Серегин Михаил. Особенности национальной милиции

   Вот уже неделю они стояли в углу, вызывая глубокие вздохи у своей хозяйки. Лейтенант никак не решалась их надеть. Не на плац же шлепать в туфлях.
   Глаза Костоломовой подернулись дымкой благодарности после слов Пешкодралова.
   Она сделала глубокий томный вздох и решительно встала. Лейтенант была человеком действия.
   – Опа! – сказал Зубоскалин, отлипая от замочной скважины. – Детям до шестнадцати. Пошли ребят, это не для нас, слабонервных.
   – Чего это пошли? – возмутился Утконесов. – Женщины могут оторваться от голубых экранов, а для мужиков освободите, пожалуйста, наблюдательный пункт.
   Он даже попытался оттереть плечом все еще одетого в платье Зубоскалина в сторону, чтобы занять пост у замочной скважины, но вмешался Кулапудов.
   – Дирол прав, надо уйти. А то спугнем. – Он призадумался и, криво усмехнувшись, добавил: – Ну Пешкодралов! Если он не принесет после сегодняшней ночи туфли – будет полным лопухом.
   Туфли Пешкодралов утром принес. Он улыбался, как мартовский кот, а на все вопросы курсантов загадочно помалкивал, даже не утруждая себя сочинительством. Но Зубоскалину обувь оказалась великовата. Пришлось произвести святотатственный подрыв устава школы, а точнее, разрыв его на небольшие кусочки. С уставом в носках обувь перестала слетать с ноги и смотрелась довольно-таки ничего.
   – Теперь тебе нельзя заводить внеуставные отношения с мужчинами до, после и во время операции, – заметил Антон. – Ты и так попираешь ногами ум, честь и совесть нашей школы.

* * *

   Воспоминания Зубоскалина прервала парочка хиппарей, меланхолично прошествовавшая мимо в непомерно больших рубахах, широких брюках и босиком. С какою тоской проводил их взглядом Дирол! Но подозрительный шум за спиной заставил его оторваться от приятного сердцу созерцания и обернуться.
   За спиной картина разыгрывалась не шуточная. Дама с собачкой, каким-то образом обнаружив за собой слежку замаскированных по всем правилам дяди Сани курсантов, встревожилась. Виной тому были близнецы Утконесовы. Они так активно ошивались близ странной старушки, что у той зарябило в глазах. Одного Утконесова, маячащего перед глазами, она еще могла вынести, но когда они появились одновременно в разных концах парковой дорожки... Дама совершенно не аристократично крякнула и протерла очки. Однако одинаковых парней в черных плащах и не менее черных очках меньше не становилось. Пенсионерка восприняла факт наличия людей в черном по-своему.
   – Караул! Грабють! – что есть силы крикнула она и выпустила поводок из рук.
   Маленькое животное, на поверку оказавшееся вредной псиной, угрожающе зарычало и вцепилось острыми клыками в черную штанину Антона.
   Андрей вскрикнул вместо брата и прикусил губу, переживая, как от собственной боли.
   – Ату его, Арчибальд. Ату! – визгливо кричала дама, привлекая нежелательное внимание посторонних к курсанту.
   Шавке, гордо именуемой Арчибальдом, команды можно было и не давать.
   В ней проснулась не только природная вредность, но и охотничий инстинкт, усыпленный генной памятью нескольких поколений предков, служивших своим хозяевам исключительно в качестве интерьера для гостиной. Но, видимо, инстинкт охотника не так просто вытравить из преданной собачьей души, особенно если псина нюхом чувствует опасность. Именно это Арчибальд и почувствовал, когда, вонзив свои зубы в мягкую икру, расширившимися ноздрями втянул тошноватый запах крови. Андрей хотел помочь брату, однако тихое, но угрожающее «р-р-р» заставило его отпрянуть и призадуматься над планом дальнейших действий.
   В это время терзаемый клыками хищного животного Антон стонал и извивался.
   Беспорядочно махая руками, Утконесов уцепился за первое, что попало ему под руку, вонзив ногти в густую шерсть, и потянул. Это был хвост.
   Собака бешено взвыла. Однако Арчибальд твердо настаивал на своем, не выпуская из зубов измочаленной икры. С минуту продолжалась молчаливая борьба, прерываемая лишь старательным сопением дерущихся и ободряющими криками старушки. Андрей не выдержал и все-таки бросился на помощь брату. Завязалась схватка не на жизнь, а на смерть. Немного погодя среди дерущихся каким-то образом оказалась хозяйка собачки, храбро вонзающая острый кончик зонта между ребер каждого из братьев. Откуда ни возьмись появилось знакомое уже нам зеленое трико и с криком: «Навались», – ринулось в атаку. Набежал народ.
   Ситуация приобретала угрожающий характер. Санек, закусив губу, нервно теребил лямки белой сумочки, приводя их в плачевное состояние. С одной стороны, как товарищ, он просто обязан был помочь братьям, но с другой – он временно является исполняющим обязанности девушки, а девушкам драться не положено.
   Сомнения разрешились сами собою, когда Дирол увидел, как Венька кивком головы дал знак остальным курсантам и показал пример храбрости, вклинившись в самую гущу заварушки. Санек размашисто махнул рукой, с облегчением скинул мешавшие ему туфли, гордо и довольно взглянув на приостановившихся хиппарей, и, замахнувшись, с удовольствием впечатал сумочкой старушке в глаз.

9

   – Итак, как прикажете все это понимать? – строго прищурившись и склонив голову немного набок, говорил Мочилов, меряя шагами небольшой пятачок перед школой, на котором, выстроившись в шеренгу, во всей своей красе переминались с ноги на ногу новоиспеченные оперативники.
   Когда Глеб Ефимович вот так ходил, заложив руки за спину и прищуривая один глаз, неуловимо следящий за твоими действиями, то это означало, что капитан в гневе. Разношерстная толпа, выглядевшая довольно помято, ободранно и пыльно, которую с большой натяжкой можно было назвать строем, молча внимала строгому начальнику, не в силах сказать что-то себе в оправдание. И дело не в том даже, что парням стыдно было за учиненный беспорядок в городском парке, который они хотя и не устраивали, но причиной коего были несомненно. Нет. Их ввел в состояние ступора вид капитана.
   Да, Мочилов, бывало, представал перед ребятами в изрядно помятом виде, с утра пораньше заваливаясь в комнату, чтобы лично разбудить своих подопечных. Мучимый похмельным синдромом, Мочилов не напоминал образцового преподавателя. Но в таком жутком состоянии ребята впервые видели капитана.
   Отсутствие нескольких пуговиц, болтающийся на честном слове левый погон и изрядно поцарапанный нос – все это невыгодно говорило о недавнем времяпрепровождении Глеба Ефимовича. Хотелось его лично спросить: как же это понимать? Но никто не решался.
   Они стояли напротив друг друга – капитан и курсанты, – до смешного похожие своей потрепанностью, когда в воротах школы показалась внушительная фигура полковника Подтяжкина, которая двинулась в их сторону.
   Следует отметить, что внушительностью полковник отличался только на расстоянии, поскольку обладал габаритами, достойными большого человека.
   При ближайшем же рассмотрении можно было заметить, что у Подтяжкина совершенно несерьезное и никоим образом не подходящее под такое высокое звание лицо. Оно напоминало личико пупса, той самой небольшой куколки, которую в огромном количестве выпускали заводы игрушек советских времен, словно там не представляли себе каких-либо других предметов для игр.
   Главнокомандующего школы отличали маленький, вздернутый к солнцу носик, густо утыканный веселенькими веснушками, такие же маленькие и безвольные глазки, а также большие и розовые, гладкие, как у женщины, щеки. Полковник часто конфузился и безоговорочно слушался законную супругу, которая являлась полной противоположностью мужа, тощей и властной женщиной с плотно сомкнутыми губами. Именно она протолкнула Подтяжкина в школу, с помощью скандалов и интриг добиваясь для него повышения за повышением.
   Самоотверженная забота о муже, а точнее о его кошельке и связях, позволила женщине из безвольного и, в принципе, никчемного человека сделать полковника с перспективой дальнейшего продвижения по службе.
   Подтяжкин ходил всегда неслышно, словно стесняясь потревожить окружающих посторонними звуками, оттого появлялся как перед преподавательским составом, так и перед курсантами всегда неожиданно. Сегодняшний случай не был исключением. Никто не заметил, как тихий, скромный человек в форме полковника оказался за спиной у Мочилова.
   – Капитан, чем вызван ваш маскарад? – очень вежливо спросил он, предварительно откашлявшись.
   Глеб Ефимович вздрогнул, узнав знакомый голос, и обернулся.
   Полковник виновато посматривал на Мочилова, словно смущаясь тем, что потревожил человека.
   – Э-э, – протянул капитан, скосив взгляд на занервничавший строй.
   Сердца у всех курсантов поголовно рухнули вниз, обосновавшись в области пяток, и в тревоге замерли. «Заложит», – пронеслось у каждого в голове.
   – На задании были, что нам 125-й участок подбросил, – меж тем отвечал капитан, образцово вытянувшись в струнку и тряхнув оторванным погоном. – И в неравной схватке с численно превосходящими преступниками был нанесен значительный урон гражданской одежде и моей личной форме.
   – Что вы говорите? – словно женщина, ахнул Подтяжкин, сочувственно глядя на поникший погон.
   – У них действует целая банда. Человек двадцать, не меньше, – разошелся Мочилов. – Все вооружены, с автоматами наперевес. Но мальчики мои не растерялись, вели себя храбро.
   Мальчики гордо подняли подбородки, окидывая друг друга довольными взглядами. Леха почувствовал приятную усталость во всем теле, вроде той, когда после тяжелой, но очень нужной работы хочется свалиться прямо на месте и лежать, лежать... А на душе легко-легко, как в детстве.
   Дирол улыбнулся белозубой улыбкой на запыленном лице и поправил сбившийся набок парик. Он не успел еще переодеться, а потому стоял в ослепительном красном платье, распоровшемся во время схватки по шву до самого бедра, являя взору полковника стройные волосатые ноги.
   – Умницы какие, – совершенно по-граждански похвалил Подтяжкин, заинтересовавшийся таким вольным платьем.
   Честно говоря, он хотел пожурить немного курсантов с капитаном. Ведь как бы тяжела и опасна ни была их служба, внешний вид человек в форме должен поддерживать безупречным. Об этом часто говорит Капочка, а полковник привык верить своей супруге. Однако высокая блондинка в красном смешала все его мысли. Совершенно неосознанно взгляд его тянулся к неприлично высокому разрезу, возбуждая давно забытые полковником мечты о свиданиях, страстных поцелуях. О том времени, когда он еще был молод, не был знаком с Капой и позволял себе принимать самостоятельные решения. Новую курсантку, которую Подтяжкин раньше не замечал в стенах школы, не хотелось ни ругать, ни даже слегка приструнивать. С губ так и просился слететь комплимент. Какая у нее была улыбка!
   – Они лезли изо всех щелей, как тараканы, – между тем заливал Мочилов, с большой амплитудой размахивая руками, чтобы наглядно показать, как дурковеды армией наступали на курсантов и на него лично, стараясь запугать финками, кастетами и автоматами Калашникова. – Однако капитан Мочилов знает свое дело. Я сказал: не робей, ребята, прорвемся, – и приказал отступить к торговым рядам, чтобы за прилавками занять удобную оборонительную позицию, приобретя тем самым преимущество перед противником. Продавщицы с радостью нас к себе пустили. Одна замечательная старушка угостила семечками.
   Говорит, только поймайте этих дурковедов, замучили, заразы, никакой торговли с ними нету.
   «А какие ноги!» – между тем думал полковник, глазами стараясь в собственном воображении продолжить умопомрачительный разрез.
   – Я ей: бабка, все будет как положено. Поймаем и изничтожим.
   «Уже на третьем курсе. Вероятнее всего, после училища. Это объясняет, почему я ее не видел раньше».
   – А потом засвистели пули.
   Капитан засунул два пальца в рот и изо всей дури изобразил свист пуль.
   Из окон школы высунулось несколько голов, с недоумением поглядывая на двери столовой. Для обеденного звонка было слишком поздно, а для ужина – рановато. Полковник вздрогнул от неожиданности, и седьмой комплимент молоденькой девушке бесследно выпал из сознания, не успев облечься в словесную оболочку.
   – Глеб Ефимович, сейчас не время. Расскажете мне ваши приключения вечерком за рюмочкой чая, – Подтяжкин споткнулся на слове, – то есть за чашечкой водки... А, – он тихонько, словно опасаясь, махнул рукой, – там разберемся.

* * *

   Устав от напряженного двенадцатичасового рабочего дня, солнце клонилось к западу. Первые комары, вернувшись из продолжительного зимнего отпуска, особенно рьяно принялись за свою работу, впиваясь в тела непривычно болезненно. После того как полковник Подтяжкин удалился, Мочилов недолго мучил курсантов на плацу и через полчаса распустил их, успев наговорить много того, над чем предполагалось задуматься, но над чем задумываться парни почему-то не собирались. Курсанты облегченно вздохнули, оказавшись на свободе, и первым делом отправились к умывальникам, располагавшимся внизу, чтобы смыть пыль и грязь, в изрядном количестве осевшую на их усталых фигурах.
   Только Зубоскалин свернул на лестницу, стесняясь своего платья. Его смущал излишне высокий разрез. Решив первым делом переодеться, а потом уже умыться, Санек отделился от своих товарищей и стал подниматься по ступеням. С удивлением он заметил, что лестница оказалась непривычно пуста, но большого значения этому событию не придал. А стоило бы.
   Пустовала лестница, как можно догадаться, неспроста. И причиной тому был не Федор Ганга со своим снадобьем, а лицо другое, ставшее в одночасье неприлично похотливым. Оказывается, полковник Подтяжкин, покинув наших героев в общем дворе школы с общежитием, в кабинет свой не пошел, а стал наблюдать в окно за новенькой. Девушка ему все больше и больше нравилась: стройная, с немного угловатыми движениями, что ее ничуть не портило, а даже придавало уйму шарма в глазах полковника.
   Как она не похожа была на его Капитолину! У той никогда не будет столь вызывающе неряшливого вида, никогда так пикантно не подвернется нога на высоком каблучке. Да что там говорить, Капа и красится-то по-военному, с щепетильной точностью – ни грамма лишнего, и в то же время ничего не забыто. А здесь? Густо наложенные тени, вызывающие ощущение нездоровой синевы вокруг глаз, яркие, кричащие губы, напоминающие о самой древней профессии среди женщин. А эти косые стрелки разной длины?
   Все во внешности незнакомки кричало полковнику Подтяжкину о непохожести новенькой на его законную супругу, и это рисовало в его воображении огромный плюс новому курсанту. Что поделать, коль полковник уже давно, лет двадцать, как охладел к сварливой и психованной жене. Подтяжкина тянуло к девушке, и ноги его сами, помимо воли хозяина, понесли его в стены общежития.
   Именно наличие высокого начальства выкурило из коридоров общаги всех курсантов, которые не горели желанием лишний раз попадаться на глаза сильным мира сего. Однако Зубоскалин того не знал.
   Беспечный как дитя, он поднимался по ступеням, мысленно кляня строителей, понастроивших столько этажей, когда перед его глазами вырос полковник собственной персоной. У полковника нервно дергался глаз и мелко подрагивала нижняя челюсть. Санек растерянно остановился и замер, смотря на Подтяжкина снизу вверх, поскольку тот возвышался над ним на пять ступенек выше, аки священник на авлосе над доброю паствой своей.
   Сначала Зубоскалин хотел отдать честь, но вовремя вспомнил, что не в форме, и ограничился простым:
   – Здрасте, Павел Петрович.
   Павел Петрович, или попросту П в четвертой степени, как метко окрестил его сам же Дирол с первого дня в школе (неплохо разбирающийся в математике Санек без труда сосчитал количество первых букв в звании и имени высокого начальства), посчитал нужным принять наиболее выгодную для себя позу и повернулся так, чтобы виден был его гордый профиль. Капочка всегда говорила, сбоку он выглядит куда как более мужественно из-за того, что так виден всего лишь один его глупый и безвольный глаз, а не два.
   Смотреть таким образом на избранницу своего сердца было не совсем удобно, пришлось скосить взгляд налево и вниз. Однако трудности полковника не останавливали.
   – Зачем такие формальности? – кося голубым, слащавым глазом, проговорил Подтяжкин. – Можно просто Павел или Паша. Паша даже лучше, так меня всегда мама называла.
   Дирол хлопнул глазами и глупо улыбнулся, чем вызвал восторг в сердце полковника. «Понравился, – пронеслось у него в голове, – видимо, профиль помог. Капа говорила, он у меня как у Сократа».
   – Мы, конечно, сегодня все отличились, – растерянно заговорил Санек, растягивая каждое слово, – и заслужили ваше высокое доверие. Только позвольте мне вас называть по-прежнему, Павлом Петровичем.
   Все-таки у нас такая разница в званиях и возрасте.
   Полковник тихонечко захихикал, поднеся ладошку ко рту, и спустился на пару ступенек ниже.
   – Пусть возраст мой вас не смущает. В наш век раскрепощения и сексуальной революции это такие мелочи.
   – Однако ж мне неудобно.
   – И только это вас останавливает?
   Подтяжкин спустился еще на одну ступеньку и повернулся к Зубоскалину другим боком, чтобы тот смог рассмотреть и второй его гордый профиль, который, надо сказать, ничуть не хуже первого. Правильно рассчитав, что все свои плюсы он уже выказал «девушке», полковник решил долго не медлить и пойти в наступление по любовному фронту. Он снял форменную фуражку и красивым жестом стал обмахиваться, стараясь убить тем двух зайцев разом. Во-первых, словно невзначай Павел Петрович открывал взору избранницы благородную седину, от которой – опять же по словам Капы – он казался старше и опытнее, а во-вторых, это позволяло снизить любовный жар, распалившийся в душе мужчины и проявлявшийся в обильной испарине.
   – Позвольте вас спросить, свободен ли сегодняшний ваш вечер? – напрямик задал вопрос полковник, нечаянно чиркнув козырьком по носу.
   Дирол опять же натянуто улыбнулся, с тоской представляя, на какие трудработы собирается отправить его Подтяжкин. Иначе зачем ему интересоваться свободным временем курсанта? Лишь бы не на ремонт актового зала кинул.
   Там работы невпроворот.
   Однако ни одной мало-мальски уважительной причины, чтобы отвязаться от ОПТ, в голове у Зубоскалина не всплывало.
   – Да, – поникшим голосом ответил Санек, с завистью воображая, как все его однокурсники поплескаются у умывальников и пойдут отдыхать, а он будет как скалолаз взбираться к высоким потолкам зала, чтобы побелить их или покрасить.
   Подтяжкин еще раз довольно хихикнул и прошел последнюю ступеньку, отделявшую его от вожделенного предмета обожания. Вблизи красотка была еще обворожительнее. Что-то мужественное чувствовалось в ее движениях, но не мужланское, оттого полковника оно не раздражало. Скорее всего запах... Да-да, девушка пользовалась резкой, похожей на мужскую, туалетной водой. Черт, какая она оригиналка! Вплотную приблизившись к высокой, на полголовы выше полковника, фигуре так, что его дыхание касалось завитых растрепанных локонов, Подтяжкин низким полушепотом произнес:
   – Прекрасно, – у Дирола сердце ушло в пятки от недоброго предчувствия, – в таком случае не согласились бы вы заглянуть ко мне в кабинет?
   Санек понял, что по непонятной причине он увязает (или уже увяз) в какой-то нехорошей истории. Правда, почему полковник выбрал жертвой именно его, парень понять не мог. Ну просто никак не мог найти он в своей памяти тот случай, из-за которого Подтяжкин так ему мстит.
   Заранее приготовившись к самому худшему, Дирол вздохнул.
   – Я могу сначала переодеться? – с надеждой на отсрочку спросил он.
   Полковник окинул взглядом «девицу». Бесспорно, она нравилась ему и в этом платье, но как заманчиво звучало слово «переодеться».
   Интересно, в чем она предстанет на их первом свидании? Безусловно, это должно быть что-нибудь умопомрачительное. Ах, как же не хотелось полковнику разлучаться хотя бы на несколько секунд с новой своей пассией.
   Минуты, проведенные без нее, покажутся ему вечностью.
   – Хорошо, – с неохотой согласился он. – Только прошу вас – быстрее.
   Санек вздохнул: быстрее так быстрее. Он обошел стороной полковника, который с непонятной настойчивостью не хотел пропускать его мимо, и поплелся в комнату. Там скоро переодевшись в форму курсанта, причесавшись и размазав носовым платком на лице грязь, Зубоскалин не стал дожидаться возвращения друзей, а сразу пошел в кабинет полковника. Перед дверью он остановился и на всякий случай прислушался. Внутри хриплый, фальшивый голос напевал:
   «Бананы лопала бомба», – а потом с особым чувством, громко «е-е». Что-то гремело, падало на пол, вызывая почему-то радостные смешки. Санек призадумался – стоит ли сейчас постучать или немного подождать? Когда репертуар закончится. Неожиданно песня оборвалась, и взволнованный голос произнес:
   – Дорогая, лишь только я вас увидел... – и так далее.
   Дирол присвистнул. Голос этот он перепутать ни с чьим не мог. Выходит, полковник в кабинете не один. К тому же у него женщина. Что же делать?
   Войти – можешь помешать, не идти... А если Подтяжкин рассердится?
   Санек почесал затылок. Как бы там ни было, а приказы положено выполнять.
   А чтобы не застать полковника в неудобном положении, он постучится, но входить не будет, пока не откроют. Сочтя это самым верным решением, Зубоскалин поднял руку и тихонько стукнул.
   Подтяжкин не сразу услышал, как стучатся в дверь, потому как сильно увлечен был одним довольно важным, с его точки зрения, событием. Он стоял перед зеркалом, эффектно зачесывая короткую челку назад, и репетировал разговор с незнакомкой. Полковник вспомнил, что не побеспокоился спросить имени у нового курсанта. Это немного смущало. Например, непонятно было, каким образом обратиться к ней. Назвать кисой или слоником Павлу Петровичу показалось еще рано, их отношения не зашли пока так далеко, а сухое «девушка» или «курсант» совершенно не шло ей. Когда Подтяжкин решил, что самым оптимальным решением будет сказать просто, но со вкусом «дорогая», и попробовал немного потренироваться перед зеркалом, слабый стук долетел до его уха.
   Встрепенувшись, полковник замер на месте, не веря своим ушам. До последнего момента в его сердце жили сомнения, казалось, что ветреная девушка не придет, в последний момент передумает. А возможно, она и вообще не собиралась приходить на свидание, просто хотела посмеяться над его уже немолодым возрастом, и все тут.
   Но повторный стук развеял напрочь колебания Павла Петровича. Сомнений не было – это она. Полковник засуетился, лихорадочно соображая: как встретить желанную гостью. Поправил галстук, одернул рубашку, смахнул со стола крошки, оставшиеся от обеда. Черт, какой же он дурак!
   Пригласил на свидание, а цветы не купил.
   Глаза лихорадочно забегали по комнате, ища что-нибудь подходящее.
   Нигде не было даже комнатных цветов, поскольку секретарь его, Владимир Игнатьевич, цветоводством не увлекался. Единственное, что радовало глаз в кабинете и как-то его оживляло, это искусственные подсолнухи в большой вазе на полу. Павел Петрович призадумался. По большому счету и это цветы, но удобно ли дарить их молодой, незамужней (ах, как он надеялся, что она не замужем) девушке?
   – Все лучше, чем ничего, – вслух произнес Подтяжкин, вытаскивая длинные стебли из вазы. Теперь он был готов ко встрече с возлюбленной.
   Увидеть то, что показалось за дверью, Санек не ожидал. Дверь открыл сам полковник. От него пахло туалетной водой, причем так интенсивно, что Зубоскалин чихнул. Гладкий, прилизанный, с тремя пыльными подсолнухами в правой руке, Павел Петрович глупо улыбался, выискивая за спиной Зубоскалина еще кого-то третьего. Как только он понял, что пришел один Санек, лицо полковника резко изменилось. Улыбка медленно с него сползла, щеки опустились, и вся физиономия вытянулась.
   – По вашему приказанию прибыл, – вяло произнес курсант и вытянулся, стрункой встав перед командиром.
   – Какое указание? – почему-то разозлился Подтяжкин. – Никакого указания я вам не давал. Идите спать, курсант.
   Сказал и громко хлопнул дверью прямо перед Санькиным носом.
   – Сдает Подтяжкин. Забывать стал, – вслух заметил Дирол и отправился наконец умываться.

10

   Когда Санек вернулся к ребятам, они стояли «на старте», определенно куда-то собравшись.
   – Где тебя носит? – с ходу наехал на него Кулапудов. – Все уже готовы, только тебя ждем.
   – Что-то не припомню, чтобы я куда-то собирался, – заметил Зубоскалин.
   – Не припомнит он, – обиделся Венька. – Зато мы прекрасно помним, что наш товарищ лежит в больнице с тяжелым заболеванием и с тревогой на сердце. Сейчас поддержка друзей ему просто необходима.
   Вот, Пешкодралов и передачку успел сбегать купить.
   Кулапудов поднял и потряс перед глазами Дирола большой пакет.
   Через пару кварталов от школы милиции располагалась поликлиника, к которой приписаны были все курсанты и преподавательский состав школы, а рядом, через дорогу, больница номер один.
   Она располагалась в районе, помнившем еще времена первых Рюриковичей, имела при себе как украшение четыре полуразвалившиеся колонны с потрескавшейся штукатуркой, наспех наляпанной уже в наше время, и два торса атлантов, поддерживающих кованный дореволюционными умельцами балкон. Первоначально атланты задумывались банально-традиционно, по-гречески, с отсутствием всякого напоминания об одежде, но все же, дабы не подвергать искушению целомудрие дореволюционных граждан города, – с фиговым листочком на нужном месте.