Страница:
6
Странно пусто было в комнате общежития, словно это и не родная обитель, в которой он живет вот уже третий год, а совсем незнакомый Федору дом. Он привык, что в этих стенах всегда царит суета, хаос, Зубоскалин с Утконесовыми откалывают свои штучки. Комната пустела только на время занятий или когда ребята всем курсом отправлялись куда-нибудь на гулянку. Но в таких случаях и Федора никогда дома не было. Именно поэтому всегда такая близкая и знакомая комната сегодня Ганге показалась чужой.
Он только что вошел сюда с полотенцем в руках, уставший, невыспавшийся, с болящими мышцами в предплечьях. Сел на свою кровать, чуть ссутулившись, положил натруженные руки на колени и закрыл глаза.
Чувствуя себя виноватым в неудобстве, причиненном товарищам, три часа кряду Федор вертел полотенцем над головой, как пропеллером, разгоняя вонь, чтобы дать остальным поспать. Если бы Владимир Эммануилович видел курсанта в этот момент, то подумал бы, что умственное помешательство в школе завладело не только Мочиловым, но и курсантом.
Только когда все разошлись, Ганга позволил себе небольшую передышку, чтобы присесть отдохнуть. Оттого, что веки были закрыты, клонило в сон. Перед глазами возникли и поплыли картины детства, знакомая с младенчества квартира, мама. А вот отца он не помнил.
Свое происхождение Федя никогда не скрывал от коллектива.
Любой интересующийся в ответ на свой вопрос узнавал, что курсант Ганга представляет собой плод замечательной любви российской женщины и студента международного университета имени Патриса Лумумбы, наследством которого была необычная для российского уха фамилия. Федина мама не воодушевилась перспективой отправиться на родину его папы в африканское поселение Ням-амнию, наверное, ее слегка напугало название.
В общем, сына она вырастила самостоятельно и сумела сделать из него настоящего человека.
Мама была у Ганги хорошая. Она вся такая красивая, улыбающаяся, молодая, как в детские Федины годы, появилась перед глазами, протянула руку, чтобы погладить по головке, но не смогла прикоснуться, слишком далеко стояла. Маму качнуло, как в дымке, она отпрянула, удивившись, что это ей не удается погладить сыночка, а потом о чем-то догадалась, вся внутренне просияла и, подняв кулак с выставленным указательным пальцем, лукаво так поманила. При этом она улыбнулась неприлично-развратной улыбкой, подернулась дымкой, размазалась, как акварель от воды, и вдруг приняла совсем новый образ. Ганга угадал в ней ту самую проститутку, которая наградила неискушенного парня заразным заболеванием. На этот раз Федор отпрянул и стремительно открыл глаза.
Парень и не заметил, как успел заснуть прямо так, сидя, уткнув голову в сцепленные в замок руки. Часы на тумбочке показывали без четверти восемь. Сколько же он проспал!
Федор вскочил как ошпаренный и пулей подлетел к плитке.
Ему не хотелось все занятия пропускать, а средство еще ой как много нужно было кипятить до окончательной готовности. Варить Феде и варить.
Включив старенькую, местами проржавевшую и обильно заляпанную желтыми каплями жира плитку, Ганга натянул на себя противогаз и продолжил кашеварить. Минуты тянулись мучительно долго. Сначала Федя просто сидел рядышком на табурете, частенько заглядывая в кастрюльку. Средство уваривалось медленно, нехотя. Потом парню надоело просто так сидеть, он встал и начал нервно прохаживаться из угла в угол, грозно раскачивая хоботом из стороны в сторону. Скука мучила.
А что, собственно, он не включит магнитофон? У Кулапудова на тумбочке стоит старенький аппарат, о котором давно помойка мечтает.
Поет он нечисто, с хрипотцой, но довольно сносно. И кассеты кое-какие имеются.
Федя поставил рэп, музыку, которую лучше всего поют черные.
Видимо, поэтому парень больше всего любил ее. Ритмичные, четкие аккорды с первых же тактов заставили парня улыбнуться и, покачивая в такт бедрами, промурлыкать импровизацию на тему. Так-то было лучше. Забравшись к Утконесовым в чемодан, Федя вытащил широкополую соломенную шляпу, привезенную ребятами специально для приколов, и напялил ее поверх противогаза. Вид получился потрясающий. Ганга подмигнул своему отражению в зеркале и прибавил громкость.
Уже проходя по коридору этого перешейка, Мочилов почувствовал что-то неладное. Он остановился и принюхался. Откуда мог исходить такой отвратный запах? Первое, что пришло Глебу Ефимовичу в голову, – в туалете прорвало канализацию. Но странная особенность, по мере приближения капитана к отхожему месту, находящемуся на первом этаже, запах не усиливался, а скорее, наоборот, слабел. Мочилов принюхался. Тянуло с лестницы. Или ему это только кажется?
Оказавшись на лестничной площадке, капитан почувствовал – он взял правильное направление. Уже на втором этаже вонь стала настолько невыносимой, что пришлось затыкать нос двумя пальцами и перейти исключительно на дыхание ртом.
«А не провокация ли это со стороны противника? – подумалось. – Чеченцев, к примеру. Под видом безобидных родственников пронесли сильно действующие отравляющие вещества в здание. Вахтерша – бабушка-одуванчик, обмануть ее даже Пешкодралов сможет, а этим поднаторевшим в подрывной деятельности злостным элементам ничего не стоило бы задобрить милую старушку. Вполне реально».
Как же Мочилов сейчас пожалел, что никогда не носил с собой оружия. Оно ему сейчас не помешало бы. Оглядевшись по сторонам, капитан заметил в углу, в компании с мусорным ведром скромно прижавшуюся к стене старую швабру. Этот раритет изрядно поистрепался за годы службы своей в общежитии, нижняя короткая перекладинка его, на которую вешается тряпка, была неустойчива и колебалась из стороны в сторону, как опытный политик. В открытом бою она мало помогла бы, но если учесть, что диверсанты Мочилова не ждут и за ним остается эффект неожиданности, то первый удар она нанести сможет. А уж позаботиться о том, чтобы удар пришелся точно в цель, капитан постарается.
Обвязав платком нос и взяв швабру наперевес, Глеб Ефимович, крадучись, осторожно стал подниматься по лестнице. Между третьим и вторым этажом появилась резь в глазах. Они стали слезиться, капитан чаще заморгал. Тошнота подступила к горлу, а телом завладела ломота.
Болезненное состояние нахлынуло резко, в одночасье. Болезненное...
«Кажется, все серьезнее, чем я думал, – пронеслась в раскалывающейся голове догадка. – Враг не так прост, как казался на первый взгляд».
Запах определенно исходил с третьего этажа, где размещались учащиеся третьего курса. Внутренне собравшись, насторожив внимание, Мочилов сошел с последней ступеньки и притаился у стены, замер. Прислушался.
Никто поблизости не шумел, не издавал никаких звуков. По-видимому, пусто. Однако, зная, насколько враг хитер, капитан не стал беззаботно входить в коридор, подставлять себя под возможные пули бандитов. Сжав все внутри себя в комок, Мочилов резким движением выскочил из-за угла, выставив вперед внушительно длинное оружие – швабру, и угрожающе повел им вокруг, проверяя, стоит ли кого-нибудь брать на мушку. Диверсанты затаились и признаков жизни не обнаруживали. Зато в конце коридора, из комнаты, в которой каждое утро Мочилов самолично кричал «подъем», доносились звуки. Если учесть, что все курсанты в это время должны быть на занятиях, то звуки эти мог издавать только террорист самолично либо его помощники.
Со всеми предосторожностями, которым учат следователя в школе милиции, Мочилов подошел к плотно закрытой двери. Враг не таился, включил магнитофон, словно чувствовал себя как дома. Капитан отошел на пару шагов и эффектным приемчиком малаша-гери, вложив всю силу в толчок ноги, снял дверь с петель.
Клубы едкого дыма вырвались наружу, дохнув Глебу Ефимовичу в лицо несусветной вонью и чуть не доведя его до состояния потери ориентации в пространстве и временного отсутствия сознания, или попросту отключки. Глазам открылась картина, заставившая капитана в состоянии ступора выпустить из рук единственное свое оружие. В трусах и в майке, с противогазом на голове в комнате бился в предсмертных конвульсиях – отвечавших, кстати, такту музыки – человек. В руке он держал крем после бритья, поднеся его ко рту, думая, что это микрофон, щиколотки украшали портянки, повязанные на манер африканских браслетов, среди гофрированных складок хобота затесался цветок незабудки. И все это венчала плоская соломенная шляпа, придавая гражданину вид нелепейший.
«Когда человек заболевает этой болезнью, у него с глазами что-то случается и запахи всякие чудятся. А потом помешательство может быть», – вспомнились недавние слова новенького.
Самые страшные опасения Мочилова подтвердились на примере.
Даже не в том беда, что Ганга заражен страшной болезнью, по поводу которой сомнений быть не могло. То, что это Федор, капитан, кстати, тоже не сомневался, такую запоминающуюся фигуру трудно было с кем-то спутать. Но из всего, что произошло здесь и сейчас, выходило, что он, Мочилов, успел подхватить вирус. Симптомы налицо: и странные запахи, и с глазами беда, слезятся, как ненормальные. Хотя Глеб Ефимович и был преисполнен благородных стремлений, но до известных пределов, пока личная, довольно субъективная, но дорогая капитану шкура не подвергалась опасности. Видимо, поэтому он сразу забыл думать и о цели своей провести ревизию в общежитии, и о коварных бандитах. Мысль о потерянном здоровье эгоистично заглушила все остальные, полностью завладев сознанием Мочилова.
Кассета кончилась, и Федя распахнул сладко прикрытые от наслаждения эстрадным искусством веки. В дверном проеме он увидел преподавателя и вздрогнул от неожиданности. Решив, что это за ним специально пришли, потому что он пропускает занятия, парень порядком струхнул и в виноватой позе замер перед Мочиловым. Капитан, чувствуя недомогание, мало заботился о том, что в принципе нужно что-то сказать, желательно доброе и ободряющее. Все замерло. Даже кастрюлька, совсем недавно возмущенно бурлившая, была снята с плитки по причине полной готовности ее содержимого, которое аккуратно было перелито в стакан и поставлено на окошко остужаться. Зелье практически уменьшилось в пять раз в объеме. Лекарство перешло из светло-желтого, жидкого, в темно-коричневое вязкое состояние. Оставалась самая малость.
– Понимаете, я не хотел пропускать занятия. Так вышло, – первым заговорил Федя, стараясь придать голосу как можно более жалостливый тон. Но получилось скорее угрожающе, потому что противогаз снять Ганга не позаботился, а гулкие, низкие звуки, проходящие сквозь него, на страдальческие никак не походили. – Все дело в том, что я заболел и вот по одному рецептику приготовлял себе лекарственное средство.
Очень действенное, мне сказали.
– Средство? – Мочилов оживился. А что, собственно, он так пал духом? Это же не СПИД какой-нибудь, лекарство обязательно должно найтись.
– Да, народное. Там на окошке стоит.
Глаза капитана загорелись жадным блеском, когда он, бросив взгляд на подоконник, на деревянной дощечке увидел заляпанный пальцами граненый стакан с вязкой жидкостью.
Рука сама собою потянулась по направлению к свету, непроизвольно выделилась вызывающая голод слюна. Мочилов шумно сглотнул и как сомнамбула пошел по направлению к окну.
Что-то нехорошее закралось в душу Феди. Своего классного мена, учителя, которого Ганга знает почти всю жизнь, долгих три года, парень ни в каком коварстве заподозрить не мог. И все-таки внутри у Федора все тревожно сжалось, и сомнения засуетились в мозгу.
И не напрасно. С ужасом Ганга увидел, как Мочилов жадно протянул руку к стакану, взял его и дрожащей рукой поднес к губам.
– Не-е-т! – прорезал тишину общаги душераздирающий вопль. Мир рушился перед глазами Ганги, разлетался на мелкие куски, которых не склеить больше.
Сделав нечеловеческое усилие, парень рванул вперед, совершив прыжок, достойный олимпийской награды, как вратарь вытянув руки, мечтая ухватить ими то, что должно было вернуть его к жизни.
– Средство народное, неопробованное, – между тем скороговоркой оправдывал свои действия коварный тип, он же преподаватель Высшей школы милиции капитан Мочилов. – Я не могу позволить моему курсанту пить неизвестно что. Сначала проверим на мне.
И, сказав это, Глеб Ефимович залпом сглотнул содержимое стакана как раз в тот момент, когда на него обрушилось двухметровое с кепкой тело, мощно подмяв под себя. Капитан почувствовал, как горло нестерпимо обожгло, а незабываемый, самый мерзкий из всех мыслимых вкус заполнил рот, приведя мужчину в полуобморочное состояние.
Пустой стакан со звоном упал на пол, разлетевшись на осколки.
«Итак, жизнь кончена», – пронеслось в голове у Ганги.
«Точно», – ответили мысли Мочилова.
Осколки мрачно поблескивали, отражая пробивающиеся сквозь пасмурное небо бледные лучи.
В другое время это событие заставило бы парней расслабиться и заняться самым приятным на свете делом – впотолокплеванием, но не сейчас.
Лишь только последняя пара закончилась, Кулапудов подозвал временных подопечных своих и объяснил весь расклад дел, запланированных им на вторую половину дня.
– Итак, – сказал он весомым голосом спокойного и уверенного в себе руководителя, – расклад такой: место следующего преступления мы знаем, время – можем лишь догадываться.
Все предыдущие преступления происходили во второй половине дня, приблизительно в то время, когда люди возвращаются с работы. Это хорошо. У нас еще есть несколько часов, чтобы обсудить план поимки преступников и потренироваться в их непосредственном захвате. Я договорился с деканом по поводу места наших учений. Он отводит нам сарай на стрельбище за школой.
– Это тот обшарпанный, с сельхозинвентарем? – уточнил Утконесов Андрей.
– Он самый, – согласился Кулапудов.
– Предлагаю в качестве дурковеда-муляжа поставить Пешкодралова, – выкрикнул Зубоскалин, не забывший давешнюю их с Лехой ссору. – Он мелкий, как раз хорошо будет на нем меткость отрабатывать.
Пешкодралов налился краской и, набычившись, двинулся на Дирола.
– Отставить, – скомандовал Венька. – Теоретический противник у нас будет в наличии. За ним-то мы сейчас и пойдем. А ты, Леха, сбегай пока к Ганге, хватит ему свое зелье варить, пора делом заниматься.
Леха, гордый доверием, оказанным временным начальством, кивнул и припустил в сторону общежития.
– Где преступников надыбаем? – поинтересовался Дирол.
– На складе.
Склад располагался на другом конце двора, и нужно было пройти метров триста до него.
– Только давай этих, в законе, побольше наберем, – попросил Андрей. – Чтоб уж наверняка.
Венька согласно кивнул, и все пошли к складу. Там неудачник дядя Саня, всю жизнь проработавший в органах и ушедший в отставку в чине сержанта, теперь, доживая свой век, подрабатывал в родной милиции кладовщиком, озверев от бедного существования и необходимости собачиться с начальством.
– Дядь Сань, нам бы мишени, – попросил Кулапудов, – Мочилов приказал.
– Мишени им, – ворчливо сказал кладовщик и двинулся, прихрамывая на одну ногу, внутрь склада.
Долгая работа в органах привела к тому, что на дяде Сане практически живого места не осталось. Следы от пуль, колотых и резаных ран художественно изрисовывали его тело, свидетельствуя о героическом прошлом. В прежние времена сержанту очень хотелось продвинуться по служебной лестнице. Уж до чего обидно было, когда его ровесники, а затем и коллеги младше возрастом, получали чин за чином, а он сидел все на ставке младшего командного состава и потихоньку завидовал.
Что поделать, коли природа не наградила дядю Саню прозорливым умом сыщика. Конан Дойль о нем не написал бы. И тогда сержант решил взять свое храбростью: бросался в самые рискованные предприятия, не жалея собственной шкуры, старался втереться в доверие преступного мира, посещая сомнительные тусовки, клубы геев и педофилов, переодеваясь порою проституткой. Подобная инициатива отрицательно сказывалась как на здоровье дяди Сани, ставшего постоянным клиентом травматологов, так и на сыскном деле. Не лишенные способности логического мышления преступники каким-то непостижимым образом вычисляли старательного мента, знали его в лицо, здоровались на улице днем, а по вечерам учили уму-разуму, но не до смерти. Дядя Саня был им удобен. Как только он появлялся на горизонте, братва понимала, что ими заинтересовались ребята из угро, и временно поджимала хвост.
– Мишени им, – выказывал недовольство дядя Саня, больше по привычке, нежели из недовольства. – Зачем вам мишени-то?
– Так, дядя Сань, захват преступников отрабатывать будем, – говорил за всех Венька.
– А что ж преподаватель с вами не пришел?
– Да мы одни, дядь Сань.
– Одни? – Живые искорки промелькнули в глазах кладовщика, предвещая что-то недоброе. – Как же вы так одни-то, без инструктора? Непорядок это.
Дядя Саня не в пример обычного услужливо засуетился, стараясь показать свое расположение к курсантам.
– Эх, ребятки, у меня есть такие мишеньки, закачаетесь, – масленым голосом говорил он.
– А много? – поинтересовался Дирол, жадно сверкнув глазами.
– Завались.
Все оживились в ожидании чего-то необычного.
– Только без преподавательского состава мне их отдавать не разрешается.
– Так, дядя Сань, с согласия ж Мочилова, – требовательно сказал Кулапудов.
– Ничего не знаю, – отрезал старичок, отвернувшись от курсантов и с деланым равнодушием навешивая амбарный замок на дверь.
Казалось, мишени уплывали от ребят на неопределенно долгий срок. Когда еще Венька сбегает к начальству, упросит их приструнить кладовщика. А время идет. Как раз к этому моменту подошли Леха с Федором.
На Феде чувствовалась печать злого рока: убитый его вид был печально-похоронный, словно заранее Ганга тренировал его к собственной кончине. Парень шел, почесывая сочные, большие волдыри, пассивно ведомый Пешкодраловым за ручку. Ему было все равно: на учения – так на учения; ловить преступников – так ловить преступников; ложиться и умирать – так умирать. С момента утери целительного средства Федя крепко призадумался и понял одну простую истину: все суета и томление духа. Вероятно, эту фразу кто-то до него сочинил, но Федор искренне верил в собственную гениальность, а потому проявлял безответственную безучастность к общему делу.
– Я его привел, – довольно доложил Леха. – А чего это вы такие пасмурные?
– Да вот, мишени не дают, – посетовал Зубоскалин. – Говорят, без Пешкодралова никак нельзя.
– Да? – озадачился Леха. – Ну так вот он я.
Пришлось объяснять, кто еще, помимо Пешкодралова, требуется дяде Сане. Леха слушал внимательно, стараясь вникнуть, а Ганга же преступно халатно рассматривал природу, причем стараясь вобрать в себя всю прелесть земного мира перед близкой кончиной.
– Где сказано, что кладовщик должен следить за вещами именно на складе? – проводив взглядом бабочку, философски заметил Федя.
Ничего особенного Ганга сказать этим не собирался, но почему-то Утконесовы радостно ткнули его в плечо, одновременно с обеих сторон, а кладовщик довольно хмыкнул в седеющие усы. Естественно, именно этих слов он так долго добивался от ребят (или каких-нибудь похожих): хотелось тряхнуть стариной и ринуться в бой, пусть даже воображаемый. Дело оставалось за малым – дождаться, когда курсанты начнут упрашивать дядю Саню пойти с ними, немного поломаться для проформы и с чистой совестью отправиться на стрельбище.
Дядя Саня так и сделал. Отказывался он недолго, ровно столько, сколько требовали того приличия и положение человека более опытного.
А потом все отправились в район воображаемых боевых действий.
Надо сказать, район этот отличался тем, что располагался совсем недалеко от оживленной части города, но отличался безлюдностью и запустением. Сей факт возник не случайно, а в силу весьма закономерных причин. Дело в том, что город, в котором жили наши герои, располагался у подножия то ли высокого холма, то ли доисторического кургана, охватывая его подковой. Вершину холма венчала шапка редкого леса, кудрявясь, как на голове исполинского великана, а внизу петляли улочки. С вершины этого холма можно было спуститься практически в любую точку города, как на центральные улицы, так и на окраину. Именно там, среди кривых, зачахших от выхлопных газов деревьев предшественник полковника Подтяжкина сообразил соорудить стрельбище.
Характерной особенностью стрельбища являлось то, что оно смахивало на обычную поляну. Просто очень сильно смахивало. Если мимо проходил посторонний прохожий, не знакомый с топографией данной местности, он так и думал, поскольку, кроме неизвестно для какой надобности построенного старого сарайчика, на стрельбище ничего не было. Поначалу пытались там поставить металлические фигурки людей с уменьшающимися к району сердца кругами, но неповторимый менталитет русского народа не позволял ему спокойно проходить мимо неохраняемого объекта, давая команду на генном уровне взять то, что плохо лежит. Железные люди со следами от огнестрельных ранений исчезали один за одним, неизменно оказываясь у пункта приемки цветметалла. Ситуация пугала своей предсказуемостью: предшественник полковника Подтяжкина без труда сообразил, что мишеням делает ноги многоликий российский народ, который весь к ответственности не привлечешь. Выход оставался один, простой, но трудоемкий. Руководителем школы приказано было жалкие остатки собственности вуза выкопать и перенести на склад, после чего мишени так и катались на спинах бедных курсантов: перед учениями вверх, на стрельбище, после – с горки, домой.
Ко времени вступления в должность руководителя школы полковника Подтяжкина стрельбище представляло собой обширную поляну с затесавшимся на нем ветхим домиком. Именно туда принесли курсанты предполагаемых преступников. Преступники состояли как из недоворованных железных мишеней образца правления предшественника полковника, так и из простых мешков с песком. От чего из перечисленного ребята должны были «закачаться», они так и не поняли, но уточнять у дяди Сани не стали.
Занимая лидирующую позицию во время продвижения к стрельбищу, то есть шествуя впереди, дядя Саня прокладывал дорогу с серьезно-сосредоточенным лицом, поминутно оглядываясь по сторонам в ожидании слежки преступного элемента за действиями правоохранительных органов. Коварство воров в законе дядя Саня знал не понаслышке, а потому постоянно был начеку и ожидал от них всего, даже самого худшего. Немного не доходя до пункта назначения, кладовщик остановился и поднял руку вверх, давая понять остальным, чтобы они последовали его примеру. Не было произнесено ни одного слова, ни одно лишнее движение не нарушило тишины. Ребята тоже на всякий случай притихли и стали ждать дальнейших распоряжений.
Только ставший жутко несознательным Ганга нисколько не поддавался общему напряженному настроению, пригнувшись к траве, ловил кузнечиков, спустив железную мишень с плеча на землю.
Дядя Саня знаком подозвал всех к себе, доставая из нагрудного кармана какие-то тюбики.
– Маскировка – наипервейшее из умений, которые должен знать человек нашей профессии, – понизив голос до шепота, сказал он. – Эффект неожиданности порою один может привести дело к благополучному завершению, а это значит, оперативный работник обязан время от времени сливаться с окружающей обстановкой. Здесь, – он указал на тюбики, – то, что позволит нам подойти к малине незамеченными.
– Извините, – также шепотом поинтересовался Кулапудов, – о какой малине идет речь?
На лице дяди Сани отразилось снисходительное понимание неопытности молодых еще, не закаленных в тяжелых схватках кадров. Он грустно усмехнулся, вспоминая былое, и кивком головы приказал следовать за ним. С величайшей осторожностью, сторонясь исхоженной вдоль и поперек тропинки, прячась за кустами, кладовщик и Венька обошли поляну вокруг и приблизились к ней со стороны леса. Теперь город располагался где-то впереди внизу, а не за спиной. Дядя Саня пальцем указал на полуразвалившийся сарай и одними губами произнес:
– Здесь их малина.
У Веньки кровь от лица отлила, а сердце замерло. О том, что преступный мир избрал себе для встреч этот неприметный домик, он еще не знал. Однако здесь просматривалась громадная логика и в то же время риск знатока своего дела. Место тихое, очень удобное и под самым носом у ментов. Скажите, кто догадается искать преступный элемент здесь? В этом здании удобно хранить краденые вещи, между прочим.
Он только что вошел сюда с полотенцем в руках, уставший, невыспавшийся, с болящими мышцами в предплечьях. Сел на свою кровать, чуть ссутулившись, положил натруженные руки на колени и закрыл глаза.
Чувствуя себя виноватым в неудобстве, причиненном товарищам, три часа кряду Федор вертел полотенцем над головой, как пропеллером, разгоняя вонь, чтобы дать остальным поспать. Если бы Владимир Эммануилович видел курсанта в этот момент, то подумал бы, что умственное помешательство в школе завладело не только Мочиловым, но и курсантом.
Только когда все разошлись, Ганга позволил себе небольшую передышку, чтобы присесть отдохнуть. Оттого, что веки были закрыты, клонило в сон. Перед глазами возникли и поплыли картины детства, знакомая с младенчества квартира, мама. А вот отца он не помнил.
Свое происхождение Федя никогда не скрывал от коллектива.
Любой интересующийся в ответ на свой вопрос узнавал, что курсант Ганга представляет собой плод замечательной любви российской женщины и студента международного университета имени Патриса Лумумбы, наследством которого была необычная для российского уха фамилия. Федина мама не воодушевилась перспективой отправиться на родину его папы в африканское поселение Ням-амнию, наверное, ее слегка напугало название.
В общем, сына она вырастила самостоятельно и сумела сделать из него настоящего человека.
Мама была у Ганги хорошая. Она вся такая красивая, улыбающаяся, молодая, как в детские Федины годы, появилась перед глазами, протянула руку, чтобы погладить по головке, но не смогла прикоснуться, слишком далеко стояла. Маму качнуло, как в дымке, она отпрянула, удивившись, что это ей не удается погладить сыночка, а потом о чем-то догадалась, вся внутренне просияла и, подняв кулак с выставленным указательным пальцем, лукаво так поманила. При этом она улыбнулась неприлично-развратной улыбкой, подернулась дымкой, размазалась, как акварель от воды, и вдруг приняла совсем новый образ. Ганга угадал в ней ту самую проститутку, которая наградила неискушенного парня заразным заболеванием. На этот раз Федор отпрянул и стремительно открыл глаза.
Парень и не заметил, как успел заснуть прямо так, сидя, уткнув голову в сцепленные в замок руки. Часы на тумбочке показывали без четверти восемь. Сколько же он проспал!
Федор вскочил как ошпаренный и пулей подлетел к плитке.
Ему не хотелось все занятия пропускать, а средство еще ой как много нужно было кипятить до окончательной готовности. Варить Феде и варить.
Включив старенькую, местами проржавевшую и обильно заляпанную желтыми каплями жира плитку, Ганга натянул на себя противогаз и продолжил кашеварить. Минуты тянулись мучительно долго. Сначала Федя просто сидел рядышком на табурете, частенько заглядывая в кастрюльку. Средство уваривалось медленно, нехотя. Потом парню надоело просто так сидеть, он встал и начал нервно прохаживаться из угла в угол, грозно раскачивая хоботом из стороны в сторону. Скука мучила.
А что, собственно, он не включит магнитофон? У Кулапудова на тумбочке стоит старенький аппарат, о котором давно помойка мечтает.
Поет он нечисто, с хрипотцой, но довольно сносно. И кассеты кое-какие имеются.
Федя поставил рэп, музыку, которую лучше всего поют черные.
Видимо, поэтому парень больше всего любил ее. Ритмичные, четкие аккорды с первых же тактов заставили парня улыбнуться и, покачивая в такт бедрами, промурлыкать импровизацию на тему. Так-то было лучше. Забравшись к Утконесовым в чемодан, Федя вытащил широкополую соломенную шляпу, привезенную ребятами специально для приколов, и напялил ее поверх противогаза. Вид получился потрясающий. Ганга подмигнул своему отражению в зеркале и прибавил громкость.
* * *
Деятельность Мочилова разыгралась не на шутку. Побывав во всех кабинетах, исследовав каждый квадратный метр двора, заглянув зачем-то в подвал и на чердак, капитан везде совал свой любопытный нос, выискивая недочеты и оплошности. И того, и другого хватало с избытком. За полдня такой напряженной работы Глеб Ефимович вымотался до предела, поругался с половиной преподавательского состава и всею обслугой школы. Но капитан был доволен: он выполнил поистине титанический труд, успел сделать многое. Оставался разве только один неисследованный участок – общежитие, расположенное по соседству со школой и соединяющееся с оной узким перешейком.Уже проходя по коридору этого перешейка, Мочилов почувствовал что-то неладное. Он остановился и принюхался. Откуда мог исходить такой отвратный запах? Первое, что пришло Глебу Ефимовичу в голову, – в туалете прорвало канализацию. Но странная особенность, по мере приближения капитана к отхожему месту, находящемуся на первом этаже, запах не усиливался, а скорее, наоборот, слабел. Мочилов принюхался. Тянуло с лестницы. Или ему это только кажется?
Оказавшись на лестничной площадке, капитан почувствовал – он взял правильное направление. Уже на втором этаже вонь стала настолько невыносимой, что пришлось затыкать нос двумя пальцами и перейти исключительно на дыхание ртом.
«А не провокация ли это со стороны противника? – подумалось. – Чеченцев, к примеру. Под видом безобидных родственников пронесли сильно действующие отравляющие вещества в здание. Вахтерша – бабушка-одуванчик, обмануть ее даже Пешкодралов сможет, а этим поднаторевшим в подрывной деятельности злостным элементам ничего не стоило бы задобрить милую старушку. Вполне реально».
Как же Мочилов сейчас пожалел, что никогда не носил с собой оружия. Оно ему сейчас не помешало бы. Оглядевшись по сторонам, капитан заметил в углу, в компании с мусорным ведром скромно прижавшуюся к стене старую швабру. Этот раритет изрядно поистрепался за годы службы своей в общежитии, нижняя короткая перекладинка его, на которую вешается тряпка, была неустойчива и колебалась из стороны в сторону, как опытный политик. В открытом бою она мало помогла бы, но если учесть, что диверсанты Мочилова не ждут и за ним остается эффект неожиданности, то первый удар она нанести сможет. А уж позаботиться о том, чтобы удар пришелся точно в цель, капитан постарается.
Обвязав платком нос и взяв швабру наперевес, Глеб Ефимович, крадучись, осторожно стал подниматься по лестнице. Между третьим и вторым этажом появилась резь в глазах. Они стали слезиться, капитан чаще заморгал. Тошнота подступила к горлу, а телом завладела ломота.
Болезненное состояние нахлынуло резко, в одночасье. Болезненное...
«Кажется, все серьезнее, чем я думал, – пронеслась в раскалывающейся голове догадка. – Враг не так прост, как казался на первый взгляд».
Запах определенно исходил с третьего этажа, где размещались учащиеся третьего курса. Внутренне собравшись, насторожив внимание, Мочилов сошел с последней ступеньки и притаился у стены, замер. Прислушался.
Никто поблизости не шумел, не издавал никаких звуков. По-видимому, пусто. Однако, зная, насколько враг хитер, капитан не стал беззаботно входить в коридор, подставлять себя под возможные пули бандитов. Сжав все внутри себя в комок, Мочилов резким движением выскочил из-за угла, выставив вперед внушительно длинное оружие – швабру, и угрожающе повел им вокруг, проверяя, стоит ли кого-нибудь брать на мушку. Диверсанты затаились и признаков жизни не обнаруживали. Зато в конце коридора, из комнаты, в которой каждое утро Мочилов самолично кричал «подъем», доносились звуки. Если учесть, что все курсанты в это время должны быть на занятиях, то звуки эти мог издавать только террорист самолично либо его помощники.
Со всеми предосторожностями, которым учат следователя в школе милиции, Мочилов подошел к плотно закрытой двери. Враг не таился, включил магнитофон, словно чувствовал себя как дома. Капитан отошел на пару шагов и эффектным приемчиком малаша-гери, вложив всю силу в толчок ноги, снял дверь с петель.
Клубы едкого дыма вырвались наружу, дохнув Глебу Ефимовичу в лицо несусветной вонью и чуть не доведя его до состояния потери ориентации в пространстве и временного отсутствия сознания, или попросту отключки. Глазам открылась картина, заставившая капитана в состоянии ступора выпустить из рук единственное свое оружие. В трусах и в майке, с противогазом на голове в комнате бился в предсмертных конвульсиях – отвечавших, кстати, такту музыки – человек. В руке он держал крем после бритья, поднеся его ко рту, думая, что это микрофон, щиколотки украшали портянки, повязанные на манер африканских браслетов, среди гофрированных складок хобота затесался цветок незабудки. И все это венчала плоская соломенная шляпа, придавая гражданину вид нелепейший.
«Когда человек заболевает этой болезнью, у него с глазами что-то случается и запахи всякие чудятся. А потом помешательство может быть», – вспомнились недавние слова новенького.
Самые страшные опасения Мочилова подтвердились на примере.
Даже не в том беда, что Ганга заражен страшной болезнью, по поводу которой сомнений быть не могло. То, что это Федор, капитан, кстати, тоже не сомневался, такую запоминающуюся фигуру трудно было с кем-то спутать. Но из всего, что произошло здесь и сейчас, выходило, что он, Мочилов, успел подхватить вирус. Симптомы налицо: и странные запахи, и с глазами беда, слезятся, как ненормальные. Хотя Глеб Ефимович и был преисполнен благородных стремлений, но до известных пределов, пока личная, довольно субъективная, но дорогая капитану шкура не подвергалась опасности. Видимо, поэтому он сразу забыл думать и о цели своей провести ревизию в общежитии, и о коварных бандитах. Мысль о потерянном здоровье эгоистично заглушила все остальные, полностью завладев сознанием Мочилова.
Кассета кончилась, и Федя распахнул сладко прикрытые от наслаждения эстрадным искусством веки. В дверном проеме он увидел преподавателя и вздрогнул от неожиданности. Решив, что это за ним специально пришли, потому что он пропускает занятия, парень порядком струхнул и в виноватой позе замер перед Мочиловым. Капитан, чувствуя недомогание, мало заботился о том, что в принципе нужно что-то сказать, желательно доброе и ободряющее. Все замерло. Даже кастрюлька, совсем недавно возмущенно бурлившая, была снята с плитки по причине полной готовности ее содержимого, которое аккуратно было перелито в стакан и поставлено на окошко остужаться. Зелье практически уменьшилось в пять раз в объеме. Лекарство перешло из светло-желтого, жидкого, в темно-коричневое вязкое состояние. Оставалась самая малость.
– Понимаете, я не хотел пропускать занятия. Так вышло, – первым заговорил Федя, стараясь придать голосу как можно более жалостливый тон. Но получилось скорее угрожающе, потому что противогаз снять Ганга не позаботился, а гулкие, низкие звуки, проходящие сквозь него, на страдальческие никак не походили. – Все дело в том, что я заболел и вот по одному рецептику приготовлял себе лекарственное средство.
Очень действенное, мне сказали.
– Средство? – Мочилов оживился. А что, собственно, он так пал духом? Это же не СПИД какой-нибудь, лекарство обязательно должно найтись.
– Да, народное. Там на окошке стоит.
Глаза капитана загорелись жадным блеском, когда он, бросив взгляд на подоконник, на деревянной дощечке увидел заляпанный пальцами граненый стакан с вязкой жидкостью.
Рука сама собою потянулась по направлению к свету, непроизвольно выделилась вызывающая голод слюна. Мочилов шумно сглотнул и как сомнамбула пошел по направлению к окну.
Что-то нехорошее закралось в душу Феди. Своего классного мена, учителя, которого Ганга знает почти всю жизнь, долгих три года, парень ни в каком коварстве заподозрить не мог. И все-таки внутри у Федора все тревожно сжалось, и сомнения засуетились в мозгу.
И не напрасно. С ужасом Ганга увидел, как Мочилов жадно протянул руку к стакану, взял его и дрожащей рукой поднес к губам.
– Не-е-т! – прорезал тишину общаги душераздирающий вопль. Мир рушился перед глазами Ганги, разлетался на мелкие куски, которых не склеить больше.
Сделав нечеловеческое усилие, парень рванул вперед, совершив прыжок, достойный олимпийской награды, как вратарь вытянув руки, мечтая ухватить ими то, что должно было вернуть его к жизни.
– Средство народное, неопробованное, – между тем скороговоркой оправдывал свои действия коварный тип, он же преподаватель Высшей школы милиции капитан Мочилов. – Я не могу позволить моему курсанту пить неизвестно что. Сначала проверим на мне.
И, сказав это, Глеб Ефимович залпом сглотнул содержимое стакана как раз в тот момент, когда на него обрушилось двухметровое с кепкой тело, мощно подмяв под себя. Капитан почувствовал, как горло нестерпимо обожгло, а незабываемый, самый мерзкий из всех мыслимых вкус заполнил рот, приведя мужчину в полуобморочное состояние.
Пустой стакан со звоном упал на пол, разлетевшись на осколки.
«Итак, жизнь кончена», – пронеслось в голове у Ганги.
«Точно», – ответили мысли Мочилова.
Осколки мрачно поблескивали, отражая пробивающиеся сквозь пасмурное небо бледные лучи.
* * *
Поскольку третьему курсу Высшей школы милиции поручено было несколько необычное и трудоемкое задание, сам полковник Подтяжкин распорядился на неделю, отведенную для поимки преступника, сократить занятия курсантов до минимума, то есть до двенадцати часов пополудни.В другое время это событие заставило бы парней расслабиться и заняться самым приятным на свете делом – впотолокплеванием, но не сейчас.
Лишь только последняя пара закончилась, Кулапудов подозвал временных подопечных своих и объяснил весь расклад дел, запланированных им на вторую половину дня.
– Итак, – сказал он весомым голосом спокойного и уверенного в себе руководителя, – расклад такой: место следующего преступления мы знаем, время – можем лишь догадываться.
Все предыдущие преступления происходили во второй половине дня, приблизительно в то время, когда люди возвращаются с работы. Это хорошо. У нас еще есть несколько часов, чтобы обсудить план поимки преступников и потренироваться в их непосредственном захвате. Я договорился с деканом по поводу места наших учений. Он отводит нам сарай на стрельбище за школой.
– Это тот обшарпанный, с сельхозинвентарем? – уточнил Утконесов Андрей.
– Он самый, – согласился Кулапудов.
– Предлагаю в качестве дурковеда-муляжа поставить Пешкодралова, – выкрикнул Зубоскалин, не забывший давешнюю их с Лехой ссору. – Он мелкий, как раз хорошо будет на нем меткость отрабатывать.
Пешкодралов налился краской и, набычившись, двинулся на Дирола.
– Отставить, – скомандовал Венька. – Теоретический противник у нас будет в наличии. За ним-то мы сейчас и пойдем. А ты, Леха, сбегай пока к Ганге, хватит ему свое зелье варить, пора делом заниматься.
Леха, гордый доверием, оказанным временным начальством, кивнул и припустил в сторону общежития.
– Где преступников надыбаем? – поинтересовался Дирол.
– На складе.
Склад располагался на другом конце двора, и нужно было пройти метров триста до него.
– Только давай этих, в законе, побольше наберем, – попросил Андрей. – Чтоб уж наверняка.
Венька согласно кивнул, и все пошли к складу. Там неудачник дядя Саня, всю жизнь проработавший в органах и ушедший в отставку в чине сержанта, теперь, доживая свой век, подрабатывал в родной милиции кладовщиком, озверев от бедного существования и необходимости собачиться с начальством.
– Дядь Сань, нам бы мишени, – попросил Кулапудов, – Мочилов приказал.
– Мишени им, – ворчливо сказал кладовщик и двинулся, прихрамывая на одну ногу, внутрь склада.
Долгая работа в органах привела к тому, что на дяде Сане практически живого места не осталось. Следы от пуль, колотых и резаных ран художественно изрисовывали его тело, свидетельствуя о героическом прошлом. В прежние времена сержанту очень хотелось продвинуться по служебной лестнице. Уж до чего обидно было, когда его ровесники, а затем и коллеги младше возрастом, получали чин за чином, а он сидел все на ставке младшего командного состава и потихоньку завидовал.
Что поделать, коли природа не наградила дядю Саню прозорливым умом сыщика. Конан Дойль о нем не написал бы. И тогда сержант решил взять свое храбростью: бросался в самые рискованные предприятия, не жалея собственной шкуры, старался втереться в доверие преступного мира, посещая сомнительные тусовки, клубы геев и педофилов, переодеваясь порою проституткой. Подобная инициатива отрицательно сказывалась как на здоровье дяди Сани, ставшего постоянным клиентом травматологов, так и на сыскном деле. Не лишенные способности логического мышления преступники каким-то непостижимым образом вычисляли старательного мента, знали его в лицо, здоровались на улице днем, а по вечерам учили уму-разуму, но не до смерти. Дядя Саня был им удобен. Как только он появлялся на горизонте, братва понимала, что ими заинтересовались ребята из угро, и временно поджимала хвост.
– Мишени им, – выказывал недовольство дядя Саня, больше по привычке, нежели из недовольства. – Зачем вам мишени-то?
– Так, дядя Сань, захват преступников отрабатывать будем, – говорил за всех Венька.
– А что ж преподаватель с вами не пришел?
– Да мы одни, дядь Сань.
– Одни? – Живые искорки промелькнули в глазах кладовщика, предвещая что-то недоброе. – Как же вы так одни-то, без инструктора? Непорядок это.
Дядя Саня не в пример обычного услужливо засуетился, стараясь показать свое расположение к курсантам.
– Эх, ребятки, у меня есть такие мишеньки, закачаетесь, – масленым голосом говорил он.
– А много? – поинтересовался Дирол, жадно сверкнув глазами.
– Завались.
Все оживились в ожидании чего-то необычного.
– Только без преподавательского состава мне их отдавать не разрешается.
– Так, дядя Сань, с согласия ж Мочилова, – требовательно сказал Кулапудов.
– Ничего не знаю, – отрезал старичок, отвернувшись от курсантов и с деланым равнодушием навешивая амбарный замок на дверь.
Казалось, мишени уплывали от ребят на неопределенно долгий срок. Когда еще Венька сбегает к начальству, упросит их приструнить кладовщика. А время идет. Как раз к этому моменту подошли Леха с Федором.
На Феде чувствовалась печать злого рока: убитый его вид был печально-похоронный, словно заранее Ганга тренировал его к собственной кончине. Парень шел, почесывая сочные, большие волдыри, пассивно ведомый Пешкодраловым за ручку. Ему было все равно: на учения – так на учения; ловить преступников – так ловить преступников; ложиться и умирать – так умирать. С момента утери целительного средства Федя крепко призадумался и понял одну простую истину: все суета и томление духа. Вероятно, эту фразу кто-то до него сочинил, но Федор искренне верил в собственную гениальность, а потому проявлял безответственную безучастность к общему делу.
– Я его привел, – довольно доложил Леха. – А чего это вы такие пасмурные?
– Да вот, мишени не дают, – посетовал Зубоскалин. – Говорят, без Пешкодралова никак нельзя.
– Да? – озадачился Леха. – Ну так вот он я.
Пришлось объяснять, кто еще, помимо Пешкодралова, требуется дяде Сане. Леха слушал внимательно, стараясь вникнуть, а Ганга же преступно халатно рассматривал природу, причем стараясь вобрать в себя всю прелесть земного мира перед близкой кончиной.
– Где сказано, что кладовщик должен следить за вещами именно на складе? – проводив взглядом бабочку, философски заметил Федя.
Ничего особенного Ганга сказать этим не собирался, но почему-то Утконесовы радостно ткнули его в плечо, одновременно с обеих сторон, а кладовщик довольно хмыкнул в седеющие усы. Естественно, именно этих слов он так долго добивался от ребят (или каких-нибудь похожих): хотелось тряхнуть стариной и ринуться в бой, пусть даже воображаемый. Дело оставалось за малым – дождаться, когда курсанты начнут упрашивать дядю Саню пойти с ними, немного поломаться для проформы и с чистой совестью отправиться на стрельбище.
Дядя Саня так и сделал. Отказывался он недолго, ровно столько, сколько требовали того приличия и положение человека более опытного.
А потом все отправились в район воображаемых боевых действий.
Надо сказать, район этот отличался тем, что располагался совсем недалеко от оживленной части города, но отличался безлюдностью и запустением. Сей факт возник не случайно, а в силу весьма закономерных причин. Дело в том, что город, в котором жили наши герои, располагался у подножия то ли высокого холма, то ли доисторического кургана, охватывая его подковой. Вершину холма венчала шапка редкого леса, кудрявясь, как на голове исполинского великана, а внизу петляли улочки. С вершины этого холма можно было спуститься практически в любую точку города, как на центральные улицы, так и на окраину. Именно там, среди кривых, зачахших от выхлопных газов деревьев предшественник полковника Подтяжкина сообразил соорудить стрельбище.
Характерной особенностью стрельбища являлось то, что оно смахивало на обычную поляну. Просто очень сильно смахивало. Если мимо проходил посторонний прохожий, не знакомый с топографией данной местности, он так и думал, поскольку, кроме неизвестно для какой надобности построенного старого сарайчика, на стрельбище ничего не было. Поначалу пытались там поставить металлические фигурки людей с уменьшающимися к району сердца кругами, но неповторимый менталитет русского народа не позволял ему спокойно проходить мимо неохраняемого объекта, давая команду на генном уровне взять то, что плохо лежит. Железные люди со следами от огнестрельных ранений исчезали один за одним, неизменно оказываясь у пункта приемки цветметалла. Ситуация пугала своей предсказуемостью: предшественник полковника Подтяжкина без труда сообразил, что мишеням делает ноги многоликий российский народ, который весь к ответственности не привлечешь. Выход оставался один, простой, но трудоемкий. Руководителем школы приказано было жалкие остатки собственности вуза выкопать и перенести на склад, после чего мишени так и катались на спинах бедных курсантов: перед учениями вверх, на стрельбище, после – с горки, домой.
Ко времени вступления в должность руководителя школы полковника Подтяжкина стрельбище представляло собой обширную поляну с затесавшимся на нем ветхим домиком. Именно туда принесли курсанты предполагаемых преступников. Преступники состояли как из недоворованных железных мишеней образца правления предшественника полковника, так и из простых мешков с песком. От чего из перечисленного ребята должны были «закачаться», они так и не поняли, но уточнять у дяди Сани не стали.
Занимая лидирующую позицию во время продвижения к стрельбищу, то есть шествуя впереди, дядя Саня прокладывал дорогу с серьезно-сосредоточенным лицом, поминутно оглядываясь по сторонам в ожидании слежки преступного элемента за действиями правоохранительных органов. Коварство воров в законе дядя Саня знал не понаслышке, а потому постоянно был начеку и ожидал от них всего, даже самого худшего. Немного не доходя до пункта назначения, кладовщик остановился и поднял руку вверх, давая понять остальным, чтобы они последовали его примеру. Не было произнесено ни одного слова, ни одно лишнее движение не нарушило тишины. Ребята тоже на всякий случай притихли и стали ждать дальнейших распоряжений.
Только ставший жутко несознательным Ганга нисколько не поддавался общему напряженному настроению, пригнувшись к траве, ловил кузнечиков, спустив железную мишень с плеча на землю.
Дядя Саня знаком подозвал всех к себе, доставая из нагрудного кармана какие-то тюбики.
– Маскировка – наипервейшее из умений, которые должен знать человек нашей профессии, – понизив голос до шепота, сказал он. – Эффект неожиданности порою один может привести дело к благополучному завершению, а это значит, оперативный работник обязан время от времени сливаться с окружающей обстановкой. Здесь, – он указал на тюбики, – то, что позволит нам подойти к малине незамеченными.
– Извините, – также шепотом поинтересовался Кулапудов, – о какой малине идет речь?
На лице дяди Сани отразилось снисходительное понимание неопытности молодых еще, не закаленных в тяжелых схватках кадров. Он грустно усмехнулся, вспоминая былое, и кивком головы приказал следовать за ним. С величайшей осторожностью, сторонясь исхоженной вдоль и поперек тропинки, прячась за кустами, кладовщик и Венька обошли поляну вокруг и приблизились к ней со стороны леса. Теперь город располагался где-то впереди внизу, а не за спиной. Дядя Саня пальцем указал на полуразвалившийся сарай и одними губами произнес:
– Здесь их малина.
У Веньки кровь от лица отлила, а сердце замерло. О том, что преступный мир избрал себе для встреч этот неприметный домик, он еще не знал. Однако здесь просматривалась громадная логика и в то же время риск знатока своего дела. Место тихое, очень удобное и под самым носом у ментов. Скажите, кто догадается искать преступный элемент здесь? В этом здании удобно хранить краденые вещи, между прочим.