Страница:
– Никита, друг, лосось в маринаде был откровенно безвкусным, – трубил толстый радостным, заразительно бодрым голосом. – Разве ж так лосося готовят? И омары, согласись, никуда не годились.
– Должен заметить, Афанасий Михайлович, вы не правы. Омаров готовят у Длинноноговых отменно.
– Вздор. Вздор и блажь. Вам просто нравится Амалия Тихоновна.
А? Признайтесь, голубчик, что это так.
Толстый громко рассмеялся, приведя в колыхание круглый как мячик живот.
Его второй подбородок мелко задрожал в такт ухающим звукам. Уши маленького запунцовели от смущения, и он встрепенулся, как петух.
– Афанасий Михайлович, порою вы бываете просто несносны. Ваши манеры оставляют желать лучшего.
– Но ведь это так, Никита. Признайся, что я прав, каналья ты этакая.
Никита Поликарпович обиженно дернул козлиной бородкой.
– Ты хам, Афанасий, – визгливо вскрикнул он. – Мужлан, как все беспородные интеллигентишки, пытающиеся втереться в общество родовитых дворян.
– Что-о? – взревел возмущенный бас, эхом прокатившийся по пустому подъезду. – Оскорблений не потерплю!
Толстый остановился на середине лестницы, перекрыв проход своему товарищу.
Козлобородый встрепенулся и высоко вздернул породистую головку.
– Твои грязные намеки по поводу меня и честнейшей Амалии Тихоновны непростительны. И я не побоюсь этого сказать, несмотря на твое физическое превосходство. Безродные всегда отличались силою, но вот умом...
– Придется тебе, Никита, взять свои слова обратно, – угрожающе надвинулся на маленького Афанасий Михайлович.
– Ни-за-что!
– Возьми, Никита, не доводи до греха.
– Ни-за... Караул! Убивают, граждане!
– Возь-мешь.
– Спасайте меня, пока не поздно!
Санек резко дернулся, движимый благородным порывом, но вовремя остановился.
Уловка. Какая хитрая уловка, рассчитанная на то, чтобы выманить его из засады. Коварны дурковеды, чтоб их статья покарала. Однако Дирол еще хитрее. Не заставите его раньше времени высунуть нос. Дудки. Парень вжался в стенку, стараясь слиться с нею, и стал ожидать окончания разыгравшегося спектакля.
Оно не заставило себя ждать. Несколько секунд спустя курсант услышал, как легкое тело мячиком покатилось по частым ступенькам, издавая охающие и стонущие звуки. Компактная фигурка, достаточно быстро добравшись до нижнего этажа, гулко стукнулась о пыльную стену, развернулась и закатилась под лестницу, притормозив о зубоскалинские ноги, нервно шевельнувшиеся и отступившие.
– Мыши! – взвизгнул Никита Поликарпович. – Афанасий, ты должен меня спасти от мышей.
Гордый представитель древнейшего дворянского рода, тот, в чьих жилах течет голубая кровь десятков поколений, сжался в неприметный комочек, закрыв голову руками, и, не переставая, визгливо верещал:
– Афанасий, убей ее!
Тяжелые, бухающие звуки спешащих шагов, перепрыгивавших через ступеньки, донеслись до слуха Зубоскалина, и пришла пора Саньку съежиться. Как он хотел сейчас оказаться и в самом деле неприметной мышью, попасть в которую гораздо труднее, чем в высокого курсанта. Толстый ведь разбираться долго не будет. Стукнет со всей дури, а потом только определит, кого он убил.
– Где эта каналья? – угрожающе поведя кулаком, проревел толстый.
Санек в мыслях простился с жизнью, родными, знакомыми. Да, черт побери, и с полковником Подтяжкиным тоже! Тяжелая рука вцепилась в горло и приподняла Зубоскалина на полметра от пола.
– Однако для мыши крупновата, – озадаченно произнес Афанасий Михайлович.
– Вы правы, – синея, прохрипел Дирол. Продолжать скрываться смысла больше не было. Все равно рассекречен.
Толстый осторожно вынес парня из-под лестницы на свет и просиял улыбкой, узнав пойманную жертву.
– Ах какая мышка угодила в нашу мышеловку, – самым располагающим голосом, словно и не было только что ужасной ссоры, произнес он.
– А-а, кх... гр... пых... – попытался что-то сказать Санек, однако с перекрытым кислородом слова не получались.
– Афанасий, медведь ты этакий, поставь даму на пол, – успокоившимся голосом произнес козлобородый. Он успел подняться, одернуть костюм и принять более подобающую для дворянина позу, чем была у него только что.
– Дико извиняюсь, эмоции – моя слабость, – ничуть не смущаясь, пророкотал толстый, бережно опустив Дирола на грешную землю.
Санек судорожно сглотнул и проверил рукой горло. Все ли цело?
– Как замечательно, что вы пришли, – гостеприимно распахнув руки, расплылся в улыбке Афанасий. Парень на всякий случай отшатнулся, опасаясь порывистых крепких объятий. – Однако как рано вы. Любите с рассветом вставать? Премило. А я вот только что проснулся. И сразу на работу. Бизнес прежде всего.
– Афанасий Михайлович, вы сами назначили накануне на два. А сейчас начало четвертого, – перейдя на обычную свою сдержанную интеллигентность и снова начав называть приятеля на «вы», напомнил тип с козлиной бородкой.
– Разве? – изумился толстый и громко рассмеялся. – Совершенно позабыл.
Вдруг бурное его веселье мгновенно слетело с лица, и разочарованность отобразилась во всей огромной фигуре.
– Скажите на милость, куда вы дели свои премилые кудряшки?
– Э-э...
– Хотя так даже пикантнее. Совершенно нестандартно, и никакой банальности. Ах, девочка, мы изумим весь мир, заставив Диора рвать волосы на себе от зависти, а Карден будет молить нас, чтобы мы предоставили ваши фотографии для рекламы его деятельности.
Афанасий Михайлович широко и неопределенно взмахнул рукой, видимо что-то этим жестом пытаясь сказать, но затормозил движение на половине, безвольно уронив широкую ладонь.
– Да-а, – протянул он и цокнул языком, удовлетворясь мыслями, одному ему известными. – Однако пройдемте в мастерскую, – встрепенувшись, пригласил он.
Этого Санек боялся более всего. В замкнутом пространстве убежать в случае опасности было бы труднее, однако выбирать не приходилось, дабы не вызвать подозрений у преступного элемента. Дирол робко согласился и обреченно стал подниматься по видавшей виды лестнице.
Внутреннее убранство агентства мало чем отличалось от обшарпанного подъезда. Разве что, помимо пыли и пауков, в офисе, состоящем из единственной комнаты, находился старенький фотоаппарат на треноге, видимо переходивший по наследству из поколения в поколение как фамильная ценность.
– Ах, мадам, – мечтательно-поэтично, нараспев произнес толстый, – эта аппаратура заткнет за пояс любой суперчувствительный современный образец. Новая мода заставляет нас обращаться к старине.
Стиль ретро сейчас на пике своей славы. Знали бы вы, сколько денег нам пришлось отдать за нашего трехногого друга.
Решив, что шутка удалась, Афанасий Михайлович от души рассмеялся, отчего стекла в единственном окне тонко зазвенели.
– А где остальные модели? – осторожно спросил Дирол. Курсант, попав в логово зверя, решил время даром не терять и выведать обо всех членах преступной группировки.
– М-м-м, – недовольно протянул толстый, не желая говорить правду. – Они в очередном отпуске.
– Все?
– Абсолютно. Люблю, знаете ли, делать широкие жесты. Работа – так до умопомрачения, отпуска – так всем сразу. Верно, Никита?
– Чистая правда, – не моргнув глазом соврал маленький. – Однако время идет, – напомнил он. – Не мешало бы начать съемки.
Подметать, как ни крутись, больше нечего было. Тяжелее всего было смотреть на бича, третий час изучавшего немногочисленные закутки двора в поисках недостающих бутылок. Ну не было их здесь! Однако приходилось делать вид, что он, бомж, еще надеется что-то найти. В довершение картины выжатый как лимон любитель здорового образа жизни в зеленом трико медленно волочил ноги, хватаясь одною рукой за стены, а второй удерживая сердце в груди. И все-таки тренировок своих он не оставлял, словно готовясь к Олимпийским играм.
Кулапудов незаметно дал знак «внимание» своей команде и подошел к Утконесовым.
– Огонька не найдется? – спросил он курсантов, делая вид, что совершенно с ними не знаком.
– И мне, если можно, – вставил бомж.
Братья достали сигареты, и все задымили.
– Что-то давно нет Дирола, – выпуская клубы сизого дыма, заметил Венька. – Нехорошо это.
– Думаешь, они его раскусили? – спросил Антон.
– Не исключено.
– Давайте, я сбегаю в школу, Мочилова попрошу, чтобы подмогу прислал, – вызвался Пешкодралов.
– Не время, – отрезал Венька. – Попробуем выйти из положения своими силами.
– Произведем задержание, – догадался Андрей.
– Вот именно. Действуем быстро, слаженно, без шума и пыли. Все поняли?
– Да, – ответило три голоса.
– Задача такая: я захожу первый в подъезд, Антон меня прикрывает сзади, Андрей блокирует выход на крышу, Пешкодралов стоит на стреме. Далее действуем по обстоятельствам. Пленных не брать, раненых пристреливать на месте, не давать им уйти ни при каких обстоятельствах.
Все уяснили?
Посуровевшие курсанты молча кивнули.
– Можно вопрос? – серьезно спросил Пешкодралов.
– Валяй.
– Оружие дадите?
– Бог подаст.
– Понял.
– Отлично. Тогда расходимся по местам.
В мгновение ока двор опустел. Только подозрительный пенсионер, оставаясь на улице, рухнул в самом центре, меж навороченных Утконесовым барханов, лишившись последних сил, запекшимися губами глотнул воздуха, неверной рукой достал из кармана блокнот с ручкой и внес новую запись в него.
В это же время в агентстве разыгрывалась целая драма.
Наснимавши Зубоскалина во всех мыслимых и немыслимых позах, служители муз и творческие натуры стали приставать к модели с совершенно непотребной просьбой.
– Но я не могу, – жалась девица, стыдливо прикрывая декольте обеими руками.
– Как вы не понимаете, это же последнее слово в фотоискусстве, – распалялся толстый, нервничая все больше от глупого упрямства Дирола.
– Обнаженная натура со времен античности не была развратной и не воспринималась непотребно. В рамках великого искусства это нисколько не стыдно. Напротив, вы можете гордиться, что такие титаны благородного занятия, как мы, попросили у вас этакую малость. Детка, слава немыслима без возвышенной анатомии. Уясните это.
Однако несмотря на все усилия служителей муз, юная леди ни в какую не соглашалась на лестное предложение, проявляя, с точки зрения Афанасия Михайловича и Никиты Поликарповича, непростительную глупость.
– Вы лишаете современный мир и грядущие поколения одного из лучших и возвышеннейших шедевров, – увещевал толстый. – Верно я говорю, Никита?
Никита считал, что верно, однако упрямство модели этим не пересиливалось.
– Поймите, милочка, вы от этого только выиграете.
Афанасий Михайлович заметно раздражался и нервничал. Голос его становился громче, слюна возмущения брызгала, оседая на потомственном дворянине, очень терпимо относящемся к этакому поруганию его величественной персоны.
– Нет, дорогая моя, вы у меня сниметесь в первозданном обличье Евы. Пусть мне придется вас силой принудить к позированию.
Бог видит, это только из добрых побуждений, – приближаясь к Саньку, говорил толстый, одновременно закатывая рукава белого, с двумя жирными пятнами пиджака. – Вы меня сами благодарить будете.
Потом, когда осознаете, какое благо я для вас сделал. Сбросьте эту недостойную гибкого стана хламиду. Откройте миру очарование вечной красоты.
С этими словами пухлые, крепкие руки обхватили Дирола за место, в котором предполагалось нахождение талии, и пальцы-сардельки, быстро перебирая ткань, бесстыдно стали поднимать юбку. Санек попробовал вырваться, но не тут-то было. Словно очутившись в крепких тисках, парень не мог просто пошевелить рукой, не говоря уже о полнейшем отсутствии возможности размахнуться и ударить слишком ревностного фотохудожника.
Излюбленный женский прием – удар ногой в пах – опять же не мог сработать, поскольку в такой груде мяса сложно было обнаружить нужный закоулок, в который стоило целиться. Казалось, схватка проиграна, еще не начавшись. Финита ля комедия. Сейчас все покровы падут и на обнаженном теле Зубоскалина преступники обнаружат передатчик. А затем последует мучительная смерть. Эх, Дирол, классным ты был парнем!
Страшный грохот озадачил участников наметившейся трагедии.
Дверь слетела с петель, рухнув на давно не мытый пол, подняв в воздух клубы серой пыли. Она взвилась вверх, застилая глаза и мешая видеть происходящее. Прошли долгие секунды. Пыль стала оседать, открывая за собой грозного Кулапудова, принявшего угрожающую стойку с поднятыми на уровень груди ладонями ребром вперед. Уголок рта его страшно подергивался.
Толстый сразу же выпустил Дирола из своих объятий и стал медленно оседать на пол.
В этот момент с громким криком «Ки-я» через развороченный дверной проем и открытое окно одновременно влетели Утконесовы, не менее угрожающе выставив вперед кулаки.
– Милиция, ни с места, – тоном супермена, освободившего мир от гения-параноика, выкрикнул Венька. – Вы имеете право хранить молчание...
– Да заплатим, заплатим мы за аренду этого здания, – умоляюще-утвердительным голосом простонал Афанасий Михайлович, сложив руки в области сердца, словно клянясь. – Просим, подождите еще немного. Нетерпение ваше меня удивляет. Мы задолжали всего за три года, но дело еще не раскручено. Потерпите хотя бы месяц-два, и тогда мы с лихвой возместим вам все ваши убытки. Слово дворянина. Никита, подтверди.
Никита, покрывшийся густой аристократической бледностью, что-то неопределенно промычал.
– Где похищенные вами сумки? – со всей строгостью приступил к допросу Венька, справедливо предполагая, что раскалывать преступников нужно прямо сейчас, когда они не опомнились от шокового состояния.
– Не надо, начальник, катить на нас телегу и вешать то, что мы не совершали. Фотоаппарат готовы отдать Тараканову, в этом сознаемся. Да и то, мы взяли его во временное пользование, пока не раскрутимся. То, что не предупредили хозяина, так это для его же блага.
Чтобы порадовать потом, когда вернем. А сумки ты нам не шей.
Бледный потомок то ли от режущих слух непотребных, вульгарных слов, то ли просто от перенапряга коротко икнул, закатил глазки к потолку и, издав тонкий свист, свалился в глубокий обморок.
– Кто же крадет сумки? – осведомился Кулапудов.
– Хоть режь меня, начальник, не знаю, – побожился Афанасий Михайлович. – Чистая правда, зуб даю.
– Хорошо, – поверил Венька, – отпустите девушку, и чтоб завтра же вернули аппаратуру ее законному владельцу.
Я к нему зайду и поинтересуюсь, – соврал парень.
– Да кто ее держит, – возмутился толстый, отступая от Санька на два шага. – Сама никак уходить не хотела. Мы ее гнали, гнали. А насчет аппаратика не беспокойтесь. Все будет в ажуре.
Слово Афони – закон.
Санек перебежал к своим и встал рядом, независимо задрав голову, недовольно и обиженно поведя голым плечиком.
– Что ж, тогда нам здесь больше делать нечего, – заметил Кулапудов и не прощаясь вышел, уводя за собой группу захвата и внедренца в преступную малину.
– Мусора вонючие, – прошипело им вослед со злостью и безысходностью.
14
– Должен заметить, Афанасий Михайлович, вы не правы. Омаров готовят у Длинноноговых отменно.
– Вздор. Вздор и блажь. Вам просто нравится Амалия Тихоновна.
А? Признайтесь, голубчик, что это так.
Толстый громко рассмеялся, приведя в колыхание круглый как мячик живот.
Его второй подбородок мелко задрожал в такт ухающим звукам. Уши маленького запунцовели от смущения, и он встрепенулся, как петух.
– Афанасий Михайлович, порою вы бываете просто несносны. Ваши манеры оставляют желать лучшего.
– Но ведь это так, Никита. Признайся, что я прав, каналья ты этакая.
Никита Поликарпович обиженно дернул козлиной бородкой.
– Ты хам, Афанасий, – визгливо вскрикнул он. – Мужлан, как все беспородные интеллигентишки, пытающиеся втереться в общество родовитых дворян.
– Что-о? – взревел возмущенный бас, эхом прокатившийся по пустому подъезду. – Оскорблений не потерплю!
Толстый остановился на середине лестницы, перекрыв проход своему товарищу.
Козлобородый встрепенулся и высоко вздернул породистую головку.
– Твои грязные намеки по поводу меня и честнейшей Амалии Тихоновны непростительны. И я не побоюсь этого сказать, несмотря на твое физическое превосходство. Безродные всегда отличались силою, но вот умом...
– Придется тебе, Никита, взять свои слова обратно, – угрожающе надвинулся на маленького Афанасий Михайлович.
– Ни-за-что!
– Возьми, Никита, не доводи до греха.
– Ни-за... Караул! Убивают, граждане!
– Возь-мешь.
– Спасайте меня, пока не поздно!
Санек резко дернулся, движимый благородным порывом, но вовремя остановился.
Уловка. Какая хитрая уловка, рассчитанная на то, чтобы выманить его из засады. Коварны дурковеды, чтоб их статья покарала. Однако Дирол еще хитрее. Не заставите его раньше времени высунуть нос. Дудки. Парень вжался в стенку, стараясь слиться с нею, и стал ожидать окончания разыгравшегося спектакля.
Оно не заставило себя ждать. Несколько секунд спустя курсант услышал, как легкое тело мячиком покатилось по частым ступенькам, издавая охающие и стонущие звуки. Компактная фигурка, достаточно быстро добравшись до нижнего этажа, гулко стукнулась о пыльную стену, развернулась и закатилась под лестницу, притормозив о зубоскалинские ноги, нервно шевельнувшиеся и отступившие.
– Мыши! – взвизгнул Никита Поликарпович. – Афанасий, ты должен меня спасти от мышей.
Гордый представитель древнейшего дворянского рода, тот, в чьих жилах течет голубая кровь десятков поколений, сжался в неприметный комочек, закрыв голову руками, и, не переставая, визгливо верещал:
– Афанасий, убей ее!
Тяжелые, бухающие звуки спешащих шагов, перепрыгивавших через ступеньки, донеслись до слуха Зубоскалина, и пришла пора Саньку съежиться. Как он хотел сейчас оказаться и в самом деле неприметной мышью, попасть в которую гораздо труднее, чем в высокого курсанта. Толстый ведь разбираться долго не будет. Стукнет со всей дури, а потом только определит, кого он убил.
– Где эта каналья? – угрожающе поведя кулаком, проревел толстый.
Санек в мыслях простился с жизнью, родными, знакомыми. Да, черт побери, и с полковником Подтяжкиным тоже! Тяжелая рука вцепилась в горло и приподняла Зубоскалина на полметра от пола.
– Однако для мыши крупновата, – озадаченно произнес Афанасий Михайлович.
– Вы правы, – синея, прохрипел Дирол. Продолжать скрываться смысла больше не было. Все равно рассекречен.
Толстый осторожно вынес парня из-под лестницы на свет и просиял улыбкой, узнав пойманную жертву.
– Ах какая мышка угодила в нашу мышеловку, – самым располагающим голосом, словно и не было только что ужасной ссоры, произнес он.
– А-а, кх... гр... пых... – попытался что-то сказать Санек, однако с перекрытым кислородом слова не получались.
– Афанасий, медведь ты этакий, поставь даму на пол, – успокоившимся голосом произнес козлобородый. Он успел подняться, одернуть костюм и принять более подобающую для дворянина позу, чем была у него только что.
– Дико извиняюсь, эмоции – моя слабость, – ничуть не смущаясь, пророкотал толстый, бережно опустив Дирола на грешную землю.
Санек судорожно сглотнул и проверил рукой горло. Все ли цело?
– Как замечательно, что вы пришли, – гостеприимно распахнув руки, расплылся в улыбке Афанасий. Парень на всякий случай отшатнулся, опасаясь порывистых крепких объятий. – Однако как рано вы. Любите с рассветом вставать? Премило. А я вот только что проснулся. И сразу на работу. Бизнес прежде всего.
– Афанасий Михайлович, вы сами назначили накануне на два. А сейчас начало четвертого, – перейдя на обычную свою сдержанную интеллигентность и снова начав называть приятеля на «вы», напомнил тип с козлиной бородкой.
– Разве? – изумился толстый и громко рассмеялся. – Совершенно позабыл.
Вдруг бурное его веселье мгновенно слетело с лица, и разочарованность отобразилась во всей огромной фигуре.
– Скажите на милость, куда вы дели свои премилые кудряшки?
– Э-э...
– Хотя так даже пикантнее. Совершенно нестандартно, и никакой банальности. Ах, девочка, мы изумим весь мир, заставив Диора рвать волосы на себе от зависти, а Карден будет молить нас, чтобы мы предоставили ваши фотографии для рекламы его деятельности.
Афанасий Михайлович широко и неопределенно взмахнул рукой, видимо что-то этим жестом пытаясь сказать, но затормозил движение на половине, безвольно уронив широкую ладонь.
– Да-а, – протянул он и цокнул языком, удовлетворясь мыслями, одному ему известными. – Однако пройдемте в мастерскую, – встрепенувшись, пригласил он.
Этого Санек боялся более всего. В замкнутом пространстве убежать в случае опасности было бы труднее, однако выбирать не приходилось, дабы не вызвать подозрений у преступного элемента. Дирол робко согласился и обреченно стал подниматься по видавшей виды лестнице.
Внутреннее убранство агентства мало чем отличалось от обшарпанного подъезда. Разве что, помимо пыли и пауков, в офисе, состоящем из единственной комнаты, находился старенький фотоаппарат на треноге, видимо переходивший по наследству из поколения в поколение как фамильная ценность.
– Ах, мадам, – мечтательно-поэтично, нараспев произнес толстый, – эта аппаратура заткнет за пояс любой суперчувствительный современный образец. Новая мода заставляет нас обращаться к старине.
Стиль ретро сейчас на пике своей славы. Знали бы вы, сколько денег нам пришлось отдать за нашего трехногого друга.
Решив, что шутка удалась, Афанасий Михайлович от души рассмеялся, отчего стекла в единственном окне тонко зазвенели.
– А где остальные модели? – осторожно спросил Дирол. Курсант, попав в логово зверя, решил время даром не терять и выведать обо всех членах преступной группировки.
– М-м-м, – недовольно протянул толстый, не желая говорить правду. – Они в очередном отпуске.
– Все?
– Абсолютно. Люблю, знаете ли, делать широкие жесты. Работа – так до умопомрачения, отпуска – так всем сразу. Верно, Никита?
– Чистая правда, – не моргнув глазом соврал маленький. – Однако время идет, – напомнил он. – Не мешало бы начать съемки.
* * *
В конце шестого часа у следивших за агентством курсантов и пятого, неизвестного, появились серьезные проблемы. Узкий, и без того раздолбанный асфальт к этому времени стал походить на барханы великой пустыни Сахара. Не осталось ни одного сантиметра, который можно было бы разворотить отбойным молотком. Мрачный дворник, вылизавший двор до головокружительной чистоты, разве что не помыл его с порошком.Подметать, как ни крутись, больше нечего было. Тяжелее всего было смотреть на бича, третий час изучавшего немногочисленные закутки двора в поисках недостающих бутылок. Ну не было их здесь! Однако приходилось делать вид, что он, бомж, еще надеется что-то найти. В довершение картины выжатый как лимон любитель здорового образа жизни в зеленом трико медленно волочил ноги, хватаясь одною рукой за стены, а второй удерживая сердце в груди. И все-таки тренировок своих он не оставлял, словно готовясь к Олимпийским играм.
Кулапудов незаметно дал знак «внимание» своей команде и подошел к Утконесовым.
– Огонька не найдется? – спросил он курсантов, делая вид, что совершенно с ними не знаком.
– И мне, если можно, – вставил бомж.
Братья достали сигареты, и все задымили.
– Что-то давно нет Дирола, – выпуская клубы сизого дыма, заметил Венька. – Нехорошо это.
– Думаешь, они его раскусили? – спросил Антон.
– Не исключено.
– Давайте, я сбегаю в школу, Мочилова попрошу, чтобы подмогу прислал, – вызвался Пешкодралов.
– Не время, – отрезал Венька. – Попробуем выйти из положения своими силами.
– Произведем задержание, – догадался Андрей.
– Вот именно. Действуем быстро, слаженно, без шума и пыли. Все поняли?
– Да, – ответило три голоса.
– Задача такая: я захожу первый в подъезд, Антон меня прикрывает сзади, Андрей блокирует выход на крышу, Пешкодралов стоит на стреме. Далее действуем по обстоятельствам. Пленных не брать, раненых пристреливать на месте, не давать им уйти ни при каких обстоятельствах.
Все уяснили?
Посуровевшие курсанты молча кивнули.
– Можно вопрос? – серьезно спросил Пешкодралов.
– Валяй.
– Оружие дадите?
– Бог подаст.
– Понял.
– Отлично. Тогда расходимся по местам.
В мгновение ока двор опустел. Только подозрительный пенсионер, оставаясь на улице, рухнул в самом центре, меж навороченных Утконесовым барханов, лишившись последних сил, запекшимися губами глотнул воздуха, неверной рукой достал из кармана блокнот с ручкой и внес новую запись в него.
В это же время в агентстве разыгрывалась целая драма.
Наснимавши Зубоскалина во всех мыслимых и немыслимых позах, служители муз и творческие натуры стали приставать к модели с совершенно непотребной просьбой.
– Но я не могу, – жалась девица, стыдливо прикрывая декольте обеими руками.
– Как вы не понимаете, это же последнее слово в фотоискусстве, – распалялся толстый, нервничая все больше от глупого упрямства Дирола.
– Обнаженная натура со времен античности не была развратной и не воспринималась непотребно. В рамках великого искусства это нисколько не стыдно. Напротив, вы можете гордиться, что такие титаны благородного занятия, как мы, попросили у вас этакую малость. Детка, слава немыслима без возвышенной анатомии. Уясните это.
Однако несмотря на все усилия служителей муз, юная леди ни в какую не соглашалась на лестное предложение, проявляя, с точки зрения Афанасия Михайловича и Никиты Поликарповича, непростительную глупость.
– Вы лишаете современный мир и грядущие поколения одного из лучших и возвышеннейших шедевров, – увещевал толстый. – Верно я говорю, Никита?
Никита считал, что верно, однако упрямство модели этим не пересиливалось.
– Поймите, милочка, вы от этого только выиграете.
Афанасий Михайлович заметно раздражался и нервничал. Голос его становился громче, слюна возмущения брызгала, оседая на потомственном дворянине, очень терпимо относящемся к этакому поруганию его величественной персоны.
– Нет, дорогая моя, вы у меня сниметесь в первозданном обличье Евы. Пусть мне придется вас силой принудить к позированию.
Бог видит, это только из добрых побуждений, – приближаясь к Саньку, говорил толстый, одновременно закатывая рукава белого, с двумя жирными пятнами пиджака. – Вы меня сами благодарить будете.
Потом, когда осознаете, какое благо я для вас сделал. Сбросьте эту недостойную гибкого стана хламиду. Откройте миру очарование вечной красоты.
С этими словами пухлые, крепкие руки обхватили Дирола за место, в котором предполагалось нахождение талии, и пальцы-сардельки, быстро перебирая ткань, бесстыдно стали поднимать юбку. Санек попробовал вырваться, но не тут-то было. Словно очутившись в крепких тисках, парень не мог просто пошевелить рукой, не говоря уже о полнейшем отсутствии возможности размахнуться и ударить слишком ревностного фотохудожника.
Излюбленный женский прием – удар ногой в пах – опять же не мог сработать, поскольку в такой груде мяса сложно было обнаружить нужный закоулок, в который стоило целиться. Казалось, схватка проиграна, еще не начавшись. Финита ля комедия. Сейчас все покровы падут и на обнаженном теле Зубоскалина преступники обнаружат передатчик. А затем последует мучительная смерть. Эх, Дирол, классным ты был парнем!
Страшный грохот озадачил участников наметившейся трагедии.
Дверь слетела с петель, рухнув на давно не мытый пол, подняв в воздух клубы серой пыли. Она взвилась вверх, застилая глаза и мешая видеть происходящее. Прошли долгие секунды. Пыль стала оседать, открывая за собой грозного Кулапудова, принявшего угрожающую стойку с поднятыми на уровень груди ладонями ребром вперед. Уголок рта его страшно подергивался.
Толстый сразу же выпустил Дирола из своих объятий и стал медленно оседать на пол.
В этот момент с громким криком «Ки-я» через развороченный дверной проем и открытое окно одновременно влетели Утконесовы, не менее угрожающе выставив вперед кулаки.
– Милиция, ни с места, – тоном супермена, освободившего мир от гения-параноика, выкрикнул Венька. – Вы имеете право хранить молчание...
– Да заплатим, заплатим мы за аренду этого здания, – умоляюще-утвердительным голосом простонал Афанасий Михайлович, сложив руки в области сердца, словно клянясь. – Просим, подождите еще немного. Нетерпение ваше меня удивляет. Мы задолжали всего за три года, но дело еще не раскручено. Потерпите хотя бы месяц-два, и тогда мы с лихвой возместим вам все ваши убытки. Слово дворянина. Никита, подтверди.
Никита, покрывшийся густой аристократической бледностью, что-то неопределенно промычал.
– Где похищенные вами сумки? – со всей строгостью приступил к допросу Венька, справедливо предполагая, что раскалывать преступников нужно прямо сейчас, когда они не опомнились от шокового состояния.
– Не надо, начальник, катить на нас телегу и вешать то, что мы не совершали. Фотоаппарат готовы отдать Тараканову, в этом сознаемся. Да и то, мы взяли его во временное пользование, пока не раскрутимся. То, что не предупредили хозяина, так это для его же блага.
Чтобы порадовать потом, когда вернем. А сумки ты нам не шей.
Бледный потомок то ли от режущих слух непотребных, вульгарных слов, то ли просто от перенапряга коротко икнул, закатил глазки к потолку и, издав тонкий свист, свалился в глубокий обморок.
– Кто же крадет сумки? – осведомился Кулапудов.
– Хоть режь меня, начальник, не знаю, – побожился Афанасий Михайлович. – Чистая правда, зуб даю.
– Хорошо, – поверил Венька, – отпустите девушку, и чтоб завтра же вернули аппаратуру ее законному владельцу.
Я к нему зайду и поинтересуюсь, – соврал парень.
– Да кто ее держит, – возмутился толстый, отступая от Санька на два шага. – Сама никак уходить не хотела. Мы ее гнали, гнали. А насчет аппаратика не беспокойтесь. Все будет в ажуре.
Слово Афони – закон.
Санек перебежал к своим и встал рядом, независимо задрав голову, недовольно и обиженно поведя голым плечиком.
– Что ж, тогда нам здесь больше делать нечего, – заметил Кулапудов и не прощаясь вышел, уводя за собой группу захвата и внедренца в преступную малину.
– Мусора вонючие, – прошипело им вослед со злостью и безысходностью.
* * *
Совсем недавно казавшиеся незнакомыми дворник, работники дорожного строительства и бомж с яркой лысой девушкой вышли из двора, возбужденно о чем-то беседуя и споря. Их фигуры проводил крайне недоброжелательный взгляд из окна. Двор вновь стал привычно пустынным, оживляемым только пернатыми горожанами: голубями, воробьями и вздорной галкой. Да еще одним гражданином, слившимся с зеленым газоном. Гражданин с трудом поднялся, отряхнул видавшую виды одежду и, придерживаясь за бок, прихрамывая, покинул двор.
14
Вопреки ожиданиям пикетчиков забастовка затянулась. Глеб Ефимович и Володя наивно предполагали, что стоит им только припугнуть медиков скандалом всероссийского масштаба, как сразу все подсуетятся, назначат без очереди различные анализы и будут рады сдувать с них пылинки.
Не тут-то было. Странное спокойствие не покидало врачей и другой медперсонал больницы второй день подряд. Каждое утро, приходя на работу, доктора вежливо здоровались с пикетчиками, интересовались их здоровьем, сетовали на погоду, довольно холодную для того, чтобы сидеть на каменных ступенях, и с чистой совестью проходили в кабинеты. Вечером они опять же останавливались поболтать с новыми людьми в старом заведении. Вновь шли расспросы о здоровье, что объяснялось профессиональным интересом, выражения соболезнования, зависть по поводу того, что капитану посчастливилось отдохнуть от своей благоверной. Не то что им, врачам. Медики вежливо говорили «до свидания», спрашивая, увидят ли они капитана с лейтенантом назавтра, и очень радовались, узнавая, что увидят. Им повышало настроение не только общение с интересными людьми, но и взлетевшая вверх популярность лечебного заведения, в которое теперь шли поправить свое здоровье все кому не лень, лишь бы посмотреть на двух чудаков, приковавших себя к колонне. Зарплаты от этого у медиков резко возросли.
Утром же третьего дня с момента возникновения пикета один окулист, крайне довольный Мочиловым и Смурным, совершенно бесплатно вручил им газету «Зюзюкинская весть» с любопытной заметкой.
В ней рассказывалось о том, что наконец-то в скромном городе Зюзюкинске произошло знаменательное событие, а именно – возникновение у стен городской клинической больницы возмущенных современным беспределом в области здравоохранения забастовщиков. Якобы по весьма точным и проверенным данным, эти граждане выдвигают требования о всеобщем бесплатном лечении, подобном тому, что было во времена недавнего социализма, то есть весьма посредственном, но одинаковом для всех. По одной из версий пикетчики сами больны тяжелым психическим заболеванием, недавно сбежали из клиники для умалишенных, расположенной на окраине славного города Зюзюкинска, ночевать им негде, поэтому они и решили остановиться на несколько дней около стен лечебного заведения, славного своими скульптурными композициями.
– Это кто еще психически больной! – возмутился Володя, с пылом неопытной юности восприняв нелицеприятное известие.
Мочилов же промолчал. Он понимал, что этим дело не закончится.
И действительно, буквально через полчаса объявившие забастовку почувствовали, что такое слава и популярность. Толпы зевак хлынули в сторону обделенной некогда вниманием больницы, стекаясь сюда со всех концов города. Переполненный общественный транспорт не мог обслужить всех желающих посмотреть на умалишенных, сбежавших из желтого дома. Автобусы изменили маршруты и ходили теперь до больницы номер один без остановок. Люди отпрашивались или попросту сбегали с работы. Пенсионеры бросили все свои ежедневные неотложные дела, разместившись напротив пикетчиков с узелочками, которые сытно попахивали салом, картошкой в мундире и куриными яйцами, сваренными вкрутую. Это говорило о том, что скоро старички и старушки уходить от бесплатного зрелища не собирались, безответственно оставив без очередей все социальные службы города. Шумная ватага ребятни, как всегда, быстрее взрослых успевшей сдружиться, играла под самым носом у Мочилова с Володей. Самые смелые из них, набравшись храбрости, подбегали и дергали Глеба Ефимовича за ус, вызывая тем самым бурный восторг у несовершеннолетних зрителей.
– Петрович, как думаешь, до лета просидят? – вели умные разговоры старики.
– А то. Видишь, в форме. Военные, стал быть. Военные, они крепкие, их тому учат.
– И до осени просидят?
– Не-е, эт вряд ли. Без зарплаты так долго не протянут. Люди все ж таки. Человеки.
Непрекращающийся шум и гам с самого утра стоял у стен больницы, вызывая у пикетчиков головные боли. К тому же чувство голода, возобновившееся еще засветло, разъедало и без того измученные нерегулярным питанием желудки. Однако в сложившихся обстоятельствах покинуть место забастовки не было никакой возможности. Приходилось терпеть и ждать.
После двенадцати внезапно распогодившаяся весна стала припекать совсем уже теплым солнышком. Зрителей разморило. Кое-кто отлучался на обед, самые стойкие расстелили прямо на газонах одеялки и, присев на них, устроили импровизированные пикники. Потянуло соблазнительным запахом лука, чеснока и квашеной капусты. Все пространство наполнилось дружным чавканьем, чмоканьем и покрякиванием от сытого удовольствия.
– Может, и этих покормить? – предположила сердобольная старушка, уплетающая за обе щеки булку, густо смазанную клубничным вареньем.
– Сдурела баба, – сразу же возразили ей. – У них же голодовка. Понимать надо. Все дело хочешь испортить.
– Да я так, подумала только.
– Подумала она. Вот из-за таких думающих народные восстания и проваливаются.
Короткий диалог прекратился, и вновь стало слышно только синхронное жевание.
Капитан, чтобы не поддаться соблазну, отвернулся от массы, называемой электоратом, и тоскливо взглянул на Смурного. Лейтенант, вытаращив глаза в безмолвном ужасе, с отрешенностью зомби взирал на пир во время чумы. Из безвольно открытого его рта веревкой свисала и методично капала обильная слюна. Подбородок мелко дрожал, а нездоровый блеск покрасневших белков заставлял сомневаться в психической нормальности Владимира Эммануиловича.
Мочилов тихонько толкнул локтем своего товарища. Лейтенант упал, но признаков жизни не подал.
– Эй, – потребушил его плечо Глеб Ефимович. – Эй! – громче крикнул он. – Очнись.
Встряска помогла Володе прийти в себя. Он глупо проморгался, осмысленно посмотрел на капитана и, хлюпнув носом, зарыдал.
– Не могу я больше, Глеб Ефимович, – глотая слезы, фальцетом завыл он. – Хоть режьте меня, а не могу-у-у.
– Мальчишка совсем, – с покровительственной любовью заметил Мочилов. – А парень что надо, с характером. Толк будет.
Затем он положил безвольную голову лейтенанта к себе на колени, погладил ее задубелой, не привыкшей раздавать ласки рукой. Помолчали.
– Ладно, – отрезал какие-то свои, только ему известные, мысли капитан. – Прекращаем это дело. Все равно от него толку мало. Идем.
– Куда? – подняв заплаканное лицо, с надеждой спросил Володя.
– Ко мне домой. Угощать буду.
Не веря своим ушам, Смурной робко улыбнулся. Нормальный, сытный обед казался ему чем-то из области фантастики. Словно с ним уже такого никогда не должно было бы быть.
Измученные голодом, холодом и огромной популярностью, пикетчики поднялись на дрогнувшие от слабости и долгого сидения ноги и покинули изумленную, возмутившуюся кратковременностью впечатляющего события публику. Они оставляли победу в этом нелегком сражении за болезнью и врачами, отступали на исходные позиции, но не сдавались. Оба преподавателя знали – решающая схватка еще впереди. И в ней они стоять будут насмерть.
Это уже через два дня, а у них пока на дурковедов ничего нет. И какие же после этого из них следователи? Да никакие!
Грустные мысли роились в склоненных к земле головах. Скоро уже стемнеет, а преступник, интересующий группу курсантов, до сих пор промышлял только днем. Значит, после заката они при всем желании его не поймают.
От сознания безысходности никто из товарищей даже не подумал о том, чтобы рассредоточиться, на манер незнакомых друг другу автономных граждан, чего они придерживались всю последнюю неделю. Ребята, выйдя из двора, в котором находилось так называемое модельное агентство, так и держались вместе, прокладывая путь к школе.
– А я сегодня ни одной бутылки не собрал, – попробовал завести разговор Пешкодралов, но ему никто не ответил, и парень замолчал.
Шли молча, не глядя друг на друга, потому что знали, что встретят во взгляде каждого из них пустоту и отчаяние. Дело медленно, но верно проваливалось, переходя в разряд нераскрываемых.
Курсанты свернули на Пролетарскую. Здесь они два дня подряд старались выследить коварного преступника. Вон, справа, да и слева немного, измученный Утконесовыми асфальт на пешеходной части. И сейчас через образовавшиеся рытвины спортивно прыгают многочисленные прохожие.
Некоторые из них оступаются, поражая остальных богатством и многообразием российской лексики. Ребята без вдохновения посмотрели на развороченный тротуар и пошли вдоль дороги.
Мимо проносились машины. Иномарки выкатывали из-за спины с порядочной скоростью и исчезали где-то у горизонта во мгновение ока. Старенькие отечественные автомобили не спеша и степенно проползали мимо, словно попутно любуясь красотами вечереющего города, без суеты притормаживали на перекрестках, а потом долго и со знанием дела заводились. Размереннее их преодолевал расстояние разве что одинокий велосипедист, меланхолично покручивавший педали. Он с трудом обогнал пятерых курсантов и потом долго еще маячил впереди, прежде чем скрыться за поворотом.
Не тут-то было. Странное спокойствие не покидало врачей и другой медперсонал больницы второй день подряд. Каждое утро, приходя на работу, доктора вежливо здоровались с пикетчиками, интересовались их здоровьем, сетовали на погоду, довольно холодную для того, чтобы сидеть на каменных ступенях, и с чистой совестью проходили в кабинеты. Вечером они опять же останавливались поболтать с новыми людьми в старом заведении. Вновь шли расспросы о здоровье, что объяснялось профессиональным интересом, выражения соболезнования, зависть по поводу того, что капитану посчастливилось отдохнуть от своей благоверной. Не то что им, врачам. Медики вежливо говорили «до свидания», спрашивая, увидят ли они капитана с лейтенантом назавтра, и очень радовались, узнавая, что увидят. Им повышало настроение не только общение с интересными людьми, но и взлетевшая вверх популярность лечебного заведения, в которое теперь шли поправить свое здоровье все кому не лень, лишь бы посмотреть на двух чудаков, приковавших себя к колонне. Зарплаты от этого у медиков резко возросли.
Утром же третьего дня с момента возникновения пикета один окулист, крайне довольный Мочиловым и Смурным, совершенно бесплатно вручил им газету «Зюзюкинская весть» с любопытной заметкой.
В ней рассказывалось о том, что наконец-то в скромном городе Зюзюкинске произошло знаменательное событие, а именно – возникновение у стен городской клинической больницы возмущенных современным беспределом в области здравоохранения забастовщиков. Якобы по весьма точным и проверенным данным, эти граждане выдвигают требования о всеобщем бесплатном лечении, подобном тому, что было во времена недавнего социализма, то есть весьма посредственном, но одинаковом для всех. По одной из версий пикетчики сами больны тяжелым психическим заболеванием, недавно сбежали из клиники для умалишенных, расположенной на окраине славного города Зюзюкинска, ночевать им негде, поэтому они и решили остановиться на несколько дней около стен лечебного заведения, славного своими скульптурными композициями.
– Это кто еще психически больной! – возмутился Володя, с пылом неопытной юности восприняв нелицеприятное известие.
Мочилов же промолчал. Он понимал, что этим дело не закончится.
И действительно, буквально через полчаса объявившие забастовку почувствовали, что такое слава и популярность. Толпы зевак хлынули в сторону обделенной некогда вниманием больницы, стекаясь сюда со всех концов города. Переполненный общественный транспорт не мог обслужить всех желающих посмотреть на умалишенных, сбежавших из желтого дома. Автобусы изменили маршруты и ходили теперь до больницы номер один без остановок. Люди отпрашивались или попросту сбегали с работы. Пенсионеры бросили все свои ежедневные неотложные дела, разместившись напротив пикетчиков с узелочками, которые сытно попахивали салом, картошкой в мундире и куриными яйцами, сваренными вкрутую. Это говорило о том, что скоро старички и старушки уходить от бесплатного зрелища не собирались, безответственно оставив без очередей все социальные службы города. Шумная ватага ребятни, как всегда, быстрее взрослых успевшей сдружиться, играла под самым носом у Мочилова с Володей. Самые смелые из них, набравшись храбрости, подбегали и дергали Глеба Ефимовича за ус, вызывая тем самым бурный восторг у несовершеннолетних зрителей.
– Петрович, как думаешь, до лета просидят? – вели умные разговоры старики.
– А то. Видишь, в форме. Военные, стал быть. Военные, они крепкие, их тому учат.
– И до осени просидят?
– Не-е, эт вряд ли. Без зарплаты так долго не протянут. Люди все ж таки. Человеки.
Непрекращающийся шум и гам с самого утра стоял у стен больницы, вызывая у пикетчиков головные боли. К тому же чувство голода, возобновившееся еще засветло, разъедало и без того измученные нерегулярным питанием желудки. Однако в сложившихся обстоятельствах покинуть место забастовки не было никакой возможности. Приходилось терпеть и ждать.
После двенадцати внезапно распогодившаяся весна стала припекать совсем уже теплым солнышком. Зрителей разморило. Кое-кто отлучался на обед, самые стойкие расстелили прямо на газонах одеялки и, присев на них, устроили импровизированные пикники. Потянуло соблазнительным запахом лука, чеснока и квашеной капусты. Все пространство наполнилось дружным чавканьем, чмоканьем и покрякиванием от сытого удовольствия.
– Может, и этих покормить? – предположила сердобольная старушка, уплетающая за обе щеки булку, густо смазанную клубничным вареньем.
– Сдурела баба, – сразу же возразили ей. – У них же голодовка. Понимать надо. Все дело хочешь испортить.
– Да я так, подумала только.
– Подумала она. Вот из-за таких думающих народные восстания и проваливаются.
Короткий диалог прекратился, и вновь стало слышно только синхронное жевание.
Капитан, чтобы не поддаться соблазну, отвернулся от массы, называемой электоратом, и тоскливо взглянул на Смурного. Лейтенант, вытаращив глаза в безмолвном ужасе, с отрешенностью зомби взирал на пир во время чумы. Из безвольно открытого его рта веревкой свисала и методично капала обильная слюна. Подбородок мелко дрожал, а нездоровый блеск покрасневших белков заставлял сомневаться в психической нормальности Владимира Эммануиловича.
Мочилов тихонько толкнул локтем своего товарища. Лейтенант упал, но признаков жизни не подал.
– Эй, – потребушил его плечо Глеб Ефимович. – Эй! – громче крикнул он. – Очнись.
Встряска помогла Володе прийти в себя. Он глупо проморгался, осмысленно посмотрел на капитана и, хлюпнув носом, зарыдал.
– Не могу я больше, Глеб Ефимович, – глотая слезы, фальцетом завыл он. – Хоть режьте меня, а не могу-у-у.
– Мальчишка совсем, – с покровительственной любовью заметил Мочилов. – А парень что надо, с характером. Толк будет.
Затем он положил безвольную голову лейтенанта к себе на колени, погладил ее задубелой, не привыкшей раздавать ласки рукой. Помолчали.
– Ладно, – отрезал какие-то свои, только ему известные, мысли капитан. – Прекращаем это дело. Все равно от него толку мало. Идем.
– Куда? – подняв заплаканное лицо, с надеждой спросил Володя.
– Ко мне домой. Угощать буду.
Не веря своим ушам, Смурной робко улыбнулся. Нормальный, сытный обед казался ему чем-то из области фантастики. Словно с ним уже такого никогда не должно было бы быть.
Измученные голодом, холодом и огромной популярностью, пикетчики поднялись на дрогнувшие от слабости и долгого сидения ноги и покинули изумленную, возмутившуюся кратковременностью впечатляющего события публику. Они оставляли победу в этом нелегком сражении за болезнью и врачами, отступали на исходные позиции, но не сдавались. Оба преподавателя знали – решающая схватка еще впереди. И в ней они стоять будут насмерть.
* * *
Удрученные курсанты шествовали по улицам города, не спеша возвращаясь к стенам родного общежития. Не оставалось сомнений в том, что они пошли по ложному следу, потеряв на этом целый день. А Мочилов, между прочим, будет от них ждать отчета о проделанной работе к концу недели.Это уже через два дня, а у них пока на дурковедов ничего нет. И какие же после этого из них следователи? Да никакие!
Грустные мысли роились в склоненных к земле головах. Скоро уже стемнеет, а преступник, интересующий группу курсантов, до сих пор промышлял только днем. Значит, после заката они при всем желании его не поймают.
От сознания безысходности никто из товарищей даже не подумал о том, чтобы рассредоточиться, на манер незнакомых друг другу автономных граждан, чего они придерживались всю последнюю неделю. Ребята, выйдя из двора, в котором находилось так называемое модельное агентство, так и держались вместе, прокладывая путь к школе.
– А я сегодня ни одной бутылки не собрал, – попробовал завести разговор Пешкодралов, но ему никто не ответил, и парень замолчал.
Шли молча, не глядя друг на друга, потому что знали, что встретят во взгляде каждого из них пустоту и отчаяние. Дело медленно, но верно проваливалось, переходя в разряд нераскрываемых.
Курсанты свернули на Пролетарскую. Здесь они два дня подряд старались выследить коварного преступника. Вон, справа, да и слева немного, измученный Утконесовыми асфальт на пешеходной части. И сейчас через образовавшиеся рытвины спортивно прыгают многочисленные прохожие.
Некоторые из них оступаются, поражая остальных богатством и многообразием российской лексики. Ребята без вдохновения посмотрели на развороченный тротуар и пошли вдоль дороги.
Мимо проносились машины. Иномарки выкатывали из-за спины с порядочной скоростью и исчезали где-то у горизонта во мгновение ока. Старенькие отечественные автомобили не спеша и степенно проползали мимо, словно попутно любуясь красотами вечереющего города, без суеты притормаживали на перекрестках, а потом долго и со знанием дела заводились. Размереннее их преодолевал расстояние разве что одинокий велосипедист, меланхолично покручивавший педали. Он с трудом обогнал пятерых курсантов и потом долго еще маячил впереди, прежде чем скрыться за поворотом.