Сергеев-Ценский Сергей Николаевич. Пушки выдвигают (Преображение России - 5)

   - Ну-у, поло-жим! - недоверчиво протянула Нюра.
   - Вот тебе и "положим"! Его, правда, потом все-таки освободили, но это уж по требованию русского правительства, - сами они законопатили бы его куда-нибудь подальше... А сербское правительство предлагает австрийскому пойти на третейский суд, если оно того хочет.
   - А может быть, все-таки пойдут на третейский суд, хотя... Вот тут австрийцы пишут в ответе на сербскую ноту, будто за три часа до передачи ноты сербы уж мобилизацию объявили...
   Надя не решилась прямо ответить сестре, что война стоит уже на пороге и может войти в любой момент. Как раз в это время читала она "правительственное сообщение", которым запрещалось говорить в газетах обо всем, что касалось числа и состава воинских частей, их передвижения, вооружения и прочего, и вспомнила свой вопрос, заданный в Понырях веселому солдатику. Поэтому она сказала Нюре:
   - Ты только смотри, где-нибудь на станции не задавай никаких вопросов солдатам, а то тебя еще за австрийскую шпионку примут и арестуют!
   II
   Пуанкаре успел побывать только в Стокгольме: для Норвегии и Дании не оставалось уже времени - события развивались слишком быстро и настоятельно требовали возвращения президента Франции в Париж.
   Вернулся из уютных фиордов Норвегии в Берлин и Вильгельм: наступали решающие дни, так как дипломатические ходы Бетман-Гольвега не удались.
   Всю свою логику пустил в дело Бетман, чтобы отколоть Францию от России, но Франция ко всем увещаниям его отнеслась совершенно спокойно. Он получил не одно уверение из Лондона в том, что Англия ни за что не ввяжется в среднеевропейский конфликт, но она тем не менее привела весь свой флот в полную боевую готовность, а лондонские газеты начали уже писать, что "Сербия - не остров где-нибудь в Тихом океане, а европейское государство, и Англия не имеет права безучастно относиться к ее судьбе".
   Если готовилась Франция к реваншу, то Германия готовилась к тому, чтобы проглотить Францию. Вильгельм ясно представлял опасность для Германии одновременной войны на два фронта, и если Бетману не удалось отколоть Францию от России, то со всей отличавшей его энергией Вильгельм пустился воздействовать на Николая, стремясь внушить ему, что он должен предоставить Сербию своей участи, иначе начнется европейский пожар.
   "С глубоким сожалением я узнал о впечатлении, произведенном в твоей стране, - писал он в телеграмме Николаю, - выступлением Австрии против Сербии. Недобросовестная агитация, которая велась в Сербии в продолжение многих лет, завершилась гнусным преступлением, жертвой которого пал эрцгерцог Франц-Фердинанд. Состояние умов, приведшее сербов к убийству их собственного короля и его жены, все еще господствует в стране. Без сомнения, ты согласишься со мною, что наши общие интересы, твои и мои, как и интересы других правителей, заставляют нас настаивать на том, чтобы все лица, морально ответственные за это жестокое убийство, понесли бы заслуженное наказание. В этом случае политика не играет никакой роли. С другой стороны, я вполне понимаю, как трудно тебе и твоему правительству противостоять силе общественного мнения. Поэтому, принимая во внимание сердечную и нежную дружбу, связывающую нас крепкими узами в продолжение многих лет, я употребляю все свое влияние для того, чтобы заставить австрийцев действовать открыто, чтобы была возможность прийти к удовлетворяющему обе стороны соглашению с тобой. Я искренне надеюсь, что ты придешь мне на помощь в моих усилиях сгладить затруднения, которые все еще могут возникнуть.
   Твой искренний и преданный друг и кузен Вилли".
   Пока Николай еще обдумывал ответ на эту телеграмму, Австрия, внимая совету Вильгельма "действовать открыто", объявила Сербии войну.
   Казалось бы, все в сербской ответной ноте было сказано так, чтобы не возбудить гнева сильного противника: австрийским дипломатам не за что было ухватиться, кроме разве одного только недоумения сербов по поводу желания Вены лично и своими силами и средствами произвести следствие в Сербии. Вена за это и ухватилась: поставив знак равенства между началом следствия и началом военных действий, она открыла артиллерийский обстрел Белграда.
   Это сделалось известным в Петербурге после полудня 15 июля.
   Война началась так, как ее задумали, то есть в целях приобщить Сербию к землям короны Габсбургов, и в этом направлении сделан был первый "открытый" шаг.
   III
   Стоял ясный, почти безоблачный день, когда поезд, везший Надю и Нюру, подходил к Твери, так что лето казалось как лето в Крыму и здесь, где так часты дожди, и Нюра, попавшая сюда в первый раз, готова была не видеть разницы между очень уже далеким теперь родным ее Крымом и тверской землей.
   Она смотрела в окошко вагона с ненасытным любопытством, отмечая про себя, что крыши деревенских изб пошли здесь не только деревянные, но и очень крутые, что чернолесье остается уже позади, а на смену ему все больше и гуще выдвигаются сосны и елки.
   - Что я собственно знала о Тверской губернии? - говорила Нюра сестре. Что здесь было когда-то Тверское княжество удельное, что князь какой-то кричал: "Тверичи, не выдавайте!" и что Волга вытекает отсюда из какого-то озера Селигер... Больше я что-то решительно ничего не помню.
   - Вот видишь! А теперь по Тверской губернии едешь и можешь все видеть своими глазами, - покровительственно замечала Надя, - а потом по Новгородской поедешь, по Петербургской...
   - Огромная все-таки какая наша земля!
   - Это что! А вот у нас одна курсистка из Благовещенска, так той две недели приходится до Петербурга ехать.
   - Куда же, в таком случае, суются против нас идти немцы?
   - Не сунутся небось! Немцы не дураки ведь, - знают, куда им нечего соваться...
   Надя оставалась упорной в своем убеждении, что, несмотря ни на что, войны все-таки не будет. Объяснить ни кому-нибудь, ни себе самой она не могла бы, откуда у нее такое упорство, но никаким "угрозам европейской войны", о которых писали газеты, все-таки не хотелось верить.
   - В Твери долго будем стоять? - спросила она у кондуктора, когда показался уже вдали город.
   - Ну, а то не долго, - буркнул, проходя, кондуктор-старик. - Везде чтобы долго, а в Твери чтобы пять минут, - новости какие!
   - Что он сказал? - спросила сестру Нюра.
   - Говорит, что всю Тверь пешком исходить можно, пока поезд тронется, ответила Надя.
   - Ну что же, и в самом деле мы там походим - посмотрим, а чемоданы авось не сопрут, - кому-нибудь их поручим, правда?
   Возможность походить вволю по старинному городу, о котором говорилось в отделе "Удельная Русь" гимназического учебника Иловайского, очень радовала Нюру, и Надя тоже склонялась к мысли: отчего бы и в самом деле если не походить, то взять за двугривенный извозчика и проехаться по главным улицам?
   Однако в дело вмешалась неожиданность и повернула по-своему.
   Когда остановился у перрона тверского вокзала поезд, сестры уже договорились с усидчивой раскидистой мамашей двух небольших детей, что она никуда не будет выходить из купе и присмотрит за их двумя чемоданами и корзиной. Они считали себя совершенно свободными от всяких докучностей по крайней мере на целый час и, взявшись за руки, ринулись было через вокзал туда, где около всех вообще порядочных вокзалов стоят обыкновенно извозчики, как вдруг остановил их громкий и радостный окрик из густой толпы:
   - Надя! Нюрка!
   Они остались на месте с открытыми ртами и увидели, - протискивался к ним брат Петя. Он был в своей старой студенческой тужурке и в форменной, тоже старой, фуражке, и первое, что он спросил, когда дотискался до сестер, было удивленное:
   - Как же вы меня не узнали?
   - Да мы ведь по сторонам не смотрели, а только вперед, - сказала Надя.
   - Мы хотели Тверь посмотреть, - сказала Нюра.
   Поцеловавшись, отошли к сторонке, и начались расспросы:
   - Ты как здесь?
   - Еду же в Москву.
   - В Москву? Зачем?
   - За песнями, - за чем же еще! Конечно, по делу. На завод. Товарищ один вызвал телеграммой.
   - А домой почему телеграммы не послал?
   - Послал же! Вчера послал. Как только Колю освободили.
   - Вот видишь! Значит, сидел?
   - Еще бы не сидел! Спасибо, что только неделю продержали.
   - Где же он теперь? Дома?
   - Конечно, дома.
   - А ты не врешь?
   - Зачем же мне врать? Приедете - увидите.
   - Мы так и думали, что посадили... Только мы думали, что обоих.
   - Ну вот, обоих! Жирно будет по целому таракану, хватит и по лапке... Я дипломную работу сдавал, мне некогда было.
   - Сдал все-таки?
   - Ну еще бы нет! Теперь кончено, - инженер, с чем можете и поздравить.
   - Поздравляем! Поздравляем!
   - Да что же толку-то, когда война подоспела!
   - Неужели будет?
   - Прикажи, чтобы не было... А тебя, Надюха, кто же надоумил теперь Нюрку в Питер везти?
   - Сама надоумилась. А что?
   - Ничего, не плохо... Позже, пожалуй, труднее было бы.
   - Труднее? Я тоже так думала. А почему труднее?
   - Вот тебе на - "почему"! Завируха же, конечно, начнется... А мама как?
   - Ничего и мама и дедушка... О вас беспокоились.
   - Ну, понимаешь, нельзя же было писать: арестован и так далее... Обошлось все-таки, и ладно. А Саша с Геной когда едут?
   Даже при самом беглом взгляде, каким обычно обмениваются друг с другом люди в тесной вокзальной толпе, всякий мог бы безошибочно решить, что разговаривают так оживленно брат и сестры: Петя был очень похож на Надю и Нюру и ростом, только немного повыше их: круглое румяное лицо, круглые серые глаза - этим все трое они вышли в мать.
   - Где же твой поезд? - спросила Надя.
   - А там, на четвертой платформе, - неопределенно мотнул куда-то головой Петя. - Больше часа стоим, и никто не знает, сколько еще стоять будем... Вы тоже тут застрянете надолго... Так что я, пожалуй, вполне успел бы взять билет обратно да поехать с вами.
   - Поедем, Петя, в Петербург! - радостно вскрикнула Нюра, но Надя оказалась строже сестры.
   - Как же так, Петя, ведь тебе же надо в Москву? - спросила она, сделав ударение на "надо".
   - Надо-то надо, да, признаться, что я больше на радостях, что Колю отпустили с подпиской о невыезде. Ему, дескать, нельзя никуда уехать, а мне можно, - вот и поеду... А то в сущности едва ли стоит ехать.
   - А что? Почему не стоит?
   - Да ведь завод-то немецкий, то есть хозяева немцы, а вот-вот война с немцами... Получается дыня с квасом... Говорят люди, что завод этот тогда неминуемо прикроют... Или, может быть, в лучшем случае отберут.
   - Ну что же, это хорошо будет, если отберут, - пылко сказала Нюра.
   - Хорошо-то хорошо, да ведь и меня тоже отобрать могут.
   - Куда, Петя, отобрать?
   - Как куда? В армию, конечно...
   - Неужели? Ведь ты же инженер теперь, Петя!
   - Что из того, что инженер... У нас, в Крыму, тоже инженеры были из немцев-колонистов - Кун, например, электрик, Тольберг, тоже электрик, и другие - их уже вызвали в Германию служить в армии.
   - Как так в Германию вызвали? Почему в Германию, если они наши немцы были? - удивилась Надя и добавила: - И откуда ты это знаешь, что их в Германию вызвали?
   - Знаю. Писали мне. Теперь уж их нет в Симферополе. Они ведь отбывали воинскую повинность в Германии и лейтенанты запаса, а там так: запасным посылается карточка, где бы они ни жили, и - пожалуйте на цугундер. Двадцать пять корпусов Германия имеет кадровых войск, а двадцать пять корпусов еще у нее будет без объявления мобилизации из этих вот самых запасных, какие по карточкам явятся. Вот тебе и два миллиона войска налицо!.. Я такие источники раскопал, когда дипломную работу готовил, что прямо малина! Как раз мне к теме это пришлось, только что писать об этом тогда нельзя еще было... Такие открылись горизонты, что как же и не быть войне! В Петербурге что творится!
   - А что, Петя, а что именно? - заволновалась Надя.
   - Манифестации! Дамы зонтиками машут и кричат: "Долой немцев!" В Германии считают, что мы уж у них в кармане, остается только этот карман застегнуть аккуратно на пуговку, и вся недолга.
   - Мы? Огромная страна такая? - запальчиво вскрикнула Нюра.
   - Вот тебе и огромная. А порядки наши...
   Очень большая толчея была на вокзале оттого, что два поезда стояли здесь в ожидании отправления: однако, кроме пассажирских, тут был еще и воинский поезд и два поезда товарных, но с военным грузом. На такое обилие людей тверской вокзал не был рассчитан, поэтому, кое-как выбравшись из давки на двор со стороны города, именно туда, куда устремились было Надя и Нюра, все трое вздохнули гораздо свободнее.
   - Еще войны нет, а уж такая бестолочь, - сказала Надя, - а что будет, если война начнется!
   - Призвать меня в армию, думаю так, на этих же днях могут, - отозвался Петя и гораздо более оживленно продолжал: - Но все-таки что же мне делать, в самом деле? Ехать ли в Москву, или с вами назад?
   - Бери билет, Петя, голубчик, поезжай с нами! - тут же отозвалась на это Нюра, но Надя, сделав строгое лицо, заметила:
   - А если там, в Москве, ты место потеряешь?
   - Да теперь ведь, кажется, все места потеряют, - вздохнул Петя.
   - Ну, это ведь только твое личное мнение такое.
   - Ничего, ничего, приедешь в Петербург, и твое личное мнение станет такое же!
   Петя похлопал слегка по плечу Надю, раздумывая, а в это время на вокзале зазвякал колокольчик швейцара, и раздался тягучий басовый голос:
   - По-езду на Москву пер-вый зво-нок!
   - Ого! Вот так штука! - встрепенулся Петя. - Наш поезд желает двигаться! В таком случае, так и быть уж, поеду!
   - Неужели поедешь? - удивилась больше, чем опечалилась, Нюра, а Надя сказала:
   - Поезжай, конечно! В случае чего, приехать в Петербург всегда успеешь.
   - Резон, - одобрил ее Петя и, взяв под руки сестер, снова втиснулся с ними в гущу вокзала.
   IV
   Как ни медленно шел почтовый поезд на Петербург, как ни долго стоял он на станциях, все же в десятом часу утра он дотащился до Николаевского вокзала, и первое, чем встретил Надю этот вокзал, - на нем почему-то было непривычно мало носильщиков. Пришлось самим взять чемоданы и корзину и медленно, вслед за другими, тоже отягощенными своим багажом пассажирами, двигаться от поезда к выходу на Знаменскую площадь.
   Зато тут, около входных дверей на вокзал с площади, Надя и Нюра увидели первую петербургскую толпу, внимательно читавшую какое-то длинное, видимо свеженаклеенное объявление.
   - Что это? - спросила Надя, кивнув на эту толпу какому-то железнодорожнику.
   - Мобилизация, - строго ответил железнодорожник.
   - Мобилизация? Нюра, слышишь? Мобилизация! Пойдем читать!
   И обе, как были, с чемоданами, вместо того чтобы идти к длинному ряду извозчиков и ехать тут же на Пески, на квартиру Коли и Пети, сестры подошли к толпе и подняли головы к белому листу, помещенному достаточно высоко, чтобы передние ряды читающих не могли помешать задним; очень крупными и четкими были и буквы, так что легко читались слова, сколь бы ни был тяжел и зловещ их смысл.
   "Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату.
   Признав необходимым привести на военное положение часть армии и флота, для выполнения сего, согласно с указом, данным нами сего числа Военному и Морскому Министрам, повелеваем:
   1. Призвать на действительную службу, согласно действующему мобилизационному расписанию 1910 года, нижних чинов запаса и поставить в войска лошадей, повозки и упряжь от населения:
   а) во всех уездах губерний: Костромской, Московской, Владимирской, Нижегородской, Казанской, Калужской, Тульской, Рязанской, Орловской, Воронежской, Тамбовской, Пензенской, Симбирской, Бессарабской, Херсонской, Екатеринославской, Таврической и Астраханской".
   - А Петербургской? - спросила вслух Надя.
   - Петербургской дальше, - ответил ей кто-то, - тут только во флот призывают.
   Действительно, дальше Надя нашла и восемь уездов Петербургской губернии, которые должны были дать пополнение флоту.
   В общем же указ был длинный, на четырех столбцах, и касался он если не всех уездов в губернии, то все-таки всех почти губерний. Значительность этого указа Надя и Нюра видели по всем лицам толпы: они были сосредоточенно хмуры. Хмурой была и погода.
   Еще на ночь в вагоне пришлось им достать и надеть теплые кофточки, но здесь было холодновато и в них. Сеялся мелкий дождик; дул порывистый ветер.
   - Ну, вот видишь, это тебе не Крым, - говорила Надя, отходя с Нюрой к извозчикам.
   - Еще бы не Крым, когда теперь уж ясно, что война, - сказала Нюра.
   Это стало ясно и Наде, что Крым в ее душе, Крым, как солнечность, нежность, живая легенда, почти сказка, чарующая музыка, красота, "Майское утро" на стене в мастерской художника Сыромолотова, "Демонстрация", в центре которой молодая смелая девушка - она, Надя - идет отдавать свое все, свою жизнь за дело народной свободы, - это кончено теперь. Вломилось непрошенное в дом и начинает уже бить посуду.
   Извозчики знали, что объявлена мобилизация, поэтому начинали запрашивать втрое дороже обычного, и напрасно Надя ссылалась на таксу, пришлось набавить. Зато сестер ожидала удача: Коля, который мог ведь и уйти куда-нибудь, оказался дома и был заметно рад их приезду.
   В глазах Нади он был героем: он сделал то, что мечтала сделать она; он мог вполне попасть на новую картину Сыромолотова - заслужил это, в то время как она только еще собиралась заслужить и похоронила уж сегодня утром эту надежду.
   Благодаря тому, что потолки комнаты в квартире Коли были низковаты, он показался очень высоким не видавшей его больше года Нюре, и раза три повторила она:
   - Какой ты огромный, Коля!
   Даже и Надя, приглядываясь к нему, решила, что он все-таки выше и Саши и Васи и плотнее их.
   - Плотность - дело наживное, - шутливо отозвался на это Коля. Студентам, разумеется, полагается быть поджарыми, а инженеру можно уж и мясо наживать.
   Легко, как книги, переставил он с места на место их чемоданы и корзину, которые казались им такими увесистыми, почти неодолимыми, когда тащили они их с поезда на вокзал.
   - Коля, а тебя как арестовали, расскажи, - обратилась к старшему брату Надя, когда он усадил уже обеих сестер за чай.
   - Что же тут рассказывать, - усмехнулся Коля. - Арествовали, как обыкновенно, на улице вместе с другими, каких загнали в тупик, вот и все. Деваться там было некуда, пришлось совершить прогулку в участок.
   - А тебя там не били? - не удержалась, чтобы не спросить, Надя.
   - Нет, со мной обошлись без физического воздействия, - улыбнулся ей Коля и добавил: - Все-таки я инженер, телесным наказаниям не подлежу.
   - Значит, меня бы били, если бы я им попалась? - с живейшим любопытством спросила снова Надя.
   - Поскольку ты - курсистка, девица образованная, то едва ли бы начали бить, - подумав, сказал Коля, - а вот рабочих били, я это слышал, хотя и не видел, - криков было много.
   - Что же ты? Как же ты на это?
   - Протестовал, разумеется, как мог.
   - А они что на это?
   - Что? Разумеется, сказали, чтобы я их не учил, что они сами знают, что делают.
   - А тебя, что же, все-таки судить будут? - допытывалась Надя.
   - Кто их знает. Если война, то, я думаю, подождут с этим занятием, - а впрочем, не знаю как.
   - А место твое на заводе?
   - Занято, конечно, кем-то другим, более благонадежным.
   - Послушай, Коля, как же так, - разволновалась вдруг Надя, - в таком случае, если ты не на заводе, тебя ведь могут взять по мобилизации?
   - Пока еще только берут запасных во флот, но, в общем, что же тут такого?
   V
   Конечно, указ царя о мобилизации был объявлен в этот день, 17 июля, во всех газетах, но в этот же день газеты поместили и манифест императора Франца-Иосифа о войне с Сербией, хотя австрийские пушки уже целые сутки громили Белград, нанося ему множество разрушений.
   Из трех императоров первым выступил на мировую арену бесчисленных убийств, увечий, уничтожений самый старый, наполовину уничтоженный уже сам, придавленный к земле тяжким бременем восьмидесяти четырех лет.
   Это вышло зловеще для человечества. Будто сама ее величество Смерть подписала смертный приговор целому государству, дав этим сигнал для начала такого истребления людей в Европе, какого не видел еще мир со времен "всемирного потопа".
   День 17 июля принес людям целую метель достоверных, самых достоверных и наидостовернейших слухов вперемежку с тем, что уж не подлежало сомнению, - с указами, приказами и сообщениями правительств крупнейших стран.
   Прежде всего провалилось предложение сэра Эдуарда Грея о конференции четырех держав по австро-сербскому вопросу: не до конференций уж было, когда военные действия начались, а Германия отказалась от участия в конференции еще до начала бомбардировки Белграда. Наивными оказались надежды кое-каких подернутых плесенью политиков, что вот приедет из Норвегии Вильгельм в Берлин, и он, "известный своим миролюбием", сразу переложит руль с войны на мир. Вильгельм приехал не для того, чтобы отдалить, а чтобы ускорить войну.
   Все, чем жил он долгие годы, совершилось: Германия имела могучую армию, которой не было равной в мире; она имела военно-морской флот, второй по силе после английского, но могущий уже соперничать с английским; она имела тяжелую промышленность, превосходившую по своим размерам промышленность Англии, не говоря о других европейских странах, и она имела еще своего прусского бога, который "передвигал для нее тучи на небе"... Ее готовность к войне достигла предела, и Вильгельм, второй по старшинству лет император Европы, зорко следил только за действиями третьего императора - Николая, чтобы тому не вздумалось как-нибудь предупредить его, воина, гения, героя!
   Что германская армия, готовая стать действующей, уже удваивалась благодаря тайной мобилизации, это считалось Вильгельмом в порядке вещей; что Николай предлагал ему обратиться для решения австро-сербской распри к Гаагской конференции, это ожидалось Вильгельмом; разные мелкие распоряжения русского правительства, вроде погашения маячных огней в районе Севастополя или введения военной охраны на железных дорогах, его не беспокоили.
   Он только усмехнулся, когда Бетман ему поднес при докладе о положении в России только что опубликованное в Петербурге "правительственное сообщение" от 15 июля такого содержания:
   "Многочисленные патриотические манифестации, происходившие за последние дни в столицах и в других местах империи, показывают, что твердая и спокойная политика правительства нашла сочувственный отклик в широких кругах населения. Правительство надеется, однако, что эти выражения народных чувств отнюдь не примут оттенка недоброжелательства по отношению к державам, с коими Россия находится и неизменно желает находиться в мире. Черпая силу в подъеме народного духа и призывая русских людей к сдержанности и спокойствию, императорское правительство стоит на страже достоинства и интересов России".
   Еще бы не желало "императорское правительство" России находиться в мире с Германией! Было бы, напротив, полным безумием стремиться к войне с ней.
   И вдруг мобилизация в России, - не тайная, а явная, объявленная с высоты престола!
   Было от чего прийти в крайнюю степень негодования Вильгельму...
   Весь план войны на два фронта - против Франции и России - строился только на том, что Россия, при жалкой сети железных дорог на своих огромных пространствах, при неспособности и продажности чиновников, непременно запоздает с мобилизацией настолько, что позволит разбить Францию, взять Париж, заключить мир с побежденными и бросить все силы на Вислу, чтобы покончить на русской равнине все "до осеннего листопада". Мобилизация в России путала все эти расчеты.
   16 июля вечером Вильгельм послал телеграмму Николаю. В ней о Германии не говорилось ни слова. Не говорилось ничего и о том, удовлетворителен ли ответ Сербии на австрийский ультиматум. Подчеркивалось только, что, каков бы он ни был, какую бы покорность ни выказала Сербия, война, объявленная ей, была неизбежна, чтобы закрепить силой оружия то, что обещали сербы на бумаге.
   Значит, сербы должны были дать Австрии какой-то кусок своей территории как бы в залог того, что свои обещания они сдержат, австрийцы же должны были разгромить и уничтожить сербскую армию в залог того, что на остальную территорию Сербии, кроме занятого ими куска, они покушаться не будут.
   Эта странная мысль, принадлежала ли она самому Вильгельму, или соавторами его были также берлинские и венские дипломаты, проникла также и в газеты, которые поместили вдруг заметку: "Новый шанс на сохранение мира".
   В этой заметке говорилось, что, несмотря на крайнюю сложность и запутанность положения, шансы на сохранение европейского мира еще не утеряны окончательно. "Выходом из положения послужит, быть может, занятие Австрией Белграда. После этого события Англия может возобновить попытку созвать международную конференцию, и есть некоторые основания думать, что на этот раз предложение Англии будет принято Германией".