Страница:
Наконец, помахав руками, чем он выражал свои собственные охи и ахи, глядя на сверкающий желтый кружочек в руках Витька, он сделал невидимое движение, и монета перешла в его маленькие крючковатые пальцы. Мужичок снял с носа навороченные солнцезащитные очки, и солдаты увидели, что у скупщика только один глаз настоящий, а второй представляет из себя сплошное бельмо. Поглядев на монетку, мужичок неожиданно сунул ее к себе в карман.
Простаков был в ярости. Он сорвал наглеца с его стульчика и уже хотел было тряхнуть хорошенько, но тут мужик запищал:
– Не троньте инвалида! – и постучал по одной из ног. Раздался глухой звук, обозначавший, что под штаниной у него находится протез. – Никуда я от вас не убегу.
Сложив стульчик, подобрав картонку, мужичок поковылял в только одному ему известном направлении. Вскоре солдаты спустились в небольшой подвальчик, где стоял стол, а в углу лежали скребки и метлы.
– Я тут дворник на рынке. Что мне платят? Ничего не платят! – кудахтал мужик. Трое смотрели на него напряженно. – Да вы не волнуйтесь, ребята, – он выложил монетку на стол. Включил лампу и стал крутить под ней найденный экземпляр.
Одноглазый мужичонка, так его растак, глядел на монету в течение минут двух, при этом он вздыхал и охал, не обращая внимания на натужные вопросы Валетова.
– Сколько? Ну, сколько? – вился вокруг него мелкий до тех пор, пока Простаков не прищемил ему хвост.
– Стойте, успокойтесь, – бормотал мужик. – Сейчас я вам все скажу. Сейчас я назову цену. Я дам вам за эту монету, – он задумался, – пятьдесят рублей. Это большие деньги для такой мелочи.
Резинкин помрачнел, а Простаков выхватил с пояса штык-нож и воткнул его аккуратно между ладонями мужика. Острие лезвия вошло в миллиметре от монеты. Одноглазый в испуге отдернул руки и одним-единственным зрачком, расширившимся от ужаса до огромных размеров, глядел на здоровяка, который едва не оттяпал ему еще и пальцы.
Простаков улыбался.
– Извини, – пробормотал он, забирая денежку. – Я забыл, что для пальцев протезов-то не делают, может быть, я был бы повежливее. На, – Простаков отдал монету Резинкину, – останется тебе как сувенир. Будем мы тут из-за пятидесяти рублей бодягу разводить.
Солдаты пошли обратно. Валетов на прощанье показал этому то ли дворнику, то ли бомжу, то ли непонятно кому средний палец на руке и последовал за остальными.
– Стойте! – взмолился дворник. – Дам сто рублей! – но его никто не слушал. – Дам двести!
Первым остановился Валетов, которому хотелось пива и было наплевать на монету. Но Простаков упрямо поднимался из подвала наверх.
– Триста!
Резинкин начал оказывать сопротивление, но Леха его вовремя схватил за ремень и тянул все выше и выше.
– Четыреста!
Остановившись около двери, Леха повернулся и, прищурившись, взглянул на мужичка:
– Две тысячи. Иначе эту монету ты никогда не увидишь.
Мужичонка, вскочивший было со стула, вновь плюхнулся на него и забился в истерике:
– Но у меня нет таких денег!
– Значит, эта монета стоит как минимум в два раза больше, если ты согласен ее купить за две, – тут же начал отрабатывать собственное образование Валетов. – Ведь ты не дурак и сам хочешь остаться с прибылью. Поэтому и собрался, и пошел с рынка, а не стал там с нами разговаривать. День удался, да, мужик? – улыбался Валетов, снова спускаясь по ступенькам вниз.
– У меня нет двух тысяч! – жался скупщик. – Мне надо время.
– А сколько у тебя есть? – спросил практичный Леха, прикидывая, что, если мужик сейчас даст полторы, это уже неплохо. Правда, согласится ли с этим хозяин монеты... Но, скорее всего, согласится. Иначе проведет неспокойную ночь. А никто не любит Простакова – он ведь может так достать товарища, что впоследствии только от его разговоров о неправильном поведении становится дурно и болит голова. Нет, он руками не трогает, просто никуда не отпускает тебя из комнаты в течение трех часов и посреди ночи долдонит о том, что товарищ боец повел себя неверно и должен был вести себя иначе – так, как надо Леше Простакову.
Закатив за веко свой единственный глаз и оставшись на мгновение практически слепым, старик поднялся, вернул глаз в нормальное положение и подошел к кубышке, из которой вытряс все имеющиеся у него деньги.
– Вот, тысяча шестьсот пятьдесят рублей. Если не хотите ждать два часа, можете забрать вот эти деньги – и отдайте мне монету.
Солдаты переглянулись.
– Кто знает, сколько он еще там ходить будет, – прошептал на ухо Простаков. – Соглашайся. Пива упьемся!
– Но ведь она стоит четыре тысячи, – возражал Резинкин.
– Да не знаем мы, сколько она стоит! Давай заберем деньги, отдадим монету и уйдем.
На том и порешили. Поменяв все, что у него было, и забрав монету, мужичок возьми да и улыбнись, что могло свести все его усилия на нет, потому как Лехе не нравилось, когда его обманывают, а обманывали его очень часто, но в основном свои же друзья, и потом ему об этом рассказывали. Он злился, но никому рук и ног не отрывал. А здесь же вот чужой человек, и улыбается точно так же, как Валетов, когда обманывал его. Он эту улыбочку хорошо знал. Леха повелся было, но Резинкин помахал перед его носом деньгами, часть из которых была замусолена и весьма грязна, но это все-таки деньги, и им сейчас на том же рынке за эти деньги дадут несколько бутылок пива, которые еще необходимо искусно затарить в шинель и уйти в какое-нибудь укромное местечко.
Выбравшись на улицу, довольные патрульные тут же отоварились, взяли по две бутылочки, сунули в карманы и поглядели по сторонам. Надо было куда-то уйти. Но сейчас не лето, зеленых деревьев и кустов нет, затариться негде и потихонечку посидеть, подудонить пивко. Пришлось возвращаться обратно к этому дворнику, платить ему из тех денег, что он им отдал, пятьдесят рублей за постой, садиться и за этим самым столом в подвальчике, там, где под потолком горит одинокая маломощная лампочка да мурлыкает крохотный китайский радиоприемник, базарить о службе. И одноногого угостили, все-таки щедрый мужик попался – за какую-то сраную монету больше полутора тысячи денег дал.
Слово за слово, и вскоре одноногий сам спрыгал еще за пивом на ассигнованные ему средства, вернулся довольный, с новой колодой карт, и предложил поиграть по маленькой, так, на интерес. Фрол поглядел на часы. Они вполне могут зависнуть здесь. На том и порешили.
Игра, в которую начали мужики резаться, называлась «Покер», и это слово Леха знал. Несмотря на то, что Валетов и Резинкин считали себя искушенными игроками, но карта не шла, и вскоре они остались ни с чем – наскребли последнюю сотню. Тут Леха, поглядев на своих недавних учителей, пнул их под столом то одного, то другого, отчего оба пошатнулись и примолкли, и предложил сыграть один на один.
Одноглазый, разошедшийся от пива и прущей к нему удачи, улыбаясь валетовской, ненавистной Лехе улыбочкой, тут же согласился, глядя на выложенную перед ним бумажку в пятьдесят рублей.
Фрол с досады махнул рукой, отвернулся от стола и закурил. Резинкин поддержал товарища. Так они сидели и дымили. Витек хоть изредка на стол поглядывал, а Фрол, тот вообще скис и был рад тому, что сейчас у него в руке еще зажата недопитая бутылка – все, что у них осталось с этой монеты.
Неожиданно для собравшихся Простаков объявил о выигрыше, забрал у продолжавшего улыбаться одноглазого пятьдесят рублей и удвоил ставку, поставив стольничек. Раздали снова, и снова Леха выиграл. Одноглазый продолжал улыбаться.
Настала очередь третьей партии. Разыграли. Леха опять выиграл, но на этот раз одноглазый почему-то уже не улыбался, потому как состояние Простакова начало стремительно расти. Постоянно увеличивая ставки через игру, Леха добился паритета и предложил поставить все на все. На лбу у мужичка выступил пот, и потел он не один, так как и Витек, и Фрол переглядывались друг с другом и утирали ладонями мелкие бисеринки влаги.
– Ты че, дурак? – шептал ему Валетов. – Сейчас все просадишь.
– Судьба, – возражал Леха, – судьба такая.
Раскидали. Прежде чем открыться, Леха выдержал паузу, не стал выкладывать собственные карты, не дожидаясь, пока раскроется противник.
Но не могло быть такого. Только в сказке! Стрит. Придумать что-то более существенное просто невозможно. Нет, конечно, варианты еще есть в покере, но они выпадают-то раз в году. Не раскрываясь, одноглазый бросил свои карты, и снова все деньги перешли к пацанам.
– Ну че, может, на монетку? – Леха тасовал карты неумело, видно было, что игрок-то он начинающий и никак он не может делать такого маститого игрока, как одноногий. Ведь тасовал тот не глядя и с очень большой скоростью. А Леха ковырялся в колоде, словно дите в солдатиках. Кое-как перемешав, стал снова раздавать.
– Нет! – воскликнул мужик. – Ты плохо помешал.
– Ну помешай, – предложил Алексей.
И тот мешал. Мешал долго, глядя на поблескивающую монетку и кучу денег. Наконец отдал колоду Лехе, Леха еще несколько раз перекинул карты и занялся раздачей. Посмотрев на то, что ему выпало, он отбросил три карты, взял из колоды еще три и уставился в собственный окончательный вариант.
Игроки смотрели друг на друга, и было слышно, как по комнатке летала слишком рано проснувшаяся толстенная муха и натужно жужжала. Пустая бутылка выскользнула из руки Валетова и, упав на пол, разбилась. Все вздрогнули. Мужик первым выбросил свои карты, и там ничего, кроме двух пар, не было. Леха тоже раскрылся, и все солдаты радостно закричали:
– О-го-го!!!
Собрав все карты со стола и забрав монету и деньги, оставив скупщика ни с чем, троица с гоготом выкатилась на улицу. Мужику в качестве дивидендов от сегодняшнего дня остались пустые бутылки да мусор и грязь на полу.
Пьяный и довольный патруль вернулся обратно на Ильич-стрит. Парни не сдерживали эмоции, они от ощущения великого кайфа отбили Лехе всю спину. Тот улыбался и никому не давал сдачи, несмотря на то что Валетов порой лупил со всей дури, пытаясь пронять толстокожего слона. Но тому все было нипочем. Выходило, что монета остается у Резинкина – не будет он чужое забирать, а вот деньги, деньги все Леха забрал себе. И теперь он становился королем, ведь в его карманах сейчас было больше тысячи. А Валетову ничего не досталось: он снова был зол и обижен на происходящее. У этого – звание, другой – ефрейтор, а у него снова – ни монеты, ни денег.
Сидя вечером в каптерке, датые и довольные, Простаков, Валетов и Резинкин начали играть в карты. Понятное дело, что теперь Леха пользовался авторитетом. Но почему-то, когда они играли втроем, Простакову опять не везло, и он проиграл пачку сигарет, купленную на рынке.
– Хватит придуряться! – злился Валетов. – Играй нормально.
Но Леха продолжал сдувать все подряд. В одну из раздач Резинкин стал гоготать без удержу.
– Ты че? – не понял его оставшийся недовольным сегодняшним днем Фрол.
– Да на, погляди! – Он отдал ему карты, и Валетов увидел, что на руках у Витька оказались две пиковые дамы.
– Это че такое?
Простаков улыбался во всю пачку:
– Тройка, семерка, туз. Ха-ха-ха! Как у Пушкина. Вы думаете, почему я у одноглазого выиграл? У меня в кармане еще одна колода была. Понятно? Кто меня учил-то?! А? – Он гоготал во всю глотку.
– Откуда? – недоумевал Фрол.
– Те карты, что я из вас вытряс, я собрал и...
Раскрылась дверь каптерки, и на пороге появился лейтенант Мудрецкий, дежуривший в эту ночь.
– Оборзели совсем! Людям спать не даете! Карты убрали.
Порявкав на пацанов, Юра закрыл дверь и ушел спать. Мудрецкий ненавидел дежурить в роте. Каждую ночь, как он заступал на дежурство, случалась какая-нибудь гадость: один другому морду набьет или какие-нибудь уроды в сортире марихуаны обкурятся. Сегодня, как это ни странно, в роте все прошло спокойно.
Лейтенант вышел из каптерки, посмотрел на взлетку. Так, следов крови нет – замечательно. Прошел в сортир – чисто. Дневальный на тумбочке стоит. Взглянув на часы, Мудрецкий посмотрел на тумбочку.
– Эу! – крикнул он. Дневальный, замерев по стойке «вольно», дремал. – Хорош спать, ори давай.
Встрепенувшись и раскрыв глаза, человек в форме увидел, что на часах уже шесть-ноль одна, и выкрикнул ненавистную команду:
– Рота, подъем!
Одновременно с его словами на этаж вошел комбат, гладко выбритый, морда бледно-красная с морозца, весь такой деловой, подтянутый, насколько это возможно с его огромным пузом. И тут же дневальный прокричал:
– Смирно!
Лейтенант на том самом месте, где застала его команда, обернулся кругом и замер – в коридоре больше никого.
– Че такое, я не понял, где люди? – забухтел комбат. – Минута прошла, никого не наблюдаю. Где дежурный?
Начался новый армейский день. Тем временем Простаков, лежа в каптерке и придавив собою во сне Резинкина, попытался разлепить глаза, но у него ничего не получалось до тех пор, пока Фрол, очнувшись, не стал пихать его в плечо. Не успели они прийти в себя со сна, как в каптерку завалил комбат, застав троих приятелей в месте, где им быть совершенно не положено.
– Это че такое? – бурчал Стойлохряков. – Ну-ка, построились! – Троица поднялась и оправилась. – За мной! – скомандовал Стойлохряков, и солдатам пришлось подчиниться. Он, не давая им одеться, в одной форме провел из казармы в штаб и застроил их у себя в кабинете.
Приказав дежурному приготовить себе чаю, комбат недолго тянул кота за интимное место:
– Где монета?
Никто из троих не пошевелился. У каждого в голове возникла одна и та же мысль: как комбат узнал о находке?
– Монету сюда! – палец стучал по крышке стола.
Никто не шевелился.
– Вы о чем? – заискивающе Фрол приблизился к начальнику, но тут же был окриком возвращен на место.
– Я не буду с вами шутки шутить! – комбат стучал уже кулаком по столу. Но его проявления крайнего нетерпения не ускорили сдачу денежки. – Мне что, с каждым по отдельности беседовать? – Стойлохряков хитро прищурился. – А может, попроще поступим? Задержу-ка я вас, ребята, на месяц здесь. Может, вы в отпуск не пойдете? Согласны каждый день копать?
Надо бы конфликт урегулировать как можно быстрее и с меньшими последствиями. Но никто из троицы не хотел первым начинать торги. По логике вещей, Витек сам должен был решить, отдавать монету или нет. Слава богу, это понимал и Простаков, и Фрол. Они молчали и ждали, пока Резинкин сдаст собственное добро. На крайний случай у них остались деньги – это уже неплохо. Фиг бы с ней, с этой монетой! Но Резинкин стоял не шелохнувшись и честными, преданными глазами глядел на комбата, не желая утрачивать древнюю реликвию, с тысяча шестьсот какого там она года, он не помнил.
Наконец Простаков наступил Резинкину на ногу, и тот заорал:
– А-а! А, да. Я, я. У меня... У меня, товарищ полковник, монета, – он порылся в карманах и выложил на стол желтенький кружочек.
Комбат, довольный, разрешил удалиться военнослужащим, но после завтрака вновь вернуться сюда к нему, вместе с лейтенантом Мудрецким. Как только солдаты ушли, подполковник принялся разглядывать находку. Он вертел ее в руках некоторое время, а затем точно так же, как Валетов, попробовал монету на зуб и поглядел, осталась ли на ней вмятина.
– Ну, ни фига себе! – Он снял трубку телефона и сообщил, что едет.
Запрыгнув в собственную «Ауди», комбат понесся по заснеженным улицам. Когда он входил в гостиную Шпындрюка, тот встречал его уже вместе с супругой, одетый, бритый и готовый к существованию в сегодняшнем дне. Выхватив из рук комбата находку, Шпындрюк первым делом подошел к окошку. Жена крутилась тут же и протягивала время от времени свои пухлые ручонки, чтобы супруг дал ей возможность полюбоваться на драгоценность.
– Ну дай мне посмотреть, ну дай! – крутилась жена. И наконец он отдал ей монету.
– Смотри не потеряй!
– Да что ты, что ты!
Шпындрюк только после этого поздоровался со Стойлохряковым и предложил ему кофе. Военный не отказался. Прихлебывая из чашечки, на третий «ш-ш-ш-п» Протопоп Архипович, поглядев на подполковника, недоверчиво спросил у него:
– А где остальное?
Кофе едва не пролился на полевую форму.
– У меня только одна монета. Да и вы мне сами, Протопоп Архипович, сказали, что она одна-единственная.
– Не может быть такого, – обиженно возразил Шпындрюк. – Что же ты меня за дурака держишь? Ты знаешь, что в этих самых местах когда-то стоял дом графа Пустецкого, а вот в каком месте, до сих пор не знали. Богатый, сволочь, был! Жуть. Так вот этой монетке больше неоткуда тут взяться, кроме как из его дома. Ты хоть знаешь, где они копали?
– А то как же. Это мы все установим с точностью до миллиметра.
– До миллиметра не надо, – возразил Шпындрюк. – Давай лучше подумаем, как нам поиски продолжить. Ты уверен, что солдаты не нашли больше чем одну монету?
Здесь комбат задумался:
– А что, это больших денег стоит?
Шпындрюк встал, отобрал у жены находку и положил ее перед комбатом на стол.
– Вот это голландский гульден. Их было выпущено всего по тем документам, которые есть, ты погоди... – Шпындрюк ушел и вернулся обратно с толстым справочником, – выпущено их всего три тысячи штук одним крупным феодалом. Это его собственные деньги. Стоимость этой монеты по каталогу... – Шпындрюк молчал так долго, что жена не выдержала и промычала, подгибая колени:
– Ну-у-у!
Он поглядел на нее поверх очков, затем на комбата и тихо прошептал:
– Двенадцать тысяч.
– Рублей! – воскликнул комбат, хватая со стола монетку.
– Да нет, – улыбался Шпындрюк. – Не рублей, а у.е. Хочешь по нынешним временам в еврах, хочешь в долларах, но у.е.
– Ни фига! – жена кинулась к Стойлохрякову, и тот быстренько отдал ей монету от греха подальше. Не хватало, чтобы она начала его еще избивать – женщина в возрасте и достаточно нервная. Как с ней Шпындрюк уживается – непонятно.
Заполучив обратно в свои руки дорогую находку, счастливая женщина подлетела к мужу и положила ее перед ним на стол, будто это она ее добыла и отняла у врага-комбата.
– Не волнуйся, дорогая, – Шпындрюк вернулся к кофе. – Надо бы плотно поговорить с солдатиками, а то, глядишь, остальное-то осядет у них в карманах. А бестолковые дети возьмут да вот таким мелким скупщикам продадут все. Если бы этот дворник не пожаловался мне, что его патруль обыграл в карты...
– В карты обыграл? – переспросил Стойлохряков. – Какой патруль? Это что же они, выходит, в патруле в карты играют и пиво пьют! Я обещаю, Протопоп Архипович, я из них душу выну, на Север сошлю!
– Не надо! А то мы никогда не узнаем, нашли они еще что-нибудь или нет. Ведь солдаты, они не дураки.
– Сомневаюсь, – тут же вставил комбат.
– Может, пошли всего-навсего с одной монеткой, а надыбали-то кучу! Этот граф, он очень богатый был, мать его, ну о-о-очень!
– Да неужели?! – снова подогнулись коленки у супруги, и она рухнула на диван. – И насколько же богатый?
– До хренища богатый, – проговорил шепотом Протопоп Архипович и посмотрел на огромную хрустальную люстру в собственной зале. – Такой богатый, что нам только снилось!
– Ой! Мне снилось намного больше, чем он богатый! – тут же подскочила жена.
– Мужики! – обратился приветливо к военнослужащим командир батальона, чего за ним не водилось в принципе. Если на лице у Стойлохрякова милая, обворожительная улыбка, значит, через пять минут ты будешь по уши в говне или над тобою будет ржать весь застроенный взвод, а то и рота, потому как последует едкая шуточка. И останется только потеть и бледнеть.
Стойлохряков не был дипломатом, и, несмотря на то что он усадил своих подчиненных за стол и напоил их чаем, долго ходить вокруг да около он не мог. Тем более люди, сидящие перед ним, не понимали, чего он от них хочет, и из-за этого напряжение в комнате лишь возрастало. Мудрецкий честно про себя думал, что все эти улыбки в конечном счете обернутся, во всяком случае для него, командировкой в какое-нибудь неприятное место, может, повоевать пошлет – какая разнарядка пришла ему, кто знает. А сейчас на прощание чаем поит.
– Вы только одну монету нашли?
– Нет, – тут же ответил Простаков за всех.
– Значит, еще были! – воскликнул Стойлохряков.
– Нет, не было. Была только наковальня. Полезная вещь, в кузнях используют.
Стойлохряков и сам знал, где используют наковальни, но сейчас информация об этой находке его никак не устраивала.
– А монеты, монеты вы еще находили?
– Золото понравилось? – заулыбался Валетов.
– Ты говори-говори, да не заговаривайся! – воскликнул Стойлохряков. – Сейчас, лейтенант Мудрецкий, берите вот этих вот мудрецов и идем на то самое место, где они нашли монету.
– Какую монету? – не понимал лейтенант.
– Золотую, – улыбался Валетов.
– А двадцать пять процентов мне принадлежит, – напомнил Резинкин, – по закону.
– По закону все принадлежит мне, – поправил его комбат, – даже твоя жопа! Так что ты не выступай. Берите инструмент – и вперед, туда, где по моему великому умыслу будет у нас с вами еще один машинный парк, а сейчас ямы под столбы.
Место раскопок припорошило снегом.
– А что, электриков еще не было? – Комбат смотрел на поврежденный кабель. – Когда эти появятся... гражданские специалисты? А что, нормально яму расчистили, – похвалил он. – Ну что, где нашли?
Резинкин спрыгнул в яму и показал лопатой на то самое место, где он обнаружил монету.
– Кстати, называется монета гульден.
Простакову сразу понравилось название:
– Хульден?! Это че же за государство, которое хульдены выпускает?
Валетов расцвел:
– Хульдены, Леха, выпускает Хульландия.
– Прекратить! – оборвал Стойлохряков. – В общем, так. Будете копать вот здесь. Выберите мне площадку два на два – просеивать каждый комок.
– А-а-а! – выдохнул Валетов так, будто в него воткнули нож. – Да вы что, товарищ подполковник!
– Молчать! Мудрецкий, следите за этими остолопами, чтобы они у меня здесь все перерыли! Все! Все! – третий раз повторил Стойлохряков и удалился.
Когда он укатил на «Ауди», солдаты остались посреди поля, и ни у кого на лице не было не то что смиренного спокойствия, даже тихое недовольство отсутствовало. Рожи всех троих были злые. Но если Резинкин воспринимал все как данность свыше, то Простаков с Валетовым с этим были не согласны.
– Ты, придурок глазастый! – Валетов отбросил в сторону лопату, которую держал для виду, пока комбат не скроется с глаз. – Ты не мог просто ком земли в сторону отбросить, монетку разглядел, да? Урод!
Простаков был более лаконичен:
– Предлагаю землю выкопать, но ничего здесь больше не находить.
Мудрецкий, слушая этот диалог, наконец вклинился:
– Послушайте, может быть, мне кто-нибудь объяснит, что здесь творится?
Лейтенанту вкратце пересказали всю историю. И Мудрецкий поделился с солдатами собственными мыслями.
– Комбат прав, что заставил вас копать дальше. Он остальное хочет найти.
– Да, нашими руками! – воскликнул Фрол и носком сапога снес верхушку наваленного за вчерашний день земляного холмика. – Вот какие сволочи эти командиры долбаные – только о себе думают! Козлы! Падлы! Уроды! Шакалы!
Леха поймал крутящегося на месте Валетова и придавил его своими огромными лапами к земле, после чего «юла» перестала вращаться.
– Товарищ рядовой, – сообщил ему грозно Простаков, – начинайте трудиться!
– Ах ты, здоровая сволочь! – выкрикнул Валетов в тот самый момент, когда Леха за шкирку опускал его в яму. – Ты – рабовладелец!
– Я помогу потом, – сообщил младший сержант и весело перемигнулся с Мудрецким, а последнему было наплевать, кто копать будет, – лишь бы работа была выполнена.
– Монета, значит, золотая. – Юра уселся на специально с собой прихваченную фуфаечку и стал молча наблюдать за тем, как начали в яме возиться Резинкин и Валетов.
– Ищите, ищите хульдены, – ходил вокруг ведущих работы Простаков. – Тот, кто найдет, счастье обретет.
Лейтенант поглядел на часы:
– Мужики, мне надо в Самару съездить. Я постараюсь к обеду вернуться. Вы меня прикроете в случае чего?
– А зачем это вам в Самару? – Валетов остановился.
– Приеду – узнаете. С меня пиво.
Это уже походило на серьезный разговор. Троица согласилась и с миром отпустила Мудрецкого. После его ухода темпы работ медленно-медленно скатились к нулю, и через полтора часа копания уже никто не хотел лезть в яму, даже несмотря на договоренность о том, что в случае нахождения чего-либо никаким полковникам ничего не показывать и никому ничего не рассказывать.
Не успел Мудрецкий убраться с точки, как опять приехал Стойлохряков. Этого никто не ожидал.
– А где лейтенант? – подполковник был удивлен.
– Он это, – Валетов развел руки в стороны, – ну че-то у него это... – Фрол судорожно соображал, что бы ему такое ляпнуть. – Да с животом у него че-то.
– И он в степи обосраться не может, да? – съехидничал комбат. – Ладно, с его жопой я еще разберусь. А вы давайте не останавливайтесь, ройте здесь.
– А вы че же, никуда не уедете? – забеспокоился Валетов за собственное здоровье, так как работать в больших количествах ему противопоказано.
Комбат не стал разочаровывать мелкого и подтвердил его самые страшные опасения. Пришлось ребятам до обеда в среднем темпе ковырять земельку, а все выбросы еще и внимательно просматривал сам Стойлохряков в надежде, что вот-вот, и блеснет еще один «хульден». Но эти «хульдены» почему-то находиться не спешили, и ничего не оставалось делать, как несолоно хлебавши отвалить от разработки и ехать на обед. А гада Мудрецкого все еще не было, что веселило Стойлохрякова с каждым часом все более, так как его возмущение поведением молодого «пиджака» перерастало в гнев, и он только и делал, что в перерывах между поисками монеты придумывал для Юры все новые и новые кары.
Простаков был в ярости. Он сорвал наглеца с его стульчика и уже хотел было тряхнуть хорошенько, но тут мужик запищал:
– Не троньте инвалида! – и постучал по одной из ног. Раздался глухой звук, обозначавший, что под штаниной у него находится протез. – Никуда я от вас не убегу.
Сложив стульчик, подобрав картонку, мужичок поковылял в только одному ему известном направлении. Вскоре солдаты спустились в небольшой подвальчик, где стоял стол, а в углу лежали скребки и метлы.
– Я тут дворник на рынке. Что мне платят? Ничего не платят! – кудахтал мужик. Трое смотрели на него напряженно. – Да вы не волнуйтесь, ребята, – он выложил монетку на стол. Включил лампу и стал крутить под ней найденный экземпляр.
Одноглазый мужичонка, так его растак, глядел на монету в течение минут двух, при этом он вздыхал и охал, не обращая внимания на натужные вопросы Валетова.
– Сколько? Ну, сколько? – вился вокруг него мелкий до тех пор, пока Простаков не прищемил ему хвост.
– Стойте, успокойтесь, – бормотал мужик. – Сейчас я вам все скажу. Сейчас я назову цену. Я дам вам за эту монету, – он задумался, – пятьдесят рублей. Это большие деньги для такой мелочи.
Резинкин помрачнел, а Простаков выхватил с пояса штык-нож и воткнул его аккуратно между ладонями мужика. Острие лезвия вошло в миллиметре от монеты. Одноглазый в испуге отдернул руки и одним-единственным зрачком, расширившимся от ужаса до огромных размеров, глядел на здоровяка, который едва не оттяпал ему еще и пальцы.
Простаков улыбался.
– Извини, – пробормотал он, забирая денежку. – Я забыл, что для пальцев протезов-то не делают, может быть, я был бы повежливее. На, – Простаков отдал монету Резинкину, – останется тебе как сувенир. Будем мы тут из-за пятидесяти рублей бодягу разводить.
Солдаты пошли обратно. Валетов на прощанье показал этому то ли дворнику, то ли бомжу, то ли непонятно кому средний палец на руке и последовал за остальными.
– Стойте! – взмолился дворник. – Дам сто рублей! – но его никто не слушал. – Дам двести!
Первым остановился Валетов, которому хотелось пива и было наплевать на монету. Но Простаков упрямо поднимался из подвала наверх.
– Триста!
Резинкин начал оказывать сопротивление, но Леха его вовремя схватил за ремень и тянул все выше и выше.
– Четыреста!
Остановившись около двери, Леха повернулся и, прищурившись, взглянул на мужичка:
– Две тысячи. Иначе эту монету ты никогда не увидишь.
Мужичонка, вскочивший было со стула, вновь плюхнулся на него и забился в истерике:
– Но у меня нет таких денег!
– Значит, эта монета стоит как минимум в два раза больше, если ты согласен ее купить за две, – тут же начал отрабатывать собственное образование Валетов. – Ведь ты не дурак и сам хочешь остаться с прибылью. Поэтому и собрался, и пошел с рынка, а не стал там с нами разговаривать. День удался, да, мужик? – улыбался Валетов, снова спускаясь по ступенькам вниз.
– У меня нет двух тысяч! – жался скупщик. – Мне надо время.
– А сколько у тебя есть? – спросил практичный Леха, прикидывая, что, если мужик сейчас даст полторы, это уже неплохо. Правда, согласится ли с этим хозяин монеты... Но, скорее всего, согласится. Иначе проведет неспокойную ночь. А никто не любит Простакова – он ведь может так достать товарища, что впоследствии только от его разговоров о неправильном поведении становится дурно и болит голова. Нет, он руками не трогает, просто никуда не отпускает тебя из комнаты в течение трех часов и посреди ночи долдонит о том, что товарищ боец повел себя неверно и должен был вести себя иначе – так, как надо Леше Простакову.
Закатив за веко свой единственный глаз и оставшись на мгновение практически слепым, старик поднялся, вернул глаз в нормальное положение и подошел к кубышке, из которой вытряс все имеющиеся у него деньги.
– Вот, тысяча шестьсот пятьдесят рублей. Если не хотите ждать два часа, можете забрать вот эти деньги – и отдайте мне монету.
Солдаты переглянулись.
– Кто знает, сколько он еще там ходить будет, – прошептал на ухо Простаков. – Соглашайся. Пива упьемся!
– Но ведь она стоит четыре тысячи, – возражал Резинкин.
– Да не знаем мы, сколько она стоит! Давай заберем деньги, отдадим монету и уйдем.
На том и порешили. Поменяв все, что у него было, и забрав монету, мужичок возьми да и улыбнись, что могло свести все его усилия на нет, потому как Лехе не нравилось, когда его обманывают, а обманывали его очень часто, но в основном свои же друзья, и потом ему об этом рассказывали. Он злился, но никому рук и ног не отрывал. А здесь же вот чужой человек, и улыбается точно так же, как Валетов, когда обманывал его. Он эту улыбочку хорошо знал. Леха повелся было, но Резинкин помахал перед его носом деньгами, часть из которых была замусолена и весьма грязна, но это все-таки деньги, и им сейчас на том же рынке за эти деньги дадут несколько бутылок пива, которые еще необходимо искусно затарить в шинель и уйти в какое-нибудь укромное местечко.
Выбравшись на улицу, довольные патрульные тут же отоварились, взяли по две бутылочки, сунули в карманы и поглядели по сторонам. Надо было куда-то уйти. Но сейчас не лето, зеленых деревьев и кустов нет, затариться негде и потихонечку посидеть, подудонить пивко. Пришлось возвращаться обратно к этому дворнику, платить ему из тех денег, что он им отдал, пятьдесят рублей за постой, садиться и за этим самым столом в подвальчике, там, где под потолком горит одинокая маломощная лампочка да мурлыкает крохотный китайский радиоприемник, базарить о службе. И одноногого угостили, все-таки щедрый мужик попался – за какую-то сраную монету больше полутора тысячи денег дал.
Слово за слово, и вскоре одноногий сам спрыгал еще за пивом на ассигнованные ему средства, вернулся довольный, с новой колодой карт, и предложил поиграть по маленькой, так, на интерес. Фрол поглядел на часы. Они вполне могут зависнуть здесь. На том и порешили.
Игра, в которую начали мужики резаться, называлась «Покер», и это слово Леха знал. Несмотря на то, что Валетов и Резинкин считали себя искушенными игроками, но карта не шла, и вскоре они остались ни с чем – наскребли последнюю сотню. Тут Леха, поглядев на своих недавних учителей, пнул их под столом то одного, то другого, отчего оба пошатнулись и примолкли, и предложил сыграть один на один.
Одноглазый, разошедшийся от пива и прущей к нему удачи, улыбаясь валетовской, ненавистной Лехе улыбочкой, тут же согласился, глядя на выложенную перед ним бумажку в пятьдесят рублей.
Фрол с досады махнул рукой, отвернулся от стола и закурил. Резинкин поддержал товарища. Так они сидели и дымили. Витек хоть изредка на стол поглядывал, а Фрол, тот вообще скис и был рад тому, что сейчас у него в руке еще зажата недопитая бутылка – все, что у них осталось с этой монеты.
Неожиданно для собравшихся Простаков объявил о выигрыше, забрал у продолжавшего улыбаться одноглазого пятьдесят рублей и удвоил ставку, поставив стольничек. Раздали снова, и снова Леха выиграл. Одноглазый продолжал улыбаться.
Настала очередь третьей партии. Разыграли. Леха опять выиграл, но на этот раз одноглазый почему-то уже не улыбался, потому как состояние Простакова начало стремительно расти. Постоянно увеличивая ставки через игру, Леха добился паритета и предложил поставить все на все. На лбу у мужичка выступил пот, и потел он не один, так как и Витек, и Фрол переглядывались друг с другом и утирали ладонями мелкие бисеринки влаги.
– Ты че, дурак? – шептал ему Валетов. – Сейчас все просадишь.
– Судьба, – возражал Леха, – судьба такая.
Раскидали. Прежде чем открыться, Леха выдержал паузу, не стал выкладывать собственные карты, не дожидаясь, пока раскроется противник.
Но не могло быть такого. Только в сказке! Стрит. Придумать что-то более существенное просто невозможно. Нет, конечно, варианты еще есть в покере, но они выпадают-то раз в году. Не раскрываясь, одноглазый бросил свои карты, и снова все деньги перешли к пацанам.
– Ну че, может, на монетку? – Леха тасовал карты неумело, видно было, что игрок-то он начинающий и никак он не может делать такого маститого игрока, как одноногий. Ведь тасовал тот не глядя и с очень большой скоростью. А Леха ковырялся в колоде, словно дите в солдатиках. Кое-как перемешав, стал снова раздавать.
– Нет! – воскликнул мужик. – Ты плохо помешал.
– Ну помешай, – предложил Алексей.
И тот мешал. Мешал долго, глядя на поблескивающую монетку и кучу денег. Наконец отдал колоду Лехе, Леха еще несколько раз перекинул карты и занялся раздачей. Посмотрев на то, что ему выпало, он отбросил три карты, взял из колоды еще три и уставился в собственный окончательный вариант.
Игроки смотрели друг на друга, и было слышно, как по комнатке летала слишком рано проснувшаяся толстенная муха и натужно жужжала. Пустая бутылка выскользнула из руки Валетова и, упав на пол, разбилась. Все вздрогнули. Мужик первым выбросил свои карты, и там ничего, кроме двух пар, не было. Леха тоже раскрылся, и все солдаты радостно закричали:
– О-го-го!!!
Собрав все карты со стола и забрав монету и деньги, оставив скупщика ни с чем, троица с гоготом выкатилась на улицу. Мужику в качестве дивидендов от сегодняшнего дня остались пустые бутылки да мусор и грязь на полу.
Пьяный и довольный патруль вернулся обратно на Ильич-стрит. Парни не сдерживали эмоции, они от ощущения великого кайфа отбили Лехе всю спину. Тот улыбался и никому не давал сдачи, несмотря на то что Валетов порой лупил со всей дури, пытаясь пронять толстокожего слона. Но тому все было нипочем. Выходило, что монета остается у Резинкина – не будет он чужое забирать, а вот деньги, деньги все Леха забрал себе. И теперь он становился королем, ведь в его карманах сейчас было больше тысячи. А Валетову ничего не досталось: он снова был зол и обижен на происходящее. У этого – звание, другой – ефрейтор, а у него снова – ни монеты, ни денег.
Сидя вечером в каптерке, датые и довольные, Простаков, Валетов и Резинкин начали играть в карты. Понятное дело, что теперь Леха пользовался авторитетом. Но почему-то, когда они играли втроем, Простакову опять не везло, и он проиграл пачку сигарет, купленную на рынке.
– Хватит придуряться! – злился Валетов. – Играй нормально.
Но Леха продолжал сдувать все подряд. В одну из раздач Резинкин стал гоготать без удержу.
– Ты че? – не понял его оставшийся недовольным сегодняшним днем Фрол.
– Да на, погляди! – Он отдал ему карты, и Валетов увидел, что на руках у Витька оказались две пиковые дамы.
– Это че такое?
Простаков улыбался во всю пачку:
– Тройка, семерка, туз. Ха-ха-ха! Как у Пушкина. Вы думаете, почему я у одноглазого выиграл? У меня в кармане еще одна колода была. Понятно? Кто меня учил-то?! А? – Он гоготал во всю глотку.
– Откуда? – недоумевал Фрол.
– Те карты, что я из вас вытряс, я собрал и...
Раскрылась дверь каптерки, и на пороге появился лейтенант Мудрецкий, дежуривший в эту ночь.
– Оборзели совсем! Людям спать не даете! Карты убрали.
Порявкав на пацанов, Юра закрыл дверь и ушел спать. Мудрецкий ненавидел дежурить в роте. Каждую ночь, как он заступал на дежурство, случалась какая-нибудь гадость: один другому морду набьет или какие-нибудь уроды в сортире марихуаны обкурятся. Сегодня, как это ни странно, в роте все прошло спокойно.
Лейтенант вышел из каптерки, посмотрел на взлетку. Так, следов крови нет – замечательно. Прошел в сортир – чисто. Дневальный на тумбочке стоит. Взглянув на часы, Мудрецкий посмотрел на тумбочку.
– Эу! – крикнул он. Дневальный, замерев по стойке «вольно», дремал. – Хорош спать, ори давай.
Встрепенувшись и раскрыв глаза, человек в форме увидел, что на часах уже шесть-ноль одна, и выкрикнул ненавистную команду:
– Рота, подъем!
Одновременно с его словами на этаж вошел комбат, гладко выбритый, морда бледно-красная с морозца, весь такой деловой, подтянутый, насколько это возможно с его огромным пузом. И тут же дневальный прокричал:
– Смирно!
Лейтенант на том самом месте, где застала его команда, обернулся кругом и замер – в коридоре больше никого.
– Че такое, я не понял, где люди? – забухтел комбат. – Минута прошла, никого не наблюдаю. Где дежурный?
Начался новый армейский день. Тем временем Простаков, лежа в каптерке и придавив собою во сне Резинкина, попытался разлепить глаза, но у него ничего не получалось до тех пор, пока Фрол, очнувшись, не стал пихать его в плечо. Не успели они прийти в себя со сна, как в каптерку завалил комбат, застав троих приятелей в месте, где им быть совершенно не положено.
– Это че такое? – бурчал Стойлохряков. – Ну-ка, построились! – Троица поднялась и оправилась. – За мной! – скомандовал Стойлохряков, и солдатам пришлось подчиниться. Он, не давая им одеться, в одной форме провел из казармы в штаб и застроил их у себя в кабинете.
Приказав дежурному приготовить себе чаю, комбат недолго тянул кота за интимное место:
– Где монета?
Никто из троих не пошевелился. У каждого в голове возникла одна и та же мысль: как комбат узнал о находке?
– Монету сюда! – палец стучал по крышке стола.
Никто не шевелился.
– Вы о чем? – заискивающе Фрол приблизился к начальнику, но тут же был окриком возвращен на место.
– Я не буду с вами шутки шутить! – комбат стучал уже кулаком по столу. Но его проявления крайнего нетерпения не ускорили сдачу денежки. – Мне что, с каждым по отдельности беседовать? – Стойлохряков хитро прищурился. – А может, попроще поступим? Задержу-ка я вас, ребята, на месяц здесь. Может, вы в отпуск не пойдете? Согласны каждый день копать?
Надо бы конфликт урегулировать как можно быстрее и с меньшими последствиями. Но никто из троицы не хотел первым начинать торги. По логике вещей, Витек сам должен был решить, отдавать монету или нет. Слава богу, это понимал и Простаков, и Фрол. Они молчали и ждали, пока Резинкин сдаст собственное добро. На крайний случай у них остались деньги – это уже неплохо. Фиг бы с ней, с этой монетой! Но Резинкин стоял не шелохнувшись и честными, преданными глазами глядел на комбата, не желая утрачивать древнюю реликвию, с тысяча шестьсот какого там она года, он не помнил.
Наконец Простаков наступил Резинкину на ногу, и тот заорал:
– А-а! А, да. Я, я. У меня... У меня, товарищ полковник, монета, – он порылся в карманах и выложил на стол желтенький кружочек.
Комбат, довольный, разрешил удалиться военнослужащим, но после завтрака вновь вернуться сюда к нему, вместе с лейтенантом Мудрецким. Как только солдаты ушли, подполковник принялся разглядывать находку. Он вертел ее в руках некоторое время, а затем точно так же, как Валетов, попробовал монету на зуб и поглядел, осталась ли на ней вмятина.
– Ну, ни фига себе! – Он снял трубку телефона и сообщил, что едет.
Запрыгнув в собственную «Ауди», комбат понесся по заснеженным улицам. Когда он входил в гостиную Шпындрюка, тот встречал его уже вместе с супругой, одетый, бритый и готовый к существованию в сегодняшнем дне. Выхватив из рук комбата находку, Шпындрюк первым делом подошел к окошку. Жена крутилась тут же и протягивала время от времени свои пухлые ручонки, чтобы супруг дал ей возможность полюбоваться на драгоценность.
– Ну дай мне посмотреть, ну дай! – крутилась жена. И наконец он отдал ей монету.
– Смотри не потеряй!
– Да что ты, что ты!
Шпындрюк только после этого поздоровался со Стойлохряковым и предложил ему кофе. Военный не отказался. Прихлебывая из чашечки, на третий «ш-ш-ш-п» Протопоп Архипович, поглядев на подполковника, недоверчиво спросил у него:
– А где остальное?
Кофе едва не пролился на полевую форму.
– У меня только одна монета. Да и вы мне сами, Протопоп Архипович, сказали, что она одна-единственная.
– Не может быть такого, – обиженно возразил Шпындрюк. – Что же ты меня за дурака держишь? Ты знаешь, что в этих самых местах когда-то стоял дом графа Пустецкого, а вот в каком месте, до сих пор не знали. Богатый, сволочь, был! Жуть. Так вот этой монетке больше неоткуда тут взяться, кроме как из его дома. Ты хоть знаешь, где они копали?
– А то как же. Это мы все установим с точностью до миллиметра.
– До миллиметра не надо, – возразил Шпындрюк. – Давай лучше подумаем, как нам поиски продолжить. Ты уверен, что солдаты не нашли больше чем одну монету?
Здесь комбат задумался:
– А что, это больших денег стоит?
Шпындрюк встал, отобрал у жены находку и положил ее перед комбатом на стол.
– Вот это голландский гульден. Их было выпущено всего по тем документам, которые есть, ты погоди... – Шпындрюк ушел и вернулся обратно с толстым справочником, – выпущено их всего три тысячи штук одним крупным феодалом. Это его собственные деньги. Стоимость этой монеты по каталогу... – Шпындрюк молчал так долго, что жена не выдержала и промычала, подгибая колени:
– Ну-у-у!
Он поглядел на нее поверх очков, затем на комбата и тихо прошептал:
– Двенадцать тысяч.
– Рублей! – воскликнул комбат, хватая со стола монетку.
– Да нет, – улыбался Шпындрюк. – Не рублей, а у.е. Хочешь по нынешним временам в еврах, хочешь в долларах, но у.е.
– Ни фига! – жена кинулась к Стойлохрякову, и тот быстренько отдал ей монету от греха подальше. Не хватало, чтобы она начала его еще избивать – женщина в возрасте и достаточно нервная. Как с ней Шпындрюк уживается – непонятно.
Заполучив обратно в свои руки дорогую находку, счастливая женщина подлетела к мужу и положила ее перед ним на стол, будто это она ее добыла и отняла у врага-комбата.
– Не волнуйся, дорогая, – Шпындрюк вернулся к кофе. – Надо бы плотно поговорить с солдатиками, а то, глядишь, остальное-то осядет у них в карманах. А бестолковые дети возьмут да вот таким мелким скупщикам продадут все. Если бы этот дворник не пожаловался мне, что его патруль обыграл в карты...
– В карты обыграл? – переспросил Стойлохряков. – Какой патруль? Это что же они, выходит, в патруле в карты играют и пиво пьют! Я обещаю, Протопоп Архипович, я из них душу выну, на Север сошлю!
– Не надо! А то мы никогда не узнаем, нашли они еще что-нибудь или нет. Ведь солдаты, они не дураки.
– Сомневаюсь, – тут же вставил комбат.
– Может, пошли всего-навсего с одной монеткой, а надыбали-то кучу! Этот граф, он очень богатый был, мать его, ну о-о-очень!
– Да неужели?! – снова подогнулись коленки у супруги, и она рухнула на диван. – И насколько же богатый?
– До хренища богатый, – проговорил шепотом Протопоп Архипович и посмотрел на огромную хрустальную люстру в собственной зале. – Такой богатый, что нам только снилось!
– Ой! Мне снилось намного больше, чем он богатый! – тут же подскочила жена.
* * *
Полопав за завтраком овса и прихватив с собой лейтенанта, солдаты вновь предстали перед подполковником.– Мужики! – обратился приветливо к военнослужащим командир батальона, чего за ним не водилось в принципе. Если на лице у Стойлохрякова милая, обворожительная улыбка, значит, через пять минут ты будешь по уши в говне или над тобою будет ржать весь застроенный взвод, а то и рота, потому как последует едкая шуточка. И останется только потеть и бледнеть.
Стойлохряков не был дипломатом, и, несмотря на то что он усадил своих подчиненных за стол и напоил их чаем, долго ходить вокруг да около он не мог. Тем более люди, сидящие перед ним, не понимали, чего он от них хочет, и из-за этого напряжение в комнате лишь возрастало. Мудрецкий честно про себя думал, что все эти улыбки в конечном счете обернутся, во всяком случае для него, командировкой в какое-нибудь неприятное место, может, повоевать пошлет – какая разнарядка пришла ему, кто знает. А сейчас на прощание чаем поит.
– Вы только одну монету нашли?
– Нет, – тут же ответил Простаков за всех.
– Значит, еще были! – воскликнул Стойлохряков.
– Нет, не было. Была только наковальня. Полезная вещь, в кузнях используют.
Стойлохряков и сам знал, где используют наковальни, но сейчас информация об этой находке его никак не устраивала.
– А монеты, монеты вы еще находили?
– Золото понравилось? – заулыбался Валетов.
– Ты говори-говори, да не заговаривайся! – воскликнул Стойлохряков. – Сейчас, лейтенант Мудрецкий, берите вот этих вот мудрецов и идем на то самое место, где они нашли монету.
– Какую монету? – не понимал лейтенант.
– Золотую, – улыбался Валетов.
– А двадцать пять процентов мне принадлежит, – напомнил Резинкин, – по закону.
– По закону все принадлежит мне, – поправил его комбат, – даже твоя жопа! Так что ты не выступай. Берите инструмент – и вперед, туда, где по моему великому умыслу будет у нас с вами еще один машинный парк, а сейчас ямы под столбы.
Место раскопок припорошило снегом.
– А что, электриков еще не было? – Комбат смотрел на поврежденный кабель. – Когда эти появятся... гражданские специалисты? А что, нормально яму расчистили, – похвалил он. – Ну что, где нашли?
Резинкин спрыгнул в яму и показал лопатой на то самое место, где он обнаружил монету.
– Кстати, называется монета гульден.
Простакову сразу понравилось название:
– Хульден?! Это че же за государство, которое хульдены выпускает?
Валетов расцвел:
– Хульдены, Леха, выпускает Хульландия.
– Прекратить! – оборвал Стойлохряков. – В общем, так. Будете копать вот здесь. Выберите мне площадку два на два – просеивать каждый комок.
– А-а-а! – выдохнул Валетов так, будто в него воткнули нож. – Да вы что, товарищ подполковник!
– Молчать! Мудрецкий, следите за этими остолопами, чтобы они у меня здесь все перерыли! Все! Все! – третий раз повторил Стойлохряков и удалился.
Когда он укатил на «Ауди», солдаты остались посреди поля, и ни у кого на лице не было не то что смиренного спокойствия, даже тихое недовольство отсутствовало. Рожи всех троих были злые. Но если Резинкин воспринимал все как данность свыше, то Простаков с Валетовым с этим были не согласны.
– Ты, придурок глазастый! – Валетов отбросил в сторону лопату, которую держал для виду, пока комбат не скроется с глаз. – Ты не мог просто ком земли в сторону отбросить, монетку разглядел, да? Урод!
Простаков был более лаконичен:
– Предлагаю землю выкопать, но ничего здесь больше не находить.
Мудрецкий, слушая этот диалог, наконец вклинился:
– Послушайте, может быть, мне кто-нибудь объяснит, что здесь творится?
Лейтенанту вкратце пересказали всю историю. И Мудрецкий поделился с солдатами собственными мыслями.
– Комбат прав, что заставил вас копать дальше. Он остальное хочет найти.
– Да, нашими руками! – воскликнул Фрол и носком сапога снес верхушку наваленного за вчерашний день земляного холмика. – Вот какие сволочи эти командиры долбаные – только о себе думают! Козлы! Падлы! Уроды! Шакалы!
Леха поймал крутящегося на месте Валетова и придавил его своими огромными лапами к земле, после чего «юла» перестала вращаться.
– Товарищ рядовой, – сообщил ему грозно Простаков, – начинайте трудиться!
– Ах ты, здоровая сволочь! – выкрикнул Валетов в тот самый момент, когда Леха за шкирку опускал его в яму. – Ты – рабовладелец!
– Я помогу потом, – сообщил младший сержант и весело перемигнулся с Мудрецким, а последнему было наплевать, кто копать будет, – лишь бы работа была выполнена.
– Монета, значит, золотая. – Юра уселся на специально с собой прихваченную фуфаечку и стал молча наблюдать за тем, как начали в яме возиться Резинкин и Валетов.
– Ищите, ищите хульдены, – ходил вокруг ведущих работы Простаков. – Тот, кто найдет, счастье обретет.
Лейтенант поглядел на часы:
– Мужики, мне надо в Самару съездить. Я постараюсь к обеду вернуться. Вы меня прикроете в случае чего?
– А зачем это вам в Самару? – Валетов остановился.
– Приеду – узнаете. С меня пиво.
Это уже походило на серьезный разговор. Троица согласилась и с миром отпустила Мудрецкого. После его ухода темпы работ медленно-медленно скатились к нулю, и через полтора часа копания уже никто не хотел лезть в яму, даже несмотря на договоренность о том, что в случае нахождения чего-либо никаким полковникам ничего не показывать и никому ничего не рассказывать.
Не успел Мудрецкий убраться с точки, как опять приехал Стойлохряков. Этого никто не ожидал.
– А где лейтенант? – подполковник был удивлен.
– Он это, – Валетов развел руки в стороны, – ну че-то у него это... – Фрол судорожно соображал, что бы ему такое ляпнуть. – Да с животом у него че-то.
– И он в степи обосраться не может, да? – съехидничал комбат. – Ладно, с его жопой я еще разберусь. А вы давайте не останавливайтесь, ройте здесь.
– А вы че же, никуда не уедете? – забеспокоился Валетов за собственное здоровье, так как работать в больших количествах ему противопоказано.
Комбат не стал разочаровывать мелкого и подтвердил его самые страшные опасения. Пришлось ребятам до обеда в среднем темпе ковырять земельку, а все выбросы еще и внимательно просматривал сам Стойлохряков в надежде, что вот-вот, и блеснет еще один «хульден». Но эти «хульдены» почему-то находиться не спешили, и ничего не оставалось делать, как несолоно хлебавши отвалить от разработки и ехать на обед. А гада Мудрецкого все еще не было, что веселило Стойлохрякова с каждым часом все более, так как его возмущение поведением молодого «пиджака» перерастало в гнев, и он только и делал, что в перерывах между поисками монеты придумывал для Юры все новые и новые кары.