Страница:
Таким взлетом карьеры он не в последнюю очередь обязан тому, что никогда не делал ошибок, но мог учиться на ошибках других и, более того, сам побуждал соперников делать промахи...
Матео поднял глаза. Он находился в зале заседании мэрии Досвальдеса – скромном помещении, стены которого были увешаны государственными флагами. Наименования «зал» эта комната никак не заслуживала. Полдень, а свет в «зале» тусклый, да и вообще как-то мрачновато. Стол, за которым сидел и писал епископ, был новым, сбитым кое-как. Грубый вид стола являл собой полную противоположность аккуратно сложенным бумагам – один документ на другом стопочкой в правом углу. Три горящие свечи отбрасывали тусклый свет на отца Энрике, помощника епископа, который, сидя с ним рядом, спал. Он, расслабившись, налег туловищем на столешницу, и только голова странным образом была в несколько приподнятом по отношению к телу положении. Такое состояние было привычным для отца Энрике и стало причиной его прозвища – Кривошей.
У двери стояли на страже двое из десяти солдат епископской свиты. Они опирались на свои алебарды и казались такими же сонными, как Кривошей. «Сони они все!» – подумал Матео, однако будить их окриком не стал. Он знал, что разместили их плохо и за всю ночь они почти не сомкнули глаз. Епископу предоставили, разумеется, подобающие его сану покои, как и положено, на первом этаже здания мэрии. Но до чего все-таки негостеприимный городишко! Глушь и нищета!
Епископ позволил себе прокашляться и мысленно прикинул, стоит ли ему пожаловаться начальству на холодный прием, однако тут же эту мысль отбросил. «Осторожность – мать любой карьеры!» – таков был его девиз. В значительной степени благодаря соответствующему этой мысли поведению он оказался в фаворе и у папы, и у короля. А сейчас, после ареста Игнасио, круг его обязанностей значительно расширился. Прелат-доминиканец, которого Матео, впрочем, никогда не считал особенно опасным соперником в борьбе против ереси, находился в данный момент где-то в катакомбах Латерана[16], лично осужденный Григорием XIII. Каким образом до папы дошли слухи о богопротивном поведении Игнасио, никого не касается...
– Отец Энрике, – Матео говорил, не повышая голоса, – проснитесь!
Но его помощник продолжал спать.
Матео выпрямился в своем кресле, повернулся вполоборота к отцу Энрике и уже громче сказал:
– Ваша потребность в сне непозволительна для слуги Господа!
Когда и на этот призыв реакции не последовало, епископ свернул пергамент в рулончик и стукнул им спящего по голове.
Только тогда Кривошей наконец пошевелился. Он распростер руки и несколько раз сладко зевнул.
– Это послание его величеству! – объяснил епископ. – Изготовьте копию этого письма для святейшего отца в Риме и скрепите оба документа печатью. И отправьте сегодня же с нарочным.
Кривошей еще несколько раз зевнул. Потом кисло улыбнулся, обнажив два ряда гнилых зубов.
– Разумеется, конечно! Будет сделано, мой епископ!
– И не медлите с этим, осмелюсь вас попросить.
«Этот Энрике хуже чумы и проказы вместе взятых!» – подумал Матео. И не только потому, что он упрямо обращался к нему «мой епископ» вместо положенного «ваше преосвященство», – Кривошей вообще не проявлял по отношению к епископу положенного пиетета. У Матео руки так и чесались задать лентяю заслуженную трепку. Но он подавлял в себе это желание. Осторожность – мать любой карьеры! Ходили слухи, будто семья Энрике по материнской линии в родстве с домом Габсбургов, так что в некотором смысле в его жилах течет кровь Филиппа II.
– Ой-ой, – протянул Кривошей, потирая глаза: он словно отгадал тайные мысли епископа. – Уж не разыгралась ли ваша печень?
Он протянул руку, взял свернутое в рулончик послание и спрятал под сутаной.
– Как насчет плотного обеда? – спросил Кривошей безо всякого перехода. Еда была его страстью. Он обладал способностью впихивать в себя буквально все, причем в неописуемом количестве. Вкус пищи при этом играл второстепенную роль. Самое удивительное, что при этом Энрике оставался худым, как тростинка.
– Бога ради, – Матео безукоризненно играл выбранную им роль. – Только сначала пойдите и выполните мою просьбу. Прямо сейчас. А потом велите принести обед. Опять-таки, сюда, в зал. Нам еще предстоит потрудиться.
– Слушаю, мой епископ.
– И проследите, чтобы не подавали этой крестьянской пищи вроде вчерашней.
– Как вам будет угодно, – Кривошей пренеприятно осклабился и неторопливо вышел из зала заседаний.
– Вино нежное и сладкое, наверное из андалузского винограда, – привычным жестом епископ провел салфеткой по губам. На ней остались розоватые следы. Матео с неудовольствием воззрился на это пятно. – К сожалению, кроме вина, нас ничем достойным не попотчевали.
– Почему это, мой епископ? – Кривошей жевал, набив полный рот, из которого время от времени вылетали брызги и крошки. – К чему такая несправедливость? – он силился подавить подступающую отрыжку. Но это ему не удалось.
– Я был бы вам весьма признателен, отец Энрике, если бы вы поскорее завершили трапезу. Опасность умереть от голода, по-моему, уже миновала.
Челюсти Кривошея перестали перемалывать пищу.
– Хар-хар-хар! – рассмеялся он. – Мой епископ изволил прошутить. – Он, пыхтя, пододвинул к себе с полдюжины тарелок, на которых лежали аппетитные яства: копченая ветчина, заливное мясо, жареный фазан, козий сыр, пресные лепешки и разные фрукты. Вскоре от всего этого не осталось и следа. – Шесть бокалов андалузского, которое вам так пришлось по вкусу, мой епископ, очень даже поспособствует пищеварению! И по этой самой причине нет ничего лучшего, чем выпить еще пару бокалов.
Свое намерение он немедленно осуществил. Его кадык дергался туда-сюда: Кривошей пил, запрокидывая голову.
«Как жадно он пьет!» – с отвращением подумал Матео.
Тем временем появилась миловидная служанка и принялась убирать со стола. Однако Кривошей, всегда готовый волочиться за любой юбкой, не обратил на нее никакого внимания, поскольку его заинтересовало нечто совсем иное: муха, которая ползала по тарелке, задерживаясь то на одном, то на другом недоеденном куске. Кривошей медленно поднял руку и с быстротой молнии поймал насекомое. Поднес к уху сжатую в кулак пятерню. Услышав слабое жужжание, медленно сжал кулак – жужжание прекратилось. Он разжал пальцы – снова жужжание. Его глаза загорелись. Кривошей опять сжал ладонь в кулак. Затем слегка разжал. Снова сжал. И разжал. Наконец эта игра ему наскучила. Он сжал кулак так, что суставы пальцев затрещали. И швырнул мертвую муху на пол.
– Отец Энрике!
– Да, мой епископ?
– Оставьте вы этот вздор. Я хочу довести до конца последние допросы. – Матео покопался в бумагах, стараясь при этом, чтобы остальные документы оставались аккуратно сложенными в стопочки.
– По моим сведениям, в камерах находятся еще три узника. Речь идет о еретике по имени Рамиро Гарсия, молодом человеке по имени Витус – его фамилия неизвестна, и некоем солдате-наемнике, который... погодите-ка... – он полистал бумаги. – Да, вот. Он говорит, что его зовут Мартинес. Первым двум из вышеупомянутых уже предъявлено обвинение в ереси, однако оба себя виновными не признали... – Он снова запнулся на полуслове и заглянул в бумаги. – Странно это, ведь их подвергали пыткам!
– Если вы так считаете, мой епископ, – Энрике, опять обратившийся к вину, приподнял зад и пустил ветры.
– Да, я так считаю, – Матео ощутил, как злость снова овладевает им, но он был не из тех людей, которые не владеют своими чувствами. Он знал, что достаточно его приказа, чтобы отправить Энрике в тюрьму, но как на это отреагирует его семья? Прежде чем действовать, необходимо навести подробные справки о семейных связях Кривошея. Если в его жилах действительно течет кровь Габсбургов, он персона неприкасаемая. В противном случае...
– Прежде чем начать заседание суда, я хочу ознакомиться с подробностями проведенного следствия и дознания. А вы, я не сомневаюсь, уже успели собрать нужные документы об этих людях, – громко проговорил Матео. – Рамиро Гарсия себя называет магистром, родом он из Ла Коруньи и там был близко знаком с алхимиком-еретиком Конрадом Магнусом, сожженным впоследствии на костре. Меня интересует, где и когда распространял воззрения алхимика этот самый Гарсия, – он вопросительно посмотрел на Энрике.
– Представления не имею, – Кривошей пожал плечами.
Матео не обратил внимания на этот ответ, продолжая листать протоколы.
– Молодой человек по имени Витус во время дознания показал, что он из числа pueri oblati Камподиоса. Это подтвердилось?
– Представления не имею.
– Почему? Вынужден вам напомнить, что, будучи моим помощником, вы просто-напросто обязаны собирать как можно больше сведений о тех, чьи дела мы разбираем, и сообщать мне обо всем, что я захочу узнать.
– Ах, мой епископ, – Кривошей говорил тоном взрослого, который успокаивает капризного ребенка. Он удобства ради положил ноги на стол, где по-прежнему сложенными в аккуратные стопочки лежали документы. С его сандалий свалилось несколько ошметков засохшей земли на столешницу. – За это время вы должны были узнать меня получше. Я не из тех, кто привык самозабвенно трудиться. Ни утром, ни днем, ни в вечерние часы. Давайте лучше пропустим еще по бокальчику-другому и насладимся наступающим вечером. Я слышал, что в одном развеселом доме неподалеку отсюда есть одна великолепная дева самых свободных нравов. – На губах его заиграла плотоядная улыбка. – О ней просто сказки рассказывают. Мы оба могли бы нанести ей визит; я готов даже уступить вам пальму первенства...
– Будем считать это... мгм... мгм... одной из ваших... безвкусных шуточек! – епископ кисло посмотрел на свое кольцо с рубином и серьезно задумался.
Эх, знать бы, что кроется за возмутительной самоуверенностью такого ничтожества! Нет, надо признать, деловыми качествами этот субъект обладает. Он даже весьма находчив, когда по-настоящему берется за дело! Нюху Кривошея епископ был обязан в тех случаях, когда еретики упорно запирались, особенно те из них, кто был не только лжив и изворотлив, но и хорошо разбирался в тонкостях Библии – он часто выводил их на чистую воду. В способностях Энрике сомневаться не приходилось. Если бы не эта его бесцеремонность и отсутствие уважения к Матео лично! Цена, которую ему, Матео, приходилось платить за свои успехи на ниве инквизиции, была действительно большей, чем он рассчитывал.
Он тяжело вздохнул. Ввиду чисто деловых качеств Энрике и его предположительно знатного происхождения Матео не остается ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре. Его взгляд упал на ноги своего помощника, который закинул их одну на другую – при этом в сторону бумаг полетел еще один ошметок налипшей к сандалиям грязи. Да, прямо на документы! Послышался короткий глухой звук: это ошметок развалился.
Это было уже слишком для епископа Матео де Лангрео-и-Нава.
– Будь ты проклят, тупое, упрямое, обожравшееся позорище нашей инквизиторской братии! Если ты сейчас же не соберешь всю необходимую мне информацию, я отлучу тебя от церкви!
Матео кричал так громко, что рот его напоминал отверстый черный зев. Сам удивленный этим порывом, он умолк. Припадок ярости как пришел, так и прошел. В соответствии со своими привычками епископ сразу подумал о том, какие возможные последствия может вызвать эта его невыдержанность, и принял привычно спокойный вид. Некоторое время он сидел так, словно аршин проглотил, лишь испытующе поглядывал на своего помощника.
Голова Кривошея еще больше свесилась набок. Взгляд у него был растерянный, что с ним случалось не часто, и вместе с тем какой-то отсутствующий, словно все происходящее лично к нему отношения не имело. Но ноги со стола он снял и вытянулся перед епископом, как солдат.
– Так точно, ваше преосвященство. Сделаю все, что смогу. Немедленно!
Он выбежал из зала заседаний, миновав часовых, и эта его торопливость сильно удивила епископа.
– Ты хороший повар, – похвалил Витус. Он сидел в камере напротив Магистра и наслаждался ужином, который маленький ученый приготовил на жаровне.
– Когда форель свежая, это всякий сможет, – скромно ответил Магистр, раздувая потухающие древесные угли. – Искусство состоит единственно в том, чтобы установить нужное расстояние от огня до того, что жаришь. – Раздув хорошенько уголья, взял еще две рыбины и проткнул их насквозь заостренными деревянными палочками. – Держать на нужном расстоянии и постоянно переворачивать, – поучал он, – чтобы мясо или рыба не подгорели.
– Вообще-то нам сейчас здесь совсем неплохо, – сказал Витус, с аппетитом жуя. – Давай поделимся этой последней форелью, пока поспеют новые.
– Об этом не может быть и речи. Хороший повар сыт от одного запаха пищи!
– Ну, как знаешь, – Витус взял оставшийся кусок и ловко освободил его от костей. Потом макнул рыбье мясо в подливку, которую тоже приготовил Магистр, и с удовольствием принялся жевать. – Нуну достает для нас все, что делает нашу жизнь в камере относительно сносной, – с удовлетворением сказал он.
– Что да, то да! Не желает ли господин попробовать еще кусочек?
Витус рассмеялся.
– Нет, о лучший изо всех известных мне поваров! При всем моем желании – больше не влезет!
– В твоем возрасте мужчине полагается много есть, не то он жизни не выдюжит! – Магистр хитро улыбнулся. – Посмотри на меня, и все поймешь.
– Глупости.
– Они вот-вот прожарятся, эти ребята. Можно завтра поесть их холодными. – Маленький ученый в очередной раз перевернул рыбу. И тут же принял совершенно серьезный вид. – Надо полагать, Нуну до тех пор будет услаждать нашу жизнь, пока он надеется с помощью твоего хваленого «висельника» околдовать Эльвиру. Нам неизвестно, каких успехов он достиг в поисках этого «чудо-корня», как не знаем и того, что он станет делать в новых обстоятельствах. За последнее время он об этом не сказал ни полслова! Молчит, как устрица. Но ведь когда-нибудь его терпению придет конец. Остается надеяться, что и тогда мы сохраним хоть энную часть влияния на него.
– Ты прав. А ведь нога его все равно зажила.
– Я едва не сказал «к сожалению», – Магистр снял рыбины с огня, отодвинул жаровню в сторону и начал убирать. – Было бы лучше, если бы мы не зависели от его прихотей.
– И от него самого.
– Какой ты, однако, стал решительный! Тсс... – Магистр покачал головой. – Скажи ты это кому другому, глядишь – головой поплатился бы.
Из коридора донесся звук шагов. Идущий был пока далеко, но двери теперь почти никогда не закрывались.
– Это приближается Нуну собственной персоной, – объявил Магистр, – или другой грузный и не хромающий человек.
– Поспорим?
– Ни к чему, – ответил Витус, вышедший в коридор. – Ты как всегда прав... Привет, Нуну! Хорошо, что ты пришел: самое время осмотреть твою ногу.
– Ничего ты не осмотришь!
– С чего это ты такой злой? – Витус зашел за колоссом в камеру и указал ему на кровать – Садись и спусти чулок.
– Ничего такого я делать не стану!
– Случилось что? – спросил Магистр.
– Ничего не случилось, только вы оба пойдете со мной. И поторапливайтесь!
– Да, но куда и зачем? – Витус начал догадываться.
Колосс заколебался. Сказать? Не говорить?
– Не ваше собачье дело!.. Ну, ладно, скажу: прибыл новый инквизитор. Он епископ, и, говорят, таких суровых людей еще никто не видел. Игнасио по сравнению с ним был ягненком.
– Новый инквизитор?! Епископ?!
– Да, со своим помощником Кривошеем, который его еще переплюнет.
– Все может быть, – пожал плечами Магистр. – Но к нам-то это какое отношение имеет?
– Ты чего, рехнулся, что ли? Стоит этому новому пронюхать, что я вас тут подкармливаю, все мы в самое пекло к дьяволу попадем! – и он замотал своим толстым указательным пальцем перед носом у Магистра. – А ну, переходи в свою старую камеру!
– Мы останемся здесь. Ты вспомни, сколько мы всего для тебя сделали! – он бесстрашно отвел его палец от своего лица.
– Заткнись! Если сам не пойдешь, я тебе ноги переломаю – и тебя понесут!
Нуну схватил Магистра за ворjт рубашки, поднял его в воздух, как кружку с пивом, и выставил в коридор. Вернулся в камеру с самым грозным видом:
– Ты сам пойдешь, доктор-еретик, или тебе тоже помочь?
– Сам пойду. Но свои инструменты и лекарства возьму с собой.
– А вот и не возьмешь! – Нуну правой рукой сдавил Витусу горло. – Удавлю, как цыпленка, если не подчинишься. Так как?
– Пойду безо всего, – прохрипел Витус.
Совершенно потерянный, он вышел в коридор, где стоял Магистр. Их влияние на Нуну совершенно улетучилось, пусть и по совершенно другой, нежели они предполагали, причине.
– Только этого мне и недоставало! – Мартинес презрительно сплюнул, когда Витус с Магистром переступили порог камеры. – Ловчила-правовед и доктор-еретик!
В их прежней камере ничего не изменилось. Все было, как будто они вышли вчера и сегодня вернулись. Разве что сидел в камере один Мартинес. Он лежал теперь там, где прежде спали евреи.
– А где Хабакук, Давид и Соломон? – спросил Витус.
– Выпустили их! На волю! – Мартинес еще раз сплюнул. – Если бы меня спросили, я бы преспокойно повесил этих христопродавцев или сжег на костре, тварей обрезанных!..
– Не смей говорить при мне подобных вещей! – резко сказал Магистр.
– Не надувайся, как индюк, исказитель параграфов! – Мартинес принял угрожающий вид.
– Твои слова – святотатство, чтоб они у тебя в горле застряли!
– Перестаньте! – Витус встал между ними.
– Да, заткните ваши паршивые глотки! – Нуну вышел и закрыл снаружи двери на ключ.
– У меня появилось какое-то недоброе предчувствие, – прошептал Магистр на рассвете следующего дня. – Слышишь, опять эти тяжелые шаги в коридоре?
Они с Витусом лежали на своих прежних местах, под окном. У каждого был свой тюфяк, но от них осталось одно название, потому что почти всю солому из них Мартинес забрал и набил ею свой тюфяк. Только под сильнейшим нажимом он согласился вернуть обоим по небольшой охапке.
– Скорее всего, это опять Нуну, – Витус протирал глаза. Он не выспался. Дело было даже не в тюфяке, да и обстановка как будто знакомая, но сама атмосфера в камере... Ничего нельзя было сказать вслух и ничего сделать, чтобы это не вызвало враждебной реакции Мартинеса.
Магистр начал проявлять беспокойство:
– Этот монстр не принес нам вчера вечером никакой еды. Это может ничего не означать, а может оказаться дурным предзнаменованием.
– Господин ученый наложил полные штаны, – злорадно поддел его Мартинес из своего угла.
Дверь камеры открылась. Появился Нуну. Витус снова отметил про себя, что тот больше не хромает. И он испытал чувство удовлетворения: когда-то Витус сам и гроша ломаного не поставил бы на то, что все пройдет так удачно – а вот получилось же!
– Привет, Нуну, – сказал он.
Колосс только вяло махнул рукой.
– А ну, поднимай свою задницу, доктор-еретик! Епископ Матео желает учинить тебе допрос.
– Значит, вот в чем дело! – вырвалось у Магистра. Он побледнел как мел. – Когда же придет конец этим мукам!
– А я тебе скажу: скоро! – съязвил Мартинес. – Когда твой всеведущий друг предстанет перед тобой в виде горсточки пепла.
– Ты воплощение зла! – Магистр вскочил со своего тюфяка, готовый броситься на одноглазого, но Нуну преградил ему путь.
– Заткнитесь! Все!
Мысли Витуса путались, пока он, стараясь сохранять спокойный вид, отряхивал рубаху от налипших на нее соломинок. Какой негодяй этот Мартинес! Ему остро захотелось отплатить ему когда-нибудь такой же монетой, хотя, конечно, истинному христианину думать о мести не полагается. И вообще, сейчас единственно важное – это вынести очередное дознание.
– В чем меня обвиняют на этот раз?
– Не знаю, – Нуну подтолкнул Витуса к двери. Магистр схватил колосса за руку.
– Чего хочет епископ Матео? – спросил он в возбуждении. – Скажи нам все, что тебе известно, заклинаю тебя Пресвятой Матерью Господней!
– Ничего мне не известно! – Нуну отмахнулся от Магистра, как от назойливой мухи. – Знаю только, что епископ Матео желает учинить ему допрос и что помогать епископу будет Кривошей.
Он потянул Витуса к двери.
– Счастливого пути в ад! – хохотнул Мартинес, с удовлетворением глядя вслед уходящим.
– Вы готовы, алькальд? – вежливо спросил епископ Матео де Лангрео-и-Нава. Было ровно 10 утра, и он снова находился в зале заседаний мэрии Досвальдеса, где, к его удовлетворению, все было приведено в полный порядок. Процесс инквизиции можно начинать.
– Да, ваше преосвященство, – дон Хайме отодвинул в сторону тарелку, взял в руку зубочистку из слоновой кости и начал выковыривать из зубов остатки завтрака. Матео наблюдал за ним с неудовольствием.
– Отец Энрике! – позвал он. Кривошей, свесивший голову набок в полудреме, испуганно подскочил на стуле.
– Да, мой епископ?
– Отец Энрике!..
Помощник понял, что вновь допустил ошибку:
– Что будет угодно вашему преосвященству?
– Могу ли я рассчитывать, что вы тоже готовы?
– Да, конечно, ваше преосвященство. Все обвинительные материалы по сегодняшнему делу мною собраны и представлены.
– Спасибо, отец Энрике, – Матео едва заметно кивнул. С тех пор как вчера вечером он отчитал Энрике как следует, тот словно шелковый: и услужливее, и вежливее. Епископ испытал приятное чувство удовлетворения. Вчера он впервые в жизни накричал на кого-то, и вот теперь решил, что средство это не из последних. В случае чего можно будет когда-нибудь прибегнуть к такой мере нажима на подчиненных.
– Можете ввести обвиняемого, – обратился он к одному из стражников.
Тот выглянул за дверь и что-то прокричал.
Появились Нуну и обвиняемый – среднего роста молодой человек крепкого телосложения, светловолосый, с поразительно бледным лицом.
– Приветствую вас, господа, – проговорил он с поклоном. – Позвольте мне до начала заседания суда высказать одну просьбу?
– Нет, этого я вам не позволю, – епископ Матео терпеть не мог, когда кто-то перехватывал у него инициативу.
Витус хотел, чтобы кого-нибудь послали в Камподиос: тогда один из братьев непременно выступил бы в его защиту. Теперь это, по крайней мере на сегодняшний день, исключалось. Им начал овладевать страх. Омерзительный, жалкий страх...
– Нуну, ты свободен. В твоем присутствии на процессе нет необходимости. Если ты нам потребуешься, я за тобой пошлю!
– Да, ваше преосвященство. – И Нуну, шаркая подошвами сапог, вышел.
Епископ Матео огляделся. Помимо Витуса и обоих стражников все в зале сидели на своих местах.
– Отмечаю, что здесь присутствуют дон Хайме де Варгас, алькальд Досвальдеса, как представитель светской власти, а также отец Диего, секретарь протокола, отец Энрике в качестве моего заместителя и лично я, епископ Матео де Лангрео-и-Нава, верховный инквизитор и представитель его святейшества Папы Римского в Кастилии. Тем самым все члены суда находятся в зале и готовы к принятию решения. Заседание открыто.
Матео как-то неловко повернулся в сторону Кривошея:
– Отец Энрике, поручаю вам, моему помощнику, вести этот допрос.
– Слушаюсь, ваше преосвященство! – Кривошей улыбнулся епископу, обнажив гнилые зубы. Потом перевел взгляд на Витуса. На лице Энрике застыло выражение полнейшего безразличия к происходящему.
– Для начала суд желает узнать, кто перед ним предстал. Твое имя, обвиняемый?
– Меня зовут Витус. Я из Камподиоса.
– Твое имя Витус Камподиос или ты хочешь внушить нам мысль, будто ты из монастыря?
– Я из монастыря. – Витус ощущал страх и отвращение одновременно. Как будто этому попу неизвестно, что Витус – его единственное имя!
– Каждый в Камподиосе подтвердит вам, что меня зовут Витус и что я не еретик.
– В свое время я обдумаю это твое предложение.
– Я просил бы вас мне не «тыкать».
Кривошей снова обнажил гнилые зубы:
– Отец Диего, замечание обвиняемого о форме обращения к нему и мой ответ в протокол не вносите.
– Да, отец Энрике.
Кривошей продолжал допрос как ни в чем не бывало.
– Где и когда ты родился?
– Точной даты своего рождения я не знаю. Я был подброшен и 9 марта 1556 года найден аббатом Гардинусом неподалеку от Камподиоса.
– Выходит, ты подкидыш? Как трогательно! – Кривошей устроился в своем кресле поудобнее. Допрос принимал весьма привлекательный для него оборот. – То есть в случае с тобой мы имеем дело с человеком, у которого нет ни родителей, ни родственников. С существом, которое некогда неисповедимым образом появилось на благословенной Богом земле – из ничего, так сказать самопроизвольно. Признаешь ли ты тем самым, что ты дьявольское отродье? Что ты потомок самого Люцифера, с которым ты... – Тут он перегнулся, заглядывая в составленный во время первого дознания отцом Алегрио протокол, – с которым ты, как следует из показаний свидетелей, общаешься и поныне?
Витус сглотнул слюну, силясь сохранить невозмутимый вид. Его уже допрашивали и пытали, но что-то подсказывало ему: этот Кривошей шел к цели напролом, безо всяких околичностей, не мучаясь укорами совести, отбросив, как ненужное, элементарные и общепринятые правила вежливости.
Матео поднял глаза. Он находился в зале заседании мэрии Досвальдеса – скромном помещении, стены которого были увешаны государственными флагами. Наименования «зал» эта комната никак не заслуживала. Полдень, а свет в «зале» тусклый, да и вообще как-то мрачновато. Стол, за которым сидел и писал епископ, был новым, сбитым кое-как. Грубый вид стола являл собой полную противоположность аккуратно сложенным бумагам – один документ на другом стопочкой в правом углу. Три горящие свечи отбрасывали тусклый свет на отца Энрике, помощника епископа, который, сидя с ним рядом, спал. Он, расслабившись, налег туловищем на столешницу, и только голова странным образом была в несколько приподнятом по отношению к телу положении. Такое состояние было привычным для отца Энрике и стало причиной его прозвища – Кривошей.
У двери стояли на страже двое из десяти солдат епископской свиты. Они опирались на свои алебарды и казались такими же сонными, как Кривошей. «Сони они все!» – подумал Матео, однако будить их окриком не стал. Он знал, что разместили их плохо и за всю ночь они почти не сомкнули глаз. Епископу предоставили, разумеется, подобающие его сану покои, как и положено, на первом этаже здания мэрии. Но до чего все-таки негостеприимный городишко! Глушь и нищета!
Епископ позволил себе прокашляться и мысленно прикинул, стоит ли ему пожаловаться начальству на холодный прием, однако тут же эту мысль отбросил. «Осторожность – мать любой карьеры!» – таков был его девиз. В значительной степени благодаря соответствующему этой мысли поведению он оказался в фаворе и у папы, и у короля. А сейчас, после ареста Игнасио, круг его обязанностей значительно расширился. Прелат-доминиканец, которого Матео, впрочем, никогда не считал особенно опасным соперником в борьбе против ереси, находился в данный момент где-то в катакомбах Латерана[16], лично осужденный Григорием XIII. Каким образом до папы дошли слухи о богопротивном поведении Игнасио, никого не касается...
– Отец Энрике, – Матео говорил, не повышая голоса, – проснитесь!
Но его помощник продолжал спать.
Матео выпрямился в своем кресле, повернулся вполоборота к отцу Энрике и уже громче сказал:
– Ваша потребность в сне непозволительна для слуги Господа!
Когда и на этот призыв реакции не последовало, епископ свернул пергамент в рулончик и стукнул им спящего по голове.
Только тогда Кривошей наконец пошевелился. Он распростер руки и несколько раз сладко зевнул.
– Это послание его величеству! – объяснил епископ. – Изготовьте копию этого письма для святейшего отца в Риме и скрепите оба документа печатью. И отправьте сегодня же с нарочным.
Кривошей еще несколько раз зевнул. Потом кисло улыбнулся, обнажив два ряда гнилых зубов.
– Разумеется, конечно! Будет сделано, мой епископ!
– И не медлите с этим, осмелюсь вас попросить.
«Этот Энрике хуже чумы и проказы вместе взятых!» – подумал Матео. И не только потому, что он упрямо обращался к нему «мой епископ» вместо положенного «ваше преосвященство», – Кривошей вообще не проявлял по отношению к епископу положенного пиетета. У Матео руки так и чесались задать лентяю заслуженную трепку. Но он подавлял в себе это желание. Осторожность – мать любой карьеры! Ходили слухи, будто семья Энрике по материнской линии в родстве с домом Габсбургов, так что в некотором смысле в его жилах течет кровь Филиппа II.
– Ой-ой, – протянул Кривошей, потирая глаза: он словно отгадал тайные мысли епископа. – Уж не разыгралась ли ваша печень?
Он протянул руку, взял свернутое в рулончик послание и спрятал под сутаной.
– Как насчет плотного обеда? – спросил Кривошей безо всякого перехода. Еда была его страстью. Он обладал способностью впихивать в себя буквально все, причем в неописуемом количестве. Вкус пищи при этом играл второстепенную роль. Самое удивительное, что при этом Энрике оставался худым, как тростинка.
– Бога ради, – Матео безукоризненно играл выбранную им роль. – Только сначала пойдите и выполните мою просьбу. Прямо сейчас. А потом велите принести обед. Опять-таки, сюда, в зал. Нам еще предстоит потрудиться.
– Слушаю, мой епископ.
– И проследите, чтобы не подавали этой крестьянской пищи вроде вчерашней.
– Как вам будет угодно, – Кривошей пренеприятно осклабился и неторопливо вышел из зала заседаний.
– Вино нежное и сладкое, наверное из андалузского винограда, – привычным жестом епископ провел салфеткой по губам. На ней остались розоватые следы. Матео с неудовольствием воззрился на это пятно. – К сожалению, кроме вина, нас ничем достойным не попотчевали.
– Почему это, мой епископ? – Кривошей жевал, набив полный рот, из которого время от времени вылетали брызги и крошки. – К чему такая несправедливость? – он силился подавить подступающую отрыжку. Но это ему не удалось.
– Я был бы вам весьма признателен, отец Энрике, если бы вы поскорее завершили трапезу. Опасность умереть от голода, по-моему, уже миновала.
Челюсти Кривошея перестали перемалывать пищу.
– Хар-хар-хар! – рассмеялся он. – Мой епископ изволил прошутить. – Он, пыхтя, пододвинул к себе с полдюжины тарелок, на которых лежали аппетитные яства: копченая ветчина, заливное мясо, жареный фазан, козий сыр, пресные лепешки и разные фрукты. Вскоре от всего этого не осталось и следа. – Шесть бокалов андалузского, которое вам так пришлось по вкусу, мой епископ, очень даже поспособствует пищеварению! И по этой самой причине нет ничего лучшего, чем выпить еще пару бокалов.
Свое намерение он немедленно осуществил. Его кадык дергался туда-сюда: Кривошей пил, запрокидывая голову.
«Как жадно он пьет!» – с отвращением подумал Матео.
Тем временем появилась миловидная служанка и принялась убирать со стола. Однако Кривошей, всегда готовый волочиться за любой юбкой, не обратил на нее никакого внимания, поскольку его заинтересовало нечто совсем иное: муха, которая ползала по тарелке, задерживаясь то на одном, то на другом недоеденном куске. Кривошей медленно поднял руку и с быстротой молнии поймал насекомое. Поднес к уху сжатую в кулак пятерню. Услышав слабое жужжание, медленно сжал кулак – жужжание прекратилось. Он разжал пальцы – снова жужжание. Его глаза загорелись. Кривошей опять сжал ладонь в кулак. Затем слегка разжал. Снова сжал. И разжал. Наконец эта игра ему наскучила. Он сжал кулак так, что суставы пальцев затрещали. И швырнул мертвую муху на пол.
– Отец Энрике!
– Да, мой епископ?
– Оставьте вы этот вздор. Я хочу довести до конца последние допросы. – Матео покопался в бумагах, стараясь при этом, чтобы остальные документы оставались аккуратно сложенными в стопочки.
– По моим сведениям, в камерах находятся еще три узника. Речь идет о еретике по имени Рамиро Гарсия, молодом человеке по имени Витус – его фамилия неизвестна, и некоем солдате-наемнике, который... погодите-ка... – он полистал бумаги. – Да, вот. Он говорит, что его зовут Мартинес. Первым двум из вышеупомянутых уже предъявлено обвинение в ереси, однако оба себя виновными не признали... – Он снова запнулся на полуслове и заглянул в бумаги. – Странно это, ведь их подвергали пыткам!
– Если вы так считаете, мой епископ, – Энрике, опять обратившийся к вину, приподнял зад и пустил ветры.
– Да, я так считаю, – Матео ощутил, как злость снова овладевает им, но он был не из тех людей, которые не владеют своими чувствами. Он знал, что достаточно его приказа, чтобы отправить Энрике в тюрьму, но как на это отреагирует его семья? Прежде чем действовать, необходимо навести подробные справки о семейных связях Кривошея. Если в его жилах действительно течет кровь Габсбургов, он персона неприкасаемая. В противном случае...
– Прежде чем начать заседание суда, я хочу ознакомиться с подробностями проведенного следствия и дознания. А вы, я не сомневаюсь, уже успели собрать нужные документы об этих людях, – громко проговорил Матео. – Рамиро Гарсия себя называет магистром, родом он из Ла Коруньи и там был близко знаком с алхимиком-еретиком Конрадом Магнусом, сожженным впоследствии на костре. Меня интересует, где и когда распространял воззрения алхимика этот самый Гарсия, – он вопросительно посмотрел на Энрике.
– Представления не имею, – Кривошей пожал плечами.
Матео не обратил внимания на этот ответ, продолжая листать протоколы.
– Молодой человек по имени Витус во время дознания показал, что он из числа pueri oblati Камподиоса. Это подтвердилось?
– Представления не имею.
– Почему? Вынужден вам напомнить, что, будучи моим помощником, вы просто-напросто обязаны собирать как можно больше сведений о тех, чьи дела мы разбираем, и сообщать мне обо всем, что я захочу узнать.
– Ах, мой епископ, – Кривошей говорил тоном взрослого, который успокаивает капризного ребенка. Он удобства ради положил ноги на стол, где по-прежнему сложенными в аккуратные стопочки лежали документы. С его сандалий свалилось несколько ошметков засохшей земли на столешницу. – За это время вы должны были узнать меня получше. Я не из тех, кто привык самозабвенно трудиться. Ни утром, ни днем, ни в вечерние часы. Давайте лучше пропустим еще по бокальчику-другому и насладимся наступающим вечером. Я слышал, что в одном развеселом доме неподалеку отсюда есть одна великолепная дева самых свободных нравов. – На губах его заиграла плотоядная улыбка. – О ней просто сказки рассказывают. Мы оба могли бы нанести ей визит; я готов даже уступить вам пальму первенства...
– Будем считать это... мгм... мгм... одной из ваших... безвкусных шуточек! – епископ кисло посмотрел на свое кольцо с рубином и серьезно задумался.
Эх, знать бы, что кроется за возмутительной самоуверенностью такого ничтожества! Нет, надо признать, деловыми качествами этот субъект обладает. Он даже весьма находчив, когда по-настоящему берется за дело! Нюху Кривошея епископ был обязан в тех случаях, когда еретики упорно запирались, особенно те из них, кто был не только лжив и изворотлив, но и хорошо разбирался в тонкостях Библии – он часто выводил их на чистую воду. В способностях Энрике сомневаться не приходилось. Если бы не эта его бесцеремонность и отсутствие уважения к Матео лично! Цена, которую ему, Матео, приходилось платить за свои успехи на ниве инквизиции, была действительно большей, чем он рассчитывал.
Он тяжело вздохнул. Ввиду чисто деловых качеств Энрике и его предположительно знатного происхождения Матео не остается ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре. Его взгляд упал на ноги своего помощника, который закинул их одну на другую – при этом в сторону бумаг полетел еще один ошметок налипшей к сандалиям грязи. Да, прямо на документы! Послышался короткий глухой звук: это ошметок развалился.
Это было уже слишком для епископа Матео де Лангрео-и-Нава.
– Будь ты проклят, тупое, упрямое, обожравшееся позорище нашей инквизиторской братии! Если ты сейчас же не соберешь всю необходимую мне информацию, я отлучу тебя от церкви!
Матео кричал так громко, что рот его напоминал отверстый черный зев. Сам удивленный этим порывом, он умолк. Припадок ярости как пришел, так и прошел. В соответствии со своими привычками епископ сразу подумал о том, какие возможные последствия может вызвать эта его невыдержанность, и принял привычно спокойный вид. Некоторое время он сидел так, словно аршин проглотил, лишь испытующе поглядывал на своего помощника.
Голова Кривошея еще больше свесилась набок. Взгляд у него был растерянный, что с ним случалось не часто, и вместе с тем какой-то отсутствующий, словно все происходящее лично к нему отношения не имело. Но ноги со стола он снял и вытянулся перед епископом, как солдат.
– Так точно, ваше преосвященство. Сделаю все, что смогу. Немедленно!
Он выбежал из зала заседаний, миновав часовых, и эта его торопливость сильно удивила епископа.
– Ты хороший повар, – похвалил Витус. Он сидел в камере напротив Магистра и наслаждался ужином, который маленький ученый приготовил на жаровне.
– Когда форель свежая, это всякий сможет, – скромно ответил Магистр, раздувая потухающие древесные угли. – Искусство состоит единственно в том, чтобы установить нужное расстояние от огня до того, что жаришь. – Раздув хорошенько уголья, взял еще две рыбины и проткнул их насквозь заостренными деревянными палочками. – Держать на нужном расстоянии и постоянно переворачивать, – поучал он, – чтобы мясо или рыба не подгорели.
– Вообще-то нам сейчас здесь совсем неплохо, – сказал Витус, с аппетитом жуя. – Давай поделимся этой последней форелью, пока поспеют новые.
– Об этом не может быть и речи. Хороший повар сыт от одного запаха пищи!
– Ну, как знаешь, – Витус взял оставшийся кусок и ловко освободил его от костей. Потом макнул рыбье мясо в подливку, которую тоже приготовил Магистр, и с удовольствием принялся жевать. – Нуну достает для нас все, что делает нашу жизнь в камере относительно сносной, – с удовлетворением сказал он.
– Что да, то да! Не желает ли господин попробовать еще кусочек?
Витус рассмеялся.
– Нет, о лучший изо всех известных мне поваров! При всем моем желании – больше не влезет!
– В твоем возрасте мужчине полагается много есть, не то он жизни не выдюжит! – Магистр хитро улыбнулся. – Посмотри на меня, и все поймешь.
– Глупости.
– Они вот-вот прожарятся, эти ребята. Можно завтра поесть их холодными. – Маленький ученый в очередной раз перевернул рыбу. И тут же принял совершенно серьезный вид. – Надо полагать, Нуну до тех пор будет услаждать нашу жизнь, пока он надеется с помощью твоего хваленого «висельника» околдовать Эльвиру. Нам неизвестно, каких успехов он достиг в поисках этого «чудо-корня», как не знаем и того, что он станет делать в новых обстоятельствах. За последнее время он об этом не сказал ни полслова! Молчит, как устрица. Но ведь когда-нибудь его терпению придет конец. Остается надеяться, что и тогда мы сохраним хоть энную часть влияния на него.
– Ты прав. А ведь нога его все равно зажила.
– Я едва не сказал «к сожалению», – Магистр снял рыбины с огня, отодвинул жаровню в сторону и начал убирать. – Было бы лучше, если бы мы не зависели от его прихотей.
– И от него самого.
– Какой ты, однако, стал решительный! Тсс... – Магистр покачал головой. – Скажи ты это кому другому, глядишь – головой поплатился бы.
Из коридора донесся звук шагов. Идущий был пока далеко, но двери теперь почти никогда не закрывались.
– Это приближается Нуну собственной персоной, – объявил Магистр, – или другой грузный и не хромающий человек.
– Поспорим?
– Ни к чему, – ответил Витус, вышедший в коридор. – Ты как всегда прав... Привет, Нуну! Хорошо, что ты пришел: самое время осмотреть твою ногу.
– Ничего ты не осмотришь!
– С чего это ты такой злой? – Витус зашел за колоссом в камеру и указал ему на кровать – Садись и спусти чулок.
– Ничего такого я делать не стану!
– Случилось что? – спросил Магистр.
– Ничего не случилось, только вы оба пойдете со мной. И поторапливайтесь!
– Да, но куда и зачем? – Витус начал догадываться.
Колосс заколебался. Сказать? Не говорить?
– Не ваше собачье дело!.. Ну, ладно, скажу: прибыл новый инквизитор. Он епископ, и, говорят, таких суровых людей еще никто не видел. Игнасио по сравнению с ним был ягненком.
– Новый инквизитор?! Епископ?!
– Да, со своим помощником Кривошеем, который его еще переплюнет.
– Все может быть, – пожал плечами Магистр. – Но к нам-то это какое отношение имеет?
– Ты чего, рехнулся, что ли? Стоит этому новому пронюхать, что я вас тут подкармливаю, все мы в самое пекло к дьяволу попадем! – и он замотал своим толстым указательным пальцем перед носом у Магистра. – А ну, переходи в свою старую камеру!
– Мы останемся здесь. Ты вспомни, сколько мы всего для тебя сделали! – он бесстрашно отвел его палец от своего лица.
– Заткнись! Если сам не пойдешь, я тебе ноги переломаю – и тебя понесут!
Нуну схватил Магистра за ворjт рубашки, поднял его в воздух, как кружку с пивом, и выставил в коридор. Вернулся в камеру с самым грозным видом:
– Ты сам пойдешь, доктор-еретик, или тебе тоже помочь?
– Сам пойду. Но свои инструменты и лекарства возьму с собой.
– А вот и не возьмешь! – Нуну правой рукой сдавил Витусу горло. – Удавлю, как цыпленка, если не подчинишься. Так как?
– Пойду безо всего, – прохрипел Витус.
Совершенно потерянный, он вышел в коридор, где стоял Магистр. Их влияние на Нуну совершенно улетучилось, пусть и по совершенно другой, нежели они предполагали, причине.
– Только этого мне и недоставало! – Мартинес презрительно сплюнул, когда Витус с Магистром переступили порог камеры. – Ловчила-правовед и доктор-еретик!
В их прежней камере ничего не изменилось. Все было, как будто они вышли вчера и сегодня вернулись. Разве что сидел в камере один Мартинес. Он лежал теперь там, где прежде спали евреи.
– А где Хабакук, Давид и Соломон? – спросил Витус.
– Выпустили их! На волю! – Мартинес еще раз сплюнул. – Если бы меня спросили, я бы преспокойно повесил этих христопродавцев или сжег на костре, тварей обрезанных!..
– Не смей говорить при мне подобных вещей! – резко сказал Магистр.
– Не надувайся, как индюк, исказитель параграфов! – Мартинес принял угрожающий вид.
– Твои слова – святотатство, чтоб они у тебя в горле застряли!
– Перестаньте! – Витус встал между ними.
– Да, заткните ваши паршивые глотки! – Нуну вышел и закрыл снаружи двери на ключ.
– У меня появилось какое-то недоброе предчувствие, – прошептал Магистр на рассвете следующего дня. – Слышишь, опять эти тяжелые шаги в коридоре?
Они с Витусом лежали на своих прежних местах, под окном. У каждого был свой тюфяк, но от них осталось одно название, потому что почти всю солому из них Мартинес забрал и набил ею свой тюфяк. Только под сильнейшим нажимом он согласился вернуть обоим по небольшой охапке.
– Скорее всего, это опять Нуну, – Витус протирал глаза. Он не выспался. Дело было даже не в тюфяке, да и обстановка как будто знакомая, но сама атмосфера в камере... Ничего нельзя было сказать вслух и ничего сделать, чтобы это не вызвало враждебной реакции Мартинеса.
Магистр начал проявлять беспокойство:
– Этот монстр не принес нам вчера вечером никакой еды. Это может ничего не означать, а может оказаться дурным предзнаменованием.
– Господин ученый наложил полные штаны, – злорадно поддел его Мартинес из своего угла.
Дверь камеры открылась. Появился Нуну. Витус снова отметил про себя, что тот больше не хромает. И он испытал чувство удовлетворения: когда-то Витус сам и гроша ломаного не поставил бы на то, что все пройдет так удачно – а вот получилось же!
– Привет, Нуну, – сказал он.
Колосс только вяло махнул рукой.
– А ну, поднимай свою задницу, доктор-еретик! Епископ Матео желает учинить тебе допрос.
– Значит, вот в чем дело! – вырвалось у Магистра. Он побледнел как мел. – Когда же придет конец этим мукам!
– А я тебе скажу: скоро! – съязвил Мартинес. – Когда твой всеведущий друг предстанет перед тобой в виде горсточки пепла.
– Ты воплощение зла! – Магистр вскочил со своего тюфяка, готовый броситься на одноглазого, но Нуну преградил ему путь.
– Заткнитесь! Все!
Мысли Витуса путались, пока он, стараясь сохранять спокойный вид, отряхивал рубаху от налипших на нее соломинок. Какой негодяй этот Мартинес! Ему остро захотелось отплатить ему когда-нибудь такой же монетой, хотя, конечно, истинному христианину думать о мести не полагается. И вообще, сейчас единственно важное – это вынести очередное дознание.
– В чем меня обвиняют на этот раз?
– Не знаю, – Нуну подтолкнул Витуса к двери. Магистр схватил колосса за руку.
– Чего хочет епископ Матео? – спросил он в возбуждении. – Скажи нам все, что тебе известно, заклинаю тебя Пресвятой Матерью Господней!
– Ничего мне не известно! – Нуну отмахнулся от Магистра, как от назойливой мухи. – Знаю только, что епископ Матео желает учинить ему допрос и что помогать епископу будет Кривошей.
Он потянул Витуса к двери.
– Счастливого пути в ад! – хохотнул Мартинес, с удовлетворением глядя вслед уходящим.
– Вы готовы, алькальд? – вежливо спросил епископ Матео де Лангрео-и-Нава. Было ровно 10 утра, и он снова находился в зале заседаний мэрии Досвальдеса, где, к его удовлетворению, все было приведено в полный порядок. Процесс инквизиции можно начинать.
– Да, ваше преосвященство, – дон Хайме отодвинул в сторону тарелку, взял в руку зубочистку из слоновой кости и начал выковыривать из зубов остатки завтрака. Матео наблюдал за ним с неудовольствием.
– Отец Энрике! – позвал он. Кривошей, свесивший голову набок в полудреме, испуганно подскочил на стуле.
– Да, мой епископ?
– Отец Энрике!..
Помощник понял, что вновь допустил ошибку:
– Что будет угодно вашему преосвященству?
– Могу ли я рассчитывать, что вы тоже готовы?
– Да, конечно, ваше преосвященство. Все обвинительные материалы по сегодняшнему делу мною собраны и представлены.
– Спасибо, отец Энрике, – Матео едва заметно кивнул. С тех пор как вчера вечером он отчитал Энрике как следует, тот словно шелковый: и услужливее, и вежливее. Епископ испытал приятное чувство удовлетворения. Вчера он впервые в жизни накричал на кого-то, и вот теперь решил, что средство это не из последних. В случае чего можно будет когда-нибудь прибегнуть к такой мере нажима на подчиненных.
– Можете ввести обвиняемого, – обратился он к одному из стражников.
Тот выглянул за дверь и что-то прокричал.
Появились Нуну и обвиняемый – среднего роста молодой человек крепкого телосложения, светловолосый, с поразительно бледным лицом.
– Приветствую вас, господа, – проговорил он с поклоном. – Позвольте мне до начала заседания суда высказать одну просьбу?
– Нет, этого я вам не позволю, – епископ Матео терпеть не мог, когда кто-то перехватывал у него инициативу.
Витус хотел, чтобы кого-нибудь послали в Камподиос: тогда один из братьев непременно выступил бы в его защиту. Теперь это, по крайней мере на сегодняшний день, исключалось. Им начал овладевать страх. Омерзительный, жалкий страх...
– Нуну, ты свободен. В твоем присутствии на процессе нет необходимости. Если ты нам потребуешься, я за тобой пошлю!
– Да, ваше преосвященство. – И Нуну, шаркая подошвами сапог, вышел.
Епископ Матео огляделся. Помимо Витуса и обоих стражников все в зале сидели на своих местах.
– Отмечаю, что здесь присутствуют дон Хайме де Варгас, алькальд Досвальдеса, как представитель светской власти, а также отец Диего, секретарь протокола, отец Энрике в качестве моего заместителя и лично я, епископ Матео де Лангрео-и-Нава, верховный инквизитор и представитель его святейшества Папы Римского в Кастилии. Тем самым все члены суда находятся в зале и готовы к принятию решения. Заседание открыто.
Матео как-то неловко повернулся в сторону Кривошея:
– Отец Энрике, поручаю вам, моему помощнику, вести этот допрос.
– Слушаюсь, ваше преосвященство! – Кривошей улыбнулся епископу, обнажив гнилые зубы. Потом перевел взгляд на Витуса. На лице Энрике застыло выражение полнейшего безразличия к происходящему.
– Для начала суд желает узнать, кто перед ним предстал. Твое имя, обвиняемый?
– Меня зовут Витус. Я из Камподиоса.
– Твое имя Витус Камподиос или ты хочешь внушить нам мысль, будто ты из монастыря?
– Я из монастыря. – Витус ощущал страх и отвращение одновременно. Как будто этому попу неизвестно, что Витус – его единственное имя!
– Каждый в Камподиосе подтвердит вам, что меня зовут Витус и что я не еретик.
– В свое время я обдумаю это твое предложение.
– Я просил бы вас мне не «тыкать».
Кривошей снова обнажил гнилые зубы:
– Отец Диего, замечание обвиняемого о форме обращения к нему и мой ответ в протокол не вносите.
– Да, отец Энрике.
Кривошей продолжал допрос как ни в чем не бывало.
– Где и когда ты родился?
– Точной даты своего рождения я не знаю. Я был подброшен и 9 марта 1556 года найден аббатом Гардинусом неподалеку от Камподиоса.
– Выходит, ты подкидыш? Как трогательно! – Кривошей устроился в своем кресле поудобнее. Допрос принимал весьма привлекательный для него оборот. – То есть в случае с тобой мы имеем дело с человеком, у которого нет ни родителей, ни родственников. С существом, которое некогда неисповедимым образом появилось на благословенной Богом земле – из ничего, так сказать самопроизвольно. Признаешь ли ты тем самым, что ты дьявольское отродье? Что ты потомок самого Люцифера, с которым ты... – Тут он перегнулся, заглядывая в составленный во время первого дознания отцом Алегрио протокол, – с которым ты, как следует из показаний свидетелей, общаешься и поныне?
Витус сглотнул слюну, силясь сохранить невозмутимый вид. Его уже допрашивали и пытали, но что-то подсказывало ему: этот Кривошей шел к цели напролом, безо всяких околичностей, не мучаясь укорами совести, отбросив, как ненужное, элементарные и общепринятые правила вежливости.