— Да кто ж тебя знает? — говорит Кривой Початок. — Я-то как догадаюсь, к чему ты ведешь?
А мистер Филин, который на ветке сидел, мистер Филин сказал:
— Покумекай немного, парень. А покумекаешь — сделаешь доброе дело. Сыночка приведешь к маме. Сыночка приведешь к маме, обрадуешь Белую Коробочку. Обрадуешь Белую Коробочку — она тебя и полюбит.
— А как же я его приведу, если хозяин Малыша держит?
— А это дело хозяйское.
— Ладно, — говорит Кривой Початок.
Пошел, все затылок чешет. У Тутового Лба ружье двадцать второго калибра. Как же украсть Смоляного Малыша? Как порадовать Белую Коробочку?
А тут, глянь, сам Смоляной Малыш навстречу бежит.
— Ух ты, — говорит Кривой Початок, — здравствуй, чумазый. Куда направляешься?
Уф-уф! Совсем запыхался Смоляной Малыш.
— Бегу от хозяина, — говорит. — Маму ищу.
Ну, ясное дело, Кривой Початок его за ручку — и к Белой Коробочке прямым ходом.
Как звали Белую Коробочку? Может быть, Хетти? А Кривого Початка? Может быть, Моррис? А маму и Смоляного Малыша? Вик и Камилла? Но какое кому до этого дело! И мистер Филин, который сидел на дереве, мистер Филин так и сказал:
— Нет никому никакого дела.
Но что тут вышло, милые дети? Смешная вышла история. Смешнее такой и не было. Хозяин Тутовый Лоб, он давно собирался к девочке в гости. Купить у нее сидра, да хлопка два тюка, да кизилового варенья.
Пришел, значит, к Белой Коробочке Тутовый Лоб и видит: в обнимку сидят Смоляной Малыш и мама. А Белая Коробочка с Кривым Початком тоже почти в обнимку. Вот, стало быть, какие дела.
Ну, Тутовый Лоб, понятно, за Малышом.
— Вот он ты где, негодник! Все кругом обыскал! Держи, хватай работничка!
А Смоляной Малыш, понятно, стрекача. Сердечко в груди прыгает. Только нашел маму, а тут, значит, опять в неволю?
— Стой! — Тутовый Лоб кричит. — Стой, понимаешь!
А Смоляной Малыш, он бежит.
А Тутовый Лоб за свою двустволку. Вскинул ее да как хлопнет из двадцать второго калибра — бах-бабарах! Из первого ствола кастрюлю на заборе пробил, из второго ствола красную розочку Малышу приделал.
Черный был Смоляной Малыш, ох, какой черный. Блестящий и черный, вот какие дела. А красного на нем отродясь ничего не бывало.
И упал Смоляной Малыш на землю, потрепыхалось его сердечко немного да и совсем затихло. Маму повидал, и ладно. Какие еще дела? Прожил на свете шесть лет, ну, это куда как много. Другие и вовсе тут не появлялись.
А мистер Филин, который на дереве сидел, мистер Филин сказал:
— Отродясь ничего смешней не видел. Один в девчонку влюбился, другая добро захотела сделать, а третий и вовсе за сидром шел.
Давно это, милые дети, было, давно. Я сам тем Филином был, на ветке сидел и очень смеялся. А вы, милые дети, не плачьте. Возьмите кусочек глины, слепите из нее куколку, облейте горячей смолой, вот и получится новый Смоляной Малыш.
А про того забудьте, я уже про него забыл.
Глава 21: Наш Вик
Глава 22: Я смотрю на звезды
Глава 23: Малый конвент
А мистер Филин, который на ветке сидел, мистер Филин сказал:
— Покумекай немного, парень. А покумекаешь — сделаешь доброе дело. Сыночка приведешь к маме. Сыночка приведешь к маме, обрадуешь Белую Коробочку. Обрадуешь Белую Коробочку — она тебя и полюбит.
— А как же я его приведу, если хозяин Малыша держит?
— А это дело хозяйское.
— Ладно, — говорит Кривой Початок.
Пошел, все затылок чешет. У Тутового Лба ружье двадцать второго калибра. Как же украсть Смоляного Малыша? Как порадовать Белую Коробочку?
А тут, глянь, сам Смоляной Малыш навстречу бежит.
— Ух ты, — говорит Кривой Початок, — здравствуй, чумазый. Куда направляешься?
Уф-уф! Совсем запыхался Смоляной Малыш.
— Бегу от хозяина, — говорит. — Маму ищу.
Ну, ясное дело, Кривой Початок его за ручку — и к Белой Коробочке прямым ходом.
Как звали Белую Коробочку? Может быть, Хетти? А Кривого Початка? Может быть, Моррис? А маму и Смоляного Малыша? Вик и Камилла? Но какое кому до этого дело! И мистер Филин, который сидел на дереве, мистер Филин так и сказал:
— Нет никому никакого дела.
Но что тут вышло, милые дети? Смешная вышла история. Смешнее такой и не было. Хозяин Тутовый Лоб, он давно собирался к девочке в гости. Купить у нее сидра, да хлопка два тюка, да кизилового варенья.
Пришел, значит, к Белой Коробочке Тутовый Лоб и видит: в обнимку сидят Смоляной Малыш и мама. А Белая Коробочка с Кривым Початком тоже почти в обнимку. Вот, стало быть, какие дела.
Ну, Тутовый Лоб, понятно, за Малышом.
— Вот он ты где, негодник! Все кругом обыскал! Держи, хватай работничка!
А Смоляной Малыш, понятно, стрекача. Сердечко в груди прыгает. Только нашел маму, а тут, значит, опять в неволю?
— Стой! — Тутовый Лоб кричит. — Стой, понимаешь!
А Смоляной Малыш, он бежит.
А Тутовый Лоб за свою двустволку. Вскинул ее да как хлопнет из двадцать второго калибра — бах-бабарах! Из первого ствола кастрюлю на заборе пробил, из второго ствола красную розочку Малышу приделал.
Черный был Смоляной Малыш, ох, какой черный. Блестящий и черный, вот какие дела. А красного на нем отродясь ничего не бывало.
И упал Смоляной Малыш на землю, потрепыхалось его сердечко немного да и совсем затихло. Маму повидал, и ладно. Какие еще дела? Прожил на свете шесть лет, ну, это куда как много. Другие и вовсе тут не появлялись.
А мистер Филин, который на дереве сидел, мистер Филин сказал:
— Отродясь ничего смешней не видел. Один в девчонку влюбился, другая добро захотела сделать, а третий и вовсе за сидром шел.
Давно это, милые дети, было, давно. Я сам тем Филином был, на ветке сидел и очень смеялся. А вы, милые дети, не плачьте. Возьмите кусочек глины, слепите из нее куколку, облейте горячей смолой, вот и получится новый Смоляной Малыш.
А про того забудьте, я уже про него забыл.
Глава 21: Наш Вик
Мы похоронили нашего маленького Вика за кизиловой рощей. Мать его, посудомойку Камиллу, два негра отнесли домой, потому что она упала и тоже почти умерла. Лицо ее было цвета сухой земли.
И двух часов она не провела со своим сынишкой. Как мы могли поступить так беспечно! Когда привели Вика в усадьбу, когда посмотрели на радость матери и всего Арш-Мариона, оставили их без присмотра, пошли на свою галерею.
Кто знал, что нагрянет в усадьбу Бешеный Шеп, всего-то для купли-продажи то ли свиней, то ли навоза. Кто знал, что пройдет он по саду и лицом к лицу столкнется с Камиллой и Виком.
И все могло обойтись. И может быть, Шеп не узнал бы своего маленького раба. Но Вик бросился бежать. А Шеп только что выпил с генералом бурбонского виски. Он крикнул Вику, чтобы тот остановился. Но, я думаю, наш Смоляной Малыш раньше бы умер, чем остановился.
Он и умер раньше. Не очень-то метил Шеп, но сразу попал. А Хетти выбежала из дома, припадая на ногу, и била его палкой, и кричала исступленно, а Шеп только отмахивался ружьем и бормотал: «Уймите свою девицу, генерал».
Потом у Хетти был обморок, и она лежала до вечера бледная. Шеп уехал. Генерал простился с ним холодно. Ему не было дела до того, как О’Тул обращается со своими рабами, но он не любил пальбы в своей усадьбе.
Получилось, что все мы, Хетти, Моррис и я повинны в гибели Вика. По той записи в книге Бланшаров я сразу понял, что негритянка Камилла, купленная Бланшаром у Шепа О’Тула, и есть мама нашего Вика.
Мы не собирались ничего особенного делать. Но когда Моррис сказал о Камилле Хетти, та очень обрадовалась и решила поговорить с генералом. Зря она это сделала.
— Мсье, — сказала она, — вы всегда были очень добры ко мне.
— Я тебя слушаю, моя девочка, — важно сказал генерал.
— Я знаю, что мое воспитание обходится вам в большую сумму.
— Пустяки, — сказал генерал.
— Вы отложили мне деньги на приданое.
— Ты уже нашла жениха?
— О, нет. Просто я бы хотела попросить вас, мсье. Быть может, вы разрешите мне истратить часть этих денег?
— Для какой цели? Невеста не вправе тратить свое приданое. Им будет распоряжаться жених. Когда мы подпишем брачный договор и ты найдешь общий язык со своим суженым, быть может, тогда тебе что-то и удастся истратить. Но, впрочем, сколько тебе нужно?
— Шестьсот долларов, мсье.
— Ты хочешь приобрести бриллиант?
— О, нет, мсье. Просто я уже сейчас хотела бы иметь собственную служанку.
— Но разве у тебя ее нет? Ты можешь выбрать любую девушку Арш-Мариона.
— Мне бы хотелось, чтобы она принадлежала мне.
— Иными словами, тебе хочется выкупить у меня служанку в счет своего приданого?
— Вы меня правильно поняли, мсье.
— Я тебя понял правильно. Но ты все неправильно понимаешь, Хетти. Повторяю, приданое тебе не принадлежит. Им будет распоряжаться жених. Кроме того, меня удивляет это странное желание иметь отдельную собственность в доме, где все общее. Разве я в чем-нибудь тебе отказывал?
— Нет, мсье.
— Ты знаешь, мы с Мари собирались в Париж, и она настояла на том, чтобы взять и тебя. Я не имею ничего против, ты поедешь с нами в Париж, как только позволят мои дела. Ты ведь знаешь, что я буду военным министром, и только это отодвигает нашу поездку.
— Но я могу и не ехать в Париж, — прошептала Хетти. — Наверное, это вам дорого обойдется.
— Конечно, не дешево. Но о чем ты говоришь?
— Быть может, если я не поеду в Париж… Быть может, на эти деньги, мсье…
— Ты опять за свое? Я ничего не понимаю! Впрочем, все ясно. Я знаю твою навязчивую мысль отпустить кого-то на волю. Я не ошибся? Ты хочешь кого-то купить и отпустить на волю?
— Да, — прошептала Хетти.
— Кого же?
— Камиллу.
— Но я только что ее купил! В чем дело?
— У мистера О’Тула остался ее маленький сын.
— Ну и что? Ты выпустишь Камиллу, но Шеп О’Тул не выпустит ее сына. Они все равно будут врозь. Раньше ты просила меня прикупить того негритенка, теперь ты собираешься выкупить Камиллу. Девочка моя, все это пустые затеи. Одной покупкой не исправишь положения. По всей Черной Розе матери и сыновья, братья и сестры живут врозь. Таков удел черных. Господь все видит и все знает. У меня тоже нелегкая судьба. Меня разлучили с моим императором, едва не убили, заставили покинуть родную страну и жить в этом захолустье. Почему ты думаешь, что белым легче, чем черным? В Мезон-Лафите у меня осталась любимая сестра, я не видел ее уже сорок лет. Моя дочь погибла со своим мужем почти на моих глазах, и я разлучен с ней навсегда. Всегда кто-то с кем-то разлучен. Ты думаешь о Камилле и ее сыне, а я думаю о Франции. Почему тебя никогда не заботило, что я разлучен со своей родиной?
— Но ведь вы можете туда вернуться.
— Вернуться? Легко сказано! Добиться славы и почета в одном месте и все потерять. Потом строить жизнь в другом, все бросить и возвращаться обратно. А что там тебя ждет? Опять улюлюканье толпы?
— Но ведь во Франции снова империя, мсье.
— Империя! Разве можно сравнить жалкого Луи Бонапарта с моим императором! Дитя мое, если б ты видела его! Он был как солнце!
На этой торжественной ноте генерал и закончил разговор с Хетти. Что для него жизнь какого-то черного человечка! Когда он увидел Вика, повисшего на изгороди «Аркольского дуба» с красным пятном на спине, он только поморщился. Вот если бы Вик был флейтист или барабанщик полка зуавов и погиб, созывая солдат под знамя, тогда другое дело. Тогда генерал Бланшар мог произнести что-нибудь вроде: «Voila une belle mort!» — «Вот прекрасная смерть!», слова, сказанные Наполеоном на поле боя.
Зря Хетти затеяла разговор с генералом. Да и мы не подумали. Зачем повели Вика в усадьбу? Ведь ясно, что нельзя ему было жить с матерью. Разве что только бежать и Камилле? Но это целое дело.
Конечно, слыхали мы с Моррисом про «подземку». Может, в других штатах и находились белые, которые прятали беглых негров. Передавали их друг другу — и так до самой линии Мейсона. Но в Черной Розе провернуть такое дело трудновато.
Здесь толком об этом никто ничего не знал. Негры — так те просто верили, что есть настоящая линия под землей. Бегают по ней паровозы, тайком перевозят рабов в свободные штаты.
Конечно, мы не аболиционисты. Но для Вика могли бы попробовать. Знать бы хоть один тайный пункт. Довезти туда Вика с Камиллой, а там прощайте, черная мама и черный сынок!
Но где ты, где ты «подземная железная дорога»? Где твои белые, пошедшие против белых? Где эти люди в надвинутых фетровых шляпах и черных шейных платках? Люди с кольтом за поясом, сидящие на передках фургонов, заполненных сеном. А в сене пугливо сжавшийся негр, мать с дочкой, братик с сестрицей. Где вы, такие люди? Нет вас на земле Черной Розы.
Пока мы просто решили сводить Вика к маме. А о последствиях никто из нас не подумал. Даже если бы Шеп О’Тул, мистер Шептун, как звал его Вик, не заглянул в усадьбу. Что тогда? Привести к маме сынишку, а потом увести обратно? Да и куда увести? На станции Вику всегда грозила опасность. Она надвигалась, мы это чувствовали. Вот-вот разговоры о Вике докатятся до тридцатой мили и Шеп их услышит. Ведь этого не миновать. Но все случилось раньше.
Что ж, мы натворили дел. Нельзя было оставлять Камиллу и Вика одних. В счастливом угаре они забыли обо всем. Разгуливать прямо по саду! Да еще натолкнуться на Шепа!
Струйка крови текла у Вика и изо рта. Точь-в-точь как в тот день, когда он объелся красной смородиной. Такая же тонкая и светлая. Моррис тогда сказал ему:
— Где ты набрал смородины, черный брат?
Вик мотнул головой в сторону пустыря.
— Надеюсь, не в саду у Кузнечика?
Вик помотал головой.
— Там, за этим… там его много.
— Кого его, темнокожая бестия? — вопросил Моррис:
— Ягодов.
— Ты нам оставил этих ягодов?
Вик в изумлении застыл и бросил жевать.
— Ведь надо же поделиться со старшими. Разве не стыдно?
Ясно было, что Вик не подумал. Растерянно он покрутил головой, потом вытащил изо рта непрожеванный красный комок и с сожалением протянул его Моррису.
— Тьфу! — сказал Моррис и поморщился. — Стыдно, стыдно не угощать старших.
Вик так и остался стоять с протянутой рукой. Вид у него был виноватый. На подбородок стекала красная струйка смородинового сока.
Был Вик, и нет его. Что ж, много ли стоит смоляной человечек на этой земле? Возьмите несколько фунтов хорошей сосновой смолы да пинту Каролинского скипидара, смешайте. Слепите теперь малыша и дайте ему имя. Вот и получится Вик.
И двух часов она не провела со своим сынишкой. Как мы могли поступить так беспечно! Когда привели Вика в усадьбу, когда посмотрели на радость матери и всего Арш-Мариона, оставили их без присмотра, пошли на свою галерею.
Кто знал, что нагрянет в усадьбу Бешеный Шеп, всего-то для купли-продажи то ли свиней, то ли навоза. Кто знал, что пройдет он по саду и лицом к лицу столкнется с Камиллой и Виком.
И все могло обойтись. И может быть, Шеп не узнал бы своего маленького раба. Но Вик бросился бежать. А Шеп только что выпил с генералом бурбонского виски. Он крикнул Вику, чтобы тот остановился. Но, я думаю, наш Смоляной Малыш раньше бы умер, чем остановился.
Он и умер раньше. Не очень-то метил Шеп, но сразу попал. А Хетти выбежала из дома, припадая на ногу, и била его палкой, и кричала исступленно, а Шеп только отмахивался ружьем и бормотал: «Уймите свою девицу, генерал».
Потом у Хетти был обморок, и она лежала до вечера бледная. Шеп уехал. Генерал простился с ним холодно. Ему не было дела до того, как О’Тул обращается со своими рабами, но он не любил пальбы в своей усадьбе.
Получилось, что все мы, Хетти, Моррис и я повинны в гибели Вика. По той записи в книге Бланшаров я сразу понял, что негритянка Камилла, купленная Бланшаром у Шепа О’Тула, и есть мама нашего Вика.
Мы не собирались ничего особенного делать. Но когда Моррис сказал о Камилле Хетти, та очень обрадовалась и решила поговорить с генералом. Зря она это сделала.
— Мсье, — сказала она, — вы всегда были очень добры ко мне.
— Я тебя слушаю, моя девочка, — важно сказал генерал.
— Я знаю, что мое воспитание обходится вам в большую сумму.
— Пустяки, — сказал генерал.
— Вы отложили мне деньги на приданое.
— Ты уже нашла жениха?
— О, нет. Просто я бы хотела попросить вас, мсье. Быть может, вы разрешите мне истратить часть этих денег?
— Для какой цели? Невеста не вправе тратить свое приданое. Им будет распоряжаться жених. Когда мы подпишем брачный договор и ты найдешь общий язык со своим суженым, быть может, тогда тебе что-то и удастся истратить. Но, впрочем, сколько тебе нужно?
— Шестьсот долларов, мсье.
— Ты хочешь приобрести бриллиант?
— О, нет, мсье. Просто я уже сейчас хотела бы иметь собственную служанку.
— Но разве у тебя ее нет? Ты можешь выбрать любую девушку Арш-Мариона.
— Мне бы хотелось, чтобы она принадлежала мне.
— Иными словами, тебе хочется выкупить у меня служанку в счет своего приданого?
— Вы меня правильно поняли, мсье.
— Я тебя понял правильно. Но ты все неправильно понимаешь, Хетти. Повторяю, приданое тебе не принадлежит. Им будет распоряжаться жених. Кроме того, меня удивляет это странное желание иметь отдельную собственность в доме, где все общее. Разве я в чем-нибудь тебе отказывал?
— Нет, мсье.
— Ты знаешь, мы с Мари собирались в Париж, и она настояла на том, чтобы взять и тебя. Я не имею ничего против, ты поедешь с нами в Париж, как только позволят мои дела. Ты ведь знаешь, что я буду военным министром, и только это отодвигает нашу поездку.
— Но я могу и не ехать в Париж, — прошептала Хетти. — Наверное, это вам дорого обойдется.
— Конечно, не дешево. Но о чем ты говоришь?
— Быть может, если я не поеду в Париж… Быть может, на эти деньги, мсье…
— Ты опять за свое? Я ничего не понимаю! Впрочем, все ясно. Я знаю твою навязчивую мысль отпустить кого-то на волю. Я не ошибся? Ты хочешь кого-то купить и отпустить на волю?
— Да, — прошептала Хетти.
— Кого же?
— Камиллу.
— Но я только что ее купил! В чем дело?
— У мистера О’Тула остался ее маленький сын.
— Ну и что? Ты выпустишь Камиллу, но Шеп О’Тул не выпустит ее сына. Они все равно будут врозь. Раньше ты просила меня прикупить того негритенка, теперь ты собираешься выкупить Камиллу. Девочка моя, все это пустые затеи. Одной покупкой не исправишь положения. По всей Черной Розе матери и сыновья, братья и сестры живут врозь. Таков удел черных. Господь все видит и все знает. У меня тоже нелегкая судьба. Меня разлучили с моим императором, едва не убили, заставили покинуть родную страну и жить в этом захолустье. Почему ты думаешь, что белым легче, чем черным? В Мезон-Лафите у меня осталась любимая сестра, я не видел ее уже сорок лет. Моя дочь погибла со своим мужем почти на моих глазах, и я разлучен с ней навсегда. Всегда кто-то с кем-то разлучен. Ты думаешь о Камилле и ее сыне, а я думаю о Франции. Почему тебя никогда не заботило, что я разлучен со своей родиной?
— Но ведь вы можете туда вернуться.
— Вернуться? Легко сказано! Добиться славы и почета в одном месте и все потерять. Потом строить жизнь в другом, все бросить и возвращаться обратно. А что там тебя ждет? Опять улюлюканье толпы?
— Но ведь во Франции снова империя, мсье.
— Империя! Разве можно сравнить жалкого Луи Бонапарта с моим императором! Дитя мое, если б ты видела его! Он был как солнце!
На этой торжественной ноте генерал и закончил разговор с Хетти. Что для него жизнь какого-то черного человечка! Когда он увидел Вика, повисшего на изгороди «Аркольского дуба» с красным пятном на спине, он только поморщился. Вот если бы Вик был флейтист или барабанщик полка зуавов и погиб, созывая солдат под знамя, тогда другое дело. Тогда генерал Бланшар мог произнести что-нибудь вроде: «Voila une belle mort!» — «Вот прекрасная смерть!», слова, сказанные Наполеоном на поле боя.
Зря Хетти затеяла разговор с генералом. Да и мы не подумали. Зачем повели Вика в усадьбу? Ведь ясно, что нельзя ему было жить с матерью. Разве что только бежать и Камилле? Но это целое дело.
Конечно, слыхали мы с Моррисом про «подземку». Может, в других штатах и находились белые, которые прятали беглых негров. Передавали их друг другу — и так до самой линии Мейсона. Но в Черной Розе провернуть такое дело трудновато.
Здесь толком об этом никто ничего не знал. Негры — так те просто верили, что есть настоящая линия под землей. Бегают по ней паровозы, тайком перевозят рабов в свободные штаты.
Конечно, мы не аболиционисты. Но для Вика могли бы попробовать. Знать бы хоть один тайный пункт. Довезти туда Вика с Камиллой, а там прощайте, черная мама и черный сынок!
Но где ты, где ты «подземная железная дорога»? Где твои белые, пошедшие против белых? Где эти люди в надвинутых фетровых шляпах и черных шейных платках? Люди с кольтом за поясом, сидящие на передках фургонов, заполненных сеном. А в сене пугливо сжавшийся негр, мать с дочкой, братик с сестрицей. Где вы, такие люди? Нет вас на земле Черной Розы.
Пока мы просто решили сводить Вика к маме. А о последствиях никто из нас не подумал. Даже если бы Шеп О’Тул, мистер Шептун, как звал его Вик, не заглянул в усадьбу. Что тогда? Привести к маме сынишку, а потом увести обратно? Да и куда увести? На станции Вику всегда грозила опасность. Она надвигалась, мы это чувствовали. Вот-вот разговоры о Вике докатятся до тридцатой мили и Шеп их услышит. Ведь этого не миновать. Но все случилось раньше.
Что ж, мы натворили дел. Нельзя было оставлять Камиллу и Вика одних. В счастливом угаре они забыли обо всем. Разгуливать прямо по саду! Да еще натолкнуться на Шепа!
Струйка крови текла у Вика и изо рта. Точь-в-точь как в тот день, когда он объелся красной смородиной. Такая же тонкая и светлая. Моррис тогда сказал ему:
— Где ты набрал смородины, черный брат?
Вик мотнул головой в сторону пустыря.
— Надеюсь, не в саду у Кузнечика?
Вик помотал головой.
— Там, за этим… там его много.
— Кого его, темнокожая бестия? — вопросил Моррис:
— Ягодов.
— Ты нам оставил этих ягодов?
Вик в изумлении застыл и бросил жевать.
— Ведь надо же поделиться со старшими. Разве не стыдно?
Ясно было, что Вик не подумал. Растерянно он покрутил головой, потом вытащил изо рта непрожеванный красный комок и с сожалением протянул его Моррису.
— Тьфу! — сказал Моррис и поморщился. — Стыдно, стыдно не угощать старших.
Вик так и остался стоять с протянутой рукой. Вид у него был виноватый. На подбородок стекала красная струйка смородинового сока.
Был Вик, и нет его. Что ж, много ли стоит смоляной человечек на этой земле? Возьмите несколько фунтов хорошей сосновой смолы да пинту Каролинского скипидара, смешайте. Слепите теперь малыша и дайте ему имя. Вот и получится Вик.
Глава 22: Я смотрю на звезды
Я все смотрю и смотрю в ту сторону горизонта, где среди серебряной звездной мошкары угадываются стрекозиные крылья Андромеды и Пегаса. Они чуть загнуты вверх и накренены в сторону яркого Альтаира. Кажется, стрекоза целится на посадку в огромный ночной бутон Черной Розы.
В одной книге написано: «Если потерял дорогу, смотри на звезды. Если потерял друга, смотри на звезды».
Нет, я пока не терял друзей. Почтальон, которому прострелили голову в колорадском каньоне, не был моим другом. Погибшие на Континентальной дороге переселенцы тоже не были моими друзьями, а перебитые белыми индейцы друзьями стать не успели.
А что маленький Вик? И его не приходилось считать закадычным другом. Так что я мог бы не смотреть на звезды. В книге написано: «Если потерял себя, тоже смотри на звезды. Они всегда одинаковые. Цепляйся за них глазами, как за последнюю соломинку. Места вокруг разные, люди разные, все разное, а звезды одни».
И еще: «Учитесь понимать язык созвездий. В одних призыв, в других утешение, в третьих разгадка тайн. Созвездия — это небесные письмена, которые можно научиться читать».
Я смотрел на Андромеду и Пегас. Что ж, они похожи на тайные знаки. Многое тут можно вообразить. Можно представить, что это линия железной дороги. Во всяком случае, столько же звезд, сколько станций. Можно представить, что это все мы, рассевшиеся на галерее Бланшаров. Во всяком случае, звезд девять и завсегдатаев галереи девять.
Моррис, Хетти, Мари, Дейси Мей, Картер, Отис Чепмен, близнецы Смиты и Флора Клейтон. Девять человек, а в созвездиях девять крупных звезд. Десятая чуть в стороне, отвалилась, как обломок. Видно, это моя звезда. Вот так же, немного в стороне, чувствую себя и я. Иногда мне кажется, что я лишний человек на галерее.
Что за ребусы эти звезды! Древние люди смотрели на них и придумывали легенды. Неужто эти ночные фонарики подвешены в небо просто так?
Моррис тоже любит разглядывать небо. Я показал ему некоторые созвездия и кое-что рассказал. Звездный календарь Джонсона когда-то был моей любимой книгой. Жалко только, не довелось мне еще взглянуть на небо с другой половины земли, из-за экватора. Там есть огромный Южный Крест и много незнакомых звезд.
Эх, Вик, бедняга. Должно быть, и твоя звездочка где-то порхает. Сколько этой серебряной мошкары на небе! В пространстве Большого Квадрата Моррис отыскал крохотную зеленоватую звезду и приписал ее Вику. Я же стоял за звезду рядом. Она еще меньше, но, так сказать, смуглее. Оттенок у нее шафранный. По-моему, она больше подходила Вику.
Что ж, был паренек, и нет его. Да и так сказать, много ли стоит жизнь на этой земле? За свои пятнадцать лет не однажды я видел, как людей ни за что ни про что отправляли на тот свет.
О, звезды, звезды! С того вечера, как убили Вика, что-то беспокойное появилось в вашем блеске. Как будто напряглись стрекозиные крылья созвездий. Словно приготовились сорваться с места. Словно Пегас, бриллиантовый конь неба, нетерпеливо стучит копытом по черному куполу небосвода: «Проснись, проснись, Черная Роза! Уже таится в твоих лепестках беда, она приготовила жало. Вставайте, южане, отдайте чудовищу Андромеду. А я, гордый конь, уже под седлом Персея. И мы спасем юную деву».
В одной книге написано: «Если потерял дорогу, смотри на звезды. Если потерял друга, смотри на звезды».
Нет, я пока не терял друзей. Почтальон, которому прострелили голову в колорадском каньоне, не был моим другом. Погибшие на Континентальной дороге переселенцы тоже не были моими друзьями, а перебитые белыми индейцы друзьями стать не успели.
А что маленький Вик? И его не приходилось считать закадычным другом. Так что я мог бы не смотреть на звезды. В книге написано: «Если потерял себя, тоже смотри на звезды. Они всегда одинаковые. Цепляйся за них глазами, как за последнюю соломинку. Места вокруг разные, люди разные, все разное, а звезды одни».
И еще: «Учитесь понимать язык созвездий. В одних призыв, в других утешение, в третьих разгадка тайн. Созвездия — это небесные письмена, которые можно научиться читать».
Я смотрел на Андромеду и Пегас. Что ж, они похожи на тайные знаки. Многое тут можно вообразить. Можно представить, что это линия железной дороги. Во всяком случае, столько же звезд, сколько станций. Можно представить, что это все мы, рассевшиеся на галерее Бланшаров. Во всяком случае, звезд девять и завсегдатаев галереи девять.
Моррис, Хетти, Мари, Дейси Мей, Картер, Отис Чепмен, близнецы Смиты и Флора Клейтон. Девять человек, а в созвездиях девять крупных звезд. Десятая чуть в стороне, отвалилась, как обломок. Видно, это моя звезда. Вот так же, немного в стороне, чувствую себя и я. Иногда мне кажется, что я лишний человек на галерее.
Что за ребусы эти звезды! Древние люди смотрели на них и придумывали легенды. Неужто эти ночные фонарики подвешены в небо просто так?
Моррис тоже любит разглядывать небо. Я показал ему некоторые созвездия и кое-что рассказал. Звездный календарь Джонсона когда-то был моей любимой книгой. Жалко только, не довелось мне еще взглянуть на небо с другой половины земли, из-за экватора. Там есть огромный Южный Крест и много незнакомых звезд.
Эх, Вик, бедняга. Должно быть, и твоя звездочка где-то порхает. Сколько этой серебряной мошкары на небе! В пространстве Большого Квадрата Моррис отыскал крохотную зеленоватую звезду и приписал ее Вику. Я же стоял за звезду рядом. Она еще меньше, но, так сказать, смуглее. Оттенок у нее шафранный. По-моему, она больше подходила Вику.
Что ж, был паренек, и нет его. Да и так сказать, много ли стоит жизнь на этой земле? За свои пятнадцать лет не однажды я видел, как людей ни за что ни про что отправляли на тот свет.
О, звезды, звезды! С того вечера, как убили Вика, что-то беспокойное появилось в вашем блеске. Как будто напряглись стрекозиные крылья созвездий. Словно приготовились сорваться с места. Словно Пегас, бриллиантовый конь неба, нетерпеливо стучит копытом по черному куполу небосвода: «Проснись, проснись, Черная Роза! Уже таится в твоих лепестках беда, она приготовила жало. Вставайте, южане, отдайте чудовищу Андромеду. А я, гордый конь, уже под седлом Персея. И мы спасем юную деву».
Глава 23: Малый конвент
— Мы открываем малый конвент! — возвестил Отис Чепмен. — Друзья, об этом событии еще напишут историки!
Близнецы Смиты грянули на рояле марсельезу. В гостиной Бланшаров набилось не меньше пятидесяти юных граждан Черной Розы.
Я уже говорил, что Чепмен проявил большие способности. Пока в городе шел большой конвент Черной Розы, Чепмен собирал малый. Что он хотел, этот вертлявый белобрысый остряк? «Помочь нашим отцам!» — вот что кричал Чепмен. От «Лиги молодых» его мысль устремилась к «Южному легиону». Он задумал создать боевой отряд из пятнадцати-шестнадцатилетних ребят, чтобы в случае чего показать северянам, на что они способны.
Начальником «Южного легиона» назначили Люка Чартера, и это примирило его с тем, что Отис Чепмен все-таки зацапал место председателя «Лиги молодых».
— Друзья! — говорил Отис Чепмен. — Самое главное — придумать форму для легиона. Нужны также гимн и знамя. Я предлагаю назначить комиссию. Кто у нас хорошо рисует?
— Чак Боуен! Бенни Роджерс! Агата Эндрю!
— Где Хетти Бланшар? Она хорошо рисует.
— Смиты сочинят гимн!
— Я предлагаю черное знамя, как у пиратов!
— Нет, мы республиканцы.
— Но ведь капитан Морган тоже был республиканцем!
— Постой, причем тут Морган? Уж лучше Стед Боннет.
— Я знаю двух девушек-пираток, Мэри Ред и Энн Бонни!
— Господа, господа! — кричал Отис Чепмен. — Зачем нам пираты? Мы не пираты. «Южный легион» будет биться с северянами.
— Я только предлагал черное знамя. Мы можем купить корабль, выйти в море и напасть на побережье Новой Англии.
— Правильно! На складе у Лавальера есть старый фальконет!
— Господа, господа! — надрывался Чепмен. — Наша цель благороднее! Мы оградим наши земли от посягательств янки!
— А если они не нападут? Будем сидеть сложа руки?
— Найдутся дела, — неопределенно сказал Чепмен.
— Какие?
Встал тот увалень, который уже отличился на галерее Бланшаров, и брякнул:
— Надо передушить тех черных, которые много о себе думают!
— Кого именно?
— На Дровяном полустанке есть два джима, они говорят, что ничем не отличаются от белых.
— Возмутительно!
— Если придут янки, они им помогут. Надо повесить тех черных, пока не пришли янки.
— По-вашему, всех надо вешать? — спросила Мари. — В нашем саду уже застрелили одного маленького негра. А он ни в чем не был виноват!
— Как это не был виноват? — спросил увалень. — Он убежал от хозяина. Если бы у меня кто-то бежал…
— Мистер Чепмен! — сказала Мари. — Вы записали в лигу этого человека?
— Записал, — сказал Чепмен.
— Тогда вычеркните меня!
— Но почему, Мари?
— Этот человек грубит в моем доме. В нашей лиге должны быть одни джентльмены.
— В самом деле, приятель, — сказал Чепмен. — Видите, тут девушки. Да еще хозяйка…
— А что я такого сказал? — растерялся увалень.
— Ты бы хоть извинился.
— Ладно, это… Я извиняюсь. Только чего я такого…
— Так кто же у нас будет рисовать знамя? Где Хетти? Хетти хорошо рисует. Хетти, Хетти!..
Мы с Моррисом пришли на малый конвент послушать и посмотреть. На большой ведь никто не пустит. Но я не думаю, чтобы они сильно отличались один от другого. Здесь малые дети, там большие. Здесь Отис Чепмен, там Даглас Стефенс. Здесь лейтенант Чартер, там генерал Бланшар.
Каждое утро хозяин дома тщательно напомаживался, садился в свою коляску и отправлялся в Капитолий. Там до вечера кипели страсти. Наутро местная газета выплескивала их в своем желтоватом листке:
«ОТДЕЛЯЕМСЯ ИЛИ НЕ ОТДЕЛЯЕМСЯ? Сколько можно тянуть кота за хвост? Уже принято решение об организации Черной гвардии, уже набросан примерный бюджет будущего государства, уже есть кандидатуры на все посты в правительстве, а малахольные и неверующие еще боятся сказать „да!“. Этак, глядишь, нас обгонят другие. В Южной Каролине уже собралась конференция по отделению, Джорджия и Миссисипи рвутся из цепей и вот-вот их порвут. А мы? Неужто опять в хвосте? Да здравствует президент Даглас Стефенс, да здравствуют члены правительства! Да здравствует наша свободная страна! Пропади пропадом этот Север! Вперед, ребята! Решайте скорей!»
Я поискал глазами Морриса и не нашел его. Хетти, понятно, и вовсе не появлялась в гостиной. Она, пожалуй, одна так открыто ни в грош не ставила Чепмена с его лигами и легионами.
Шум и крики мне надоели. Я вышел прогуляться по саду. И почти на том же месте, где ночью слышал разговор Хетти и Морриса, снова наткнулся на них. Хотел уйти, но Моррис кинулся ко мне и схватил за руку.
— Вот! — сказал он. Лицо его было возбужденным. Хетти сидела на садовой скамейке совсем бледная.
— Вот! — Моррис подтащил меня к Хетти. — Он скажет!
— Что? — спросил я. — Как дела, Хетти?
— Скажи ей, — повторил Моррис. — Говорил я тебе или нет?
— О чем?
— Если скажу, о чем, то Хетти подумает, что подсказываю. Вспомни, что я тебе говорил.
— Когда?
— Черт возьми! Да откуда я помню! — Лицо его страдальчески искривилось. — Ты только скажи, говорил я тебе или нет.
— Говорил, — сказал я неуверенно.
— Вот! Пусть она не думает, что я подсказываю. Помнишь, говорил тебе ночью?
— Про Хетти? — спросил я.
— Ну да! Про кого же еще?
Я толком не знал, что нужно Моррису, поэтому старался говорить расплывчато.
— Он говорил, Хетти, — подтвердил я.
— Вот видишь! Я целую ночь ему про это говорил.
— Говорил, говорил, — снова сказал я.
Хетти молчала, только комкала в руках платок.
— Вот, — снова сказал Моррис, — а ты не веришь. — Вид у него был бесшабашный.
— Зачем ты все это, Моррис? — сказала Хетти. — Зачем?
— Что зачем? — Моррис хлопнул себя по бокам. — Нет, она не верит! Майк, ну разве я не говорил тебе, что люблю Хетти?
— Еще как говорил! — Вот, значит, о чем у них беседа.
— А мне-то это зачем? — внезапно спросила Хетти.
— Как зачем? — Моррис опешил.
— Я тут ни при чем, Моррис. — Хетти встала, взяла свою палку и медленно пошла по саду.
— Как это ни при чем? — крикнул вдогонку Моррис. Но она уходила, и только ее желтенькое платьице колыхалось в зелени, как большая орхидея.
— Вот и поговорили, — растерянно сказал Моррис и уселся на скамейку. — Ладно. Ей же хотел лучше. Не хочет — не надо.
Сначала он храбрился, а потом стал мрачнее тучи. Лицо его сделалось даже каким-то жалким.
— И чего из себя строит? Я ей по-хорошему, так и так, говорю, люблю тебя, Хетти. Все, как ты советовал. А она слушать не хочет. Не верю, говорит, и все. А потом ушла.
— Это я сам видел, — сказал я. — Только, по-моему, неправильно ты все делал.
— Почему неправильно?
— Наверное, объяснялся, как милостыню подавал.
— Ничего не милостыню!
— Чудак, Хетти ведь гордая. Думал, сразу бросится к тебе на шею?
— Не хочет — не надо, — пробормотал он. — Силой никто не тянет. Пусть идет к своим Чартерам. Пусть с ними со всеми…
— Ладно тебе, Моррис, — сказал я.
— Я, может… — Он весь дрожал. — Я, может, из-за нее… А она… Ладно…
— Ты думал, сразу на шею бросится? — повторял я. — Чудак.
— Все они, — говорил он. — Все!
— Что все?
— Ох и противно мне, Майк, как подумаю. Зачем полез объясняться? Вовсе ей это не надо.
— Надо, Моррис, надо. Только девчонки такие, знаешь…
— Нет! — Голос его стал рассудительно монотонным. — Плевать ей на меня. Давно заметил. Она с близнецами Смитами дружит. Ну и пускай. Я не навязываюсь. Хотел ей ногу вылечить, только и всего. А так мне не нужно. Зачем она мне нужна? Так и пойду ей скажу, вовсе ты мне не нужна, Хетти. Просто я пошутил. Думаешь, не скажу?
— Дурак будешь, вот и все.
— Откуда ты, Майк, такой умный? Советы даешь, а Мари сам ничего сказать не можешь.
— А что я ей должен говорить?
— Думаешь, не вижу, как ты по ней сохнешь?
— Вранье! Нужна она мне!..
— Нет, Майк. Ты по ней сохнешь. Пойди и скажи, как я Хетти. А то советы даешь. У самого-то жила тонка.
— Это у меня тонка?
— Конечно, тонка. Втрескался в Мари, а сказать ничего не можешь. Слабо тебе, Майк.
Я крепился, как мог. Но Моррис зудел и зудел. Он вымещал на мне свою обиду и навымещался до того, что я встал и помчался в гостиную.
Тут во всю бурлил малый конвент. Раскрасневшаяся Мари кричала о том, что у черной розы на форме обязательно должен быть желтый ободок. Я улучил момент и позвал ее в коридор.
— Ну как, Мария Стюарт, — начал я самым язвительным тоном, — приходил к вам этот напомаженный хлыщ Белый Ламберт?
Она просто опешила от такого тона.
— Что ты хочешь сказать? Почему Мария Стюарт?
— Но ведь ты королева.
— Это та, которой отрубили голову?
— Нет, ей только чуточку порвали воротник, — заверил я.
— Зачем ты меня позвал?
— Я хотел узнать, умолкла ли флейта?
— Нет, еще два раза играли. Так здорово! — Она все еще не понимала, что я был в очень воинственном настроении.
— Да, конечно, Чартер играет здорово.
— Но ведь это не Чартер.
— Белый Ламберт?
— Послушай, что тебе надо?
— Я только удивляюсь, как это можно сидеть ночью под твоим окном и играть.
— Как видишь, можно.
— Было бы кому.
— Что-о? Что вы хотите этим сказать, мистер Аллен?
— Я хочу вам сказать, мадемуазель Бланшар, что очень вам сочувствую. Ведь вам придется шить новые форменные штаны и Чартеру, и близнецам Смитам.
— Я вижу, вы очень расстроены, что вас не приняли в «Лигу молодых», мистер Аллен.
— Нет, я расстроен другим, мадемуазель Бланшар.
— Чем же?
— Тем, что вы распускаете про меня слухи.
— Какие слухи?
— Будто я в вас влюблен.
Она прищурилась.
— По-вашему, влюбиться в меня недостойно?
— Нет, отчего же. Но слухи…
— А я, мистер Аллен, — она говорила звонко и отчетливо, — никогда не распускаю никаких слухов. И очень сожалею, мистер Аллен, что чья-то сплетня ранила ваше сердце. Если бы до вас дошли слухи, что какая-то девушка полюбила вас, мистер Аллен, то, уверяю, эта девушка не стала бы так беспокоиться о своей поруганной чести.
— Вы хотите сказать… — Сердце у меня ёкнуло.
— Я ничего не хочу сказать, мистер Аллен. Прошу отныне не отнимать у меня время такими глупостями. — И она гордо удалилась.
Черт возьми, глупо как получилось! Зачем я накинулся на Мари? А все Моррис. И ведь как она загадочно сказала: «Если бы какая-то девушка полюбила вас…» Неужели я все испортил?
Остаток вечера я слонялся по дому Бланшаров и даже отказался от чаепития, которым закончился малый конвент.
Тем временем с большого конвента прибыл генерал, и с этого прибытия началась карусель в доме Бланшаров.
Близнецы Смиты грянули на рояле марсельезу. В гостиной Бланшаров набилось не меньше пятидесяти юных граждан Черной Розы.
Я уже говорил, что Чепмен проявил большие способности. Пока в городе шел большой конвент Черной Розы, Чепмен собирал малый. Что он хотел, этот вертлявый белобрысый остряк? «Помочь нашим отцам!» — вот что кричал Чепмен. От «Лиги молодых» его мысль устремилась к «Южному легиону». Он задумал создать боевой отряд из пятнадцати-шестнадцатилетних ребят, чтобы в случае чего показать северянам, на что они способны.
Начальником «Южного легиона» назначили Люка Чартера, и это примирило его с тем, что Отис Чепмен все-таки зацапал место председателя «Лиги молодых».
— Друзья! — говорил Отис Чепмен. — Самое главное — придумать форму для легиона. Нужны также гимн и знамя. Я предлагаю назначить комиссию. Кто у нас хорошо рисует?
— Чак Боуен! Бенни Роджерс! Агата Эндрю!
— Где Хетти Бланшар? Она хорошо рисует.
— Смиты сочинят гимн!
— Я предлагаю черное знамя, как у пиратов!
— Нет, мы республиканцы.
— Но ведь капитан Морган тоже был республиканцем!
— Постой, причем тут Морган? Уж лучше Стед Боннет.
— Я знаю двух девушек-пираток, Мэри Ред и Энн Бонни!
— Господа, господа! — кричал Отис Чепмен. — Зачем нам пираты? Мы не пираты. «Южный легион» будет биться с северянами.
— Я только предлагал черное знамя. Мы можем купить корабль, выйти в море и напасть на побережье Новой Англии.
— Правильно! На складе у Лавальера есть старый фальконет!
— Господа, господа! — надрывался Чепмен. — Наша цель благороднее! Мы оградим наши земли от посягательств янки!
— А если они не нападут? Будем сидеть сложа руки?
— Найдутся дела, — неопределенно сказал Чепмен.
— Какие?
Встал тот увалень, который уже отличился на галерее Бланшаров, и брякнул:
— Надо передушить тех черных, которые много о себе думают!
— Кого именно?
— На Дровяном полустанке есть два джима, они говорят, что ничем не отличаются от белых.
— Возмутительно!
— Если придут янки, они им помогут. Надо повесить тех черных, пока не пришли янки.
— По-вашему, всех надо вешать? — спросила Мари. — В нашем саду уже застрелили одного маленького негра. А он ни в чем не был виноват!
— Как это не был виноват? — спросил увалень. — Он убежал от хозяина. Если бы у меня кто-то бежал…
— Мистер Чепмен! — сказала Мари. — Вы записали в лигу этого человека?
— Записал, — сказал Чепмен.
— Тогда вычеркните меня!
— Но почему, Мари?
— Этот человек грубит в моем доме. В нашей лиге должны быть одни джентльмены.
— В самом деле, приятель, — сказал Чепмен. — Видите, тут девушки. Да еще хозяйка…
— А что я такого сказал? — растерялся увалень.
— Ты бы хоть извинился.
— Ладно, это… Я извиняюсь. Только чего я такого…
— Так кто же у нас будет рисовать знамя? Где Хетти? Хетти хорошо рисует. Хетти, Хетти!..
Мы с Моррисом пришли на малый конвент послушать и посмотреть. На большой ведь никто не пустит. Но я не думаю, чтобы они сильно отличались один от другого. Здесь малые дети, там большие. Здесь Отис Чепмен, там Даглас Стефенс. Здесь лейтенант Чартер, там генерал Бланшар.
Каждое утро хозяин дома тщательно напомаживался, садился в свою коляску и отправлялся в Капитолий. Там до вечера кипели страсти. Наутро местная газета выплескивала их в своем желтоватом листке:
«ОТДЕЛЯЕМСЯ ИЛИ НЕ ОТДЕЛЯЕМСЯ? Сколько можно тянуть кота за хвост? Уже принято решение об организации Черной гвардии, уже набросан примерный бюджет будущего государства, уже есть кандидатуры на все посты в правительстве, а малахольные и неверующие еще боятся сказать „да!“. Этак, глядишь, нас обгонят другие. В Южной Каролине уже собралась конференция по отделению, Джорджия и Миссисипи рвутся из цепей и вот-вот их порвут. А мы? Неужто опять в хвосте? Да здравствует президент Даглас Стефенс, да здравствуют члены правительства! Да здравствует наша свободная страна! Пропади пропадом этот Север! Вперед, ребята! Решайте скорей!»
Я поискал глазами Морриса и не нашел его. Хетти, понятно, и вовсе не появлялась в гостиной. Она, пожалуй, одна так открыто ни в грош не ставила Чепмена с его лигами и легионами.
Шум и крики мне надоели. Я вышел прогуляться по саду. И почти на том же месте, где ночью слышал разговор Хетти и Морриса, снова наткнулся на них. Хотел уйти, но Моррис кинулся ко мне и схватил за руку.
— Вот! — сказал он. Лицо его было возбужденным. Хетти сидела на садовой скамейке совсем бледная.
— Вот! — Моррис подтащил меня к Хетти. — Он скажет!
— Что? — спросил я. — Как дела, Хетти?
— Скажи ей, — повторил Моррис. — Говорил я тебе или нет?
— О чем?
— Если скажу, о чем, то Хетти подумает, что подсказываю. Вспомни, что я тебе говорил.
— Когда?
— Черт возьми! Да откуда я помню! — Лицо его страдальчески искривилось. — Ты только скажи, говорил я тебе или нет.
— Говорил, — сказал я неуверенно.
— Вот! Пусть она не думает, что я подсказываю. Помнишь, говорил тебе ночью?
— Про Хетти? — спросил я.
— Ну да! Про кого же еще?
Я толком не знал, что нужно Моррису, поэтому старался говорить расплывчато.
— Он говорил, Хетти, — подтвердил я.
— Вот видишь! Я целую ночь ему про это говорил.
— Говорил, говорил, — снова сказал я.
Хетти молчала, только комкала в руках платок.
— Вот, — снова сказал Моррис, — а ты не веришь. — Вид у него был бесшабашный.
— Зачем ты все это, Моррис? — сказала Хетти. — Зачем?
— Что зачем? — Моррис хлопнул себя по бокам. — Нет, она не верит! Майк, ну разве я не говорил тебе, что люблю Хетти?
— Еще как говорил! — Вот, значит, о чем у них беседа.
— А мне-то это зачем? — внезапно спросила Хетти.
— Как зачем? — Моррис опешил.
— Я тут ни при чем, Моррис. — Хетти встала, взяла свою палку и медленно пошла по саду.
— Как это ни при чем? — крикнул вдогонку Моррис. Но она уходила, и только ее желтенькое платьице колыхалось в зелени, как большая орхидея.
— Вот и поговорили, — растерянно сказал Моррис и уселся на скамейку. — Ладно. Ей же хотел лучше. Не хочет — не надо.
Сначала он храбрился, а потом стал мрачнее тучи. Лицо его сделалось даже каким-то жалким.
— И чего из себя строит? Я ей по-хорошему, так и так, говорю, люблю тебя, Хетти. Все, как ты советовал. А она слушать не хочет. Не верю, говорит, и все. А потом ушла.
— Это я сам видел, — сказал я. — Только, по-моему, неправильно ты все делал.
— Почему неправильно?
— Наверное, объяснялся, как милостыню подавал.
— Ничего не милостыню!
— Чудак, Хетти ведь гордая. Думал, сразу бросится к тебе на шею?
— Не хочет — не надо, — пробормотал он. — Силой никто не тянет. Пусть идет к своим Чартерам. Пусть с ними со всеми…
— Ладно тебе, Моррис, — сказал я.
— Я, может… — Он весь дрожал. — Я, может, из-за нее… А она… Ладно…
— Ты думал, сразу на шею бросится? — повторял я. — Чудак.
— Все они, — говорил он. — Все!
— Что все?
— Ох и противно мне, Майк, как подумаю. Зачем полез объясняться? Вовсе ей это не надо.
— Надо, Моррис, надо. Только девчонки такие, знаешь…
— Нет! — Голос его стал рассудительно монотонным. — Плевать ей на меня. Давно заметил. Она с близнецами Смитами дружит. Ну и пускай. Я не навязываюсь. Хотел ей ногу вылечить, только и всего. А так мне не нужно. Зачем она мне нужна? Так и пойду ей скажу, вовсе ты мне не нужна, Хетти. Просто я пошутил. Думаешь, не скажу?
— Дурак будешь, вот и все.
— Откуда ты, Майк, такой умный? Советы даешь, а Мари сам ничего сказать не можешь.
— А что я ей должен говорить?
— Думаешь, не вижу, как ты по ней сохнешь?
— Вранье! Нужна она мне!..
— Нет, Майк. Ты по ней сохнешь. Пойди и скажи, как я Хетти. А то советы даешь. У самого-то жила тонка.
— Это у меня тонка?
— Конечно, тонка. Втрескался в Мари, а сказать ничего не можешь. Слабо тебе, Майк.
Я крепился, как мог. Но Моррис зудел и зудел. Он вымещал на мне свою обиду и навымещался до того, что я встал и помчался в гостиную.
Тут во всю бурлил малый конвент. Раскрасневшаяся Мари кричала о том, что у черной розы на форме обязательно должен быть желтый ободок. Я улучил момент и позвал ее в коридор.
— Ну как, Мария Стюарт, — начал я самым язвительным тоном, — приходил к вам этот напомаженный хлыщ Белый Ламберт?
Она просто опешила от такого тона.
— Что ты хочешь сказать? Почему Мария Стюарт?
— Но ведь ты королева.
— Это та, которой отрубили голову?
— Нет, ей только чуточку порвали воротник, — заверил я.
— Зачем ты меня позвал?
— Я хотел узнать, умолкла ли флейта?
— Нет, еще два раза играли. Так здорово! — Она все еще не понимала, что я был в очень воинственном настроении.
— Да, конечно, Чартер играет здорово.
— Но ведь это не Чартер.
— Белый Ламберт?
— Послушай, что тебе надо?
— Я только удивляюсь, как это можно сидеть ночью под твоим окном и играть.
— Как видишь, можно.
— Было бы кому.
— Что-о? Что вы хотите этим сказать, мистер Аллен?
— Я хочу вам сказать, мадемуазель Бланшар, что очень вам сочувствую. Ведь вам придется шить новые форменные штаны и Чартеру, и близнецам Смитам.
— Я вижу, вы очень расстроены, что вас не приняли в «Лигу молодых», мистер Аллен.
— Нет, я расстроен другим, мадемуазель Бланшар.
— Чем же?
— Тем, что вы распускаете про меня слухи.
— Какие слухи?
— Будто я в вас влюблен.
Она прищурилась.
— По-вашему, влюбиться в меня недостойно?
— Нет, отчего же. Но слухи…
— А я, мистер Аллен, — она говорила звонко и отчетливо, — никогда не распускаю никаких слухов. И очень сожалею, мистер Аллен, что чья-то сплетня ранила ваше сердце. Если бы до вас дошли слухи, что какая-то девушка полюбила вас, мистер Аллен, то, уверяю, эта девушка не стала бы так беспокоиться о своей поруганной чести.
— Вы хотите сказать… — Сердце у меня ёкнуло.
— Я ничего не хочу сказать, мистер Аллен. Прошу отныне не отнимать у меня время такими глупостями. — И она гордо удалилась.
Черт возьми, глупо как получилось! Зачем я накинулся на Мари? А все Моррис. И ведь как она загадочно сказала: «Если бы какая-то девушка полюбила вас…» Неужели я все испортил?
Остаток вечера я слонялся по дому Бланшаров и даже отказался от чаепития, которым закончился малый конвент.
Тем временем с большого конвента прибыл генерал, и с этого прибытия началась карусель в доме Бланшаров.