Страница:
- Тогда пиши, - разрешила она.
- Спасибо тебе, Элисса. Ты прелесть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
We Can Be So Good Together
Она стояла на краю платформы.
Я стоял в тамбуре и смотрел в темноту на дне ущелья, отделявшего вагон
от асфальта, на котором стояла она.
Я не мог смотреть на нее.
Она молчала.
Я сделал над собой усилие и встретил ее взгляд. И не мог уйти от него.
Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, и мне стало страшно. Машинист
объявил, что посадка окончена, и двери закры... - ... ваются. - Она шагнула,
и за ее спиной захлопнулось.
У нее перехватило дыхание, она качнулась, но устояла, я удержал ее.
Фонари тронулись с места, заскользили тени. Она метнулась к дверям, стала
колотить ладонью, потом обернулась, и я сказал: "Закрылись".
И сказал: "Пойдем в вагон".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Мы сели к окну, и я смотрел на нее, а она смотрела на меня.
- Вот мы и вместе, - сказал я.
Она медленно кивнула.
- Все позади. Уже едем.
Мы улыбнулись друг другу как напроказившие школьники. Убежали. Вот
здорово!
В вагоне было пусто, за окнами было темно. Мы были вдвоем.
..................................................................................................................................................
В арабских сказках сплошь и рядом влюбляются по портретам. Выглядит это
несколько сомнительно, хотя, конечно, портрет все же лучше, чем фотография.
Что если человек не фотогеничен?
Вундеркинд Лимонадус непременно сказал бы по этому поводу: "Портрет не
заменяет живого лица. Иллюстрацией этому может служить тот факт, что нельзя
наесться яблоками Сезанна, как бы хорошо они не были написаны".
Говорят, внешность обманчива. Не думаю. Родственные связи определяют
фамильное сходство. Но родство душ так же должно неким образом проявляться в
закономерности тех или иных черт. Это чувствуешь сердцем. Как знак,
подаваемый тебе свыше. Каким ты увидела меня, Элисса?
- Сначала я не особенно тебя разглядела. Только губы, выражение губ, я
отметила его про себя и все пыталась вспомнить, почему оно мне кажется таким
знакомым.
- И вспомнила?
- До сих пор не могу понять. Наверное, видела на какой-нибудь
картине...
- Уж не "Джоконда" ли это часом?
- Но видок у тебя был довольно поникший. Потный, волосы, прилипшие к
лицу, на носу очки... - А меня, как это ни банально, поразили твои глаза. Я
никогда не видел у женщин таких осмысленных глаз...
- И только когда ты вышел к завтраку, ты явился во всем своем
великолепии.
- Ты не преувеличиваешь?
- Ничуть.
- Тогда поподробнее, пожалуйста. Не забывай, я пишу хронику.
- Я не думала, что такие лица бывают в жизни. Может быть, в
воображении, в фильме, наконец...
- Или на картине...
- Да, но во-первых, ты привел в порядок волосы.
- Так.
- Потом, снял свои очки.
- Я ношу их больше для понта...
- Побрился.
- Ага, вот оно что.
- Я поняла, что все время смотрю на тебя, и это, наверное, жутко
неприлично. Я не могу этого объяснить.
- Никак?
- Я где-то читала про Наполеона, что выражение его лица постоянно
менялось. А ты... как будто что-то говорил глазами...
- Иными словами, я пожирал тебя взглядом.
- Да нет же!
И вообще, что я тебе объясняю? - подойди к зеркалу и посмотри!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда мы приехали, оказалось, что метро уже закрыто. Я не подумал об
этом, а если бы и подумал, это ничего бы не изменило. Денег на такси не
было. У Элиссы тоже. И мы пошли пешком через весь город.
Великое Пробуждение застало нас в пути, и мы еще успели проехать на
метро четыре остановки.
- Так это и есть та самая блудница на семиглавом чудовище? - сказала
Элисса насмешливо. - Мы шли всю ночь, и нас никто даже не окликнул.
- По воле Господа расступились перед нами волны багряного моря, и мы
прошли по суше его дна к обетованной земле, - я показал ей на корпус
общежития.
Уставшая, она уснула на моей кровати, а я был так возбужден, что не мог
успокоиться. Я выбежал в коридор и некоторое время бесцельно слонялся,
мучительно пытаясь сосредоточиться хоть на какой-нибудь мысли. Например.
Попробовать придумать, где мы будем жить? И вообще...
- Что это за женщина? - спрашивали меня, а я вместо того чтобы
горделиво подбочениться начинал путано объяснять, что неплохо бы где-нибудь
комнату, в общем, комната нужна. В ответ мне сочувственно вздыхали и
говорили: "Красивая". Иногда вздыхали завистливо, но мне было не до этих
тонкостей. Если я не сплю ночь, то проявляется это прежде всего в том, что я
начинаю плохо соображать. Второй признак - испарина, которой покрывается все
тело, ужасно, ужасно!
Но комнату я все же нашел. А когда проснулся, долго пытался вспомнить,
где она находится, и было ли вообще все это, или мне это приснилось?
Но Элисса была. Наяву.
Уснул я на диване в комнате одного моего друга, - как был, сидя.
Когда я проснулся, он выдергивал из розетки "паровую машину чайник".
- Кофе будешь? - спросил он, заметив, что я открыл глаза. - С коньяком.
Я кивнул. Он поставил две чашки и банку кофе. Потом достал сахарницу и
две ложечки.
Я подумал: "Значит, все это правда".
- Сколько я спал?
- Часа три, - сказал он. - Присаживайся.
- Не знаю, приснилось мне это, или на самом деле было?
- Было, - сказал он.
- Будто бы кто-то сказал, что уступает мне свою комнату, потому что я
ему нравлюсь.
- Приснилось, - сказал он.
- Я был похож на чокнутого?
- Немножко.
- Что же мне теперь делать?
- А чего ты суетишься
- Не знаю, - сказал я. - Мы всю ночь пешком шли. Метро уже закрыли.
- Понятно. Это бывает. Угощайся.
Я взял мармеладку. Спасибо.
- Все лето ты один в комнате. Значит, до сентября место есть.
- И правда, - согласился я. - Чего я распсиховался?
- А там снимешь квартиру. Можем скооперироваться.
- В каком смысле?
- Если подвернется недорогая двухкомнатная, то возьмем по комнате.
- Идет, - обрадовался я. - Только ведь, наверное, это денег стоит.
- Заработаешь, - сказал он просто. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. .
Когда я вошел, Элисса уже не спала. Я поцеловал ее и сказал: "С добрым
утром".
Так мы поцеловались с ней в первый раз.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . .
И явился ему ангел, и от крыльев и лика ангела исходило сияние.
И, открыв глаза, он увидел небеса и землю, и лестницу от земли к небу,
лестницу всех восходящих, и пораженный невиданным зрелищем, он воскликнул:
"Я вижу все так ясно! Неужели я сплю?"
- Тебе кажется, что ты спишь, - отвечал ангел.
Money Talks
- Сколько дискет ты сможешь заполнить? - спросил он.
Я подумал немного и сказал: "Штук двадцать - тридцать. Может быть,
больше".
- Сколько у тебя своих? - спросил он.
- Пять, - сказал я.
- Хорошо, я добавлю. Я уезжаю десятого числа.
- Успею, - сказал я.
Я предложил ему десятую часть от выручки с моих дискет, он сначала
отказывался, говоря, что делает это просто по дружбе, но потом согласился на
пятьдесят процентов.
Я не сомневался, что у него дело выгорит. У кого же, если не у него?
Так оно и вышло. Я получил кучу денег. Нелегальная продажа матобеспечения -
так, кажется, это называется.
К тому времени я уже снял квартиру, - жить в общежитии становилось все
более неудобно, - и деньги оказались как нельзя кстати.
Впрочем, когда они бывают лишними?
Дождь,
кипящее варево в каменной печи Города,
фонтан на площади, ядовитая накипь ярких зонтов.
В глиняном котле площади варят, варят ведьмы сонное зелье,
помешивая его стальными мечами ветра.
Как холодно!
Дождь.
Ты у камина читаешь книгу, ты сидишь в кресле, ты поднимаешь голову и
смотришь в окно, и в твоих глазах солнце.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В оконном провале церкви я увидел девушку красоты необыкновенной, она
улыбалась мне и, казалось, звала меня взглядом. Я поспешил внутрь здания,
но, войдя, обнаружил, что церковь разрушена, и от убранства ее ничего не
осталось, и нет ни единой лестницы, по которой можно было бы подняться к
тому, что некогда было окнами. И тогда я понял, что мне явился сам ангел, и
чувство благоговения охватило меня, и из глаз моих полились слезы.
Гимн Афродите
В приюте оперы многоязыкий шепот пересохших губ,
здесь бредят музыкою те, кто с корабля
услышал пенье морскою пеной оперенных дев.
Она обходит их и поит с рук, спустившись с неба
в украшенном алмазами халате, в лазурной чаше
не топливо мотора Джона Лилли, а кровь - вот таинство ее,
а ветер
читает тексты гималайских барабанов,
перебирая четки
цветов, и падает звезда, тогда серпом луны
он их срезает, на лепестках роса. Цвета двух королев,
на лепке капителей бронза и золото падений и восходов,
и россыпи рубинов и опалов.
Там, где следы богини душистой поросли травой, трава нам ложем станет.
Вокруг же, посмотри, янтарь вскипает, и валятся деревья, и
дриады в испуге разбегаются от них, как кролики Гонгоры из недр холма,
и птицеловы торопливо спасают паутину клеток.
На эту буффонаду глядя, хохочут небеса, так гулко.
Младенцы новорожденные боги
улыбкой
отвечают им во сне.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Lie Back And Enjoy It
Сюда не заходят на минутку, не заглядывают, проходя мимо, здесь не
смотрят, ерзая, на часы, сюда приходят на всю жизнь, и делают ее мгновением,
чтобы успеть прожить ее без остатка, и, умерев, рождаются заново, и
мгновение длится бесконечно как поцелуй счастья, сюда приносят свою тоску и
свою любовь, а все остальное оставляют за дверью на автомобильной стоянке.
Расслабься, дай отдых глазам, здесь ты дома, здесь твоя жизнь, здесь ты
умрешь. Здесь ты воскреснешь из мертвых.
В твоей голове взорвалась новая вселенная, в твоем сердце вспыхнуло
новое солнце, в твоих глазах развернулось небо, от тела твоего родилась
новая земля, ты не заметила этого?
Твоя голова покоится на коленях мамы - космической ноченьки; дай отдых
глазам. Здесь и теперь ты дома.
Не бойся.
Никто не тронет тебя здесь, никто не найдет тебя.
Те, кто устремились в погоню за тобой, выбиваются из сил, облетая
кругами свои хижины и казармы, они кричат и громко, и воинственно, но им
никогда не увидеть земель, где не бывает зимы.
Ты дома, не бойся - никто не тронет тебя здесь, никто не потревожит
тебя во Дворце Солнца.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
The Day I Die
Мысль о смерти не вызывала у меня особых эмоций, я встречал ее как
старую знакомую, шутил, мы неплохо проводили время. Я знал, что умру, быть
может, завтра. Мы накроем на стол, посидим, поболтаем, послушаем музыку,
выпьем шампанского, а потом я пойду в ванную и вскрою себе вены.
Когда умираешь, нужно думать не о том, что было, а о том, что будет, и
тогда умирать не страшно. Может быть, это не универсально, но мне помогает.
Мы торжественно решили, что умрем вместе. Мы были готовы к этому;
каждый новый день мы принимали как царский подарок и потому были так
беспечны. Мы ничего не запасали впрок, даже пачки стирального порошка
покупали самые маленькие, это вошло в привычку, мы даже не задумывались о
смысле, заложенном в таком образе действий, или отсутствии всякого смысла, -
кто знает.
Поэтому когда разразился табачный голод, мы почувствовали его на себе
мгновенно. У меня оставалось полпачки "Шумера", у Элли - пачка без двух
сигарет.
В газетах трастили о том, что Америка бросает курить. Ну какое мне
дело, скажите на милость, до Америки? Вот если бы они бросили, а мы
подобрали...
Сцена из "Америка Тунайт"
Кристина (жизнерадостно): А ты знаешь, Юджин, говорят, что в Вавилонии
совсем нет сигарет!
Юджин (не глядя на нее, тоном человека, которому сообщили, что он
выиграл миллион): Да ну! Надо бросать курить! Я вот не курю, а ты, Кристина?
Кристина (в полном восторге, переходящем в крутую экзальтацию): Я тоже!
Ха-ха!
Юджин (совершенно счастливый): Я - Юджин!
Кристина (счастливая до невозможности): Я - Кристина!
Хором: Мы вас любим, а вы нас?!
Очень поздно или очень рано? Утра еще нет.
Серый экран неба, и где-то резкие крики ворон среди дрожащих ветвей.
Озноб, и два желтых эллипсоида - лимоны на черном блюдце.
Подсвечник, обросший седой бородой, над ним огонек.
"Ночь догорает в зеркале", - подумал я.
В голову гаденько заползла мысль, что если подойти к самому открытию
магазина, то, может быть, удастся купить сигарет, о боже!..
Я стал смотреть на крылья ангела на картинке, мысленно отмахиваясь от
серного дыма дневной скверны, мои цветы...
Так тихо, и так красиво.
Она здесь, и мы вместе... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Надо бы сходить в магазин, - услышал я голос Элиссы. - Если подойти к
самому открытию...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Девочка в библиотеке
При свете луны на синем песке аллеи ученые мужи чертят знаки, стирают,
зачеркивают, пишут заново, спорят, - она дергает их за края одежд, досаждает
им, отвлекает от диспута, они сердятся, отворачиваются, говорят о чем-то
своем, непонятном.
Ночь в саду луна.
В окнах дворца красивый свет.
Картинки витражей - птицы, рыцари, драконы и ангелы.
Кто-то в черной маске прячется у фонтана, убегает пугливо; лошадь не
видит его, потому что спит; в окошке кареты темно. Во всех окнах свет.
Музыка.
Ночь в саду ворота светятся.
Маленькая девочка вошла в кабинет библиотеки, когда ее папы не было
дома, и принялась копошиться в книгах, свитках и списках, беспечно смешивая
эпохи и языки, народы и страны. А потом, утомившись, уснула, положив голову
на древний пергамент, буквы которого были стерты, и краски выгорели от
солнца тысяч и тысяч дней.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Какие красивые!
- Их нельзя срывать, эти цветы.
Загадка умирает, когда ты срываешь ее цветок. Ей можно любоваться лишь
на расстоянии. И все же, пока у нас хватит желания разгадывать тайны, - а
это желание в нас неистребимо, - в них недостатка не будет. Галерея сфинксов
бесконечна, но каждая разгадка - это чья-нибудь смерть.
- И потому эти цветы нельзя срывать?
- Я расскажу тебе их историю.
Однажды в лесу Ланцелот увидел один из этих цветков, и так залюбовался
им, что протянул уже руку, чтобы сорвать его. И вдруг чей-то голос остановил
его. К нему подошел эльф.
- Эти цветы нельзя срывать, - сказал ему эльф.
- Но почему? - удивился Ланцелот. - Они чья-то собственность?
- Дело в том, - объяснил ему эльф, - что цветок этот цветет лишь один
раз и, умирая, оставляет лишь одно семя.
Потеря каждого из этих цветов невосполнима. Мы, эльфы, оберегаем эти
цветы, мы их хранители. Мы собираем их семена и следим за ростками, чтобы ни
один из них не погиб. Только так их можно уберечь от вымирания.
- Прекрасные цветы эльфов...
- Прекрасная обреченная раса. Дети земли, они поют ее красоту.
- Это те светильники, которые может погасить порыв ветра? - сказала
Элисса.
- Это светильники земли, которые гасит ветер времени, - сказал я.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Иногда нам кажется, что мы спим
Они приходят, чтобы петь нам, и когда они зовут за собой, и мы идем,
держась за руки на горных тропинках, - ведь так легко оступиться! - и я
слышу, как замирает твое сердце, это так сладко довериться им!
Они уносят нас на крыльях своего полета, и тогда нам открываются
небеса, которых мы не знали прежде, и мы держим звезды в ладонях, и солнце
качает нас в колыбели.
А когда мы опускаемся на траву и пьем воду из родника, а вокруг нас
деревья, девушки в тонких одеждах учат нас танцам этой земли, и нам кажется,
что мы спим, и они снятся нам.
Иногда они остаются с нами и живут в нашей квартире подолгу, курят,
сидя в непринужденных позах, и мы видим дым в зеркалах.
Иногда их приносит ветер, они влетают в окно, пропахшие запахами шумных
улиц; тогда они поют, и их голосам вторит хор, гудки машин аккомпанируют им.
Или они прыгают к нам в комнату с лучом солнца и отряхивают с рукавов
цветочную пыльцу, и улыбаются, смущенно и чуточку застенчиво.
Нам есть о чем спросить их, им есть что ответить и рассказать; мы рады
друг другу.
Мы на подмостках мира...
В твоих волосах радуга, на твоих туфлях пена прибоя и жемчуг подводных
земель; эльфы вышили тебе пояс, феи усыпали твое платье цветами, ногти твоих
пальцев - перламутровые ракушки, ты смеешься, и в глазах твоих смеется
солнце и качает нас на волнах тепла и света, и смеха, и музыки...
Ты знаешь их имена, ты узнаешь их лица, и они приходят, чтобы петь для
тебя.
Иногда нам кажется, что мы спим.
И мы думаем, что это сны, и все это нам снится.
A Night At The Opera
Вот ночь, и сквозняк протискивается в приоткрытое окно, и с ним его
свита - витязи с влажными волосами, - и огонь свечи обращается флагом, и
музыка звучит проникновенней и отчетливей, она уже не где-то. Она в тебе, и
ты сам - оперный мир. Но ты не здесь уже. Где ты?
Влюбленные ангелы заглядывают в наши окна. Нет, я не ревную тебя, я
улыбаюсь им и даже приглашаю их на чай. Я знаю, ты украдкой прихорашиваешься
у зеркала. Ты обожаешь цветы и свечи, они живые и такие неженки, - наш дом
полон ими, их больше чем гостей на балу в честь рождения инфанты, а ведь они
не гости. Они с нами всегда, как дыхание, как цвет глаз, они смеются нам из
зеркал, они любят тишину и радуются музыке, они так нарядны.
Когда в город приходит вечер, какой иллюминацией мы встречаем его! Он
подкрался так тихо. Он любит тебя, Элисса, но слишком робок, чтобы
признаться тебе в этом. Я выдал его тайну? Что делать, если он такой тихоня.
Вот он снова вернулся к нам, бродяга. Что-то он нам подарит сегодня?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Над бурным яблоневым морем окно, над темными волнами ветвей свет. Я
вижу силуэт женщины в высоком парике, вот она повернулась. Ночь не хочет
отпустить меня и уговаривает остаться, но эта женщина ждет, и тени провожают
меня, тянутся и отпускают, и появляются снова. Время волнует ветви яблонь, -
невнятный шелест, отблески, - она ждет меня. Свечи в ее зеркалах.
. . .
Однажды, придя домой, я обнаружил, что у нас гости. Их было двое -
Король и Скарамуш, - они сидели на диване, а Элисса расставляла бокалы на
журнальном столике. Я поздоровался.
Улучив возможность улизнуть из комнаты, я шепотом спросил у Элли, что у
нас сегодня на ужин.
- Я хотела приготовить курицу, но ведь это не принято, - сказала она
растерянно.- Может быть, сделаем вид, что мы уже поужинали?
- Нет, не годится. А что если поужинать сладким?
- У меня есть лимонный кекс, морс, шоколад, цукаты...
- И побольше фруктов. А я достану бутылку токая. Хорошо, припасена
одна.
Итак, с ужином дело было улажено, и я вернулся к гостям.
Скарамуш тем временем пел какую-то песню, аккомпанируя себе на лютне.
Песня была очаровательная, но я почти ничего не понял (он пел по-итальянски)
и попросил его перевести. Вот примерно о чем в ней пелось:
Есть люди, до которых хочется дотронуться рукой,
Есть цветы, которые хочется поцеловать,
Есть леса, в которых хочется заблудиться,
Есть реки, в которых хочется утонуть,
Есть женщины, на которых хочется жениться,
Есть жены, от которых не хочется уходить,
Есть Скарамуш, и он к вашим услугам.
Потом мы мило беседовали, и Людовик спросил меня об Элиссе: "Это ваша
супруга?"
Я объяснил ему, что нет.
- При живом муже это, вероятно, аморально. Надо казнить мужа, - сказал
король.
- Помилуйте, ваше величество, - сказал я. - К чему проливать кровь?
- Так нужно, чтобы соблюсти законы морали, - пояснил Скарамуш.
- Ваше величество! - сказал я. - Королю позволительно быть милосердным!
- Королю позволительно не лебезить перед моралью, - сказал Скарамуш. -
И этим он отличается от президента Соединенных Штатов.
- Да? - сказал Людовик задумчиво. - Это верно. Ну что ж, пренебрежем
моралью и проявим милосердие.
Потом он извлек колоду египетских карт и стал забавляться, раскладывая
пасьянсы. Он взял карту короля и пригляделся к ней.
- Кажется, похож, - сказал он, наконец.
Скарамуш немедленно вытащил зеркальце и принялся разглядывать себя в
нем.
- Точно! - воскликнул он радостно. - Похож, - и, погрустнев, добавил. -
Только вот на кого, не могу понять.
- Замучился я с ним, - признался Людовик со вздохом. - Что ни день, то
новые причуды. То ему кукурузного сока подавай, то мандарины молочной
спелости.
К тому времени мы уже успели опорожнить мою бутылку, и заметив это,
Скарамуш схватил ее за горло и отнес на кухню. Там он, судя по доносившимся
оттуда звукам, наполнил ее водой из-под крана, после чего бутылка вновь
появилась на столе. Полная вина.
- Единственный фокус, которому я научился, - сказал Скарамуш. - Тем и
живу.
И мы пили вино и болтали о всякой всячине и, между прочим, съели все
цукаты. А потом мы танцевали и слушали музыку, и Людовик уже совершенно
откровенно флиртовал с Элиссой (это при живом-то любовнике!), а Скарамуш
снова и снова повторял свой фокус; он рассказывал разные забавные истории, и
если его просили спеть, он и не думал отказываться.
Мы так развеселились, что совершенно позабыли о времени, и когда снизу
раздался обиженный стук (шваброй в потолок), я, по привычке посмотрев на
часы, сказал: "Полвторого".
- Кто это? - полюбопытствовал Людовик. - Мертвецы стучатся из-под
земли?
- Да, пожалуй, - согласился я.
- Живые шумят и мешают мертвым спать, - сказал он.
- Как это верно замечено, ваше величество! - рассмеялась Элисса.
- Однако, это не порядок, - сказал Людовик. Скарамуш кивнул и поднялся
с места.
А потом мы стояли у открытого окна и прислушивались к звукам,
доносившимся из квартиры под нами. Оттуда слышалось нечто, напоминавшее
всхлипывания собаки, и размеренный голос Скарамуша, повторявшего тоном
терпеливого милиционера: "Непорядок. Не положено. Пожалуйте в могилку.
Непорядок... Пожалуйте в могилку..."
....................................................................................................
Он вернулся, неся целую охапку бенгальских огней. Переговоры, по всей
видимости, увенчались успехом. Скарамуш непременно хотел зажечь все огни
разом, но уронил один, и он стал с шипением прожигать паркет.
- Ничего страшного! - хором воскликнули Элисса и Скарамуш.
Людовик подобрал с ковра обгоревший прут.
- Это я возьму на память, - сказал он.
- Значит, Калиостро все-таки дал ему эликсир, - сказала Элисса. - Но
что нам делать с паркетом? Может, прикрыть ковриком?
A Kind Of Magic
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
- Вы бросаете семена в воздух? - удивился я.
Он невозмутимо продолжал свое занятие.
Наконец, он защелкнул табакерку и тогда только повернулся ко мне.
- В воздух? - переспросил он насмешливо.- Ничуть не бывало. Или,
по-вашему, музыка - это то же, что и звуковые волны?
- Позвольте, -пробормотал я, несколько обескураженный. - Но ведь семена
всех растений...
- Семена? Что вы имеете в виду?
- Вашу табакерку, - твердо сказал я.
- Вот эту? - он извлек из кармана то, что только что было табакеркой, и
положил мне на ладонь, которую я вовремя успел подставить.
На моей ладони лежал лепесток белой розы, я увидел, как края его
изогнулись, и он превратился в крошечный кораблик. Паруса кораблика
наполнились ветром, и он поплыл с моей ладони, сорвался с нее и улетел как
бумажный самолетик.
- Посмотрите! - услышал я и, посмотрев, опешил. (Еще несколько минут
назад я хвастался про себя, что теперь меня ничто уже не удивит!)
Мы стояли, окруженные со всех сторон деревьями. Было тихо, только
шелест листвы и голоса птиц...
....................................................................................................
Мы шли по тропинке.
Я все еще был в смятении, и мне казалось, я слышу, как дриады шепчутся
между собой и тихонько смеются.
Стволы деревьев изгибались и галантно кланялись нам, и я увидел дерево
бук и гвоздичное дерево, еще лимонное, коричное и дерево-попугая, я увидел
вишню и клен, и многие деревья, которых я не видел никогда прежде.
- Где мы? - спросил я.
- Разве вы не узнаете? - спросил он. - Впрочем, вблизи все выглядит
совсем иначе. А ведь это ваш майорат.
- Вот как? Но разве титул жалует не король? Разве это не привилегия
короля?
- А я и есть король, - заметил он, приподняв одну бровь.- Я - Король
Магии.
- Ну конечно! - воскликнул я. - Мне следовало догадаться об этом сразу
же! Простите мне мою оплошность, ваше величество.
- Добро пожаловать домой, ваша светлость, - улыбнувшись, ответил он.
Мы вышли к пруду, на другом берегу которого был виден замок, и к замку
этому вела дорожка из цветков кувшинок.
Король ступил на нее первым. Я последовал за ним.
....................................................................................................
Мы вошли в замок. Повсюду висели флаги с гербами, на древках
красовались гирлянды цветов. Столы были уже накрыты, сидевшие за ними гости
приветствовали нас дружным пением. Когда мы сели за стол, раздались
торжественные звуки труб, им ответили скрипки и гобой, и наконец, флейты.
Пир начался.
Внезапно все поднялись на ноги. Разговоры смолкли.
На всякий случай, я последовал примеру своих гостей.
В зал вошел Людовик ХV. Его верный друг Скарамуш, разумеется, был с
ним.
- Вот вы где! - вскричал Людовик, завидев меня. - А мы объехали
пол-Франции, разыскивая вас.
- И даже заглянули в Италию, но там нам сказали, что вы только что
отбыли, - добавил Скарамуш.
- Это ты виноват! - накинулся на него Людовик. - Я давно уже говорю,
что оси кареты нужно смазать.
- Спасибо тебе, Элисса. Ты прелесть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
We Can Be So Good Together
Она стояла на краю платформы.
Я стоял в тамбуре и смотрел в темноту на дне ущелья, отделявшего вагон
от асфальта, на котором стояла она.
Я не мог смотреть на нее.
Она молчала.
Я сделал над собой усилие и встретил ее взгляд. И не мог уйти от него.
Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, и мне стало страшно. Машинист
объявил, что посадка окончена, и двери закры... - ... ваются. - Она шагнула,
и за ее спиной захлопнулось.
У нее перехватило дыхание, она качнулась, но устояла, я удержал ее.
Фонари тронулись с места, заскользили тени. Она метнулась к дверям, стала
колотить ладонью, потом обернулась, и я сказал: "Закрылись".
И сказал: "Пойдем в вагон".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Мы сели к окну, и я смотрел на нее, а она смотрела на меня.
- Вот мы и вместе, - сказал я.
Она медленно кивнула.
- Все позади. Уже едем.
Мы улыбнулись друг другу как напроказившие школьники. Убежали. Вот
здорово!
В вагоне было пусто, за окнами было темно. Мы были вдвоем.
..................................................................................................................................................
В арабских сказках сплошь и рядом влюбляются по портретам. Выглядит это
несколько сомнительно, хотя, конечно, портрет все же лучше, чем фотография.
Что если человек не фотогеничен?
Вундеркинд Лимонадус непременно сказал бы по этому поводу: "Портрет не
заменяет живого лица. Иллюстрацией этому может служить тот факт, что нельзя
наесться яблоками Сезанна, как бы хорошо они не были написаны".
Говорят, внешность обманчива. Не думаю. Родственные связи определяют
фамильное сходство. Но родство душ так же должно неким образом проявляться в
закономерности тех или иных черт. Это чувствуешь сердцем. Как знак,
подаваемый тебе свыше. Каким ты увидела меня, Элисса?
- Сначала я не особенно тебя разглядела. Только губы, выражение губ, я
отметила его про себя и все пыталась вспомнить, почему оно мне кажется таким
знакомым.
- И вспомнила?
- До сих пор не могу понять. Наверное, видела на какой-нибудь
картине...
- Уж не "Джоконда" ли это часом?
- Но видок у тебя был довольно поникший. Потный, волосы, прилипшие к
лицу, на носу очки... - А меня, как это ни банально, поразили твои глаза. Я
никогда не видел у женщин таких осмысленных глаз...
- И только когда ты вышел к завтраку, ты явился во всем своем
великолепии.
- Ты не преувеличиваешь?
- Ничуть.
- Тогда поподробнее, пожалуйста. Не забывай, я пишу хронику.
- Я не думала, что такие лица бывают в жизни. Может быть, в
воображении, в фильме, наконец...
- Или на картине...
- Да, но во-первых, ты привел в порядок волосы.
- Так.
- Потом, снял свои очки.
- Я ношу их больше для понта...
- Побрился.
- Ага, вот оно что.
- Я поняла, что все время смотрю на тебя, и это, наверное, жутко
неприлично. Я не могу этого объяснить.
- Никак?
- Я где-то читала про Наполеона, что выражение его лица постоянно
менялось. А ты... как будто что-то говорил глазами...
- Иными словами, я пожирал тебя взглядом.
- Да нет же!
И вообще, что я тебе объясняю? - подойди к зеркалу и посмотри!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда мы приехали, оказалось, что метро уже закрыто. Я не подумал об
этом, а если бы и подумал, это ничего бы не изменило. Денег на такси не
было. У Элиссы тоже. И мы пошли пешком через весь город.
Великое Пробуждение застало нас в пути, и мы еще успели проехать на
метро четыре остановки.
- Так это и есть та самая блудница на семиглавом чудовище? - сказала
Элисса насмешливо. - Мы шли всю ночь, и нас никто даже не окликнул.
- По воле Господа расступились перед нами волны багряного моря, и мы
прошли по суше его дна к обетованной земле, - я показал ей на корпус
общежития.
Уставшая, она уснула на моей кровати, а я был так возбужден, что не мог
успокоиться. Я выбежал в коридор и некоторое время бесцельно слонялся,
мучительно пытаясь сосредоточиться хоть на какой-нибудь мысли. Например.
Попробовать придумать, где мы будем жить? И вообще...
- Что это за женщина? - спрашивали меня, а я вместо того чтобы
горделиво подбочениться начинал путано объяснять, что неплохо бы где-нибудь
комнату, в общем, комната нужна. В ответ мне сочувственно вздыхали и
говорили: "Красивая". Иногда вздыхали завистливо, но мне было не до этих
тонкостей. Если я не сплю ночь, то проявляется это прежде всего в том, что я
начинаю плохо соображать. Второй признак - испарина, которой покрывается все
тело, ужасно, ужасно!
Но комнату я все же нашел. А когда проснулся, долго пытался вспомнить,
где она находится, и было ли вообще все это, или мне это приснилось?
Но Элисса была. Наяву.
Уснул я на диване в комнате одного моего друга, - как был, сидя.
Когда я проснулся, он выдергивал из розетки "паровую машину чайник".
- Кофе будешь? - спросил он, заметив, что я открыл глаза. - С коньяком.
Я кивнул. Он поставил две чашки и банку кофе. Потом достал сахарницу и
две ложечки.
Я подумал: "Значит, все это правда".
- Сколько я спал?
- Часа три, - сказал он. - Присаживайся.
- Не знаю, приснилось мне это, или на самом деле было?
- Было, - сказал он.
- Будто бы кто-то сказал, что уступает мне свою комнату, потому что я
ему нравлюсь.
- Приснилось, - сказал он.
- Я был похож на чокнутого?
- Немножко.
- Что же мне теперь делать?
- А чего ты суетишься
- Не знаю, - сказал я. - Мы всю ночь пешком шли. Метро уже закрыли.
- Понятно. Это бывает. Угощайся.
Я взял мармеладку. Спасибо.
- Все лето ты один в комнате. Значит, до сентября место есть.
- И правда, - согласился я. - Чего я распсиховался?
- А там снимешь квартиру. Можем скооперироваться.
- В каком смысле?
- Если подвернется недорогая двухкомнатная, то возьмем по комнате.
- Идет, - обрадовался я. - Только ведь, наверное, это денег стоит.
- Заработаешь, - сказал он просто. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. .
Когда я вошел, Элисса уже не спала. Я поцеловал ее и сказал: "С добрым
утром".
Так мы поцеловались с ней в первый раз.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . .
И явился ему ангел, и от крыльев и лика ангела исходило сияние.
И, открыв глаза, он увидел небеса и землю, и лестницу от земли к небу,
лестницу всех восходящих, и пораженный невиданным зрелищем, он воскликнул:
"Я вижу все так ясно! Неужели я сплю?"
- Тебе кажется, что ты спишь, - отвечал ангел.
Money Talks
- Сколько дискет ты сможешь заполнить? - спросил он.
Я подумал немного и сказал: "Штук двадцать - тридцать. Может быть,
больше".
- Сколько у тебя своих? - спросил он.
- Пять, - сказал я.
- Хорошо, я добавлю. Я уезжаю десятого числа.
- Успею, - сказал я.
Я предложил ему десятую часть от выручки с моих дискет, он сначала
отказывался, говоря, что делает это просто по дружбе, но потом согласился на
пятьдесят процентов.
Я не сомневался, что у него дело выгорит. У кого же, если не у него?
Так оно и вышло. Я получил кучу денег. Нелегальная продажа матобеспечения -
так, кажется, это называется.
К тому времени я уже снял квартиру, - жить в общежитии становилось все
более неудобно, - и деньги оказались как нельзя кстати.
Впрочем, когда они бывают лишними?
Дождь,
кипящее варево в каменной печи Города,
фонтан на площади, ядовитая накипь ярких зонтов.
В глиняном котле площади варят, варят ведьмы сонное зелье,
помешивая его стальными мечами ветра.
Как холодно!
Дождь.
Ты у камина читаешь книгу, ты сидишь в кресле, ты поднимаешь голову и
смотришь в окно, и в твоих глазах солнце.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В оконном провале церкви я увидел девушку красоты необыкновенной, она
улыбалась мне и, казалось, звала меня взглядом. Я поспешил внутрь здания,
но, войдя, обнаружил, что церковь разрушена, и от убранства ее ничего не
осталось, и нет ни единой лестницы, по которой можно было бы подняться к
тому, что некогда было окнами. И тогда я понял, что мне явился сам ангел, и
чувство благоговения охватило меня, и из глаз моих полились слезы.
Гимн Афродите
В приюте оперы многоязыкий шепот пересохших губ,
здесь бредят музыкою те, кто с корабля
услышал пенье морскою пеной оперенных дев.
Она обходит их и поит с рук, спустившись с неба
в украшенном алмазами халате, в лазурной чаше
не топливо мотора Джона Лилли, а кровь - вот таинство ее,
а ветер
читает тексты гималайских барабанов,
перебирая четки
цветов, и падает звезда, тогда серпом луны
он их срезает, на лепестках роса. Цвета двух королев,
на лепке капителей бронза и золото падений и восходов,
и россыпи рубинов и опалов.
Там, где следы богини душистой поросли травой, трава нам ложем станет.
Вокруг же, посмотри, янтарь вскипает, и валятся деревья, и
дриады в испуге разбегаются от них, как кролики Гонгоры из недр холма,
и птицеловы торопливо спасают паутину клеток.
На эту буффонаду глядя, хохочут небеса, так гулко.
Младенцы новорожденные боги
улыбкой
отвечают им во сне.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Lie Back And Enjoy It
Сюда не заходят на минутку, не заглядывают, проходя мимо, здесь не
смотрят, ерзая, на часы, сюда приходят на всю жизнь, и делают ее мгновением,
чтобы успеть прожить ее без остатка, и, умерев, рождаются заново, и
мгновение длится бесконечно как поцелуй счастья, сюда приносят свою тоску и
свою любовь, а все остальное оставляют за дверью на автомобильной стоянке.
Расслабься, дай отдых глазам, здесь ты дома, здесь твоя жизнь, здесь ты
умрешь. Здесь ты воскреснешь из мертвых.
В твоей голове взорвалась новая вселенная, в твоем сердце вспыхнуло
новое солнце, в твоих глазах развернулось небо, от тела твоего родилась
новая земля, ты не заметила этого?
Твоя голова покоится на коленях мамы - космической ноченьки; дай отдых
глазам. Здесь и теперь ты дома.
Не бойся.
Никто не тронет тебя здесь, никто не найдет тебя.
Те, кто устремились в погоню за тобой, выбиваются из сил, облетая
кругами свои хижины и казармы, они кричат и громко, и воинственно, но им
никогда не увидеть земель, где не бывает зимы.
Ты дома, не бойся - никто не тронет тебя здесь, никто не потревожит
тебя во Дворце Солнца.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
The Day I Die
Мысль о смерти не вызывала у меня особых эмоций, я встречал ее как
старую знакомую, шутил, мы неплохо проводили время. Я знал, что умру, быть
может, завтра. Мы накроем на стол, посидим, поболтаем, послушаем музыку,
выпьем шампанского, а потом я пойду в ванную и вскрою себе вены.
Когда умираешь, нужно думать не о том, что было, а о том, что будет, и
тогда умирать не страшно. Может быть, это не универсально, но мне помогает.
Мы торжественно решили, что умрем вместе. Мы были готовы к этому;
каждый новый день мы принимали как царский подарок и потому были так
беспечны. Мы ничего не запасали впрок, даже пачки стирального порошка
покупали самые маленькие, это вошло в привычку, мы даже не задумывались о
смысле, заложенном в таком образе действий, или отсутствии всякого смысла, -
кто знает.
Поэтому когда разразился табачный голод, мы почувствовали его на себе
мгновенно. У меня оставалось полпачки "Шумера", у Элли - пачка без двух
сигарет.
В газетах трастили о том, что Америка бросает курить. Ну какое мне
дело, скажите на милость, до Америки? Вот если бы они бросили, а мы
подобрали...
Сцена из "Америка Тунайт"
Кристина (жизнерадостно): А ты знаешь, Юджин, говорят, что в Вавилонии
совсем нет сигарет!
Юджин (не глядя на нее, тоном человека, которому сообщили, что он
выиграл миллион): Да ну! Надо бросать курить! Я вот не курю, а ты, Кристина?
Кристина (в полном восторге, переходящем в крутую экзальтацию): Я тоже!
Ха-ха!
Юджин (совершенно счастливый): Я - Юджин!
Кристина (счастливая до невозможности): Я - Кристина!
Хором: Мы вас любим, а вы нас?!
Очень поздно или очень рано? Утра еще нет.
Серый экран неба, и где-то резкие крики ворон среди дрожащих ветвей.
Озноб, и два желтых эллипсоида - лимоны на черном блюдце.
Подсвечник, обросший седой бородой, над ним огонек.
"Ночь догорает в зеркале", - подумал я.
В голову гаденько заползла мысль, что если подойти к самому открытию
магазина, то, может быть, удастся купить сигарет, о боже!..
Я стал смотреть на крылья ангела на картинке, мысленно отмахиваясь от
серного дыма дневной скверны, мои цветы...
Так тихо, и так красиво.
Она здесь, и мы вместе... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Надо бы сходить в магазин, - услышал я голос Элиссы. - Если подойти к
самому открытию...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Девочка в библиотеке
При свете луны на синем песке аллеи ученые мужи чертят знаки, стирают,
зачеркивают, пишут заново, спорят, - она дергает их за края одежд, досаждает
им, отвлекает от диспута, они сердятся, отворачиваются, говорят о чем-то
своем, непонятном.
Ночь в саду луна.
В окнах дворца красивый свет.
Картинки витражей - птицы, рыцари, драконы и ангелы.
Кто-то в черной маске прячется у фонтана, убегает пугливо; лошадь не
видит его, потому что спит; в окошке кареты темно. Во всех окнах свет.
Музыка.
Ночь в саду ворота светятся.
Маленькая девочка вошла в кабинет библиотеки, когда ее папы не было
дома, и принялась копошиться в книгах, свитках и списках, беспечно смешивая
эпохи и языки, народы и страны. А потом, утомившись, уснула, положив голову
на древний пергамент, буквы которого были стерты, и краски выгорели от
солнца тысяч и тысяч дней.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Какие красивые!
- Их нельзя срывать, эти цветы.
Загадка умирает, когда ты срываешь ее цветок. Ей можно любоваться лишь
на расстоянии. И все же, пока у нас хватит желания разгадывать тайны, - а
это желание в нас неистребимо, - в них недостатка не будет. Галерея сфинксов
бесконечна, но каждая разгадка - это чья-нибудь смерть.
- И потому эти цветы нельзя срывать?
- Я расскажу тебе их историю.
Однажды в лесу Ланцелот увидел один из этих цветков, и так залюбовался
им, что протянул уже руку, чтобы сорвать его. И вдруг чей-то голос остановил
его. К нему подошел эльф.
- Эти цветы нельзя срывать, - сказал ему эльф.
- Но почему? - удивился Ланцелот. - Они чья-то собственность?
- Дело в том, - объяснил ему эльф, - что цветок этот цветет лишь один
раз и, умирая, оставляет лишь одно семя.
Потеря каждого из этих цветов невосполнима. Мы, эльфы, оберегаем эти
цветы, мы их хранители. Мы собираем их семена и следим за ростками, чтобы ни
один из них не погиб. Только так их можно уберечь от вымирания.
- Прекрасные цветы эльфов...
- Прекрасная обреченная раса. Дети земли, они поют ее красоту.
- Это те светильники, которые может погасить порыв ветра? - сказала
Элисса.
- Это светильники земли, которые гасит ветер времени, - сказал я.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Иногда нам кажется, что мы спим
Они приходят, чтобы петь нам, и когда они зовут за собой, и мы идем,
держась за руки на горных тропинках, - ведь так легко оступиться! - и я
слышу, как замирает твое сердце, это так сладко довериться им!
Они уносят нас на крыльях своего полета, и тогда нам открываются
небеса, которых мы не знали прежде, и мы держим звезды в ладонях, и солнце
качает нас в колыбели.
А когда мы опускаемся на траву и пьем воду из родника, а вокруг нас
деревья, девушки в тонких одеждах учат нас танцам этой земли, и нам кажется,
что мы спим, и они снятся нам.
Иногда они остаются с нами и живут в нашей квартире подолгу, курят,
сидя в непринужденных позах, и мы видим дым в зеркалах.
Иногда их приносит ветер, они влетают в окно, пропахшие запахами шумных
улиц; тогда они поют, и их голосам вторит хор, гудки машин аккомпанируют им.
Или они прыгают к нам в комнату с лучом солнца и отряхивают с рукавов
цветочную пыльцу, и улыбаются, смущенно и чуточку застенчиво.
Нам есть о чем спросить их, им есть что ответить и рассказать; мы рады
друг другу.
Мы на подмостках мира...
В твоих волосах радуга, на твоих туфлях пена прибоя и жемчуг подводных
земель; эльфы вышили тебе пояс, феи усыпали твое платье цветами, ногти твоих
пальцев - перламутровые ракушки, ты смеешься, и в глазах твоих смеется
солнце и качает нас на волнах тепла и света, и смеха, и музыки...
Ты знаешь их имена, ты узнаешь их лица, и они приходят, чтобы петь для
тебя.
Иногда нам кажется, что мы спим.
И мы думаем, что это сны, и все это нам снится.
A Night At The Opera
Вот ночь, и сквозняк протискивается в приоткрытое окно, и с ним его
свита - витязи с влажными волосами, - и огонь свечи обращается флагом, и
музыка звучит проникновенней и отчетливей, она уже не где-то. Она в тебе, и
ты сам - оперный мир. Но ты не здесь уже. Где ты?
Влюбленные ангелы заглядывают в наши окна. Нет, я не ревную тебя, я
улыбаюсь им и даже приглашаю их на чай. Я знаю, ты украдкой прихорашиваешься
у зеркала. Ты обожаешь цветы и свечи, они живые и такие неженки, - наш дом
полон ими, их больше чем гостей на балу в честь рождения инфанты, а ведь они
не гости. Они с нами всегда, как дыхание, как цвет глаз, они смеются нам из
зеркал, они любят тишину и радуются музыке, они так нарядны.
Когда в город приходит вечер, какой иллюминацией мы встречаем его! Он
подкрался так тихо. Он любит тебя, Элисса, но слишком робок, чтобы
признаться тебе в этом. Я выдал его тайну? Что делать, если он такой тихоня.
Вот он снова вернулся к нам, бродяга. Что-то он нам подарит сегодня?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Над бурным яблоневым морем окно, над темными волнами ветвей свет. Я
вижу силуэт женщины в высоком парике, вот она повернулась. Ночь не хочет
отпустить меня и уговаривает остаться, но эта женщина ждет, и тени провожают
меня, тянутся и отпускают, и появляются снова. Время волнует ветви яблонь, -
невнятный шелест, отблески, - она ждет меня. Свечи в ее зеркалах.
. . .
Однажды, придя домой, я обнаружил, что у нас гости. Их было двое -
Король и Скарамуш, - они сидели на диване, а Элисса расставляла бокалы на
журнальном столике. Я поздоровался.
Улучив возможность улизнуть из комнаты, я шепотом спросил у Элли, что у
нас сегодня на ужин.
- Я хотела приготовить курицу, но ведь это не принято, - сказала она
растерянно.- Может быть, сделаем вид, что мы уже поужинали?
- Нет, не годится. А что если поужинать сладким?
- У меня есть лимонный кекс, морс, шоколад, цукаты...
- И побольше фруктов. А я достану бутылку токая. Хорошо, припасена
одна.
Итак, с ужином дело было улажено, и я вернулся к гостям.
Скарамуш тем временем пел какую-то песню, аккомпанируя себе на лютне.
Песня была очаровательная, но я почти ничего не понял (он пел по-итальянски)
и попросил его перевести. Вот примерно о чем в ней пелось:
Есть люди, до которых хочется дотронуться рукой,
Есть цветы, которые хочется поцеловать,
Есть леса, в которых хочется заблудиться,
Есть реки, в которых хочется утонуть,
Есть женщины, на которых хочется жениться,
Есть жены, от которых не хочется уходить,
Есть Скарамуш, и он к вашим услугам.
Потом мы мило беседовали, и Людовик спросил меня об Элиссе: "Это ваша
супруга?"
Я объяснил ему, что нет.
- При живом муже это, вероятно, аморально. Надо казнить мужа, - сказал
король.
- Помилуйте, ваше величество, - сказал я. - К чему проливать кровь?
- Так нужно, чтобы соблюсти законы морали, - пояснил Скарамуш.
- Ваше величество! - сказал я. - Королю позволительно быть милосердным!
- Королю позволительно не лебезить перед моралью, - сказал Скарамуш. -
И этим он отличается от президента Соединенных Штатов.
- Да? - сказал Людовик задумчиво. - Это верно. Ну что ж, пренебрежем
моралью и проявим милосердие.
Потом он извлек колоду египетских карт и стал забавляться, раскладывая
пасьянсы. Он взял карту короля и пригляделся к ней.
- Кажется, похож, - сказал он, наконец.
Скарамуш немедленно вытащил зеркальце и принялся разглядывать себя в
нем.
- Точно! - воскликнул он радостно. - Похож, - и, погрустнев, добавил. -
Только вот на кого, не могу понять.
- Замучился я с ним, - признался Людовик со вздохом. - Что ни день, то
новые причуды. То ему кукурузного сока подавай, то мандарины молочной
спелости.
К тому времени мы уже успели опорожнить мою бутылку, и заметив это,
Скарамуш схватил ее за горло и отнес на кухню. Там он, судя по доносившимся
оттуда звукам, наполнил ее водой из-под крана, после чего бутылка вновь
появилась на столе. Полная вина.
- Единственный фокус, которому я научился, - сказал Скарамуш. - Тем и
живу.
И мы пили вино и болтали о всякой всячине и, между прочим, съели все
цукаты. А потом мы танцевали и слушали музыку, и Людовик уже совершенно
откровенно флиртовал с Элиссой (это при живом-то любовнике!), а Скарамуш
снова и снова повторял свой фокус; он рассказывал разные забавные истории, и
если его просили спеть, он и не думал отказываться.
Мы так развеселились, что совершенно позабыли о времени, и когда снизу
раздался обиженный стук (шваброй в потолок), я, по привычке посмотрев на
часы, сказал: "Полвторого".
- Кто это? - полюбопытствовал Людовик. - Мертвецы стучатся из-под
земли?
- Да, пожалуй, - согласился я.
- Живые шумят и мешают мертвым спать, - сказал он.
- Как это верно замечено, ваше величество! - рассмеялась Элисса.
- Однако, это не порядок, - сказал Людовик. Скарамуш кивнул и поднялся
с места.
А потом мы стояли у открытого окна и прислушивались к звукам,
доносившимся из квартиры под нами. Оттуда слышалось нечто, напоминавшее
всхлипывания собаки, и размеренный голос Скарамуша, повторявшего тоном
терпеливого милиционера: "Непорядок. Не положено. Пожалуйте в могилку.
Непорядок... Пожалуйте в могилку..."
....................................................................................................
Он вернулся, неся целую охапку бенгальских огней. Переговоры, по всей
видимости, увенчались успехом. Скарамуш непременно хотел зажечь все огни
разом, но уронил один, и он стал с шипением прожигать паркет.
- Ничего страшного! - хором воскликнули Элисса и Скарамуш.
Людовик подобрал с ковра обгоревший прут.
- Это я возьму на память, - сказал он.
- Значит, Калиостро все-таки дал ему эликсир, - сказала Элисса. - Но
что нам делать с паркетом? Может, прикрыть ковриком?
A Kind Of Magic
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
- Вы бросаете семена в воздух? - удивился я.
Он невозмутимо продолжал свое занятие.
Наконец, он защелкнул табакерку и тогда только повернулся ко мне.
- В воздух? - переспросил он насмешливо.- Ничуть не бывало. Или,
по-вашему, музыка - это то же, что и звуковые волны?
- Позвольте, -пробормотал я, несколько обескураженный. - Но ведь семена
всех растений...
- Семена? Что вы имеете в виду?
- Вашу табакерку, - твердо сказал я.
- Вот эту? - он извлек из кармана то, что только что было табакеркой, и
положил мне на ладонь, которую я вовремя успел подставить.
На моей ладони лежал лепесток белой розы, я увидел, как края его
изогнулись, и он превратился в крошечный кораблик. Паруса кораблика
наполнились ветром, и он поплыл с моей ладони, сорвался с нее и улетел как
бумажный самолетик.
- Посмотрите! - услышал я и, посмотрев, опешил. (Еще несколько минут
назад я хвастался про себя, что теперь меня ничто уже не удивит!)
Мы стояли, окруженные со всех сторон деревьями. Было тихо, только
шелест листвы и голоса птиц...
....................................................................................................
Мы шли по тропинке.
Я все еще был в смятении, и мне казалось, я слышу, как дриады шепчутся
между собой и тихонько смеются.
Стволы деревьев изгибались и галантно кланялись нам, и я увидел дерево
бук и гвоздичное дерево, еще лимонное, коричное и дерево-попугая, я увидел
вишню и клен, и многие деревья, которых я не видел никогда прежде.
- Где мы? - спросил я.
- Разве вы не узнаете? - спросил он. - Впрочем, вблизи все выглядит
совсем иначе. А ведь это ваш майорат.
- Вот как? Но разве титул жалует не король? Разве это не привилегия
короля?
- А я и есть король, - заметил он, приподняв одну бровь.- Я - Король
Магии.
- Ну конечно! - воскликнул я. - Мне следовало догадаться об этом сразу
же! Простите мне мою оплошность, ваше величество.
- Добро пожаловать домой, ваша светлость, - улыбнувшись, ответил он.
Мы вышли к пруду, на другом берегу которого был виден замок, и к замку
этому вела дорожка из цветков кувшинок.
Король ступил на нее первым. Я последовал за ним.
....................................................................................................
Мы вошли в замок. Повсюду висели флаги с гербами, на древках
красовались гирлянды цветов. Столы были уже накрыты, сидевшие за ними гости
приветствовали нас дружным пением. Когда мы сели за стол, раздались
торжественные звуки труб, им ответили скрипки и гобой, и наконец, флейты.
Пир начался.
Внезапно все поднялись на ноги. Разговоры смолкли.
На всякий случай, я последовал примеру своих гостей.
В зал вошел Людовик ХV. Его верный друг Скарамуш, разумеется, был с
ним.
- Вот вы где! - вскричал Людовик, завидев меня. - А мы объехали
пол-Франции, разыскивая вас.
- И даже заглянули в Италию, но там нам сказали, что вы только что
отбыли, - добавил Скарамуш.
- Это ты виноват! - накинулся на него Людовик. - Я давно уже говорю,
что оси кареты нужно смазать.