Страница:
– Хотел бы я знать, откуда они взяли столько лошадей? – спросил какой-то старый воин, глядя вдаль, и в его голосе прозвучало недоумение. – Это конница, да многочисленная.
Харальд повернулся и взглянул на холм.
– Стюркар, – тихо спросил он, – мы поставили часовых на холме?
– Нет, господин. Я решил, что в этом нет необходимости. Наши разведчики сообщили, что в этой местности только крестьяне, да и тех немного.
– Это не крестьяне.
Тости тоже смотрел на вновь прибывающих. Все больше и больше людей, и верховых, и пеших, переваливало через взлобье холма. Первые ряды начали спускаться вниз, развертываясь веером, чтобы освободить место для тех, кто двигался сзади.
– Не будь я уверен, что этого не может быть, я бы сказал, что это королевские хускарлы, – заметил Тости. – Но ведь действительно этого не может быть. Гарольд Годвинсон всегда держит хускарлов при себе. Они дали клятву служить королю и охранять его особу. – Он обратился ко мне. – Когда, говоришь, Гарольд узнал, что норманнский флот не выйдет в море и останется в стране франков?
– Этого я не говорил, – ответил я, – но думаю, что герцог Вильяльм умышленно подсунул эти сведения Гарольду после того, как покинул Диве… Было это дней двенадцать назад.
Стюркар стал подсчитывать.
– Положим, это было проделано дней десять назад, еще два дня дадим Годвинсону на совещания со своими советниками и подготовку. Стало быть, у него осталось чуть больше недели, чтобы выйти на север и добраться досюда. Это трудно, но не невозможно. В таком случае, этим войском предводительствует сам Гарольд Годвинсон.
– Коль скоро это Гарольд, – заметил Торсиг, – нам лучше отступить к нашим кораблям и собрать остальные силы.
Однако Харальд казался совершенно невозмутимым.
– Ну что же, коль это Гарольд, значит, он шел сюда без отдыха, войско его устало и натерло ноги. А стало быть, самое время устроить кровавую сечу.
Он уверенно усмехнулся, и я понял, что его вера в победу непоколебима. За последние десять лет он не проиграл ни единой крупной битвы и теперь не сомневался, что боевое везение не покинет его. Годвинсон же, по мнению Харальда, сам шел навстречу гибели. Но я думал иначе и ужасался. Вновь я вспомнил подробности моего страшного сна перед возвращением Харальда из Киева, того сна, из-за которого я оказался на великолепном корабле под шелковыми парусами. Мне снился большой флот и рослый войско-водитель, сраженный стрелой в самый миг победы, а когда я поведал о своих страхах, мне было сказано, что я видел гибель греческого военачальника Маниакеса, почти двойника Харальда. Теперь, слишком поздно, эта картина вновь мелькнула у меня в голове – огромное скопище длинных кораблей Харальда, вытащенных на берег или стоящих на якоре на реке в нескольких милях отсюда. Я понял со всей очевидностью, что это зрелище было истинным воплощением моего сна. Вновь я потерпел неудачу. Мне следовало предупредить Харалъда еще тогда, много лет назад, об этом жутком предзнаменовании.
– Коль Гарольд Годвинсон здесь, стало быть, нам следует чин по чину переговорить с ним, – продолжал Харальд. Он огляделся, встретился со мной взглядом и сказал: – Торгильс, это дело как раз по тебе. В этом черно-белом одеянии ты вполне годишься на роль моего глашатая. – Он мрачно улыбнулся. – Они не станут нападать на человека в таком облачении, даже если он и обманщик. Поезжай туда и предложи переговоры.
Понимая, что меня подхватили события, над коими я не властен, я направился к моему вьючному пони, который тыкался мордой в землю, пытаясь отыскать чахлые стебельки травы. Я чувствовал себя пешкой в какой-то огромной и жестокой игре, которую ведут незримые силы. Я снова уселся в деревянное седло и натянул веревочные поводья. Ноги у меня ныли. Пони неохотно поднял голову и пошел. И у него тоже ноги одеревенели и ныли. Медленно, едва ли не с извиняющимся видом, мы поднялись по склону. Впереди все больше и больше английских пехотинцев и конников, перевалив через бугор, выстраивались на склоне. Норвежцы внизу уже не полеживали на солнцепеке. Люди вскакивали и искали оружие и щиты, которые отложили в сторону. Не заметно было ни порядка, ни строя. Все смотрели на Харальда и его советников, ожидая приказа, смотрели и на моего пони, медленно подвигающегося к вражескому войску.
Среди английской конницы я заметил купу стягов и направился туда. Я ехал вдоль первого ряда англичан, и пешие воины окликали меня, спрашивая, что мне нужно. Я не обращал на них внимания. Вкруг стягов собралось человек двадцать. Все верхом. Надо будет сообщить Харальду, что за спиной английских военачальников стоит немалое число конников. Это объясняло, каким образом Гарольд Годвинсон сумел так быстро добраться сюда и застать нас врасплох. По меньшей мере треть его сил составляла конница, а остальных, очевидно, он набрал здесь, в округе.
В глаза мне бросился неяркий желтый блеск – рукояти мечей. Присмотревшись, я понял, что всадники, стоящие рядами вблизи стягов – это королевские хускарлы, ближняя дружина Годвинсона, лучшие воины в Англии. Со времен Кнута они носили мечи с позолоченными рукоятками. Многие вооружены копьями, а другие – секирами на длинных древках, притороченными к седлам. Интересно, будут ли они сражаться верхом или в пешем строю.
– Харальд, король Норвегии, желает говорить с вашим предводителем, – крикнул я, приблизившись к людям, стоящим вкруг стягов, настолько близко, чтобы они могли отчетливо меня слышать. Это были английские дворяне, все в дорогих кольчужных рубахах и шлемах, украшенных знаками различия. Лошади под ними были статные, крепкие, не такие крупные, как норманнские боевые кони, но значительно превосходившие коренастых норвежских лошадей Харальда.
Я остановил своего маленького вьючного пони и стал ждать на безопасном расстоянии. Они посовещалась друг с другом, а потом с полдюжины рысью выехали вперед. И среди них – высокий, с густыми усами человек на особенно красивом гнедом жеребце. Было в его осанке, в том, как он держался в седле нечто такое, что сказало мне сразу же, что это сам Гарольд, Годвинсон, король Англии, хотя он и старался держаться среди своих спутников так, будто был одним из них.
– Скажи королю Харальду, что нам в сущности нечего обсуждать. Но король Англии готов выслушать его. Он может говорить с посланником короля.
Я был совершенно уверен, что выкрикнул это сам Годвинсон. Старая уловка – вождь выдает себя за своего глашатая. Харальд сам нередко пользовался ею.
Я повернулся в седле и махнул рукой Харальду и его свите, чтобы они подъехали.
Всадники – с обеих сторон число их было равно – встретились на середине дороги между двумя войсками. Остановились, стараясь не приближаться на расстояние длины меча друг к друга, и глядя на них, я подумал, сколь они схожи. Все с бородами и усами, с волосами светлыми или светло-каштановыми, и все высокомерно и одновременно настороженно поглядывают друг на друга, сойдясь почти вплотную. Различаются лишь оружием. У тех из людей Харальда, которые благоразумно взяли с собой доспехи, щиты были круглые, ярко расписанные воинскими знаками, тогда как у некоторых из английских всадников – длинные, узкие и заостренные книзу. Я видел точно такие у людей герцога Вильгельма и знал, что в седле они дают преимущество, ибо защищают ноги всадника ниже колена, а также уязвимые бока его лошади. Об этом я тоже должен буду сказать Харальду.
Разговор между правителями был краток. Всадник, притворявшийся королевским глашатаем – я уже не сомневался, что это сам английский король, – требовал сообщить ему, с какой целью норвежское войско ступило на землю Англии. Стюркар, королевский воевода, отвечал за норвежцев.
– Король Харальд пришел требовать трон Англии, принадлежащий ему по праву. Его союзник и спутник, вот этот Тости, пришел требовать то, что также принадлежит ему по праву – графство Нортумбрию, несправедливо у него отобранное.
– Тости и его люди могут остаться, коль будут держаться мирно, – последовал ответ. – Король Англии дает слово, что Тости вернут права на графство. Вдобавок король дарует ему одну треть королевства.
Теперь я окончательно уверился, что это говорит сам Годвинсон, ибо говоривший даже не пытался посоветоваться со своими спутниками. Мне также пришло в голову, что само притворство – не более чем комедия. Тости должен был узнать своего сводного брата, английского короля, но делал вид, что не узнает. Вся эта встреча была обманом.
Заговорил Тости.
– Коль скоро я приму это предложение, какие земли ты отдашь Харальду Сигурдссону, королю Норвегии?
Безжалостный ответ был как удар кулаком в зубы.
– Он получит семь футов английской земли. Хватит, чтобы похоронить. Или больше, если он длиннее других людей.
Две группы всадников замерли в седлах. Их лошади, почуяв напряженность, заволновались. Один из английских всадников хлестнул поводьями по шее лошади, чтобы та стояла смирно.
К чести Тости, он смягчил обстановку, предотвратив открытое насилие.
– Скажи королю Англии, – крикнул он, все еще притворяясь, что не узнает своего сводного брата, – что никто никогда не сможет сказать, будто Тости, настоящий ярл Нортумбрии, привел короля Харальда из-за моря, чтобы предать его!
Потом он повернул своего коня и поехал вниз по холму. Переговоры закончились.
Пустив пони трусцой, я поспешил за своими и подъехал к Харальду сзади как раз вовремя, чтобы услышать, как тот спросил у Тости:
– Кто это говорил от имени Англичанина? У него хорошо подвешен язык.
– Это был Годвинсон, – ответил Тости.
Харальд был явно ошеломлен этим ответом. Он не собирался хвалить своего соперника.
– Вид у него ничего себе, – признал он, но потом выпрямился в полный рост, так что, сидя в седле, казался особенно высоким, и добавил: – Только ростом не удался.
Я подумал, что на пороге сражения тщеславие Харальда очень опасно. Вместе с его верой в себя оно может привести нас к гибели. Непохоже, что он, смирив свою гордость, благоразумно прикажет отступить к кораблям. В его глазах это слишком походило бы на жалкое бегство.
Мы спустились с холма и присоединились к норвежскому войску, и Стюркар приказал нашим перейти через мост и занять оборону на дальнем склоне. Хорошо хоть, наш воевода не закрывал глаза на опасность. Останься мы там, где были, англичане навалились бы на нас сверху. Тем не менее уходили мы второпях, люди собирали свое оружие, беспорядочной толпой спешили к узком мосту, толпой пробирались по расшатанным тесинам настила и, только поднявшись на дальний склон, начали строиться.
Увидев, что противник показал спину, англичане воспользовались возможностью попытаться превратить отход норвежцев в бегство. Отряд их конницы галопом спустился с холма и обрушился на отставших. Это было не обдуманное наступление, но, скорее, произвольный наскок, чтобы воспользоваться удобным моментом. Я уже прошел по мосту с Харальдом и его свитой и, оглянувшись назад, увидел на том берегу беспорядочные стычки. По одному или ватагой, норвежские воины отбивались и уворачивались от пик и мечей английских всадников. Время от времени слышался клич, призывающий к бою, или негодующие возгласы, когда наши поворачивались и пытались сразиться со своими конными противниками. Я видел, что англичане с удовольствием воспользовались преимуществом, ибо застали норвежцев совершенно врасплох.
Я следил за беспорядочным сражением, как вдруг мое внимание привлекло необычайное зрелище. Сквозь суматоху битвы медленно пробиралась обычная крестьянская повозка, словно вокруг не происходило ничего особенного. Такую повозку можно найти на любом скромном хуторе – простой деревянный короб на двух грубых колесах, влекомый одной лошадью. На повозке лежало несколько мешков с мукой, какие-то бочки, и – диво дивное – несколько кур, висящих в ряд вниз головой, со связанными крыльями и лапами. Надо полагать, возчик был из тех, кто нанялся подвозить припасы норвежскому войску – части дани от жителей Йорка, и нечаянно попал в самое пекло схватки. Сам он оцепенел от неожиданности и со страху не смел шевельнуться, а его кляча, глухая и полуслепая, шла как ни в чем не бывало. Вот повозка подъехала к мосту, и старая лошадь остановилась в замешательстве перед толчеей, преградившей ей дорогу.
Остатки норвежцев – те, кто не был сражен англичанами – добрались до моста. Среди общего переполоха они построились и держали строй, обратись лицом к врагу, и отступали шаг за шагом. Когда они проходили мимо застывшей повозки, один из них стащил возчика с сиденья и отшвырнул беднягу прочь. Еще мгновение – и лошадь исчезла. Сбитое с толку животное, оборвав постромки, умчалось прочь. Дюжина рук подхватила повозку, ее вкатили на середину моста и там повалили, чтобы она превратилась в преграду для наступающих англичан. И вот уже последние норвежцы бегут вверх по склону к остальному войску Харальда.
Перевернутая повозка не совсем перегородила мост: оставался прогал между нею и краем моста шириной в сажень, но этого хватало, чтобы пройти человеку. И в этом прогале лицом к врагу остался стоять одинокий норвежский воин. В одной руке он сжимал секиру, в другой – тяжелый меч. Кто это был, я так и не узнал, но он не мог не понимать, что его ждет смерть. Он же дал ясно понять, что в одиночку сможет прикрывать этот зазор, пока его товарищи не образуют боевой строй. Он вызывал англичан выйти и биться с ним. Меня посетила печальная мысль – не похож ли сей воин на меня, одинокого мечтателя, бросающего вызов неизбежному.
Англичане стояли в нерешительности. Потом один из всадников выехал на мост, выставив копье. Однако лошадь, едва ступив на шаткий настил, испугалась и заартачилась. Конник в гневе натянул поводья, повернул ее и вернулся на берег. Второй всадник попытался ступить на мост, но и его лошадь заупрямилась. Тогда вызов норвежца принял пехотинец. Судя по длине его кольчужной рубахи, этот англичанин был из дружины Гарольда, королевский хускарл. Он уверенным шагом с мечом в руке двинулся вперед, не потрудившись даже поднять свой щит. Это была гибельная ошибка. Он еще не приблизился к норвежцу на расстояние вытянутой руки, как тот метнул секиру. Оружие пролетело в прогал, угодило хускарлу в лицо, свалив его. С радостным гиканьем норвежец выскочил вперед, схватил свое оружие и тут же вернулся на свое место. И он ударил мечом о секиру, вызывая следующего выйти вперед и сразиться с ним.
Еще три раза хускарлы принимали вызов, и никому из них не удалось освободить проход. Норвежец был знатоком рукопашного боя. Одного он пронзил мечом, другому отрубил голову сильнейшим, наотмашь, ударом секиры, явившейся словно ниоткуда, третьему, подошедшему слишком близко, чтобы сразиться с ним, ловко подставил подножку, а потом столкнул с моста в реку. Каждая схватка сопровождалась стонами или приветственными криками войск, наблюдающих за этим зрелищем с двух берегов, и некоторое время казалось, что норвежский воин непобедим.
– Он не может держаться вечно, – пробормотал кто-то рядом со мной. – В конце концов англичане приведут лучников и застрелят его.
– Нет, – возразил второй голос. – Хускарлы хотят добиться победы сами. Они не позволят, чтобы какой-то обычный лучник взял это на себя. Посмотри вон туда, вверх по течению.
Я взглянул направо. По тихому течению реки двигалась маленькая лодка. Немногим больше корыта, челнок какого-то хуторянина, на котором он переправлялся через реку, чтобы не давать крюка до моста. В лодке сидел хускарл в доспехах, под его тяжестью лодчонка едва держалась на воде, и он подгребал руками, направляя лодку на середину реки, чтобы она прошла прямо под местом, занятым норвежцем.
– Смотри направо, берегись! – крикнул то-то, пытаясь предупредить норвежца. Но наш воин был слишком далеко, чтобы услышать, а кучка хускарлов на другом конце моста уже завела оглушительную песнь, ритмично ударяя в свои щиты, чтобы заглушить предостерегающие крики. Лодчонка приближалась к мосту, а два хускарла вышли из ряда и нарочито медленно двинулись к преграде. На этот раз они решили не рисковать. Оба несли длинные щиты, приседая за ними, чтобы защититься от броска секиры. Норвежцу ничего не оставалось, кроме как ждать, пока они подойдут на длину меча, и тогда он нанес удар, рубанув секирой и мечом, чтобы заставить их раскрыться. Но двое хускарлов оставались под защитой своих щитов, пригнув колени и отражая удары, лишь время от времени отвечали выпадами мечей.
Беспомощно мы наблюдали, зная, что сейчас произойдет. Норвежец отличался необычайной стойкостью. Он продолжал осыпать двух хускарлов градом ударов до того мгновения, пока его противники не решили, что человек в лодке уже находится прямо под мостом. Тогда они распрямились и бросились вперед. Норвежец отступил на шаг, заняв самое узкое место между повозкой и краем моста, и стоя там, обменивался ударами с нападающими. Однако именно туда они и хотел его загнать. Норвежец сосредоточился на защите от прямых ударов хускарлов и не мог видеть, что сидевший в лодке схватился за столб, опору ветхого моста, и остановил лодчонку. Потом встал, держась за столб одной рукой, и, стоймя поставив свое копье, просунул его в щель между тесинами настила. Держа копье таким образом, он ждал, а его товарищи постепенно теснили норвежского воина своими копьями, и тогда стальной наконечник вонзился норвежцу прямо в промежность, не защищенную длинной кольчужной рубахой. Этот неожиданный удар поразил норвежца. Он согнулся, держась за свой пах, и один из противников воспользовался возможностью, подался вперед и рубанул мечом по прорехе ниже шлема, убив своего врага одним ударом по затылку. Бой кончился, и когда тело норвежца упало, подняв брызги, в реку, отряд хускарлов уже был у перевернутой повозки, оттащил ее к краю моста и сбросил туда же, в воду.
И вот уже передовой отряд войска Гарольда, возглавляемый вереницей конных хускарлов, загремел по освобожденному мосту и двинулся на нас. Глядя, как уверенно они приближаются, я вспомнил слова Ульфа Оспакссона, произнесенные им, когда он пытался отговорить Харальда от вторжения в Англию. Он сказал тогда, что по слухам один английский хускарл стоит двух лучших норвежских воинов. Нам предстояло узнать, верно ли было предостережение покойного воеводы.
Глава 15
Харальд повернулся и взглянул на холм.
– Стюркар, – тихо спросил он, – мы поставили часовых на холме?
– Нет, господин. Я решил, что в этом нет необходимости. Наши разведчики сообщили, что в этой местности только крестьяне, да и тех немного.
– Это не крестьяне.
Тости тоже смотрел на вновь прибывающих. Все больше и больше людей, и верховых, и пеших, переваливало через взлобье холма. Первые ряды начали спускаться вниз, развертываясь веером, чтобы освободить место для тех, кто двигался сзади.
– Не будь я уверен, что этого не может быть, я бы сказал, что это королевские хускарлы, – заметил Тости. – Но ведь действительно этого не может быть. Гарольд Годвинсон всегда держит хускарлов при себе. Они дали клятву служить королю и охранять его особу. – Он обратился ко мне. – Когда, говоришь, Гарольд узнал, что норманнский флот не выйдет в море и останется в стране франков?
– Этого я не говорил, – ответил я, – но думаю, что герцог Вильяльм умышленно подсунул эти сведения Гарольду после того, как покинул Диве… Было это дней двенадцать назад.
Стюркар стал подсчитывать.
– Положим, это было проделано дней десять назад, еще два дня дадим Годвинсону на совещания со своими советниками и подготовку. Стало быть, у него осталось чуть больше недели, чтобы выйти на север и добраться досюда. Это трудно, но не невозможно. В таком случае, этим войском предводительствует сам Гарольд Годвинсон.
– Коль скоро это Гарольд, – заметил Торсиг, – нам лучше отступить к нашим кораблям и собрать остальные силы.
Однако Харальд казался совершенно невозмутимым.
– Ну что же, коль это Гарольд, значит, он шел сюда без отдыха, войско его устало и натерло ноги. А стало быть, самое время устроить кровавую сечу.
Он уверенно усмехнулся, и я понял, что его вера в победу непоколебима. За последние десять лет он не проиграл ни единой крупной битвы и теперь не сомневался, что боевое везение не покинет его. Годвинсон же, по мнению Харальда, сам шел навстречу гибели. Но я думал иначе и ужасался. Вновь я вспомнил подробности моего страшного сна перед возвращением Харальда из Киева, того сна, из-за которого я оказался на великолепном корабле под шелковыми парусами. Мне снился большой флот и рослый войско-водитель, сраженный стрелой в самый миг победы, а когда я поведал о своих страхах, мне было сказано, что я видел гибель греческого военачальника Маниакеса, почти двойника Харальда. Теперь, слишком поздно, эта картина вновь мелькнула у меня в голове – огромное скопище длинных кораблей Харальда, вытащенных на берег или стоящих на якоре на реке в нескольких милях отсюда. Я понял со всей очевидностью, что это зрелище было истинным воплощением моего сна. Вновь я потерпел неудачу. Мне следовало предупредить Харалъда еще тогда, много лет назад, об этом жутком предзнаменовании.
– Коль Гарольд Годвинсон здесь, стало быть, нам следует чин по чину переговорить с ним, – продолжал Харальд. Он огляделся, встретился со мной взглядом и сказал: – Торгильс, это дело как раз по тебе. В этом черно-белом одеянии ты вполне годишься на роль моего глашатая. – Он мрачно улыбнулся. – Они не станут нападать на человека в таком облачении, даже если он и обманщик. Поезжай туда и предложи переговоры.
Понимая, что меня подхватили события, над коими я не властен, я направился к моему вьючному пони, который тыкался мордой в землю, пытаясь отыскать чахлые стебельки травы. Я чувствовал себя пешкой в какой-то огромной и жестокой игре, которую ведут незримые силы. Я снова уселся в деревянное седло и натянул веревочные поводья. Ноги у меня ныли. Пони неохотно поднял голову и пошел. И у него тоже ноги одеревенели и ныли. Медленно, едва ли не с извиняющимся видом, мы поднялись по склону. Впереди все больше и больше английских пехотинцев и конников, перевалив через бугор, выстраивались на склоне. Норвежцы внизу уже не полеживали на солнцепеке. Люди вскакивали и искали оружие и щиты, которые отложили в сторону. Не заметно было ни порядка, ни строя. Все смотрели на Харальда и его советников, ожидая приказа, смотрели и на моего пони, медленно подвигающегося к вражескому войску.
Среди английской конницы я заметил купу стягов и направился туда. Я ехал вдоль первого ряда англичан, и пешие воины окликали меня, спрашивая, что мне нужно. Я не обращал на них внимания. Вкруг стягов собралось человек двадцать. Все верхом. Надо будет сообщить Харальду, что за спиной английских военачальников стоит немалое число конников. Это объясняло, каким образом Гарольд Годвинсон сумел так быстро добраться сюда и застать нас врасплох. По меньшей мере треть его сил составляла конница, а остальных, очевидно, он набрал здесь, в округе.
В глаза мне бросился неяркий желтый блеск – рукояти мечей. Присмотревшись, я понял, что всадники, стоящие рядами вблизи стягов – это королевские хускарлы, ближняя дружина Годвинсона, лучшие воины в Англии. Со времен Кнута они носили мечи с позолоченными рукоятками. Многие вооружены копьями, а другие – секирами на длинных древках, притороченными к седлам. Интересно, будут ли они сражаться верхом или в пешем строю.
– Харальд, король Норвегии, желает говорить с вашим предводителем, – крикнул я, приблизившись к людям, стоящим вкруг стягов, настолько близко, чтобы они могли отчетливо меня слышать. Это были английские дворяне, все в дорогих кольчужных рубахах и шлемах, украшенных знаками различия. Лошади под ними были статные, крепкие, не такие крупные, как норманнские боевые кони, но значительно превосходившие коренастых норвежских лошадей Харальда.
Я остановил своего маленького вьючного пони и стал ждать на безопасном расстоянии. Они посовещалась друг с другом, а потом с полдюжины рысью выехали вперед. И среди них – высокий, с густыми усами человек на особенно красивом гнедом жеребце. Было в его осанке, в том, как он держался в седле нечто такое, что сказало мне сразу же, что это сам Гарольд, Годвинсон, король Англии, хотя он и старался держаться среди своих спутников так, будто был одним из них.
– Скажи королю Харальду, что нам в сущности нечего обсуждать. Но король Англии готов выслушать его. Он может говорить с посланником короля.
Я был совершенно уверен, что выкрикнул это сам Годвинсон. Старая уловка – вождь выдает себя за своего глашатая. Харальд сам нередко пользовался ею.
Я повернулся в седле и махнул рукой Харальду и его свите, чтобы они подъехали.
Всадники – с обеих сторон число их было равно – встретились на середине дороги между двумя войсками. Остановились, стараясь не приближаться на расстояние длины меча друг к друга, и глядя на них, я подумал, сколь они схожи. Все с бородами и усами, с волосами светлыми или светло-каштановыми, и все высокомерно и одновременно настороженно поглядывают друг на друга, сойдясь почти вплотную. Различаются лишь оружием. У тех из людей Харальда, которые благоразумно взяли с собой доспехи, щиты были круглые, ярко расписанные воинскими знаками, тогда как у некоторых из английских всадников – длинные, узкие и заостренные книзу. Я видел точно такие у людей герцога Вильгельма и знал, что в седле они дают преимущество, ибо защищают ноги всадника ниже колена, а также уязвимые бока его лошади. Об этом я тоже должен буду сказать Харальду.
Разговор между правителями был краток. Всадник, притворявшийся королевским глашатаем – я уже не сомневался, что это сам английский король, – требовал сообщить ему, с какой целью норвежское войско ступило на землю Англии. Стюркар, королевский воевода, отвечал за норвежцев.
– Король Харальд пришел требовать трон Англии, принадлежащий ему по праву. Его союзник и спутник, вот этот Тости, пришел требовать то, что также принадлежит ему по праву – графство Нортумбрию, несправедливо у него отобранное.
– Тости и его люди могут остаться, коль будут держаться мирно, – последовал ответ. – Король Англии дает слово, что Тости вернут права на графство. Вдобавок король дарует ему одну треть королевства.
Теперь я окончательно уверился, что это говорит сам Годвинсон, ибо говоривший даже не пытался посоветоваться со своими спутниками. Мне также пришло в голову, что само притворство – не более чем комедия. Тости должен был узнать своего сводного брата, английского короля, но делал вид, что не узнает. Вся эта встреча была обманом.
Заговорил Тости.
– Коль скоро я приму это предложение, какие земли ты отдашь Харальду Сигурдссону, королю Норвегии?
Безжалостный ответ был как удар кулаком в зубы.
– Он получит семь футов английской земли. Хватит, чтобы похоронить. Или больше, если он длиннее других людей.
Две группы всадников замерли в седлах. Их лошади, почуяв напряженность, заволновались. Один из английских всадников хлестнул поводьями по шее лошади, чтобы та стояла смирно.
К чести Тости, он смягчил обстановку, предотвратив открытое насилие.
– Скажи королю Англии, – крикнул он, все еще притворяясь, что не узнает своего сводного брата, – что никто никогда не сможет сказать, будто Тости, настоящий ярл Нортумбрии, привел короля Харальда из-за моря, чтобы предать его!
Потом он повернул своего коня и поехал вниз по холму. Переговоры закончились.
Пустив пони трусцой, я поспешил за своими и подъехал к Харальду сзади как раз вовремя, чтобы услышать, как тот спросил у Тости:
– Кто это говорил от имени Англичанина? У него хорошо подвешен язык.
– Это был Годвинсон, – ответил Тости.
Харальд был явно ошеломлен этим ответом. Он не собирался хвалить своего соперника.
– Вид у него ничего себе, – признал он, но потом выпрямился в полный рост, так что, сидя в седле, казался особенно высоким, и добавил: – Только ростом не удался.
Я подумал, что на пороге сражения тщеславие Харальда очень опасно. Вместе с его верой в себя оно может привести нас к гибели. Непохоже, что он, смирив свою гордость, благоразумно прикажет отступить к кораблям. В его глазах это слишком походило бы на жалкое бегство.
Мы спустились с холма и присоединились к норвежскому войску, и Стюркар приказал нашим перейти через мост и занять оборону на дальнем склоне. Хорошо хоть, наш воевода не закрывал глаза на опасность. Останься мы там, где были, англичане навалились бы на нас сверху. Тем не менее уходили мы второпях, люди собирали свое оружие, беспорядочной толпой спешили к узком мосту, толпой пробирались по расшатанным тесинам настила и, только поднявшись на дальний склон, начали строиться.
Увидев, что противник показал спину, англичане воспользовались возможностью попытаться превратить отход норвежцев в бегство. Отряд их конницы галопом спустился с холма и обрушился на отставших. Это было не обдуманное наступление, но, скорее, произвольный наскок, чтобы воспользоваться удобным моментом. Я уже прошел по мосту с Харальдом и его свитой и, оглянувшись назад, увидел на том берегу беспорядочные стычки. По одному или ватагой, норвежские воины отбивались и уворачивались от пик и мечей английских всадников. Время от времени слышался клич, призывающий к бою, или негодующие возгласы, когда наши поворачивались и пытались сразиться со своими конными противниками. Я видел, что англичане с удовольствием воспользовались преимуществом, ибо застали норвежцев совершенно врасплох.
Я следил за беспорядочным сражением, как вдруг мое внимание привлекло необычайное зрелище. Сквозь суматоху битвы медленно пробиралась обычная крестьянская повозка, словно вокруг не происходило ничего особенного. Такую повозку можно найти на любом скромном хуторе – простой деревянный короб на двух грубых колесах, влекомый одной лошадью. На повозке лежало несколько мешков с мукой, какие-то бочки, и – диво дивное – несколько кур, висящих в ряд вниз головой, со связанными крыльями и лапами. Надо полагать, возчик был из тех, кто нанялся подвозить припасы норвежскому войску – части дани от жителей Йорка, и нечаянно попал в самое пекло схватки. Сам он оцепенел от неожиданности и со страху не смел шевельнуться, а его кляча, глухая и полуслепая, шла как ни в чем не бывало. Вот повозка подъехала к мосту, и старая лошадь остановилась в замешательстве перед толчеей, преградившей ей дорогу.
Остатки норвежцев – те, кто не был сражен англичанами – добрались до моста. Среди общего переполоха они построились и держали строй, обратись лицом к врагу, и отступали шаг за шагом. Когда они проходили мимо застывшей повозки, один из них стащил возчика с сиденья и отшвырнул беднягу прочь. Еще мгновение – и лошадь исчезла. Сбитое с толку животное, оборвав постромки, умчалось прочь. Дюжина рук подхватила повозку, ее вкатили на середину моста и там повалили, чтобы она превратилась в преграду для наступающих англичан. И вот уже последние норвежцы бегут вверх по склону к остальному войску Харальда.
Перевернутая повозка не совсем перегородила мост: оставался прогал между нею и краем моста шириной в сажень, но этого хватало, чтобы пройти человеку. И в этом прогале лицом к врагу остался стоять одинокий норвежский воин. В одной руке он сжимал секиру, в другой – тяжелый меч. Кто это был, я так и не узнал, но он не мог не понимать, что его ждет смерть. Он же дал ясно понять, что в одиночку сможет прикрывать этот зазор, пока его товарищи не образуют боевой строй. Он вызывал англичан выйти и биться с ним. Меня посетила печальная мысль – не похож ли сей воин на меня, одинокого мечтателя, бросающего вызов неизбежному.
Англичане стояли в нерешительности. Потом один из всадников выехал на мост, выставив копье. Однако лошадь, едва ступив на шаткий настил, испугалась и заартачилась. Конник в гневе натянул поводья, повернул ее и вернулся на берег. Второй всадник попытался ступить на мост, но и его лошадь заупрямилась. Тогда вызов норвежца принял пехотинец. Судя по длине его кольчужной рубахи, этот англичанин был из дружины Гарольда, королевский хускарл. Он уверенным шагом с мечом в руке двинулся вперед, не потрудившись даже поднять свой щит. Это была гибельная ошибка. Он еще не приблизился к норвежцу на расстояние вытянутой руки, как тот метнул секиру. Оружие пролетело в прогал, угодило хускарлу в лицо, свалив его. С радостным гиканьем норвежец выскочил вперед, схватил свое оружие и тут же вернулся на свое место. И он ударил мечом о секиру, вызывая следующего выйти вперед и сразиться с ним.
Еще три раза хускарлы принимали вызов, и никому из них не удалось освободить проход. Норвежец был знатоком рукопашного боя. Одного он пронзил мечом, другому отрубил голову сильнейшим, наотмашь, ударом секиры, явившейся словно ниоткуда, третьему, подошедшему слишком близко, чтобы сразиться с ним, ловко подставил подножку, а потом столкнул с моста в реку. Каждая схватка сопровождалась стонами или приветственными криками войск, наблюдающих за этим зрелищем с двух берегов, и некоторое время казалось, что норвежский воин непобедим.
– Он не может держаться вечно, – пробормотал кто-то рядом со мной. – В конце концов англичане приведут лучников и застрелят его.
– Нет, – возразил второй голос. – Хускарлы хотят добиться победы сами. Они не позволят, чтобы какой-то обычный лучник взял это на себя. Посмотри вон туда, вверх по течению.
Я взглянул направо. По тихому течению реки двигалась маленькая лодка. Немногим больше корыта, челнок какого-то хуторянина, на котором он переправлялся через реку, чтобы не давать крюка до моста. В лодке сидел хускарл в доспехах, под его тяжестью лодчонка едва держалась на воде, и он подгребал руками, направляя лодку на середину реки, чтобы она прошла прямо под местом, занятым норвежцем.
– Смотри направо, берегись! – крикнул то-то, пытаясь предупредить норвежца. Но наш воин был слишком далеко, чтобы услышать, а кучка хускарлов на другом конце моста уже завела оглушительную песнь, ритмично ударяя в свои щиты, чтобы заглушить предостерегающие крики. Лодчонка приближалась к мосту, а два хускарла вышли из ряда и нарочито медленно двинулись к преграде. На этот раз они решили не рисковать. Оба несли длинные щиты, приседая за ними, чтобы защититься от броска секиры. Норвежцу ничего не оставалось, кроме как ждать, пока они подойдут на длину меча, и тогда он нанес удар, рубанув секирой и мечом, чтобы заставить их раскрыться. Но двое хускарлов оставались под защитой своих щитов, пригнув колени и отражая удары, лишь время от времени отвечали выпадами мечей.
Беспомощно мы наблюдали, зная, что сейчас произойдет. Норвежец отличался необычайной стойкостью. Он продолжал осыпать двух хускарлов градом ударов до того мгновения, пока его противники не решили, что человек в лодке уже находится прямо под мостом. Тогда они распрямились и бросились вперед. Норвежец отступил на шаг, заняв самое узкое место между повозкой и краем моста, и стоя там, обменивался ударами с нападающими. Однако именно туда они и хотел его загнать. Норвежец сосредоточился на защите от прямых ударов хускарлов и не мог видеть, что сидевший в лодке схватился за столб, опору ветхого моста, и остановил лодчонку. Потом встал, держась за столб одной рукой, и, стоймя поставив свое копье, просунул его в щель между тесинами настила. Держа копье таким образом, он ждал, а его товарищи постепенно теснили норвежского воина своими копьями, и тогда стальной наконечник вонзился норвежцу прямо в промежность, не защищенную длинной кольчужной рубахой. Этот неожиданный удар поразил норвежца. Он согнулся, держась за свой пах, и один из противников воспользовался возможностью, подался вперед и рубанул мечом по прорехе ниже шлема, убив своего врага одним ударом по затылку. Бой кончился, и когда тело норвежца упало, подняв брызги, в реку, отряд хускарлов уже был у перевернутой повозки, оттащил ее к краю моста и сбросил туда же, в воду.
И вот уже передовой отряд войска Гарольда, возглавляемый вереницей конных хускарлов, загремел по освобожденному мосту и двинулся на нас. Глядя, как уверенно они приближаются, я вспомнил слова Ульфа Оспакссона, произнесенные им, когда он пытался отговорить Харальда от вторжения в Англию. Он сказал тогда, что по слухам один английский хускарл стоит двух лучших норвежских воинов. Нам предстояло узнать, верно ли было предостережение покойного воеводы.
Глава 15
– Отступайте, государь, отступайте, – все еще умолял Харальда Стюркар. – Давайте отойдем в полном боевом порядке. Лучше займем оборону рядом с нашими кораблями, когда остальные наши люди присоединятся к нам.
– Нет! – резко возразил Харальд. – Мы будем стоять здесь. Пусть остальные идут сюда. Пошли гонцов, чтобы вызвать их. Они должны выйти сразу же, иначе не увидят нашу победу.
По лицу Стюркара было ясно, что он совершенно не согласен с решением Харальда, но не ему спорить с конунгом. Воевода подозвал к себе троих из наших немногих конников.
– Скачите к кораблям. Рассейтесь, чтобы хотя бы один из вас смог добраться, – приказал он. – Скажите Олаву, чтобы он прислал остальное войско, и пусть там не мешкают, иначе будет поздно. Они должны быть здесь до наступления сумерек.
Воевода посмотрел на небо. Солнце, перевалив через полдень, все еще ярко сияло на ясном синем небе. Я заметил, что губы воеводы шевелятся. Какому богу он молится? У него не было безоговорочной уверенности Харальда в том, что наша плохо подготовленная армия выдержит натиск англичан, и глядя, как три всадника, пустив лошадей галопом, скачут вспять по той дороге, по которой пришли мы, я быстро подсчитал, сколько конников у нас осталось. Меньше полутора десятков.
Харальд же, напротив, держался с самодовольством и самоуверенностью, словно преимущество было на его, а не на стороне английского короля. В плаще из синей парчи с богатым узором, со спутанными светлыми волосами, как обычно, повязанными лентой из красного шелка, чтобы не падали ему на глаза, он выглядел величественно. Кроме того, восседал он на лоснящемся черном жеребце с белой звездочкой во лбу – это был трофей, взятый три дня тому назад, и единственный породистый конь в нашем войске. Только не было на короле Эммы, прославленной кольчужной рубахи до самых колен, о которой говорили, будто никаким оружием невозможно ее пробить. Эмма, как и множество других наших доспехов, осталась там, на стоянке кораблей.
– Ставь стену щитов! – рявкнул Стюркар, и этот крик был подхвачен и прошел среди старых воинов нашей рати. Они начали кое-как составлять строй, плечо к плечу, так, чтобы края круглых, обшитых кожей щитов находили друг на друга. – Растянуть ряд!
Воевода выехал перед войском и повернулся к нему лицом. Он сидел на маленьком крепком норвежском пони и жестами показывал, что стена щитов должна быть как можно шире.
Вдруг раздался голос Харальда:
– Стойте! – Он тоже выехал вперед и, обратившись к своим воинам, крикнул: – В честь этой битвы я сочинил стихи.
А потом, к моему недоумению, но и к гордости, он произнес:
Харальд еще не закончил. Но конь под ним заволновался, забил копытами, завертелся, и только совладав с ним, Харальд вновь обратился к рати:
– Нет, это жалкие строфы для столь важного случая! Вот эти будут получше. Помните о них, когда будете драться! – и он возгласил:
Слушая эти печальные звуки, все воинство разом будто затаило дыхание. И со стороны англичан не долетало ни звука. Они, должно быть, тоже внимали. И тут, вторгшись в мелодию, раздался еще один звук, столь же неожиданный. В этот жаркий, душный день пропел одинокий петух. Должно быть, эта тварь сбежала с перевернутой на мосту повозки и теперь по какой-то неясной причине решила издать свой пронзительный крик, идущий в разлад с заунывными звуками арфы.
И снова Стюркар прокричал громовым голосом:
– Растянуть строй, растянуть строй! Крылья назад, стать кругом!
Медленно стена щитов изгибалась, первые ряды пятились, глядя через плечо, чтобы не споткнуться, пока весь наш строй не перестроился в кольцо. В первом и втором рядах стояли те, на ком были какие-то доспехи, и все наши старые воины. Позади них, внутри круга, стояли лучники и сотни пеших, по существу беззащитных, без доспехов, у иных же не имелось даже шлемов – только мечи и кинжалы, только рубахи и порты, и больше ничего. Когда дело дойдет до сечи, им нечем будет прикрыться.
Харальд и Стюркар проехали по окружности, проверяя стену щитов.
– Вы будете драться с конницей! – крикнул Стюркар. – Так что помните, передний ряд направляет рожны копий на всадников. Второй ряд упирает древки в землю и целит ниже, в самих лошадей. Самое главное – держите ряд. Не давайте англичанам прорвать его. Коль это случится, оставьте тех, кто прорвется, на конунга и наших конников. Мы внутри кольца, за вашими спинами, будем готовы закрыть любую брешь, если понадобится.
Харальд с воеводой объехали всю щитовую стену, а когда они свернули и начали въезжать внутрь, чтобы занять свои места, вороной жеребец Харальда угодил ногой в яму и споткнулся. Харальд потерял равновесие. Он вцепился в гриву лошади, чтобы удержаться, но слишком поздно. Он перелетел через плечо жеребца и упал на землю, а испуганная лошадь отпрянула. Харальд удержал поводья и потянул жеребца к себе, но вред уже был нанесен. Видевшие падение воины испустили вздох – это был дурной знак. Однако Харальд встал, стряхнул с себя пыль и рассмеялся.
– Не беда! – крикнул он. – Падение означает, что судьба уже в пути, – и въехал в кольцо щитов.
Но многие в его войске были смущены и напуганы.
На своем скромном вьючном пони я оказался вместе с конниками в середине оборонительного круга. Я огляделся, ища, у кого бы одолжить оружие. Но все были заняты, следя за врагом. Харальд, Тости, Стюркар и два отряда по два десятка конников в каждом – вот и все, что у нас было, чтобы заткнуть бреши в стене щитов; остальная наша рать была пешей. Напротив, первая волна английского войска, надвигавшаяся на нас, состояла целиком из конницы хускарлов, вооруженных длинными копьями и пиками.
– Нет! – резко возразил Харальд. – Мы будем стоять здесь. Пусть остальные идут сюда. Пошли гонцов, чтобы вызвать их. Они должны выйти сразу же, иначе не увидят нашу победу.
По лицу Стюркара было ясно, что он совершенно не согласен с решением Харальда, но не ему спорить с конунгом. Воевода подозвал к себе троих из наших немногих конников.
– Скачите к кораблям. Рассейтесь, чтобы хотя бы один из вас смог добраться, – приказал он. – Скажите Олаву, чтобы он прислал остальное войско, и пусть там не мешкают, иначе будет поздно. Они должны быть здесь до наступления сумерек.
Воевода посмотрел на небо. Солнце, перевалив через полдень, все еще ярко сияло на ясном синем небе. Я заметил, что губы воеводы шевелятся. Какому богу он молится? У него не было безоговорочной уверенности Харальда в том, что наша плохо подготовленная армия выдержит натиск англичан, и глядя, как три всадника, пустив лошадей галопом, скачут вспять по той дороге, по которой пришли мы, я быстро подсчитал, сколько конников у нас осталось. Меньше полутора десятков.
Харальд же, напротив, держался с самодовольством и самоуверенностью, словно преимущество было на его, а не на стороне английского короля. В плаще из синей парчи с богатым узором, со спутанными светлыми волосами, как обычно, повязанными лентой из красного шелка, чтобы не падали ему на глаза, он выглядел величественно. Кроме того, восседал он на лоснящемся черном жеребце с белой звездочкой во лбу – это был трофей, взятый три дня тому назад, и единственный породистый конь в нашем войске. Только не было на короле Эммы, прославленной кольчужной рубахи до самых колен, о которой говорили, будто никаким оружием невозможно ее пробить. Эмма, как и множество других наших доспехов, осталась там, на стоянке кораблей.
– Ставь стену щитов! – рявкнул Стюркар, и этот крик был подхвачен и прошел среди старых воинов нашей рати. Они начали кое-как составлять строй, плечо к плечу, так, чтобы края круглых, обшитых кожей щитов находили друг на друга. – Растянуть ряд!
Воевода выехал перед войском и повернулся к нему лицом. Он сидел на маленьком крепком норвежском пони и жестами показывал, что стена щитов должна быть как можно шире.
Вдруг раздался голос Харальда:
– Стойте! – Он тоже выехал вперед и, обратившись к своим воинам, крикнул: – В честь этой битвы я сочинил стихи.
А потом, к моему недоумению, но и к гордости, он произнес:
У меня перехватило дыхание. На протяжении жизни целого поколения ни один предводитель из северных стран не был настолько сведущ в старой традиции, чтобы сочинить победную песнь перед битвой. Харальд отдал дань обычаю, уже почти несуществующему. Это говорило о его глубоком стремлении вернуть славу северных правителей, и я любил его за это, несмотря на все его тщеславие и высокомерие. Но восхищаясь им и не отрекаясь от присяги, данной ему, в глубине души я понимал, что это всего лишь лицедейство. Харальд старался ободрить воинов, но все станет на свои места, когда полетят стрелы и обе рати сойдутся в бою.
Встречу сече,
Встречь синей стали,
Выйдем смело.
Все мы в доспехах.
Блестят шеломы,
А я оставил
Шелом на струге
С кольчугой вместе.
Харальд еще не закончил. Но конь под ним заволновался, забил копытами, завертелся, и только совладав с ним, Харальд вновь обратился к рати:
– Нет, это жалкие строфы для столь важного случая! Вот эти будут получше. Помните о них, когда будете драться! – и он возгласил:
После этих слов наступило странное молчание. Кое-кто из наших, по крайней мере те, кто постарше, уловили мрачный смысл слов Харальда. Они тихо возроптали. Многие, думаю, стояли не так близко, чтобы расслышать, а еще больше было таких, кому не хватало знаний, чтобы понять значение стиха. Харальд предупреждал, что мы, возможно, идем в последнюю битву. Все задумались, и среди этого мрачного затишья послышался жуткий звук. Где-то в наших рядах зазвучала арфа. Кто принес этот инструмент, неизвестно. Наверное, это была одна из тех маленьких легких арф, столь любимых северными англичанами, и арфист нашел ее на поле предыдущей битвы и взял с собой вместо оружия. Как бы там ни было, первые чистые звуки повисли в воздухе скорбным плачем. Казалось, арфист вносит свой горестный вклад в предстоящий нам разгром.
Голов мы не склоним
В лоне бури копий,
Стоя за щитами -
Так велели боги.
В сечу понесу я
Голову высоко,
Пусть мечи грозятся
Чашу с плеч снести мне.
Слушая эти печальные звуки, все воинство разом будто затаило дыхание. И со стороны англичан не долетало ни звука. Они, должно быть, тоже внимали. И тут, вторгшись в мелодию, раздался еще один звук, столь же неожиданный. В этот жаркий, душный день пропел одинокий петух. Должно быть, эта тварь сбежала с перевернутой на мосту повозки и теперь по какой-то неясной причине решила издать свой пронзительный крик, идущий в разлад с заунывными звуками арфы.
И снова Стюркар прокричал громовым голосом:
– Растянуть строй, растянуть строй! Крылья назад, стать кругом!
Медленно стена щитов изгибалась, первые ряды пятились, глядя через плечо, чтобы не споткнуться, пока весь наш строй не перестроился в кольцо. В первом и втором рядах стояли те, на ком были какие-то доспехи, и все наши старые воины. Позади них, внутри круга, стояли лучники и сотни пеших, по существу беззащитных, без доспехов, у иных же не имелось даже шлемов – только мечи и кинжалы, только рубахи и порты, и больше ничего. Когда дело дойдет до сечи, им нечем будет прикрыться.
Харальд и Стюркар проехали по окружности, проверяя стену щитов.
– Вы будете драться с конницей! – крикнул Стюркар. – Так что помните, передний ряд направляет рожны копий на всадников. Второй ряд упирает древки в землю и целит ниже, в самих лошадей. Самое главное – держите ряд. Не давайте англичанам прорвать его. Коль это случится, оставьте тех, кто прорвется, на конунга и наших конников. Мы внутри кольца, за вашими спинами, будем готовы закрыть любую брешь, если понадобится.
Харальд с воеводой объехали всю щитовую стену, а когда они свернули и начали въезжать внутрь, чтобы занять свои места, вороной жеребец Харальда угодил ногой в яму и споткнулся. Харальд потерял равновесие. Он вцепился в гриву лошади, чтобы удержаться, но слишком поздно. Он перелетел через плечо жеребца и упал на землю, а испуганная лошадь отпрянула. Харальд удержал поводья и потянул жеребца к себе, но вред уже был нанесен. Видевшие падение воины испустили вздох – это был дурной знак. Однако Харальд встал, стряхнул с себя пыль и рассмеялся.
– Не беда! – крикнул он. – Падение означает, что судьба уже в пути, – и въехал в кольцо щитов.
Но многие в его войске были смущены и напуганы.
На своем скромном вьючном пони я оказался вместе с конниками в середине оборонительного круга. Я огляделся, ища, у кого бы одолжить оружие. Но все были заняты, следя за врагом. Харальд, Тости, Стюркар и два отряда по два десятка конников в каждом – вот и все, что у нас было, чтобы заткнуть бреши в стене щитов; остальная наша рать была пешей. Напротив, первая волна английского войска, надвигавшаяся на нас, состояла целиком из конницы хускарлов, вооруженных длинными копьями и пиками.