Страница:
Или не оставались после этого в живых?
Вряд ли. Для того, чтобы биопластик подчинялся мысленному приказу, его потребно особым образом «заточить». Как это делается – убей не понимаю. Тут нужно иметь квалификацию местера Джеймсона. Но заточен наш пластик под нас, и никакая другая раса ему приказывать не может.
Бытует легенда, что ррит в пору господства пренебрегали генетикой. Судя по всему, это действительно так. Но они многому от нас научились.
Скоро люди выяснят все.
Встретившись с ними в бою.
Около полуночи Дитрих и Анжела ушли. Игорь остался сидеть, колдуя над мощным крисовым компьютером, Крис улегся спать. Я попрощалась. Меня приютила Кесума. Она по давней привычке спала строго с одиннадцати до шести, не зная, что такое старческая бессонница. Сказала, что не запрет двери. Здесь вообще редко запирали двери, разве что от вездесущих ящерят, настырных и смышлёных.
Я шла к ее домику медленным шагом. Биопластик начал вырабатывать тепло: похолодало заметно.
Вот и все.
Теперь действительно все. Хотела бы сказать: «до встречи», но если не тешить себя напрасными надеждами, то скорее уж выйдет: «прощайте».
Я больше не могла ждать. Я и так уже промедлила почти преступно.
Этой ночью я не собиралась ложиться, но на сборы ушло гораздо меньше времени, чем предполагалось. Мне казалось, что у меня больше вещей… впрочем, все это неважно. Я сложила сумку, поставила таймер и легла. Еще несколько часов. Я просто полежу, прощаясь с питомником на Терре-без-номера, может быть, навсегда. Прощаясь с людьми, которых успела и не успела узнать. Хорошее место, которое могло бы стать мне домом. В другое время. Я бы хотела этого, но сейчас…
Не знаю, что они думают обо мне. Мне кажется, они считают меня лучше, чем я есть. Особенно Дитрих. Мастер никогда не пойдет в заброс, это не его дело, и потому он никогда не видел въяве, как из живых людей получаются обезображенные трупы. Как это выглядит. Звуки. Запах. Психологический тренинг, после которого мне все это стало безразлично, экстрим-операторы проходят уже после окончания Академии, на курсах при министерстве, и мастеров это не касается. Мне не нравится убивать, я не оружие и не хищник. Но я занималась этим. Профессионально. Дитрих знает, что я осуждена несправедливо, но он не хочет думать о том, скольких я убила вполне законно.
Не Аджи.
Сама никому не пожелаю своей компании. Особенно человеку, который мне небезразличен. Я очень давно не испытывала такого. Хорошо, что меня еще хватает на чувство…
Когда возле подушки тихо затрезвонил браслетник, мне снова снился кошмар. В полном беззвучии и слепоте, только боль и омерзительные запахи. Почему-то я знала, что вижу во сне местру Арис.
Я села в постели и долго сидела, погруженная в ощущение того, как биопластик на мне собирается в упругий контур, как по мышцам проходит слабая судорога, прогоняющая сон. Сердцебиение быстро пришло в норму.
В приоткрытое окно задувал ветер. Свежий запах океана, огромной водной массы, изобилующей жизнью; запах джунглей, душный и пряный. Бархатно-черный небосвод усыпали крупные терранские звезды. Солнца Древней Земли отсюда невооруженным глазом не видно.
Вид звездного неба дарит умиротворение и тихий восторг. На звезды смотрят романтики и влюбленные. Художники и философы. Астрономы и астрофизики. Смотрят обычные туристы, направляясь в отпуск, и Кролики Роджеры, обдумывая новый исследовательский маршрут.
Еще на звезды иногда смотрят военные. И это не означает ничего хорошего.
Правда, чаще для этой цели они пользуются трехмерными картами.
Мое табельное оружие спало у изголовья моей кровати.
– Малыш! – позвала я, – Малыш!
Самое время.
2
Вряд ли. Для того, чтобы биопластик подчинялся мысленному приказу, его потребно особым образом «заточить». Как это делается – убей не понимаю. Тут нужно иметь квалификацию местера Джеймсона. Но заточен наш пластик под нас, и никакая другая раса ему приказывать не может.
Бытует легенда, что ррит в пору господства пренебрегали генетикой. Судя по всему, это действительно так. Но они многому от нас научились.
Скоро люди выяснят все.
Встретившись с ними в бою.
Около полуночи Дитрих и Анжела ушли. Игорь остался сидеть, колдуя над мощным крисовым компьютером, Крис улегся спать. Я попрощалась. Меня приютила Кесума. Она по давней привычке спала строго с одиннадцати до шести, не зная, что такое старческая бессонница. Сказала, что не запрет двери. Здесь вообще редко запирали двери, разве что от вездесущих ящерят, настырных и смышлёных.
Я шла к ее домику медленным шагом. Биопластик начал вырабатывать тепло: похолодало заметно.
Вот и все.
Теперь действительно все. Хотела бы сказать: «до встречи», но если не тешить себя напрасными надеждами, то скорее уж выйдет: «прощайте».
Я больше не могла ждать. Я и так уже промедлила почти преступно.
Этой ночью я не собиралась ложиться, но на сборы ушло гораздо меньше времени, чем предполагалось. Мне казалось, что у меня больше вещей… впрочем, все это неважно. Я сложила сумку, поставила таймер и легла. Еще несколько часов. Я просто полежу, прощаясь с питомником на Терре-без-номера, может быть, навсегда. Прощаясь с людьми, которых успела и не успела узнать. Хорошее место, которое могло бы стать мне домом. В другое время. Я бы хотела этого, но сейчас…
Не знаю, что они думают обо мне. Мне кажется, они считают меня лучше, чем я есть. Особенно Дитрих. Мастер никогда не пойдет в заброс, это не его дело, и потому он никогда не видел въяве, как из живых людей получаются обезображенные трупы. Как это выглядит. Звуки. Запах. Психологический тренинг, после которого мне все это стало безразлично, экстрим-операторы проходят уже после окончания Академии, на курсах при министерстве, и мастеров это не касается. Мне не нравится убивать, я не оружие и не хищник. Но я занималась этим. Профессионально. Дитрих знает, что я осуждена несправедливо, но он не хочет думать о том, скольких я убила вполне законно.
Не Аджи.
Я.
Сама никому не пожелаю своей компании. Особенно человеку, который мне небезразличен. Я очень давно не испытывала такого. Хорошо, что меня еще хватает на чувство…
Когда возле подушки тихо затрезвонил браслетник, мне снова снился кошмар. В полном беззвучии и слепоте, только боль и омерзительные запахи. Почему-то я знала, что вижу во сне местру Арис.
Я села в постели и долго сидела, погруженная в ощущение того, как биопластик на мне собирается в упругий контур, как по мышцам проходит слабая судорога, прогоняющая сон. Сердцебиение быстро пришло в норму.
В приоткрытое окно задувал ветер. Свежий запах океана, огромной водной массы, изобилующей жизнью; запах джунглей, душный и пряный. Бархатно-черный небосвод усыпали крупные терранские звезды. Солнца Древней Земли отсюда невооруженным глазом не видно.
Вид звездного неба дарит умиротворение и тихий восторг. На звезды смотрят романтики и влюбленные. Художники и философы. Астрономы и астрофизики. Смотрят обычные туристы, направляясь в отпуск, и Кролики Роджеры, обдумывая новый исследовательский маршрут.
Еще на звезды иногда смотрят военные. И это не означает ничего хорошего.
Правда, чаще для этой цели они пользуются трехмерными картами.
Мое табельное оружие спало у изголовья моей кровати.
– Малыш! – позвала я, – Малыш!
Самое время.
2
– Что у вас в грузовых полостях?
– Н-ничего, – заикнувшись, ответил пилот экраноплана, совсем молоденький чернявый парнишка. – Мы из Города в поселок повезем продукты, а так порожние идем… если не считать пассажиров, – торопливо добавил он и неожиданно покраснел.
– Там пол плоский?
– Конечно.
– Вы нас впустите?
– А зачем? – наивно спросил юный пилот и тут же выпалил, – конечно! Да, местра оператор!
Я самую малость приподняла уголки губ.
– Я боюсь, что потеряла форму за время отпуска, – сказала благожелательно. – Времени восстанавливаться уже нет. Поэтому мы с Малышом хотим потренироваться немного во время пути.
Пилот с трепетным уважением скосил глаза на Малыша. Малыш склонил голову набок, чирикнул и повел хвостом из стороны в сторону. До чего же все-таки доброе существо. Аджи тоже не любил, когда человеческие самцы его боялись, но он таких презирал и использовал каждую возможность, чтобы еще подпугнуть. Я его даже лупила как-то за такие шалости. Мне было всего семнадцать лет. А разве захочет парень встречаться с девушкой, которая была свидетельницей его позора?
И Малышу не нравится, что его боятся. Он хочет, чтобы не боялись. Когда он был маленьким, его все пугались и никто не любил. Ему надоело.
Я шла по узкому коридору экраноплана, похожему на коридор старого космического корабля, и слушала размышления Малыша, пробиравшегося следом. Пацифистские размышления, прямо скажем, хотя в мозгу гигантского хищного псевдоящера пацифизм принимал оригинальные формы. Нукта думал, что хорошо убить и съесть, и хорошо убить, чтобы весело, но плохо, если убить непонятно почему. Не съесть. Не чтобы весело. Его хотели убить, когда он был маленьким. Не могли съесть. Очень его боялись. Но шли убить. А он убивал много и убегал. Потом опять убивал много. Непонятно зачем.
«Они хотели защититься от тебя», – сказала я, прикладывая брелок ключа к замку на двери в грузовую полость.
Убить, чтобы защититься? Надо убежать, чтобы защититься. Непонятно.
«Ты же убивал их, чтобы защититься».
Убегал, чтобы защитится. Убивал, чтобы весело. Плохо.
«Так весело или плохо?»
Весело. Но плохо. Хорошо, когда любят. Чтобы хорошая близко. Весело и хорошо. Не надо убивать.
Я вошла и включила свет. В грузовом контейнере не требовалось много света, лампы горели тускло. По углам грудами тяжелого дыма лежала тьма. Сырой холод пробрал до костей. Ничего, сейчас согреюсь.
Малыш стремительно обежал пространство. Упруго щелкнули когти, пружинистые суставы распрямились, нукта взвился в воздух и уцепился за какую-то перекладину на потолке. Я подняла глаза вслед ему. Интересно, зачем здесь перекладины? Крепления под висячий груз? Просто ребра упругости? Выглядят достаточно прочными. Малыш бегал по ним точно огромный черный паук. Временами я совсем теряла его из виду в сумраке и ощущала лишь телепатически.
Это чудесное чувство. Чувство самой надежной защиты в мире. Как будто ты закована в чешуистую непробиваемую броню нукты, изнутри, точно пухом, выстланную его любовью.
– Эй, только без хвоста! – запоздало крикнула я, когда мой дракошка решил проверить стены полости на прочность. Царапина на металле все же осталась. Нукта певуче взвизгнул – мягкие стены…
В железном брюхе машины что-то дрогнуло и завибрировало. Экраноплан медленно двинулся с места. И сейчас же гораздо ярче стал свет – от ходовой части, что ли, питание?
Я позвала Малыша.
По местному времени было пять тридцать утра. Хотя, наверное, уже пять сорок. Экраноплан стоял у причала со вчерашнего обеда, немногочисленные пассажиры, уезжавшие этим рейсом, спали прямо в нем. Меня не видел никто, кроме пилота.
Питомник я покинула в половину четвертого.
Я не спросила у Кесумы разрешения взять ее машину, но надеюсь, меня простят. «Крысу» я оставила возле муниципалитета. Ее знают здесь, как-никак, настолько прокачанные машины даже в Городе нечасто встречаются. Бывший пилот боевого корабля не станет летать на штампованной жестянке. Кесума – уважаемый человек, и машину ей обязательно вернут.
Она заменила все компьютеры «крысы» и сняла завязку на личный генокод. Во времена ее молодости такого просто не было. Старушка пользовалась обычным ключом. И оставляла его в бардачке – кого ей было опасаться?
Выходит, меня.
Я надеюсь, меня простят люди, которые были добры ко мне. Но я не могу остаться. Я даже думаю, что будь здесь большой город, шум по ночам, на улицах щиты, где рекламу перебивают последние новости – я бы чувствовала себя иначе. И может быть, смогла не думать о том, что на самом деле происходит сейчас. Думать, что я принесу пользу там, где нахожусь.
Но здесь море, песок, раковины и цветы. Солнце и тишь. А идет война. От границ Ареала к его Сердцу идет война, как огонь, пожирающий человеческую плоть.
Слишком мало осталось экстрим-операторов.
Я должна.
Малыш слетел на пол глянцевой молнией. Юная шкура блестела, словно лакированная; у Аджи она тоже блестела поначалу, но к тому времени, когда нас пригласили сниматься в клипе, потускнела. Не столько от возраста, сколько от царапин и выщербин, полученных в боях, – они стягивались, но броня белела и теряла гладкость. Пришлось пользоваться искусственным блеском.
Малыш подошел ко мне.
Я села на пол. У моего нукты была на редкость умильная манера сидеть – по кошачьи, оборачивая лапы хвостом. Наверняка якшался с кошками. Аджи был знаком с псами и имел привычку хвостом вилять.
«Малыш, – спросила я, – а ты ел кошек когда-нибудь?»
Нет. Одна кошка шипела на него, защищая детей. Большая кошка. Малыш зауважал ее.
Нукта транслировал мне образ «большой кошки», и я присвистнула. Местная форма жизни, не кошка никакая, конечно, – уж скорее, ягуар, если сравнивать. Хотя против нукты что она могла бы сделать, бедная мать…
Тьфу. Что за ерунду я несу…
«Малыш. Мы с Кесумой учили тебя драться. Знаешь, зачем?»
Очень красиво, очень весело! Всех победить, защитить хорошую и убить всех – очень хорошо!
«Мы отправляемся на войну, Малыш. Это такое место, где нужно всех убивать».
Зачем?
«Чтобы не убили тебя. Чтобы не убили меня».
Защитить хорошую обязательно. Малыш умрет, но не отдаст хорошую. Нужно убежать.
«Нет. Мы пойдем прямо туда».
Зачем?
«Иначе война придет к нам. Везде. И все умрут».
Малыш непонимающе смотрел на меня. Развернул хвост, постучал им по полу. Выпустил когти до предела, до предела втянул. Обошёл меня кругом, шумно обнюхивая. Я протянула руку, намереваясь почесать ему шею, но нукта, сосретодоточенный на каких-то своих переживаниях, закрытых даже от меня, отвел голову.
Что-то ты думаешь, Малыш…
«Так нужно. Правда».
Малыш ничего не ответил – ни мыслью, ни движением. Черная сталь, черная смола, лаковый блеск, – скульптура абстракциониста в выставочном зале под тусклым светом. Непроницаемый.
Я ждала.
С тишайшим щелчком опустились заслонки внешних век. Нукта видит ненамного лучше человека и при необходимости может вовсе отказаться от зрения, ему хватит чувства пространства и телепатической эмпатии. Потерянные глаза регенерируются со временем, но лишиться их очень больно и обидно. Помню, Скай страшно разозлился, когда ему вышибли глаз – он по самоуверенности не стал опускать веки. Даже Элен не могла к нему подойти целый час. Тогда случилось человек двадцать лишних жертв, но все списали на фанатизм сепаратистов, взысканий не было…
На меня смотрело тупое безглазое рыло. Неуязвимая, беспощадная, универсальная машина убийства. Боевой нукта.
Он был готов драться для меня. Для возлюбленной, хорошей, чего бы она ни желала – всегда.
– Спасибо, Малыш, – сказала я. И послала ему мысль: образ, такой яркий и вещественный, какой только я, человек, могла создать.
Образ врага.
Я выдержала полчаса. Полчаса тренировки с полной отдачей. Может, я выдержала бы час, но с отвычки пару раз хрястнулась об малышову броню локтями и довольно сильно обрезалась о плечевое лезвие. Малыш страшно расстроился. Скулил и нарезал круги под потолком у меня над головой, пока я сидела на полу и зализывала царапину. Между ушами шумело, кости слабо ныли. Голова кружилась – тоже совсем немного, но все вместе было достаточным поводом для стресса.
Конечно, у нас с Малышом не отработано взаимодействие. Мы оба слишком напрягаемся, выполняя какие-то элементы. Малыш тоже порой туго соображает там, где Аджи делал все, чтобы облегчить мне жизнь. Но факт остается фактом: минимальное время непрерывной работы в паре для находящегося в строю оператора – вчетверо больше. Два часа. А на мне биопластиковый контур. Можно представить, как бы я себя чувствовала без него. Полный аут.
Да, у меня по-прежнему хорошая дыхалка, спасибо тренажерам Макса. Я сумела не располнеть, мускульная сила в норме. Но в бой в таком состоянии все равно лучше не соваться.
Я не тренировалась с Малышом так, как с Аджи. Язви меня тридцать раз, я не собиралась возвращаться в строй!
Меня взяла злость. И что теперь? Отправляться обратно? Индикарта с данными, идентифицирующими меня как ассистента мастера по работе с биологическим оружием, по-прежнему загнана в браслетник. Я вернусь и буду гулять по берегу моря. Учить девчонок-подростков работе с доставшимися им хвостатыми приятелями, чтобы года через два несколько десятков операторов отправились на войну…
А будет ли еще что-нибудь через два года? Вообще? Сейчас огромная масса чужих судов налетит на наши эскадры, сметет… если исчезнет Древняя Земля, если погибнет цвет человеческого флота – что останется?
Ррит не пощадят людей. Даже из презрения. Они слишком жестоко оскорблены.
И что толку станет в нас, пару лишних месяцев прогулявших по морскому берегу на Земле-2? Мы – оружие ближнего боя, бессильное против бортовых пушек и ракетного удара с орбиты. Нас некому будет защитить.
Я представила себе это. В красках.
Волосы поднялись дыбом. Даже Малыш спрыгнул с потолка и тревожно подбежал ко мне.
Ррит уничтожат все человеческие колонии. Выжгут. Без жалости. Насколько известно, начиная первую войну, они не собирались истреблять человеческую расу, только указать нам на место. Но сейчас… у кого-то могут быть иллюзии по поводу намерений наших самых страшных врагов. Но я несколько месяцев провела на Фронтире. На Ррит Кадаре. Я видела, что там творили оккупационные войска.
У меня нет иллюзий.
Мне страшно.
…Малыш в который раз взвился в воздух и уцепился за изрядно подранные уже его когтями перекладины. Извернулся, из висячего положения перебрался в сидячее – поверх стальных ребер.
Конечно, чтобы уберечься от чего-то, лучше всего убежать. Так думает Малыш, славный добрый зверь. Он правильно думает. Просто бежать некуда. Ареал Человечества огромен – десятки колоний, сотни номерных планет, многие тысячи парсек во все направления. Но за пределами Ареала для людей ничего нет.
В Городе было непривычно тихо. Утро, но не такое уж раннее… лето, море, а время – как раз то, что любят «жаворонки» для купаний. Но пляжи пусты. Грязноватые пляжи вблизи порта, с бесплатным входом, где чуть ли не круглые сутки пасутся дети местных жителей, собирая всякую съедобную живность, которую без зазрения совести потом продают…
Никого.
Малыш преодолел всю длину причала в два прыжка и ждал меня уже на краю пляжа, задорно рыхля когтями песок. Мы занимались еще три раза по полчаса, с интервалами, и под конец стало уже что-то получаться. У меня отлегло от сердца. Вообще-то в предполагаемой боевой ситуации мое личное участие маловероятно. Действовать будет Малыш. Но управлять его действиями я должна с той же эффективностью, с какой управляю собственными руками и ногами, отсюда все упражнения с подхватами, поддержками, тому подобным… Это как строевая подготовка: никто не будет в бою ходить строем, но она дисциплинирует, учит действовать слаженно.
А еще мне нужно повторить курс по внутреннему устройству чужих кораблей. Где его только взять…
Я покинула территорию порта и пошла по набережной. Малыш тихонько клацал когтями у меня за спиной. Здесь почти не было деревьев, только аккуратно подстриженная аллея в один ряд вдоль берега, не дававшая тени. Зато много роскошного камня, полированного и резного, башенки, колонны, арки, похожие на триумфальные арки сказочных королей – на самом деле всего лишь ворота с набережной на дорогие пляжи. Радость детям и состоятельным романтикам. Город на Терре-без-номера – фешенебельный курорт…
На том берегу океана набережная выполнена в голом крошащемся бетоне, валуны под ней покрывает зеленая слизь. Но зато лианы кое-где падают к самой соленой воде, роняя в нее лепестки и целые соцветия. Странное чувство сравнения.
Пляжи были пусты.
Зато в бесчисленных летних кафе, сплошной чередой расположившихся вдоль береговой линии, сидели люди. Много, почти битком. Смотрели последние новости. Я подумала, что все они могли бы посмотреть их у себя дома или в гостиничных номерах. Еще подумала, что надо бы мне позавтракать и зашла под один из навесов, где приметила свободный столик в углу. Обиженный Малыш остался сидеть за оградкой.
Официантка, которая стояла у бара, зачарованно глядя в телещит, мистическим образом выросла у меня над плечом. И вместо вопроса о заказе глуховато выговорила:
– Вы экстрим-оператор?
– Нет. Одолжила у подруги.
Девушка моргнула, не поняв. У нее была очень оригинальная внешность, – монголоидное лицо и светлые волосы, – но внешность явно не выспавшаяся. Хотя у меня слишком холодное лицо для шуток, можно и растеряться…
– Да, – сказала я со вздохом. – Я экстрим-оператор. Направляюсь в действующую армию. Вы примете заказ?
Пока в руке официантки стило порхало над листком электронной бумаги, изредка клюя нужную строчку, на меня пооборачивалась половина кафе. Другая половина пялилась на Малыша. Нукта за оградкой не шевелился, но я почувствовала, как он насторожен. Все-таки не умеет еще вести себя с людьми…
Зато мне на их внимание наплевать.
На большом телещите над барной стойкой сменился сюжет.
Все частные гиперы, – пассажирские рейсовые, принадлежащие крупным компаниям, и личные шхуны миллиардеров, – конфискованы в пользу Объединенного человечества. Конструкция позволяет вооружить судна, их в срочном порядке переоборудуют.
Гипер опасен в атаке, потому что нельзя угадать, откуда он вынырнет. Один удачный выстрел погубит легкий – и фантастически дорогой – корабль. Я подумала, что это шаг отчаяния. Но все же удачный шаг.
Это сделал местер Уильям.
Военный консул.
Сначала он отдал собственный корабль и воззвал к коллегам. Но коллеги не откликнулись. И тогда он забрал корабли силой.
Совет на такое бы не решился.
Во время войны нужна крепкая власть.
Тут до меня дошло, что это уже не те новости, которые пришли вчера вечером. Как так?
Я поймала взгляд соседа. Он так и так смотрел на меня неотрывно. Худой, очень пожилой мужчина с сандаловыми четками на запястье. На пальце обручальное кольцо, но супруги поблизости не видно.
– Извините, а когда получили этот сюжет?
– Только что, – неожиданно спокойно ответил старик. – Поэтому и смотрим.
– Но прошлые новости пришли только часов восемь назад, – удивилась я.
– Верно.
Теперь галактические передачи давали не раз в земные сутки, а с интервалом в шесть часов. На все колонии новости шли по экономному военному каналу, но состоятельные колонисты в складчину оплачивали полный объем передачи для сопланетников. Не только на Терре-без-номера, везде.
Потому что война.
И люди собирались смотреть новости в холлах гостиниц и кафе, – видеть и слышать такое в одиночестве слишком страшно.
– А вы экстрим-оператор, насколько я понимаю? – уточнил он, закончив объяснение.
Ну что они, своими глазами не видят?
– Последнее время работала ассистентом мастера в питомнике, – объяснила я. Почему-то старик с четками вызывал у меня безотчетное доверие. Особенно когда начал перебирать бусины: не быстро, как многие делают, пытаясь совладать с волнением, а задерживаясь на каждой. Да он и не похож на нервного человека. Неужели правда молится? Вот это да…
– Вы не боитесь?
Я не сразу поняла его.
– Вы можете погибнуть, – уточнил старик.
Я усмехнулась.
– Знаете, это вы можете сказать всем, кто здесь сидит.
– Конечно, – согласился он. Помолчал. – Неужели вы не боитесь погибнуть? Я боюсь.
И это признание старика с четками подкупило меня.
– Боюсь, – сказала я. – Но знаете, я хотя бы могу что-то сделать. Когда ничего не можешь и только ждешь, пока что-то сделают другие, это гораздо противней.
Рядом сидящие прислушивались к нам.
– Я не о том, – мягко сказал он. – Вы не боитесь того, что вас ждет за гранью?
– Какой гранью?
– Жизни и смерти.
Я немного оторопела и потому молча выслушала продолжение его слов. Сухие узловатые пальцы старика застыли на самой крупной бусине, даже, пожалуй, деревянном диске с какой-то неразборчивой резьбой. Свесилась красная кисточка шнура.
– Люди совершают много дурных поступков, – сказал он чуть громче. – Лишь малая часть получает воздаяние при жизни, но оно неизбежно. Оно ждет нас после. Сейчас, когда близится исполнение пророчеств святых, все мы должны задуматься о содеянном и покаяться. За гробом получим мы воздаяние за все наши грехи!…
– Откуда вы знаете? – спросила я.
– Я верю, – ответил он театральным голосом, низким и мистически-бархатным.
Имя его меня не интересовало. И учение тоже. Клятый проповедник, язви его. Почему я так ошибаюсь в людях?… Нашел время загонять овец. Это сектант. Ортодоксы не лезут к людям в летних кафе. Обрадовался, что встретил экстрим-оператора, отправляющуюся в армию, и в нашу беседу вслушиваются десятки людей… обрадовался, что война и все перепуганы.
Наверняка их сейчас много повылазило. Привет, а у нас тут конец света.
– Можно знать точно, – сказала я. – Или не знать. Или прикидывать вероятность. Все.
– Вы не верите в Бога?
– А вы верите в то, что ррит уничтожат Землю?
Это подействовало. Он вздрогнул. Все вздрогнули, даже те, кто не слушал нас.
Когда в пределах видимости обнаруживается вполне реальный конец света, лучшее, что ты можешь сделать, если не в состоянии помочь, – это не нервировать окружающих. Но если началась истерика, то порой невредно бывает отвесить оплеуху.
– Кто может это знать? – тихо проговорил он. Тут же нашелся и добавил: – Если на то будет воля Божья!
Но этой торжественной ноте мне, наконец, принесли мой омлет с томатами, сосиски и кофе.
– Спасибо, – сказала я официантке.
– Что-нибудь еще?
– Простите, забыла. Можно пирожное к кофе? Любое, только не безе.
– Конечно, – кивнула девушка, поедая меня глазами, и робко добавила, – а… хозяин спросил, не нужно ли покормить вашего зверя. Не волнуйтесь, это за счет заведения…
– Нет, спасибо, – я улыбнулась ей и снова глянула на проповедника. Тот явно недоумевал. – То есть вам все равно?
– Все, что мы можем – это молиться, – ответил он, приподнимая подбородок и одновременно – свои четки.
Я начала резать сосиски.
– Как найти мобилизационный пункт?
– Что? – чуть растерянно переспросил он.
– Как выйти к управлению флота?
– По Морскому бульвару к центру города, – ответила за него вторая официантка, мулатка с фантастически тонкой талией. – Пройдете чуть дальше по набережной, сразу увидите – самая широкая улица. Площадь видна уже от моря. А здание ни с чем не перепутаете, знаете, одно время такие странные строили…
– «Космический ампир», – подсказал кто-то с соседнего столика.
Хром, зеркальное стекло, разные синтетические материалы, дающие хитрый визуальный эффект, и куча постоянных гравигенераторов: «космический ампир» – это когда непонятно, на чем держится. Когда начиналась застройка Земли-2, он как раз был на пике моды. Летающие балконы, летающие платформы с деревьями и фонтанами; титаническая стальная лента, обвивающая три узкие, как ножи, башни, нигде не закрепленная… Я, увидев это чудо архитектуры, еще подумала, что для особняка миллиардера слишком масштабно, должно быть, представительство банка из молодых, которые еще не могут кичиться древностью и потому кичатся размахом. Что это ГУФ, я не могла даже заподозрить. Хотя, в принципе, логично. Одно из первых зданий на захваченной чужой планете, космический ампир…
– Спасибо. Милейший местер, помолитесь за нас, пожалуйста. Надеюсь, вы будете делать это молча, а я пока поем.
– Вы гоните от себя мысли о смерти, – с сожалением сказал он.
То ли я слишком вежливая, то ли просто нервы себе щекочу.
– Зато я направляюсь прямо к ней в лапы.
– И не заботитесь о том, что после?
– Я узнаю, что там после, когда это случится.
– То есть вы все же верите, что там что-то есть?
Вот теперь я разозлилась.
– Слушайте, вы дадите мне позавтракать или нет?
– Телесная пища волнует вас больше духовной?
Ха! Его определенно занесло. И это с его стороны большой промах, потому что уважения к сединам во мне нет. Вспомнишь Иннза и Хейнрри, и всякое уважение пропадет.
«Малыш, ко мне!»
Нукта обрадовался, что я о нем вспомнила, и мягко перетек через декоративную оградку из хлипких реек.
– Как по-вашему, – спросила я, – он похож на ангела-хранителя?
– Послушайте, – он с неудовольствием поморщился, – все же животное…
– Н-ничего, – заикнувшись, ответил пилот экраноплана, совсем молоденький чернявый парнишка. – Мы из Города в поселок повезем продукты, а так порожние идем… если не считать пассажиров, – торопливо добавил он и неожиданно покраснел.
– Там пол плоский?
– Конечно.
– Вы нас впустите?
– А зачем? – наивно спросил юный пилот и тут же выпалил, – конечно! Да, местра оператор!
Я самую малость приподняла уголки губ.
– Я боюсь, что потеряла форму за время отпуска, – сказала благожелательно. – Времени восстанавливаться уже нет. Поэтому мы с Малышом хотим потренироваться немного во время пути.
Пилот с трепетным уважением скосил глаза на Малыша. Малыш склонил голову набок, чирикнул и повел хвостом из стороны в сторону. До чего же все-таки доброе существо. Аджи тоже не любил, когда человеческие самцы его боялись, но он таких презирал и использовал каждую возможность, чтобы еще подпугнуть. Я его даже лупила как-то за такие шалости. Мне было всего семнадцать лет. А разве захочет парень встречаться с девушкой, которая была свидетельницей его позора?
И Малышу не нравится, что его боятся. Он хочет, чтобы не боялись. Когда он был маленьким, его все пугались и никто не любил. Ему надоело.
Я шла по узкому коридору экраноплана, похожему на коридор старого космического корабля, и слушала размышления Малыша, пробиравшегося следом. Пацифистские размышления, прямо скажем, хотя в мозгу гигантского хищного псевдоящера пацифизм принимал оригинальные формы. Нукта думал, что хорошо убить и съесть, и хорошо убить, чтобы весело, но плохо, если убить непонятно почему. Не съесть. Не чтобы весело. Его хотели убить, когда он был маленьким. Не могли съесть. Очень его боялись. Но шли убить. А он убивал много и убегал. Потом опять убивал много. Непонятно зачем.
«Они хотели защититься от тебя», – сказала я, прикладывая брелок ключа к замку на двери в грузовую полость.
Убить, чтобы защититься? Надо убежать, чтобы защититься. Непонятно.
«Ты же убивал их, чтобы защититься».
Убегал, чтобы защитится. Убивал, чтобы весело. Плохо.
«Так весело или плохо?»
Весело. Но плохо. Хорошо, когда любят. Чтобы хорошая близко. Весело и хорошо. Не надо убивать.
Я вошла и включила свет. В грузовом контейнере не требовалось много света, лампы горели тускло. По углам грудами тяжелого дыма лежала тьма. Сырой холод пробрал до костей. Ничего, сейчас согреюсь.
Малыш стремительно обежал пространство. Упруго щелкнули когти, пружинистые суставы распрямились, нукта взвился в воздух и уцепился за какую-то перекладину на потолке. Я подняла глаза вслед ему. Интересно, зачем здесь перекладины? Крепления под висячий груз? Просто ребра упругости? Выглядят достаточно прочными. Малыш бегал по ним точно огромный черный паук. Временами я совсем теряла его из виду в сумраке и ощущала лишь телепатически.
Это чудесное чувство. Чувство самой надежной защиты в мире. Как будто ты закована в чешуистую непробиваемую броню нукты, изнутри, точно пухом, выстланную его любовью.
– Эй, только без хвоста! – запоздало крикнула я, когда мой дракошка решил проверить стены полости на прочность. Царапина на металле все же осталась. Нукта певуче взвизгнул – мягкие стены…
В железном брюхе машины что-то дрогнуло и завибрировало. Экраноплан медленно двинулся с места. И сейчас же гораздо ярче стал свет – от ходовой части, что ли, питание?
Я позвала Малыша.
По местному времени было пять тридцать утра. Хотя, наверное, уже пять сорок. Экраноплан стоял у причала со вчерашнего обеда, немногочисленные пассажиры, уезжавшие этим рейсом, спали прямо в нем. Меня не видел никто, кроме пилота.
Питомник я покинула в половину четвертого.
Я не спросила у Кесумы разрешения взять ее машину, но надеюсь, меня простят. «Крысу» я оставила возле муниципалитета. Ее знают здесь, как-никак, настолько прокачанные машины даже в Городе нечасто встречаются. Бывший пилот боевого корабля не станет летать на штампованной жестянке. Кесума – уважаемый человек, и машину ей обязательно вернут.
Она заменила все компьютеры «крысы» и сняла завязку на личный генокод. Во времена ее молодости такого просто не было. Старушка пользовалась обычным ключом. И оставляла его в бардачке – кого ей было опасаться?
Выходит, меня.
Я надеюсь, меня простят люди, которые были добры ко мне. Но я не могу остаться. Я даже думаю, что будь здесь большой город, шум по ночам, на улицах щиты, где рекламу перебивают последние новости – я бы чувствовала себя иначе. И может быть, смогла не думать о том, что на самом деле происходит сейчас. Думать, что я принесу пользу там, где нахожусь.
Но здесь море, песок, раковины и цветы. Солнце и тишь. А идет война. От границ Ареала к его Сердцу идет война, как огонь, пожирающий человеческую плоть.
Слишком мало осталось экстрим-операторов.
Я должна.
Малыш слетел на пол глянцевой молнией. Юная шкура блестела, словно лакированная; у Аджи она тоже блестела поначалу, но к тому времени, когда нас пригласили сниматься в клипе, потускнела. Не столько от возраста, сколько от царапин и выщербин, полученных в боях, – они стягивались, но броня белела и теряла гладкость. Пришлось пользоваться искусственным блеском.
Малыш подошел ко мне.
Я села на пол. У моего нукты была на редкость умильная манера сидеть – по кошачьи, оборачивая лапы хвостом. Наверняка якшался с кошками. Аджи был знаком с псами и имел привычку хвостом вилять.
«Малыш, – спросила я, – а ты ел кошек когда-нибудь?»
Нет. Одна кошка шипела на него, защищая детей. Большая кошка. Малыш зауважал ее.
Нукта транслировал мне образ «большой кошки», и я присвистнула. Местная форма жизни, не кошка никакая, конечно, – уж скорее, ягуар, если сравнивать. Хотя против нукты что она могла бы сделать, бедная мать…
Тьфу. Что за ерунду я несу…
«Малыш. Мы с Кесумой учили тебя драться. Знаешь, зачем?»
Очень красиво, очень весело! Всех победить, защитить хорошую и убить всех – очень хорошо!
«Мы отправляемся на войну, Малыш. Это такое место, где нужно всех убивать».
Зачем?
«Чтобы не убили тебя. Чтобы не убили меня».
Защитить хорошую обязательно. Малыш умрет, но не отдаст хорошую. Нужно убежать.
«Нет. Мы пойдем прямо туда».
Зачем?
«Иначе война придет к нам. Везде. И все умрут».
Малыш непонимающе смотрел на меня. Развернул хвост, постучал им по полу. Выпустил когти до предела, до предела втянул. Обошёл меня кругом, шумно обнюхивая. Я протянула руку, намереваясь почесать ему шею, но нукта, сосретодоточенный на каких-то своих переживаниях, закрытых даже от меня, отвел голову.
Что-то ты думаешь, Малыш…
«Так нужно. Правда».
Малыш ничего не ответил – ни мыслью, ни движением. Черная сталь, черная смола, лаковый блеск, – скульптура абстракциониста в выставочном зале под тусклым светом. Непроницаемый.
Я ждала.
С тишайшим щелчком опустились заслонки внешних век. Нукта видит ненамного лучше человека и при необходимости может вовсе отказаться от зрения, ему хватит чувства пространства и телепатической эмпатии. Потерянные глаза регенерируются со временем, но лишиться их очень больно и обидно. Помню, Скай страшно разозлился, когда ему вышибли глаз – он по самоуверенности не стал опускать веки. Даже Элен не могла к нему подойти целый час. Тогда случилось человек двадцать лишних жертв, но все списали на фанатизм сепаратистов, взысканий не было…
На меня смотрело тупое безглазое рыло. Неуязвимая, беспощадная, универсальная машина убийства. Боевой нукта.
Он был готов драться для меня. Для возлюбленной, хорошей, чего бы она ни желала – всегда.
– Спасибо, Малыш, – сказала я. И послала ему мысль: образ, такой яркий и вещественный, какой только я, человек, могла создать.
Образ врага.
Я выдержала полчаса. Полчаса тренировки с полной отдачей. Может, я выдержала бы час, но с отвычки пару раз хрястнулась об малышову броню локтями и довольно сильно обрезалась о плечевое лезвие. Малыш страшно расстроился. Скулил и нарезал круги под потолком у меня над головой, пока я сидела на полу и зализывала царапину. Между ушами шумело, кости слабо ныли. Голова кружилась – тоже совсем немного, но все вместе было достаточным поводом для стресса.
Конечно, у нас с Малышом не отработано взаимодействие. Мы оба слишком напрягаемся, выполняя какие-то элементы. Малыш тоже порой туго соображает там, где Аджи делал все, чтобы облегчить мне жизнь. Но факт остается фактом: минимальное время непрерывной работы в паре для находящегося в строю оператора – вчетверо больше. Два часа. А на мне биопластиковый контур. Можно представить, как бы я себя чувствовала без него. Полный аут.
Да, у меня по-прежнему хорошая дыхалка, спасибо тренажерам Макса. Я сумела не располнеть, мускульная сила в норме. Но в бой в таком состоянии все равно лучше не соваться.
Я не тренировалась с Малышом так, как с Аджи. Язви меня тридцать раз, я не собиралась возвращаться в строй!
Меня взяла злость. И что теперь? Отправляться обратно? Индикарта с данными, идентифицирующими меня как ассистента мастера по работе с биологическим оружием, по-прежнему загнана в браслетник. Я вернусь и буду гулять по берегу моря. Учить девчонок-подростков работе с доставшимися им хвостатыми приятелями, чтобы года через два несколько десятков операторов отправились на войну…
А будет ли еще что-нибудь через два года? Вообще? Сейчас огромная масса чужих судов налетит на наши эскадры, сметет… если исчезнет Древняя Земля, если погибнет цвет человеческого флота – что останется?
Ррит не пощадят людей. Даже из презрения. Они слишком жестоко оскорблены.
И что толку станет в нас, пару лишних месяцев прогулявших по морскому берегу на Земле-2? Мы – оружие ближнего боя, бессильное против бортовых пушек и ракетного удара с орбиты. Нас некому будет защитить.
Я представила себе это. В красках.
Волосы поднялись дыбом. Даже Малыш спрыгнул с потолка и тревожно подбежал ко мне.
Ррит уничтожат все человеческие колонии. Выжгут. Без жалости. Насколько известно, начиная первую войну, они не собирались истреблять человеческую расу, только указать нам на место. Но сейчас… у кого-то могут быть иллюзии по поводу намерений наших самых страшных врагов. Но я несколько месяцев провела на Фронтире. На Ррит Кадаре. Я видела, что там творили оккупационные войска.
У меня нет иллюзий.
Мне страшно.
…Малыш в который раз взвился в воздух и уцепился за изрядно подранные уже его когтями перекладины. Извернулся, из висячего положения перебрался в сидячее – поверх стальных ребер.
Конечно, чтобы уберечься от чего-то, лучше всего убежать. Так думает Малыш, славный добрый зверь. Он правильно думает. Просто бежать некуда. Ареал Человечества огромен – десятки колоний, сотни номерных планет, многие тысячи парсек во все направления. Но за пределами Ареала для людей ничего нет.
В Городе было непривычно тихо. Утро, но не такое уж раннее… лето, море, а время – как раз то, что любят «жаворонки» для купаний. Но пляжи пусты. Грязноватые пляжи вблизи порта, с бесплатным входом, где чуть ли не круглые сутки пасутся дети местных жителей, собирая всякую съедобную живность, которую без зазрения совести потом продают…
Никого.
Малыш преодолел всю длину причала в два прыжка и ждал меня уже на краю пляжа, задорно рыхля когтями песок. Мы занимались еще три раза по полчаса, с интервалами, и под конец стало уже что-то получаться. У меня отлегло от сердца. Вообще-то в предполагаемой боевой ситуации мое личное участие маловероятно. Действовать будет Малыш. Но управлять его действиями я должна с той же эффективностью, с какой управляю собственными руками и ногами, отсюда все упражнения с подхватами, поддержками, тому подобным… Это как строевая подготовка: никто не будет в бою ходить строем, но она дисциплинирует, учит действовать слаженно.
А еще мне нужно повторить курс по внутреннему устройству чужих кораблей. Где его только взять…
Я покинула территорию порта и пошла по набережной. Малыш тихонько клацал когтями у меня за спиной. Здесь почти не было деревьев, только аккуратно подстриженная аллея в один ряд вдоль берега, не дававшая тени. Зато много роскошного камня, полированного и резного, башенки, колонны, арки, похожие на триумфальные арки сказочных королей – на самом деле всего лишь ворота с набережной на дорогие пляжи. Радость детям и состоятельным романтикам. Город на Терре-без-номера – фешенебельный курорт…
На том берегу океана набережная выполнена в голом крошащемся бетоне, валуны под ней покрывает зеленая слизь. Но зато лианы кое-где падают к самой соленой воде, роняя в нее лепестки и целые соцветия. Странное чувство сравнения.
Пляжи были пусты.
Зато в бесчисленных летних кафе, сплошной чередой расположившихся вдоль береговой линии, сидели люди. Много, почти битком. Смотрели последние новости. Я подумала, что все они могли бы посмотреть их у себя дома или в гостиничных номерах. Еще подумала, что надо бы мне позавтракать и зашла под один из навесов, где приметила свободный столик в углу. Обиженный Малыш остался сидеть за оградкой.
Официантка, которая стояла у бара, зачарованно глядя в телещит, мистическим образом выросла у меня над плечом. И вместо вопроса о заказе глуховато выговорила:
– Вы экстрим-оператор?
– Нет. Одолжила у подруги.
Девушка моргнула, не поняв. У нее была очень оригинальная внешность, – монголоидное лицо и светлые волосы, – но внешность явно не выспавшаяся. Хотя у меня слишком холодное лицо для шуток, можно и растеряться…
– Да, – сказала я со вздохом. – Я экстрим-оператор. Направляюсь в действующую армию. Вы примете заказ?
Пока в руке официантки стило порхало над листком электронной бумаги, изредка клюя нужную строчку, на меня пооборачивалась половина кафе. Другая половина пялилась на Малыша. Нукта за оградкой не шевелился, но я почувствовала, как он насторожен. Все-таки не умеет еще вести себя с людьми…
Зато мне на их внимание наплевать.
На большом телещите над барной стойкой сменился сюжет.
Все частные гиперы, – пассажирские рейсовые, принадлежащие крупным компаниям, и личные шхуны миллиардеров, – конфискованы в пользу Объединенного человечества. Конструкция позволяет вооружить судна, их в срочном порядке переоборудуют.
Гипер опасен в атаке, потому что нельзя угадать, откуда он вынырнет. Один удачный выстрел погубит легкий – и фантастически дорогой – корабль. Я подумала, что это шаг отчаяния. Но все же удачный шаг.
Это сделал местер Уильям.
Военный консул.
Сначала он отдал собственный корабль и воззвал к коллегам. Но коллеги не откликнулись. И тогда он забрал корабли силой.
Совет на такое бы не решился.
Во время войны нужна крепкая власть.
Тут до меня дошло, что это уже не те новости, которые пришли вчера вечером. Как так?
Я поймала взгляд соседа. Он так и так смотрел на меня неотрывно. Худой, очень пожилой мужчина с сандаловыми четками на запястье. На пальце обручальное кольцо, но супруги поблизости не видно.
– Извините, а когда получили этот сюжет?
– Только что, – неожиданно спокойно ответил старик. – Поэтому и смотрим.
– Но прошлые новости пришли только часов восемь назад, – удивилась я.
– Верно.
Теперь галактические передачи давали не раз в земные сутки, а с интервалом в шесть часов. На все колонии новости шли по экономному военному каналу, но состоятельные колонисты в складчину оплачивали полный объем передачи для сопланетников. Не только на Терре-без-номера, везде.
Потому что война.
И люди собирались смотреть новости в холлах гостиниц и кафе, – видеть и слышать такое в одиночестве слишком страшно.
– А вы экстрим-оператор, насколько я понимаю? – уточнил он, закончив объяснение.
Ну что они, своими глазами не видят?
– Последнее время работала ассистентом мастера в питомнике, – объяснила я. Почему-то старик с четками вызывал у меня безотчетное доверие. Особенно когда начал перебирать бусины: не быстро, как многие делают, пытаясь совладать с волнением, а задерживаясь на каждой. Да он и не похож на нервного человека. Неужели правда молится? Вот это да…
– Вы не боитесь?
Я не сразу поняла его.
– Вы можете погибнуть, – уточнил старик.
Я усмехнулась.
– Знаете, это вы можете сказать всем, кто здесь сидит.
– Конечно, – согласился он. Помолчал. – Неужели вы не боитесь погибнуть? Я боюсь.
И это признание старика с четками подкупило меня.
– Боюсь, – сказала я. – Но знаете, я хотя бы могу что-то сделать. Когда ничего не можешь и только ждешь, пока что-то сделают другие, это гораздо противней.
Рядом сидящие прислушивались к нам.
– Я не о том, – мягко сказал он. – Вы не боитесь того, что вас ждет за гранью?
– Какой гранью?
– Жизни и смерти.
Я немного оторопела и потому молча выслушала продолжение его слов. Сухие узловатые пальцы старика застыли на самой крупной бусине, даже, пожалуй, деревянном диске с какой-то неразборчивой резьбой. Свесилась красная кисточка шнура.
– Люди совершают много дурных поступков, – сказал он чуть громче. – Лишь малая часть получает воздаяние при жизни, но оно неизбежно. Оно ждет нас после. Сейчас, когда близится исполнение пророчеств святых, все мы должны задуматься о содеянном и покаяться. За гробом получим мы воздаяние за все наши грехи!…
– Откуда вы знаете? – спросила я.
– Я верю, – ответил он театральным голосом, низким и мистически-бархатным.
Имя его меня не интересовало. И учение тоже. Клятый проповедник, язви его. Почему я так ошибаюсь в людях?… Нашел время загонять овец. Это сектант. Ортодоксы не лезут к людям в летних кафе. Обрадовался, что встретил экстрим-оператора, отправляющуюся в армию, и в нашу беседу вслушиваются десятки людей… обрадовался, что война и все перепуганы.
Наверняка их сейчас много повылазило. Привет, а у нас тут конец света.
– Можно знать точно, – сказала я. – Или не знать. Или прикидывать вероятность. Все.
– Вы не верите в Бога?
– А вы верите в то, что ррит уничтожат Землю?
Это подействовало. Он вздрогнул. Все вздрогнули, даже те, кто не слушал нас.
Когда в пределах видимости обнаруживается вполне реальный конец света, лучшее, что ты можешь сделать, если не в состоянии помочь, – это не нервировать окружающих. Но если началась истерика, то порой невредно бывает отвесить оплеуху.
– Кто может это знать? – тихо проговорил он. Тут же нашелся и добавил: – Если на то будет воля Божья!
Но этой торжественной ноте мне, наконец, принесли мой омлет с томатами, сосиски и кофе.
– Спасибо, – сказала я официантке.
– Что-нибудь еще?
– Простите, забыла. Можно пирожное к кофе? Любое, только не безе.
– Конечно, – кивнула девушка, поедая меня глазами, и робко добавила, – а… хозяин спросил, не нужно ли покормить вашего зверя. Не волнуйтесь, это за счет заведения…
– Нет, спасибо, – я улыбнулась ей и снова глянула на проповедника. Тот явно недоумевал. – То есть вам все равно?
– Все, что мы можем – это молиться, – ответил он, приподнимая подбородок и одновременно – свои четки.
Я начала резать сосиски.
– Как найти мобилизационный пункт?
– Что? – чуть растерянно переспросил он.
– Как выйти к управлению флота?
– По Морскому бульвару к центру города, – ответила за него вторая официантка, мулатка с фантастически тонкой талией. – Пройдете чуть дальше по набережной, сразу увидите – самая широкая улица. Площадь видна уже от моря. А здание ни с чем не перепутаете, знаете, одно время такие странные строили…
– «Космический ампир», – подсказал кто-то с соседнего столика.
Хром, зеркальное стекло, разные синтетические материалы, дающие хитрый визуальный эффект, и куча постоянных гравигенераторов: «космический ампир» – это когда непонятно, на чем держится. Когда начиналась застройка Земли-2, он как раз был на пике моды. Летающие балконы, летающие платформы с деревьями и фонтанами; титаническая стальная лента, обвивающая три узкие, как ножи, башни, нигде не закрепленная… Я, увидев это чудо архитектуры, еще подумала, что для особняка миллиардера слишком масштабно, должно быть, представительство банка из молодых, которые еще не могут кичиться древностью и потому кичатся размахом. Что это ГУФ, я не могла даже заподозрить. Хотя, в принципе, логично. Одно из первых зданий на захваченной чужой планете, космический ампир…
– Спасибо. Милейший местер, помолитесь за нас, пожалуйста. Надеюсь, вы будете делать это молча, а я пока поем.
– Вы гоните от себя мысли о смерти, – с сожалением сказал он.
То ли я слишком вежливая, то ли просто нервы себе щекочу.
– Зато я направляюсь прямо к ней в лапы.
– И не заботитесь о том, что после?
– Я узнаю, что там после, когда это случится.
– То есть вы все же верите, что там что-то есть?
Вот теперь я разозлилась.
– Слушайте, вы дадите мне позавтракать или нет?
– Телесная пища волнует вас больше духовной?
Ха! Его определенно занесло. И это с его стороны большой промах, потому что уважения к сединам во мне нет. Вспомнишь Иннза и Хейнрри, и всякое уважение пропадет.
«Малыш, ко мне!»
Нукта обрадовался, что я о нем вспомнила, и мягко перетек через декоративную оградку из хлипких реек.
– Как по-вашему, – спросила я, – он похож на ангела-хранителя?
– Послушайте, – он с неудовольствием поморщился, – все же животное…