Страница:
Я почувствовал, как по спине струйками течет пот. Впервые в жизни я боялся человека в белом халате.
— Например, — равнодушно добавил Винченто, — если не внедрять впечатлительному человеку в мозг одну и ту же мысль на протяжении нескольких недель или месяцев. Это тема моей диссертации, Питер. Уж поверь, опыт имеется. А подростки, они такие впечатлительные…
У меня заболел живот, и с невероятной силой потянуло на горшок.
— Ты записывал свои фантазии, Питер?
— Очень редко. Рука устает…
— А мне говорили, что ты пишешь.
— Ну, это не для всех… — Я застеснялся. — Это так, иногда стихи, или песенки…
— Песни?! — невероятно оживился Винченто. — Ты сочиняешь песни? Это здорово! Нельзя ли взглянуть? Честное слово, я не буду смеяться.
— Да ладно вам! — Я отбивался, но все равно было приятно. — Музыку же я не могу сочинить. И я все выкидываю!
— А вот тут ты ошибаешься. Музыку сочинять совсем несложно, и я мог бы тебе помочь. Но к этому мы вернемся позже. Ты говорил, что сам не можешь вспомнить собственных сказок?
Ничего подобного я ему не говорил, это точно. Но американец не дал мне открыть рот.
— Я хотел бы, чтобы ты сам послушал. Дай знать, если заметишь что-то необычное. — Он вытащил из кармана портативный магнитофон. Не плеер с наушниками, а миниатюрный кассетник с крохотным монодинамиком слева.
— Наушники не годятся! — точно уловив мою панику, предостерег американец. И, больше ни о чем не спрашивая, нажал кнопку.
Что я мог возразить? Заткнуть одно ухо здоровой рукой? Изобразить истерику, умолять его отпустить меня в палату? Очень глупо. Он ведь понимал, что я давно вышел из детского возраста. А я понимал, что так легко он не отвяжется. И кроме того, если честно, меня завораживала эта запись…
Раздался мой собственный голос, искаженный техникой, слишком тонкий и дребезжащий. С некоторым ужасом я убедился, что впервые в жизни слышу этот текст. Ни намека, ни клочка не зацепилось.
Чужое, дурацкое фэнтези.
Фабула не блистала оригинальностью. Три отважных мореплавателя находят старую пиратскую карту и отправляются на поиски некоего сакрального знания, заключенного в осколках магического кристалла. Очевидно, кристалл здорово перемололи, а затем рассеивали над землей с орбиты. Короче, нить повествования можно было вести бесконечно. Недостатка во вредных монстрах и злопамятных чародеях тоже не наблюдалось. Средней паршивости квест, годится без ограничений по возрасту…
— Вот здесь! —Доктор Винченто перемотал запись. Я не сразу уловил, что он имеет в виду.
— Разве ты сам не замечаешь, Питер? — В голосе доктора сквозило неподдельное изумление. Впервые с начала встречи из-под казенного расположения выглянул ученый фанатик. — Вот здесь, Питер! И снова! Неужели ты не слышишь?!
Я напрягся изо всех сил, но лишь с третьей попытки неясный шумовой фон превратился в слова.
— …Чевирра-антоток-римисс-с…
— Это ведь не я? — Сердце нагнало мне под черепную коробку излишек крови.
— Ты, Питер!
— Но таких слов в русском не существует…
— В английском тоже. Кстати, Питер, я вообще не знаю русского языка. В данном случае это совершенно неважно. Эти отступления, назовем их так, не связаны с речевым восприятием. Не перебивай, послушай дальше.
Еще десять минут записи, и снова я не уловил ничего необычного.
— Потрясающе! — Винченто расстегнул халат и окончательно развязал галстук. Теперь мы потели с ним на пару. Облака его дезодоранта грозили навсегда отшибить чувствительность моей носоглотки. — Пройдемся второй раз, медленно, ладно?
Я безвольно кивнул.
— Там… там еще встречалось?
Шесть или восемь раз.
— То же самое?
— Нет, разное. Я не уверен, что для тебя это безопасно. Очевидно, мозг блокирует сигнал, вступает в действие защитная подпрограмма.
— Это вроде как у женщин, которых в детстве изнасиловали, и они не могут вспомнить?
— Ты неплохо подкован, Питер! — Винченто промокнул пот со лба. Солнышко пригревало нас сквозь голые ветки, первые, одуревшие от зимнего сна, мухи вяло ползали по одеялу. — Я же говорю, нет смысла водить тебя за нос.
Мы попробовали вторично, в замедленном режиме. Мой фальцет превратился в тягучий баритон. Всякий раз, когда доходило до контрольной точки, что-то рассеивало мое внимание, буквально уводило в сторону…
— …Анбиз-за… рюэкри-амбизза-ставпол-лисс-с…
И тут же, без всякого перехода, нормальный текст. Сердце молотило в висках, периферическое зрение на несколько секунд потеряло четкость. Впечатление было такое, словно я глядел на кустарник сквозь длинную трубу: в центре четко, а по краям расплывчато.
Американец убрал магнитофон.
— Я хочу помочь тебе, Питер. — Винченто закинул в рот жвачку. — Мы все хотим тебе помочь. И не надо так волноваться. Я уверен, что ты и сам догадывался о своих необычных способностях. Но то, что может показаться вредным или даже опасным, достаточно легко обратить в пользу.
— Я сойду с ума?
— Выбрось эту ерунду из головы…
— Я должен молчать, чтобы не навредить остальным?
— Опять ты ошибаешься. Вовсе нет. Напротив, что касается психотерапии, у тебя замечательные перспективы. При соответствующей тренировке ты мог бы многого добиться. Закончить университет, получить степень, лечить больных с отклонениями. Первое время я мог бы выступить твоим научным руководителем, скажем так, агентом. Семья единомышленников, Питер, сообщество друзей, где никто не будет замечать твоей инвалидности. Ты обретешь семью, которой у тебя никогда не будет здесь.
— Ты ведь чувствуешь себя одиноко, Питер? Ты чувствуешь, что мог бы добиться большего, чем посвятить судьбу прогулкам вокруг этой клумбы? — Винченто небрежно качнул носком изящной туфли в сторону пятна вонючей слякоти, закованного в бетонную чашу. В качестве озимых клумбу щедро засеяли окурками и кошачьим дерьмом.
Винченто нанес мне удар ниже пояса. Наверняка он читал мою историю болезни и общался с нашими врачами. Он появился удивительно вовремя, когда я находился на грани. Никакие коллективные посиделки, и даже компьютер, не спасали меня от ноющего чувства бездарно убегающих дней. Дней, которых мне отпущено меньше, чем другим.
Я просто хотел жить. Чуть лучше и чуть интереснее.
— Мне жаль, если я тебя напугал, Питер, но мне бы не хотелось, чтобы между нами возникли недомолвки. Я вообще сторонник искренних отношений с детьми. То, о чем я тебе рассказал, должно остаться между нами. Я тебе сейчас подробно объясню, что будет дальше.
Первый вариант. Ты начнешь замыкаться в себе, бояться собственного голоса, будешь опасаться принести вред соседям. В результате доведешь себя до психоза, твое одиночество превратится в навязчивую фобию. Ты попадешь к психиатру, которому хватает возни со здоровыми детьми. Я имею в виду, с ходячими детьми. Допустим, ты чудом найдешь человека, который тебе поверит и заинтересуется.
Чем это закончится? Тебя изолируют окончательно, хотя в России не найдется ни средств, ни соответствующих методик для изучения феномена. Я уже не говорю про уникальную аппаратуру. Для сравнения — бюджет клиники, где я работаю, превышает бюджет всей системы здравоохранения Москвы. Ты навсегда останешься зависимым от санитаров и этого монстра… — Он постучал волосатым пальцем по массивному подлокотнику моего кресла. — Второй вариант, Питер. Я предлагаю тебе работу…
— Вы шутите? Мне всего тринадцать лет. У меня даже нет паспорта.
— Документы не играют роли. Ты можешь попасть в Америку, в превосходный южный климат и получить первоклассное обслуживание. Твоими нервами и костями займутся лучшие специалисты. Параллельно мы с тобой вместе, как единая команда, попытаемся разобраться, что творится в твоей умной голове. Мы постараемся придумать, как повернуть феномен на пользу людям.
— На пользу? — вырвалось у меня.
— А как ты думал? Твои предыдущие, с позволения сказать, опыты носили спонтанный и неорганизованный характер. Возможно, благодаря тебе мы сумеем найти ключ ко многим недугам в психической сфере. Но я повторюсь. Никто тебя не неволит, мы заключим самый настоящий контракт на работу. Если тебе не понравится в Штатах, ты вернешься домой. А если понравится, то получишь гораздо больше того, что получают американские больные твоего профиля. Долговременный контракт, дом на побережье океана, электрическое кресло, постоянных помощников, а главное — свободу. Автомобиль с собственным водителем, возможность путешествовать на самолете. И наконец… — Винченто наклонился ко мне вплотную. — Если ты получишь официальный статус, ты когда-нибудь сможешь забрать свою мать. Я знаю, что она лишена родительских прав, но это неважно, когда есть деньги.
Я посмотрел вокруг себя затуманенным взором. Внезапно окружающая обстановка представилась мне в совершенно ином свете. Грязевые потеки на больничных окнах, потрескавшиеся стены, прогнивший мусорный бак с ошметками бинтов. За ржавой оградой парка, ворочая серое месиво, ползут заляпанные, угрюмые автомобили. В клубах смрадного выхлопного дыма прогуливается несовершеннолетняя мамаша с коляской и бутылкой пива в руке. А на третьем этаже, в спертом вонизме, меня поджидает родимая панцирная койка и пускающий слюни сосед в памперсах…
Медленное гниение. Я даже не могу отравиться.
— Я смогу забрать маму?
— Питер, я не Бог, но нет ничего невозможного. Если ты получишь гражданство…
— А с моим врачом я могу поговорить?
Конечно. Никаких тайн. Но если ты это сделаешь, то наживешь множество завистливых врагов.
Я вздрогнул. Наживать врагов не входило в мои планы.
— И что от меня требуется?
— Для начала я поручу тебе небольшую работу на компьютере. Набор простых тестовых программ. Я думаю, за неделю ты управишься. Я понимаю, что наличные деньги тебе ни к чему, но оплата уже произведена.
— Как это?! — Мне казалось, что я сплю и никак не могу очнуться.
— Двести долларов получит твоя тетя в Петербурге. Остальное ждет тебя в палате. — Винченто взглянул на часы, встал и бережно покатил мое кресло к подъезду. Навстречу нам, дожевывая обед, уже выползали на перекур ходячие больные. — Позволь, я отвезу тебя, мы совсем заболтались…
— А как я узнаю, что мне делать?
— Твое задание уже пришло. Открой свою почту. Пароль «Крепость».
Черт побери! Этот человек знал мой электронный адрес, знал о моей семье…
Что он еще пронюхал?
Винченто подержал мою хилую клешню в горячей ладони и удалился, помахав сестре. Та кивнула и посмотрела на меня, как на инопланетянина. Минутой позже я понял, что привело бедную девушку в ступор. Над моей постелью, на гибком шарнирном соединении, нависал подвижный столик. На столике красовалась включенная «Тошиба» последней модели, с огромным экраном и сложным многокнопочным джойстиком на длинном шнуре. Помимо клавиатуры имелось еще одно, дополнительное устройство вроде портативного сканера. Лазерный карандаш, или что-то в этом роде… Я читал о подобных штуках. Новейшая японская разработка. Переводит ручные каракули в машинописный текст. Помимо фантастического ноутбука в палате оставался и прежний компьютер.
Сестричка, в почтительном молчании, переложила меня на кровать. Только сейчас, оторвавшись от электронного чуда, я обратил внимание на другие сногсшибательные изменения в обстановке. До обеда нас было трое. Теперь малолетний олигофрен справа исчез. Вместо его койки появился еще один столик, низкий, вроде журнального, и тоже на колесиках. Так, чтобы я мог дотянуться.
С нижнего яруса столика выглядывал японский магнитофон и целая стопка дисков. Как раз та музыка, что мне нравилась… Наверху лежала пирамида книг, именно те, о которых я мечтал. Батарея муссов, яблочных пудингов и фруктовых пюре без сахара. Сквозь стеклянную дверь пялились соседи по коридору.
Но главное потрясение было впереди. Я просунул ладошку в кожаную петлю джойстика. Устройство действовало как телескопический собачий поводок. Стоило коснуться большим пальцем сенсорной кнопки, как петля сжалась, прочно и удобно зафиксировав руку вокруг рукоятки. На экране, в графе меню, моргал флажок.
«Проверьте вашу почту».
Я остолбенел. К ноутбуку тянулся всего один, силовой кабель. Винченто подключил меня к спутниковому Интернету!
Некоторое время я колебался, затем набрал побольше воздуха и ввел указанный моим благодетелем пароль.
Я опасался, что меня ждут вовсе не тестовые программы для выяснения уровня интеллекта. Возможно, внешне что-то похожее, но на самом деле совершенно иное. Но я не хотел об этом думать. Мне исполнилось тринадцать лет, и я хотел жить. А еще я хотел вытащить маму.
7. ЧЕРНАЯ ДЫРА
— Например, — равнодушно добавил Винченто, — если не внедрять впечатлительному человеку в мозг одну и ту же мысль на протяжении нескольких недель или месяцев. Это тема моей диссертации, Питер. Уж поверь, опыт имеется. А подростки, они такие впечатлительные…
У меня заболел живот, и с невероятной силой потянуло на горшок.
— Ты записывал свои фантазии, Питер?
— Очень редко. Рука устает…
— А мне говорили, что ты пишешь.
— Ну, это не для всех… — Я застеснялся. — Это так, иногда стихи, или песенки…
— Песни?! — невероятно оживился Винченто. — Ты сочиняешь песни? Это здорово! Нельзя ли взглянуть? Честное слово, я не буду смеяться.
— Да ладно вам! — Я отбивался, но все равно было приятно. — Музыку же я не могу сочинить. И я все выкидываю!
— А вот тут ты ошибаешься. Музыку сочинять совсем несложно, и я мог бы тебе помочь. Но к этому мы вернемся позже. Ты говорил, что сам не можешь вспомнить собственных сказок?
Ничего подобного я ему не говорил, это точно. Но американец не дал мне открыть рот.
— Я хотел бы, чтобы ты сам послушал. Дай знать, если заметишь что-то необычное. — Он вытащил из кармана портативный магнитофон. Не плеер с наушниками, а миниатюрный кассетник с крохотным монодинамиком слева.
— Наушники не годятся! — точно уловив мою панику, предостерег американец. И, больше ни о чем не спрашивая, нажал кнопку.
Что я мог возразить? Заткнуть одно ухо здоровой рукой? Изобразить истерику, умолять его отпустить меня в палату? Очень глупо. Он ведь понимал, что я давно вышел из детского возраста. А я понимал, что так легко он не отвяжется. И кроме того, если честно, меня завораживала эта запись…
Раздался мой собственный голос, искаженный техникой, слишком тонкий и дребезжащий. С некоторым ужасом я убедился, что впервые в жизни слышу этот текст. Ни намека, ни клочка не зацепилось.
Чужое, дурацкое фэнтези.
Фабула не блистала оригинальностью. Три отважных мореплавателя находят старую пиратскую карту и отправляются на поиски некоего сакрального знания, заключенного в осколках магического кристалла. Очевидно, кристалл здорово перемололи, а затем рассеивали над землей с орбиты. Короче, нить повествования можно было вести бесконечно. Недостатка во вредных монстрах и злопамятных чародеях тоже не наблюдалось. Средней паршивости квест, годится без ограничений по возрасту…
— Вот здесь! —Доктор Винченто перемотал запись. Я не сразу уловил, что он имеет в виду.
— Разве ты сам не замечаешь, Питер? — В голосе доктора сквозило неподдельное изумление. Впервые с начала встречи из-под казенного расположения выглянул ученый фанатик. — Вот здесь, Питер! И снова! Неужели ты не слышишь?!
Я напрягся изо всех сил, но лишь с третьей попытки неясный шумовой фон превратился в слова.
— …Чевирра-антоток-римисс-с…
— Это ведь не я? — Сердце нагнало мне под черепную коробку излишек крови.
— Ты, Питер!
— Но таких слов в русском не существует…
— В английском тоже. Кстати, Питер, я вообще не знаю русского языка. В данном случае это совершенно неважно. Эти отступления, назовем их так, не связаны с речевым восприятием. Не перебивай, послушай дальше.
Еще десять минут записи, и снова я не уловил ничего необычного.
— Потрясающе! — Винченто расстегнул халат и окончательно развязал галстук. Теперь мы потели с ним на пару. Облака его дезодоранта грозили навсегда отшибить чувствительность моей носоглотки. — Пройдемся второй раз, медленно, ладно?
Я безвольно кивнул.
— Там… там еще встречалось?
Шесть или восемь раз.
— То же самое?
— Нет, разное. Я не уверен, что для тебя это безопасно. Очевидно, мозг блокирует сигнал, вступает в действие защитная подпрограмма.
— Это вроде как у женщин, которых в детстве изнасиловали, и они не могут вспомнить?
— Ты неплохо подкован, Питер! — Винченто промокнул пот со лба. Солнышко пригревало нас сквозь голые ветки, первые, одуревшие от зимнего сна, мухи вяло ползали по одеялу. — Я же говорю, нет смысла водить тебя за нос.
Мы попробовали вторично, в замедленном режиме. Мой фальцет превратился в тягучий баритон. Всякий раз, когда доходило до контрольной точки, что-то рассеивало мое внимание, буквально уводило в сторону…
— …Анбиз-за… рюэкри-амбизза-ставпол-лисс-с…
И тут же, без всякого перехода, нормальный текст. Сердце молотило в висках, периферическое зрение на несколько секунд потеряло четкость. Впечатление было такое, словно я глядел на кустарник сквозь длинную трубу: в центре четко, а по краям расплывчато.
Американец убрал магнитофон.
— Я хочу помочь тебе, Питер. — Винченто закинул в рот жвачку. — Мы все хотим тебе помочь. И не надо так волноваться. Я уверен, что ты и сам догадывался о своих необычных способностях. Но то, что может показаться вредным или даже опасным, достаточно легко обратить в пользу.
— Я сойду с ума?
— Выбрось эту ерунду из головы…
— Я должен молчать, чтобы не навредить остальным?
— Опять ты ошибаешься. Вовсе нет. Напротив, что касается психотерапии, у тебя замечательные перспективы. При соответствующей тренировке ты мог бы многого добиться. Закончить университет, получить степень, лечить больных с отклонениями. Первое время я мог бы выступить твоим научным руководителем, скажем так, агентом. Семья единомышленников, Питер, сообщество друзей, где никто не будет замечать твоей инвалидности. Ты обретешь семью, которой у тебя никогда не будет здесь.
— Ты ведь чувствуешь себя одиноко, Питер? Ты чувствуешь, что мог бы добиться большего, чем посвятить судьбу прогулкам вокруг этой клумбы? — Винченто небрежно качнул носком изящной туфли в сторону пятна вонючей слякоти, закованного в бетонную чашу. В качестве озимых клумбу щедро засеяли окурками и кошачьим дерьмом.
Винченто нанес мне удар ниже пояса. Наверняка он читал мою историю болезни и общался с нашими врачами. Он появился удивительно вовремя, когда я находился на грани. Никакие коллективные посиделки, и даже компьютер, не спасали меня от ноющего чувства бездарно убегающих дней. Дней, которых мне отпущено меньше, чем другим.
Я просто хотел жить. Чуть лучше и чуть интереснее.
— Мне жаль, если я тебя напугал, Питер, но мне бы не хотелось, чтобы между нами возникли недомолвки. Я вообще сторонник искренних отношений с детьми. То, о чем я тебе рассказал, должно остаться между нами. Я тебе сейчас подробно объясню, что будет дальше.
Первый вариант. Ты начнешь замыкаться в себе, бояться собственного голоса, будешь опасаться принести вред соседям. В результате доведешь себя до психоза, твое одиночество превратится в навязчивую фобию. Ты попадешь к психиатру, которому хватает возни со здоровыми детьми. Я имею в виду, с ходячими детьми. Допустим, ты чудом найдешь человека, который тебе поверит и заинтересуется.
Чем это закончится? Тебя изолируют окончательно, хотя в России не найдется ни средств, ни соответствующих методик для изучения феномена. Я уже не говорю про уникальную аппаратуру. Для сравнения — бюджет клиники, где я работаю, превышает бюджет всей системы здравоохранения Москвы. Ты навсегда останешься зависимым от санитаров и этого монстра… — Он постучал волосатым пальцем по массивному подлокотнику моего кресла. — Второй вариант, Питер. Я предлагаю тебе работу…
— Вы шутите? Мне всего тринадцать лет. У меня даже нет паспорта.
— Документы не играют роли. Ты можешь попасть в Америку, в превосходный южный климат и получить первоклассное обслуживание. Твоими нервами и костями займутся лучшие специалисты. Параллельно мы с тобой вместе, как единая команда, попытаемся разобраться, что творится в твоей умной голове. Мы постараемся придумать, как повернуть феномен на пользу людям.
— На пользу? — вырвалось у меня.
— А как ты думал? Твои предыдущие, с позволения сказать, опыты носили спонтанный и неорганизованный характер. Возможно, благодаря тебе мы сумеем найти ключ ко многим недугам в психической сфере. Но я повторюсь. Никто тебя не неволит, мы заключим самый настоящий контракт на работу. Если тебе не понравится в Штатах, ты вернешься домой. А если понравится, то получишь гораздо больше того, что получают американские больные твоего профиля. Долговременный контракт, дом на побережье океана, электрическое кресло, постоянных помощников, а главное — свободу. Автомобиль с собственным водителем, возможность путешествовать на самолете. И наконец… — Винченто наклонился ко мне вплотную. — Если ты получишь официальный статус, ты когда-нибудь сможешь забрать свою мать. Я знаю, что она лишена родительских прав, но это неважно, когда есть деньги.
Я посмотрел вокруг себя затуманенным взором. Внезапно окружающая обстановка представилась мне в совершенно ином свете. Грязевые потеки на больничных окнах, потрескавшиеся стены, прогнивший мусорный бак с ошметками бинтов. За ржавой оградой парка, ворочая серое месиво, ползут заляпанные, угрюмые автомобили. В клубах смрадного выхлопного дыма прогуливается несовершеннолетняя мамаша с коляской и бутылкой пива в руке. А на третьем этаже, в спертом вонизме, меня поджидает родимая панцирная койка и пускающий слюни сосед в памперсах…
Медленное гниение. Я даже не могу отравиться.
— Я смогу забрать маму?
— Питер, я не Бог, но нет ничего невозможного. Если ты получишь гражданство…
— А с моим врачом я могу поговорить?
Конечно. Никаких тайн. Но если ты это сделаешь, то наживешь множество завистливых врагов.
Я вздрогнул. Наживать врагов не входило в мои планы.
— И что от меня требуется?
— Для начала я поручу тебе небольшую работу на компьютере. Набор простых тестовых программ. Я думаю, за неделю ты управишься. Я понимаю, что наличные деньги тебе ни к чему, но оплата уже произведена.
— Как это?! — Мне казалось, что я сплю и никак не могу очнуться.
— Двести долларов получит твоя тетя в Петербурге. Остальное ждет тебя в палате. — Винченто взглянул на часы, встал и бережно покатил мое кресло к подъезду. Навстречу нам, дожевывая обед, уже выползали на перекур ходячие больные. — Позволь, я отвезу тебя, мы совсем заболтались…
— А как я узнаю, что мне делать?
— Твое задание уже пришло. Открой свою почту. Пароль «Крепость».
Черт побери! Этот человек знал мой электронный адрес, знал о моей семье…
Что он еще пронюхал?
Винченто подержал мою хилую клешню в горячей ладони и удалился, помахав сестре. Та кивнула и посмотрела на меня, как на инопланетянина. Минутой позже я понял, что привело бедную девушку в ступор. Над моей постелью, на гибком шарнирном соединении, нависал подвижный столик. На столике красовалась включенная «Тошиба» последней модели, с огромным экраном и сложным многокнопочным джойстиком на длинном шнуре. Помимо клавиатуры имелось еще одно, дополнительное устройство вроде портативного сканера. Лазерный карандаш, или что-то в этом роде… Я читал о подобных штуках. Новейшая японская разработка. Переводит ручные каракули в машинописный текст. Помимо фантастического ноутбука в палате оставался и прежний компьютер.
Сестричка, в почтительном молчании, переложила меня на кровать. Только сейчас, оторвавшись от электронного чуда, я обратил внимание на другие сногсшибательные изменения в обстановке. До обеда нас было трое. Теперь малолетний олигофрен справа исчез. Вместо его койки появился еще один столик, низкий, вроде журнального, и тоже на колесиках. Так, чтобы я мог дотянуться.
С нижнего яруса столика выглядывал японский магнитофон и целая стопка дисков. Как раз та музыка, что мне нравилась… Наверху лежала пирамида книг, именно те, о которых я мечтал. Батарея муссов, яблочных пудингов и фруктовых пюре без сахара. Сквозь стеклянную дверь пялились соседи по коридору.
Но главное потрясение было впереди. Я просунул ладошку в кожаную петлю джойстика. Устройство действовало как телескопический собачий поводок. Стоило коснуться большим пальцем сенсорной кнопки, как петля сжалась, прочно и удобно зафиксировав руку вокруг рукоятки. На экране, в графе меню, моргал флажок.
«Проверьте вашу почту».
Я остолбенел. К ноутбуку тянулся всего один, силовой кабель. Винченто подключил меня к спутниковому Интернету!
Некоторое время я колебался, затем набрал побольше воздуха и ввел указанный моим благодетелем пароль.
Я опасался, что меня ждут вовсе не тестовые программы для выяснения уровня интеллекта. Возможно, внешне что-то похожее, но на самом деле совершенно иное. Но я не хотел об этом думать. Мне исполнилось тринадцать лет, и я хотел жить. А еще я хотел вытащить маму.
7. ЧЕРНАЯ ДЫРА
До девяти лет я пребывала в полной уверенности, что мой папа погиб во время взрыва на химическом заводе, и мои проблемки со здоровьем связаны с аварией. Так говорила мама, когда я спрашивала. Она показывала карточку отца и просила меня не напоминать ей слишком часто. Согласно ее первой легенде, прожили они совсем немного и даже не успели привыкнуть друг к другу.
Поэтому о папе ей рассказать было нечего. Зато, по причине его смерти, мы получили значительное возмещение и потому живем припеваючи. Про мамочку я знала, что она работает медсестрой в какой-то военной структуре, в госпитале для солдат, пострадавших на учениях. Что-то в этом духе. Ребенку непросто понять, а еще тяжелее кому-то внятно пересказать.
Все продумано очень умно.
Так вот. Не было никакой аварии. Ты оказался прав, ведь это ты первый придумал устроить «независимое расследование», тебе так нравились фильмы про смелых репортеров, помнишь? До девяти лет я верила, что родилась в Джексонвилле, куда мамочка переехала после аварии, потому что получила страховку и смогла купить дом. Мы действительно жили в Джексонвилле, один год они даже пытались отдать меня в школу. Знаешь, как этот ублюдок Сикорски называет то время в своих отчетах?
«Вынужденная интеграция»!
То есть тосковать годами в Крепости — это не вынужденное, а ходить в школу с другими детьми — опасно и чревато. Ты же все понимаешь, милый Питер!
Мамочка говорила, что папа работал, а она ждала моего появления на свет и вроде как сидела дома. А потом я родилась. Когда произошла трагедия на производстве, предприятие закрыли, и жителям стало негде работать. Я верила, что родилась в маленьком городке, которого нет на картах, потому что папин завод вырабатывал что-то секретное. Ей заплатили страховку и обязали никому не рассказывать. Полный бред, правда?
Короче говоря, внятно я помню себя уже по Джексонвиллю. Тогда тянулся довольно спокойный период, почти полтора года, мы не летали в клинику, меня не кололи и не мучили разными приборами, потому что я не падала, и мама отправила меня в настоящую школу.
— Кем работают твои родители? — спросили меня девчонки. Я сказала, что отец погиб, а мама — медсестра в военном госпитале.
— В каком госпитале? Разве у нас есть военный госпиталь?
Я пожала плечами. Большую часть времени мама проводила со мной, ведь я же была ребенком с отклонениями, и маме разрешали работать лишь пару дней в неделю. Ежедневно приходилось измерять мне температуру, и давление, и иногда брать кровь из пальчика. Но я воспринимала это как должное, я же не хотела упасть и снова надолго оказаться в палате, по соседству с Константином. Правда, там была еще Таня, по Тане я скучала, но никому не могла о ней рассказать, мама мне запретила. Одной девочке, Лиззи Николсон, я все же рассказала, она тогда стала моей единственной и самой близкой подругой, но Лиззи подняла меня на смех, и мы чуть не поссорились навсегда. Я тогда поняла, что мамочка права, и до тебя, Питер, ни с кем про Таню не говорила. Мы с ней знакомы очень давно, еще по клинике. А потом и ее привезли в Крепость.
Помнишь, в первый день, когда мы познакомились, ты спросил, почему заперли дверь столовой? Ты приехал на кресле в столовую, там были другие ребята, и Таня — в том числе. Я тебе расскажу, почему нельзя держать двери открытыми. Видишь ли, у нее очень неординарное заболевание. Она трусит перед новыми людьми, и трусит настолько, что…
У Тани есть родители, отец и мать, и один раз я видела обоих, они приезжали в клинику на белой длиннющей машине. В клинике — не как здесь, там навещают, можно приносить фрукты и посидеть в парке. Они прикатывали из Мемфиса, раз или два, пока я спала с ней в одной палате, и мама Тани постоянно плакала.
Таню нельзя оставлять одну, она выключается. Я не знаю, Питер, как это правильно обозвать, но ты умный и, возможно, читал про такие дела. Она младше меня на год, но может вести себя как древняя старуха, может выключиться на улице и забыть, кто она, откуда и куда идет. Ее родители не могли или не хотели за ней всю жизнь присматривать, и не мне их винить. Но у Тани был еще один пунктик, о котором я тоже узнала от мамочки, полгода назад, а тогда и в голову не приходило.
Когда на Таню накатывало и она терялась, она начинала жутко паниковать, пыталась спрятаться от всех. Короче, впадала в ступор. При этом она ухитрялась делать так, что ее никто не замечал.
Представляешь, Питер? Она могла усесться где-нибудь на тротуаре, забиться в комок и трястись целые сутки от страха, а ей никто даже не мог помочь, или позвать полицию, потому что попросту не видели. Она заставляла людей себя не видеть. Так мне сказала мамочка, но она не упомянула маленькую детальку, которая все меняет.
Прохожие не просто не замечали Таню. Все гораздо хуже. Она заражает окружающих своей паникой. В клинике с ней такого не случалось, потому что в корпусе все знакомые, и все с ней ласково обращались. А дальше садика она не выходила. Она ведь боится оставаться одна. Но когда ее перевезли в Крепость, один раз случилось так, что Таня оказалась в одиночестве, посреди коридора первого этажа. Питер, ты понимаешь, к чему я веду.
Коридор первого этажа, он самый широкий и самый неуютный, потому что без окон, и стены выкрашены темной краской. Даже меня охватывает неловкое чувство, когда приходится там бывать.
Таня успела привыкнуть, и целую неделю с ней жила мама, так что все расслабились и не стали ее запирать. Зачем запирать человека, который и сам не сделает шага наружу? У нас ведь такой замечательный парк, правда, Питер? А Таню невозможно выманить даже на крыльцо. Это ужасно…
Одним словом, за ней никто особо не следил, и девочка научилась сама добираться из столовой и медблока к себе в палату. Научилась ездить на лифте, но однажды перепутала этаж. Всего-то навсего, нажала не ту кнопку, но задумалась и вышла наружу. А лифт уехал. Как назло, кому-то понадобился. Она осталась одна, наедине с темным коридором. И единственное окно, в самом дальнем конце, где гудит кондиционер.
Ее хватились очень быстро, сестра на посту засекла, что ребенок не появился в своей комнате. Кроме того, в лифтах тоже стоят камеры. Это я тебе на всякий случай говорю, чтобы ты не надеялся остаться один. Здесь негде остаться одному, так уж все устроено. Потом прокручивали запись, девочку сразу заметил, на экране, охранник второго поста. Потом он понял, что с ней что-то неладно. Таня уселась на пол и забилась в комок. Парень не должен был сам ничего предпринимать, достаточно было позвонить. Но что-то у него в мозгу закоротило, он покинул пост и отправился ей помочь. Он решил, что у нее беда с желудком, или кто-то обидел…
Спустя десять минут уже искали самого сторожа. Его нашли лежащим, в таком состоянии, будто дали по башке дубиной. Еле откачали, и на службу парнишка не вернулся. Таня настолько его испугалась в темноте, что выплеснула весь заряд своего страха на единственного человека. Видимо, он подошел к ней вплотную и попытался дотронуться. Таню вернула на место доктор Сью, она умеет ее успокаивать лучше всех.
Милый Питер! Какая я была глупая до встречи с тобой! Я думала только о себе, мне казалось, что весь мир вращается вокруг моих переживаний и моих операций. Мне стыдно признаться тебе, о какой ерунде я скорбела. Например, я рыдала из-за шрамов, что не могу раздеваться на пляже, что все будут показывать пальцем, а парни вообще не захотят на меня смотреть. То есть это, конечно, не глупости, это вполне естественно, но до тебя я придавала слишком большое значение ерунде… Это ты меня заставил задуматься насчет Тани и насчет остальных. Ты первый заметил, что девочку, с ее заболеванием, вполне могли бы содержать родители, люди совсем не бедные.
Так вот, Питер. Постарайся не оставаться с ней наедине, пока она не станет тебе доверять. Тот охранник… Во время нашего последнего разговора с мамочкой, когда мы чуть не подрались, она проговорилась. Тот охранник, что хотел погладить Таню по голове, он все еще здесь, в корпусе «А». Только больше не работает, он уже нигде не сможет принести пользу…
Как ты думаешь, ребенок со старческим слабоумием заинтересовал бы Сикорски или доктора Сью? Или Константин, с его радиацией в крови и мертвыми мышами? Про бедненького Константина я тебе еще расскажу. Или Роби, парень под шесть футов, который не может поднести ложку к носу и мочится в штаны? А кто живет в корпусах «А» и «В», Питер? И как туда вообще пройти? Я не хочу тебя пугать, я просто хочу, чтоб ты мне поверил.
Так вот, я тебе недорассказала про школу. Эта девчонка из моего класса, Лиззи Николсон. Честно говоря, она была порядочной склочницей, но у меня до нее вообще не наблюдалось подруг, и я этой дружбой очень дорожила. Все началось тогда, когда Лиззи купили компьютер, и мы начали с ней играть в шпионов, как раз посмотрели фильм про Джеймса Бонда. Мы набирали имена общих знакомых и делали вид, что взламываем файлы русской разведки. Таким образом мы довольно легко «рассекретили» предков Лиззи. Отец ее работал шефом издательства и писал статьи по истории индейцев, одним словом, это оказалось не так уж сложно, но страшно забавно.
— Теперь отыщем твоих стариков! — великодушно предложила Лиззи.
— Давай! — опрометчиво согласилась я, не представляя, чем это может закончиться. Лучше бы я тогда отказалась…
Спустя минуту обнаружилось, что об отце я не имею малейшего понятия. Черная дыра — ни имени, ни места похорон. Подруга глядела на меня как на ненормальную. В нашем классе было достаточно неполных семей, но все девчонки знали своих отцов. Потеряв изрядную долю энтузиазма, мы принялись отыскивать мамочку. К слову сказать, мама Лиззи тоже обнаружилась легко. Фирма, где она работала, не скрывала списка сотрудников. К профессиональным сведениям добавились данные страховой фирмы, домовладельца и еще множество упоминаний.
Честно говоря, я почувствовала себя не вполне уютно. Оказалось, что взрослый человек в нашей стране похож на бабочку, приколотую под лампой. Если правильно поставить вопрос, об американском гражданине можно узнать все. Но только не о моей мамочке.
На нее не распространялись страховки городских компаний. Дом, в котором мы жили, сдавала компания, зарегистрированная за пределами США. Моя мама не посещала врачей, не пользовалась кредитами в местных магазинах, а наш зеленый «Додж», согласно номерам, принадлежал совершенно незнакомому лицу из другого штата. Никаких военных госпиталей в ближайшей округе не обнаружилось.
Как и военных баз. Я высказала разумное предположение, что все военное надежно спрятано, и всяким дурочкам, вроде Лиззи Николсон, нечего совать нос в государственные секреты. На что подружка решила обвинить мою маму в шпионаже. Меня это задело, мы позвали ее старшего брата. Брат подошел к проблеме с другой стороны и попросту запросил поисковые системы, о которых мы и не слыхивали. Я же знала мамино полное имя.
Угадай, Питер, что мы нашли? Правильно, сперва ничего.
— Подумаешь! Твоя мать не такая уж важная птица, — сказал Боб. — Давайте лучше искать компромат на директора школы!
Но в этот момент система выдала очень странное сообщение. До того странное и непонятное, что я взяла листок и переписала, чтобы потом показать маме. По памяти воспроизведу неточно:
1. Барбара Ф. Элиссон «Роль стволовых клеток в…»
2. Барбара Ф. Элиссон «Гемопоэтические структуры…»
3. Барбара Ф. Элиссон «Подбор реципиентов в процессе синтеза…»
И так далее. Около десятка статей в разных специальных журналах, названия которых я до сих пор толком не произнесу. Ученая степень, доктор кафедры молекулярной биологии, два университетских образования. Кое-что было на немецком, одно издание — на французском языке.
У нас отвисли челюсти. Если раньше Николсоны шутили насчет шпионажа, то теперь оба затихли и разглядывали меня с опаской. Ты же знаешь, Питер, я не вундеркинд в плане интеллекта, по сравнению с тобой полный ноль, но и в двенадцать лет нетрудно сообразить, что патронажные медсестры редко участвуют в международных семинарах. Одно словечко, впрочем, я узнала. Как-то случайно, кверх ногами прочитала в бумагах у прелестного доктора Сикорски.
Поэтому о папе ей рассказать было нечего. Зато, по причине его смерти, мы получили значительное возмещение и потому живем припеваючи. Про мамочку я знала, что она работает медсестрой в какой-то военной структуре, в госпитале для солдат, пострадавших на учениях. Что-то в этом духе. Ребенку непросто понять, а еще тяжелее кому-то внятно пересказать.
Все продумано очень умно.
Так вот. Не было никакой аварии. Ты оказался прав, ведь это ты первый придумал устроить «независимое расследование», тебе так нравились фильмы про смелых репортеров, помнишь? До девяти лет я верила, что родилась в Джексонвилле, куда мамочка переехала после аварии, потому что получила страховку и смогла купить дом. Мы действительно жили в Джексонвилле, один год они даже пытались отдать меня в школу. Знаешь, как этот ублюдок Сикорски называет то время в своих отчетах?
«Вынужденная интеграция»!
То есть тосковать годами в Крепости — это не вынужденное, а ходить в школу с другими детьми — опасно и чревато. Ты же все понимаешь, милый Питер!
Мамочка говорила, что папа работал, а она ждала моего появления на свет и вроде как сидела дома. А потом я родилась. Когда произошла трагедия на производстве, предприятие закрыли, и жителям стало негде работать. Я верила, что родилась в маленьком городке, которого нет на картах, потому что папин завод вырабатывал что-то секретное. Ей заплатили страховку и обязали никому не рассказывать. Полный бред, правда?
Короче говоря, внятно я помню себя уже по Джексонвиллю. Тогда тянулся довольно спокойный период, почти полтора года, мы не летали в клинику, меня не кололи и не мучили разными приборами, потому что я не падала, и мама отправила меня в настоящую школу.
— Кем работают твои родители? — спросили меня девчонки. Я сказала, что отец погиб, а мама — медсестра в военном госпитале.
— В каком госпитале? Разве у нас есть военный госпиталь?
Я пожала плечами. Большую часть времени мама проводила со мной, ведь я же была ребенком с отклонениями, и маме разрешали работать лишь пару дней в неделю. Ежедневно приходилось измерять мне температуру, и давление, и иногда брать кровь из пальчика. Но я воспринимала это как должное, я же не хотела упасть и снова надолго оказаться в палате, по соседству с Константином. Правда, там была еще Таня, по Тане я скучала, но никому не могла о ней рассказать, мама мне запретила. Одной девочке, Лиззи Николсон, я все же рассказала, она тогда стала моей единственной и самой близкой подругой, но Лиззи подняла меня на смех, и мы чуть не поссорились навсегда. Я тогда поняла, что мамочка права, и до тебя, Питер, ни с кем про Таню не говорила. Мы с ней знакомы очень давно, еще по клинике. А потом и ее привезли в Крепость.
Помнишь, в первый день, когда мы познакомились, ты спросил, почему заперли дверь столовой? Ты приехал на кресле в столовую, там были другие ребята, и Таня — в том числе. Я тебе расскажу, почему нельзя держать двери открытыми. Видишь ли, у нее очень неординарное заболевание. Она трусит перед новыми людьми, и трусит настолько, что…
У Тани есть родители, отец и мать, и один раз я видела обоих, они приезжали в клинику на белой длиннющей машине. В клинике — не как здесь, там навещают, можно приносить фрукты и посидеть в парке. Они прикатывали из Мемфиса, раз или два, пока я спала с ней в одной палате, и мама Тани постоянно плакала.
Таню нельзя оставлять одну, она выключается. Я не знаю, Питер, как это правильно обозвать, но ты умный и, возможно, читал про такие дела. Она младше меня на год, но может вести себя как древняя старуха, может выключиться на улице и забыть, кто она, откуда и куда идет. Ее родители не могли или не хотели за ней всю жизнь присматривать, и не мне их винить. Но у Тани был еще один пунктик, о котором я тоже узнала от мамочки, полгода назад, а тогда и в голову не приходило.
Когда на Таню накатывало и она терялась, она начинала жутко паниковать, пыталась спрятаться от всех. Короче, впадала в ступор. При этом она ухитрялась делать так, что ее никто не замечал.
Представляешь, Питер? Она могла усесться где-нибудь на тротуаре, забиться в комок и трястись целые сутки от страха, а ей никто даже не мог помочь, или позвать полицию, потому что попросту не видели. Она заставляла людей себя не видеть. Так мне сказала мамочка, но она не упомянула маленькую детальку, которая все меняет.
Прохожие не просто не замечали Таню. Все гораздо хуже. Она заражает окружающих своей паникой. В клинике с ней такого не случалось, потому что в корпусе все знакомые, и все с ней ласково обращались. А дальше садика она не выходила. Она ведь боится оставаться одна. Но когда ее перевезли в Крепость, один раз случилось так, что Таня оказалась в одиночестве, посреди коридора первого этажа. Питер, ты понимаешь, к чему я веду.
Коридор первого этажа, он самый широкий и самый неуютный, потому что без окон, и стены выкрашены темной краской. Даже меня охватывает неловкое чувство, когда приходится там бывать.
Таня успела привыкнуть, и целую неделю с ней жила мама, так что все расслабились и не стали ее запирать. Зачем запирать человека, который и сам не сделает шага наружу? У нас ведь такой замечательный парк, правда, Питер? А Таню невозможно выманить даже на крыльцо. Это ужасно…
Одним словом, за ней никто особо не следил, и девочка научилась сама добираться из столовой и медблока к себе в палату. Научилась ездить на лифте, но однажды перепутала этаж. Всего-то навсего, нажала не ту кнопку, но задумалась и вышла наружу. А лифт уехал. Как назло, кому-то понадобился. Она осталась одна, наедине с темным коридором. И единственное окно, в самом дальнем конце, где гудит кондиционер.
Ее хватились очень быстро, сестра на посту засекла, что ребенок не появился в своей комнате. Кроме того, в лифтах тоже стоят камеры. Это я тебе на всякий случай говорю, чтобы ты не надеялся остаться один. Здесь негде остаться одному, так уж все устроено. Потом прокручивали запись, девочку сразу заметил, на экране, охранник второго поста. Потом он понял, что с ней что-то неладно. Таня уселась на пол и забилась в комок. Парень не должен был сам ничего предпринимать, достаточно было позвонить. Но что-то у него в мозгу закоротило, он покинул пост и отправился ей помочь. Он решил, что у нее беда с желудком, или кто-то обидел…
Спустя десять минут уже искали самого сторожа. Его нашли лежащим, в таком состоянии, будто дали по башке дубиной. Еле откачали, и на службу парнишка не вернулся. Таня настолько его испугалась в темноте, что выплеснула весь заряд своего страха на единственного человека. Видимо, он подошел к ней вплотную и попытался дотронуться. Таню вернула на место доктор Сью, она умеет ее успокаивать лучше всех.
Милый Питер! Какая я была глупая до встречи с тобой! Я думала только о себе, мне казалось, что весь мир вращается вокруг моих переживаний и моих операций. Мне стыдно признаться тебе, о какой ерунде я скорбела. Например, я рыдала из-за шрамов, что не могу раздеваться на пляже, что все будут показывать пальцем, а парни вообще не захотят на меня смотреть. То есть это, конечно, не глупости, это вполне естественно, но до тебя я придавала слишком большое значение ерунде… Это ты меня заставил задуматься насчет Тани и насчет остальных. Ты первый заметил, что девочку, с ее заболеванием, вполне могли бы содержать родители, люди совсем не бедные.
Так вот, Питер. Постарайся не оставаться с ней наедине, пока она не станет тебе доверять. Тот охранник… Во время нашего последнего разговора с мамочкой, когда мы чуть не подрались, она проговорилась. Тот охранник, что хотел погладить Таню по голове, он все еще здесь, в корпусе «А». Только больше не работает, он уже нигде не сможет принести пользу…
Как ты думаешь, ребенок со старческим слабоумием заинтересовал бы Сикорски или доктора Сью? Или Константин, с его радиацией в крови и мертвыми мышами? Про бедненького Константина я тебе еще расскажу. Или Роби, парень под шесть футов, который не может поднести ложку к носу и мочится в штаны? А кто живет в корпусах «А» и «В», Питер? И как туда вообще пройти? Я не хочу тебя пугать, я просто хочу, чтоб ты мне поверил.
Так вот, я тебе недорассказала про школу. Эта девчонка из моего класса, Лиззи Николсон. Честно говоря, она была порядочной склочницей, но у меня до нее вообще не наблюдалось подруг, и я этой дружбой очень дорожила. Все началось тогда, когда Лиззи купили компьютер, и мы начали с ней играть в шпионов, как раз посмотрели фильм про Джеймса Бонда. Мы набирали имена общих знакомых и делали вид, что взламываем файлы русской разведки. Таким образом мы довольно легко «рассекретили» предков Лиззи. Отец ее работал шефом издательства и писал статьи по истории индейцев, одним словом, это оказалось не так уж сложно, но страшно забавно.
— Теперь отыщем твоих стариков! — великодушно предложила Лиззи.
— Давай! — опрометчиво согласилась я, не представляя, чем это может закончиться. Лучше бы я тогда отказалась…
Спустя минуту обнаружилось, что об отце я не имею малейшего понятия. Черная дыра — ни имени, ни места похорон. Подруга глядела на меня как на ненормальную. В нашем классе было достаточно неполных семей, но все девчонки знали своих отцов. Потеряв изрядную долю энтузиазма, мы принялись отыскивать мамочку. К слову сказать, мама Лиззи тоже обнаружилась легко. Фирма, где она работала, не скрывала списка сотрудников. К профессиональным сведениям добавились данные страховой фирмы, домовладельца и еще множество упоминаний.
Честно говоря, я почувствовала себя не вполне уютно. Оказалось, что взрослый человек в нашей стране похож на бабочку, приколотую под лампой. Если правильно поставить вопрос, об американском гражданине можно узнать все. Но только не о моей мамочке.
На нее не распространялись страховки городских компаний. Дом, в котором мы жили, сдавала компания, зарегистрированная за пределами США. Моя мама не посещала врачей, не пользовалась кредитами в местных магазинах, а наш зеленый «Додж», согласно номерам, принадлежал совершенно незнакомому лицу из другого штата. Никаких военных госпиталей в ближайшей округе не обнаружилось.
Как и военных баз. Я высказала разумное предположение, что все военное надежно спрятано, и всяким дурочкам, вроде Лиззи Николсон, нечего совать нос в государственные секреты. На что подружка решила обвинить мою маму в шпионаже. Меня это задело, мы позвали ее старшего брата. Брат подошел к проблеме с другой стороны и попросту запросил поисковые системы, о которых мы и не слыхивали. Я же знала мамино полное имя.
Угадай, Питер, что мы нашли? Правильно, сперва ничего.
— Подумаешь! Твоя мать не такая уж важная птица, — сказал Боб. — Давайте лучше искать компромат на директора школы!
Но в этот момент система выдала очень странное сообщение. До того странное и непонятное, что я взяла листок и переписала, чтобы потом показать маме. По памяти воспроизведу неточно:
1. Барбара Ф. Элиссон «Роль стволовых клеток в…»
2. Барбара Ф. Элиссон «Гемопоэтические структуры…»
3. Барбара Ф. Элиссон «Подбор реципиентов в процессе синтеза…»
И так далее. Около десятка статей в разных специальных журналах, названия которых я до сих пор толком не произнесу. Ученая степень, доктор кафедры молекулярной биологии, два университетских образования. Кое-что было на немецком, одно издание — на французском языке.
У нас отвисли челюсти. Если раньше Николсоны шутили насчет шпионажа, то теперь оба затихли и разглядывали меня с опаской. Ты же знаешь, Питер, я не вундеркинд в плане интеллекта, по сравнению с тобой полный ноль, но и в двенадцать лет нетрудно сообразить, что патронажные медсестры редко участвуют в международных семинарах. Одно словечко, впрочем, я узнала. Как-то случайно, кверх ногами прочитала в бумагах у прелестного доктора Сикорски.