Страница:
Говорят, что во время оккупации – перестали.
Здесь были панели с похожими узорами. Не золотистые, а из сиреневого материала, напоминающего пластик. Такие узоры я видела и в фильме. Скорее всего, это просто алфавит. Но зачем – здесь, на стенах? Изречения мудрых, что ли?
…вроде бы, все знакомо. Сейчас прошвырнемся до рубки. Почистим. За нами пройдет техник, отмечающий возможные изменения в конструкции, произошедшие со времен первой войны. Пройдут пилоты, – и цйирхта развернется против своих… Ненадолго. На краткий отрезок времени, от мига первого залпа до мига, когда с ймерх’аххара придет сигнал, запускающий самоуничтожение. Может быть, ксенотехник сумеет отключить этот механизм. Тогда цйирхту придется расстрелять. Может быть, не сумеет. Но нас здесь в любом случае уже не будет.
До боли знакомый лихой визг. Издалека. Кто-то радуется – видимо, этот кто-то выскочил и играючи откусил чью-то голову. С серьгами и гривой.
Дальше…
Инга обернулась ко мне, бледная, с каплями пота на лице. Странно, здесь не так уж жарко. Неужели ей так тяжело держать связь с нуктой?
…это Малыш – уникум и вундеркинд. Это у него IQ вдвое выше среднего для взрослой особи и уж не знаю во сколько раз – для годовалого нукты. Это у него, оружия новой модификации, случайно родившегося сына юной Итии, радиус телепатического поля в полтора раза больше нормального.
Чиграковой – тяжело.
– Останешься здесь, – приказала она. – У выхода. Чендра, Соня! Здесь же…
Глухой рык перекрыл ее слова.
Я ничего не поняла. Перед глазами мелькнули лиловатые, странной фактуры стены, пол ударил меня в затылок, но шлем амортизировал, и сотрясения я не получила. В глаза чуть не воткнулись нижнечелюстные лезвия Малыша. Нукта стоял надо мной, укрывая – подобравшись, – по-скорпионьи занося над головой острие хвоста…
И вот уже я просто так себе валяюсь, глядя в высокий, под рритский рост, потолок коридора.
Нет, не валяюсь. Сижу на корточках. Биопластик пульсирует. В мышцах по всему телу такое ощущение, какое бывает в глотке, когда углекислота из газировки бьет в нос.
– Поздравляю, – запыхавшийся голосок Сони. – Все живы…
Ррит шли парой. «Лезвия», наверное. Жили они долго и счастливо… и в один день умерли.
Инга, оказывается, даже наблюдать не стала. Отряда не видно. Они ушли к рубке.
Нас трое в пустом коридоре. Три экстрим-оператора, две стороны, с которых может появиться враг, и неровный пролом в стене, сделанный абордажным щупом.
Один экстрим-оператор. И две вчерашние курсантки, соплюхи вроде Эльсы.
Вместо того, чтобы подумать о жестокости мира, где детям, не узнавшим жизни, приходится драться и умирать, я подумала о том, что Эльса, дай ей право выбора, наверняка предпочла бы погибнуть вот так – на борту чужого корабля, в бою. А не глупо, нелепо, в расстрелянном грузовозе…
…и мы падаем. Тихий, тошнотворный звук выстрелов. Боевой клич Малыша. Остальные взрослей и лучше выучены. Они атакуют молча. Рядом с моим виском яростно ударяет в пол чей-то хвост.
– Мама… – шепотом выдыхает Чендра.
– Не «мама», – взрослым голосом говорит Соня. – А Ланг.
Умница Ланг, в самом деле…
На этот раз был один. С той же стороны. Отряд, ушедший в другую, словно канул. Я стучу пальцем по гарнитуре, и издалека отзывается недовольный голос Инги. У них порядок. Я коротко отчитываюсь о нападении.
Конец связи.
– Девочки, идите туда, – нервно выдыхаю я и тычу пальцем в темноту за проломом.
Там, конечно, тесно и не особо приятно сидеть, но хоть случайный выстрел не достанет. А у драконов достаточно ума, чтобы оборонять «нору» самим. Нужно поставить заградительную сетку, но этим я займусь сама.
– Давайте пойдем лучше в ту сто… – начинает Соня.
– С ума сошла! – я в панике. Словно Соня – школьница, а не такой же солдат, как я… почти такой же. Без опыта смертных забросов. – Неподчинение приказу!
– Ой, – невинно говорит Соня.
Чендра уже спряталась в щуп и сверкает оттуда раскосыми вытаращенными глазами. Ее семья родом из Малайзии, но она даже «мама» произнесла по-русски… да почему же я смотрю на них как на детей?! Они обе не боятся трупов. По полу растекается лужа зелено-черно-коричневого, густого, быстро стынущего: это кровь, но им все равно. Как и мне. И в их возрасте мне тоже, помню, уже стало все равно. Мы прошли одинаковый психологический тренинг…
Сетка паутинно поблескивает. Я не рискнула уходить далеко от щупа, к углу коридора. Поэтому заграждение находится близковато к нам.
Я смотрю на браслетник. Четыре минуты. По расчетам, еще целых одиннадцать.
…еще целых одиннадцать минут все спокойно.
Услышь бравый пилот Вася, как матерится его соотечественница, – и «кролику» осталось бы только выйти покурить. Местра Чигракова, злая как гюрза, выехала из-за угла верхом на Фашисте; проклятия ее предназначались прежде всего дракону. Сквозь смотровые прорези в шлеме Снежной королевы хлестала огненная ярость. Издыхающий ррит сумел вытащить ритуальный нож из ножен на боку уже мертвого собрата – и распороть Инге икроножную мышцу. А я-то боялась, что это Малышу взбредет в голову не добивать жертву!
Ха.
Стоило мне увидеть их, и пластик под моей одеждой мигом потерял форму упругого контура, растекаясь живым кремом.
Это – сделано. То, что мы видели только в кино. То, что делали только в тренажерах.
Захват.
Все.
Только сейчас я вновь обрела способность обращать внимание на что-то, кроме движения и шороха. Увидела цвет, фактуру, узор. Довольно странное чувство.
Доспех двоих убитых ррит очевидно был новоделом. Почти без украшений. И кос они заплетали всего по две, височные, без побрякушек. Зато третий являл собой великолепную картину рритского воина поры расцвета цивилизации. Хоть сейчас в кино.
Высокоранговый…
– Ну? – спросила я, и меня поняли.
– Все путем, – ответила Маянг. – Уже стреляют.
По своим.
Гулко, издалека затопали ноги, и звук ничуть не был пугающим: так могут ходить только люди. Стены переливались жемчугом и лазурью. На защитных костюмах операторов виднелись брызги черной крови, и лишь изредка – красной.
Нукты были залиты чужой кровью с носов до хвостов. Но на их вороной броне это в глаза не бросалось.
Цйирхта, носящая имя «Дар мести», вела огонь по своим.
Только когда из рубки подоспели пилоты и ксенотехник, я осознала, что драконов вернулось семь.
А уходило – девять.
Я заставила себя подумать, что девушка, чье имя я не успела запомнить – девушка, повисшая поперек хребта Джарана, приятеля худющей Маянг, – она просто без сознания.
– Дуры! – рявкнула Инга. Боль от неопасной раны Снежную королеву только злила. – Быстрее! Ленку, может, еще дотащим!
За Джараном, несшим бесчувственную Лену, в щуп нырнули представители более-менее мирных профессий. Пока уходили остальные, Чендра и Соня стояли рядом со мной, гордо выпрямившись. С чувством выполненного долга.
Я затолкала их в щуп прежде себя.
И последний раз оглядела коридор цйирхты, которой предстояло вскоре самоуничтожиться. Свет был по-прежнему ровным и мирным. Тишина – неоткуда взяться звукам. Непривычный материал стен, слишком высокий потолок, но это мог бы быть и коридор человеческого корабля.
Я нажала кнопку на пульте, и заградительная сетка упала со стен.
…промахнулся.
Я не знаю, как мог промахнуться ррит. Вряд ли был ранен. Поторопился? Или просто хотел, чтобы я обернулась и увидела свою смерть?
Нож вошел в переборку над моей головой, слегка чиркнув по темени шлема.
Я рухнула на пол и вбросила себя в щуп; позади делал свое дело Малыш. Несколько секунд, и на цйирхте уже действительно никого не останется… Этот, должно быть, ждал. Намереваясь ударить в спину: это «не в стиле» ррит, как сказал бы пушистый кролик Макс, но они многое переняли от людей…
Когда ррит выпускает когти, хватая тебя за плечо, даже защитный костюм не спасает от дикой боли. Продавливает. Сила тигриная.
Я не успела подумать о том, как этот ушел от моего нукты. Меня тащили из щупа – наружу, то есть внутрь, в цйирхту, чтобы убить в свое удовольствие…
И я сделала то, что делали на моем месте герои боевиков.
Глупо. Я никогда не верила, что подобное место вообще может существовать.
Я ударила ррит локтем в нос. Ни на что особенно не надеясь. Рефлекс. Операторы умеют драться и сами по себе, не быть же им просто беспомощными приложениями к нуктам. В глубине души я подозревала, что никакого толку не будет. Надежда была только на Малыша – он подоспеет и…
Я забыла, что по моей руке от плеча к запястью стекает боевая лента.
И биопластик удесятерил силу удара.
Я много видела на своем веку обезображенных трупов. Меня уже не тошнит. Мне не снятся кошмары. С экстрим-операторами работают лучшие психотерапевты. Но все-таки… я не оружие и не хищник, чтобы убивать. Мне не нравится.
Череп превратился в чашу с хлюпающей жижей из мозга, крови и обломков костей. У меня весь локоть был в ней.
Малыш уже винился: не рассчитал прыжка и перемахнул через голову пригнувшегося врага. Глупый нукта даже обиделся на меня. Подождала бы секунду, и тогда Малыш бы его разорвал надвое, вот!
Я позволила себе закрыть глаза.
Только сейчас осознала, что все могло закончиться здесь. На «Вдохновении мести».
– Пошли, – сказала я. Получилось вообще без звука, но нукте было все равно. – Пошли, Малыш.
Мы пролезли через щуп. Плечо у меня ныло. Синяки будут…
– Быстрее! – почти взвизгнула Инга, и ее голос потерялся в вое сирены.
Тревога?
В чем дело? Что?…
За моей спиной щуп спокойно завершал свою миссию – герметично закрывался и втягивался, сливаясь с броней «Искандера». Смыкались тяжелые створки, шуршал металл. Небольшое, почти совершенно пустое пространство модуля насильственной стыковки отлично просматривалось. Чигракова стояла за проемом межмодульных дверей и что-то кричала мне, но издалека не было слышно ее голоса, а внутрикорабельная связь оглашала линкор тревогой.
Я вцепилась в Малыша.
Нукта прыгнул.
Я еще увидела безумные глаза Инги, – и створки дверей сомкнулись.
Малыш вырулил хвостом, и мы сумели не врезаться в них. Я свалилась на пол, вблизи увидела, как когти нукты входят в покрытие, – Малышу падать не нравилось, – на миг потеряла сознание и очнулась уже в невесомости. Искусственная гравитация отказала.
Это могло значить только одно.
Что? – я не успела вспомнить.
Малыш закричал.
Он никогда не кричал так громко, стоя рядом. Уши мои берег…
Страшный и безнадежный крик. Я бы предпочла не знать того, что знал нукта с его идеальным ощущением пространства, но мы с Малышом сейчас были сцеплены как никогда тесно, и все его чувства немедленно оказывались моими. «Искандер» получил несколько залпов огромной силы. Вражеский корабль от такого разорвало бы на части, но многомодульный линкор рассеял энергию взрыва без особого вреда для себя. Только несколько внешних модулей отпали…
Доставшийся нам отсек успел изолировать помещение, где теоретически могли находиться живые организмы. То есть мы. Мы здесь находились, и нас изолировали, потому что мы подлежали эвакуации.
Мы здесь были одни. В железной скорлупке, где стремительно издыхала система жизнеобеспечения. В самом глубоком из всех глубоких космосов.
В гробу.
С другой стороны, хорошо, что мы успели попасть в модуль нашего линкора. Из цйирхты бы нас точно эвакуировать не стали… хотя не факт, что и отсюда вытащат.
Сброс отсека не происходит мгновенно.
Он происходит почти мгновенно.
И в исчезающий интервал этого «почти» был сигнал тревоги, который я не услышала. Остальные успели уйти в другой модуль. Они не могли меня ждать.
Язви их. Тридцать раз.
Ненавижу.
Они меня не бросили, нет, не бросили. Они просто спаслись. А я – не спаслась.
Погас свет.
Красный аварийный свет погас.
Это программа такая, модули автономны, в сброшенном первый приоритет получает жизнеобеспечение. Обеспечение нашей жизни. Свет для жизни необязателен.
В полном мраке я слышала, как когти Малыша врезаются в пол. Плавать в воздухе, как я, он не собирался. Он не знал, что делать, и чувствовать растерянность такого большого и грозного существа было еще хуже, чем оставаться совсем одной.
Я же не боюсь темноты.
Никогда не боялась. Даже в детстве. Не было фобии.
Меня старший брат запирал в ванной и выключал свет. Он-то боялся темноты и хотел, чтобы я заплакала. А я хохотала над ним. Я не боялась. Тогда он вытаскивал меня за плечи, швырял об стенку и кричал: «Ящерица! Дохлая морда!» Первое ему казалось обидным, а мне – нет. Я всегда любила ящериц. По мне и не скажешь, правда?…
…о чем я думаю?
…а вот «дохлая морда» было очень обидно. Сердце замирало от обиды, и я действительно начинала плакать. Правда, думала, что не плачу. У меня очень слабо иннервирована кожа лица. Я не чувствовала бегущих слез и не понимала, чему он радуется, если я не плачу… Я была третьим ребенком. Меня решили родить для того, чтобы получить бесплатную квартиру, тогда объявили программу, государство выделяло жилье многодетным семьям. А я получилась дефективной. И ничего нам не выделили, потому что выделяли только гражданам в третьем поколении – с этим был порядок, – и со здоровой наследственностью. У нас в семье никогда не рождалось уродов. Мать с отцом делали анализы на совместимость, и все вышло отлично; да какие там анализы, когда двое детей уже родилось здоровых. И подумать не могли, что третьим получится такое, как я.
Я слышала, что родители больше любят младших детей, больше любят тех, кому приходится туже, кто не так успешен.
Не люблю думать об этом. Но когда мне плохо, все время вспоминаю. Последний раз я об этом думала, умирая во фронтирской пустыне, – думала, что моя мать наверняка избавилась от моих фотографий.
На сколько хватит в модуле кислорода?
При такой температуре это не особенно актуальный вопрос. Потому что погибнуть от переохлаждения мне светит куда раньше, чем задохнуться.
Кому суждено замерзнуть, того не зажарят.
Температура быстро падала. Под одеждой биопластик пытался сохранить нормальную, но на мне был только контур, не полный костюм. Где-то кожу почти обжигало, где-то кусал мороз. И это еще при дополнительной регулировке. Защитный костюм не был специально рассчитан на обогрев. Батареи уже садились.
По крайней мере, потерять от отморожения пальцы мне не грозит. Пластику можно распорядиться насчет того, что именно греть… ну я молодец. У меня что-то в голове перепуталось насчет абсолютного нуля – минус двести семьдесят три он или все-таки триста семьдесят три? Или вообще не семьдесят? – замерзну я, в общем, вместе со всеми пальцами и с биопластиком. После такого даже несчастное вещество не реанимируют…
Бедный мой Малыш. Даже года не прожил на белом свете.
Его-то холод пока не пугал. Мой дракончик, и бодрствуя, мог выдержать втрое более жестокий, а в спячке – того хлеще…
Я не хочу.
Просто не передать, как же я не хочу. Клятый Морган, клятая конспирация, если б я знала, что все рассчитано, что есть второй фронт!…
Долг отправилась выполнять.
Дура набитая.
Дура ты, Янина, поэтому сдохнешь. И не нарожаешь дураков. Ни одного. Радуйся.
Ненавижу. Всех ненавижу.
Холодно…
Малыш, уйди. Уйди, не трогай меня! …и без тебя холодно. И гравитация отключилась, чтоб ее. Барахтаешься, а толку никакого… наверное… может, и есть толк. Или нет. Если… даже спать хочется… не спи, Яна, замерзнешь… а ты после меня еще полчаса проживешь, Малыш, знаешь об этом? Ну, ничего… зато наши победят. Всех сожрут. Пустят врага на пуговицы…
Жуть как холодно. Неужели пластик сдох?
Сейчас у меня глаза отмерзнут.
На Терре-без-номера – море. Теплое. Интересно, оно зимой – замерзает? На Терре… море… море на Тер-ре… ре-те-ре…
Вот только соплей не хватало. Они же замерзают. Лед в носу. Красота. И не посмеешься, губы не шевелятся. И горло болит. Вот и не приду я к местеру Ценковичу поговорить. Местеру Ценковичу природа подкинет другие интересные случаи…
Хочу к Лансу на «Испел». Там стены в дереве, там бархат, там камин искусственный в искусственной библиотеке… тепло, хорошо, аптечка дорогущая… на кухне – чай… кофе горячий.
Всех ненавижу.
…на Землю-2. В море, горячее, соленое, с рыбами, а рыбы – с лапами, чтобы джунгли, и птеродактили тупые, как куры, чтобы Шайя в море с детьми плавала, чтобы Крис – смешной, с Нару… и Дитрих, красивый, с браслетами, ободранный весь, с аурой своей телепатской на километр, с сигаретами… никого больше не надо… насовсем… хочу.
…на Фронтир. Там пустыня. В пустыне – жарко. Помереть можно, как жарко, хочу на Фронтир…
Домой хочу.
…к маме.
2
Здесь были панели с похожими узорами. Не золотистые, а из сиреневого материала, напоминающего пластик. Такие узоры я видела и в фильме. Скорее всего, это просто алфавит. Но зачем – здесь, на стенах? Изречения мудрых, что ли?
…вроде бы, все знакомо. Сейчас прошвырнемся до рубки. Почистим. За нами пройдет техник, отмечающий возможные изменения в конструкции, произошедшие со времен первой войны. Пройдут пилоты, – и цйирхта развернется против своих… Ненадолго. На краткий отрезок времени, от мига первого залпа до мига, когда с ймерх’аххара придет сигнал, запускающий самоуничтожение. Может быть, ксенотехник сумеет отключить этот механизм. Тогда цйирхту придется расстрелять. Может быть, не сумеет. Но нас здесь в любом случае уже не будет.
До боли знакомый лихой визг. Издалека. Кто-то радуется – видимо, этот кто-то выскочил и играючи откусил чью-то голову. С серьгами и гривой.
Дальше…
Инга обернулась ко мне, бледная, с каплями пота на лице. Странно, здесь не так уж жарко. Неужели ей так тяжело держать связь с нуктой?
…это Малыш – уникум и вундеркинд. Это у него IQ вдвое выше среднего для взрослой особи и уж не знаю во сколько раз – для годовалого нукты. Это у него, оружия новой модификации, случайно родившегося сына юной Итии, радиус телепатического поля в полтора раза больше нормального.
Чиграковой – тяжело.
– Останешься здесь, – приказала она. – У выхода. Чендра, Соня! Здесь же…
Глухой рык перекрыл ее слова.
Я ничего не поняла. Перед глазами мелькнули лиловатые, странной фактуры стены, пол ударил меня в затылок, но шлем амортизировал, и сотрясения я не получила. В глаза чуть не воткнулись нижнечелюстные лезвия Малыша. Нукта стоял надо мной, укрывая – подобравшись, – по-скорпионьи занося над головой острие хвоста…
И вот уже я просто так себе валяюсь, глядя в высокий, под рритский рост, потолок коридора.
Нет, не валяюсь. Сижу на корточках. Биопластик пульсирует. В мышцах по всему телу такое ощущение, какое бывает в глотке, когда углекислота из газировки бьет в нос.
– Поздравляю, – запыхавшийся голосок Сони. – Все живы…
Ррит шли парой. «Лезвия», наверное. Жили они долго и счастливо… и в один день умерли.
Инга, оказывается, даже наблюдать не стала. Отряда не видно. Они ушли к рубке.
Нас трое в пустом коридоре. Три экстрим-оператора, две стороны, с которых может появиться враг, и неровный пролом в стене, сделанный абордажным щупом.
Один экстрим-оператор. И две вчерашние курсантки, соплюхи вроде Эльсы.
Вместо того, чтобы подумать о жестокости мира, где детям, не узнавшим жизни, приходится драться и умирать, я подумала о том, что Эльса, дай ей право выбора, наверняка предпочла бы погибнуть вот так – на борту чужого корабля, в бою. А не глупо, нелепо, в расстрелянном грузовозе…
…и мы падаем. Тихий, тошнотворный звук выстрелов. Боевой клич Малыша. Остальные взрослей и лучше выучены. Они атакуют молча. Рядом с моим виском яростно ударяет в пол чей-то хвост.
– Мама… – шепотом выдыхает Чендра.
– Не «мама», – взрослым голосом говорит Соня. – А Ланг.
Умница Ланг, в самом деле…
На этот раз был один. С той же стороны. Отряд, ушедший в другую, словно канул. Я стучу пальцем по гарнитуре, и издалека отзывается недовольный голос Инги. У них порядок. Я коротко отчитываюсь о нападении.
Конец связи.
– Девочки, идите туда, – нервно выдыхаю я и тычу пальцем в темноту за проломом.
Там, конечно, тесно и не особо приятно сидеть, но хоть случайный выстрел не достанет. А у драконов достаточно ума, чтобы оборонять «нору» самим. Нужно поставить заградительную сетку, но этим я займусь сама.
– Давайте пойдем лучше в ту сто… – начинает Соня.
– С ума сошла! – я в панике. Словно Соня – школьница, а не такой же солдат, как я… почти такой же. Без опыта смертных забросов. – Неподчинение приказу!
– Ой, – невинно говорит Соня.
Чендра уже спряталась в щуп и сверкает оттуда раскосыми вытаращенными глазами. Ее семья родом из Малайзии, но она даже «мама» произнесла по-русски… да почему же я смотрю на них как на детей?! Они обе не боятся трупов. По полу растекается лужа зелено-черно-коричневого, густого, быстро стынущего: это кровь, но им все равно. Как и мне. И в их возрасте мне тоже, помню, уже стало все равно. Мы прошли одинаковый психологический тренинг…
Сетка паутинно поблескивает. Я не рискнула уходить далеко от щупа, к углу коридора. Поэтому заграждение находится близковато к нам.
Я смотрю на браслетник. Четыре минуты. По расчетам, еще целых одиннадцать.
…еще целых одиннадцать минут все спокойно.
Услышь бравый пилот Вася, как матерится его соотечественница, – и «кролику» осталось бы только выйти покурить. Местра Чигракова, злая как гюрза, выехала из-за угла верхом на Фашисте; проклятия ее предназначались прежде всего дракону. Сквозь смотровые прорези в шлеме Снежной королевы хлестала огненная ярость. Издыхающий ррит сумел вытащить ритуальный нож из ножен на боку уже мертвого собрата – и распороть Инге икроножную мышцу. А я-то боялась, что это Малышу взбредет в голову не добивать жертву!
Ха.
Стоило мне увидеть их, и пластик под моей одеждой мигом потерял форму упругого контура, растекаясь живым кремом.
Это – сделано. То, что мы видели только в кино. То, что делали только в тренажерах.
Захват.
Все.
Только сейчас я вновь обрела способность обращать внимание на что-то, кроме движения и шороха. Увидела цвет, фактуру, узор. Довольно странное чувство.
Доспех двоих убитых ррит очевидно был новоделом. Почти без украшений. И кос они заплетали всего по две, височные, без побрякушек. Зато третий являл собой великолепную картину рритского воина поры расцвета цивилизации. Хоть сейчас в кино.
Высокоранговый…
– Ну? – спросила я, и меня поняли.
– Все путем, – ответила Маянг. – Уже стреляют.
По своим.
Гулко, издалека затопали ноги, и звук ничуть не был пугающим: так могут ходить только люди. Стены переливались жемчугом и лазурью. На защитных костюмах операторов виднелись брызги черной крови, и лишь изредка – красной.
Нукты были залиты чужой кровью с носов до хвостов. Но на их вороной броне это в глаза не бросалось.
Цйирхта, носящая имя «Дар мести», вела огонь по своим.
Только когда из рубки подоспели пилоты и ксенотехник, я осознала, что драконов вернулось семь.
А уходило – девять.
Я заставила себя подумать, что девушка, чье имя я не успела запомнить – девушка, повисшая поперек хребта Джарана, приятеля худющей Маянг, – она просто без сознания.
– Дуры! – рявкнула Инга. Боль от неопасной раны Снежную королеву только злила. – Быстрее! Ленку, может, еще дотащим!
За Джараном, несшим бесчувственную Лену, в щуп нырнули представители более-менее мирных профессий. Пока уходили остальные, Чендра и Соня стояли рядом со мной, гордо выпрямившись. С чувством выполненного долга.
Я затолкала их в щуп прежде себя.
И последний раз оглядела коридор цйирхты, которой предстояло вскоре самоуничтожиться. Свет был по-прежнему ровным и мирным. Тишина – неоткуда взяться звукам. Непривычный материал стен, слишком высокий потолок, но это мог бы быть и коридор человеческого корабля.
Я нажала кнопку на пульте, и заградительная сетка упала со стен.
…промахнулся.
Я не знаю, как мог промахнуться ррит. Вряд ли был ранен. Поторопился? Или просто хотел, чтобы я обернулась и увидела свою смерть?
Нож вошел в переборку над моей головой, слегка чиркнув по темени шлема.
Я рухнула на пол и вбросила себя в щуп; позади делал свое дело Малыш. Несколько секунд, и на цйирхте уже действительно никого не останется… Этот, должно быть, ждал. Намереваясь ударить в спину: это «не в стиле» ррит, как сказал бы пушистый кролик Макс, но они многое переняли от людей…
Когда ррит выпускает когти, хватая тебя за плечо, даже защитный костюм не спасает от дикой боли. Продавливает. Сила тигриная.
Я не успела подумать о том, как этот ушел от моего нукты. Меня тащили из щупа – наружу, то есть внутрь, в цйирхту, чтобы убить в свое удовольствие…
И я сделала то, что делали на моем месте герои боевиков.
Глупо. Я никогда не верила, что подобное место вообще может существовать.
Я ударила ррит локтем в нос. Ни на что особенно не надеясь. Рефлекс. Операторы умеют драться и сами по себе, не быть же им просто беспомощными приложениями к нуктам. В глубине души я подозревала, что никакого толку не будет. Надежда была только на Малыша – он подоспеет и…
Я забыла, что по моей руке от плеча к запястью стекает боевая лента.
И биопластик удесятерил силу удара.
Я много видела на своем веку обезображенных трупов. Меня уже не тошнит. Мне не снятся кошмары. С экстрим-операторами работают лучшие психотерапевты. Но все-таки… я не оружие и не хищник, чтобы убивать. Мне не нравится.
Череп превратился в чашу с хлюпающей жижей из мозга, крови и обломков костей. У меня весь локоть был в ней.
Малыш уже винился: не рассчитал прыжка и перемахнул через голову пригнувшегося врага. Глупый нукта даже обиделся на меня. Подождала бы секунду, и тогда Малыш бы его разорвал надвое, вот!
Я позволила себе закрыть глаза.
Только сейчас осознала, что все могло закончиться здесь. На «Вдохновении мести».
– Пошли, – сказала я. Получилось вообще без звука, но нукте было все равно. – Пошли, Малыш.
Мы пролезли через щуп. Плечо у меня ныло. Синяки будут…
– Быстрее! – почти взвизгнула Инга, и ее голос потерялся в вое сирены.
Тревога?
В чем дело? Что?…
За моей спиной щуп спокойно завершал свою миссию – герметично закрывался и втягивался, сливаясь с броней «Искандера». Смыкались тяжелые створки, шуршал металл. Небольшое, почти совершенно пустое пространство модуля насильственной стыковки отлично просматривалось. Чигракова стояла за проемом межмодульных дверей и что-то кричала мне, но издалека не было слышно ее голоса, а внутрикорабельная связь оглашала линкор тревогой.
Я вцепилась в Малыша.
Нукта прыгнул.
Я еще увидела безумные глаза Инги, – и створки дверей сомкнулись.
Малыш вырулил хвостом, и мы сумели не врезаться в них. Я свалилась на пол, вблизи увидела, как когти нукты входят в покрытие, – Малышу падать не нравилось, – на миг потеряла сознание и очнулась уже в невесомости. Искусственная гравитация отказала.
Это могло значить только одно.
Что? – я не успела вспомнить.
Малыш закричал.
Он никогда не кричал так громко, стоя рядом. Уши мои берег…
Страшный и безнадежный крик. Я бы предпочла не знать того, что знал нукта с его идеальным ощущением пространства, но мы с Малышом сейчас были сцеплены как никогда тесно, и все его чувства немедленно оказывались моими. «Искандер» получил несколько залпов огромной силы. Вражеский корабль от такого разорвало бы на части, но многомодульный линкор рассеял энергию взрыва без особого вреда для себя. Только несколько внешних модулей отпали…
Доставшийся нам отсек успел изолировать помещение, где теоретически могли находиться живые организмы. То есть мы. Мы здесь находились, и нас изолировали, потому что мы подлежали эвакуации.
Мы здесь были одни. В железной скорлупке, где стремительно издыхала система жизнеобеспечения. В самом глубоком из всех глубоких космосов.
В гробу.
С другой стороны, хорошо, что мы успели попасть в модуль нашего линкора. Из цйирхты бы нас точно эвакуировать не стали… хотя не факт, что и отсюда вытащат.
Сброс отсека не происходит мгновенно.
Он происходит почти мгновенно.
И в исчезающий интервал этого «почти» был сигнал тревоги, который я не услышала. Остальные успели уйти в другой модуль. Они не могли меня ждать.
Язви их. Тридцать раз.
Ненавижу.
Они меня не бросили, нет, не бросили. Они просто спаслись. А я – не спаслась.
Погас свет.
Красный аварийный свет погас.
Это программа такая, модули автономны, в сброшенном первый приоритет получает жизнеобеспечение. Обеспечение нашей жизни. Свет для жизни необязателен.
В полном мраке я слышала, как когти Малыша врезаются в пол. Плавать в воздухе, как я, он не собирался. Он не знал, что делать, и чувствовать растерянность такого большого и грозного существа было еще хуже, чем оставаться совсем одной.
Я же не боюсь темноты.
Никогда не боялась. Даже в детстве. Не было фобии.
Меня старший брат запирал в ванной и выключал свет. Он-то боялся темноты и хотел, чтобы я заплакала. А я хохотала над ним. Я не боялась. Тогда он вытаскивал меня за плечи, швырял об стенку и кричал: «Ящерица! Дохлая морда!» Первое ему казалось обидным, а мне – нет. Я всегда любила ящериц. По мне и не скажешь, правда?…
…о чем я думаю?
…а вот «дохлая морда» было очень обидно. Сердце замирало от обиды, и я действительно начинала плакать. Правда, думала, что не плачу. У меня очень слабо иннервирована кожа лица. Я не чувствовала бегущих слез и не понимала, чему он радуется, если я не плачу… Я была третьим ребенком. Меня решили родить для того, чтобы получить бесплатную квартиру, тогда объявили программу, государство выделяло жилье многодетным семьям. А я получилась дефективной. И ничего нам не выделили, потому что выделяли только гражданам в третьем поколении – с этим был порядок, – и со здоровой наследственностью. У нас в семье никогда не рождалось уродов. Мать с отцом делали анализы на совместимость, и все вышло отлично; да какие там анализы, когда двое детей уже родилось здоровых. И подумать не могли, что третьим получится такое, как я.
Я слышала, что родители больше любят младших детей, больше любят тех, кому приходится туже, кто не так успешен.
Ха.
Не люблю думать об этом. Но когда мне плохо, все время вспоминаю. Последний раз я об этом думала, умирая во фронтирской пустыне, – думала, что моя мать наверняка избавилась от моих фотографий.
На сколько хватит в модуле кислорода?
При такой температуре это не особенно актуальный вопрос. Потому что погибнуть от переохлаждения мне светит куда раньше, чем задохнуться.
Кому суждено замерзнуть, того не зажарят.
Температура быстро падала. Под одеждой биопластик пытался сохранить нормальную, но на мне был только контур, не полный костюм. Где-то кожу почти обжигало, где-то кусал мороз. И это еще при дополнительной регулировке. Защитный костюм не был специально рассчитан на обогрев. Батареи уже садились.
По крайней мере, потерять от отморожения пальцы мне не грозит. Пластику можно распорядиться насчет того, что именно греть… ну я молодец. У меня что-то в голове перепуталось насчет абсолютного нуля – минус двести семьдесят три он или все-таки триста семьдесят три? Или вообще не семьдесят? – замерзну я, в общем, вместе со всеми пальцами и с биопластиком. После такого даже несчастное вещество не реанимируют…
Бедный мой Малыш. Даже года не прожил на белом свете.
Его-то холод пока не пугал. Мой дракончик, и бодрствуя, мог выдержать втрое более жестокий, а в спячке – того хлеще…
Я не хочу.
Просто не передать, как же я не хочу. Клятый Морган, клятая конспирация, если б я знала, что все рассчитано, что есть второй фронт!…
Долг отправилась выполнять.
Дура набитая.
Дура ты, Янина, поэтому сдохнешь. И не нарожаешь дураков. Ни одного. Радуйся.
Ненавижу. Всех ненавижу.
Холодно…
Малыш, уйди. Уйди, не трогай меня! …и без тебя холодно. И гравитация отключилась, чтоб ее. Барахтаешься, а толку никакого… наверное… может, и есть толк. Или нет. Если… даже спать хочется… не спи, Яна, замерзнешь… а ты после меня еще полчаса проживешь, Малыш, знаешь об этом? Ну, ничего… зато наши победят. Всех сожрут. Пустят врага на пуговицы…
Жуть как холодно. Неужели пластик сдох?
Сейчас у меня глаза отмерзнут.
На Терре-без-номера – море. Теплое. Интересно, оно зимой – замерзает? На Терре… море… море на Тер-ре… ре-те-ре…
Вот только соплей не хватало. Они же замерзают. Лед в носу. Красота. И не посмеешься, губы не шевелятся. И горло болит. Вот и не приду я к местеру Ценковичу поговорить. Местеру Ценковичу природа подкинет другие интересные случаи…
Хочу к Лансу на «Испел». Там стены в дереве, там бархат, там камин искусственный в искусственной библиотеке… тепло, хорошо, аптечка дорогущая… на кухне – чай… кофе горячий.
Всех ненавижу.
…на Землю-2. В море, горячее, соленое, с рыбами, а рыбы – с лапами, чтобы джунгли, и птеродактили тупые, как куры, чтобы Шайя в море с детьми плавала, чтобы Крис – смешной, с Нару… и Дитрих, красивый, с браслетами, ободранный весь, с аурой своей телепатской на километр, с сигаретами… никого больше не надо… насовсем… хочу.
…на Фронтир. Там пустыня. В пустыне – жарко. Помереть можно, как жарко, хочу на Фронтир…
Домой хочу.
…к маме.
2
– Идиотка, – раздраженно и горько сказал Дитрих. – Какая же ты идиотка…
Я молчала. В голове стоял такой шум, что хотелось закрыть глаза и лежать пластом. Когда совсем не шевелишься, кажется, что вот еще несколько минут, и головокружение пройдет. Может целый день так казаться. У меня так уже было. Не один раз.
И я действительно опустила веки.
– Янина, – быстро зашептал мастер. – Яна! Ну…что ты? Ну, посмотри на меня, пожалуйста!
Его голос был совсем рядом. Кажется, он опустился на корточки рядом с постелью. Потом подался ко мне, и я кожей почувствовала его тепло. Его дыхание.
– Яна!
– Что ты здесь делаешь? – спросила я, не открывая глаз. Надеялась, что от нескольких произнесенных слов мне не сделается хуже. Ха…
– Я? – Дитрих вздохнул. Его рука обожгла мое запястье. Он-то точно здоров, почему его тело кажется мне таким жарким? У меня, должно быть, температура сейчас градусов тридцать пять…
– Я… привез «умные капсулы», Яна. Живые мины.
Только об этом переживать мне не хватало сейчас… Сердце чуть ёкнуло; в груди завязалась слабая злость на Дитриха, но тут же умолкла.
Я спать хочу. Ничего больше не хочу.
– Янхен…
О, только не это! Меня так называл отец. Обычно в те минуты, когда отказывал мне в карманных деньгах или костерил за школьные неуспехи.
Мне все-таки пришлось открыть глаза и разлепить губы.
– Дитрих. Я не хочу сейчас говорить.
Лицо у него было дикое и чуть помятое, точно со сна или из драки. Волосы растрепаны, слиплись, воротник рубашки почти черный… нет, не могу думать. Потом.
– Хорошо, – кивнул он, – спи…
Погладил меня по щеке. Я уже падала в сон, как в яму, когда почувствовала, что меня целуют в лоб, оправляя одеяло. От склонившегося надо мной Дитриха проливалась волна жара, как от близкого солнца.
Должно быть, поэтому мне снился Фронтир. Планета, которая никогда не существовала в действительности: только в официальном реестре. Мы были там с Аджи и целых три месяца попросту убивали время, потому что задание все никак не приходило. Устав предполагает период акклиматизации, но не такой долгий. Фронтирские колонисты не раз видели нукт вблизи, во время зачисток и карательных операций, и потому относились к ним с искренней симпатией. И умели с ними общаться. Настолько, насколько может не-экстрим-оператор общаться с боевым псевдоящером. Когда я, сойдя с трапа, впервые увидела и оценила реакции фронтирцев, то немало удивилась. Обычно люди либо шарахаются от нас, либо лезут потрогать «зверя». Думают, он что-то вроде служебной собаки. Колонисты же вежливо заговаривали издалека, причем не со мной, а с Аджи. Ему очень нравилось.
Поскольку Фронтир был колонией специфической, то каждый новоприбывший проходил собеседование. Это во время собеседования мое имя прочитали как «Джанарна»; меня это позабавило, и я не стала поправлять. Но уполномоченный, выйдя из кабинета вместе со мной, первым делом представил меня какому-то тощему старичку с диковатыми молодыми глазами, и представил, естественно, Джанарной. А через два дня чуть ли не весь город знал, что экстрим-оператора зовут именно так.
Разговорчивого старичка здесь именовали Санди.
Александер М. Дарикки, оставшийся в песке Фронтира навсегда.
Как-то мы с Аджи пошли гулять к лесополосе. Вечером, когда стало прохладно, и можно было пройтись без фреонного костюма. Которого у меня, вообще-то, и не было. Пришлось брать напрокат. Местные быстрорастущие виды растений высадили, частью для защиты от ветра из пустыни и песков, частью для того, чтобы хоть что-то радовало глаз. У этого подобия парка гуляла «культурная публика» из колонистов. При свете фонарей и звезд. Там мы встретили Санди; долго спорили, и, в конце концов, он встал передо мной на колени, умоляя позировать для новой картины…
Проснулась я, захваченная одной мыслью: я должна была согласиться тогда. Один кивок, – и все обернулось бы совсем иначе. Все. И не было бы местера Хейнрри, и Экмена, и Арис, и безумного рывка сквозь смерть, и ничего бы не сделалось с Аджи, и ничего не стало бы с самим живописцем, а у меня не было бы Терры-без-номера, питомника, «Делино», Малыша, Анжелы, Игоря, Дитриха…
Все-таки я правильно сделала, что отказалась.
Параноидальный бред. Очень весело. Видимо, как альтернатива истерике, в которую мне впасть слишком трудно: из трех необходимых ингредиентов присутствует только один. Шок. Но в равновесии все равно не удержаться.
Я некоторое время не могла решить, действительно ли я лежу в индивидуальном боксе, в медотсеке «Виджайи», или это у меня предсмертные галлюцинации. Потому что рядом со мной сидел мастер Вольф, а что бы ему, вообще говоря, тут делать?
Дитриху пришлось еще дважды повторить про «живые мины». И один раз вообще объяснить, что это такое. Я просыпалась, хлопала глазами, что-то говорила, ругалась и засыпала снова, и так раз пять.
…меня спасли не то чтобы чудом. Просто случайно. Инерция вынесла сброшенный модуль далеко от гибнущего «Искандера», через пару минут ему предстояло врезаться в борт «Виджайи». Оттуда вышла эвакуационная шлюпка.
А жизнеобеспечение сработало безупречно. Откажи система, даже чудо не позволило бы мне уцелеть. Но система сработала, у нее всего лишь полетели настройки.
Температура внутри модуля была минус пятьдесят пять по Цельсию.
Малыш всех напугал. Ему тоже пришлось несладко, но он находил силы бегать и верещать – а с его размерами и естественным вооружением получалось это очень грозно.
Благо, что на «Виджайе» тоже были экстрим-операторы.
В медотсеке я провалялась почти тридцать часов. Меня могли бы вытащить и раньше, но решили не торопиться, потому что поставить в строй до окончания драки все равно не успевали. Кого угодно другого бы успели, но не экстрим-оператора: тяжелый шок в нашей профессии равносилен серьезному ранению.
Такие издержки.
Зато очнулась я как раз к фильму.
В принципе, никакой разницы. Есть тяжелая, опасная и не особо зрелищная работа пилотов, артиллеристов, десанта, операторов камуфляжных установок и кораблей-обманок. Есть камеры слежения, достаточно правдиво фиксирующие их работу. Есть люди, монтирующие из этих материалов документальные фильмы. Когда ситуация горячая, рейтинг звенит, и зрители требуют еще, чего угодно, но только бы еще чего-нибудь о происходящем, – фильм могут сделать за несколько часов.
Мне в юности довелось участвовать в гуманитарной операции на Земле-2. Подавляли выступления сепаратистов. Даже во время уничтожения наркозавода на Первой Терре жертв было меньше. Но я не о жертвах; когда мы вернулись на базу, то по двум частным каналам уже крутили полностью сверстанный новостной выпуск. Интервью, мнения высших лиц, правозащитников, руководителей партий. Мы еще умыться не успели, а они все уже были прекрасно осведомлены о произошедшем.
…я не знаю, почему против нас не применили резаки, которые у противника совершенно точно были, по сведениям журналистов. Результат операции мог бы получиться совершенно иным. Во всяком случае, наших трупов на той площади осталось бы куда больше. Кто и как в этой бойне сумел бескровно конфисковать у террористов оружие, я тоже не поняла.
И еще. Мы с Аджи стояли в оцеплении с самого начала. Я своими глазами видела, что в толпе демонстрантов есть вооруженные люди. Но правительственные отряды начали стрелять первыми. В новостях сказали, что начали атаку сепаратисты. Может, они начали ее где-то очень далеко от нас. Не знаю.
Фильм о трагических событиях на Терре сделали за двадцать часов. Съемки оказались так удачны, что лента, «Земляне-Два», завоевала премию. А Киноассоциация присвоила ей рейтинг R, за жестокость и натуралистичность…
Так что опыт у журналистов был. И с материалами – не проблема.
Документальный фильм о сражении у беспланетной звезды GHP-70/4 уже сняли.
Нет никакой разницы. Точно так же, как я сейчас, этот фильм будут смотреть сделавшие свою работу пилоты и артиллеристы, смотреть и восхищаться тем, как их работа выглядела на самом деле…
Урмила, майор медслужбы на «Виджайе», поймала Дитриха в коридоре, когда он нес мне запись, и попыталась его развернуть. Она, конечно, была по-своему права, но позволила себя переубедить. Не без охоты.
Пациенту, пострадавшему от недавних событий и едва отошедшему от шока, конечно, не стоит смотреть рассказ о них.
Я молчала. В голове стоял такой шум, что хотелось закрыть глаза и лежать пластом. Когда совсем не шевелишься, кажется, что вот еще несколько минут, и головокружение пройдет. Может целый день так казаться. У меня так уже было. Не один раз.
И я действительно опустила веки.
– Янина, – быстро зашептал мастер. – Яна! Ну…что ты? Ну, посмотри на меня, пожалуйста!
Его голос был совсем рядом. Кажется, он опустился на корточки рядом с постелью. Потом подался ко мне, и я кожей почувствовала его тепло. Его дыхание.
– Яна!
– Что ты здесь делаешь? – спросила я, не открывая глаз. Надеялась, что от нескольких произнесенных слов мне не сделается хуже. Ха…
– Я? – Дитрих вздохнул. Его рука обожгла мое запястье. Он-то точно здоров, почему его тело кажется мне таким жарким? У меня, должно быть, температура сейчас градусов тридцать пять…
– Я… привез «умные капсулы», Яна. Живые мины.
Только об этом переживать мне не хватало сейчас… Сердце чуть ёкнуло; в груди завязалась слабая злость на Дитриха, но тут же умолкла.
Я спать хочу. Ничего больше не хочу.
– Янхен…
О, только не это! Меня так называл отец. Обычно в те минуты, когда отказывал мне в карманных деньгах или костерил за школьные неуспехи.
Мне все-таки пришлось открыть глаза и разлепить губы.
– Дитрих. Я не хочу сейчас говорить.
Лицо у него было дикое и чуть помятое, точно со сна или из драки. Волосы растрепаны, слиплись, воротник рубашки почти черный… нет, не могу думать. Потом.
– Хорошо, – кивнул он, – спи…
Погладил меня по щеке. Я уже падала в сон, как в яму, когда почувствовала, что меня целуют в лоб, оправляя одеяло. От склонившегося надо мной Дитриха проливалась волна жара, как от близкого солнца.
Должно быть, поэтому мне снился Фронтир. Планета, которая никогда не существовала в действительности: только в официальном реестре. Мы были там с Аджи и целых три месяца попросту убивали время, потому что задание все никак не приходило. Устав предполагает период акклиматизации, но не такой долгий. Фронтирские колонисты не раз видели нукт вблизи, во время зачисток и карательных операций, и потому относились к ним с искренней симпатией. И умели с ними общаться. Настолько, насколько может не-экстрим-оператор общаться с боевым псевдоящером. Когда я, сойдя с трапа, впервые увидела и оценила реакции фронтирцев, то немало удивилась. Обычно люди либо шарахаются от нас, либо лезут потрогать «зверя». Думают, он что-то вроде служебной собаки. Колонисты же вежливо заговаривали издалека, причем не со мной, а с Аджи. Ему очень нравилось.
Поскольку Фронтир был колонией специфической, то каждый новоприбывший проходил собеседование. Это во время собеседования мое имя прочитали как «Джанарна»; меня это позабавило, и я не стала поправлять. Но уполномоченный, выйдя из кабинета вместе со мной, первым делом представил меня какому-то тощему старичку с диковатыми молодыми глазами, и представил, естественно, Джанарной. А через два дня чуть ли не весь город знал, что экстрим-оператора зовут именно так.
Разговорчивого старичка здесь именовали Санди.
Александер М. Дарикки, оставшийся в песке Фронтира навсегда.
Как-то мы с Аджи пошли гулять к лесополосе. Вечером, когда стало прохладно, и можно было пройтись без фреонного костюма. Которого у меня, вообще-то, и не было. Пришлось брать напрокат. Местные быстрорастущие виды растений высадили, частью для защиты от ветра из пустыни и песков, частью для того, чтобы хоть что-то радовало глаз. У этого подобия парка гуляла «культурная публика» из колонистов. При свете фонарей и звезд. Там мы встретили Санди; долго спорили, и, в конце концов, он встал передо мной на колени, умоляя позировать для новой картины…
Проснулась я, захваченная одной мыслью: я должна была согласиться тогда. Один кивок, – и все обернулось бы совсем иначе. Все. И не было бы местера Хейнрри, и Экмена, и Арис, и безумного рывка сквозь смерть, и ничего бы не сделалось с Аджи, и ничего не стало бы с самим живописцем, а у меня не было бы Терры-без-номера, питомника, «Делино», Малыша, Анжелы, Игоря, Дитриха…
Все-таки я правильно сделала, что отказалась.
Параноидальный бред. Очень весело. Видимо, как альтернатива истерике, в которую мне впасть слишком трудно: из трех необходимых ингредиентов присутствует только один. Шок. Но в равновесии все равно не удержаться.
Я некоторое время не могла решить, действительно ли я лежу в индивидуальном боксе, в медотсеке «Виджайи», или это у меня предсмертные галлюцинации. Потому что рядом со мной сидел мастер Вольф, а что бы ему, вообще говоря, тут делать?
Дитриху пришлось еще дважды повторить про «живые мины». И один раз вообще объяснить, что это такое. Я просыпалась, хлопала глазами, что-то говорила, ругалась и засыпала снова, и так раз пять.
…меня спасли не то чтобы чудом. Просто случайно. Инерция вынесла сброшенный модуль далеко от гибнущего «Искандера», через пару минут ему предстояло врезаться в борт «Виджайи». Оттуда вышла эвакуационная шлюпка.
А жизнеобеспечение сработало безупречно. Откажи система, даже чудо не позволило бы мне уцелеть. Но система сработала, у нее всего лишь полетели настройки.
Температура внутри модуля была минус пятьдесят пять по Цельсию.
Малыш всех напугал. Ему тоже пришлось несладко, но он находил силы бегать и верещать – а с его размерами и естественным вооружением получалось это очень грозно.
Благо, что на «Виджайе» тоже были экстрим-операторы.
В медотсеке я провалялась почти тридцать часов. Меня могли бы вытащить и раньше, но решили не торопиться, потому что поставить в строй до окончания драки все равно не успевали. Кого угодно другого бы успели, но не экстрим-оператора: тяжелый шок в нашей профессии равносилен серьезному ранению.
Такие издержки.
Зато очнулась я как раз к фильму.
В принципе, никакой разницы. Есть тяжелая, опасная и не особо зрелищная работа пилотов, артиллеристов, десанта, операторов камуфляжных установок и кораблей-обманок. Есть камеры слежения, достаточно правдиво фиксирующие их работу. Есть люди, монтирующие из этих материалов документальные фильмы. Когда ситуация горячая, рейтинг звенит, и зрители требуют еще, чего угодно, но только бы еще чего-нибудь о происходящем, – фильм могут сделать за несколько часов.
Мне в юности довелось участвовать в гуманитарной операции на Земле-2. Подавляли выступления сепаратистов. Даже во время уничтожения наркозавода на Первой Терре жертв было меньше. Но я не о жертвах; когда мы вернулись на базу, то по двум частным каналам уже крутили полностью сверстанный новостной выпуск. Интервью, мнения высших лиц, правозащитников, руководителей партий. Мы еще умыться не успели, а они все уже были прекрасно осведомлены о произошедшем.
…я не знаю, почему против нас не применили резаки, которые у противника совершенно точно были, по сведениям журналистов. Результат операции мог бы получиться совершенно иным. Во всяком случае, наших трупов на той площади осталось бы куда больше. Кто и как в этой бойне сумел бескровно конфисковать у террористов оружие, я тоже не поняла.
И еще. Мы с Аджи стояли в оцеплении с самого начала. Я своими глазами видела, что в толпе демонстрантов есть вооруженные люди. Но правительственные отряды начали стрелять первыми. В новостях сказали, что начали атаку сепаратисты. Может, они начали ее где-то очень далеко от нас. Не знаю.
Фильм о трагических событиях на Терре сделали за двадцать часов. Съемки оказались так удачны, что лента, «Земляне-Два», завоевала премию. А Киноассоциация присвоила ей рейтинг R, за жестокость и натуралистичность…
Так что опыт у журналистов был. И с материалами – не проблема.
Документальный фильм о сражении у беспланетной звезды GHP-70/4 уже сняли.
Нет никакой разницы. Точно так же, как я сейчас, этот фильм будут смотреть сделавшие свою работу пилоты и артиллеристы, смотреть и восхищаться тем, как их работа выглядела на самом деле…
Урмила, майор медслужбы на «Виджайе», поймала Дитриха в коридоре, когда он нес мне запись, и попыталась его развернуть. Она, конечно, была по-своему права, но позволила себя переубедить. Не без охоты.
Пациенту, пострадавшему от недавних событий и едва отошедшему от шока, конечно, не стоит смотреть рассказ о них.