Страница:
– Не говори мне о чудесах здешней религии, – сказал я. – За последние дни я достаточно разочаровался.
– Послушай, Торгильс. Такая возможность больше не повторится. Конечно, ты должен пойти со мной в храм. Мое посещение назначено на завтра.
Когда последние отзвуки сарацинской молитвы замерли вдали, слуга позвал нас, и, должен признаться, я был взволнован, когда мы с Тирдатом, одетые в сарацинские одежды, пустились в путь. Впереди в лучах утреннего солнца сверкал огромный храм, и казалось, что он плывет над крышами города. У наружных ворот священного места слуга попросил нас переобуться, снабдив шлепанцами, а потом провел по широкому помосту, вымощенному гранитными плитами, туда, где уже ждал нас знакомец Тирдата. Тирдат представил меня как своего помощника-зодчего, а потом, прежде чем наш хозяин успел заговорить, архитектор схватил меня за руку и выпалил:
– Башня ветров!
К моему удивлению, он смотрел не на великолепное здание, возвышающееся перед нами, но на гораздо меньшую постройку, стоящую сбоку.
– Это храм Цепи, – пояснил наш хозяин, коего звали, как я понял, Назир. – Это модель главного здания, построенная первыми зодчими. Они возвели ее для того, чтобы калиф Абд-аль-Малик, повелевший воздвигнуть храм, мог оценить его вид до начала строительства. А сейчас мы используем его как сокровищницу.
Но Тирдат его не слышал – он спешил к этому меньшему зданию.
– Торгильс, ведь это же восьмигранное основание, на котором стоит храм, – крикнул он через плечо, – точно такое же, как было когда-то в древних Афинах! Вот для чего дед заставлял меня изучать классические сооружения – дабы постигнуть их мастерство. Так же поступили, должно быть, и те, кто строил этот храм. Как жаль, что мой дед не может этого видеть.
Тирдат взволнованно обошел вокруг маленького здания.
– Вы не будете возражать, если я сделаю кое-какие приблизительные измерения? – спросил он у Назира.
Сарацин немного поколебался, а потом ответил:
– Полагаю, никакого вреда от этого не будет. Внутри Куббат-ас-Сахр – в самом храме – это не было бы дозволено. Туда вы можете только заглянуть.
Тирдат обошел вкруг храма Цепи, считая шаги. Потом по числу плит мощения подсчитал его поперечник.
– Блестяще, – восхищенно выдохнул он, отойдя подальше, чтобы оценить высоту строения. – Вот это геометрия, Торгильс! Высота восьмигранного основания равна его ширине, и высота храма – точно такая же. Результат: превосходные пропорции и гармония. Тот, кто замыслил это здание, был гений.
– Их было двое, – заметил Назир. – Здешний горожанин по имени Йазид ибн-Саллам и великий ученый по имени Абдул ибн-Хайях.
Тирдат присел на корточки и начал рисовать пальцем на покрытой пылью плите.
– Жаль, я не принес воск и стило, – сказал он. – Но, думаю, я знаю, что мы увидим внутри главного здания.
Назир посмотрел на армянина так, словно тот повредился в уме.
– Мы не будет там задерживаться. Вам дозволено только заглянуть внутрь, – предупредил он, отводя нас к Золотому храму.
Мне храм показался торжеством ювелирного искусства, диадемой. Ряды сверкающих мозаик покрывали наружные стороны восьмиугольника, а купол над ним блестел, как чистое золото.
– Как вам удается содержать купол в такой чистоте? – спросил я.
– Зимой, когда идет снег или дождь, мы покрываем его звериными шкурами и войлоком, – ответил Назир. – Калиф не намеревался золотить купол, но работа подвигалась так успешно и так быстро – на все строительство ушло всего четыре года, – что из денег, выданных зодчим, осталось сто тысяч золотых динаров. Тогда было решено расплавить эти монеты и использовать их, дабы покрыть храм золотыми листами.
Мы подошли к входу в здание, и он поднял руку, давая понять, что дальше нам путь закрыт, однако мы стояли так близко, что смогли заглянуть внутрь. В середине, прямо под куполом, был участок голого камня цвета меда, с которого, как объяснил Назир, их пророк вознесся на Седьмое небо. Эта Святая Святых располагалась в кольце мраморных колонн, державших огромный свод, уходящий ввысь. Глядя вверх, в чашу купола, я ахнул от изумления. Изнутри он был покрыт золотой мозаикой, а из самой середины свисал на цепи огромный светоч. Свет сотен и сотен светильников отражался и отсвечивал от золотой поверхности.
– Теперь вдохните поглубже, – посоветовал нам Назир. Воздух был тяжел от запаха шафрана, амбры и розового масла. – Вот этим-то я и занимаюсь, – гордо сообщил наш проводник. – Я надзираю за изготовлением этих ароматов, а служители рассеивают их по священному камню и возжигают в курильницах. Но нам пора идти.
– Двойные квадраты, – задумчиво проговорил Тирдат, когда мы возвращались на постоялый двор. – Так я и думал. Именно это я пытался вычислить, вычертив на пыли. Внутренняя часть здания основана на двух наборах сочлененных квадратов. Внутренние квадраты определяют объем самого храма, наружные обеспечивают размеры восьмиугольника. Главное, теперь я знаю, какие размеры и очертания купола я предложу для новой базилики на Голгофе. Я возьму за модель то, что видел сегодня, поставлю двенадцать колонн по числу апостолов. Теперь у меня есть все необходимое для разработки планов воссоздания гробницы и окружающих ее строений. Нам пора возвращаться в Константинополь.
Харальд и варяги, когда я сообщил им эту новость, были очень довольны.
– А что, купол великого храма и вправду из чистого золота? – спросил Халльдор.
– Сто тысяч динаров переплавили в золотые листы, – ответил я.
– Кто же смог потратить такие огромные деньги? – удивился он.
– Сарацинские правители готовы отдать любые деньги за то, что для них дороже всего, – сказал я небрежно, еще не зная, что это мое замечание поможет Харальду достичь цели всей его жизни – норвежского престола.
Глава 5
– Послушай, Торгильс. Такая возможность больше не повторится. Конечно, ты должен пойти со мной в храм. Мое посещение назначено на завтра.
Когда последние отзвуки сарацинской молитвы замерли вдали, слуга позвал нас, и, должен признаться, я был взволнован, когда мы с Тирдатом, одетые в сарацинские одежды, пустились в путь. Впереди в лучах утреннего солнца сверкал огромный храм, и казалось, что он плывет над крышами города. У наружных ворот священного места слуга попросил нас переобуться, снабдив шлепанцами, а потом провел по широкому помосту, вымощенному гранитными плитами, туда, где уже ждал нас знакомец Тирдата. Тирдат представил меня как своего помощника-зодчего, а потом, прежде чем наш хозяин успел заговорить, архитектор схватил меня за руку и выпалил:
– Башня ветров!
К моему удивлению, он смотрел не на великолепное здание, возвышающееся перед нами, но на гораздо меньшую постройку, стоящую сбоку.
– Это храм Цепи, – пояснил наш хозяин, коего звали, как я понял, Назир. – Это модель главного здания, построенная первыми зодчими. Они возвели ее для того, чтобы калиф Абд-аль-Малик, повелевший воздвигнуть храм, мог оценить его вид до начала строительства. А сейчас мы используем его как сокровищницу.
Но Тирдат его не слышал – он спешил к этому меньшему зданию.
– Торгильс, ведь это же восьмигранное основание, на котором стоит храм, – крикнул он через плечо, – точно такое же, как было когда-то в древних Афинах! Вот для чего дед заставлял меня изучать классические сооружения – дабы постигнуть их мастерство. Так же поступили, должно быть, и те, кто строил этот храм. Как жаль, что мой дед не может этого видеть.
Тирдат взволнованно обошел вокруг маленького здания.
– Вы не будете возражать, если я сделаю кое-какие приблизительные измерения? – спросил он у Назира.
Сарацин немного поколебался, а потом ответил:
– Полагаю, никакого вреда от этого не будет. Внутри Куббат-ас-Сахр – в самом храме – это не было бы дозволено. Туда вы можете только заглянуть.
Тирдат обошел вкруг храма Цепи, считая шаги. Потом по числу плит мощения подсчитал его поперечник.
– Блестяще, – восхищенно выдохнул он, отойдя подальше, чтобы оценить высоту строения. – Вот это геометрия, Торгильс! Высота восьмигранного основания равна его ширине, и высота храма – точно такая же. Результат: превосходные пропорции и гармония. Тот, кто замыслил это здание, был гений.
– Их было двое, – заметил Назир. – Здешний горожанин по имени Йазид ибн-Саллам и великий ученый по имени Абдул ибн-Хайях.
Тирдат присел на корточки и начал рисовать пальцем на покрытой пылью плите.
– Жаль, я не принес воск и стило, – сказал он. – Но, думаю, я знаю, что мы увидим внутри главного здания.
Назир посмотрел на армянина так, словно тот повредился в уме.
– Мы не будет там задерживаться. Вам дозволено только заглянуть внутрь, – предупредил он, отводя нас к Золотому храму.
Мне храм показался торжеством ювелирного искусства, диадемой. Ряды сверкающих мозаик покрывали наружные стороны восьмиугольника, а купол над ним блестел, как чистое золото.
– Как вам удается содержать купол в такой чистоте? – спросил я.
– Зимой, когда идет снег или дождь, мы покрываем его звериными шкурами и войлоком, – ответил Назир. – Калиф не намеревался золотить купол, но работа подвигалась так успешно и так быстро – на все строительство ушло всего четыре года, – что из денег, выданных зодчим, осталось сто тысяч золотых динаров. Тогда было решено расплавить эти монеты и использовать их, дабы покрыть храм золотыми листами.
Мы подошли к входу в здание, и он поднял руку, давая понять, что дальше нам путь закрыт, однако мы стояли так близко, что смогли заглянуть внутрь. В середине, прямо под куполом, был участок голого камня цвета меда, с которого, как объяснил Назир, их пророк вознесся на Седьмое небо. Эта Святая Святых располагалась в кольце мраморных колонн, державших огромный свод, уходящий ввысь. Глядя вверх, в чашу купола, я ахнул от изумления. Изнутри он был покрыт золотой мозаикой, а из самой середины свисал на цепи огромный светоч. Свет сотен и сотен светильников отражался и отсвечивал от золотой поверхности.
– Теперь вдохните поглубже, – посоветовал нам Назир. Воздух был тяжел от запаха шафрана, амбры и розового масла. – Вот этим-то я и занимаюсь, – гордо сообщил наш проводник. – Я надзираю за изготовлением этих ароматов, а служители рассеивают их по священному камню и возжигают в курильницах. Но нам пора идти.
– Двойные квадраты, – задумчиво проговорил Тирдат, когда мы возвращались на постоялый двор. – Так я и думал. Именно это я пытался вычислить, вычертив на пыли. Внутренняя часть здания основана на двух наборах сочлененных квадратов. Внутренние квадраты определяют объем самого храма, наружные обеспечивают размеры восьмиугольника. Главное, теперь я знаю, какие размеры и очертания купола я предложу для новой базилики на Голгофе. Я возьму за модель то, что видел сегодня, поставлю двенадцать колонн по числу апостолов. Теперь у меня есть все необходимое для разработки планов воссоздания гробницы и окружающих ее строений. Нам пора возвращаться в Константинополь.
Харальд и варяги, когда я сообщил им эту новость, были очень довольны.
– А что, купол великого храма и вправду из чистого золота? – спросил Халльдор.
– Сто тысяч динаров переплавили в золотые листы, – ответил я.
– Кто же смог потратить такие огромные деньги? – удивился он.
– Сарацинские правители готовы отдать любые деньги за то, что для них дороже всего, – сказал я небрежно, еще не зная, что это мое замечание поможет Харальду достичь цели всей его жизни – норвежского престола.
Глава 5
Дромон бросил якорь в гавани Букефалон. Обратное плавание оказалось куда менее приятным. Нам мешали встречные ветры, и возвращение в Константинополь заняло гораздо больше времени, чем ожидалось, так что, когда я простился с Тирдатом и отправился вместе с Харальдом, Халльдором и другими в казармы загородных варягов, в городе уже чувствовалась зима.
Мы вернулись вовремя, в самый разгар яростного спора между норвежцами из отряда Харальда и старшим начальником из военного ведомства, греком. Армия, тагмата, должна была вскоре отправиться воевать на запад, в Италию, и арсенал, имперская оружейная, работал на всю мощь, готовя оружие и припасы. Чиновники, ведавшие лошадьми и оружием, составили расписание, по которому войска получали то, что им было предписано. Пять же сотен варягов Харальда напрочь отказались оснащаться предписанным оружием, предпочитая сохранить собственные секиры и щиты. Харальд коротко сообщил греческому начальнику, что его люди – это особый отряд, набранный под его личным руководством, и он подчиняется только приказам из дворца или непосредственно предводителя армии, стратега. Грек сердито посмотрел на норвежца и бросил:
– Ладно. Очень скоро ты узнаешь, что новый стратег требует неукоснительного повиновения, особенно от варваров.
И удалился, кипя возмущением.
– Что это за шум вокруг нашего оружия? – спросил у меня Халльдор. – Почему оно кажется грекам неподходящим?
– Они страшно гордятся своей историей, – ответил я. – Они управляют империей уже семь сотен лет и потому полагают, что выработали наилучшее устройство для всего, будь то сбор налогов или война. Они любят все делать по правилам – по букве закона. Когда я состоял в дворцовой страже, у нас в начальниках ходили молодые греки, и головы у них были забитыми воинской наукой. Они постигали ее по учебникам, написанным полководцами в отставке. Там можно найти кучу полезных сведений – к примеру, как грузить вьючных мулов или вести разведку в тылу врага, – но все это они знали по книгам, а не на деле.
– Битва есть битва, – проворчал Халльдор. – Чтобы знать, как это делается, не нужно читать книги. Отрабатывай боевой строй или учись рубить левой рукой – вот это дело. А в конце концов победит лишь отвага и сила.
– Только не тогда, когда речь идет об имперской армии, – возразил я. – Они называют себя «ромеями», римлянами, потому что их военная наука восходит к цезарям, и они дрались на границах империи много столетий, нередко без особых надежд на победу. Они выиграли большинство своих войн благодаря превосходному искусству военачальников, или лучшему вооружению, или лучшему устройству, или… – и здесь я подумал о кознях орфанотропа, – или потому, что смогли подкупить военачальников противника или внести разброд во вражеский стан при помощи слухов и козней.
– Тоже мне умники, – пробормотал Халльдор. – Неудивительно, что им приходится нанимать чужеземцев, чтобы защищать империю. Они так заняты кознями, что это вошло у них в привычку, и они забывают, кто на самом деле их враги. В конце концов, они колют друг друга в спину и уже не доверяют своим же.
Харальд, слушавший наш разговор, ничего не сказал. Может быть, он уже и сам понял то, о чем говорил я, хотя спустя несколько лет мне пришлось вспомнить этот наш разговор с Халльдором и спросить себя, не я ли, уже в который раз, подтолкнул Харальда к выбору его судьбы. Ежели так, значит, я был нечаянным орудием, если не Одина, то норн, или – как сказал бы Тирдат – парок.
Оставив Харальда и его людей в казармах, я не стал терять времени даром и отправился к Пелагее, ибо соскучился по ней, пока был в Святой Земле. До сих пор мы были друзьями, а не любовниками, но я начинал чувствовать, что коль скоро наши отношения продолжатся, она может стать для меня чем-то большим, чем просто приятной собеседницей и мудрой советчицей. Я думал найти ее дома и был несколько обескуражен, обнаружив, что она уже не живет в своем старом жилище. Меня направили в роскошный дом, расположенный в более дорогой части города. А на мои поздравления с переездом и с богатой обстановкой ее нового жилища она, как обычно, ответила весьма по-деловому:
– Приходится думать о предстоящей войне. Просто удивительно, сколько можно заработать на сделках с армией. Это такое облегчение – не нужно гоняться за покупателями, не то что в лавке. Правительство всегда платит исправно, нужно только позолотить несколько рук в ведомстве.
– Однако армии еще рановато закупать хлеб, – заметил я. – Воинский хлеб, по себе знаю, черств и затхл, однако до начала похода осталось несколько месяцев. Все начнется лишь весной, а к тому времени войско будет в Италии и получит хлеб на месте.
– Я продаю не хлеб, – сказала Пелагея. – Я заключила договор на поставку неприкосновенного запаса продовольствия, того, что используется во время быстрых переходов. Ведомство нового стратега искало, с кем заключить подряд, и я нашла такого человека, поставляющего морской лук по приемлемой цене. А найти остальное было совсем нетрудно.
– Что за морской лук?
– Растение, похожее на огромную луковицу, иногда размером с человеческую голову. Его варят, моют в воде, сушат, а потом очень тонко нарезают. По договору к пяти частям лука должна быть добавлена одна часть кунжута, и одна часть макового семени – к пятнадцати частям лука, и все это давится и смешивается с медом. Опытному пекарю сделать это очень просто.
– А каково оно на вкус? – спросил я. Пелагея скривилась.
– Ужасная мерзость. Но ведь это снедь на крайний случай. Воинам выдают ежедневно по одной лепешке размером с две маслины. Утверждают, будто это сладко и сытно и не вызывает жажды. Как раз то, что нужно новому стратегу для его войск. Он вникает во все.
– Уже второй раз я слышу об этом новом стратеге, – заметил я. – Похоже, он на всех нагнал страху.
– Так и должно быть. Приехал он откуда-то с восточной границы, где был каким-то мелким градоначальником. Прославился тем, что истребил отряд разбойников-сарацин. В то время имперские войска совсем утратили боевой дух, и сарацины устроили набег на город. Потребовали сдаться. Тогда он притворился, что перепугался, и пообещал, что сдаст город на следующее утро без боя, и даже прислал сарацинам припасов, чтобы подтвердить свои добрые намерения. Однако, среди прочего, он умышленно послал слишком много вина, и сарацины перепились. В ту ночь защитники города ворвались в сарацинский лагерь и перебили всех до единого. Он предстал перед басилевсом с мешком и вывалил из него целую гору сарацинских носов и ушей. Император тут же повысил его до должности полководца. С тех пор он не проиграл ни единой битвы. Это блестящий тактик, и его войско пойдет за ним куда угодно.
– Он очень похож на Харальда, – сказал я. – И этот образцовый полководец возглавит поход в Италию?
– Только сухопутные силы, – ответила Пелагея. – Моя сестра – она ведь работает в женской части дворца – говорит, что морские силы возглавит зять Иоанна, Стефан. Это обычное дело. Дворец никому не доверяет настолько, чтобы поручить кому-то одному все дело, и никого не наделяет полной властью.
– А как зовут этого полководца?
– Георгиос Маниакес, – ответила она.
К моему удивлению, орфанотроп как будто забыл обо мне. Я ожидал вызова и думал, что придется докладывать о поведении Харальда в Святой Земле, однако такового не последовало, но поскольку мне продолжали выплачивать жалованье гвардейца – а я договорился, что получать и хранить деньги будет Пелагея, – я решил, что должен продолжать выполнять обязанности, возложенные на меня орфанотропом. Вне всяких сомнений, у него хватало более важных дел, ибо здоровье басилевса, несмотря на всю его лихорадочную благочестивую деятельность, не показывало признаков улучшения. Настоящая власть все больше и больше переходила в руки человека, которого все называли Иоанном Евнухом.
– Тебе следует быть настороже больше прежнего, когда он тебя призовет, – предупредила меня Пелагея. – Иоанн взвалил на себя слишком много и, чтобы расслабиться, устраивает оргии, пьянствует со своими друзьями, и ведут они себя по-скотски. А на следующее утро друзьям его приходится сожалеть о том, что они сделали и сказали. Орфанотроп вызывает их для объяснения всех вольных речей, какие они произносили ночью. Это еще один из его способов держать их в узде.
– А как относится к этому его брат, басилевс? – спросил я. – Я думал, он очень набожен.
– Набожен? Не то слово. Михаил не только послал Тирдата в Святую Землю, он осыпает золотом женские и мужские монастыри по всему Константинополю. Он тратит огромные суммы на храм Косьмы и Дамиана, что стоит в восточной части города. Там все перестраивают. Будут новые часовни, рядом – монастырь, полы из наилучшего мрамора, стены с фресками. Как-нибудь сходи посмотри. Басилевс надеется, что эти пожертвования принесут ему исцеление, потому как Косьма и Дамиан оба были врачами прежде, чем стали мучениками. Их звали Бессребрениками, они никогда не брали денег за лечение, в отличие от врачей в этом городе, а уж я-то их знаю. Но это еще не все. Басилевс содержит новый городской приют для нищих и задумал спасти души всех блудниц в столице. Он строит великолепный женский монастырь, и глашатаи ходят по улицам, объявляя, что когда здание будет готово, любая блудница, желающая стать монахиней, будет в него принята. Ясное дело, монастырь этот будет во имя святой Пелагеи.
Тагмата выступила в поход спустя неделю после того, как мы, приверженцы исконной веры в отряде Харальда, отпраздновали Йоль, а христиане – Рождество их бога. Я наблюдал за этим упорядоченным исходом войск, и, должен признаться, на меня произвел впечатление разумный его порядок. Первыми вышли из столицы отряды с тяжелым оружием, ибо двигались они медленнее прочих. Огненные машины, дальнобойные стрелометы и баллисты, имеющие очертания огромных самострелов, были разобраны, и повозки, груженные ими, со скрипом выехали из города через западные ворота. Отсюда они начали свой долгий сухопутный переход в Диррахий, где их погрузят на корабли и перевезут в Италию. Когда половина колонны растянулась по дороге, об этом сообщили по цепочке сигнальных постов, и полки легкой пехоты, пращников и лучников двинулись следом. Все делалось точно и последовательно. Отрядам лучников были приданы мастера-лучники, а пехоте – оружейники, дабы чинить или заменять оружие на походе. Отряд огнеметателей сопровождался конным отрядом для защиты повозок с боеприпасами – таинственными составами для этого секретного оружия. И разумеется, у каждого отряда имелась собственная полевая кухня, а где-то в середине колонны двигались военные лекари с ящиками хирургических инструментов и лекарств.
Тяжелая пехота и кавалерия в доспехах вышли последними. Сам басилевс присутствовал на церемонии их исхода. Это было блестящее зрелище. Четыре дворцовых полка вынесли свои боевые знамена из церкви святого Стефана и церкви Господа, где их освятили священники, затем строем двинулись по Триумфальной. Впереди шли тяжелые конники, и разноцветные флажки трепетали на концах их пик. Каждый воин поверх доспехов был в подбитом ватой кожухе из толстого войлока, а каждая лошадь защищена попоной из жесткой кожи и кольчугой на груди. Вид их устрашал. Замыкал же шествие мой бывший полк дворцовой гвардии, они шли пешим ходом, окружив басилевса на боевом коне. Им предстояло проследовать только до Золотых Ворот, где император простится со своими войсками, после чего дворцовая гвардия вернется с басилевсом во дворец и там продолжит выполнять свои обязанности.
Сам же Михаил имел вид нездоровый, лицо его посерело от усталости и странно распухло. Я вспомнил, как выглядел его предшественник, убиенный Роман, во время похорон, когда гвардия в последний раз сопровождала его по Триумфальной улице. Тогда вокруг царила почти полная тишина. Теперь же, когда имперская армия отправлялась в поход, звучала музыка. Единственный раз в своей жизни я слышал походный оркестр – барабаны, дудки и лиры – и в то же время задавался вопросом, не повторяется ли история на моих глазах, и не опаивают ли басилевса Михаила медленной отравой в ходе какой-то запутанной придворной каверзы.
Неделю спустя я отправился в Италию морем с Харальдом и его дружиной. Норвежцам Харальда было вновь назначено служить на море, может быть, в награду, каковую они заслужили в борьбе с пиратами, а может быть, и в наказание за их норвежскую строптивость и неподчинение воинским уставам. В итоге все последующие два года нас держали на вторых ролях в войне, целью которой было вернуть бывшую жемчужину империи – замечательный остров Сицилия.
Нашими врагами были сарацины из Северной Африки. Более века, с тех пор, как они разгромили греческую армию, сарацины правили островом. Они превратили Палермо в свою великолепную столицу и совершали с острова набеги на имперские провинции южной Италии, и, разумеется, их корабли угрожали морским путям империи. И вот басилевс решил изгнать сарацин и вернуть Сицилию под свою руку.
Вторжение началось через Мессинский пролив. Дружине Харальда назначено было прикрывать южное крыло тагматы, так что я стал очевидцем искусности имперского войска. Легкая кавалерия готовилась к делу несколько недель, и наступление прошло безупречно. Они прибыли на место высадки на специально выстроенных грузовых кораблях вскоре после рассвета. Впереди шли три дромона с лучниками – корабли эти с малой осадкой не страшились мелей и, плавая вдоль берега, стрельбой отгоняли сарацинскую конницу, пытавшуюся помешать высадке. Когда грузовое судно коснулось отмели, моряки спустили паруса, и всадники, уже в седле, зацокали по сходням. Они прошлепали по воде, построились и атаковали берег. Сарацины повернулись и бежали. В последующие десять дней корабли, большие и малые, грузовые и боевые, непрестанно сновали туда и обратно через пролив, перевозя войска и припасы, и очень скоро десятитысячная имперская тагмата уже стояла на сицилийской земле.
Сам Маниакес прибыл на четвертый день. И в этом он показал себя искусным военачальником – он полагал неуместным выказывать свою доблесть и лично возглавить передовые отряды. Со своими советниками он сошел на берег только тогда, когда главная ставка и шатер были вполне готовы принять его. Там-то на военном совете старших военачальников я и увидел его впервые.
Порою боги, я в этом уверен, шутят над нами шутки. Себе на забаву они ставят людей в положение, каковое, когда бы не они, показалось бы немыслимым. Тирдат говорил мне, что древние боги греков поступали так же и с удовольствием наблюдали, что же из этого выйдет. Встреча Харальда из Норвегии и Георгиоса Маниакеса была одним из таких совпадений, каковые обычно называют случайностью, но я-то уверен, что это боги озорничают. Иначе, спрашиваю я, как могли сойтись и оказаться рядом два человека столь схожих, при том, что каждый из них столь своеобычен и неповторим. Харальд, я уже говорил, был великаном, на пол головы выше своих товарищей, надменен, неукротим и хищен. Он вселял страх в тех, на кого гневался, и по природе своей был вожаком. Георгиос Маниакес был точно таким же. Тоже необычайно высокого роста, почти великан-людоед с мощным телом, мощным голосом и грозным взглядом, заставляющим людей дрожать. Он был столь же властен и господствовал над окружением. Когда в шатре имперской ставки эти два человека впервые сошлись лицом к лицу, казалось, что больше в ней нет никого. Они возвышались над всеми остальными. И каждый из них даже представить себе не мог, что встретит человека столь похожего на себя, хотя один был белокур, а другой темноволос. Сначала момент удивления, затем молчаливый обмен взглядами – оба оценивали друг друга. Все это видели. И стало ясно, что они заключили временное перемирие. Вот так же два крупных лося, встретившись в лесу, застывают на месте, глядя один на другого, а потом осторожно обходят друг друга, не бросая вызова, но и не уступая дороги.
Дружине Харальда, как было подтверждено на совете, предстояло плавать вдоль побережья Сицилии и совершать отвлекающие набеги на сарацинские поселения с целью удерживать местных сарацинских военачальников от посылки подкрепления эмиру, который, как предполагалось, соберет свои силы вблизи Палермо и двинется на запад, надеясь сбросить имперскую армию в море. Чтобы предупредить это наступление, Маниакес решил вести войска в глубь острова и захватить большак, связывающий Палермо с богатыми городами восточного побережья. Как только большак будет захвачен, Маниакес повернет на юг и пойдет на Катанию и Августу, а главная цель – Сиракузы.
Боги устроили еще одно совпадение в тот день, предварявшее в некотором роде то, что ожидало меня и Харальда в будущем. Харальд, Халльдор и я выходили из шатра совета, когда увидели идущих в нашу сторону пеших воинов. Их было четверо или пятеро. Издали они походили на норвежцев. И поначалу мы приняли их за варягов; они и были варягами по телосложению и манерам. Мы решили, что это наемники, недавно прибывшие из Киева или из земель русов. Когда же они приблизились, обнаружились отличия. Во-первых, они были чисто выбриты, что необычно. Во-вторых, их оружие и доспехи не совсем схожи с нашими – длинные мечи вместо секир, остроконечные шлемы, почти как у нас, зато кольчужные рубахи длиннее, а подолы кольчуг разрезаны посредине. Еще мгновение, и стало ясно, что это – доспехи воинов-всадников, а не мореходов. Мы смотрели друг на друга в полном замешательстве.
– Приветствую! Из какого вы отряда? – крикнул Халльдор по-норвежски.
Незнакомцы стояли и смотрели на нас. Очевидно, они не поняли вопроса Халльдора. Один из них ответил на языке, каковой я узнал по звучанию и окончаниям. Однако говор их я понимал с трудом. Иные слова казались знакомыми, но общий смысл сказанного ускользал. Я призвал на помощь латынь, выученную подростком в ирландском монастыре, и повторил вопрос Халльдора. На этот раз один из незнакомцев понял.
– Мы едем верхом из Эрве, – медленно проговорил он. – А вы?
– Наш предводитель – Харальд из Норвегии. Мы поступили на службу в армию басилевса.
– Мы тоже служим басилевсу, – отозвался воин. – Они называют нас франками.
Мне стало ясно: эти люди – наемники из Франкии, но не из срединного королевства. Они говорят на франкском языке, но с северным произношением. Это потомки викингов, несколько поколений назад они обосновались в землях Норманнии, и потому показались нам столь знакомыми. Они прослыли доблестными воинами-всадниками и продают свои услуги тому, кто предложит лучшую цену. В то время как наш, варяжский, путь проходит по рекам и морю, франки приезжают по суше, тоже ища удачи на императорской службе. Тут и главная разница между нами: варяги стремятся разбогатеть и вернуться домой; люди же из Норманнии – или из Нормандии, как говорят они сами – предпочитают осесть на землях, ими завоеванных.
Маниакес взял франкских наемников с собой внутрь острова, и они оправдали свою воинскую славу, когда силы эмира попытались остановить Маниакеса. После этого автократор начал свой долгий, трудный поход, отвоевывая города Сицилии. Армия упорно продвигалась вдоль берега, осаждая один город за другим и терпеливо дожидаясь, когда они падут. Маниакес не желал рисковать, а в Харальде и его людях росло недовольство. Норвежцы вступили в армию басилевса, надеясь на нечто большее, чем годичное жалованье в девять номизм: они жаждали добычи. Но добыча была скудна, и что еще хуже, люди Харальда получали меньшую долю, когда армейские счетоводы делили трофеи, ибо норвежцы считались приписанными к флоту под начальством Стефана, зятя орфанотропа, а не к основным силам Маниакеса. Шла вторая весна войны, и Харальд по-настоящему забеспокоился.
Мы вернулись вовремя, в самый разгар яростного спора между норвежцами из отряда Харальда и старшим начальником из военного ведомства, греком. Армия, тагмата, должна была вскоре отправиться воевать на запад, в Италию, и арсенал, имперская оружейная, работал на всю мощь, готовя оружие и припасы. Чиновники, ведавшие лошадьми и оружием, составили расписание, по которому войска получали то, что им было предписано. Пять же сотен варягов Харальда напрочь отказались оснащаться предписанным оружием, предпочитая сохранить собственные секиры и щиты. Харальд коротко сообщил греческому начальнику, что его люди – это особый отряд, набранный под его личным руководством, и он подчиняется только приказам из дворца или непосредственно предводителя армии, стратега. Грек сердито посмотрел на норвежца и бросил:
– Ладно. Очень скоро ты узнаешь, что новый стратег требует неукоснительного повиновения, особенно от варваров.
И удалился, кипя возмущением.
– Что это за шум вокруг нашего оружия? – спросил у меня Халльдор. – Почему оно кажется грекам неподходящим?
– Они страшно гордятся своей историей, – ответил я. – Они управляют империей уже семь сотен лет и потому полагают, что выработали наилучшее устройство для всего, будь то сбор налогов или война. Они любят все делать по правилам – по букве закона. Когда я состоял в дворцовой страже, у нас в начальниках ходили молодые греки, и головы у них были забитыми воинской наукой. Они постигали ее по учебникам, написанным полководцами в отставке. Там можно найти кучу полезных сведений – к примеру, как грузить вьючных мулов или вести разведку в тылу врага, – но все это они знали по книгам, а не на деле.
– Битва есть битва, – проворчал Халльдор. – Чтобы знать, как это делается, не нужно читать книги. Отрабатывай боевой строй или учись рубить левой рукой – вот это дело. А в конце концов победит лишь отвага и сила.
– Только не тогда, когда речь идет об имперской армии, – возразил я. – Они называют себя «ромеями», римлянами, потому что их военная наука восходит к цезарям, и они дрались на границах империи много столетий, нередко без особых надежд на победу. Они выиграли большинство своих войн благодаря превосходному искусству военачальников, или лучшему вооружению, или лучшему устройству, или… – и здесь я подумал о кознях орфанотропа, – или потому, что смогли подкупить военачальников противника или внести разброд во вражеский стан при помощи слухов и козней.
– Тоже мне умники, – пробормотал Халльдор. – Неудивительно, что им приходится нанимать чужеземцев, чтобы защищать империю. Они так заняты кознями, что это вошло у них в привычку, и они забывают, кто на самом деле их враги. В конце концов, они колют друг друга в спину и уже не доверяют своим же.
Харальд, слушавший наш разговор, ничего не сказал. Может быть, он уже и сам понял то, о чем говорил я, хотя спустя несколько лет мне пришлось вспомнить этот наш разговор с Халльдором и спросить себя, не я ли, уже в который раз, подтолкнул Харальда к выбору его судьбы. Ежели так, значит, я был нечаянным орудием, если не Одина, то норн, или – как сказал бы Тирдат – парок.
Оставив Харальда и его людей в казармах, я не стал терять времени даром и отправился к Пелагее, ибо соскучился по ней, пока был в Святой Земле. До сих пор мы были друзьями, а не любовниками, но я начинал чувствовать, что коль скоро наши отношения продолжатся, она может стать для меня чем-то большим, чем просто приятной собеседницей и мудрой советчицей. Я думал найти ее дома и был несколько обескуражен, обнаружив, что она уже не живет в своем старом жилище. Меня направили в роскошный дом, расположенный в более дорогой части города. А на мои поздравления с переездом и с богатой обстановкой ее нового жилища она, как обычно, ответила весьма по-деловому:
– Приходится думать о предстоящей войне. Просто удивительно, сколько можно заработать на сделках с армией. Это такое облегчение – не нужно гоняться за покупателями, не то что в лавке. Правительство всегда платит исправно, нужно только позолотить несколько рук в ведомстве.
– Однако армии еще рановато закупать хлеб, – заметил я. – Воинский хлеб, по себе знаю, черств и затхл, однако до начала похода осталось несколько месяцев. Все начнется лишь весной, а к тому времени войско будет в Италии и получит хлеб на месте.
– Я продаю не хлеб, – сказала Пелагея. – Я заключила договор на поставку неприкосновенного запаса продовольствия, того, что используется во время быстрых переходов. Ведомство нового стратега искало, с кем заключить подряд, и я нашла такого человека, поставляющего морской лук по приемлемой цене. А найти остальное было совсем нетрудно.
– Что за морской лук?
– Растение, похожее на огромную луковицу, иногда размером с человеческую голову. Его варят, моют в воде, сушат, а потом очень тонко нарезают. По договору к пяти частям лука должна быть добавлена одна часть кунжута, и одна часть макового семени – к пятнадцати частям лука, и все это давится и смешивается с медом. Опытному пекарю сделать это очень просто.
– А каково оно на вкус? – спросил я. Пелагея скривилась.
– Ужасная мерзость. Но ведь это снедь на крайний случай. Воинам выдают ежедневно по одной лепешке размером с две маслины. Утверждают, будто это сладко и сытно и не вызывает жажды. Как раз то, что нужно новому стратегу для его войск. Он вникает во все.
– Уже второй раз я слышу об этом новом стратеге, – заметил я. – Похоже, он на всех нагнал страху.
– Так и должно быть. Приехал он откуда-то с восточной границы, где был каким-то мелким градоначальником. Прославился тем, что истребил отряд разбойников-сарацин. В то время имперские войска совсем утратили боевой дух, и сарацины устроили набег на город. Потребовали сдаться. Тогда он притворился, что перепугался, и пообещал, что сдаст город на следующее утро без боя, и даже прислал сарацинам припасов, чтобы подтвердить свои добрые намерения. Однако, среди прочего, он умышленно послал слишком много вина, и сарацины перепились. В ту ночь защитники города ворвались в сарацинский лагерь и перебили всех до единого. Он предстал перед басилевсом с мешком и вывалил из него целую гору сарацинских носов и ушей. Император тут же повысил его до должности полководца. С тех пор он не проиграл ни единой битвы. Это блестящий тактик, и его войско пойдет за ним куда угодно.
– Он очень похож на Харальда, – сказал я. – И этот образцовый полководец возглавит поход в Италию?
– Только сухопутные силы, – ответила Пелагея. – Моя сестра – она ведь работает в женской части дворца – говорит, что морские силы возглавит зять Иоанна, Стефан. Это обычное дело. Дворец никому не доверяет настолько, чтобы поручить кому-то одному все дело, и никого не наделяет полной властью.
– А как зовут этого полководца?
– Георгиос Маниакес, – ответила она.
– Тебе следует быть настороже больше прежнего, когда он тебя призовет, – предупредила меня Пелагея. – Иоанн взвалил на себя слишком много и, чтобы расслабиться, устраивает оргии, пьянствует со своими друзьями, и ведут они себя по-скотски. А на следующее утро друзьям его приходится сожалеть о том, что они сделали и сказали. Орфанотроп вызывает их для объяснения всех вольных речей, какие они произносили ночью. Это еще один из его способов держать их в узде.
– А как относится к этому его брат, басилевс? – спросил я. – Я думал, он очень набожен.
– Набожен? Не то слово. Михаил не только послал Тирдата в Святую Землю, он осыпает золотом женские и мужские монастыри по всему Константинополю. Он тратит огромные суммы на храм Косьмы и Дамиана, что стоит в восточной части города. Там все перестраивают. Будут новые часовни, рядом – монастырь, полы из наилучшего мрамора, стены с фресками. Как-нибудь сходи посмотри. Басилевс надеется, что эти пожертвования принесут ему исцеление, потому как Косьма и Дамиан оба были врачами прежде, чем стали мучениками. Их звали Бессребрениками, они никогда не брали денег за лечение, в отличие от врачей в этом городе, а уж я-то их знаю. Но это еще не все. Басилевс содержит новый городской приют для нищих и задумал спасти души всех блудниц в столице. Он строит великолепный женский монастырь, и глашатаи ходят по улицам, объявляя, что когда здание будет готово, любая блудница, желающая стать монахиней, будет в него принята. Ясное дело, монастырь этот будет во имя святой Пелагеи.
Тагмата выступила в поход спустя неделю после того, как мы, приверженцы исконной веры в отряде Харальда, отпраздновали Йоль, а христиане – Рождество их бога. Я наблюдал за этим упорядоченным исходом войск, и, должен признаться, на меня произвел впечатление разумный его порядок. Первыми вышли из столицы отряды с тяжелым оружием, ибо двигались они медленнее прочих. Огненные машины, дальнобойные стрелометы и баллисты, имеющие очертания огромных самострелов, были разобраны, и повозки, груженные ими, со скрипом выехали из города через западные ворота. Отсюда они начали свой долгий сухопутный переход в Диррахий, где их погрузят на корабли и перевезут в Италию. Когда половина колонны растянулась по дороге, об этом сообщили по цепочке сигнальных постов, и полки легкой пехоты, пращников и лучников двинулись следом. Все делалось точно и последовательно. Отрядам лучников были приданы мастера-лучники, а пехоте – оружейники, дабы чинить или заменять оружие на походе. Отряд огнеметателей сопровождался конным отрядом для защиты повозок с боеприпасами – таинственными составами для этого секретного оружия. И разумеется, у каждого отряда имелась собственная полевая кухня, а где-то в середине колонны двигались военные лекари с ящиками хирургических инструментов и лекарств.
Тяжелая пехота и кавалерия в доспехах вышли последними. Сам басилевс присутствовал на церемонии их исхода. Это было блестящее зрелище. Четыре дворцовых полка вынесли свои боевые знамена из церкви святого Стефана и церкви Господа, где их освятили священники, затем строем двинулись по Триумфальной. Впереди шли тяжелые конники, и разноцветные флажки трепетали на концах их пик. Каждый воин поверх доспехов был в подбитом ватой кожухе из толстого войлока, а каждая лошадь защищена попоной из жесткой кожи и кольчугой на груди. Вид их устрашал. Замыкал же шествие мой бывший полк дворцовой гвардии, они шли пешим ходом, окружив басилевса на боевом коне. Им предстояло проследовать только до Золотых Ворот, где император простится со своими войсками, после чего дворцовая гвардия вернется с басилевсом во дворец и там продолжит выполнять свои обязанности.
Сам же Михаил имел вид нездоровый, лицо его посерело от усталости и странно распухло. Я вспомнил, как выглядел его предшественник, убиенный Роман, во время похорон, когда гвардия в последний раз сопровождала его по Триумфальной улице. Тогда вокруг царила почти полная тишина. Теперь же, когда имперская армия отправлялась в поход, звучала музыка. Единственный раз в своей жизни я слышал походный оркестр – барабаны, дудки и лиры – и в то же время задавался вопросом, не повторяется ли история на моих глазах, и не опаивают ли басилевса Михаила медленной отравой в ходе какой-то запутанной придворной каверзы.
Неделю спустя я отправился в Италию морем с Харальдом и его дружиной. Норвежцам Харальда было вновь назначено служить на море, может быть, в награду, каковую они заслужили в борьбе с пиратами, а может быть, и в наказание за их норвежскую строптивость и неподчинение воинским уставам. В итоге все последующие два года нас держали на вторых ролях в войне, целью которой было вернуть бывшую жемчужину империи – замечательный остров Сицилия.
Нашими врагами были сарацины из Северной Африки. Более века, с тех пор, как они разгромили греческую армию, сарацины правили островом. Они превратили Палермо в свою великолепную столицу и совершали с острова набеги на имперские провинции южной Италии, и, разумеется, их корабли угрожали морским путям империи. И вот басилевс решил изгнать сарацин и вернуть Сицилию под свою руку.
Вторжение началось через Мессинский пролив. Дружине Харальда назначено было прикрывать южное крыло тагматы, так что я стал очевидцем искусности имперского войска. Легкая кавалерия готовилась к делу несколько недель, и наступление прошло безупречно. Они прибыли на место высадки на специально выстроенных грузовых кораблях вскоре после рассвета. Впереди шли три дромона с лучниками – корабли эти с малой осадкой не страшились мелей и, плавая вдоль берега, стрельбой отгоняли сарацинскую конницу, пытавшуюся помешать высадке. Когда грузовое судно коснулось отмели, моряки спустили паруса, и всадники, уже в седле, зацокали по сходням. Они прошлепали по воде, построились и атаковали берег. Сарацины повернулись и бежали. В последующие десять дней корабли, большие и малые, грузовые и боевые, непрестанно сновали туда и обратно через пролив, перевозя войска и припасы, и очень скоро десятитысячная имперская тагмата уже стояла на сицилийской земле.
Сам Маниакес прибыл на четвертый день. И в этом он показал себя искусным военачальником – он полагал неуместным выказывать свою доблесть и лично возглавить передовые отряды. Со своими советниками он сошел на берег только тогда, когда главная ставка и шатер были вполне готовы принять его. Там-то на военном совете старших военачальников я и увидел его впервые.
Порою боги, я в этом уверен, шутят над нами шутки. Себе на забаву они ставят людей в положение, каковое, когда бы не они, показалось бы немыслимым. Тирдат говорил мне, что древние боги греков поступали так же и с удовольствием наблюдали, что же из этого выйдет. Встреча Харальда из Норвегии и Георгиоса Маниакеса была одним из таких совпадений, каковые обычно называют случайностью, но я-то уверен, что это боги озорничают. Иначе, спрашиваю я, как могли сойтись и оказаться рядом два человека столь схожих, при том, что каждый из них столь своеобычен и неповторим. Харальд, я уже говорил, был великаном, на пол головы выше своих товарищей, надменен, неукротим и хищен. Он вселял страх в тех, на кого гневался, и по природе своей был вожаком. Георгиос Маниакес был точно таким же. Тоже необычайно высокого роста, почти великан-людоед с мощным телом, мощным голосом и грозным взглядом, заставляющим людей дрожать. Он был столь же властен и господствовал над окружением. Когда в шатре имперской ставки эти два человека впервые сошлись лицом к лицу, казалось, что больше в ней нет никого. Они возвышались над всеми остальными. И каждый из них даже представить себе не мог, что встретит человека столь похожего на себя, хотя один был белокур, а другой темноволос. Сначала момент удивления, затем молчаливый обмен взглядами – оба оценивали друг друга. Все это видели. И стало ясно, что они заключили временное перемирие. Вот так же два крупных лося, встретившись в лесу, застывают на месте, глядя один на другого, а потом осторожно обходят друг друга, не бросая вызова, но и не уступая дороги.
Дружине Харальда, как было подтверждено на совете, предстояло плавать вдоль побережья Сицилии и совершать отвлекающие набеги на сарацинские поселения с целью удерживать местных сарацинских военачальников от посылки подкрепления эмиру, который, как предполагалось, соберет свои силы вблизи Палермо и двинется на запад, надеясь сбросить имперскую армию в море. Чтобы предупредить это наступление, Маниакес решил вести войска в глубь острова и захватить большак, связывающий Палермо с богатыми городами восточного побережья. Как только большак будет захвачен, Маниакес повернет на юг и пойдет на Катанию и Августу, а главная цель – Сиракузы.
Боги устроили еще одно совпадение в тот день, предварявшее в некотором роде то, что ожидало меня и Харальда в будущем. Харальд, Халльдор и я выходили из шатра совета, когда увидели идущих в нашу сторону пеших воинов. Их было четверо или пятеро. Издали они походили на норвежцев. И поначалу мы приняли их за варягов; они и были варягами по телосложению и манерам. Мы решили, что это наемники, недавно прибывшие из Киева или из земель русов. Когда же они приблизились, обнаружились отличия. Во-первых, они были чисто выбриты, что необычно. Во-вторых, их оружие и доспехи не совсем схожи с нашими – длинные мечи вместо секир, остроконечные шлемы, почти как у нас, зато кольчужные рубахи длиннее, а подолы кольчуг разрезаны посредине. Еще мгновение, и стало ясно, что это – доспехи воинов-всадников, а не мореходов. Мы смотрели друг на друга в полном замешательстве.
– Приветствую! Из какого вы отряда? – крикнул Халльдор по-норвежски.
Незнакомцы стояли и смотрели на нас. Очевидно, они не поняли вопроса Халльдора. Один из них ответил на языке, каковой я узнал по звучанию и окончаниям. Однако говор их я понимал с трудом. Иные слова казались знакомыми, но общий смысл сказанного ускользал. Я призвал на помощь латынь, выученную подростком в ирландском монастыре, и повторил вопрос Халльдора. На этот раз один из незнакомцев понял.
– Мы едем верхом из Эрве, – медленно проговорил он. – А вы?
– Наш предводитель – Харальд из Норвегии. Мы поступили на службу в армию басилевса.
– Мы тоже служим басилевсу, – отозвался воин. – Они называют нас франками.
Мне стало ясно: эти люди – наемники из Франкии, но не из срединного королевства. Они говорят на франкском языке, но с северным произношением. Это потомки викингов, несколько поколений назад они обосновались в землях Норманнии, и потому показались нам столь знакомыми. Они прослыли доблестными воинами-всадниками и продают свои услуги тому, кто предложит лучшую цену. В то время как наш, варяжский, путь проходит по рекам и морю, франки приезжают по суше, тоже ища удачи на императорской службе. Тут и главная разница между нами: варяги стремятся разбогатеть и вернуться домой; люди же из Норманнии – или из Нормандии, как говорят они сами – предпочитают осесть на землях, ими завоеванных.
Маниакес взял франкских наемников с собой внутрь острова, и они оправдали свою воинскую славу, когда силы эмира попытались остановить Маниакеса. После этого автократор начал свой долгий, трудный поход, отвоевывая города Сицилии. Армия упорно продвигалась вдоль берега, осаждая один город за другим и терпеливо дожидаясь, когда они падут. Маниакес не желал рисковать, а в Харальде и его людях росло недовольство. Норвежцы вступили в армию басилевса, надеясь на нечто большее, чем годичное жалованье в девять номизм: они жаждали добычи. Но добыча была скудна, и что еще хуже, люди Харальда получали меньшую долю, когда армейские счетоводы делили трофеи, ибо норвежцы считались приписанными к флоту под начальством Стефана, зятя орфанотропа, а не к основным силам Маниакеса. Шла вторая весна войны, и Харальд по-настоящему забеспокоился.