то подобное. Фраза «Разгадка кроется в вашем прошлом» уже имела место быть. И тут он вспомнил.
– Вы не думаете, что убийство Горбункова связано с вашим прошлым? – сказали ему три дня назад. И если раньше это касалось только убийства Горбункова, то теперь оно получило новые отправные точки – после того как Владимир увидел сестру Семена в обществе убийц ее брата и похитителей матери. Что-то незаметно, чтобы она находилась там по принуждению.
А главное – Владимир вспомнил, кто сказал ему эту фразу про убийство Горбункова. Этот человек сидел сейчас перед ним.
– Слушай, Панин, – проговорил Свиридов, – ты в самом деле тоже считаешь, что люди, убившие Горбункова, хорошо меня знают?
Тот, по-видимому, тоже углубившийся в какие-то свои воспоминания, вздрогнул и поднял голову.
– Что? А, вот ты о чем? Да, я уверен, что так оно и есть.
– Где же я мог перейти дорогу этому Кардиналу? Слушай, Панин, у тебя есть имя? А то все Панин, Панин… прямо как на допросе.
– Андрей.
– Ну так вот, Андрей… Конечно, я понимаю, что ты можешь повторить свою замечательную фразу про «наседку», но и у меня есть ровно столько же оснований для аналогичных мыслей. Даже больше… в самом деле, подполковник ФСБ в камере ФСБ же! Так вот… Что там все-таки произошло на территории Ельховского комбината?
Панин еле слышно вздохнул.
– Все было просчитано с самого начала, – произнес он, – непонятно, как это могло ускользнуть от меня, но все было разыграно как по нотам. Теперь ясно, что Горбункова убили именно по указанию самого Кардинала и с ведома вице-мэра, а потом…
– Ты же говорил, что в милицию позвонили соседи!
– Какая теперь разница, откуда звонили? – устало отмахнулся подполковник. – Я сказал, что мне велели из мэрии… звонили оттуда. Оттуда же поступила рекомендация привлечь тебя к операции… Помнишь, Козенко строил из себя эксперта по спецподготовке. Меня ознакомили с некоторыми материалами твоей биографии и биографии Фокина, и я подумал, что людей, прошедших такую школу, в самом деле целесообразно привлекать к таким опасным мероприятиям. Дали мне прослушать записи телефонного разговора, в котором Кардинал называл время и место… мне даже в голову не пришло, что слишком мала вероятность того, что террорист столь высокого класса может проколоться так глупо – дать прослушать свой важнейший разговор.
– Материалы на меня и Фокина собирал Кардинал, – пробормотал Свиридов. – А может, он знал все с самого начала… Скорее всего, так оно и есть.
Панин внимательно посмотрел на Владимира.
– Ты в самом деле участвовал в сверхсекретной операции в Чечне?
– Ты же с таким апломбом утверждал это на допросе…
– Я делал и говорил то, что мне приказывали, – медленно проговорил Панин. – А это правда, что ты и Фокин имеете отношение к ликвидации генерала Дудаева?
Владимир молчал.
…Свиридов даже наедине с собой предпочитал не отвечать на этот вопрос определенно: да или нет.
…Их снабдили новейшей военной техникой и забросили в горы, где они провели пять недель на грани существования. Их – это капитанов ГРУ Владимира Свиридова и Альберта Чекменева, старших лейтенантов ГРУ Алексея Виноградова, Афанасия Фокина и Руслана Окрошевского. Все – бывшие государственные киллеры спецотдела «Капелла». Впервые, наверное, Владимир понял, как чувствовали себя партизаны в Великую Отечественную в глубоком тылу у гитлеровцев…
Он помнит, как надолго получил почти физическое отвращение к женщинам – после того как воочию увидел белокурых прибалтийских снайперш-наемниц, которые, смеясь, стреляли по «яйцам русских щенков». Свиридов знал литовский язык и понял эту фразу, а один из его напарников, Леша Виноградов, вероятно, знал его еще лучше, потому что услышал что-то совершенно дикое, и дрогнула его ороговевшая от равнодушия к человеческой крови и чести душа.
Прибалтийки не успели даже пискнуть. И с тех пор он не мог до конца простить весь прекрасный пол за то, что среди них, женщин, встречаются вот такие.
Он никогда не забудет, что после того как все кончилось, они пробирались к своим – хотя было непонятно, кто в этой войне свой, а кто чужой. Их осталось четверо – Свиридов, Алик Чекменев, Виноградов и Афанасий Фокин. Они прошли через ад, а на выходе оттуда их встретил безусый русский солдат, который принял их за чеченцев и выстрелил из гранатомета.
Конечно, они могли не допустить этого, но даже их тренированное чувство самосохранения не подсказало, что смерть, так упорно обходившая их стороной, нежданно-негаданно выскользнула из рук неопытного русского мальчика, их брата по крови, который, быть может, впервые взял в руки оружие, чтобы эту кровь пролить.
Чекменева тогда разорвало в клочья, Виноградова тяжело ранило, а сам он, Владимир Свиридов, оказался в госпитале с черепно-мозговой травмой и частичной потерей памяти. Он выжил, но его поспешно комиссовали – то ли потому, что он в самом деле был больше непригоден к службе в элитных спецслужбах, то ли сочли его миссию выполненной и поспешили сплавить на «гражданку»…
– Я понимаю, – сказал Панин после короткой паузы, – на такие вопросы не отвечают, но, по некоторым данным, Кардинал имеет отношение к чеченским полевым командирам, более того, его мать – с большой степенью вероятности – чеченка, так что я подумал… Может, ему заказали тебя?
– А зачем взрывать завод и проводить в СМИ эту великолепную рекламную кампанию, где я вывожусь под именем Кардинала? Конечно, это можно объяснить… Скажем, он решил исчезнуть из России так, чтобы его считали мертвым. А мертвым на самом деле буду я – под именем Кардинала. Решил, так сказать, убить сразу двух зайцев – и выполнить задание, и поставить крест на собственной столь печально известной биографии. Но это все теория. Думается, практика сильно отличается от этих логических построений.
Свиридов улегся на бок и посмотрел на внимательно прислушивающегося к его словам Панина:
– Расскажи-ка мне лучше, Андрюха, как тебя-то сюда водворили. Это, вероятно, очень занимательно.
– Да уж куда занимательней, – махнул рукой тот. – Когда мы прибыли на завод… ты же помнишь, раньше вас на двадцать минут… я полез на крышу корпуса с Купцовым и парой бойцов. Осмотрели крышу, огляделись вокруг. Оттуда все просматривалось прекрасно, и я решил руководить операцией именно оттуда. Потом приехали вы, к вам подошел майор Малышев, и тогда Купцов выстрелил в него из снайперской винтовки. Тут я начал понимать, что к чему… бросился на Купцова, и им удалось меня вырубить.
– Я одного не понимаю, – сказал Владимир, пристально глядя на Панина. – Почему они тебя не убили на самом деле, как о том Козенко проинформировал журналистов, а держат вот здесь?
– Я тоже думал об этом, – сказал Панин. – Хотя о том, что меня «убили» в прессе, узнал только от тебя. Наверно, есть на меня какие-то планы… все-таки я не какая-нибудь мелкая сошка… Может, Козенко привлечет к сотрудничеству…
– Козенко? Козенко уже не привлечет.
– Это почему же? – медленно выговорил Панин и наклонился вперед, словно стараясь разглядеть скрытое полосой мрака лицо Свиридова.
– Потому что сегодня ночью он был убит в клубе «Менестрель».
После этого сообщения Свиридова снова повисло тяжелое молчание. Его оборвал Владимир, который вскочил со своего места и энергично прошелся по камере, а потом сказал:
– Эта ночь принесла еще два трупа. Убили Колю Морозова… мне бы не особенно о нем печалиться, потому как это именно он навел на мою квартиру людей Кардинала. И вот еще Андрей Дмитриевич… Тоже не самый плохой человек, которого я когда-либо знал, хотя у меня больше оснований для радости, чем для печали.
– Значит, ты воевал в Чечне, – задумчиво протянул Панин, который, казалось бы, и не слышал самых последних разглагольствований Владимира, или они попросту не произвели на него впечатления. – А я вот воевал в Боснии. Я же на самом деле не Панин.
– А кто же ты? – настороженно спросил Свиридов.
– Панич, – ответил тот. – Мой отец был серб. Точнее, наполовину серб. Габор Панич. А я вот счел нужным русифицировать свою фамилию.
– Серб? – проговорил Свиридов. – Тогда тебе нужно сидеть в одной камере не со мной, а с Афоней Фокиным. Он у нас проюгославский националист и, мягко говоря, ярый недоброжелатель НАТО. Неделю назад чуть не подрался с американскими туристами, которых угораздило вовремя отсюда не уехать. Они вроде как говорили, что самые лучшие люди на земле – это американцы, самые лучшие американцы – это ковбои, а самые крутые ковбои живут в Оклахоме. Ну, Афоня и предложил им убираться в свою Оклахому, пока он им не показал, где на земле живут самые миролюбивые и незлобивые священники. Он же был в облачении.
– Понятно, – сказал Панин. – Ладно, давай пока что спать. Что-то я утомился.
– Да и я тоже… – начал было Свиридов, но в этот момент в двери лязгнул ключ, и она медленно отворилась, противно при этом скрежеща ржавыми петлями.
Вошел лейтенант Бондарук с ручным фонарем.
– А, ватерклозет пришел, – весело приветствовал его Свиридов. – Чего тебе тут надо?
Бондарук угрюмо посмотрел на него и открыл было рот, чтобы заговорить, но Свиридов перебил его:
– Слушай, Бондарук, устрой мне встречу с твоим шефом. Я, конечно, понимаю, что он парень серьезный… Козенке уже на этом свете устроил замечательное адское пламя, разве что сковороды не хватало… но все-таки хотелось бы видеть человека, который выговорил нам с Паниным это милое местечко.
Панин поднялся с лежака и встал за спиной Владимира.
– Это верно, – коротко и внушительно сказал он.
– Значит, тебе нужен Кардинал? – с перекосившимся от странной сардонической улыбки лицом произнес Бондарук. – Значит, ты хочешь видеть Кардинала, не того, который по телевизору и по газетам… А который настоящий?
– Я же сказал, – ответил Свиридов. – Я понимаю, что он как-то не особо жаждет сюда спускаться, но все же…
– Почему же не жаждет? – ответил Бондарук. – Хочешь увидеть Кардинала, посмотри. Обернись – и посмотри.
Свиридов машинально повернул голову и увидел выплывшее в полосе света улыбающееся лицо подполковника Панина. И тут Владимира пронзило, прострелило навылет звенящим холодом… Быть может, это были последствия того белого ядовитого тумана в «Менестреле». А может, и что иное…
– Я же сказал, что несколько русифицировал свое имя, – проговорил тот. – Моя фамилия действительно Панич. Адриан Панич.
– Значит, ты и есть Кардинал? – пробормотал Свиридов. – Но… зачем весь этот маскарад?
– Ты знаешь, у меня слабость к театральным эффектам. Так же, как, впрочем, и у тебя. Мне ведь никогда не приходилось сидеть в тюремной камере, и я решил устроить себе такие именины сердца. А чтобы не показалось тоскливо, обзавелся таким замечательным соседом, как ты.
Он повернулся к Бондаруку и спросил:
– Ты принес, что я приказывал?
– Да.
– Дай сюда. Держи Владимира Антоновича под прицелом, он – человек, любящий неожиданные шутки и розыгрыши.
Впрочем, в этот момент Владимир едва ли был способен на подобное. Его словно ударили обухом по голове. То, что казалось минутой ранее неясным, смутно угадывающимся и тревожным, выплыло наружу и сомкнулось вокруг фигуры Панина, так неожиданно – в самом деле скорее по законам театральной сцены, а не реального течения жизни – оказавшегося тем самым роковым противником, который сумел переиграть его, Свиридова, дважды, а сам не пропустил ни одного ответного удара. Кардиналом. Адрианом Паничем.
– А почему Кардинал? – скорее механически спросил он, причем этот вопрос, вероятно, был самым излишним и глупым из всех, какие он только мог задать.
Панин ловко пропустил руки под мышками Владимира и защелкнул на его талии кожаный пояс, похожий на ремень, но с чрезмерно толстой пряжкой и железными бляшками по всей длине пояса. Потом произнес:
– Почему у меня такое имя? Нет, ты не подумай чего… насчет католической церкви. Просто у меня в свое время была такая любимая фраза… когда какой-нибудь олух начинал нести околесицу, я говорил: «А что это ты такое несешь, Красная Шапочка?» Красная шапочка, красная шапочка… А это символ кардинальского сана, вот один грамотей… покойный, – прибавил Адриан тоном Шефа из «Бриллиантовой руки», – он меня и прозвал Кардиналом. Смешно, правда?
Свиридов продолжал молчать, зато Бондарук хрюкнул от сдерживаемого смеха и прикрыл лицо рукой.
– В общем, так, Свиридов, – продолжал Панич, – выходи отсюда и следуй за Бондаруком, но помни, что я снабдил тебя вот этим ремнем, в который вмонтировано сто граммов пластита, и все это контролируется взрывателем, находящимся у меня в руке. Бомба направленного действия, не заденет и мухи, которая будет бегать по твоему брюху, а вот тебе придется несладко. Я думаю, никому не будет приятно соскребывать твои кишки с потолка и стен. Так что веди себя хорошо.
– Твоя фамилия Шевченко, – вдруг сказал Владимир, – почему тогда Панич?
– У меня много фамилий, – ответил Кардинал, легонько подталкивая Свиридова в спину, – Андрей Панин, Антон Шевченко и так далее. Панич – фамилия моего отца, Шевченко – его же фамилия по его матери, моей бабушке, а она была с Западной Украины. Но самое интересное – фамилия моей матери. Дудаева… Двоюродная племянница генерала. Так что, по большому счету, у меня нет ни настоящего имени, ни настоящего лица. А теперь поехали.
– Куда? – спросил Свиридов.
– Я думаю, для начала в клинику пластической хирургии, – последовал невозмутимый ответ.
– Какой камуфлет, разъети его в лодыжку, – прогрохотал над ухом громовой голос. Свиридов посмотрел в ту сторону, откуда раздались звуки всех семи труб Апокалипсиса, и увидел ухмыляющееся лицо лейтенанта Бондарука. Вероятно, еще серьезно сказывались последствия отравления, потому что голос Бондарука никогда не отличался громовой мощью…
А через плечо Бондарука он увидел такое, что заставило его содрогнуться всем телом.
У стены лежал сильно обезображенный скрючившийся труп. Лица, по сути, не было, потому что оно было выжжено до костей. Из разорванной артерии на шее текла кровь, и ее собралось на полу уже целое озерцо, в котором четко отпечатался чей-то жирный черный след.
Козенко…
В метре от Свиридова высилась громадная полусогнутая фигура отца Велимира, которому уже надели на запястья наручники.
– Ну что, парни, – сказал Бондарук, – босс велел передать вам, что плохая, дескать, у вас маскировка. Это только Купа наш купится, – и он хлопнул по плечу наглотавшегося отравляющего вещества на общих правах со всеми Купцова и захохотал над своим плоским каламбуром, – а настоящие спецы раскусят в два счета. Ладно, выводите их.
– Плохая маскировка, говоришь… – обратился к нему уже немного оклемавшийся Владимир. – А кто прошел в двух шагах от радикулитного деда и заботливо поддерживающего его сына и даже не оглянулся?
Бондарук закусил губу от злости.
– Так это были… вы? Ну, чего уставился? – рявкнул он на остановившегося свиридовского конвоира и хлопнул того по спине. – Давай… выводи этого козла травку пощипать!
…Их привезли в уже знакомое серое здание, но направили не в КПЗ, как раньше, а в мрачный подвал. Провели длинным сырым коридором, скудно освещенным светом двадцатипятиваттных лампочек, и сопровождающий их Бондарук приказал:
– Так… этого в шестую, – он показал на Фокина, – а этого, героя, ежкин кот…– он выразительно сплюнул в направлении Свиридова, – во вторую.
– Но там же… – начал было конвоир, но Бондарук перебил его коротким и внушительным:
– Все!!!
Массивная дверь на рыжих от ржавчины мощных петлях распахнулась, и Владимира втолкнули в почти наглухо затянутое тьмой помещение. Судя по этому мраку, да еще пронизывающей – прямо-таки колодезной – сырости, оно освещалось и одновременно обогревалось только одним тусклым огоньком умирающей лампочки возле входа.
– Вот тут и посиди, – добродушно напутствовал его на прощание лейтенант Бондарук. И дверь хлопнула, отрезав Свиридова от жизни.
Он прошелся по убогому квадратному помещению и только через минуту заметил, что у стены, в груде непотребного серого тряпья лежит какой-то человек. Свиридов некоторое время постоял на месте, размышляя, что бы это могло значить, потом вспомнил недоговоренную фразу конвоира: «Но там же…» – и решительно шагнул к своему соседу по преисподней. Он протянул было руку, чтобы потрепать того за плечо и разбудить, но в этот момент человек сам зашевелился и повернул к Владимиру равнодушное бледное лицо.
– А, Свиридов, – выговорил он после нескольких секунд пристального осмотра вновь прибывшего, – мне почему-то все время казалось, что это рано или поздно произойдет… ты окажешься здесь со мной.
Владимир медленно отвел занесенную над человеком руку и тряхнул головой, словно не веря, что все происходящее – не морок и не последствие отравления в «Менестреле».
Перед ним был тот, кого официально считали мертвым и объявили об этом на всю страну.
Это был подполковник Панин…
* * *
Удивление – чувство, конечно, здоровое, но не в таких условиях, в которых в данный момент находились Свиридов и его неожиданный сосед. Владимир присел на корточки возле Панина и глухо произнес:
– Значит… жив? Интересный получается ватерклозет, как сказал бы лейтенант Бондарук.
– Ну, чем порадуешь? – спросил Панин. Спросил так буднично, точно они расстались накануне, а сейчас встретились, скажем, на футбольном матче и теперь обсуждают перспективы будущей игры.
Владимир сел на жалкое подобие топчана у противоположной стены и ответил:
– А разве это я должен радовать, а, Панин? По-моему, это ты втравил меня в эту занимательную историю… Такая, знаешь ли, алгебраическая задачка со всеми неизвестными. Так что ты и рассказывай.
– Зря ехидничаешь, – ответил тот. – Знаешь, Свиридов, давай лучше помолчим… из болтовни никогда ничего хорошего не выходило. Ну, откуда я знаю, что тебя нарочно не подсадили ко мне, а?
– Бывший офицер спецотдела ГРУ в роли «наседки»? – саркастически протянул Свиридов. – Что-то раньше ты был обо мне более высокого мнения.
– Ну, так раньше мы и сидели не здесь, а в моем кабинете тремя уровнями выше.
– Вот с твоего кабинета все и началось.
После этой фразы в камере на добрые полчаса воцарилась гробовая тишина. Каждый думал о чем-то своем. Свиридов размышлял о том, что, по всей видимости, Кардинал не очень-то доверял Купцову, если предусмотрел такой провальный для его подчиненных вариант. Ведь Кардинал просчитал, что Свиридов и Фокин явятся в «Менестрель» и выставят свои условия. Наверно, этот самый Кардинал-Адриан действительно был в клубе… Подумал, что Купцов слишком задерживается для того, чтобы все было благополучно, и дал Козенко примерно следующую инструкцию:
– В критический момент подними крышку прибора, и все будет благополучно разрешено.
И в самом деле, ситуация была разрешена. Правда, Кардиналу пришлось пожертвовать крупной фигурой в своей игре, а именно – вице-мэром Козенко, но сделал он это вполне осознанно, и в конечном итоге жертва будет выглядеть оправданной.
Скорее всего, именно такой ход событий и был предначертан волей загадочного супертеррориста… или кто он там на самом деле.
Все чаще и чаще Свиридов задумывался над тем, почему именно он и его ближайший друг Фокин подверглись таким жестоким нападкам этого могущественного человека. Трудно предположить, чтобы это происходило просто так, без всяких на то оснований. И существовали веские причины думать, что разгадка этого кроется в его, Владимира, прошлом.
Кто-то уже говорил ему что-то подобное. Фраза «Разгадка кроется в вашем прошлом» уже имела место быть. И тут он вспомнил.
– Вы не думаете, что убийство Горбункова связано с вашим прошлым? – сказали ему три дня назад. И если раньше это касалось только убийства Горбункова, то теперь оно получило новые отправные точки – после того как Владимир увидел сестру Семена в обществе убийц ее брата и похитителей матери. Что-то незаметно, чтобы она находилась там по принуждению.
А главное – Владимир вспомнил, кто сказал ему эту фразу про убийство Горбункова. Этот человек сидел сейчас перед ним.
– Слушай, Панин, – проговорил Свиридов, – ты в самом деле тоже считаешь, что люди, убившие Горбункова, хорошо меня знают?
Тот, по-видимому, тоже углубившийся в какие-то свои воспоминания, вздрогнул и поднял голову.
– Что? А, вот ты о чем? Да, я уверен, что так оно и есть.
– Где же я мог перейти дорогу этому Кардиналу? Слушай, Панин, у тебя есть имя? А то все Панин, Панин… прямо как на допросе.
– Андрей.
– Ну так вот, Андрей… Конечно, я понимаю, что ты можешь повторить свою замечательную фразу про «наседку», но и у меня есть ровно столько же оснований для аналогичных мыслей. Даже больше… в самом деле, подполковник ФСБ в камере ФСБ же! Так вот… Что там все-таки произошло на территории Ельховского комбината?
Панин еле слышно вздохнул.
– Все было просчитано с самого начала, – произнес он, – непонятно, как это могло ускользнуть от меня, но все было разыграно как по нотам. Теперь ясно, что Горбункова убили именно по указанию самого Кардинала и с ведома вице-мэра, а потом…
– Ты же говорил, что в милицию позвонили соседи!
– Какая теперь разница, откуда звонили? – устало отмахнулся подполковник. – Я сказал, что мне велели из мэрии… звонили оттуда. Оттуда же поступила рекомендация привлечь тебя к операции… Помнишь, Козенко строил из себя эксперта по спецподготовке. Меня ознакомили с некоторыми материалами твоей биографии и биографии Фокина, и я подумал, что людей, прошедших такую школу, в самом деле целесообразно привлекать к таким опасным мероприятиям. Дали мне прослушать записи телефонного разговора, в котором Кардинал называл время и место… мне даже в голову не пришло, что слишком мала вероятность того, что террорист столь высокого класса может проколоться так глупо – дать прослушать свой важнейший разговор.
– Материалы на меня и Фокина собирал Кардинал, – пробормотал Свиридов. – А может, он знал все с самого начала… Скорее всего, так оно и есть.
Панин внимательно посмотрел на Владимира.
– Ты в самом деле участвовал в сверхсекретной операции в Чечне?
– Ты же с таким апломбом утверждал это на допросе…
– Я делал и говорил то, что мне приказывали, – медленно проговорил Панин. – А это правда, что ты и Фокин имеете отношение к ликвидации генерала Дудаева?
Владимир молчал.
* * *
…Свиридов даже наедине с собой предпочитал не отвечать на этот вопрос определенно: да или нет.
…Их снабдили новейшей военной техникой и забросили в горы, где они провели пять недель на грани существования. Их – это капитанов ГРУ Владимира Свиридова и Альберта Чекменева, старших лейтенантов ГРУ Алексея Виноградова, Афанасия Фокина и Руслана Окрошевского. Все – бывшие государственные киллеры спецотдела «Капелла». Впервые, наверное, Владимир понял, как чувствовали себя партизаны в Великую Отечественную в глубоком тылу у гитлеровцев…
Он помнит, как надолго получил почти физическое отвращение к женщинам – после того как воочию увидел белокурых прибалтийских снайперш-наемниц, которые, смеясь, стреляли по «яйцам русских щенков». Свиридов знал литовский язык и понял эту фразу, а один из его напарников, Леша Виноградов, вероятно, знал его еще лучше, потому что услышал что-то совершенно дикое, и дрогнула его ороговевшая от равнодушия к человеческой крови и чести душа.
Прибалтийки не успели даже пискнуть. И с тех пор он не мог до конца простить весь прекрасный пол за то, что среди них, женщин, встречаются вот такие.
Он никогда не забудет, что после того как все кончилось, они пробирались к своим – хотя было непонятно, кто в этой войне свой, а кто чужой. Их осталось четверо – Свиридов, Алик Чекменев, Виноградов и Афанасий Фокин. Они прошли через ад, а на выходе оттуда их встретил безусый русский солдат, который принял их за чеченцев и выстрелил из гранатомета.
Конечно, они могли не допустить этого, но даже их тренированное чувство самосохранения не подсказало, что смерть, так упорно обходившая их стороной, нежданно-негаданно выскользнула из рук неопытного русского мальчика, их брата по крови, который, быть может, впервые взял в руки оружие, чтобы эту кровь пролить.
Чекменева тогда разорвало в клочья, Виноградова тяжело ранило, а сам он, Владимир Свиридов, оказался в госпитале с черепно-мозговой травмой и частичной потерей памяти. Он выжил, но его поспешно комиссовали – то ли потому, что он в самом деле был больше непригоден к службе в элитных спецслужбах, то ли сочли его миссию выполненной и поспешили сплавить на «гражданку»…
* * *
– Я понимаю, – сказал Панин после короткой паузы, – на такие вопросы не отвечают, но, по некоторым данным, Кардинал имеет отношение к чеченским полевым командирам, более того, его мать – с большой степенью вероятности – чеченка, так что я подумал… Может, ему заказали тебя?
– А зачем взрывать завод и проводить в СМИ эту великолепную рекламную кампанию, где я вывожусь под именем Кардинала? Конечно, это можно объяснить… Скажем, он решил исчезнуть из России так, чтобы его считали мертвым. А мертвым на самом деле буду я – под именем Кардинала. Решил, так сказать, убить сразу двух зайцев – и выполнить задание, и поставить крест на собственной столь печально известной биографии. Но это все теория. Думается, практика сильно отличается от этих логических построений.
Свиридов улегся на бок и посмотрел на внимательно прислушивающегося к его словам Панина:
– Расскажи-ка мне лучше, Андрюха, как тебя-то сюда водворили. Это, вероятно, очень занимательно.
– Да уж куда занимательней, – махнул рукой тот. – Когда мы прибыли на завод… ты же помнишь, раньше вас на двадцать минут… я полез на крышу корпуса с Купцовым и парой бойцов. Осмотрели крышу, огляделись вокруг. Оттуда все просматривалось прекрасно, и я решил руководить операцией именно оттуда. Потом приехали вы, к вам подошел майор Малышев, и тогда Купцов выстрелил в него из снайперской винтовки. Тут я начал понимать, что к чему… бросился на Купцова, и им удалось меня вырубить.
– Я одного не понимаю, – сказал Владимир, пристально глядя на Панина. – Почему они тебя не убили на самом деле, как о том Козенко проинформировал журналистов, а держат вот здесь?
– Я тоже думал об этом, – сказал Панин. – Хотя о том, что меня «убили» в прессе, узнал только от тебя. Наверно, есть на меня какие-то планы… все-таки я не какая-нибудь мелкая сошка… Может, Козенко привлечет к сотрудничеству…
– Козенко? Козенко уже не привлечет.
– Это почему же? – медленно выговорил Панин и наклонился вперед, словно стараясь разглядеть скрытое полосой мрака лицо Свиридова.
– Потому что сегодня ночью он был убит в клубе «Менестрель».
После этого сообщения Свиридова снова повисло тяжелое молчание. Его оборвал Владимир, который вскочил со своего места и энергично прошелся по камере, а потом сказал:
– Эта ночь принесла еще два трупа. Убили Колю Морозова… мне бы не особенно о нем печалиться, потому как это именно он навел на мою квартиру людей Кардинала. И вот еще Андрей Дмитриевич… Тоже не самый плохой человек, которого я когда-либо знал, хотя у меня больше оснований для радости, чем для печали.
– Значит, ты воевал в Чечне, – задумчиво протянул Панин, который, казалось бы, и не слышал самых последних разглагольствований Владимира, или они попросту не произвели на него впечатления. – А я вот воевал в Боснии. Я же на самом деле не Панин.
– А кто же ты? – настороженно спросил Свиридов.
– Панич, – ответил тот. – Мой отец был серб. Точнее, наполовину серб. Габор Панич. А я вот счел нужным русифицировать свою фамилию.
– Серб? – проговорил Свиридов. – Тогда тебе нужно сидеть в одной камере не со мной, а с Афоней Фокиным. Он у нас проюгославский националист и, мягко говоря, ярый недоброжелатель НАТО. Неделю назад чуть не подрался с американскими туристами, которых угораздило вовремя отсюда не уехать. Они вроде как говорили, что самые лучшие люди на земле – это американцы, самые лучшие американцы – это ковбои, а самые крутые ковбои живут в Оклахоме. Ну, Афоня и предложил им убираться в свою Оклахому, пока он им не показал, где на земле живут самые миролюбивые и незлобивые священники. Он же был в облачении.
– Понятно, – сказал Панин. – Ладно, давай пока что спать. Что-то я утомился.
– Да и я тоже… – начал было Свиридов, но в этот момент в двери лязгнул ключ, и она медленно отворилась, противно при этом скрежеща ржавыми петлями.
Вошел лейтенант Бондарук с ручным фонарем.
– А, ватерклозет пришел, – весело приветствовал его Свиридов. – Чего тебе тут надо?
Бондарук угрюмо посмотрел на него и открыл было рот, чтобы заговорить, но Свиридов перебил его:
– Слушай, Бондарук, устрой мне встречу с твоим шефом. Я, конечно, понимаю, что он парень серьезный… Козенке уже на этом свете устроил замечательное адское пламя, разве что сковороды не хватало… но все-таки хотелось бы видеть человека, который выговорил нам с Паниным это милое местечко.
Панин поднялся с лежака и встал за спиной Владимира.
– Это верно, – коротко и внушительно сказал он.
– Значит, тебе нужен Кардинал? – с перекосившимся от странной сардонической улыбки лицом произнес Бондарук. – Значит, ты хочешь видеть Кардинала, не того, который по телевизору и по газетам… А который настоящий?
– Я же сказал, – ответил Свиридов. – Я понимаю, что он как-то не особо жаждет сюда спускаться, но все же…
– Почему же не жаждет? – ответил Бондарук. – Хочешь увидеть Кардинала, посмотри. Обернись – и посмотри.
Свиридов машинально повернул голову и увидел выплывшее в полосе света улыбающееся лицо подполковника Панина. И тут Владимира пронзило, прострелило навылет звенящим холодом… Быть может, это были последствия того белого ядовитого тумана в «Менестреле». А может, и что иное…
– Я же сказал, что несколько русифицировал свое имя, – проговорил тот. – Моя фамилия действительно Панич. Адриан Панич.
– Значит, ты и есть Кардинал? – пробормотал Свиридов. – Но… зачем весь этот маскарад?
– Ты знаешь, у меня слабость к театральным эффектам. Так же, как, впрочем, и у тебя. Мне ведь никогда не приходилось сидеть в тюремной камере, и я решил устроить себе такие именины сердца. А чтобы не показалось тоскливо, обзавелся таким замечательным соседом, как ты.
Он повернулся к Бондаруку и спросил:
– Ты принес, что я приказывал?
– Да.
– Дай сюда. Держи Владимира Антоновича под прицелом, он – человек, любящий неожиданные шутки и розыгрыши.
Впрочем, в этот момент Владимир едва ли был способен на подобное. Его словно ударили обухом по голове. То, что казалось минутой ранее неясным, смутно угадывающимся и тревожным, выплыло наружу и сомкнулось вокруг фигуры Панина, так неожиданно – в самом деле скорее по законам театральной сцены, а не реального течения жизни – оказавшегося тем самым роковым противником, который сумел переиграть его, Свиридова, дважды, а сам не пропустил ни одного ответного удара. Кардиналом. Адрианом Паничем.
– А почему Кардинал? – скорее механически спросил он, причем этот вопрос, вероятно, был самым излишним и глупым из всех, какие он только мог задать.
Панин ловко пропустил руки под мышками Владимира и защелкнул на его талии кожаный пояс, похожий на ремень, но с чрезмерно толстой пряжкой и железными бляшками по всей длине пояса. Потом произнес:
– Почему у меня такое имя? Нет, ты не подумай чего… насчет католической церкви. Просто у меня в свое время была такая любимая фраза… когда какой-нибудь олух начинал нести околесицу, я говорил: «А что это ты такое несешь, Красная Шапочка?» Красная шапочка, красная шапочка… А это символ кардинальского сана, вот один грамотей… покойный, – прибавил Адриан тоном Шефа из «Бриллиантовой руки», – он меня и прозвал Кардиналом. Смешно, правда?
Свиридов продолжал молчать, зато Бондарук хрюкнул от сдерживаемого смеха и прикрыл лицо рукой.
– В общем, так, Свиридов, – продолжал Панич, – выходи отсюда и следуй за Бондаруком, но помни, что я снабдил тебя вот этим ремнем, в который вмонтировано сто граммов пластита, и все это контролируется взрывателем, находящимся у меня в руке. Бомба направленного действия, не заденет и мухи, которая будет бегать по твоему брюху, а вот тебе придется несладко. Я думаю, никому не будет приятно соскребывать твои кишки с потолка и стен. Так что веди себя хорошо.
– Твоя фамилия Шевченко, – вдруг сказал Владимир, – почему тогда Панич?
– У меня много фамилий, – ответил Кардинал, легонько подталкивая Свиридова в спину, – Андрей Панин, Антон Шевченко и так далее. Панич – фамилия моего отца, Шевченко – его же фамилия по его матери, моей бабушке, а она была с Западной Украины. Но самое интересное – фамилия моей матери. Дудаева… Двоюродная племянница генерала. Так что, по большому счету, у меня нет ни настоящего имени, ни настоящего лица. А теперь поехали.
– Куда? – спросил Свиридов.
– Я думаю, для начала в клинику пластической хирургии, – последовал невозмутимый ответ.
Глава 11
Последние метаморфозы Кардинала
Еще не начало светать.
У здания областного управления ФСБ под ярким фонарем стоял тот самый «Кадиллак», что ночью был замечен на стоянке возле «Менестреля». Возле него находились два омоновца с автоматами.
Бондарук сел за руль, а Свиридов и Кардинал в салон, где уже находились Купцов и двое парней весьма криминального вида, лица которых показались Владимиру смутно знакомыми. В самом деле, в последнее время он видел столько кардиналовских ублюдков, что наверняка многих примечал уже по второму разу.
– Что, Купцов, очухался? – весело спросил Панич.
У здания областного управления ФСБ под ярким фонарем стоял тот самый «Кадиллак», что ночью был замечен на стоянке возле «Менестреля». Возле него находились два омоновца с автоматами.
Бондарук сел за руль, а Свиридов и Кардинал в салон, где уже находились Купцов и двое парней весьма криминального вида, лица которых показались Владимиру смутно знакомыми. В самом деле, в последнее время он видел столько кардиналовских ублюдков, что наверняка многих примечал уже по второму разу.
– Что, Купцов, очухался? – весело спросил Панич.