— Я дойду, Моррис!
— Хетти…
Понимаю, чего ему это стоило. Вцепился рукой в регулятор, так что посинела рука. Я качаю воду, подбрасываю уголь, а сам посматриваю исподтишка на Морриса. Он должен ее уговорить! Мы не вправе губить Хетти.
Пошли предместья Короны. Корона — вечный соперник Гедеона, город красивых сосновых домов с резными фигурами, город огромных каньонских сосен, красных глиняных обрывов, горнорудных фабрик, табачных плантаций и хрустальных ключей.
Корейский вокзал посолидней, чем в Гедеоне. В два этажа с готическими башенками по бокам. Занят ли первый путь? Конечно. Но не товарным, не пассажирским, а всего-то маленькой паровой дрезиной. Но и через такую букашку не перескочишь.
Что делает Моррис? Подкатывает мягко к дрезине и берет ее на буфера. В кабине дрезины нет никого, и платформа пуста. Это нам на руку. Толкаем дрезину вперед, за черту станции. Еще несколько минут на то, чтобы спихнуть ее на запасной путь.
Тут обнаруживают пропажу. Проспали, разини! Вставайте, уже половина седьмого. Выскакивают несколько человек, бегут за нами, машут руками. Но новое зрелище заставляет их остановиться.
Какой-то лохматый, дымящийся черный клубок вкатывает на станцию. «Страшила» гонит перед собой полупотушенный вагончик! Ну и дела! Просто, хоть и рискованно, решили они нашу задачку. Значит, не успел разогнаться вагончик, они взяли его на буфера так же, как мы дрезину.
Это, конечно, опасно. Пламя могло достать «Страшилу» и запалить масло. А, ведь у «Страшилы» есть помпа! Должно быть, заливали огонь на ходу.
Так или иначе, снова они на хвосте. Конечно, с вагончиком за нами не пойдут, сбросят его в Короне, но много ли от этого легче? Впереди тупик. Еще десять миль, и крышка.
— Хетти, выходи! — остервенело кричит Моррис.
— Нет! — Она вцепилась в него обеими руками, не оторвешь.
— А! — отчаянно машет рукой, дергает регулятор. Вот вам картина. С грохотом мчится обвешанный людьми паровоз. И вдруг в этом грохоте проступает нестройная песня. Она все ладней и громче. Это негры, невесть как сумев настроиться хором, распевают навстречу ветру:
Отец, дорогу укажи,
отец, дорогу укажи туда,
где счастлив буду я,
в благословенные края!
Глаза Морриса горят. На лице появляется вдохновение.
— Что будем делать? — кричу я ему.
— А что делать? — почти спокойно отвечает он.
— Сколько миль до тупика?
— Почему тупика? — говорит он. — Это еще неизвестно.
Что он хочет сказать? Неужели все? Такой нелепый конец.
— Сколько миль до «дырки»?
— До «дырки» десять, а до Декейтера все пятьдесят.
Неужто верит, что сумеем затеряться в горах? Впрочем, вдвоем-втроем, конечно. А остальные? А Хетти?
— Где будем выгружаться? — кричу я.
— На месте!
— Где?
— В Декейтере!
Не время для шуток.
— Что ты хочешь сказать?
— Пройдем гору насквозь!
— Что ты сказал?
— Пройдем гору насквозь! — повторяет он, оборачиваясь ко мне. — А почему бы и нет? Прошьем ее, как Белый Дымок! — В глазах Морриса почти безумный огонь.
— Ты что, свихнулся? Там же тупик!
— А мы прошьем гору насквозь! — кричит он пронзительным голосом. Негры поют:
Благословенные края, благословенные края!
— Ты спятил, Моррис!
— Как Белый Дымок! — повторяет он.
— Разобьемся в лепешку!
— Пусть!
— Э, ребята, так не пойдет! — кричит Дэн. — Так не пойдет!
Веди быстрее, колея,
веди быстрее, колея,
туда, где счастлив буду я,
туда, где счастлив буду я!
— Полегче, полегче, ребята! — кричит Дэн.
— Моррис, Моррис, куда мы едем? — кричит Хетти. Все кричат. Внезапно меня осеняет. Почти безумная надежда. Прошить гору насквозь! Пятьдесят миль до Декейтера!
Как Белый Дымок, как Белый Дымок, как Белый Дымок! Жар бьет в лицо из топки. Голова раскалена и тяжела, как чугунный шар. Горит грудь, и сердце готово разорваться. О, Пегас, ну что тебе стоит! О, Белый Дымок, возьмитесь вместе…
— Угля! — кричит Моррис.
Бросаю последнюю лопату и лезу в тендер. Бестолково сгребаю уголь к будке, спотыкаюсь, падаю на колени. Темнеет в голове. Ну где же вы все, где вы? Или жизнь проста и уныла? Нет легкого коня с белыми крыльями, нет паровоза с фонтаном дыма, рвущимся из трубы. Вот надвигается черный зев туннеля, он мрачен и холоден, там вечная ночь. Оттуда нет выхода, гора навалилась неуклюжим телом. Она нас раздавит, сплющит наши тела и навсегда погребет, как в могиле. Черная ночь, черная ночь, она приближается, она обволакивает холодом, сыростью, запахом камня. Еще несколько футов в гремящем мраке, и толща гранита встретит нас, даже не шелохнувшись. О, где вы, где вы, те, кто спасают? Я верю, вы не оставите нас! Откройте, откройте нам путь! Сдвиньте каменную громаду! Она надвигается, надвигается. Сейчас будет удар. Но нет. Его нет, его нет…
Глава 33: Те, кто спасают
Глава 34: Годы прошли
— Хетти…
Понимаю, чего ему это стоило. Вцепился рукой в регулятор, так что посинела рука. Я качаю воду, подбрасываю уголь, а сам посматриваю исподтишка на Морриса. Он должен ее уговорить! Мы не вправе губить Хетти.
Пошли предместья Короны. Корона — вечный соперник Гедеона, город красивых сосновых домов с резными фигурами, город огромных каньонских сосен, красных глиняных обрывов, горнорудных фабрик, табачных плантаций и хрустальных ключей.
Корейский вокзал посолидней, чем в Гедеоне. В два этажа с готическими башенками по бокам. Занят ли первый путь? Конечно. Но не товарным, не пассажирским, а всего-то маленькой паровой дрезиной. Но и через такую букашку не перескочишь.
Что делает Моррис? Подкатывает мягко к дрезине и берет ее на буфера. В кабине дрезины нет никого, и платформа пуста. Это нам на руку. Толкаем дрезину вперед, за черту станции. Еще несколько минут на то, чтобы спихнуть ее на запасной путь.
Тут обнаруживают пропажу. Проспали, разини! Вставайте, уже половина седьмого. Выскакивают несколько человек, бегут за нами, машут руками. Но новое зрелище заставляет их остановиться.
Какой-то лохматый, дымящийся черный клубок вкатывает на станцию. «Страшила» гонит перед собой полупотушенный вагончик! Ну и дела! Просто, хоть и рискованно, решили они нашу задачку. Значит, не успел разогнаться вагончик, они взяли его на буфера так же, как мы дрезину.
Это, конечно, опасно. Пламя могло достать «Страшилу» и запалить масло. А, ведь у «Страшилы» есть помпа! Должно быть, заливали огонь на ходу.
Так или иначе, снова они на хвосте. Конечно, с вагончиком за нами не пойдут, сбросят его в Короне, но много ли от этого легче? Впереди тупик. Еще десять миль, и крышка.
— Хетти, выходи! — остервенело кричит Моррис.
— Нет! — Она вцепилась в него обеими руками, не оторвешь.
— А! — отчаянно машет рукой, дергает регулятор. Вот вам картина. С грохотом мчится обвешанный людьми паровоз. И вдруг в этом грохоте проступает нестройная песня. Она все ладней и громче. Это негры, невесть как сумев настроиться хором, распевают навстречу ветру:
Отец, дорогу укажи,
отец, дорогу укажи туда,
где счастлив буду я,
в благословенные края!
Глаза Морриса горят. На лице появляется вдохновение.
— Что будем делать? — кричу я ему.
— А что делать? — почти спокойно отвечает он.
— Сколько миль до тупика?
— Почему тупика? — говорит он. — Это еще неизвестно.
Что он хочет сказать? Неужели все? Такой нелепый конец.
— Сколько миль до «дырки»?
— До «дырки» десять, а до Декейтера все пятьдесят.
Неужто верит, что сумеем затеряться в горах? Впрочем, вдвоем-втроем, конечно. А остальные? А Хетти?
— Где будем выгружаться? — кричу я.
— На месте!
— Где?
— В Декейтере!
Не время для шуток.
— Что ты хочешь сказать?
— Пройдем гору насквозь!
— Что ты сказал?
— Пройдем гору насквозь! — повторяет он, оборачиваясь ко мне. — А почему бы и нет? Прошьем ее, как Белый Дымок! — В глазах Морриса почти безумный огонь.
— Ты что, свихнулся? Там же тупик!
— А мы прошьем гору насквозь! — кричит он пронзительным голосом. Негры поют:
Благословенные края, благословенные края!
— Ты спятил, Моррис!
— Как Белый Дымок! — повторяет он.
— Разобьемся в лепешку!
— Пусть!
— Э, ребята, так не пойдет! — кричит Дэн. — Так не пойдет!
Веди быстрее, колея,
веди быстрее, колея,
туда, где счастлив буду я,
туда, где счастлив буду я!
— Полегче, полегче, ребята! — кричит Дэн.
— Моррис, Моррис, куда мы едем? — кричит Хетти. Все кричат. Внезапно меня осеняет. Почти безумная надежда. Прошить гору насквозь! Пятьдесят миль до Декейтера!
Как Белый Дымок, как Белый Дымок, как Белый Дымок! Жар бьет в лицо из топки. Голова раскалена и тяжела, как чугунный шар. Горит грудь, и сердце готово разорваться. О, Пегас, ну что тебе стоит! О, Белый Дымок, возьмитесь вместе…
— Угля! — кричит Моррис.
Бросаю последнюю лопату и лезу в тендер. Бестолково сгребаю уголь к будке, спотыкаюсь, падаю на колени. Темнеет в голове. Ну где же вы все, где вы? Или жизнь проста и уныла? Нет легкого коня с белыми крыльями, нет паровоза с фонтаном дыма, рвущимся из трубы. Вот надвигается черный зев туннеля, он мрачен и холоден, там вечная ночь. Оттуда нет выхода, гора навалилась неуклюжим телом. Она нас раздавит, сплющит наши тела и навсегда погребет, как в могиле. Черная ночь, черная ночь, она приближается, она обволакивает холодом, сыростью, запахом камня. Еще несколько футов в гремящем мраке, и толща гранита встретит нас, даже не шелохнувшись. О, где вы, где вы, те, кто спасают? Я верю, вы не оставите нас! Откройте, откройте нам путь! Сдвиньте каменную громаду! Она надвигается, надвигается. Сейчас будет удар. Но нет. Его нет, его нет…
Глава 33: Те, кто спасают
…Нет удара. Внезапно волшебная картина. Гора освещается изнутри голубоватым, постепенно теплеющим светом. Вот он уже хрустальный, и видно, как под округлым, бесконечно уходящим вдаль сводом почти бесшумно мчится наш паровоз, увешанный людьми. Под ним две блестящие стежки рельсов из невиданного металла, а вместо шпал розовый гранитный монолит.
Плавно, слегка качаясь, несется «Пегас», и, завороженные, мы вертим головами. Туннель расширяется, и вот уже по просторным высоким залам лежит наш стремительный путь. Сначала сияет белый ослепительный мрамор, волнами ходят по нему все оттенки, проступают контуры невиданных деревьев. Мрамор сменяет гранит, весь в золотых прожилках, свитых в орнаменты и узоры. Аркады тяжелого черного Лабрадора переходят в зеленоватое свечение коринфского камня. Начинаются палаты розового туфа с колоннами из темной мерцающей яшмы, переходы из нежно-голубого лазурита, квадратные залы с полами, похожими на шахматные доски.
Сколько продолжается это волшебное путешествие под громадой Красного Каньона? Не знаю. Никто не знает. Все онемели. Наши сердца поражены.
Внезапно особенно яркое сияние вдали. Оно предвещает дневной свет. Оно трепетное, слегка сиреневое. Еще мгновение, и мы вырываемся в долину. Какой-то теплый и размягченный свет. Краски природы нежны, как после июньского ливня. Нас окружают лиловые контуры гор, белая пена цветения, и тонкий, пронзительный аромат, похожий на аромат сухого вереска, забирается в ноздри.
Дорога вьется среди аккуратных зеленых скосов. Вдали вырастает белое здание станции. Красная черепичная крыша, золотистый дымок над ней, и длинная рука семафора поднята вверх, путь открыт. Что это? Декейтер?
Подкатываем плавно к перрону. Он пуст, и только маячит на нем яркое платье, и только букет белых роз закрывает лицо одинокой встречающей. Но вот она подбрасывает розы вверх, и они разлетаются белоснежным фонтаном. Руки воздеты, на губах радостная улыбка, сияют глаза, она что-то кричит, бежит к нам навстречу. Мари! О, Мари…
Как ты здесь оказалась, Мари? Какая сила перебросила тебя через теснины Каньона? Как ты узнала, что в эти минуты «Пегас» примчит к перрону? Ведь у него нет расписания. Мы шли без расписания, Мари.
Я выскакиваю, бегу. Я так быстро бегу к ней, что успеваю подхватить падающую розу. Она влажная, фарфорово-упругая и в то же время мягкая, пахучая. Это белая роза чероки из сада Бланшаров. Я говорю…
— Старина! Что с тобой, старина!..
Рассасывается перед глазами влажная пелена. Я на коленях в тендере несущегося «Пегаса». Бьет в лицо тяжелый ветер. Меня трясет Дэн.
— Что с тобой, старина? Ты окаменел, как статуя. Что с тобой?
Он хватает меня за плечи, трясет.
— Что с тобой? Старина, у тебя вид как у покойника!
Я бормочу:
— Где мы?
— Где? Да у самой стены. Давай поднимайся. Ты чуть не упал в обморок, глаза стеклянные. Давай поднимайся, сейчас двигаем в горы.
А… Я все там же. Туннель перед нами. И нет никакого прохода. Нет светлых мраморных залов, нет горной долины и нет Мари…
— Старина, просыпайся. Мы уже рядом. Надо скакать на всех четырех.
Перебираюсь в будку. В это время Моррис резко осаживает «Пегаса» контрпаром. Механически кручу баранку тормоза. Мы останавливаемся перед самой «дыркой», подковообразным туннелем футов тридцать в высоту.
Вот, значит, как. Нет никакого прохода.
Задираю голову. Это и есть Стена Призраков. Высоченный буро-красный отвес с прослойками висячего кустарника и яркими надломами белого и желтого песчаника.
Слева и справа крутые, поросшие кизилом склоны. Деревья висят на них, как акробаты на трапеции. А дальше, выше и выше величественные нагромождения Красного Каньона. Негры, галдя, покидают свои места. «Пегас» осыпается, как осеннее дерево. Что же теперь будет?
— Дэн, Майк, — говорит Моррис, — уводите людей, а я поговорю со «Страшилой».
— Слезай, слезай, старина! — торопит Дэн. Он уже на земле. — Я знаю тут одно местечко. Если разбиться на несколько групп, кто-то сможет уйти.
— Майк, — говорит Моррис. Он очень бледный, волосы совершенно мокрые, и рубашка мокрая, хоть выжимай. — Майк, помоги Хетти, а я поговорю со «Страшилой».
— Какой, к черту, разговор? Слезай! — кричу я.
— Я поговорю со «Страшилой», — твердит он. — А вы помогите Хетти. — Его рука уже на реверсе.
— Моррис, не дури! — кричит Дэн.
— Моррис! — говорю я.
— Если я не поговорю со «Страшилой», вам не уйти, — повторяет он.
— А тебе?
— Ничего мне не будет. Я поговорю со «Страшилой». Его надо перехватить миль за пять отсюда, иначе крышка. Негры уже гуськом поднимаются по тропе.
— Быстрее, быстрее! — кричит Моррис. — Майк, забирай Хетти!
— У нее нет палки, — бормочу я.
— Вылезайте из будки! — кричит он.
— Я никуда не пойду, — дрожащим голосом говорит Хетти. — Я с тобой, Моррис.
— Что-о? — Лицо его искажается. — Пошли, пошли отсюда! — кричит он с внезапной грубостью. — Это мой паровоз! Вон отсюда, вон!
Хетти плачет.
— Моррис, я никуда не пойду. — Она плачет навзрыд. — Я просто не смогу идти. Я не хочу идти, Моррис!
— Они тебя понесут!
— Но как же они меня понесут, Моррис? Тогда и их поймают. Я не хочу, Моррис. Я не могу, я с тобой!
— А я с тобой не могу! Мне надо поговорить со «Страшилой»! Майк, вылезайте! Всех погубите, вылезайте!
Он переводит реверс на задний ход, берется за рычаг регулятора.
Низкий рев «Страшилы» рассыпается эхом в горах Каньона.
— Слышите? Он уже близко! Уходите, уходите, прошу вас!
Внезапно он обнимает Хетти, прижимается грязной щекой к белому платью, бормочет:
— Хетти, ну, миленькая, иди с Майком. Он тебе поможет. Хетти, прощай, миленькая. Даже если останешься тут, тебе ничего не будет. Скажешь, что мы увезли тебя силой.
— Я записку оставила, — плачет она.
— Хетти, ну ладно. Хетти, прощай. Жди меня там, за Каньоном. Мы ведь их всех втравили. Что же, теперь так и бросить? Надо помочь. Я поговорю со «Страшилой», я только задержу его.
— Как ты его задержишь? — спрашиваю я.
— Да просто перехвачу миль за пять. Еще успею. Не перескочит же он через меня. Просто закрою дорогу.
— Они выкинут тебя из будки и погонят «Пегас» обратно.
— Черта с два! Я заклиню реверс.
— Не успеешь.
— Они тебя повесят, Моррис! — кричит Хетти.
— Черта с два! — твердит Моррис.
— Нет, нет, не хочу! — кричит она. — Я с тобой! Они не посмеют! Я скажу дедушке! Они не посмеют при мне! Я никуда не уйду, Моррис!
— Я тоже не пойду, — говорю я.
— Да вы сумасшедшие! — кричит он. — Спятили!
— Давай, Моррис, — говорю я, — вместе так уж вместе.
— Что вместе? Пошли вон!
— Нет! — говорю я.
— А!.. — Он тянет рычаг. — Ладно…
«Пегас» трогается с места.
— Через милю я тормозну, и чтоб духу здесь вашего не было, — говорит он. — Возвращайтесь горами в Корону. Оттуда до форта и пароходом в Альбертвилл. Там меня ждите.
— А почему не вместе? — говорю я.
— Да как же вместе! — кричит он. — Мили запаса для Дэна не хватит!
— Но и пять миль… — начинаю я и замолкаю. Что такое пять миль для здоровенных, откормленных плантаторов? К концу дня они все равно настигнут неповоротливый Арш-Марион с его стариками, детьми и женщинами. Вот что я хотел сказать, но промолчал. Внезапно меня осеняет.
— Моррис! Пустим «Пегаса» своим ходом, а сами в горы!
Он поворачивает ко мне бледное, искривленное какой-то судорогой лицо.
— Умник! Без тебя не знаю! — кивает на трубку манометра.
Я все понимаю. Если притормозить и бросить «Пегаса» за несколько миль до «Страшилы», не хватит пара. Ведь здесь небольшой подъем. А кроме того, кто заклинит реверс? Нет, один должен остаться в будке.
Мы уже набрали порядочный ход. Подкидываю в топку уголь.
— Не слишком, не слишком, Моррис! — кричу изо всех сил.
А он свое. Хочет перехватить «Страшилу» пораньше и потому вовсю гонит «Пегаса». Правда, идем не больше сорока миль. Дорога здесь круто петляет, видимость вперед не больше, чем на триста-четыреста футов. Но опасно, опасно! Короткие отрезки, да еще двойное сближение…
Внезапно рев «Страшилы» где-то совсем недалеко.
— Сейчас придержу, — хладнокровно говорит Моррис. — Майк, Хетти, готовьтесь.
Сбавляет мало-помалу ход.
— Давай на подножку!
— Вместе прыгнем, Моррис! — говорю я.
— Управлюсь с реверсом, тогда и я за вами, — отвечает он.
— Я никуда не пойду, Моррис! — кричит Хетти.
— Прыгайте!
«Пегас» на малом ходу. Если прыгать, то сейчас. Но что-то удерживает меня. Хетти уцепилась за тормозную баранку. Моррис тащит ее. Короткая борьба.
— Майк, помоги!
Вместе с Моррисом пытаюсь оторвать Хетти от тормоза. Какое там! Вцепилась мертвой хваткой.
— Прыгайте! — дико кричит он. Рука уже на регуляторе. «Пегас» на дуге поворота, и — страшная картина. С другого конца дуги из-под навеса висячих деревьев на полном ходу вырывается черный лохматый «Страшила». Несколько сот футов между нами.
— Тормози!
— Поздно!
Его рука вспархивает и тянет за ручку гудка. Звонкий клич «Пегаса» рассекает испуганный вой «Страшилы».
— Прыгайте! — он пытается вытолкнуть Хетти из будки, но та обхватывает его обеими руками.
— Прыгай, Майк!
Краем глаза вижу, как со «Страшилы» в нелепом парении разлетаются те, кто преследовал нас. Они пытаются спастись. Но у полотна здесь сплошные камни.
— Прыгай!
Внезапно он изловчился, кинулся ко мне и сильно толкнул. Раскинув руки, я вылетел спиной из будки, но успел ухватиться за поручень. Я ухватился одной рукой и несколько мгновений висел, пока поручень медленно выскальзывал из мокрой ладони.
И в эти мгновения я видел, как Моррис одной рукой до отказа открыл регулятор, другой прижал к себе Хетти. Так они застыли, обнявшись. Она в белом платье, тоненькая. Он перепачканный сажей, углем. Они застыли, обнявшись. Их объятие было вечно. А длилось оно секунду-другую.
Потом я выпустил скользкий поручень и распластался в полете. И широкая, разлапистая ветка каньонской сосны мягко меня подхватила, спасая от смерти. Сосновый лес не хотел моей гибели. Он еще не все знал про Морриса с Хетти. И он принял меня в купель пахучей хвои, чтобы поведать всем историю их любви.
Еще я успел услышать страшный грохот. В небо взметнулся столб дыма и пламени. И мне показалось, что из этого пламени гордо выплыл белый скакун и легким перебором копыт, взмахом коротких могучих крыльев вознес себя в небо. Белесое, хмурое небо, такое непривычное для здешнего жаркого лета.
Плавно, слегка качаясь, несется «Пегас», и, завороженные, мы вертим головами. Туннель расширяется, и вот уже по просторным высоким залам лежит наш стремительный путь. Сначала сияет белый ослепительный мрамор, волнами ходят по нему все оттенки, проступают контуры невиданных деревьев. Мрамор сменяет гранит, весь в золотых прожилках, свитых в орнаменты и узоры. Аркады тяжелого черного Лабрадора переходят в зеленоватое свечение коринфского камня. Начинаются палаты розового туфа с колоннами из темной мерцающей яшмы, переходы из нежно-голубого лазурита, квадратные залы с полами, похожими на шахматные доски.
Сколько продолжается это волшебное путешествие под громадой Красного Каньона? Не знаю. Никто не знает. Все онемели. Наши сердца поражены.
Внезапно особенно яркое сияние вдали. Оно предвещает дневной свет. Оно трепетное, слегка сиреневое. Еще мгновение, и мы вырываемся в долину. Какой-то теплый и размягченный свет. Краски природы нежны, как после июньского ливня. Нас окружают лиловые контуры гор, белая пена цветения, и тонкий, пронзительный аромат, похожий на аромат сухого вереска, забирается в ноздри.
Дорога вьется среди аккуратных зеленых скосов. Вдали вырастает белое здание станции. Красная черепичная крыша, золотистый дымок над ней, и длинная рука семафора поднята вверх, путь открыт. Что это? Декейтер?
Подкатываем плавно к перрону. Он пуст, и только маячит на нем яркое платье, и только букет белых роз закрывает лицо одинокой встречающей. Но вот она подбрасывает розы вверх, и они разлетаются белоснежным фонтаном. Руки воздеты, на губах радостная улыбка, сияют глаза, она что-то кричит, бежит к нам навстречу. Мари! О, Мари…
Как ты здесь оказалась, Мари? Какая сила перебросила тебя через теснины Каньона? Как ты узнала, что в эти минуты «Пегас» примчит к перрону? Ведь у него нет расписания. Мы шли без расписания, Мари.
Я выскакиваю, бегу. Я так быстро бегу к ней, что успеваю подхватить падающую розу. Она влажная, фарфорово-упругая и в то же время мягкая, пахучая. Это белая роза чероки из сада Бланшаров. Я говорю…
— Старина! Что с тобой, старина!..
Рассасывается перед глазами влажная пелена. Я на коленях в тендере несущегося «Пегаса». Бьет в лицо тяжелый ветер. Меня трясет Дэн.
— Что с тобой, старина? Ты окаменел, как статуя. Что с тобой?
Он хватает меня за плечи, трясет.
— Что с тобой? Старина, у тебя вид как у покойника!
Я бормочу:
— Где мы?
— Где? Да у самой стены. Давай поднимайся. Ты чуть не упал в обморок, глаза стеклянные. Давай поднимайся, сейчас двигаем в горы.
А… Я все там же. Туннель перед нами. И нет никакого прохода. Нет светлых мраморных залов, нет горной долины и нет Мари…
— Старина, просыпайся. Мы уже рядом. Надо скакать на всех четырех.
Перебираюсь в будку. В это время Моррис резко осаживает «Пегаса» контрпаром. Механически кручу баранку тормоза. Мы останавливаемся перед самой «дыркой», подковообразным туннелем футов тридцать в высоту.
Вот, значит, как. Нет никакого прохода.
Задираю голову. Это и есть Стена Призраков. Высоченный буро-красный отвес с прослойками висячего кустарника и яркими надломами белого и желтого песчаника.
Слева и справа крутые, поросшие кизилом склоны. Деревья висят на них, как акробаты на трапеции. А дальше, выше и выше величественные нагромождения Красного Каньона. Негры, галдя, покидают свои места. «Пегас» осыпается, как осеннее дерево. Что же теперь будет?
— Дэн, Майк, — говорит Моррис, — уводите людей, а я поговорю со «Страшилой».
— Слезай, слезай, старина! — торопит Дэн. Он уже на земле. — Я знаю тут одно местечко. Если разбиться на несколько групп, кто-то сможет уйти.
— Майк, — говорит Моррис. Он очень бледный, волосы совершенно мокрые, и рубашка мокрая, хоть выжимай. — Майк, помоги Хетти, а я поговорю со «Страшилой».
— Какой, к черту, разговор? Слезай! — кричу я.
— Я поговорю со «Страшилой», — твердит он. — А вы помогите Хетти. — Его рука уже на реверсе.
— Моррис, не дури! — кричит Дэн.
— Моррис! — говорю я.
— Если я не поговорю со «Страшилой», вам не уйти, — повторяет он.
— А тебе?
— Ничего мне не будет. Я поговорю со «Страшилой». Его надо перехватить миль за пять отсюда, иначе крышка. Негры уже гуськом поднимаются по тропе.
— Быстрее, быстрее! — кричит Моррис. — Майк, забирай Хетти!
— У нее нет палки, — бормочу я.
— Вылезайте из будки! — кричит он.
— Я никуда не пойду, — дрожащим голосом говорит Хетти. — Я с тобой, Моррис.
— Что-о? — Лицо его искажается. — Пошли, пошли отсюда! — кричит он с внезапной грубостью. — Это мой паровоз! Вон отсюда, вон!
Хетти плачет.
— Моррис, я никуда не пойду. — Она плачет навзрыд. — Я просто не смогу идти. Я не хочу идти, Моррис!
— Они тебя понесут!
— Но как же они меня понесут, Моррис? Тогда и их поймают. Я не хочу, Моррис. Я не могу, я с тобой!
— А я с тобой не могу! Мне надо поговорить со «Страшилой»! Майк, вылезайте! Всех погубите, вылезайте!
Он переводит реверс на задний ход, берется за рычаг регулятора.
Низкий рев «Страшилы» рассыпается эхом в горах Каньона.
— Слышите? Он уже близко! Уходите, уходите, прошу вас!
Внезапно он обнимает Хетти, прижимается грязной щекой к белому платью, бормочет:
— Хетти, ну, миленькая, иди с Майком. Он тебе поможет. Хетти, прощай, миленькая. Даже если останешься тут, тебе ничего не будет. Скажешь, что мы увезли тебя силой.
— Я записку оставила, — плачет она.
— Хетти, ну ладно. Хетти, прощай. Жди меня там, за Каньоном. Мы ведь их всех втравили. Что же, теперь так и бросить? Надо помочь. Я поговорю со «Страшилой», я только задержу его.
— Как ты его задержишь? — спрашиваю я.
— Да просто перехвачу миль за пять. Еще успею. Не перескочит же он через меня. Просто закрою дорогу.
— Они выкинут тебя из будки и погонят «Пегас» обратно.
— Черта с два! Я заклиню реверс.
— Не успеешь.
— Они тебя повесят, Моррис! — кричит Хетти.
— Черта с два! — твердит Моррис.
— Нет, нет, не хочу! — кричит она. — Я с тобой! Они не посмеют! Я скажу дедушке! Они не посмеют при мне! Я никуда не уйду, Моррис!
— Я тоже не пойду, — говорю я.
— Да вы сумасшедшие! — кричит он. — Спятили!
— Давай, Моррис, — говорю я, — вместе так уж вместе.
— Что вместе? Пошли вон!
— Нет! — говорю я.
— А!.. — Он тянет рычаг. — Ладно…
«Пегас» трогается с места.
— Через милю я тормозну, и чтоб духу здесь вашего не было, — говорит он. — Возвращайтесь горами в Корону. Оттуда до форта и пароходом в Альбертвилл. Там меня ждите.
— А почему не вместе? — говорю я.
— Да как же вместе! — кричит он. — Мили запаса для Дэна не хватит!
— Но и пять миль… — начинаю я и замолкаю. Что такое пять миль для здоровенных, откормленных плантаторов? К концу дня они все равно настигнут неповоротливый Арш-Марион с его стариками, детьми и женщинами. Вот что я хотел сказать, но промолчал. Внезапно меня осеняет.
— Моррис! Пустим «Пегаса» своим ходом, а сами в горы!
Он поворачивает ко мне бледное, искривленное какой-то судорогой лицо.
— Умник! Без тебя не знаю! — кивает на трубку манометра.
Я все понимаю. Если притормозить и бросить «Пегаса» за несколько миль до «Страшилы», не хватит пара. Ведь здесь небольшой подъем. А кроме того, кто заклинит реверс? Нет, один должен остаться в будке.
Мы уже набрали порядочный ход. Подкидываю в топку уголь.
— Не слишком, не слишком, Моррис! — кричу изо всех сил.
А он свое. Хочет перехватить «Страшилу» пораньше и потому вовсю гонит «Пегаса». Правда, идем не больше сорока миль. Дорога здесь круто петляет, видимость вперед не больше, чем на триста-четыреста футов. Но опасно, опасно! Короткие отрезки, да еще двойное сближение…
Внезапно рев «Страшилы» где-то совсем недалеко.
— Сейчас придержу, — хладнокровно говорит Моррис. — Майк, Хетти, готовьтесь.
Сбавляет мало-помалу ход.
— Давай на подножку!
— Вместе прыгнем, Моррис! — говорю я.
— Управлюсь с реверсом, тогда и я за вами, — отвечает он.
— Я никуда не пойду, Моррис! — кричит Хетти.
— Прыгайте!
«Пегас» на малом ходу. Если прыгать, то сейчас. Но что-то удерживает меня. Хетти уцепилась за тормозную баранку. Моррис тащит ее. Короткая борьба.
— Майк, помоги!
Вместе с Моррисом пытаюсь оторвать Хетти от тормоза. Какое там! Вцепилась мертвой хваткой.
— Прыгайте! — дико кричит он. Рука уже на регуляторе. «Пегас» на дуге поворота, и — страшная картина. С другого конца дуги из-под навеса висячих деревьев на полном ходу вырывается черный лохматый «Страшила». Несколько сот футов между нами.
— Тормози!
— Поздно!
Его рука вспархивает и тянет за ручку гудка. Звонкий клич «Пегаса» рассекает испуганный вой «Страшилы».
— Прыгайте! — он пытается вытолкнуть Хетти из будки, но та обхватывает его обеими руками.
— Прыгай, Майк!
Краем глаза вижу, как со «Страшилы» в нелепом парении разлетаются те, кто преследовал нас. Они пытаются спастись. Но у полотна здесь сплошные камни.
— Прыгай!
Внезапно он изловчился, кинулся ко мне и сильно толкнул. Раскинув руки, я вылетел спиной из будки, но успел ухватиться за поручень. Я ухватился одной рукой и несколько мгновений висел, пока поручень медленно выскальзывал из мокрой ладони.
И в эти мгновения я видел, как Моррис одной рукой до отказа открыл регулятор, другой прижал к себе Хетти. Так они застыли, обнявшись. Она в белом платье, тоненькая. Он перепачканный сажей, углем. Они застыли, обнявшись. Их объятие было вечно. А длилось оно секунду-другую.
Потом я выпустил скользкий поручень и распластался в полете. И широкая, разлапистая ветка каньонской сосны мягко меня подхватила, спасая от смерти. Сосновый лес не хотел моей гибели. Он еще не все знал про Морриса с Хетти. И он принял меня в купель пахучей хвои, чтобы поведать всем историю их любви.
Еще я успел услышать страшный грохот. В небо взметнулся столб дыма и пламени. И мне показалось, что из этого пламени гордо выплыл белый скакун и легким перебором копыт, взмахом коротких могучих крыльев вознес себя в небо. Белесое, хмурое небо, такое непривычное для здешнего жаркого лета.
Глава 34: Годы прошли
Давно это было, ох как давно.
Теперь мне уже не пятнадцать. Да, совсем не пятнадцать.
Часто я сижу вечерами на веранде своего маленького дома и смотрю на закат. Я люблю закаты. Осенние, зимние, весенние, летние. В каждом есть свои краски, каждый рассказывает о своем.
Вот так я сижу и жду. Закаты так же, как люди, все разные. Многие закаты я помню, как лица знакомых. Например, тот закат, когда я пришел впервые к Бланшарам. Он был темно-желтый, а небо над головой фиолетовое. Да, я хорошо это помню.
Или закат в тот последний вечер. На западе перекрещивались золотые и красные стрелы. Все кругом было красное. Он до сих пор еще светится в моих глазах, этот закат.
Чего я достиг в жизни? Не очень многого. И так сказать, я ничего не достиг, но ведь ничего мне и не было нужно.
С двенадцати лет я бродяжничал. И если вспомнить то, что было, когда я встретился с Моррисом, то ведь так оно шло и дальше. Всю жизнь я бродил и что-то искал, искал. Нет, упаси меня боже, я не хотел копить деньги, покупать свиней и сажать капусту. Ведь это делали все другие. Не знаю, кто уж мне вбил это в голову, но больше всего я любил таинственные вещи.
Взять ту же историю с Пегасом. Или с Белым Дымком. Я хоть и спорил со многими, но тайно верил, что все это правда. Во мне всегда сидела особая пружина, и эта пружина толкала к необычным поступкам.
Кто, например, заставил меня сбежать из дома богатого дядюшки и все детство, а потом и юность провести на опасных дорогах Америки?
В доме дядюшки ко мне относились совсем не плохо. Я попал туда малолеткой, когда, заразившись тифом, умерли мать и отец. Дядюшка дал мне хорошее воспитание. Приставил ко мне гувернера, учил языкам, музыке, танцам и надеялся, что я сменю его у конторки торговой фирмы.
Но ничего такого из меня не вышло.
Другой бы на моем месте, даже сбежав, хвастался иногда, что у него есть богатый дядюшка. Но я это скрывал. Дядюшка дал объявление в газетах и назначил несколько тысяч долларов награды тому, кто поможет меня отыскать. Он описал все мои приметы и добавил, что я хорошо говорю по-французски, а кроме того, играю на нескольких инструментах.
Вот почему я таился. Только иногда не мог сдержаться и до сих пор еще помню, как удивил Мари игрой на флейте.
На все, что случилось со мной в Гедеоне, я смотрю теперь, как в подзорную трубу. Все это далеко-далеко. Правда, нет-нет да и сжимается сердце. Быть может, Гедеон — лучшая страница в моей жизни.
Когда Моррис вытолкнул меня из будки, я упал на ветку сосны. Плавно так меня качнуло. Я даже сознание не потерял. Взрывом «Пегаса» и «Страшилы» меня шибануло куда крепче.
Но и тут я остался цел. Встал на ноги и вернулся к тропе. Через несколько часов я настиг Дэна с неграми, и еще через два дня мы перевалили Красный Каньон, и тут нас ждали парни с «подземки».
Вот так и было. Все газеты Юга судачили о случае в Красном Каньоне. Но скоро началась война. Север победил Юг, рабство исчезло с земли Черной Розы.
А что же я? Все так же бродяжничал. Там же на Юге я решил записывать истории, которые негры рассказывают вечерами. Я помнил некоторые сказки дядюшки Парижа, а еще много сказок мне рассказали другие.
Все эти мистеры Лисы и мистеры Кролики, мистеры Филины и Козодои, кукурузные мальчишки и табачные бродяжки — все они стали моими лучшими друзьями.
Я написал про них несколько книжек и некоторые издал. На это и жил. Но по правде сказать, мог бы обойтись и без денег за книжки. Много ли мне надо? Всегда найдется хозяин, у которого можно подработать.
Вечерами я сидел и разговаривал со своими друзьями. Если бы кто послушал, решил бы, что я сумасшедший. Действительно, сидит человек и вслух отвечает: «Да, да, мистер Кролик». Или: «Нет, вы не правы, мистер Лис».
Но я-то знаю, с кем говорю. Они не забывают меня. Нет, не забывают. Мистер Лис совсем постарел, вся голова седая. Но он такой же глупый и чванливый, а мистер Кролик все надувает его.
Мистер Кролик отпустил брюшко и ходит теперь не иначе как в цилиндре. Он нажил целую плантацию и повесил над ней полосатый звездный флаг.
— Я всегда был противником рабства, — говорит мистер Кролик.
— А помните вы Смоляного Малыша, мистер Кролик? — спрашиваю я.
— Это кто же? — говорит мистер Кролик и закуривает сигару.
— Да тот, кого вы с мистером Лисом вместо себя хозяину Тутовому Лбу подсунули, а потом он его застрелил?
— Ну-ну, — говорит мистер Кролик. — Это еще неизвестно, кто кого подсунул. Сдается, это вы с вашим приятелем виноваты.
— Вы-то всегда отвертитесь, мистер Кролик, — говорю я.
— Тем и живы, — отвечает он.
— Разбойник, — говорит ему мистер Лис. — Когда только я с тобой разделаюсь? Похоже, просто сверну тебе шею.
— Ну-ну, — говорит мистер Кролик. — Сейчас это не так просто. Вы не у себя на Юге, мистер Лис. Обратитесь лучше к моему адвокату…
Кривой Початок и Чихни-Понюхай реже заходят. Повзрослели, конечно, но мало изменились. Все бедокурят. Там украдут, там разобьют, там освищут. Я все их увещеваю.
— Так скучно ведь, — объясняет Кривой Початок. — Небоскреб, что ли, поджечь?
— Он не горит, — говорю я.
— А вот и посмотрим. Тащи солому!
Пробовали поджечь. Но говорил же им, не горит. Во всяком случае, от пучка соломы. Только и всего, что посадили их в кутузку и штраф назначили с каждого по тысяче долларов. А где их взять? Нет у них ничего. Требовали уплаты с меня. Но нет у меня двух тысяч долларов. Да и почему я должен платить за парней?
— Потому что, — отвечают мне, — потому что, мистер такой-то такой-то, это ваши ребята. Никто, кроме вас, их не знает. Так что платите.
Пробовал занять у мистера Филина. Тот один глаз открыл и сказал:
— Где это видано, где это слыхано?
Я еще раз объяснил, что прошу взаймы две тысячи долларов.
Он второй глаз открыл и говорит:
— Просто невиданно и неслыханно.
Боже ты мой! И у мистера Козодоя просил, и у мистера Дятла, и у братца Опоссума, и у братца Быка. Фырчат, отговариваются. Тоже мне друзья.
А кончилось тем, что посадили нас всех в кутузку вместе с Кривым Початком и Чихни-Понюхай. Потом на суд повели, зачитали приговор. Так и так, целый обнаружен звериный заговор против мистера Небоскреба. Кривой Початок и Чихни-Понюхай только исполнители. Всех приговорить!
Всех и приговорили. К разному там, я уж не помню. Мне, во всяком случае, больше всех досталось. Ох, нелегко жить теперь, нелегко…
Мистер Козодой на все это глазами сверкнул да как гаркнет:
— Кувык-тррр!
Понимай, как хочешь…
Наведался я в Черную Розу, побывал в Гедеоне. Но много лет прошло, очень много. Что осталось от Гедеона? А почти ничего не осталось.
Когда Север воевал с Югом, городу сильно досталось. То ли припомнили северяне гедеонский конвент, то ли военная была необходимость, но били по Гедеону из пушек и весь развалили, сожгли.
Что ж, рабство ведь запретили. Чем Гедеону жить? Так и не оправился после войны. Мало-помалу разъехались последние жители. Город остался в развалинах, буйная зелень выбралась на улицы и скрасила запустение.
Долго бродил я по мертвому городу. Все вспоминал. Вот здесь стоял Капитолий. По этому большому квадрату земли, заваленному битым кирпичом и заросшему низким говорили, говорили друг другу…
Вот станция. Ржавые рельсы. Еще сохранились остовы складов, но вокзала под черепичной крышей уже нет. Что ж, почти полвека прошло.
Мало что осталось в Гедеоне, но дом Бланшаров еще стоял. Вернее, часть дома. Его фасад, выходящий в сад сплошной галереей. Я бродил по его комнатам без потолков. Я угадал оранжевую гостиную, я посидел на галерее в потемневшем соломенном кресле.
Где обитатели «Аркольского дуба»? Я ничего не знал о них. Только однажды прочел случайно в парижской газете, что виконтесса де Орвильи изъявила желание рассказать читателям о жизни своего славного деда, героя французских войн генерала Сижисмона Бланшара. О, она стала уже виконтессой, моя Мари.
Я вышел в сад и долго стоял в прохладной тени столетних дубов. Они могучи, эти создания природы. Они все знают. Они видели нас молодых. На этом дубе я спал так много лет назад, у этого я слышал разговор Морриса с Хетти. Мне кажется, я и сейчас слышу его.
— Хочешь, я все время буду носить тебя на руках? — шепчет он.
— Нет, нет, Моррис, я боюсь.
— Какая у тебя рука холодная.
— А у тебя сердце бьется. Я слышу, как оно бьется.
— Пускай бьется. Не вырывай руку.
— Моррис, зачем…
— Дай мне руку. Дай. Какая холодная. Хочешь, я все время буду держать твою руку и она не будет холодная?
— Хочу, Моррис. Я бы так любила тебя, Моррис.
— И я, и я, Хетти. Только бы вместе быть.
— Мы всегда будем вместе, Моррис?
— Всегда, всегда, Хетти. Она уже теплая, твоя рука.
— Ох, Моррис, как хорошо…
Они шепчутся, не обращая на меня никакого внимания. Я подхожу и смотрю на них. И слезы текут по моему лицу. Я срываю какой-то цветок и вытираю слезы цветком. На лице моем остается блаженный аромат прошлых дней.
Потом я снова иду на станцию. Я смотрю на рельсы и стараюсь вообразить на них колеса нашего паровоза. Вот он летит, вовсю работая медными штоками, украшая себя клубами дыма, фонтаном пара, и все мы, счастливые, молодые, выглядываем из его готических окон, обрамленных сверкающей медью.
О, Пегас! Где же ты, славный скакун? Закидываю голову и смотрю в небо. Я жду тебя, жду всю жизнь. Увези нас, Пегас…
Дома при свете лампы я читаю книги. Есть у меня небольшой том «Народные баллады американского Юга». Я часто раскрываю его на разделе «Рельсовые баллады». Здесь я нахожу страницу, заложенную сухим листочком из сада Бланшаров, и все читаю, читаю. Почитайте и вы.
Теперь мне уже не пятнадцать. Да, совсем не пятнадцать.
Часто я сижу вечерами на веранде своего маленького дома и смотрю на закат. Я люблю закаты. Осенние, зимние, весенние, летние. В каждом есть свои краски, каждый рассказывает о своем.
Вот так я сижу и жду. Закаты так же, как люди, все разные. Многие закаты я помню, как лица знакомых. Например, тот закат, когда я пришел впервые к Бланшарам. Он был темно-желтый, а небо над головой фиолетовое. Да, я хорошо это помню.
Или закат в тот последний вечер. На западе перекрещивались золотые и красные стрелы. Все кругом было красное. Он до сих пор еще светится в моих глазах, этот закат.
Чего я достиг в жизни? Не очень многого. И так сказать, я ничего не достиг, но ведь ничего мне и не было нужно.
С двенадцати лет я бродяжничал. И если вспомнить то, что было, когда я встретился с Моррисом, то ведь так оно шло и дальше. Всю жизнь я бродил и что-то искал, искал. Нет, упаси меня боже, я не хотел копить деньги, покупать свиней и сажать капусту. Ведь это делали все другие. Не знаю, кто уж мне вбил это в голову, но больше всего я любил таинственные вещи.
Взять ту же историю с Пегасом. Или с Белым Дымком. Я хоть и спорил со многими, но тайно верил, что все это правда. Во мне всегда сидела особая пружина, и эта пружина толкала к необычным поступкам.
Кто, например, заставил меня сбежать из дома богатого дядюшки и все детство, а потом и юность провести на опасных дорогах Америки?
В доме дядюшки ко мне относились совсем не плохо. Я попал туда малолеткой, когда, заразившись тифом, умерли мать и отец. Дядюшка дал мне хорошее воспитание. Приставил ко мне гувернера, учил языкам, музыке, танцам и надеялся, что я сменю его у конторки торговой фирмы.
Но ничего такого из меня не вышло.
Другой бы на моем месте, даже сбежав, хвастался иногда, что у него есть богатый дядюшка. Но я это скрывал. Дядюшка дал объявление в газетах и назначил несколько тысяч долларов награды тому, кто поможет меня отыскать. Он описал все мои приметы и добавил, что я хорошо говорю по-французски, а кроме того, играю на нескольких инструментах.
Вот почему я таился. Только иногда не мог сдержаться и до сих пор еще помню, как удивил Мари игрой на флейте.
На все, что случилось со мной в Гедеоне, я смотрю теперь, как в подзорную трубу. Все это далеко-далеко. Правда, нет-нет да и сжимается сердце. Быть может, Гедеон — лучшая страница в моей жизни.
Когда Моррис вытолкнул меня из будки, я упал на ветку сосны. Плавно так меня качнуло. Я даже сознание не потерял. Взрывом «Пегаса» и «Страшилы» меня шибануло куда крепче.
Но и тут я остался цел. Встал на ноги и вернулся к тропе. Через несколько часов я настиг Дэна с неграми, и еще через два дня мы перевалили Красный Каньон, и тут нас ждали парни с «подземки».
Вот так и было. Все газеты Юга судачили о случае в Красном Каньоне. Но скоро началась война. Север победил Юг, рабство исчезло с земли Черной Розы.
А что же я? Все так же бродяжничал. Там же на Юге я решил записывать истории, которые негры рассказывают вечерами. Я помнил некоторые сказки дядюшки Парижа, а еще много сказок мне рассказали другие.
Все эти мистеры Лисы и мистеры Кролики, мистеры Филины и Козодои, кукурузные мальчишки и табачные бродяжки — все они стали моими лучшими друзьями.
Я написал про них несколько книжек и некоторые издал. На это и жил. Но по правде сказать, мог бы обойтись и без денег за книжки. Много ли мне надо? Всегда найдется хозяин, у которого можно подработать.
Вечерами я сидел и разговаривал со своими друзьями. Если бы кто послушал, решил бы, что я сумасшедший. Действительно, сидит человек и вслух отвечает: «Да, да, мистер Кролик». Или: «Нет, вы не правы, мистер Лис».
Но я-то знаю, с кем говорю. Они не забывают меня. Нет, не забывают. Мистер Лис совсем постарел, вся голова седая. Но он такой же глупый и чванливый, а мистер Кролик все надувает его.
Мистер Кролик отпустил брюшко и ходит теперь не иначе как в цилиндре. Он нажил целую плантацию и повесил над ней полосатый звездный флаг.
— Я всегда был противником рабства, — говорит мистер Кролик.
— А помните вы Смоляного Малыша, мистер Кролик? — спрашиваю я.
— Это кто же? — говорит мистер Кролик и закуривает сигару.
— Да тот, кого вы с мистером Лисом вместо себя хозяину Тутовому Лбу подсунули, а потом он его застрелил?
— Ну-ну, — говорит мистер Кролик. — Это еще неизвестно, кто кого подсунул. Сдается, это вы с вашим приятелем виноваты.
— Вы-то всегда отвертитесь, мистер Кролик, — говорю я.
— Тем и живы, — отвечает он.
— Разбойник, — говорит ему мистер Лис. — Когда только я с тобой разделаюсь? Похоже, просто сверну тебе шею.
— Ну-ну, — говорит мистер Кролик. — Сейчас это не так просто. Вы не у себя на Юге, мистер Лис. Обратитесь лучше к моему адвокату…
Кривой Початок и Чихни-Понюхай реже заходят. Повзрослели, конечно, но мало изменились. Все бедокурят. Там украдут, там разобьют, там освищут. Я все их увещеваю.
— Так скучно ведь, — объясняет Кривой Початок. — Небоскреб, что ли, поджечь?
— Он не горит, — говорю я.
— А вот и посмотрим. Тащи солому!
Пробовали поджечь. Но говорил же им, не горит. Во всяком случае, от пучка соломы. Только и всего, что посадили их в кутузку и штраф назначили с каждого по тысяче долларов. А где их взять? Нет у них ничего. Требовали уплаты с меня. Но нет у меня двух тысяч долларов. Да и почему я должен платить за парней?
— Потому что, — отвечают мне, — потому что, мистер такой-то такой-то, это ваши ребята. Никто, кроме вас, их не знает. Так что платите.
Пробовал занять у мистера Филина. Тот один глаз открыл и сказал:
— Где это видано, где это слыхано?
Я еще раз объяснил, что прошу взаймы две тысячи долларов.
Он второй глаз открыл и говорит:
— Просто невиданно и неслыханно.
Боже ты мой! И у мистера Козодоя просил, и у мистера Дятла, и у братца Опоссума, и у братца Быка. Фырчат, отговариваются. Тоже мне друзья.
А кончилось тем, что посадили нас всех в кутузку вместе с Кривым Початком и Чихни-Понюхай. Потом на суд повели, зачитали приговор. Так и так, целый обнаружен звериный заговор против мистера Небоскреба. Кривой Початок и Чихни-Понюхай только исполнители. Всех приговорить!
Всех и приговорили. К разному там, я уж не помню. Мне, во всяком случае, больше всех досталось. Ох, нелегко жить теперь, нелегко…
Мистер Козодой на все это глазами сверкнул да как гаркнет:
— Кувык-тррр!
Понимай, как хочешь…
Наведался я в Черную Розу, побывал в Гедеоне. Но много лет прошло, очень много. Что осталось от Гедеона? А почти ничего не осталось.
Когда Север воевал с Югом, городу сильно досталось. То ли припомнили северяне гедеонский конвент, то ли военная была необходимость, но били по Гедеону из пушек и весь развалили, сожгли.
Что ж, рабство ведь запретили. Чем Гедеону жить? Так и не оправился после войны. Мало-помалу разъехались последние жители. Город остался в развалинах, буйная зелень выбралась на улицы и скрасила запустение.
Долго бродил я по мертвому городу. Все вспоминал. Вот здесь стоял Капитолий. По этому большому квадрату земли, заваленному битым кирпичом и заросшему низким говорили, говорили друг другу…
Вот станция. Ржавые рельсы. Еще сохранились остовы складов, но вокзала под черепичной крышей уже нет. Что ж, почти полвека прошло.
Мало что осталось в Гедеоне, но дом Бланшаров еще стоял. Вернее, часть дома. Его фасад, выходящий в сад сплошной галереей. Я бродил по его комнатам без потолков. Я угадал оранжевую гостиную, я посидел на галерее в потемневшем соломенном кресле.
Где обитатели «Аркольского дуба»? Я ничего не знал о них. Только однажды прочел случайно в парижской газете, что виконтесса де Орвильи изъявила желание рассказать читателям о жизни своего славного деда, героя французских войн генерала Сижисмона Бланшара. О, она стала уже виконтессой, моя Мари.
Я вышел в сад и долго стоял в прохладной тени столетних дубов. Они могучи, эти создания природы. Они все знают. Они видели нас молодых. На этом дубе я спал так много лет назад, у этого я слышал разговор Морриса с Хетти. Мне кажется, я и сейчас слышу его.
— Хочешь, я все время буду носить тебя на руках? — шепчет он.
— Нет, нет, Моррис, я боюсь.
— Какая у тебя рука холодная.
— А у тебя сердце бьется. Я слышу, как оно бьется.
— Пускай бьется. Не вырывай руку.
— Моррис, зачем…
— Дай мне руку. Дай. Какая холодная. Хочешь, я все время буду держать твою руку и она не будет холодная?
— Хочу, Моррис. Я бы так любила тебя, Моррис.
— И я, и я, Хетти. Только бы вместе быть.
— Мы всегда будем вместе, Моррис?
— Всегда, всегда, Хетти. Она уже теплая, твоя рука.
— Ох, Моррис, как хорошо…
Они шепчутся, не обращая на меня никакого внимания. Я подхожу и смотрю на них. И слезы текут по моему лицу. Я срываю какой-то цветок и вытираю слезы цветком. На лице моем остается блаженный аромат прошлых дней.
Потом я снова иду на станцию. Я смотрю на рельсы и стараюсь вообразить на них колеса нашего паровоза. Вот он летит, вовсю работая медными штоками, украшая себя клубами дыма, фонтаном пара, и все мы, счастливые, молодые, выглядываем из его готических окон, обрамленных сверкающей медью.
О, Пегас! Где же ты, славный скакун? Закидываю голову и смотрю в небо. Я жду тебя, жду всю жизнь. Увези нас, Пегас…
Дома при свете лампы я читаю книги. Есть у меня небольшой том «Народные баллады американского Юга». Я часто раскрываю его на разделе «Рельсовые баллады». Здесь я нахожу страницу, заложенную сухим листочком из сада Бланшаров, и все читаю, читаю. Почитайте и вы.
ХЕТТИ И МОРРИС
Жили-были на белом свете
мальчик Моррис и девочка Хетти.
Ох, как друг друга любили,
только недолго они прожили.
Пожили, значит, немножко.
Она была хромоножка,
а Моррис, другое дело,
был машинистом смелым.
Его паровоз назывался «Пегас»,
на пиках давал по семьдесят в час,
на шесть голосов у него гудок,
такой бы и мне голосок.
Однажды Моррис, придумал тоже,
решил спасти чернокожих,
он всех посадил на свой паровоз
и в день распродажи увез.
А Хетти? Хетти, конечно, с ним,
зачем расставаться им?
Они так друг друга любили,
что поровну все делили.
Но следом помчался «Страшила»,
не паровоз, громила,
черный как дьявол и злой,
дым из него метлой.
Мчатся они по просторам,
дорога уходит в горы,
но кончился, кончился путь,
некуда больше свернуть.
И Моррис сказал: «Бегите, ребята,
я вас спасу, поверну обратно».
А Хетти? Хетти, конечно, с ним,
зачем расставаться им?
И дернул он реверс правой рукой,
а Хетти обнял левой рукой,
помчался навстречу «Страшиле»,
навстречу своей могиле.
Ох, как он Хетти к себе прижал,
«Люблю тебя, Хетти», — сказал.
«И я тебя, Моррис, — сказала она,
и буду тебе до смерти верна».
И тут раздается — трах-тарарах!
Все рассыпается в прах.
Два паровоза всмятку,
такие дела, ребятки.
Эту историю мне рассказал
Филин, который все знал.
Мистеру Филину тысяча лет,
вам от него привет.