Страница:
Тогда мы осаждали Сиракузы. Городские укрепления оказались необычайно мощными, городское ополчение – многочисленным и умело направляемым. Двенадцать легких галер Харальда должны были занять просторную гавань с тем, чтобы с моря к защитникам не поступало никакого подкрепления, и чтобы ни единый гонец, посланный за помощью, не мог проскользнуть мимо них. С наших кораблей мы слышали звуки военных труб – это Маниакес расставлял свои полки на стороне, обращенной к берегу, и видели, как булыжники и огненные стрелы перелетали через стены в город. Мы даже заметили верхушку осадной башни, когда ее выдвинули вперед. Но стены Сиракуз оставались неприступны уже более тысячи лет, и мы сомневались, что Маниакес сможет взять эту твердыню, разве что после многих месяцев осады.
Однажды к нам прибыл ученый механик. Его привезли на гребной лодке, и он поднялся на борт корабля Харальда.
Как обычно, меня вызвали в качестве толмача, и когда механик поднялся на борт, мне почудилось в этом человеке что-то знакомое.
– Разрешите представиться, – сказал он. – Меня зовут Никифор, я из механиков тагматы, мастер осадного дела. С вашего разрешения мне хотелось бы выяснить, можно ли здесь поставить плавучую осадную башню.
– Что для этого требуется? – спросил я.
– Я должен понять, можно ли, связав борт о борт две или три ваших галеры, получить плот, который послужил бы основанием для башни, которую потом можно будет подвести под стены города.
Я перевел его просьбу Харальду, и тот дал согласие. Механик достал восковую дощечку и стал делать чертежи и подсчеты, и тут я понял, кого он мне напоминает.
– Случайно, не знаком ли ты с Тирдатом, зодчим?
Инженер широко улыбнулся и кивнул.
– Еще бы мне его не знать – всю жизнь мы прожили рядом. Мы двоюродные братья и учились вместе. Он учился строить, а я – разрушать.
– А я ездил в Тирдатом в Святую Землю, – сказал я.
– Вот оно что. Ты, стало быть, Торгильс. Тирдат прозвал тебя «образованным варягом». Он не раз рассказывал о тебе. Очень рад с тобой познакомиться. Мы еще поговорим, когда я покончу со своей арифметикой.
В конце концов Никифор подсчитал, что ширины и устойчивости плота может не хватить для плавучей осадной башни и есть опасность, что сооружение опрокинется.
– Жаль, – вздохнул он. – Мне бы хотелось придумать что-нибудь новенькое и пойти по стопам великого мастера из Сиракуз.
– А кто это? – полюбопытствовал я.
– Архимед, разумеется. Великий изобретатель и механик. Он создавал махины и устройства для защиты Сиракуз от римлян. Подъемными махинами он поднимал их корабли из воды, и они разваливались на части, обрушивал камни на них и топил, и даже с помощью какой-то разновидности сферических зеркал, вроде наших сигнальных, поджигал их. Впрочем, это его не спасло, он был убит, когда город пал. Но Архимед – герой для всякого, кто изучает искусство осады и науку о защитных сооружениях, о том, как брать города и защищать их.
– Вот уж не думал, что твое дело требует стольких знаний.
– Погоди, – воскликнул Никифор, – я еще покажу тебе, скольких знаний оно требует! Только бы твой предводитель отпустил тебя на пару дней. Отправишься со мной на сушу, на ту сторону города, и увидишь, как действует военная механика.
Харальд согласился отпустить меня, и в следующие несколько дней я удостоился чести наблюдать за работой Никифора. Выяснилось, что он скромно умолчал о своей должности. На самом же деле, он был главным механиком тагматы и отвечал за создание и работу всего тяжелого вооружения у стен Сиракуз.
– Заметь, что эти коловороты направлены под небольшим углом кверху. Так они действуют лучше, – говорил он, водя меня вокруг сооружения, похожего на крепкий деревянный навес, поставленный на колеса. Внутри находились разные зубцы и блоки, связанные с неким инструментом, подобным тому, каким судовые плотники сверлят отверстия, только инструмент этот был гораздо больше. – Навес подталкивают к основанию городской стены, крыша служит защитой от камней и прочих снарядов, каковые мечут сверху защитники. Коловорот просверливает отверстия в городской стене, которые затем набивают горючим материалом и поджигают. Раскаленный камень охлаждают – для этого лучше всего подходит моча – и камень растрескивается. Коль отверстий просверлено достаточно много и образовалось достаточно трещин, стена в конце концов рухнет.
– А не безопаснее ли и не легче ли прокопать подземный ход под основанием стены так, чтобы она рухнула? – спросил я.
Никифор кивнул.
– Тирдат прав. Тебе следовало бы стать механиком. Будь у армейских механиков девиз, он звучал бы так: «Подкапывай, подпирай и поджигай». Сделай подкоп под стену, своды его укрепи деревянными подпорами, а уходя, подожги эти подпоры, после чего жди, когда стена рухнет. Беда в том, что на подкоп требуется время, и нередко враг копает встречные ходы, устраивает подкопщикам засаду и убивает их, как крыс в водосточной канаве.
– Потому ли ты предпочитаешь строить осадную башню? – спросил я. – Мы видели ее верхушку с наших кораблей. И слышали звуки труб.
Никифор покачал головой.
– То была всего лишь уловка. Башню мы построили на скорую руку, только для видимости. В начале осады имеет смысл нашуметь как можно больше. Пусть враг думает, что войско у тебя многочисленнее, чем на самом деле. Устраивай ложные атаки, не давай врагу передышки. Таким образом ты приведешь его в уныние, и что важнее, сможешь увидеть, как он отвечает на каждый ложный выпад, насколько организован, каковы сильные стороны в его обороне, а где в ней прорехи.
Потом он показал мне настоящую осадную башню, каковую еще только строил. Сооружение это уже выглядело грандиозным. В конечном счете оно станет выше городских стен, пояснил Никифор, и настил на самом верхнем уровне, когда его опустят, образует мост, а ударный отряд по нему перейдет прямо к стене с бойницами.
– Вот работа как раз для твоих варягов, вооруженных секирами, – добавил он с усмешкой. – Но чтобы достроить башню, потребуется еще не одна неделя. Как видишь, я успел собрать только остов. Надо настелить пол на среднем уровне, где я намереваюсь разместить отряд метателей огня, а снаружи все следует обшить сырыми бычьими шкурами. Ведь сарацины примут свои меры, они, полагаю, как только мы приблизимся к стене, попытаются поджечь башню снарядами из горящей смолы или нефти. Я же задумал приладить к башне сеть труб с тем, чтобы мои люди, стоящие на самом верху с бочками воды, могли направить поток воды в нужное место и сбить пламя, коль башня загорится.
– Но в таком случае башня станет слишком тяжелой, ее трудно будет двигать? – возразил я.
– Да, это всегдашняя трудность, – согласился Никифор. – Но пользуясь рычагами и имея достаточное количество людей, мы все-таки сможем медленно продвигать ее вперед. Главное, что меня заботит, это то, что сарацины успеют подготовить западню, и башня опрокинется прежде, чем окажется на месте.
Мы уже поднялись по нескольким строительным лестницам и теперь стояли на опасной высоте – на верхней поперечине осадной башни.
– Видишь, вон там? – указал Никифор. – Тот ровный гладкий подступ к городской стене? Похоже, это лучшее место для башни, когда мы пойдем на приступ. Но у меня есть подозрения. Слишком уж заманчиво это место. Полагаю, защитники зарыли где-то там большой глиняный кувшин. Земля там достаточно плотная, пеших и всадников она выдержит, но коль скоро на то место накатить башню, амфора треснет, и земля провалится. Тогда башня накренится и упадет, и мало того, что погибнут люди, – наши многодневные труды пропадут втуне.
Однако сарацины не стали ждать, когда сработает их подземная западня, буде таковая имелась. Пока мы с Никифором стояли на недостроенной осадной башне, глядя сверху на подозрительный участок, труба пропела тревогу. Зоркий часовой заметил, что бронзовые ворота Сиракуз начали медленно открываться. Еще несколько мгновений – и проем расширился настолько, что через него смог выехать отряд конников. Их было по меньшей мере четыре десятка, и, похоже, они надеялись застигнуть имперские войска врасплох, явившись столь неожиданно. Им это почти удалось.
В имперском стане запела еще одна труба, и еще, и с каждым разом все тревожнее. Снизу до нас доносились крики и приказания, и отряд греческой тяжелой пехоты подбежал к основанию башни. Это были менавлаты, копейщики, вооруженные особенными длинными пиками для отражения конницы, их, должно быть, держали наготове именно для такого случая. Они выстроились вкруг основания башни и опустили свои пики, создав защитную изгородь, ибо теперь стало ясно, что именно осадная башня была целью вылазки сарацин.
Предводитель нападающих сразу бросался в глаза. Поверх кольчуги на нем был плащ с зеленым и белым узором, и шарфом того же цвета повязан был шлем, он реял по ветру, когда всадник галопом мчался вперед. Само великолепие его скакуна, гнедого жеребца, четко выделяло его среди его людей, и он кричал им, призывая, следовать за ним. Даже стойкие копейщики дрогнули под столь уверенным натиском. Наездник вклинился в прорыв между копьями. Двойным умелым поворотом своего ятагана – сначала ударом справа, а потом назад – он зарубил двоих наших, прежде чем конь, ловко повернувшись, не унес его благополучно прочь.
Увидев, что осадная башня уже защищена, большая часть наступающих изменила направление удара и помчалась к рядам пехоты, где легко вооруженные воины вылезали из своих палаток, поспешно надевая латы и шлемы. Сарацины успели проскакать среди них, сразив около дюжины наших людей, развернуться и направиться вспять к городским воротам.
Вся эта вылазка длилась очень недолго. Имперские конники не успели ничего предпринять, за исключением одного человека. Сарацины уже были готовы проскользнуть обратно в городские ворота, когда одинокий всадник выехал из нашего стана. На нем была кольчуга и шлем, он сидел на самой обыкновенной лошади, которая, даже скачи он во весь опор, никогда не настигла бы удаляющихся сарацин. Но он выкрикнул вызов, и одетый в зеленое предводитель, должно быть, услышал его крик, ибо обернулся через плечо и повернул своего жеребца. Затем сарацин застыл на месте, лицом к пославшему вызов. Оценив расстояние, дабы не промахнуться, он пришпорил своего скакуна, и он ринулся вперед.
Лошадь и всадник были великолепны. В левой руке сарацин держал маленький круглый щит, а в правой – ятаган. Пренебрегая поводьями, он правил лошадью при помощи одних только коленей и мчался навстречу противнику. В последний момент он подался вперед в седле и слегка переместил тело вбок. Жеребец в ответ изменил шаг и промчался мимо лошади противника, так что она отшатнулась и чуть не сбросила седока. В тот же момент сарацин махнул ятаганом. Только по случайности удар был принят на длинный щит, бывший в руках у противника.
С запозданием я понял, что человек, бросивший вызов сарацину, – один из франкских наемников. Громоздко и неуклюже он выглядел на своей лошади, и оружием ему служил длинный стальной меч, а не тяжелая булава имперского конника. Едва сарацин проскакал мимо, как его резвый жеребец тут же развернулся и мгновение спустя галопом вновь помчался на франка. И снова ятаган разрезал воздух, и франк только и успел, что поднять меч и отразить удар.
Теперь уже на стенах Сиракуз стояли ряды зрителей, глядевших на неравный поединок и оглашавших воздух ободряющими криками, а под стенами, внизу, наше войско смотрело и ждало неизбежного конца. Сарацин тешил зрителей. Он играл с франкским всадником, налетал, нанося ложные удары ятаганом, проскакивал мимо, поворачивал и снова налетал галопом. Приземистый франк уже и не пытался воспользоваться прытью своей лошади. Он только и мог, что натягивать поводья, стараясь повернуть ее так, чтобы вовремя стать лицом к противнику.
Наконец сарацину, судя по всему, надоело забавляться, и, отъехав немного дальше прежнего, он повернулся и с криком торжества бросился на свою жертву. Ятаган нацелен, готов разить, но вдруг франк резко откинулся назад на круп лошади. Удар сарацина рассек пустой воздух, и в этот миг франк приподнял свой тяжелый меч. Это был безобразный, неизящный удар, нанесенный вытянутой вдоль земли рукой, и к тому же человеком, почти лежащим на крестце своего коня. Это был неловкий режущий мах, требующий необыкновенной силы. Длинный клинок просвистел над ушами мчащегося жеребца и ударил всадника прямо в живот, почти разрубив сарацина надвое. Плащ в зелено-белую полоску обмотался вкруг клинка, сарацин сложился пополам, силой удара его выбило из седла, и тело, рухнув на землю, замерло. Шлем с зелено-белым шарфом покатился по ровной площадке.
На мгновение воцарилось молчание, а потом стан имперской армии разразился громкими криками. Жеребец, сбитый с толку внезапным исчезновением всадника, заржал и повернул туда, где лежало тело его хозяина, понюхал его и быстро затрусил к воротам города, открытым для него. Франк без единого слова или жеста тяжело поехал обратно к своим.
За этот подвиг его прозвали Железной Рукой, Fer de Bras – так это звучит на его франкском языке. Противник же его, как потом выяснилось, был весьма знатным человеком в Сиракузах. Его поражение в поединке сильно подорвало боевой дух защитников города, а рядовые воины греческой армии с тех пор стали со все большим уважением относиться к дюжим и неразговорчивым наемникам из Норманнии.
Глава 6
Однажды к нам прибыл ученый механик. Его привезли на гребной лодке, и он поднялся на борт корабля Харальда.
Как обычно, меня вызвали в качестве толмача, и когда механик поднялся на борт, мне почудилось в этом человеке что-то знакомое.
– Разрешите представиться, – сказал он. – Меня зовут Никифор, я из механиков тагматы, мастер осадного дела. С вашего разрешения мне хотелось бы выяснить, можно ли здесь поставить плавучую осадную башню.
– Что для этого требуется? – спросил я.
– Я должен понять, можно ли, связав борт о борт две или три ваших галеры, получить плот, который послужил бы основанием для башни, которую потом можно будет подвести под стены города.
Я перевел его просьбу Харальду, и тот дал согласие. Механик достал восковую дощечку и стал делать чертежи и подсчеты, и тут я понял, кого он мне напоминает.
– Случайно, не знаком ли ты с Тирдатом, зодчим?
Инженер широко улыбнулся и кивнул.
– Еще бы мне его не знать – всю жизнь мы прожили рядом. Мы двоюродные братья и учились вместе. Он учился строить, а я – разрушать.
– А я ездил в Тирдатом в Святую Землю, – сказал я.
– Вот оно что. Ты, стало быть, Торгильс. Тирдат прозвал тебя «образованным варягом». Он не раз рассказывал о тебе. Очень рад с тобой познакомиться. Мы еще поговорим, когда я покончу со своей арифметикой.
В конце концов Никифор подсчитал, что ширины и устойчивости плота может не хватить для плавучей осадной башни и есть опасность, что сооружение опрокинется.
– Жаль, – вздохнул он. – Мне бы хотелось придумать что-нибудь новенькое и пойти по стопам великого мастера из Сиракуз.
– А кто это? – полюбопытствовал я.
– Архимед, разумеется. Великий изобретатель и механик. Он создавал махины и устройства для защиты Сиракуз от римлян. Подъемными махинами он поднимал их корабли из воды, и они разваливались на части, обрушивал камни на них и топил, и даже с помощью какой-то разновидности сферических зеркал, вроде наших сигнальных, поджигал их. Впрочем, это его не спасло, он был убит, когда город пал. Но Архимед – герой для всякого, кто изучает искусство осады и науку о защитных сооружениях, о том, как брать города и защищать их.
– Вот уж не думал, что твое дело требует стольких знаний.
– Погоди, – воскликнул Никифор, – я еще покажу тебе, скольких знаний оно требует! Только бы твой предводитель отпустил тебя на пару дней. Отправишься со мной на сушу, на ту сторону города, и увидишь, как действует военная механика.
Харальд согласился отпустить меня, и в следующие несколько дней я удостоился чести наблюдать за работой Никифора. Выяснилось, что он скромно умолчал о своей должности. На самом же деле, он был главным механиком тагматы и отвечал за создание и работу всего тяжелого вооружения у стен Сиракуз.
– Заметь, что эти коловороты направлены под небольшим углом кверху. Так они действуют лучше, – говорил он, водя меня вокруг сооружения, похожего на крепкий деревянный навес, поставленный на колеса. Внутри находились разные зубцы и блоки, связанные с неким инструментом, подобным тому, каким судовые плотники сверлят отверстия, только инструмент этот был гораздо больше. – Навес подталкивают к основанию городской стены, крыша служит защитой от камней и прочих снарядов, каковые мечут сверху защитники. Коловорот просверливает отверстия в городской стене, которые затем набивают горючим материалом и поджигают. Раскаленный камень охлаждают – для этого лучше всего подходит моча – и камень растрескивается. Коль отверстий просверлено достаточно много и образовалось достаточно трещин, стена в конце концов рухнет.
– А не безопаснее ли и не легче ли прокопать подземный ход под основанием стены так, чтобы она рухнула? – спросил я.
Никифор кивнул.
– Тирдат прав. Тебе следовало бы стать механиком. Будь у армейских механиков девиз, он звучал бы так: «Подкапывай, подпирай и поджигай». Сделай подкоп под стену, своды его укрепи деревянными подпорами, а уходя, подожги эти подпоры, после чего жди, когда стена рухнет. Беда в том, что на подкоп требуется время, и нередко враг копает встречные ходы, устраивает подкопщикам засаду и убивает их, как крыс в водосточной канаве.
– Потому ли ты предпочитаешь строить осадную башню? – спросил я. – Мы видели ее верхушку с наших кораблей. И слышали звуки труб.
Никифор покачал головой.
– То была всего лишь уловка. Башню мы построили на скорую руку, только для видимости. В начале осады имеет смысл нашуметь как можно больше. Пусть враг думает, что войско у тебя многочисленнее, чем на самом деле. Устраивай ложные атаки, не давай врагу передышки. Таким образом ты приведешь его в уныние, и что важнее, сможешь увидеть, как он отвечает на каждый ложный выпад, насколько организован, каковы сильные стороны в его обороне, а где в ней прорехи.
Потом он показал мне настоящую осадную башню, каковую еще только строил. Сооружение это уже выглядело грандиозным. В конечном счете оно станет выше городских стен, пояснил Никифор, и настил на самом верхнем уровне, когда его опустят, образует мост, а ударный отряд по нему перейдет прямо к стене с бойницами.
– Вот работа как раз для твоих варягов, вооруженных секирами, – добавил он с усмешкой. – Но чтобы достроить башню, потребуется еще не одна неделя. Как видишь, я успел собрать только остов. Надо настелить пол на среднем уровне, где я намереваюсь разместить отряд метателей огня, а снаружи все следует обшить сырыми бычьими шкурами. Ведь сарацины примут свои меры, они, полагаю, как только мы приблизимся к стене, попытаются поджечь башню снарядами из горящей смолы или нефти. Я же задумал приладить к башне сеть труб с тем, чтобы мои люди, стоящие на самом верху с бочками воды, могли направить поток воды в нужное место и сбить пламя, коль башня загорится.
– Но в таком случае башня станет слишком тяжелой, ее трудно будет двигать? – возразил я.
– Да, это всегдашняя трудность, – согласился Никифор. – Но пользуясь рычагами и имея достаточное количество людей, мы все-таки сможем медленно продвигать ее вперед. Главное, что меня заботит, это то, что сарацины успеют подготовить западню, и башня опрокинется прежде, чем окажется на месте.
Мы уже поднялись по нескольким строительным лестницам и теперь стояли на опасной высоте – на верхней поперечине осадной башни.
– Видишь, вон там? – указал Никифор. – Тот ровный гладкий подступ к городской стене? Похоже, это лучшее место для башни, когда мы пойдем на приступ. Но у меня есть подозрения. Слишком уж заманчиво это место. Полагаю, защитники зарыли где-то там большой глиняный кувшин. Земля там достаточно плотная, пеших и всадников она выдержит, но коль скоро на то место накатить башню, амфора треснет, и земля провалится. Тогда башня накренится и упадет, и мало того, что погибнут люди, – наши многодневные труды пропадут втуне.
Однако сарацины не стали ждать, когда сработает их подземная западня, буде таковая имелась. Пока мы с Никифором стояли на недостроенной осадной башне, глядя сверху на подозрительный участок, труба пропела тревогу. Зоркий часовой заметил, что бронзовые ворота Сиракуз начали медленно открываться. Еще несколько мгновений – и проем расширился настолько, что через него смог выехать отряд конников. Их было по меньшей мере четыре десятка, и, похоже, они надеялись застигнуть имперские войска врасплох, явившись столь неожиданно. Им это почти удалось.
В имперском стане запела еще одна труба, и еще, и с каждым разом все тревожнее. Снизу до нас доносились крики и приказания, и отряд греческой тяжелой пехоты подбежал к основанию башни. Это были менавлаты, копейщики, вооруженные особенными длинными пиками для отражения конницы, их, должно быть, держали наготове именно для такого случая. Они выстроились вкруг основания башни и опустили свои пики, создав защитную изгородь, ибо теперь стало ясно, что именно осадная башня была целью вылазки сарацин.
Предводитель нападающих сразу бросался в глаза. Поверх кольчуги на нем был плащ с зеленым и белым узором, и шарфом того же цвета повязан был шлем, он реял по ветру, когда всадник галопом мчался вперед. Само великолепие его скакуна, гнедого жеребца, четко выделяло его среди его людей, и он кричал им, призывая, следовать за ним. Даже стойкие копейщики дрогнули под столь уверенным натиском. Наездник вклинился в прорыв между копьями. Двойным умелым поворотом своего ятагана – сначала ударом справа, а потом назад – он зарубил двоих наших, прежде чем конь, ловко повернувшись, не унес его благополучно прочь.
Увидев, что осадная башня уже защищена, большая часть наступающих изменила направление удара и помчалась к рядам пехоты, где легко вооруженные воины вылезали из своих палаток, поспешно надевая латы и шлемы. Сарацины успели проскакать среди них, сразив около дюжины наших людей, развернуться и направиться вспять к городским воротам.
Вся эта вылазка длилась очень недолго. Имперские конники не успели ничего предпринять, за исключением одного человека. Сарацины уже были готовы проскользнуть обратно в городские ворота, когда одинокий всадник выехал из нашего стана. На нем была кольчуга и шлем, он сидел на самой обыкновенной лошади, которая, даже скачи он во весь опор, никогда не настигла бы удаляющихся сарацин. Но он выкрикнул вызов, и одетый в зеленое предводитель, должно быть, услышал его крик, ибо обернулся через плечо и повернул своего жеребца. Затем сарацин застыл на месте, лицом к пославшему вызов. Оценив расстояние, дабы не промахнуться, он пришпорил своего скакуна, и он ринулся вперед.
Лошадь и всадник были великолепны. В левой руке сарацин держал маленький круглый щит, а в правой – ятаган. Пренебрегая поводьями, он правил лошадью при помощи одних только коленей и мчался навстречу противнику. В последний момент он подался вперед в седле и слегка переместил тело вбок. Жеребец в ответ изменил шаг и промчался мимо лошади противника, так что она отшатнулась и чуть не сбросила седока. В тот же момент сарацин махнул ятаганом. Только по случайности удар был принят на длинный щит, бывший в руках у противника.
С запозданием я понял, что человек, бросивший вызов сарацину, – один из франкских наемников. Громоздко и неуклюже он выглядел на своей лошади, и оружием ему служил длинный стальной меч, а не тяжелая булава имперского конника. Едва сарацин проскакал мимо, как его резвый жеребец тут же развернулся и мгновение спустя галопом вновь помчался на франка. И снова ятаган разрезал воздух, и франк только и успел, что поднять меч и отразить удар.
Теперь уже на стенах Сиракуз стояли ряды зрителей, глядевших на неравный поединок и оглашавших воздух ободряющими криками, а под стенами, внизу, наше войско смотрело и ждало неизбежного конца. Сарацин тешил зрителей. Он играл с франкским всадником, налетал, нанося ложные удары ятаганом, проскакивал мимо, поворачивал и снова налетал галопом. Приземистый франк уже и не пытался воспользоваться прытью своей лошади. Он только и мог, что натягивать поводья, стараясь повернуть ее так, чтобы вовремя стать лицом к противнику.
Наконец сарацину, судя по всему, надоело забавляться, и, отъехав немного дальше прежнего, он повернулся и с криком торжества бросился на свою жертву. Ятаган нацелен, готов разить, но вдруг франк резко откинулся назад на круп лошади. Удар сарацина рассек пустой воздух, и в этот миг франк приподнял свой тяжелый меч. Это был безобразный, неизящный удар, нанесенный вытянутой вдоль земли рукой, и к тому же человеком, почти лежащим на крестце своего коня. Это был неловкий режущий мах, требующий необыкновенной силы. Длинный клинок просвистел над ушами мчащегося жеребца и ударил всадника прямо в живот, почти разрубив сарацина надвое. Плащ в зелено-белую полоску обмотался вкруг клинка, сарацин сложился пополам, силой удара его выбило из седла, и тело, рухнув на землю, замерло. Шлем с зелено-белым шарфом покатился по ровной площадке.
На мгновение воцарилось молчание, а потом стан имперской армии разразился громкими криками. Жеребец, сбитый с толку внезапным исчезновением всадника, заржал и повернул туда, где лежало тело его хозяина, понюхал его и быстро затрусил к воротам города, открытым для него. Франк без единого слова или жеста тяжело поехал обратно к своим.
За этот подвиг его прозвали Железной Рукой, Fer de Bras – так это звучит на его франкском языке. Противник же его, как потом выяснилось, был весьма знатным человеком в Сиракузах. Его поражение в поединке сильно подорвало боевой дух защитников города, а рядовые воины греческой армии с тех пор стали со все большим уважением относиться к дюжим и неразговорчивым наемникам из Норманнии.
Глава 6
Однако недолго праздновала армия Маниакеса эту победу. Стало известно, что сарацины собираются во внутренней Сицилии, готовясь к походу на Сиракузы для снятия осады. Эту новую армию возглавил другой эмир, и он был опасен. Абдалла, сын правителя Кайруна, прибережного города в Ливии, перевез несколько тысяч закаленных воинов через Великое море, и наши лазутчики доносили, что численность его армии вскоре дойдет до двадцати тысяч и более, ибо ежедневно к нему прибывают все новые и новые воины.
Маниакес действовал с присущей ему решимостью. Он приказал готовиться к маршу, но лагерь не сворачивать. Каждая часть должна была оставить на месте какое-то число людей, чтобы казалось, будто осада продолжается. Им велено было быть на виду, насколько это возможно, разводить костры для приготовления пищи, выставлять часовых и вести обычный образ жизни. В то же время механикам и баллистариям приказано было постоянно метать снаряды, а франкским наемникам из Норманнии – на всякий случай держаться поблизости и не допускать новых вылазок из города. Наши корабли в гавани остались без людей. Малое число их, переходя с одного корабля на другой, создавало видимость, что с моря осада держится. Харальд оставил этих немногих под началом Халльдора, а сам с двумястами варягами – среди них был и я – присоединился к поспешающей армии, которую Маниакес повел внутрь острова, покинув лагерь ночью.
Неделю мы шли ускоренным шагом по сухой и пыльной местности, пока не подошли с запада к огнедышащей горе, напомнившей мне об Исландии, где боги в гневе вот так же извергают расплавленный камень из недр земли. Здесь эмир устроил и укрепил свой основной лагерь. Он, очевидно, был предупрежден о нашем приближении, ибо к нашему приходу сарацины уже укрылись за своими защитными сооружениями и заперли ворота.
Абдалла хорошо выбрал место. Позади лагеря и по обеим его сторонам земля поднималась уступами, и оттуда прямых подходов к крепости не было. Перед ней же открытое пространство спускалось к реке, достаточно мелкой, чтобы ее можно было перейти вброд. На другом берегу пологий склон поднимался к невысокому хребту – там-то Маниакес и расположил свою ставку, лицом к сарацинам. И там я стал очевидцем, как военный гений Маниакеса обратил явные преимущества Абдаллы против него.
Объяснение происходящему я получал от Никифора. Обнаружив механика в этом походе, я пришел в недоумение, ибо его тяжелое снаряжение было слишком громоздким, чтобы его можно было унести на себе. Когда я сказал ему об этом, Никифор усмехнулся и бодро ответил:
– То, что понадобится для дела, мы как-нибудь отыщем на месте.
И вот, стоя в ожидании у шатра Маниакеса, я увидел, что механик работает за столом, и подошел посмотреть, чем он занят. Он изготовил изображение лагеря Абдаллы и окружающей его местности из мягкой глины на песчаной площадке.
– Привет, Торгильс, – поздоровался он со мной. – Как видишь, я не всегда разрушаю, могу кое-что и построить, но обычно в миниатюре. Вот здесь наш стратег даст сражение.
– Ты и Тирдат – одного поля ягоды, – усмехнулся я. – В Святой Земле Тирдат дольше рассматривал модель Золотого храма, чем сам храм.
– Нет, нет, я говорю серьезно. Победа на поле боя часто зависит от правильного выбора времени и места, особенно, когда враг столь любезен, что заперся и позволяет нам действовать по нашему усмотрению. Видишь эти маленькие цветные пометки? Они изображают наши силы. Серые метки – легкая пехота, оранжевые – лучники и пращники, желтые – тяжелая пехота, а красные – катафракты, наша конница в доспехах. Обрати внимание, половина красных меток расположена в этой низине, там, где их не видно с сарацинских наблюдательных постов. Потом, когда мы добудем побольше сведений, я добавлю метки и для сарацинских войск.
– Как же это возможно? Ведь войска сарацин находятся за стенами?
Никифор подмигнул.
– Надолго от нас не спрячешься. Это всего лишь деревянный палисад, а не высокая городская стена. Обернись.
Я повернулся и увидел, что из земли растет какое-то необыкновенное сооружение. Похожее на корабельную мачту, только много, много выше любой мачты, какую можно вообразить. Мачту эту удерживала сложная сеть веревок и шестов.
– Сделано на скорую руку, – признался Никифор. – Видны стыки там, где моим людям пришлось скреплять части. Но работать будет. Представь себе, что это огромная уда для рыбной ловли, только вылавливать ею мы будем сведения.
– Как это называется? – спросил я.
– Разведочный шест, – сказал он, – но это всего лишь нижняя часть. Верхушку мы поднимем потом и укрепим ее растяжками из скрученного конского волоса. Наверху будет колесо, и мы сможем поднять туда нашего наблюдателя. Разумеется, не самого тяжелого человека в войске. Но он должен знать сигнальную книгу и, хорошенько оглядев лагерь сарацин, сигналами передать нам сообщения. Наши лазутчики уже сообщили, что Абдалла ожидает удара спереди. Его люди утыкали землю перед главными воротами шипами, надеясь, что наша конница охромеет. Он знает, что катафракты – наша главная сила.
Следующие четыре дня мы провели в ожидании перед лагерем сарацин, а Никифор с помощниками размещали новые цветные метки на песчаном столе в соответствии со сведениями, полученными от наблюдателей. Каждый раз, когда они это делали, Маниакес со своими советниками пересматривал планы. Они двигали метки взад-вперед, обсуждали различные варианты передвижения и выслушивали донесения от лазутчиков. Дважды в день начальники полков получали свежие сведения о противнике, и, глядя на них, столпившихся у стола, я вскоре стал различать их самих. Пехотинцы – в хлопчатобумажных стеганых кафтанах до колен и железных наголенниках, а конники – в кольчугах либо в кожаных куртках с нашитыми на них железными пластинами. Знаками отличия служили ленты из золота, серебра или меди, носимые на обеих руках. Имперские полки набирались из множества разных стран и говорили по меньшей мере на стольких же языках, но все были обучены по единому военному образцу. Полководцы внимательно следили за передвижениями значков, и было ясно, что каждый в точности понимает, чего от него ждут. Я же думал о том, какой беспорядочной и своевольной по сравнению с ними должна казаться наша норвежская рать, и понял, почему Харальда с его людьми поставили на то место, где они будут под прямым присмотром самого стратега.
На пятый день Абдалла первым вызвал нас на битву. Наверное, понадеялся на свое численное превосходство и, может быть, все еще полагал, что нашу конницу покалечат железные шипы, воткнутые на поле боя. И не знал того, что под покровом темноты наши лазутчики выдернули эти острия и что половина тяжелой конницы Маниакеса скрыта за хребтом, где армейские кузнецы заново подковали всех лошадей плоскими железными пластинами, дабы защитить копыта. И не было у эмира преимущества внезапности. За несколько часов до того, как армия сарацин начала выходить из стен, наш наблюдатель с разведочного шеста дал флажком предупредительный знак, и имперская легкая конница приготовилась помешать сарацинам выстроиться.
Стоя рядом с шатром Маниакеса в ожидании приказа, каковой я должен передать Харальду и варягам, я видел, как наши скорпионы – так называл их Никифор – начали метать камни и железные болты в ряды противника. Эти скорпионы были малыми метательными орудиями – стоящие на треножниках и бьющие на большое расстояние самострелы, достаточно легкие для того, чтобы их нести на походе. В промежутках между совершаемыми всеми одновременно выстрелами волна за волной вперед выходила легкая конница. Один отряд за другим легким галопом подъезжал к противнику на расстояние выстрела, потом все разом дважды выпускали тучу стрел, после чего отряд разворачивался, и напоследок всадники, повернувшись в седлах, выстреливали в третий раз.
– Наша армия научилась этому приему много поколений тому назад, на восточной границе, воюя с персами. Таким образом число выпущенных стрел утраивается, – заметил Никифор.
На мой взгляд, это больше походило на военную игру, чем на серьезную битву, но в рядах сарацин люди падали, когда их настигал очередной ливень стрел, и я видел, что строй их стал рушиться.
– Гляди, Торгильс, – добавил Никифор, – и ты увидишь, что одна треть легкой конницы наседает на противника, другая готовится к новой атаке, и еще одна треть в тылу занимается ранеными либо отдыхает.
В пятидесяти шагах позади каждого конного отряда ехали восемь человек. У них не было никакого оружия, кроме коротких мечей. Как только они видели упавшего с лошади всадника, один из них пускал лошадь во весь опор, дабы подобрать упавшего, и тот, протянув руку, хватался за предплечье всадника, одновременно ставя ногу в третье стремя, висящее позади седла спасателя. Одним четким движением упавшего конника поднимали с земли, и два человека мчались обратно в тыл, где всадник получал новую лошадь. Это мне понравилось, ибо из пяти всадников, потерявших скакунов, коих поразили сарацинские стрелы, четверо успевали вернуться в свой отряд прежде, чем тот вновь выдвигался вперед. За исключением, разумеется, тех, кто сам был ранен. Однако их не бросали. Их отвозили туда, где врачи армии Маниакеса развернули походную больницу, за хребтом, где противник не мог их видеть.
Все это время Маниакес, наблюдая за схваткой, не покидал своего места у шатра на гребне хребта. Армия растянулась в линию вдоль склона холма, лицом к силам Абдаллы, стоящим на противоположной стороне неглубокой лощины. Сарацины, пятясь от повторных обстрелов имперской конницы, никак не могли выстроиться. А из ворот крепости выходили все новые и новые отряды, и пространство перед палисадом заполнилось так, что воинам, стоящим слишком тесно, негде было развернуться. По большей части то были пехотинцы – видимо, Абдалла не смог привести с собой из Африки достаточно конницы. И слишком много там было новобранцев из крестьян, судя по тому, что вооружены они были лишь маленькими мечами и щитами, а вместо шлемов имели кожаные шапки. Было видно, как сарацинские начальники пытаются выстроить своих людей в правильные ряды, подталкивая и распихивая их в надежде навести хоть какой-то порядок. Тем временем имперское войско стояло спокойно, полк за полком, почти не двигаясь, а военачальники смотрели на сигнальщиков Маниакеса, ожидая приказа. Я ничего не знал о плане сражения, и учитывая превосходящую численность сарацин, не понимал, что задумал Маниакес.
Мне так и не удалось узнать, каков был тот план, поскольку в дело вмешались боги. Я уже говорил, что к месту битвы мы шли через сухие и пыльные земли, прожаренные летним солнцем. Почва под ногами была сыпучей – почти песок. Я ждал приказа Маниакеса и вдруг почувствовал дуновение ветерка – пыль закрутилась у моих ног. Оглянувшись, я увидел, что приближается буря, накатываясь с далеких склонов раскаленных гор через иссушенную местность. Вихрь гнал перед собой облако мелкой пыли. Должно быть, Маниакес заметил начало пыльной бури почти в тот же момент – он что-то сказал своему приближенному, тот, вынув восковую табличку, что-то начертал на ней, после чего отдал табличку коннику, а тот помчался галопом в тыл, к спрятанной там тяжелой коннице. Через мгновение сигнальщики Маниакеса уже махали флажками, посылали приказы пехоте. Два полка тяжелой пехоты, стоявшие лицом к середине вражеской армии, разошлись на пятьдесят шагов в стороны, создав между собой проход.
Оглянувшись на силы сарацин, я увидел, что сам Абдалла уже выехал из лагеря. Кучка зеленых и желтых стягов поднялась над тем местом, где, судя по всему, стоял он со своими военачальниками. А расположились они прямо против прохода, образованного раздвинувшимися полками нашей тяжелой пехоты.
Маниакес действовал с присущей ему решимостью. Он приказал готовиться к маршу, но лагерь не сворачивать. Каждая часть должна была оставить на месте какое-то число людей, чтобы казалось, будто осада продолжается. Им велено было быть на виду, насколько это возможно, разводить костры для приготовления пищи, выставлять часовых и вести обычный образ жизни. В то же время механикам и баллистариям приказано было постоянно метать снаряды, а франкским наемникам из Норманнии – на всякий случай держаться поблизости и не допускать новых вылазок из города. Наши корабли в гавани остались без людей. Малое число их, переходя с одного корабля на другой, создавало видимость, что с моря осада держится. Харальд оставил этих немногих под началом Халльдора, а сам с двумястами варягами – среди них был и я – присоединился к поспешающей армии, которую Маниакес повел внутрь острова, покинув лагерь ночью.
Неделю мы шли ускоренным шагом по сухой и пыльной местности, пока не подошли с запада к огнедышащей горе, напомнившей мне об Исландии, где боги в гневе вот так же извергают расплавленный камень из недр земли. Здесь эмир устроил и укрепил свой основной лагерь. Он, очевидно, был предупрежден о нашем приближении, ибо к нашему приходу сарацины уже укрылись за своими защитными сооружениями и заперли ворота.
Абдалла хорошо выбрал место. Позади лагеря и по обеим его сторонам земля поднималась уступами, и оттуда прямых подходов к крепости не было. Перед ней же открытое пространство спускалось к реке, достаточно мелкой, чтобы ее можно было перейти вброд. На другом берегу пологий склон поднимался к невысокому хребту – там-то Маниакес и расположил свою ставку, лицом к сарацинам. И там я стал очевидцем, как военный гений Маниакеса обратил явные преимущества Абдаллы против него.
Объяснение происходящему я получал от Никифора. Обнаружив механика в этом походе, я пришел в недоумение, ибо его тяжелое снаряжение было слишком громоздким, чтобы его можно было унести на себе. Когда я сказал ему об этом, Никифор усмехнулся и бодро ответил:
– То, что понадобится для дела, мы как-нибудь отыщем на месте.
И вот, стоя в ожидании у шатра Маниакеса, я увидел, что механик работает за столом, и подошел посмотреть, чем он занят. Он изготовил изображение лагеря Абдаллы и окружающей его местности из мягкой глины на песчаной площадке.
– Привет, Торгильс, – поздоровался он со мной. – Как видишь, я не всегда разрушаю, могу кое-что и построить, но обычно в миниатюре. Вот здесь наш стратег даст сражение.
– Ты и Тирдат – одного поля ягоды, – усмехнулся я. – В Святой Земле Тирдат дольше рассматривал модель Золотого храма, чем сам храм.
– Нет, нет, я говорю серьезно. Победа на поле боя часто зависит от правильного выбора времени и места, особенно, когда враг столь любезен, что заперся и позволяет нам действовать по нашему усмотрению. Видишь эти маленькие цветные пометки? Они изображают наши силы. Серые метки – легкая пехота, оранжевые – лучники и пращники, желтые – тяжелая пехота, а красные – катафракты, наша конница в доспехах. Обрати внимание, половина красных меток расположена в этой низине, там, где их не видно с сарацинских наблюдательных постов. Потом, когда мы добудем побольше сведений, я добавлю метки и для сарацинских войск.
– Как же это возможно? Ведь войска сарацин находятся за стенами?
Никифор подмигнул.
– Надолго от нас не спрячешься. Это всего лишь деревянный палисад, а не высокая городская стена. Обернись.
Я повернулся и увидел, что из земли растет какое-то необыкновенное сооружение. Похожее на корабельную мачту, только много, много выше любой мачты, какую можно вообразить. Мачту эту удерживала сложная сеть веревок и шестов.
– Сделано на скорую руку, – признался Никифор. – Видны стыки там, где моим людям пришлось скреплять части. Но работать будет. Представь себе, что это огромная уда для рыбной ловли, только вылавливать ею мы будем сведения.
– Как это называется? – спросил я.
– Разведочный шест, – сказал он, – но это всего лишь нижняя часть. Верхушку мы поднимем потом и укрепим ее растяжками из скрученного конского волоса. Наверху будет колесо, и мы сможем поднять туда нашего наблюдателя. Разумеется, не самого тяжелого человека в войске. Но он должен знать сигнальную книгу и, хорошенько оглядев лагерь сарацин, сигналами передать нам сообщения. Наши лазутчики уже сообщили, что Абдалла ожидает удара спереди. Его люди утыкали землю перед главными воротами шипами, надеясь, что наша конница охромеет. Он знает, что катафракты – наша главная сила.
Следующие четыре дня мы провели в ожидании перед лагерем сарацин, а Никифор с помощниками размещали новые цветные метки на песчаном столе в соответствии со сведениями, полученными от наблюдателей. Каждый раз, когда они это делали, Маниакес со своими советниками пересматривал планы. Они двигали метки взад-вперед, обсуждали различные варианты передвижения и выслушивали донесения от лазутчиков. Дважды в день начальники полков получали свежие сведения о противнике, и, глядя на них, столпившихся у стола, я вскоре стал различать их самих. Пехотинцы – в хлопчатобумажных стеганых кафтанах до колен и железных наголенниках, а конники – в кольчугах либо в кожаных куртках с нашитыми на них железными пластинами. Знаками отличия служили ленты из золота, серебра или меди, носимые на обеих руках. Имперские полки набирались из множества разных стран и говорили по меньшей мере на стольких же языках, но все были обучены по единому военному образцу. Полководцы внимательно следили за передвижениями значков, и было ясно, что каждый в точности понимает, чего от него ждут. Я же думал о том, какой беспорядочной и своевольной по сравнению с ними должна казаться наша норвежская рать, и понял, почему Харальда с его людьми поставили на то место, где они будут под прямым присмотром самого стратега.
На пятый день Абдалла первым вызвал нас на битву. Наверное, понадеялся на свое численное превосходство и, может быть, все еще полагал, что нашу конницу покалечат железные шипы, воткнутые на поле боя. И не знал того, что под покровом темноты наши лазутчики выдернули эти острия и что половина тяжелой конницы Маниакеса скрыта за хребтом, где армейские кузнецы заново подковали всех лошадей плоскими железными пластинами, дабы защитить копыта. И не было у эмира преимущества внезапности. За несколько часов до того, как армия сарацин начала выходить из стен, наш наблюдатель с разведочного шеста дал флажком предупредительный знак, и имперская легкая конница приготовилась помешать сарацинам выстроиться.
Стоя рядом с шатром Маниакеса в ожидании приказа, каковой я должен передать Харальду и варягам, я видел, как наши скорпионы – так называл их Никифор – начали метать камни и железные болты в ряды противника. Эти скорпионы были малыми метательными орудиями – стоящие на треножниках и бьющие на большое расстояние самострелы, достаточно легкие для того, чтобы их нести на походе. В промежутках между совершаемыми всеми одновременно выстрелами волна за волной вперед выходила легкая конница. Один отряд за другим легким галопом подъезжал к противнику на расстояние выстрела, потом все разом дважды выпускали тучу стрел, после чего отряд разворачивался, и напоследок всадники, повернувшись в седлах, выстреливали в третий раз.
– Наша армия научилась этому приему много поколений тому назад, на восточной границе, воюя с персами. Таким образом число выпущенных стрел утраивается, – заметил Никифор.
На мой взгляд, это больше походило на военную игру, чем на серьезную битву, но в рядах сарацин люди падали, когда их настигал очередной ливень стрел, и я видел, что строй их стал рушиться.
– Гляди, Торгильс, – добавил Никифор, – и ты увидишь, что одна треть легкой конницы наседает на противника, другая готовится к новой атаке, и еще одна треть в тылу занимается ранеными либо отдыхает.
В пятидесяти шагах позади каждого конного отряда ехали восемь человек. У них не было никакого оружия, кроме коротких мечей. Как только они видели упавшего с лошади всадника, один из них пускал лошадь во весь опор, дабы подобрать упавшего, и тот, протянув руку, хватался за предплечье всадника, одновременно ставя ногу в третье стремя, висящее позади седла спасателя. Одним четким движением упавшего конника поднимали с земли, и два человека мчались обратно в тыл, где всадник получал новую лошадь. Это мне понравилось, ибо из пяти всадников, потерявших скакунов, коих поразили сарацинские стрелы, четверо успевали вернуться в свой отряд прежде, чем тот вновь выдвигался вперед. За исключением, разумеется, тех, кто сам был ранен. Однако их не бросали. Их отвозили туда, где врачи армии Маниакеса развернули походную больницу, за хребтом, где противник не мог их видеть.
Все это время Маниакес, наблюдая за схваткой, не покидал своего места у шатра на гребне хребта. Армия растянулась в линию вдоль склона холма, лицом к силам Абдаллы, стоящим на противоположной стороне неглубокой лощины. Сарацины, пятясь от повторных обстрелов имперской конницы, никак не могли выстроиться. А из ворот крепости выходили все новые и новые отряды, и пространство перед палисадом заполнилось так, что воинам, стоящим слишком тесно, негде было развернуться. По большей части то были пехотинцы – видимо, Абдалла не смог привести с собой из Африки достаточно конницы. И слишком много там было новобранцев из крестьян, судя по тому, что вооружены они были лишь маленькими мечами и щитами, а вместо шлемов имели кожаные шапки. Было видно, как сарацинские начальники пытаются выстроить своих людей в правильные ряды, подталкивая и распихивая их в надежде навести хоть какой-то порядок. Тем временем имперское войско стояло спокойно, полк за полком, почти не двигаясь, а военачальники смотрели на сигнальщиков Маниакеса, ожидая приказа. Я ничего не знал о плане сражения, и учитывая превосходящую численность сарацин, не понимал, что задумал Маниакес.
Мне так и не удалось узнать, каков был тот план, поскольку в дело вмешались боги. Я уже говорил, что к месту битвы мы шли через сухие и пыльные земли, прожаренные летним солнцем. Почва под ногами была сыпучей – почти песок. Я ждал приказа Маниакеса и вдруг почувствовал дуновение ветерка – пыль закрутилась у моих ног. Оглянувшись, я увидел, что приближается буря, накатываясь с далеких склонов раскаленных гор через иссушенную местность. Вихрь гнал перед собой облако мелкой пыли. Должно быть, Маниакес заметил начало пыльной бури почти в тот же момент – он что-то сказал своему приближенному, тот, вынув восковую табличку, что-то начертал на ней, после чего отдал табличку коннику, а тот помчался галопом в тыл, к спрятанной там тяжелой коннице. Через мгновение сигнальщики Маниакеса уже махали флажками, посылали приказы пехоте. Два полка тяжелой пехоты, стоявшие лицом к середине вражеской армии, разошлись на пятьдесят шагов в стороны, создав между собой проход.
Оглянувшись на силы сарацин, я увидел, что сам Абдалла уже выехал из лагеря. Кучка зеленых и желтых стягов поднялась над тем местом, где, судя по всему, стоял он со своими военачальниками. А расположились они прямо против прохода, образованного раздвинувшимися полками нашей тяжелой пехоты.