Страница:
Я не в состоянии, как вы понимаете, описать все подробности исторического процесса, изобиловавшего классовыми столкновениями, приливами и отливами революционной волны, конфронтацией интересов различных социальных групп, которая находила отражение в острой идейной полемике. Скажу только, что наиболее сложной проблемой переходной эпохи, оказалось преодоление национального эгоизма, создание международного порядка, способного соединить отдельные общества в единое земное сообщество, сосредоточить его силы и средства на решении таких неотложных задач, как ликвидация голода, нищеты, эпидемических болезней, спасение среды обитания человека, загрязненной шлаками цивилизации, поиск новых источников энергии, освоение богатств Мирового океана и Космоса.
Самой трудноразрешимой из этих задач была ликвидация ужасающего разрыва в уровне развития разных стран, ставшего результатом колониального господства и угнетения. Чтобы вы имели представление о его размерах, приведу две цифры, отложившиеся в памяти. В 80-е годы XX века годовой доход на душу населения в наиболее отсталых странах был в сто раз меньше, чем в развитых капиталистических, а один житель США потреблял столько же, сколько пятьсот индийцев. Причем пропасть между богатыми и бедными продолжала стремительно углубляться, в итоге накапливался взрывчатый материал для международных конфликтов. Радикальному изменению этой трагической ситуации препятствовал империализм, всеми силами стремившийся сохранить свои привилегии. Требовалось преобразовать не только консервативные экономические, социальные и политические структуры, но и само человеческое сознание. Люди должны были понять, что и суровая необходимость выживания человеческого рода, и собственные их правильно понятые интересы, и благо грядущих поколений требуют, чтобы они мыслили, чувствовали, действовали не как представители отдельных наций, а как земляне.
– По аналогии, нам следует мыслить и действовать не как представителям разных кланов, а как гермеситам, – сказал Дезар.
– Делайте выводы сами, – улыбнулся Тропинин. – Во всяком случае, установление социалистического миропорядка означало конец предыстории человечества и начало его подлинной истории. Объединение народов в одну братскую семью не стало результатом некоего единовременного акта творения, а опять-таки растянулось на целую эпоху, в течение которой шла напряженная борьба вокруг принципов нового устройства мира, отыскивались и проходили испытание на практике его оптимальные формы. Первоначально процесс интернационализации охватил сферу экономики и культуры, его мощным ускорителем стала научно-техническая революция. Совершенные средства транспорта и связи до предела сжали земное пространство и способствовали многократному умножению обмена материальными и духовными ценностями. Тот, кто предпочел бы общению изоляцию, обрекал себя на отсталость, лишался доступа к мировой сокровищнице, которую каждый народ обогащал своим вкладом, черпая взамен передовые знания и опыт. Независимость становилась менее выгодной, чем взаимозависимость, а выгода, что бы там ни говорили, была и останется одним из двигателей человеческих деяний.
Что касается политической сферы, то здесь, по понятным причинам, дело продвигалось медленней. По мере того как международная атмосфера очищалась от подозрительности и недоверия, государства добровольно передоверяли все большую часть своих полномочий коллективным ассоциациям. На смену Организации Объединенных Наций пришла Всемирная Федерация во главе с законодательным собранием, одна палата которого избиралась непосредственно населением, а другая составлялась из полномочных представителей правительств. В результате дальнейшей длительной эволюции национальные государства отмерли, и теперь земное общество – именно единое общество, а не сообщество – управляется Советом Земли, члены которого выбираются прямым и равным голосованием всего двадцатимиллиардного человечества. В его задачи входит общее планирование социально-экономического и культурного развития, распределение ресурсов, обеспечение общественного порядка и регулирование отношений с другими обитаемыми планетами. Такие же функции в местных масштабах имеют Советы континентов, провинций и районов. Основной же ячейкой нашего общества является самоуправляемая община.
– Вы упомянули об отношениях с другими планетами. Нельзя ли об этом подробнее?
– Разумеется. Вам, видимо, известно, что до сих пор нигде не удалось обнаружить иной, отличной от нашей формы разумной жизни. Все обитаемые миры, а их теперь немало, заселены человеком, шагнувшим во Вселенную и постепенно осваивающим ее, как в древние времена мореплаватели один за другим открывали и осваивали земные материки. Вполне понятно, что природные условия других планет накладывают свой неизгладимый отпечаток на образ жизни людей, с прошествием столетий в их сознании, характере технического прогресса, социальных отношениях и общественном устройстве появилось много своеобразного. Ваш Гермес – наглядный тому пример. Однако в отличие от гермеситов жители подавляющего большинства земных колоний поддерживают устойчивую связь со своей прародиной, что позволяет говорить о существовании уже не земной, а вселенской цивилизации. Вот уже два века насчитывает Союз разумных миров, в просторечии именуемый Великим кольцом – этот образ принадлежит советскому писателю-фантасту Ивану Ефремову. Он высказывал логичное предположение, что, распространив свою цивилизацию за пределы родной планеты, люди будут стремиться держаться за руки. Кольцо – символ такого единения. Подобно тому, как на Земле победила интернационализация, в Космосе успешно развивается процесс, который можно назвать вселенизацией.
– И в высшей степени прискорбно, что мы до сих пор оставались в стороне от этой столбовой дороги прогресса.
– Рад, что вы так думаете, Дезар. Что касается землян, то, смею вас уверить, они никогда не забывали о Гермесе, хотя ваши предки, покинув колыбель человечества, были в некотором роде дезертирами. Надеюсь, я не обижу вас такой оценкой.
– Я не отношусь к числу квасных патриотов, легат. Но что вы имеете в виду? Признаюсь, до сих пор мне никак не удавалось докопаться, что же в действительности послужило причиной их отъезда. Официальная версия заключается в том, что ими двигало желание учредить образцовое общество, нечто вроде Новой Атлантиды Френсиса Бэкона.
– Вероятно, что-то в этом духе имело место. По крайней мере, для публики экспедиция мотивировалась именно так. Но я полагаю, что главным побудительным мотивом был страх.
– Перед чем?
– Перед революцией и ядерной войной. Вы не должны забывать, что это было время, когда в одной капиталистической стране за другой люди труда брали в свои руки власть, упраздняли частную собственность и устанавливали социалистические порядки. Державшиеся еще цитадели старого порядка ощетинились, угрожая ввергнуть мир в тартарары. И вот газеты печатают сенсационное сообщение об открытии планеты, абсолютно идентичной Земле и потому идеальном месте для заселения. Весьма значительное для тогдашней техники космоплавания расстояние, колоссальные затраты, необходимые для переброски людей и грузов, исключают возможность организованного освоения Гермеса. Да и Земле не до того, у нее тысячи гораздо более неотложных забот, чем послать кучку пионеров за тридевять земель, не имея никаких шансов возместить расходы в предвидимом будущем.
Тут и появляется на сцене группа толстосумов, желающих любым способом унести ноги подальше от Земли, которая, по их убеждению, вот-вот покроется ядерными грибами. При баснословных богатствах им ничего не стоит построить самый современный для того времени космолет, снарядить его всем необходимым для длительного путешествия и отправиться в путь-дорогу. Строительство начинается втайне на одном из островов Тихого океана и длится десять лет. За это время секрет выходит наружу, и находится еще несколько сот мультимиллионеров, желающих сохранить свои драгоценные жизни, а заодно – основать на далеком Гермесе новый Эдем. Образуется консорциум с капиталом около трехсот миллиардов долларов, и на стапелях закладываются еще три корабля той же конструкции. Наконец экспедиция готова к старту. В космолеты погружается сорок тысяч человек: владельцы ведь вынуждены взять на борт большую команду навигаторов, инженеров и техников, чтобы обеспечить полет, врачей, которые их лечили бы, поваров, которые их кормили бы, учителей, которые учили бы их детей, и так далее. Помимо обслуживающего персонала, надо было найти место для ученых и специалистов самого разнообразного профиля, чтобы не пришлось на Гермесе начинать все сызнова. Позаботились, естественно, о фундаментальной библиотеке, коллекции магнитофонных записей и кинофильмов, чтобы развлекаться, а специальный отсек был выделен для образцов земной флоры и фауны, которые рассчитывали развести на месте своего нового обитания. Словом, это был своего рода Ноев ковчег, содержащий в миниатюре всю земную цивилизацию.
Что до мирового общественного мнения, то интерес к предприятию, вспыхнувший вначале, постепенно ослаб, был вытеснен гораздо более насущными для землян проблемами дня. Это было на руку консорциуму, вовсе не склонному привлекать к себе внимание. Публикации же, время от времени появлявшиеся в печати, тщательно готовились специально для того учрежденным «мозговым центром». Акцент в них делался на гуманистическое и научное значение экспедиции, ее инициаторов называли колумбами, движимыми единственной целью – открыть для человечества землю обетованную. Подчеркивалось, что, когда пионеры обживутся, к ним смогут присоединиться другие переселенцы. А кучка ловких дельцов основала даже акционерную компанию будущих гермеситов, сделав выгодный бизнес.
Вы спросите, Дезар, как относились люди ко всей этой затее? По-разному. Одни воспринимали ее как подвиг во имя человечества. Другие, напротив, полагали, что ее инициаторы, подобно крысам, бегущим с тонущего корабля, озабочены лишь спасением собственной шкуры. Третьи оставались безразличны. А подавляющее большинство выражало возмущение выбрасыванием на ветер гигантских средств, которых хватило бы, чтобы спасти от смерти сотни миллионов голодающих.
Вот как выглядела картина к тому моменту, когда космолеты стартовали с околоземной орбиты и взяли курс на Гермес. Первое время связь с ними поддерживалась бесперебойно, Земле сообщили, что путешественники благополучно достигли цели и приступили к заселению планеты. Потом сообщения перестали поступать, а земляне по разным причинам не смогли снарядить новую экспедицию, чтобы выяснить, что случилось. И вот теперь, спустя несколько веков, Гермес дал о себе знать, подав заявку на вступление в Великое кольцо.
Такова известная мне часть вашей истории, Дезар. Очередь за вами.
– Благодарю, легат. Ваш рассказ помог мне понять многое. И я начну с того места, на котором вы остановились.
Уже в полете, продолжавшемся почти пятнадцать лет, произошли важные события. Я, понятно, не имею в виду естественное течение жизни: старики умирали, дети взрослели, молодые заключали браки, появилось поколение, никогда не ступавшее ногой на Землю. Гораздо существенней перемены в умонастроении людей. В маленьком коллективе, изолированном от общества и наглухо замурованном в скорлупы космических кораблей, неизбежно должны были разрушиться старые связи и возникнуть новые. Земные фетиши, которым астронавты привыкли поклоняться, выглядели нелепыми, отпали правовые табу, лишились прежнего сакраментального смысла традиции. В самом деле, какое имело значение, кто именно вложил средства в организацию экспедиции, когда деньги потеряли всякую цену? За сильными мира сего не стояло больше никакой принудительной силы, и они вынуждены были стать на одну ногу с остальными. Произошла своего рода необъявленная революция. Космос всех уравнял.
Но если утратил могущество капитал, то его приобрело позитивное знание. На первый план выдвинулись те, кто вел корабли, умел обращаться с техникой, обладал практической сметкой, был специалистом в каком-то деле. С высадкой на Гермесе их роль еще более возросла, причем ключевой фигурой стал инженер.
– В увлекательном романе Жюля Верна «Таинственный остров», – вставил Тропинин, – именно инженер Сайрус Смит является душой маленькой группы, попавшей на необитаемый остров. Любопытная иллюстрация к вашему тезису, не правда ли?
– К сожалению, мне не приходилось слышать о Верне, ведь художественных произведений у нас не издают, а книги из библиотеки, вывезенной с Земли, по большей части погибли, растащены или содержатся в особом фонде, доступ куда ограничен. Зато я читал «Робинзона Крузо». Герою этой книги было не до высоких материй, все его помыслы сводились к тому, как разжечь костер, подстрелить дикую утку, соорудить хижину. Словом, выжить. Так вот, среди гермеситских робинзонов были в почете именно подобные умельцы.
Короче, цивилизация наша с самого начала приобрела сугубо техническую направленность. Как всегда бывает в таких обстоятельствах, понадобилось обосновать ее идеологически, за что взялись прихваченные экспедицией гуманитарии – философы, экономисты, политологи, юристы. Мне удалось ознакомиться с хранящимися в архиве протоколами их заседаний. Судя по всему, эти люди вдохновлялись идеей создать образцовую технократию или ученократию на основе модных в конце XX века буржуазных утопий – «постиндустриального общества», «технотронной эры», «информатической цивилизации» и тому подобное. После длительных дискуссий они порешили на том, что в основу гермеситского общественного устройства следует положить принцип профессионализма.
– А кланизм? – спросил Тропинин.
– Он появился позднее. Вообще, легат, первоначальное устройство гермеситского общества было лишено тех крайностей, которые поражают своей нелепостью всякий непредвзятый ум, тем более стороннего наблюдателя. Это можно сказать и об учрежденной отцами нашей конституции системе правления. В ней даже было немало привлекательного, подсказанного искренним побуждением создать образцовый механизм, способный работать, как электронные часы. Любопытная деталь: модель, созданная теоретиками-гуманитариями, была тщательно обследована с математической точки зрения: ее квантировали, разложили на совокупность цифровых коэффициентов, определили численное выражение взаимосвязей между узлами, а затем прогнали все это через электронную машину, которая указала, где образуются слабые места и какие необходимо внести коррективы. Таким образом, это был по преимуществу продукт технической мысли, мало принимавший во внимание филигранную сложность социальных процессов и вовсе игнорировавший такой капитальный фактор, как человеческая психология.
Наконец, творение конституции было завершено, и спустя двадцать лет после высадки колонисты приняли ее всеобщим голосованием. Наиболее важный ее компонент составила Декларация профессионализма. Она провозглашала, что жители Гермеса отныне и навеки отказываются от разделения по национальному признаку и будут считать себя членами одной семьи – гермеситами. Одновременно заявлялось, что единственное социальное различие, которое допускается на планете, – это естественное различие по профессиям.
– Как неотчуждаемые права человека у Руссо и других просветителей.
– Совершенно верно. Вы видите, что здесь трудно усмотреть злой умысел. Наши предки резонно полагали, что разделение труда продиктовано самими условиями существования человеческого рода и, значит, отличие между людьми, как специалистами, носит естественный, природный характер. А чтобы отсюда не проистекало каких-либо элементов неравенства, все занятия объявлялись заслуживающими одинакового уважения.
Что касается системы управленческих органов, то она стала причудливой смесью традиционного парламентаризма и технократической утопии. Вдобавок гермеситы, подобно французам эпохи Великой революции, прошли стадию повального увлечения античной демократией. Отсюда у нас такие должностные лица, как эдилы, квесторы, префекты и тому подобное. Мода на Рим расширилась до моды на все итальянское. Начиная со своей столицы, гермеситы стали присваивать другим городам звучные имена: Неаполь, Милан, Флоренция, Венеция, Падуя, Мантуя, Верона. Более того, многие переселенцы взяли себе итальянские фамилии.
– Вероятно, так появились на Гермесе семейства Монтекки и Капулетти?
– К этому я и веду. Разумеется, сохранились имена других национальных звучаний. Мое, например, французского происхождения, а мой приятель Ферфакс явно из англичан. Впрочем, теперь все это – преданье старины глубокой. У нас нет наций, а есть профессии. В результате длительной эволюции произошло то, что с неизбежностью должно было произойти: положенный в основу конституционного строя и безобидный по своей сути принцип деления людей по специальности в условиях однобокой, сугубо технической цивилизации привел к формированию изолированных друг от друга, замкнутых в себе групп со своими интересами, взглядами, вкусами, обычаями и, главное, языком. Нормальный профессионализм выродился в тотальный. Приблизительно пятьсот лет назад эта дегенерация нашла законодательное закрепление. С тех пор идея кланизма приобрела доминирующее значение, все на ней строится и проникнуто ее духом: производство, быт, семья, школа, управление, даже религия.
– Да, мне рассказали об удивительном технократическом боге Разуме в его девяти ипостасях.
– Идея такой рационалистической веры, обожествления знания, как вам известно, легат, принадлежит все тем же утопистам. У нас ею воспользовались, чтобы хоть как-то возместить отсутствие самого могучего инструмента, формирующего нравственное сознание, – искусства.
– Вот чего я не могу понять, Дезар. Как основатели вашего общества, люди отнюдь не темные, могли выбросить на свалку художественное творчество?
– Дело обстояло не совсем так, легат. Никто не покушался на убийство муз, и на Гермесе не складывали костров из книг. Просто искусство не поощряли, поскольку в глазах фанатичных технократов оно не играло позитивной роли и лишь отвлекало людей от главной жизненной цели – совершенствоваться в своей специальности. Если первое поколение колонистов еще питало пристрастие к литературе, живописи, музыке, то последующие стали от них отвыкать, тем более что никто не печатал романов, не ставил пьес, не снимал художественных фильмов. Иначе говоря, искусство не убивали, оно тихо скончалось само от недоедания.
– И еще один вопрос, Дезар. Ну, хорошо, искусство мешало технократам, не вписывалось в их идеальную схему, и они его похоронили. Но объясните мне, как случилось, что гермеситы, достигнув известных успехов в технике, ухитрились утерять космоплавание? Кстати, где находятся корабли, доставившие пионеров на планету? Всякий раз, когда я спрашивал об этом, мои собеседники предпочитали уходить от ответа.
– Да, этот эпизод нашей истории находится под секретом. Дело в том, уже в первые десятилетия, когда гермеситские порядки приобрели отчетливые очертания, нашлись люди, которым все это не понравилось. Они попытались предостеречь общественное мнение, высказав убеждение, что упор на техническую цивилизацию и обожествление профессионализма может иметь самые пагубные последствия. От них отмахнулись. Им не оставалось ничего другого, как вернуться на Землю, и удалось привлечь на свою сторону нескольких технарей. Власти, естественно, этому воспротивились, произошло столкновение, в итоге которого космолет, готовившийся к старту на Землю, был взорван. И тогда один из фанатиков, пользовавшийся огромным влиянием, заявил, что гермеситы должны уничтожить оставшиеся корабли, как ахейцы сожгли свои суда у стен Трои, чтобы никогда и никто не мог покинуть планеты. Заодно было принято решение порвать связь с Землей, дабы никто не помешал успешному завершению великого эксперимента. Так Гермес оказался на долгие столетия отрезанным от других цивилизаций.
– Скажите, Дезар, неужели все это время не повторялось попыток сопротивления?
– Они были и есть, но лишь в виде пассивного протеста. Заложенная в натуре человека инстинктивная тяга к универсальности неистребима, она прорывается здесь и там вопреки всей давящей громаде гермеситского истэблишмента – законов, церкви, традиций, предрассудков. У нас не принято говорить об этом вслух, но все знают о существовании секты универов. На своих сборищах они поносят тотальный профессионализм и посвящают друг друга в клановые тайны. Гонимые властями, эти люди по-своему ищут способа реализовать истинно человеческую потребность во всестороннем развитии. Однако в наших условиях и эта форма самовыражения поневоле приобрела уродливый вид. Универы отрицают девятибожие, но только для того, чтобы поклоняться все тому же единому божеству – Разуму. Их мысль остается замкнутой в технократическом круге, им не приходит в голову, что само понятие ratio несовместимо с любой религией, включая ту, которая возводит на пьедестал науку.
– Вы правы, когда я спросил у Мендесоны, есть ли на Гермесе ереси, он уклонился от ответа.
– Мендесона? Бородатый начальник канцелярии Сената?
– Да.
Дезар рассмеялся. Тропинин взглянул на него вопросительно.
– Вам покажется это забавным, легат, но дело в том, что Мендесона сам сектант, только другого рода.
– То есть?
– Подобно тому, как в низах общества сложилась секта универов, в верхах сформировалась своего рода масонская ложа. Так вот, бородач – ее Великий магистр.
– И чем же занимаются ваши масоны? – спросил до крайности удивленный Тропинин.
– Да тем же, чем и универы. Вдобавок читают стихи, слушают музыкальную классику, показывают друг другу свои живописные полотна. Печально, не правда ли, что искусство стало всего лишь изысканным развлечением снобов. Для людей, принадлежащих к высшему кругу, это форма творческого наслаждения, испытание возможностей ума. Ревностно охраняя общественный порядок, на котором зиждется их благополучие, они нарушают его втихомолку. Конечно, речь идет о группе избранных, им приходится скрывать свою измену профессиональному кланизму от своих же соратников-обскурантов, что придает дополнительное острое ощущение их тайным сходкам.
– Поразительно! Как же относится к этому Великий математик, не может же он не знать о втором лице своего помощника?
– Он, безусловно, знает, потому что сам состоит в ложе.
4
Самой трудноразрешимой из этих задач была ликвидация ужасающего разрыва в уровне развития разных стран, ставшего результатом колониального господства и угнетения. Чтобы вы имели представление о его размерах, приведу две цифры, отложившиеся в памяти. В 80-е годы XX века годовой доход на душу населения в наиболее отсталых странах был в сто раз меньше, чем в развитых капиталистических, а один житель США потреблял столько же, сколько пятьсот индийцев. Причем пропасть между богатыми и бедными продолжала стремительно углубляться, в итоге накапливался взрывчатый материал для международных конфликтов. Радикальному изменению этой трагической ситуации препятствовал империализм, всеми силами стремившийся сохранить свои привилегии. Требовалось преобразовать не только консервативные экономические, социальные и политические структуры, но и само человеческое сознание. Люди должны были понять, что и суровая необходимость выживания человеческого рода, и собственные их правильно понятые интересы, и благо грядущих поколений требуют, чтобы они мыслили, чувствовали, действовали не как представители отдельных наций, а как земляне.
– По аналогии, нам следует мыслить и действовать не как представителям разных кланов, а как гермеситам, – сказал Дезар.
– Делайте выводы сами, – улыбнулся Тропинин. – Во всяком случае, установление социалистического миропорядка означало конец предыстории человечества и начало его подлинной истории. Объединение народов в одну братскую семью не стало результатом некоего единовременного акта творения, а опять-таки растянулось на целую эпоху, в течение которой шла напряженная борьба вокруг принципов нового устройства мира, отыскивались и проходили испытание на практике его оптимальные формы. Первоначально процесс интернационализации охватил сферу экономики и культуры, его мощным ускорителем стала научно-техническая революция. Совершенные средства транспорта и связи до предела сжали земное пространство и способствовали многократному умножению обмена материальными и духовными ценностями. Тот, кто предпочел бы общению изоляцию, обрекал себя на отсталость, лишался доступа к мировой сокровищнице, которую каждый народ обогащал своим вкладом, черпая взамен передовые знания и опыт. Независимость становилась менее выгодной, чем взаимозависимость, а выгода, что бы там ни говорили, была и останется одним из двигателей человеческих деяний.
Что касается политической сферы, то здесь, по понятным причинам, дело продвигалось медленней. По мере того как международная атмосфера очищалась от подозрительности и недоверия, государства добровольно передоверяли все большую часть своих полномочий коллективным ассоциациям. На смену Организации Объединенных Наций пришла Всемирная Федерация во главе с законодательным собранием, одна палата которого избиралась непосредственно населением, а другая составлялась из полномочных представителей правительств. В результате дальнейшей длительной эволюции национальные государства отмерли, и теперь земное общество – именно единое общество, а не сообщество – управляется Советом Земли, члены которого выбираются прямым и равным голосованием всего двадцатимиллиардного человечества. В его задачи входит общее планирование социально-экономического и культурного развития, распределение ресурсов, обеспечение общественного порядка и регулирование отношений с другими обитаемыми планетами. Такие же функции в местных масштабах имеют Советы континентов, провинций и районов. Основной же ячейкой нашего общества является самоуправляемая община.
– Вы упомянули об отношениях с другими планетами. Нельзя ли об этом подробнее?
– Разумеется. Вам, видимо, известно, что до сих пор нигде не удалось обнаружить иной, отличной от нашей формы разумной жизни. Все обитаемые миры, а их теперь немало, заселены человеком, шагнувшим во Вселенную и постепенно осваивающим ее, как в древние времена мореплаватели один за другим открывали и осваивали земные материки. Вполне понятно, что природные условия других планет накладывают свой неизгладимый отпечаток на образ жизни людей, с прошествием столетий в их сознании, характере технического прогресса, социальных отношениях и общественном устройстве появилось много своеобразного. Ваш Гермес – наглядный тому пример. Однако в отличие от гермеситов жители подавляющего большинства земных колоний поддерживают устойчивую связь со своей прародиной, что позволяет говорить о существовании уже не земной, а вселенской цивилизации. Вот уже два века насчитывает Союз разумных миров, в просторечии именуемый Великим кольцом – этот образ принадлежит советскому писателю-фантасту Ивану Ефремову. Он высказывал логичное предположение, что, распространив свою цивилизацию за пределы родной планеты, люди будут стремиться держаться за руки. Кольцо – символ такого единения. Подобно тому, как на Земле победила интернационализация, в Космосе успешно развивается процесс, который можно назвать вселенизацией.
– И в высшей степени прискорбно, что мы до сих пор оставались в стороне от этой столбовой дороги прогресса.
– Рад, что вы так думаете, Дезар. Что касается землян, то, смею вас уверить, они никогда не забывали о Гермесе, хотя ваши предки, покинув колыбель человечества, были в некотором роде дезертирами. Надеюсь, я не обижу вас такой оценкой.
– Я не отношусь к числу квасных патриотов, легат. Но что вы имеете в виду? Признаюсь, до сих пор мне никак не удавалось докопаться, что же в действительности послужило причиной их отъезда. Официальная версия заключается в том, что ими двигало желание учредить образцовое общество, нечто вроде Новой Атлантиды Френсиса Бэкона.
– Вероятно, что-то в этом духе имело место. По крайней мере, для публики экспедиция мотивировалась именно так. Но я полагаю, что главным побудительным мотивом был страх.
– Перед чем?
– Перед революцией и ядерной войной. Вы не должны забывать, что это было время, когда в одной капиталистической стране за другой люди труда брали в свои руки власть, упраздняли частную собственность и устанавливали социалистические порядки. Державшиеся еще цитадели старого порядка ощетинились, угрожая ввергнуть мир в тартарары. И вот газеты печатают сенсационное сообщение об открытии планеты, абсолютно идентичной Земле и потому идеальном месте для заселения. Весьма значительное для тогдашней техники космоплавания расстояние, колоссальные затраты, необходимые для переброски людей и грузов, исключают возможность организованного освоения Гермеса. Да и Земле не до того, у нее тысячи гораздо более неотложных забот, чем послать кучку пионеров за тридевять земель, не имея никаких шансов возместить расходы в предвидимом будущем.
Тут и появляется на сцене группа толстосумов, желающих любым способом унести ноги подальше от Земли, которая, по их убеждению, вот-вот покроется ядерными грибами. При баснословных богатствах им ничего не стоит построить самый современный для того времени космолет, снарядить его всем необходимым для длительного путешествия и отправиться в путь-дорогу. Строительство начинается втайне на одном из островов Тихого океана и длится десять лет. За это время секрет выходит наружу, и находится еще несколько сот мультимиллионеров, желающих сохранить свои драгоценные жизни, а заодно – основать на далеком Гермесе новый Эдем. Образуется консорциум с капиталом около трехсот миллиардов долларов, и на стапелях закладываются еще три корабля той же конструкции. Наконец экспедиция готова к старту. В космолеты погружается сорок тысяч человек: владельцы ведь вынуждены взять на борт большую команду навигаторов, инженеров и техников, чтобы обеспечить полет, врачей, которые их лечили бы, поваров, которые их кормили бы, учителей, которые учили бы их детей, и так далее. Помимо обслуживающего персонала, надо было найти место для ученых и специалистов самого разнообразного профиля, чтобы не пришлось на Гермесе начинать все сызнова. Позаботились, естественно, о фундаментальной библиотеке, коллекции магнитофонных записей и кинофильмов, чтобы развлекаться, а специальный отсек был выделен для образцов земной флоры и фауны, которые рассчитывали развести на месте своего нового обитания. Словом, это был своего рода Ноев ковчег, содержащий в миниатюре всю земную цивилизацию.
Что до мирового общественного мнения, то интерес к предприятию, вспыхнувший вначале, постепенно ослаб, был вытеснен гораздо более насущными для землян проблемами дня. Это было на руку консорциуму, вовсе не склонному привлекать к себе внимание. Публикации же, время от времени появлявшиеся в печати, тщательно готовились специально для того учрежденным «мозговым центром». Акцент в них делался на гуманистическое и научное значение экспедиции, ее инициаторов называли колумбами, движимыми единственной целью – открыть для человечества землю обетованную. Подчеркивалось, что, когда пионеры обживутся, к ним смогут присоединиться другие переселенцы. А кучка ловких дельцов основала даже акционерную компанию будущих гермеситов, сделав выгодный бизнес.
Вы спросите, Дезар, как относились люди ко всей этой затее? По-разному. Одни воспринимали ее как подвиг во имя человечества. Другие, напротив, полагали, что ее инициаторы, подобно крысам, бегущим с тонущего корабля, озабочены лишь спасением собственной шкуры. Третьи оставались безразличны. А подавляющее большинство выражало возмущение выбрасыванием на ветер гигантских средств, которых хватило бы, чтобы спасти от смерти сотни миллионов голодающих.
Вот как выглядела картина к тому моменту, когда космолеты стартовали с околоземной орбиты и взяли курс на Гермес. Первое время связь с ними поддерживалась бесперебойно, Земле сообщили, что путешественники благополучно достигли цели и приступили к заселению планеты. Потом сообщения перестали поступать, а земляне по разным причинам не смогли снарядить новую экспедицию, чтобы выяснить, что случилось. И вот теперь, спустя несколько веков, Гермес дал о себе знать, подав заявку на вступление в Великое кольцо.
Такова известная мне часть вашей истории, Дезар. Очередь за вами.
– Благодарю, легат. Ваш рассказ помог мне понять многое. И я начну с того места, на котором вы остановились.
Уже в полете, продолжавшемся почти пятнадцать лет, произошли важные события. Я, понятно, не имею в виду естественное течение жизни: старики умирали, дети взрослели, молодые заключали браки, появилось поколение, никогда не ступавшее ногой на Землю. Гораздо существенней перемены в умонастроении людей. В маленьком коллективе, изолированном от общества и наглухо замурованном в скорлупы космических кораблей, неизбежно должны были разрушиться старые связи и возникнуть новые. Земные фетиши, которым астронавты привыкли поклоняться, выглядели нелепыми, отпали правовые табу, лишились прежнего сакраментального смысла традиции. В самом деле, какое имело значение, кто именно вложил средства в организацию экспедиции, когда деньги потеряли всякую цену? За сильными мира сего не стояло больше никакой принудительной силы, и они вынуждены были стать на одну ногу с остальными. Произошла своего рода необъявленная революция. Космос всех уравнял.
Но если утратил могущество капитал, то его приобрело позитивное знание. На первый план выдвинулись те, кто вел корабли, умел обращаться с техникой, обладал практической сметкой, был специалистом в каком-то деле. С высадкой на Гермесе их роль еще более возросла, причем ключевой фигурой стал инженер.
– В увлекательном романе Жюля Верна «Таинственный остров», – вставил Тропинин, – именно инженер Сайрус Смит является душой маленькой группы, попавшей на необитаемый остров. Любопытная иллюстрация к вашему тезису, не правда ли?
– К сожалению, мне не приходилось слышать о Верне, ведь художественных произведений у нас не издают, а книги из библиотеки, вывезенной с Земли, по большей части погибли, растащены или содержатся в особом фонде, доступ куда ограничен. Зато я читал «Робинзона Крузо». Герою этой книги было не до высоких материй, все его помыслы сводились к тому, как разжечь костер, подстрелить дикую утку, соорудить хижину. Словом, выжить. Так вот, среди гермеситских робинзонов были в почете именно подобные умельцы.
Короче, цивилизация наша с самого начала приобрела сугубо техническую направленность. Как всегда бывает в таких обстоятельствах, понадобилось обосновать ее идеологически, за что взялись прихваченные экспедицией гуманитарии – философы, экономисты, политологи, юристы. Мне удалось ознакомиться с хранящимися в архиве протоколами их заседаний. Судя по всему, эти люди вдохновлялись идеей создать образцовую технократию или ученократию на основе модных в конце XX века буржуазных утопий – «постиндустриального общества», «технотронной эры», «информатической цивилизации» и тому подобное. После длительных дискуссий они порешили на том, что в основу гермеситского общественного устройства следует положить принцип профессионализма.
– А кланизм? – спросил Тропинин.
– Он появился позднее. Вообще, легат, первоначальное устройство гермеситского общества было лишено тех крайностей, которые поражают своей нелепостью всякий непредвзятый ум, тем более стороннего наблюдателя. Это можно сказать и об учрежденной отцами нашей конституции системе правления. В ней даже было немало привлекательного, подсказанного искренним побуждением создать образцовый механизм, способный работать, как электронные часы. Любопытная деталь: модель, созданная теоретиками-гуманитариями, была тщательно обследована с математической точки зрения: ее квантировали, разложили на совокупность цифровых коэффициентов, определили численное выражение взаимосвязей между узлами, а затем прогнали все это через электронную машину, которая указала, где образуются слабые места и какие необходимо внести коррективы. Таким образом, это был по преимуществу продукт технической мысли, мало принимавший во внимание филигранную сложность социальных процессов и вовсе игнорировавший такой капитальный фактор, как человеческая психология.
Наконец, творение конституции было завершено, и спустя двадцать лет после высадки колонисты приняли ее всеобщим голосованием. Наиболее важный ее компонент составила Декларация профессионализма. Она провозглашала, что жители Гермеса отныне и навеки отказываются от разделения по национальному признаку и будут считать себя членами одной семьи – гермеситами. Одновременно заявлялось, что единственное социальное различие, которое допускается на планете, – это естественное различие по профессиям.
– Как неотчуждаемые права человека у Руссо и других просветителей.
– Совершенно верно. Вы видите, что здесь трудно усмотреть злой умысел. Наши предки резонно полагали, что разделение труда продиктовано самими условиями существования человеческого рода и, значит, отличие между людьми, как специалистами, носит естественный, природный характер. А чтобы отсюда не проистекало каких-либо элементов неравенства, все занятия объявлялись заслуживающими одинакового уважения.
Что касается системы управленческих органов, то она стала причудливой смесью традиционного парламентаризма и технократической утопии. Вдобавок гермеситы, подобно французам эпохи Великой революции, прошли стадию повального увлечения античной демократией. Отсюда у нас такие должностные лица, как эдилы, квесторы, префекты и тому подобное. Мода на Рим расширилась до моды на все итальянское. Начиная со своей столицы, гермеситы стали присваивать другим городам звучные имена: Неаполь, Милан, Флоренция, Венеция, Падуя, Мантуя, Верона. Более того, многие переселенцы взяли себе итальянские фамилии.
– Вероятно, так появились на Гермесе семейства Монтекки и Капулетти?
– К этому я и веду. Разумеется, сохранились имена других национальных звучаний. Мое, например, французского происхождения, а мой приятель Ферфакс явно из англичан. Впрочем, теперь все это – преданье старины глубокой. У нас нет наций, а есть профессии. В результате длительной эволюции произошло то, что с неизбежностью должно было произойти: положенный в основу конституционного строя и безобидный по своей сути принцип деления людей по специальности в условиях однобокой, сугубо технической цивилизации привел к формированию изолированных друг от друга, замкнутых в себе групп со своими интересами, взглядами, вкусами, обычаями и, главное, языком. Нормальный профессионализм выродился в тотальный. Приблизительно пятьсот лет назад эта дегенерация нашла законодательное закрепление. С тех пор идея кланизма приобрела доминирующее значение, все на ней строится и проникнуто ее духом: производство, быт, семья, школа, управление, даже религия.
– Да, мне рассказали об удивительном технократическом боге Разуме в его девяти ипостасях.
– Идея такой рационалистической веры, обожествления знания, как вам известно, легат, принадлежит все тем же утопистам. У нас ею воспользовались, чтобы хоть как-то возместить отсутствие самого могучего инструмента, формирующего нравственное сознание, – искусства.
– Вот чего я не могу понять, Дезар. Как основатели вашего общества, люди отнюдь не темные, могли выбросить на свалку художественное творчество?
– Дело обстояло не совсем так, легат. Никто не покушался на убийство муз, и на Гермесе не складывали костров из книг. Просто искусство не поощряли, поскольку в глазах фанатичных технократов оно не играло позитивной роли и лишь отвлекало людей от главной жизненной цели – совершенствоваться в своей специальности. Если первое поколение колонистов еще питало пристрастие к литературе, живописи, музыке, то последующие стали от них отвыкать, тем более что никто не печатал романов, не ставил пьес, не снимал художественных фильмов. Иначе говоря, искусство не убивали, оно тихо скончалось само от недоедания.
– И еще один вопрос, Дезар. Ну, хорошо, искусство мешало технократам, не вписывалось в их идеальную схему, и они его похоронили. Но объясните мне, как случилось, что гермеситы, достигнув известных успехов в технике, ухитрились утерять космоплавание? Кстати, где находятся корабли, доставившие пионеров на планету? Всякий раз, когда я спрашивал об этом, мои собеседники предпочитали уходить от ответа.
– Да, этот эпизод нашей истории находится под секретом. Дело в том, уже в первые десятилетия, когда гермеситские порядки приобрели отчетливые очертания, нашлись люди, которым все это не понравилось. Они попытались предостеречь общественное мнение, высказав убеждение, что упор на техническую цивилизацию и обожествление профессионализма может иметь самые пагубные последствия. От них отмахнулись. Им не оставалось ничего другого, как вернуться на Землю, и удалось привлечь на свою сторону нескольких технарей. Власти, естественно, этому воспротивились, произошло столкновение, в итоге которого космолет, готовившийся к старту на Землю, был взорван. И тогда один из фанатиков, пользовавшийся огромным влиянием, заявил, что гермеситы должны уничтожить оставшиеся корабли, как ахейцы сожгли свои суда у стен Трои, чтобы никогда и никто не мог покинуть планеты. Заодно было принято решение порвать связь с Землей, дабы никто не помешал успешному завершению великого эксперимента. Так Гермес оказался на долгие столетия отрезанным от других цивилизаций.
– Скажите, Дезар, неужели все это время не повторялось попыток сопротивления?
– Они были и есть, но лишь в виде пассивного протеста. Заложенная в натуре человека инстинктивная тяга к универсальности неистребима, она прорывается здесь и там вопреки всей давящей громаде гермеситского истэблишмента – законов, церкви, традиций, предрассудков. У нас не принято говорить об этом вслух, но все знают о существовании секты универов. На своих сборищах они поносят тотальный профессионализм и посвящают друг друга в клановые тайны. Гонимые властями, эти люди по-своему ищут способа реализовать истинно человеческую потребность во всестороннем развитии. Однако в наших условиях и эта форма самовыражения поневоле приобрела уродливый вид. Универы отрицают девятибожие, но только для того, чтобы поклоняться все тому же единому божеству – Разуму. Их мысль остается замкнутой в технократическом круге, им не приходит в голову, что само понятие ratio несовместимо с любой религией, включая ту, которая возводит на пьедестал науку.
– Вы правы, когда я спросил у Мендесоны, есть ли на Гермесе ереси, он уклонился от ответа.
– Мендесона? Бородатый начальник канцелярии Сената?
– Да.
Дезар рассмеялся. Тропинин взглянул на него вопросительно.
– Вам покажется это забавным, легат, но дело в том, что Мендесона сам сектант, только другого рода.
– То есть?
– Подобно тому, как в низах общества сложилась секта универов, в верхах сформировалась своего рода масонская ложа. Так вот, бородач – ее Великий магистр.
– И чем же занимаются ваши масоны? – спросил до крайности удивленный Тропинин.
– Да тем же, чем и универы. Вдобавок читают стихи, слушают музыкальную классику, показывают друг другу свои живописные полотна. Печально, не правда ли, что искусство стало всего лишь изысканным развлечением снобов. Для людей, принадлежащих к высшему кругу, это форма творческого наслаждения, испытание возможностей ума. Ревностно охраняя общественный порядок, на котором зиждется их благополучие, они нарушают его втихомолку. Конечно, речь идет о группе избранных, им приходится скрывать свою измену профессиональному кланизму от своих же соратников-обскурантов, что придает дополнительное острое ощущение их тайным сходкам.
– Поразительно! Как же относится к этому Великий математик, не может же он не знать о втором лице своего помощника?
– Он, безусловно, знает, потому что сам состоит в ложе.
4
– Ула, – позвал Ром.
Она открыла глаза и, сонная, потянулась в его объятия.
– Пойдем, соня, я тебе кое-что покажу.
Они вышли во двор, Ром подвел ее к зеленеющим грядкам.
– Видишь, какая здесь плодородная земля. Семена, что я высадил в день нашей свадьбы, уже дали первые всходы.
– Ты кудесник, – сказала Ула, рассеянно взглянув на грядки. И неожиданно добавила: – Знаешь, мы, должно быть, убоги – ты со своей агрономией и я со своей математикой. Ничего сверх того не умеем. И ничто уже нас не изменит.
– Ерунда, – возразил Ром, – мы молоды, у нас впереди целая жизнь.
На крыльце появился робот.
– Пожалуйте завтракать.
– А ты, Робби, как думаешь, способен человек овладеть несколькими профессиями?
– Я думаю, хозяин, человек способен на все. Он всемогущ, раз уж сумел создать себе в помощь нас, роботов. Только… – робот замялся.
– Не стесняйся, говори.
– Не в обиду вам будь сказано, все это блажь, хозяин. Каждый должен хорошо делать одно дело, к которому приставлен. Взять меня. Я сконструирован как повар. Кому будет польза, если вдруг мне втемяшится в голову знать и то, что полагается роботу-полицейскому или роботессе-медсестре?
– Но ведь ты робот, не человек.
– А какая разница?
Ула засмеялась.
– Ладно, Робби, пойдем посмотрим, чем ты собрался нас потчевать.
После завтрака они отправились верхом на прогулку и открыли для себя новые пленительные уголки горного края. На обратном пути Уле захотелось пить, деревня оказалась рядом, и она предложила заехать.
– Сторти советовал туда не заявляться, – заколебался Ром.
– Мало ли что! – беззаботно сказала Ула. – Мы ведь не прокаженные, чего нам бояться?
Поселение состояло из нескольких десятков аккуратных домиков, выстроенных вокруг небольшой центральной площадки, где размещались местная управа, школа, поликлиника, кафе. Слонявшиеся здесь несколько человек оглядели наездников равнодушными взглядами: богатые горожане, проводящие отдых в горах, были здесь не в диковинку.
Когда Ула увидела знакомое типовое здание школы, она остановила коня и поделилась с Ромом мыслью, давно не дававшей ей покоя.
– Послушай, милый, а почему бы мне не устроиться сюда преподавателем? Честно говоря, я соскучилась по своим формулам.
– Ты всерьез?
– Вполне. Не сидеть же мне у кухонной плиты с нашим Робби.
– На участке много работы. Я надеялся, что ты увлечешься садом. – В голосе Рома прозвучало разочарование.
– Я только крутилась бы у тебя под ногами.
– Потом, ты ведь знаешь, что в средней школе учительствуют только роботы.
Она открыла глаза и, сонная, потянулась в его объятия.
– Пойдем, соня, я тебе кое-что покажу.
Они вышли во двор, Ром подвел ее к зеленеющим грядкам.
– Видишь, какая здесь плодородная земля. Семена, что я высадил в день нашей свадьбы, уже дали первые всходы.
– Ты кудесник, – сказала Ула, рассеянно взглянув на грядки. И неожиданно добавила: – Знаешь, мы, должно быть, убоги – ты со своей агрономией и я со своей математикой. Ничего сверх того не умеем. И ничто уже нас не изменит.
– Ерунда, – возразил Ром, – мы молоды, у нас впереди целая жизнь.
На крыльце появился робот.
– Пожалуйте завтракать.
– А ты, Робби, как думаешь, способен человек овладеть несколькими профессиями?
– Я думаю, хозяин, человек способен на все. Он всемогущ, раз уж сумел создать себе в помощь нас, роботов. Только… – робот замялся.
– Не стесняйся, говори.
– Не в обиду вам будь сказано, все это блажь, хозяин. Каждый должен хорошо делать одно дело, к которому приставлен. Взять меня. Я сконструирован как повар. Кому будет польза, если вдруг мне втемяшится в голову знать и то, что полагается роботу-полицейскому или роботессе-медсестре?
– Но ведь ты робот, не человек.
– А какая разница?
Ула засмеялась.
– Ладно, Робби, пойдем посмотрим, чем ты собрался нас потчевать.
После завтрака они отправились верхом на прогулку и открыли для себя новые пленительные уголки горного края. На обратном пути Уле захотелось пить, деревня оказалась рядом, и она предложила заехать.
– Сторти советовал туда не заявляться, – заколебался Ром.
– Мало ли что! – беззаботно сказала Ула. – Мы ведь не прокаженные, чего нам бояться?
Поселение состояло из нескольких десятков аккуратных домиков, выстроенных вокруг небольшой центральной площадки, где размещались местная управа, школа, поликлиника, кафе. Слонявшиеся здесь несколько человек оглядели наездников равнодушными взглядами: богатые горожане, проводящие отдых в горах, были здесь не в диковинку.
Когда Ула увидела знакомое типовое здание школы, она остановила коня и поделилась с Ромом мыслью, давно не дававшей ей покоя.
– Послушай, милый, а почему бы мне не устроиться сюда преподавателем? Честно говоря, я соскучилась по своим формулам.
– Ты всерьез?
– Вполне. Не сидеть же мне у кухонной плиты с нашим Робби.
– На участке много работы. Я надеялся, что ты увлечешься садом. – В голосе Рома прозвучало разочарование.
– Я только крутилась бы у тебя под ногами.
– Потом, ты ведь знаешь, что в средней школе учительствуют только роботы.