Страница:
Ее-то и предложили женщины держаться.
Встав рядышком, Зубоскалин стал ждать. Время шло, очередь продвигалась, а старушка все не снималась со своего места, чтобы сделать укладку или современную прическу. Иначе зачем она здесь? Санек начал замечать, что те, кто приходил после него, беспрепятственно оказывались в зале, а его очередь все не наступала.
– Бабуль, – крикнув погромче, на тот случай, если старушка глухая, обратился курсант, – ты за кем занимала?
– Так за Филипишной я.
– А где эта твоя Филипишна? Скоро пойдет?
– А чего ж, скоренько уже. Минут через пятнадцать.
– Не быстро, – с досадой заметил Зубоскалин и стал ждать.
Время текло медленно, нервозность от предстоящего задания нарастала.
Особенно волновало Санька то, что до двух часов оставалось уже немного, а когда он сделает себе укладку, неизвестно. Дирол опять заговорил:
– А что, эта твоя Филипишна, тоже пенсионерка?
– Старшее меня будет, – подтвердила бабушка.
– Сильно, – окинув взглядом собеседницу, заметил Санек.
Не знал он, что вот такие старые калоши еще ходят в салоны. Зачем это им? Дедов соблазнять? – И часто вы здесь бываете? – полюбопытствовал он.
– Да почти кажный день.
Дирол присвистнул. А старушки-то богатенькие, хотя по внешнему виду этого не скажешь. Стремно одеваются. Во всяком случае, одна.
– Для дедов стараетесь? – хитро подмигнув, спросил парень.
– Да нет. Деды жадные больно, денег не дают. Все больше с молодежью мы.
– Что?
– Так молодежь, она всегда деньгами отблагодарит наши мучения.
А старикам чего ж дать? Пенсию не плотют.
Глаза у Зубоскалина оквадратились и продолжали принимать все более правильные геометрические формы. Такую заслуженную работницу древнейшей профессии он видел впервые. Глаза не соглашались верить в то, что приняли уши. Сухонькая, сморщившаяся, с непроглаженной кожей путана предстала перед Саньком в обычном хлопчатобумажном платье мешком, какие часто можно встретить на представительницах ее возраста. И эта древность еще может в ком-то разбудить желание?
– А можно нескромный вопрос: как вы работаете? – Дирол сам не заметил, что перешел на «вы».
– Чего ж? Секретов нет. Место у нас есть свое. Становимся там и ждем, высматриваем, кто проходит мимо. Иные и не раз на дню заглянут.
А бывают такие добрые, щедрые. Здоровья пожелают.
– И много их таких? – все больше квадратил глаза Дирол.
– Так почитай с сотню за день переменяется.
Санек почувствовал, как медленно сползает с кресла, но ничего с этим поделать не может.
– И вы не устаете?
– Да как же, сынок, годы берут свое. Старые уже стали. Домой-то когда приходишь, ноги так и гудят да спину ломит.
Зубоскалин отер холодный лоб. Спину ей ломит! Он бы и до дому доплестись не смог, прямо на рабочем месте и умер бы.
– А вот и смена моя пришла, – заметила старушка, выглядывая в окно. – Так бывай, сынок. Если чего – заходи. У церкви я бываю. Понравился ты мне, вежливый больно.
Санек неопределенно кивнул. Что же это он нравится так всем? Прямо поветрие какое-то на любовь к Зубоскалину Александру Александровичу.
Стоп! А как же укладка?
– Бабушка, – крикнул вслед путане парень, – что ж вы прическу не сделали?
– Зачем это мне? – удивилась старушка. – Ни к чему, да и дорого больно.
– Что ж вы здесь сидели?
– Погреться пришла. Церковь, где мы просим подаяние, за углом, вот мы с Филипишной почитай каждые три часа сюда заходим, сидим. Отдохнем, согреемся и опять за работу.
Пенсионерка вышла, а Санек некультурно выругался. Надо же было такого дурака свалять.
Заняв повторно очередь, Дирол постоял еще с пять минут и вошел в зал.
Парикмахерша, молоденькая девушка с неестественным сооружением на голове, обомлела, увидев своего клиента.
– Я дамский специалист, – заметила она. – Вам следует пройти в другую дверь.
– Нет, мне к вам.
Санек встал около кресла перед большим зеркалом, не решаясь садиться на больное место, взял со столика журнал, который пестрел фотографиями женских головок с умопомрачительными прическами, и со знанием дела стал листать. Выбор был огромный. Дирол представить себе не мог, что может быть такое разнообразие.
«Вот чем они нас берут», – заметил про себя парень, невольно любуясь обворожительной брюнеточкой, томно приопустившей веки.
Глаза у курсанта разбежались. Он не знал, что из всего этого многообразия выбрать. Не долистав до середины, Зубоскалин понял, так дело не пойдет.
Он выберет либо все, либо ничего. Захлопнув журнал и громко выдохнув, Санек открыл его на первой попавшейся странице и не глядя ткнул пальцем.
– Эту. И если можно, побыстрее, мне через сорок минут нужно быть на съемках в модельном агентстве. Кстати, не могли бы вы меня постричь так, чтобы я стоял? Понимаете, мне сидеть очень проблемно.
Парикмахерша выронила расческу из рук и как рыба глотнула ртом воздух.
В ее глазах почему-то блеснули слезы, девушка шмыгнула носом и убежала в подсобку. Дирол понять не успел, в чем дело.
Минуту спустя девушка вернулась, но не одна. Она пряталась за спиной дородной и внушительной женщины с восточными чертами. Над верхней губой у нее произрастали черные усы, а большая висячая родинка украшала пухлую щеку. Женщина внушительно остановилась напротив клиента, вставила руки в бока, сконцентрировала в центре и без того сросшиеся брови и густым басом произнесла:
– Что это вы, гражданин, издеваетесь над моими работниками? – У Дирола мурашки по коже пошли от грозного голоса.
Дурковеды по сравнению с этой громилой показались братьями родными, к которым с радостью прямо сейчас готов был убежать Санек, лишь бы не видеть черных усов и тяжелого взгляда толстухи.
– Здесь вам не цирк, чтобы шутки шутить, – еще свирепее сказала женщина и надвинулась на парня, пузом приперев его к стенке.
От столь тесных отношений у Дирола сердце зашлось, выказывая чудеса скоростного биения. – А ну, – усатая провела прием, называемый удар животом, подтолкнув курсанта так, что он отлетел к двери, – топай отсюда, комик несостоявшийся. И не смущай больше моих работниц.
Второй удар откинул парня в фойе и спустил со ступенек. Схождение вниз происходило спиной вперед, и только нежелание еще раз почувствовать нечеловеческую боль ниже поясницы удержало Дирола от позорного падения.
– Тоже мне, – презрительно хмыкнула женщина и захлопнула дверь в женский салон.
Понуро выйдя из парикмахерской, Санек взглянул на ожидавших его друзей глазами побитой собаки и молча покачал головой.
– Да ты нам все дело провалишь! – вскипел Кулапудов. – Ты их там хорошо просил?
– Слезно, – соврал Дирол.
– Все равно плохо старался.
– Да ладно, Вень, что-нибудь придумаем.
– Что? – взревел Кулапудов. – Что ты сейчас придумаешь?
– А если Леху к Костоломовой послать?
Все разом обернулись на Пешкодралова.
– Ребят, да вы что? – испуганно залепетал Леха. – Да я не могу. Я же...
– Замечательная идея, – заметил Антон.
– И дешевая, – поддакнул Андрей. – На салон тратиться не надо.
– Братцы...
– Дело говорят парни, – весомо дал добро начальник операции. – Сэкономим, пивка попьем.
Именно в таком состоянии увидели курсанты преподавателя боевых искусств на заднем дворе школы. Образ женщины, которую Пешкодралов уважал, которая сводила его с ума, лишил парня всякой способности разговаривать.
Не то чтобы Леха слишком скромным был или раньше дела не имел с противоположным полом. Очень даже имел. Одна только Нюрка чего стоит. Кобылица, а не девка. Но здесь было совсем другое. Лейтенант Костоломова – женщина с большой буквы, чувственная, пылкая, затронувшая Леху за живое. С ней нельзя было так же, как с другими, вести себя. К тому же и опасно это. Костоломова – женщина в силе, коли что не понравится, туго придется обидчику.
Ребята подтолкнули Леху вперед, а сами тихонько смылись, так что парень и не заметил, как остался один. Из сложившейся ситуации было два выхода: заговорить или позорно бежать. Вторая идея соблазняла больше, но Леха знал, что вернуться в общагу он тогда не сможет. Парни ему этого не простят.
Курсант сделал несколько нерешительных шагов и остановился в метре от предмета своего обожания. Откашлялся. Не помогло.
Он повторил попытку.
– О, случайный прохожий, проходи с миром и не мешай пребывать мне в состоянии вечного блаженства. Иначе у тебя начнется внезапное выпадение зубов. Я это обеспечу, – умиротворенно, нараспев, произнесла Костоломова и вновь замолчала.
Леха опасливо потер челюсть. Лишаться зубов не хотелось. Они у него были еще крепкие. А зубы – это такая вещь, которую в магазине не купишь. То ли дело парик. Может быть, вернуться и предложить ребятам быстренько сбегать на рынок? Правда, деньги у них две недели назад кончились, а стипендия еще не скоро. Выходит, начинать копить на вставную челюсть?
«Настоящий милиционер должен быть готов на любую жертву ради правого дела. Даже если он не прав», – вспомнились мудрые слова Мочилова. Этот человек не пожалел бы какие-то там зубы для торжества справедливости. А он, Леха, что, хуже?
Чтобы никому не показалось, что он боится или, того хуже, заботится о собственной шкуре, Пешкодралов вытянул вперед лицо, подставляя под удар любимой женщине, от которой и смерть принять не страшно.
– Я, я... это... извиняюсь, – промямлил он.
Костоломова, не открывая глаз, плавно повела рукой в сторону Лехи, и неожиданный точный удар в челюсть свалил его с ног. Лежа лицом вверх, парень заметил, как дневное небо покрылось частыми звездами нестандартного фиолетового цвета. Одна звезда упала. Леха загадал остаться в живых.
Когда звездное крошево рассеялось вдали, Пешкодралов проморгался и попробовал осторожно подняться.
– Это было только предупреждение, мой дорогой.
«Если женщина тебе говорит „мой дорогой“, это может что-то значить», – вспомнилось еще одно мудрое изречение, но уже не Мочилова, а деревенского проныры и алкоголика Егорыча.
Леха воспрянул духом. И ничего, что Костоломова заставила его сейчас валяться в глубоком нокауте. Бьет – значит, любит.
Осторожно курсант поднялся на колени и отполз на безопасное расстояние.
Метрах в трех он решился подняться на ноги и обдумать дальнейший план действий. Леха рассуждал, опираясь на небольшой свой опыт, приобретенный по большей части своей в Дрыщевке. Он вспомнил, что, если корова какая начинала беситься, деревенские мужики и бабы на рога старались ей не нарываться, а укрощали непокорное животное сзади, подойдя к нему с тыла. Этот приемчик мог прокатить и с лейтенантом.
Обойдя медитирующую женщину кругом, Пешкодралов на всякий случай пригнулся и вновь попробовал заговорить.
– Все дело в том...
Леха и не предполагал, что такой удар может существовать в природе. Костоломова, оставаясь в состоянии зависа на тумбах, резко наклонила корпус вперед, оказавшись головой вниз, и нанесла удар из-под ног. Поскольку тумбы не доходили до высоты человеческого роста, то удар пришелся несколько ниже челюсти. Пешкодралов согнулся пополам, ухватившись руками за поруганное достоинство, и тихо взвыл.
Вновь пришлось отступать. Теперь уже курсант отошел на совершенно безопасное расстояние – десять метров до объекта внимания. Здесь-то женщина его не достанет. Только кричать придется погромче.
– Я еще раз прошу прощения... – начал парень и осекся на полуслове.
Круглый сюрикен, оружие непобедимых японских ниндзя, с головокружительной скоростью летел в его сторону, с перспективой воткнуться прямо в пешкодраловскую челюсть. Тонкий свист, как от пули, сопровождал полет. Как Леха успел увернуться, он и сам не понял. Все произошло в мгновение ока. Парень мешком плюхнулся на землю, прикрыв на всякий случай голову руками.
Нос уткнулся прямо в заросли репейника, раскинувшего широкие свои листья на полметра.
Леха осторожно приподнял голову и огляделся. Снаряды вокруг не рвались, самолеты не летали, танки не подминали невинные ромашки под тяжелыми гусеницами. Значит, все спокойно. Он встал. И что дальше? Совершенно ясно, что любая попытка отвлечь Костоломову от ее занятия кончится неудачей. Хорошо если досадной, а вдруг неисправимой? Леху передернуло.
Он представил, как его бездыханное тело привозят в родную деревню.
Бабы орут что есть мочи, соревнуясь между собой в силе голосовых связок.
Мужики серьезно молчат, не поддаваясь общей бабской панике. Но и они спокойно не могут стоять. Каждые пять минут то один, то другой тихо смывается, чтобы за углом помянуть вновь преставившегося стопочкой-другой.
Его, такого молодого и красивого, даже после смерти вносят в родной двор, где каждый закуток знаком Пешкодралову, ставят на табуреты, и неистовый вой, громче которого, казалось бы, ничего нет, усиливается раза в два. Мужики все чаще отлучаются покурить. Мамка в черном платке потихоньку оседает у кого-то на руках. С нею рядом Нюрка. Черт, до чего ж жалко их. И себя тоже.
Леха смахнул набежавшую слезу и проморгался. Как же быть? Представить себя мертвым очень даже приятно: ты находишься в центре внимания, все жалеют тебя. А более других сам себя жалеешь. Но это только в мечтах. На самом же деле Леха пока не планировал уход на тот свет.
Чего он там забыл?
Нужно было основательно продумать план дальнейших действий. Пешкодралов сел прямо на траву, как дома, когда его очередь была пасти коров, и напряг извилины. Однако извилины, с самого рождения своего не привыкшие напрягаться, и сегодня, в двадцать лет, делать это категорически отказывались.
Только одна из них, самая хитрая и себялюбивая, вопила: «Тика-ай!»
Тогда курсант впервые в жизни, сам того не подозревая, принял единственно верное решение: он стал вспоминать чужие советы, хоть как-то подходящие под сложившуюся ситуацию.
Сначала он перебрал все известные ему пословицы. Целых две. Но ни одна из них не указывала выхода из нелегкого положения. Первая была о труде, а вторая вообще рассказывала о какой-то птице, которую красит почему-то одно перо. Изречения классиков тоже не помогли, потому что Леха их не знал. Он попробовал вспомнить, что там на занятиях говорил капитан Мочилов. На ум пришло много мудрых выражений, но все они касались исключительно борьбы с преступностью. Как же бороться с понравившейся женщиной, Глеб Ефимович не объяснял. И тут перед глазами курсанта опять всплыла деревня, помятое лицо Егорыча с вечно сизым носом и его хвастливая речь:
– Бабы, они что коровы, траву шибко любят. Особливо цветы.
Леха вскочил как ужаленный. Есть решение проблемы! Задобрить лейтенанта скромным букетом полевых ромашек и только после этого подступиться к ней с просьбой. Парень огляделся.
Однако для полевых ромашек как минимум нужно поле, а в черте города его найти довольно проблематично. Но время поджимало, и приходилось довольствоваться тем, что находилось вокруг. На заднем же дворе школы, кроме репейника, в корень которого Пешкодралов только что зрил, в обилии произрастала мурава, пырей и мелкие, белые цветочки с резким, неприятным запахом. Проигнорировав мураву и пырей, Леха надергал цветущие растения. Букет получился жидковатым и блеклым. Парень вздохнул и сорвал колючку. У них хотя бы венчик яркого сиреневого цвета.
С икебаной собственного производства курсант предпринял очередную попытку приблизиться к недоступной женщине. С крайними предосторожностями, временами переходя на передвижение по-пластунски, парень достиг тумб и, пригнувшись, протянул букет вверх.
Сквозь дымку розовых миров, напридуманных воображением Костоломовой, до нее прорвался неприятный запах полыни. Он мешал концентрироваться на самосовершенствовании, отсылая все усилия лейтенанта коту под хвост.
Недовольно поморщившись, женщина открыла глаза и ахнула. Перед нею, рабски согнувшись, стоял на коленях любимый воспитанник с букетом в руках. Кто бы мог подумать, что неприметный Пешкодралов такой романтик?
Рыцарь двадцать первого века. Костоломова сразу же растаяла и улыбнулась.
– У меня есть одна просьба, – робко произнес рыцарь.
– Все, что угодно, – томно прикрыв глазки, ответила лейтенант.
13
Встав рядышком, Зубоскалин стал ждать. Время шло, очередь продвигалась, а старушка все не снималась со своего места, чтобы сделать укладку или современную прическу. Иначе зачем она здесь? Санек начал замечать, что те, кто приходил после него, беспрепятственно оказывались в зале, а его очередь все не наступала.
– Бабуль, – крикнув погромче, на тот случай, если старушка глухая, обратился курсант, – ты за кем занимала?
– Так за Филипишной я.
– А где эта твоя Филипишна? Скоро пойдет?
– А чего ж, скоренько уже. Минут через пятнадцать.
– Не быстро, – с досадой заметил Зубоскалин и стал ждать.
Время текло медленно, нервозность от предстоящего задания нарастала.
Особенно волновало Санька то, что до двух часов оставалось уже немного, а когда он сделает себе укладку, неизвестно. Дирол опять заговорил:
– А что, эта твоя Филипишна, тоже пенсионерка?
– Старшее меня будет, – подтвердила бабушка.
– Сильно, – окинув взглядом собеседницу, заметил Санек.
Не знал он, что вот такие старые калоши еще ходят в салоны. Зачем это им? Дедов соблазнять? – И часто вы здесь бываете? – полюбопытствовал он.
– Да почти кажный день.
Дирол присвистнул. А старушки-то богатенькие, хотя по внешнему виду этого не скажешь. Стремно одеваются. Во всяком случае, одна.
– Для дедов стараетесь? – хитро подмигнув, спросил парень.
– Да нет. Деды жадные больно, денег не дают. Все больше с молодежью мы.
– Что?
– Так молодежь, она всегда деньгами отблагодарит наши мучения.
А старикам чего ж дать? Пенсию не плотют.
Глаза у Зубоскалина оквадратились и продолжали принимать все более правильные геометрические формы. Такую заслуженную работницу древнейшей профессии он видел впервые. Глаза не соглашались верить в то, что приняли уши. Сухонькая, сморщившаяся, с непроглаженной кожей путана предстала перед Саньком в обычном хлопчатобумажном платье мешком, какие часто можно встретить на представительницах ее возраста. И эта древность еще может в ком-то разбудить желание?
– А можно нескромный вопрос: как вы работаете? – Дирол сам не заметил, что перешел на «вы».
– Чего ж? Секретов нет. Место у нас есть свое. Становимся там и ждем, высматриваем, кто проходит мимо. Иные и не раз на дню заглянут.
А бывают такие добрые, щедрые. Здоровья пожелают.
– И много их таких? – все больше квадратил глаза Дирол.
– Так почитай с сотню за день переменяется.
Санек почувствовал, как медленно сползает с кресла, но ничего с этим поделать не может.
– И вы не устаете?
– Да как же, сынок, годы берут свое. Старые уже стали. Домой-то когда приходишь, ноги так и гудят да спину ломит.
Зубоскалин отер холодный лоб. Спину ей ломит! Он бы и до дому доплестись не смог, прямо на рабочем месте и умер бы.
– А вот и смена моя пришла, – заметила старушка, выглядывая в окно. – Так бывай, сынок. Если чего – заходи. У церкви я бываю. Понравился ты мне, вежливый больно.
Санек неопределенно кивнул. Что же это он нравится так всем? Прямо поветрие какое-то на любовь к Зубоскалину Александру Александровичу.
Стоп! А как же укладка?
– Бабушка, – крикнул вслед путане парень, – что ж вы прическу не сделали?
– Зачем это мне? – удивилась старушка. – Ни к чему, да и дорого больно.
– Что ж вы здесь сидели?
– Погреться пришла. Церковь, где мы просим подаяние, за углом, вот мы с Филипишной почитай каждые три часа сюда заходим, сидим. Отдохнем, согреемся и опять за работу.
Пенсионерка вышла, а Санек некультурно выругался. Надо же было такого дурака свалять.
Заняв повторно очередь, Дирол постоял еще с пять минут и вошел в зал.
Парикмахерша, молоденькая девушка с неестественным сооружением на голове, обомлела, увидев своего клиента.
– Я дамский специалист, – заметила она. – Вам следует пройти в другую дверь.
– Нет, мне к вам.
Санек встал около кресла перед большим зеркалом, не решаясь садиться на больное место, взял со столика журнал, который пестрел фотографиями женских головок с умопомрачительными прическами, и со знанием дела стал листать. Выбор был огромный. Дирол представить себе не мог, что может быть такое разнообразие.
«Вот чем они нас берут», – заметил про себя парень, невольно любуясь обворожительной брюнеточкой, томно приопустившей веки.
Глаза у курсанта разбежались. Он не знал, что из всего этого многообразия выбрать. Не долистав до середины, Зубоскалин понял, так дело не пойдет.
Он выберет либо все, либо ничего. Захлопнув журнал и громко выдохнув, Санек открыл его на первой попавшейся странице и не глядя ткнул пальцем.
– Эту. И если можно, побыстрее, мне через сорок минут нужно быть на съемках в модельном агентстве. Кстати, не могли бы вы меня постричь так, чтобы я стоял? Понимаете, мне сидеть очень проблемно.
Парикмахерша выронила расческу из рук и как рыба глотнула ртом воздух.
В ее глазах почему-то блеснули слезы, девушка шмыгнула носом и убежала в подсобку. Дирол понять не успел, в чем дело.
Минуту спустя девушка вернулась, но не одна. Она пряталась за спиной дородной и внушительной женщины с восточными чертами. Над верхней губой у нее произрастали черные усы, а большая висячая родинка украшала пухлую щеку. Женщина внушительно остановилась напротив клиента, вставила руки в бока, сконцентрировала в центре и без того сросшиеся брови и густым басом произнесла:
– Что это вы, гражданин, издеваетесь над моими работниками? – У Дирола мурашки по коже пошли от грозного голоса.
Дурковеды по сравнению с этой громилой показались братьями родными, к которым с радостью прямо сейчас готов был убежать Санек, лишь бы не видеть черных усов и тяжелого взгляда толстухи.
– Здесь вам не цирк, чтобы шутки шутить, – еще свирепее сказала женщина и надвинулась на парня, пузом приперев его к стенке.
От столь тесных отношений у Дирола сердце зашлось, выказывая чудеса скоростного биения. – А ну, – усатая провела прием, называемый удар животом, подтолкнув курсанта так, что он отлетел к двери, – топай отсюда, комик несостоявшийся. И не смущай больше моих работниц.
Второй удар откинул парня в фойе и спустил со ступенек. Схождение вниз происходило спиной вперед, и только нежелание еще раз почувствовать нечеловеческую боль ниже поясницы удержало Дирола от позорного падения.
– Тоже мне, – презрительно хмыкнула женщина и захлопнула дверь в женский салон.
Понуро выйдя из парикмахерской, Санек взглянул на ожидавших его друзей глазами побитой собаки и молча покачал головой.
– Да ты нам все дело провалишь! – вскипел Кулапудов. – Ты их там хорошо просил?
– Слезно, – соврал Дирол.
– Все равно плохо старался.
– Да ладно, Вень, что-нибудь придумаем.
– Что? – взревел Кулапудов. – Что ты сейчас придумаешь?
– А если Леху к Костоломовой послать?
Все разом обернулись на Пешкодралова.
– Ребят, да вы что? – испуганно залепетал Леха. – Да я не могу. Я же...
– Замечательная идея, – заметил Антон.
– И дешевая, – поддакнул Андрей. – На салон тратиться не надо.
– Братцы...
– Дело говорят парни, – весомо дал добро начальник операции. – Сэкономим, пивка попьем.
* * *
Лейтенант Костоломова, закинув ноги на две тумбы так, что получился шпагат, и зависнув в воздухе, медленно водила руками из стороны в сторону, так как этого требовала методика фен-шуй. Сконцентрировавшись на внутренних ощущениях, лейтенант полностью погрузилась в себя, впав в глубокое состояние нирваны. Она уже видела впереди себя свет вечной истины, прозрев и очистившись духовно. Это помогало сконцентрироваться на физической силе, удесятеряя ее и ловкость, вместе взятые.Именно в таком состоянии увидели курсанты преподавателя боевых искусств на заднем дворе школы. Образ женщины, которую Пешкодралов уважал, которая сводила его с ума, лишил парня всякой способности разговаривать.
Не то чтобы Леха слишком скромным был или раньше дела не имел с противоположным полом. Очень даже имел. Одна только Нюрка чего стоит. Кобылица, а не девка. Но здесь было совсем другое. Лейтенант Костоломова – женщина с большой буквы, чувственная, пылкая, затронувшая Леху за живое. С ней нельзя было так же, как с другими, вести себя. К тому же и опасно это. Костоломова – женщина в силе, коли что не понравится, туго придется обидчику.
Ребята подтолкнули Леху вперед, а сами тихонько смылись, так что парень и не заметил, как остался один. Из сложившейся ситуации было два выхода: заговорить или позорно бежать. Вторая идея соблазняла больше, но Леха знал, что вернуться в общагу он тогда не сможет. Парни ему этого не простят.
Курсант сделал несколько нерешительных шагов и остановился в метре от предмета своего обожания. Откашлялся. Не помогло.
Он повторил попытку.
– О, случайный прохожий, проходи с миром и не мешай пребывать мне в состоянии вечного блаженства. Иначе у тебя начнется внезапное выпадение зубов. Я это обеспечу, – умиротворенно, нараспев, произнесла Костоломова и вновь замолчала.
Леха опасливо потер челюсть. Лишаться зубов не хотелось. Они у него были еще крепкие. А зубы – это такая вещь, которую в магазине не купишь. То ли дело парик. Может быть, вернуться и предложить ребятам быстренько сбегать на рынок? Правда, деньги у них две недели назад кончились, а стипендия еще не скоро. Выходит, начинать копить на вставную челюсть?
«Настоящий милиционер должен быть готов на любую жертву ради правого дела. Даже если он не прав», – вспомнились мудрые слова Мочилова. Этот человек не пожалел бы какие-то там зубы для торжества справедливости. А он, Леха, что, хуже?
Чтобы никому не показалось, что он боится или, того хуже, заботится о собственной шкуре, Пешкодралов вытянул вперед лицо, подставляя под удар любимой женщине, от которой и смерть принять не страшно.
– Я, я... это... извиняюсь, – промямлил он.
Костоломова, не открывая глаз, плавно повела рукой в сторону Лехи, и неожиданный точный удар в челюсть свалил его с ног. Лежа лицом вверх, парень заметил, как дневное небо покрылось частыми звездами нестандартного фиолетового цвета. Одна звезда упала. Леха загадал остаться в живых.
Когда звездное крошево рассеялось вдали, Пешкодралов проморгался и попробовал осторожно подняться.
– Это было только предупреждение, мой дорогой.
«Если женщина тебе говорит „мой дорогой“, это может что-то значить», – вспомнилось еще одно мудрое изречение, но уже не Мочилова, а деревенского проныры и алкоголика Егорыча.
Леха воспрянул духом. И ничего, что Костоломова заставила его сейчас валяться в глубоком нокауте. Бьет – значит, любит.
Осторожно курсант поднялся на колени и отполз на безопасное расстояние.
Метрах в трех он решился подняться на ноги и обдумать дальнейший план действий. Леха рассуждал, опираясь на небольшой свой опыт, приобретенный по большей части своей в Дрыщевке. Он вспомнил, что, если корова какая начинала беситься, деревенские мужики и бабы на рога старались ей не нарываться, а укрощали непокорное животное сзади, подойдя к нему с тыла. Этот приемчик мог прокатить и с лейтенантом.
Обойдя медитирующую женщину кругом, Пешкодралов на всякий случай пригнулся и вновь попробовал заговорить.
– Все дело в том...
Леха и не предполагал, что такой удар может существовать в природе. Костоломова, оставаясь в состоянии зависа на тумбах, резко наклонила корпус вперед, оказавшись головой вниз, и нанесла удар из-под ног. Поскольку тумбы не доходили до высоты человеческого роста, то удар пришелся несколько ниже челюсти. Пешкодралов согнулся пополам, ухватившись руками за поруганное достоинство, и тихо взвыл.
Вновь пришлось отступать. Теперь уже курсант отошел на совершенно безопасное расстояние – десять метров до объекта внимания. Здесь-то женщина его не достанет. Только кричать придется погромче.
– Я еще раз прошу прощения... – начал парень и осекся на полуслове.
Круглый сюрикен, оружие непобедимых японских ниндзя, с головокружительной скоростью летел в его сторону, с перспективой воткнуться прямо в пешкодраловскую челюсть. Тонкий свист, как от пули, сопровождал полет. Как Леха успел увернуться, он и сам не понял. Все произошло в мгновение ока. Парень мешком плюхнулся на землю, прикрыв на всякий случай голову руками.
Нос уткнулся прямо в заросли репейника, раскинувшего широкие свои листья на полметра.
Леха осторожно приподнял голову и огляделся. Снаряды вокруг не рвались, самолеты не летали, танки не подминали невинные ромашки под тяжелыми гусеницами. Значит, все спокойно. Он встал. И что дальше? Совершенно ясно, что любая попытка отвлечь Костоломову от ее занятия кончится неудачей. Хорошо если досадной, а вдруг неисправимой? Леху передернуло.
Он представил, как его бездыханное тело привозят в родную деревню.
Бабы орут что есть мочи, соревнуясь между собой в силе голосовых связок.
Мужики серьезно молчат, не поддаваясь общей бабской панике. Но и они спокойно не могут стоять. Каждые пять минут то один, то другой тихо смывается, чтобы за углом помянуть вновь преставившегося стопочкой-другой.
Его, такого молодого и красивого, даже после смерти вносят в родной двор, где каждый закуток знаком Пешкодралову, ставят на табуреты, и неистовый вой, громче которого, казалось бы, ничего нет, усиливается раза в два. Мужики все чаще отлучаются покурить. Мамка в черном платке потихоньку оседает у кого-то на руках. С нею рядом Нюрка. Черт, до чего ж жалко их. И себя тоже.
Леха смахнул набежавшую слезу и проморгался. Как же быть? Представить себя мертвым очень даже приятно: ты находишься в центре внимания, все жалеют тебя. А более других сам себя жалеешь. Но это только в мечтах. На самом же деле Леха пока не планировал уход на тот свет.
Чего он там забыл?
Нужно было основательно продумать план дальнейших действий. Пешкодралов сел прямо на траву, как дома, когда его очередь была пасти коров, и напряг извилины. Однако извилины, с самого рождения своего не привыкшие напрягаться, и сегодня, в двадцать лет, делать это категорически отказывались.
Только одна из них, самая хитрая и себялюбивая, вопила: «Тика-ай!»
Тогда курсант впервые в жизни, сам того не подозревая, принял единственно верное решение: он стал вспоминать чужие советы, хоть как-то подходящие под сложившуюся ситуацию.
Сначала он перебрал все известные ему пословицы. Целых две. Но ни одна из них не указывала выхода из нелегкого положения. Первая была о труде, а вторая вообще рассказывала о какой-то птице, которую красит почему-то одно перо. Изречения классиков тоже не помогли, потому что Леха их не знал. Он попробовал вспомнить, что там на занятиях говорил капитан Мочилов. На ум пришло много мудрых выражений, но все они касались исключительно борьбы с преступностью. Как же бороться с понравившейся женщиной, Глеб Ефимович не объяснял. И тут перед глазами курсанта опять всплыла деревня, помятое лицо Егорыча с вечно сизым носом и его хвастливая речь:
– Бабы, они что коровы, траву шибко любят. Особливо цветы.
Леха вскочил как ужаленный. Есть решение проблемы! Задобрить лейтенанта скромным букетом полевых ромашек и только после этого подступиться к ней с просьбой. Парень огляделся.
Однако для полевых ромашек как минимум нужно поле, а в черте города его найти довольно проблематично. Но время поджимало, и приходилось довольствоваться тем, что находилось вокруг. На заднем же дворе школы, кроме репейника, в корень которого Пешкодралов только что зрил, в обилии произрастала мурава, пырей и мелкие, белые цветочки с резким, неприятным запахом. Проигнорировав мураву и пырей, Леха надергал цветущие растения. Букет получился жидковатым и блеклым. Парень вздохнул и сорвал колючку. У них хотя бы венчик яркого сиреневого цвета.
С икебаной собственного производства курсант предпринял очередную попытку приблизиться к недоступной женщине. С крайними предосторожностями, временами переходя на передвижение по-пластунски, парень достиг тумб и, пригнувшись, протянул букет вверх.
Сквозь дымку розовых миров, напридуманных воображением Костоломовой, до нее прорвался неприятный запах полыни. Он мешал концентрироваться на самосовершенствовании, отсылая все усилия лейтенанта коту под хвост.
Недовольно поморщившись, женщина открыла глаза и ахнула. Перед нею, рабски согнувшись, стоял на коленях любимый воспитанник с букетом в руках. Кто бы мог подумать, что неприметный Пешкодралов такой романтик?
Рыцарь двадцать первого века. Костоломова сразу же растаяла и улыбнулась.
– У меня есть одна просьба, – робко произнес рыцарь.
– Все, что угодно, – томно прикрыв глазки, ответила лейтенант.
13
Прическу сделать Костоломова согласилась. Поскольку косички плести и завивать локоны не из чего было, лейтенант предложила короткую стрижку.
Как у солистки группы «Маша и медведь». Санек согласен был на все, лишь бы его снова не заставляли идти выпрашивать у полковника парик. К стильному красному платью новый имидж Зубоскалина подходил.
Портило картину разве только наличие излишне больших ушей. Однако Дирола это не смущало.
– Поскольку ты у нас будешь моделью нового сезона, то и выглядеть ты должен не как прошлогодние девки, – глубокомысленно заметил Кулапудов.
Уж на кого, а на представительниц женского пола предыдущего года, как и на девушек нынешнего, а также и последующих лет, Санек в новом обличье не походил никак.
– Может, ему шляпку соломенную, – прыснув в кулак, предложил Антон.
– Обойдемся без шляпок, – отрезал Зубоскалин. – Я буду шокирующей дамой.
Вот такой шокирующей леди и отправился курсант в модельное агентство по адресу, написанному на визитке толстого. Надо сказать, лысая девушка в красном и вправду вызывала удивление и ухмылки у прохожих. Как в предыдущий день, за девушкой следом тянулся хвост из дворника, часто меняющих место своего действия дорожных рабочих и отлично вжившегося в роль бомжа Пешкодралова. У каждого из них, даже у бича, в петлице торчала розочка, в которой замаскировано было миниатюрное переговорное устройство. Кулапудов в кармане также нес радар, принимающий высокочастотные сигналы с передатчика, скотчем приклеенного к груди Зубоскалина. Вся процессия двигалась довольно скоро, поскольку на назначенную встречу Дирол катастрофически опаздывал. Спешащие дворник и бомж еще как-то вписывались в толпу города, не привлекая к себе особого внимания, но часто меняющие место своего действия парни в оранжевых жилетах, еле успевающие включать и выключать отбойный молоток, вызвали кое в ком серьезные подозрения.
Незаметно для курсантов вереница, следовавшая за шокирующей «девушкой», увеличилась ровно на одного человека. Поскольку темп ребятами был взят достаточно быстрый, этот незнакомец изобразил из себя спортсмена-любителя, не спеша проводящего пробежку по людной улице. К тому же и одежда у него очень подходила под имидж бегуна: зеленое трико, сшитое в советские времена на фабрике «Красный партизан».
У дома с яркой, кричащей вывеской «Нефертити» Санек остановился.
Похоже, что он пришел по адресу. Агентство, претендующее на раскрутку блистательной «Мисс Весна», располагалось в старенькой двухэтажке, среди гаражей и обветшалых сталинок. Серый цвет преобладал в этой части города, и только яркая алая дверь с названием прекрасной царицы над нею кричали о том, что здесь есть люди, претендующие на изысканный вкус.
Вероятнее всего, директор агентства, как и многие великие творческие люди, был небогат, поскольку весь ремонт старенького, пропылившегося помещения ограничивался только броским входом. Лишь только Дирол скрылся за дверью, как попал в мрак затхлого коридора, не видевшего электрического света, вероятнее всего, со времен царствования той самой Нефертити, то есть – никогда. Сразу за дверью страшно скрипучая лестница, обильно поросшая паутиной, вела на второй этаж. Ориентируясь больше на свое чутье, чем на зрение, Санек поднялся наверх. Гробовая тишина странно удивила его. Парень насторожился. На площадке второго этажа была только одна дверь. Седьмым чувством Дирол понял, что это здесь.
Вероятно, из-за того, что на двери было написано: «Модельное агентство.
Приемные дни: среда, четверг, пятница с 15:00».
Зубоскалин постучался. Мертвое молчание было ему ответом.
Это нервировало.
– «Первый», «Первый», здесь никого нет, – с тревогой сообщил Санек алому цветочку, украшавшему платье. Он подошел к окошку и осторожно из-за шторы выглянул: двое рабочих издеваются над тротуаром, дворник метет позапрошлогоднюю листву, странный бомж панически бегает по периметру двора, не находя ни одной, даже самой захудалой бутылки. Вроде бы все в порядке, все как и должно быть.
Если не считать лишнего, пятого, гражданина в зеленом, нарезающего круги с завидным упорством.
Визг, скрип и шипение оглушили левое ухо, и откуда-то издалека послышался встревожившийся голос Веньки:
– Санек, ты уверен, что там никого?
– Не совсем, но открывать они мне определенно не хотят.
– Дело дрянь, – заметил Кулапудов. – Вероятнее всего, это засада.
В ухе что-то дико взвизгнуло и загудело. Слышимость стала еще хуже.
– Что же делать? – с тревогой задал вопрос Зубоскалин.
– Что? – глуховато переспросил Венька.
– Как теперь быть? – повысил голос Дирол.
– Не слышу, давай громче.
В переговорном устройстве щелкнуло, и голос Муслима Магомаева проникновенно запел о любви.
– Опять на радио переключился, – в сердцах прорычал Санек, вытащил небольшой передатчик из уха, бросил его на пол и со всей дури крикнул в окно: – Какие будут дальнейшие указания?
Голос молодой «девушки» с креативной прической прорезал тишину двора и унесся далеко вдаль. Он смог перекрыть натужные звуки отбойного молотка братьев Утконесовых и свадебную песню франтоватого воробья, сраженного звуковой волной и свалившегося замертво с ветки тополя.
Все пятеро, ошивающиеся во дворе, вздрогнули и подняли головы вверх, посмотрев на окно, из которого донесся могучий крик. Зеленое трико достал блокнотик защитного цвета и что-то записал. Пешкодралов прочистил ногтем уши.
– Давай уходи, – заорал в ответ Венька, напрягая голос до предела. – Только постарайся незаметно, по-тихому.
Санек воровато огляделся вокруг. Полумрак мешал держать под контролем все окружающее пространство. Темные углы и закутки предательски выпадали из поля зрения, издеваясь своими неопределенными контурами. В них при желании могла расположиться целая армада преступников-дурковедов и остаться при этом незамеченной. Значит, только лишь на зрение ориентироваться мало. Дирол навострил уши и принюхался. Если не считать неприятного запаха мышей и вековой, помнившей счастливые времена застоя пыли, нос Зубоскалина ничего не уловил. В слуховой аппарат также тревожных звуков не поступало.
Поправив на плече объект внимания преступников, белую сумочку, Дирол сделал шаг и сам вздрогнул от раздавшегося шума. Высокий модельный каблук предательски цокнул, нахально выдавая местонахождение борца с несправедливостью. Санек присел и затаился. Однако дурковеды выжидали, не спеша обнаруживать свое местонахождение. Нервы напряглись до предела, натянувшись тонкими струнками, грозясь вот-вот порваться.
«Осторожность и левые доходы – вот то, что помогает оперативнику дожить до пенсии и не умереть», – вспомнились наставления опытного Мочилова.
Да, он будет осторожен. И все тогда пройдет гладко. В это Санек верил. А если что и случится, он погибнет за правое дело. Эта мысль поднимала Зубоскалина в собственных глазах, однако не успокаивала.
Убедившись, что все в порядке и никто из углов не собирается расстреливать его в упор, Дирол поднялся с корточек. Наученный горьким опытом, он решил быть осторожнее, снял туфли и босиком, на цыпочках направился к двери. Туфли он держал в левой руке, оставляя правую свободной, на случай обороны от внезапного нападения.
Шокирующая леди, без волос и босиком, в прохладный весенний день спускалась по ледяным бетонным ступеням, напряженно прислушиваясь, принюхиваясь и сгруппировавшись, готовая на неожиданный бросок. Сердце заходилось в бешеном ритме.
Санек чувствовал надвигающуюся опасность и готов был с достоинством принять ее. Ноздри трепетно подрагивали, улавливая не только запахи, но и призрачные флюиды, которыми кишмя кишел подъезд. Тревога витала в воздухе. Что-то должно было случиться, и это что-то не заставило себя ждать.
Обостренный до предела слух Зубоскалина сначала нечетко, затем более явственно уловил приближающуюся беспечную болтовню. Голоса были Саньку знакомы. Толстый и маленький фотограф Никита Поликарпович. Совершенно ясно было, что парня засекли и сейчас отрезали ему пути к отступлению.
Дирола поразила оперативность этих дурковедов. Однако так просто он не собирался сдаваться злобным преступникам.
Голыми руками Зубоскалина не возьмешь.
Быстро сориентировавшись в обстановке, Санек шмыгнул под лестницу, где было настолько темно, что не увидишь собственной вытянутой руки, и затаился. В подъезд вошли. Преступники настолько нагло чувствовали свою силу и безнаказанность, что говорили громко, не заботясь о правилах конспирации.
Как у солистки группы «Маша и медведь». Санек согласен был на все, лишь бы его снова не заставляли идти выпрашивать у полковника парик. К стильному красному платью новый имидж Зубоскалина подходил.
Портило картину разве только наличие излишне больших ушей. Однако Дирола это не смущало.
– Поскольку ты у нас будешь моделью нового сезона, то и выглядеть ты должен не как прошлогодние девки, – глубокомысленно заметил Кулапудов.
Уж на кого, а на представительниц женского пола предыдущего года, как и на девушек нынешнего, а также и последующих лет, Санек в новом обличье не походил никак.
– Может, ему шляпку соломенную, – прыснув в кулак, предложил Антон.
– Обойдемся без шляпок, – отрезал Зубоскалин. – Я буду шокирующей дамой.
Вот такой шокирующей леди и отправился курсант в модельное агентство по адресу, написанному на визитке толстого. Надо сказать, лысая девушка в красном и вправду вызывала удивление и ухмылки у прохожих. Как в предыдущий день, за девушкой следом тянулся хвост из дворника, часто меняющих место своего действия дорожных рабочих и отлично вжившегося в роль бомжа Пешкодралова. У каждого из них, даже у бича, в петлице торчала розочка, в которой замаскировано было миниатюрное переговорное устройство. Кулапудов в кармане также нес радар, принимающий высокочастотные сигналы с передатчика, скотчем приклеенного к груди Зубоскалина. Вся процессия двигалась довольно скоро, поскольку на назначенную встречу Дирол катастрофически опаздывал. Спешащие дворник и бомж еще как-то вписывались в толпу города, не привлекая к себе особого внимания, но часто меняющие место своего действия парни в оранжевых жилетах, еле успевающие включать и выключать отбойный молоток, вызвали кое в ком серьезные подозрения.
Незаметно для курсантов вереница, следовавшая за шокирующей «девушкой», увеличилась ровно на одного человека. Поскольку темп ребятами был взят достаточно быстрый, этот незнакомец изобразил из себя спортсмена-любителя, не спеша проводящего пробежку по людной улице. К тому же и одежда у него очень подходила под имидж бегуна: зеленое трико, сшитое в советские времена на фабрике «Красный партизан».
У дома с яркой, кричащей вывеской «Нефертити» Санек остановился.
Похоже, что он пришел по адресу. Агентство, претендующее на раскрутку блистательной «Мисс Весна», располагалось в старенькой двухэтажке, среди гаражей и обветшалых сталинок. Серый цвет преобладал в этой части города, и только яркая алая дверь с названием прекрасной царицы над нею кричали о том, что здесь есть люди, претендующие на изысканный вкус.
Вероятнее всего, директор агентства, как и многие великие творческие люди, был небогат, поскольку весь ремонт старенького, пропылившегося помещения ограничивался только броским входом. Лишь только Дирол скрылся за дверью, как попал в мрак затхлого коридора, не видевшего электрического света, вероятнее всего, со времен царствования той самой Нефертити, то есть – никогда. Сразу за дверью страшно скрипучая лестница, обильно поросшая паутиной, вела на второй этаж. Ориентируясь больше на свое чутье, чем на зрение, Санек поднялся наверх. Гробовая тишина странно удивила его. Парень насторожился. На площадке второго этажа была только одна дверь. Седьмым чувством Дирол понял, что это здесь.
Вероятно, из-за того, что на двери было написано: «Модельное агентство.
Приемные дни: среда, четверг, пятница с 15:00».
Зубоскалин постучался. Мертвое молчание было ему ответом.
Это нервировало.
– «Первый», «Первый», здесь никого нет, – с тревогой сообщил Санек алому цветочку, украшавшему платье. Он подошел к окошку и осторожно из-за шторы выглянул: двое рабочих издеваются над тротуаром, дворник метет позапрошлогоднюю листву, странный бомж панически бегает по периметру двора, не находя ни одной, даже самой захудалой бутылки. Вроде бы все в порядке, все как и должно быть.
Если не считать лишнего, пятого, гражданина в зеленом, нарезающего круги с завидным упорством.
Визг, скрип и шипение оглушили левое ухо, и откуда-то издалека послышался встревожившийся голос Веньки:
– Санек, ты уверен, что там никого?
– Не совсем, но открывать они мне определенно не хотят.
– Дело дрянь, – заметил Кулапудов. – Вероятнее всего, это засада.
В ухе что-то дико взвизгнуло и загудело. Слышимость стала еще хуже.
– Что же делать? – с тревогой задал вопрос Зубоскалин.
– Что? – глуховато переспросил Венька.
– Как теперь быть? – повысил голос Дирол.
– Не слышу, давай громче.
В переговорном устройстве щелкнуло, и голос Муслима Магомаева проникновенно запел о любви.
– Опять на радио переключился, – в сердцах прорычал Санек, вытащил небольшой передатчик из уха, бросил его на пол и со всей дури крикнул в окно: – Какие будут дальнейшие указания?
Голос молодой «девушки» с креативной прической прорезал тишину двора и унесся далеко вдаль. Он смог перекрыть натужные звуки отбойного молотка братьев Утконесовых и свадебную песню франтоватого воробья, сраженного звуковой волной и свалившегося замертво с ветки тополя.
Все пятеро, ошивающиеся во дворе, вздрогнули и подняли головы вверх, посмотрев на окно, из которого донесся могучий крик. Зеленое трико достал блокнотик защитного цвета и что-то записал. Пешкодралов прочистил ногтем уши.
– Давай уходи, – заорал в ответ Венька, напрягая голос до предела. – Только постарайся незаметно, по-тихому.
Санек воровато огляделся вокруг. Полумрак мешал держать под контролем все окружающее пространство. Темные углы и закутки предательски выпадали из поля зрения, издеваясь своими неопределенными контурами. В них при желании могла расположиться целая армада преступников-дурковедов и остаться при этом незамеченной. Значит, только лишь на зрение ориентироваться мало. Дирол навострил уши и принюхался. Если не считать неприятного запаха мышей и вековой, помнившей счастливые времена застоя пыли, нос Зубоскалина ничего не уловил. В слуховой аппарат также тревожных звуков не поступало.
Поправив на плече объект внимания преступников, белую сумочку, Дирол сделал шаг и сам вздрогнул от раздавшегося шума. Высокий модельный каблук предательски цокнул, нахально выдавая местонахождение борца с несправедливостью. Санек присел и затаился. Однако дурковеды выжидали, не спеша обнаруживать свое местонахождение. Нервы напряглись до предела, натянувшись тонкими струнками, грозясь вот-вот порваться.
«Осторожность и левые доходы – вот то, что помогает оперативнику дожить до пенсии и не умереть», – вспомнились наставления опытного Мочилова.
Да, он будет осторожен. И все тогда пройдет гладко. В это Санек верил. А если что и случится, он погибнет за правое дело. Эта мысль поднимала Зубоскалина в собственных глазах, однако не успокаивала.
Убедившись, что все в порядке и никто из углов не собирается расстреливать его в упор, Дирол поднялся с корточек. Наученный горьким опытом, он решил быть осторожнее, снял туфли и босиком, на цыпочках направился к двери. Туфли он держал в левой руке, оставляя правую свободной, на случай обороны от внезапного нападения.
Шокирующая леди, без волос и босиком, в прохладный весенний день спускалась по ледяным бетонным ступеням, напряженно прислушиваясь, принюхиваясь и сгруппировавшись, готовая на неожиданный бросок. Сердце заходилось в бешеном ритме.
Санек чувствовал надвигающуюся опасность и готов был с достоинством принять ее. Ноздри трепетно подрагивали, улавливая не только запахи, но и призрачные флюиды, которыми кишмя кишел подъезд. Тревога витала в воздухе. Что-то должно было случиться, и это что-то не заставило себя ждать.
Обостренный до предела слух Зубоскалина сначала нечетко, затем более явственно уловил приближающуюся беспечную болтовню. Голоса были Саньку знакомы. Толстый и маленький фотограф Никита Поликарпович. Совершенно ясно было, что парня засекли и сейчас отрезали ему пути к отступлению.
Дирола поразила оперативность этих дурковедов. Однако так просто он не собирался сдаваться злобным преступникам.
Голыми руками Зубоскалина не возьмешь.
Быстро сориентировавшись в обстановке, Санек шмыгнул под лестницу, где было настолько темно, что не увидишь собственной вытянутой руки, и затаился. В подъезд вошли. Преступники настолько нагло чувствовали свою силу и безнаказанность, что говорили громко, не заботясь о правилах конспирации.