Шапошников Вячеслав. К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

   Эта поездка ничем особенным не порадовала. Руделев, высланный в Тулу из Петербурга, действовал там в одиночку до ноября прошлого года, до приезда Мефодиева.
   Он рассказал Михаилу, как взялся было (вместе с рабочим Ананьевым, с которым сдружился здесь, и еще с несколькими рабочими) за устройство артельной мастерской, этакой трудовой коммуны, где все было бы общее. Им даже часть денег удалось достать, необходимых для обзаведения и организации такой мастерской, однако дело это у них «рассохлось». А ведь совсем было собрались подавать прошение на имя губернатора — о разрешении устройства мастерской…
   Михаил лишь посмеялся над этой наивной затеей. Свободная артельная мастерская… Какая находка для здешней полиции! Никакого сыска не надо содержать: те рабочие, которые должны интересовать полицию, сами о себе заявляют!..
   Договорились о том, что в дальнейшем Руделев и Мефодиев будут поддерживать связь с Михаилом, наезжая в Москву. Расходы на их поездки Михаил взял на себя. Договорились и о том, что, когда в Туле сложится кружок из наиболее подходящих для этого рабочих, Михаил будет посылать туда пропагандистов-интеллигентов из Москвы, будет наезжать и сам.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

   Накануне собрания, которое должно было состояться на квартире у Михаила, в последних числах февраля, к нему забежал ненадолго Петр Кашинский. Сразу же выпалил новость: тот самый Егупов, с кружком которого он уже предлагал объединиться, только что вернулся из поездки в Варшаву и привез несколько свежих, совсем недавно изданных в Швейцарии, нелегальных брошюр.
   — Я считаю, нам завтра же надо с ним встретиться! Я уже договорился об этом и с ним, и с его ближайшим товарищем по кружку — Виктором Вановским. Они придут на наше собрание! — не давая Михаилу раскрыть рта, сыпал Кашинский. — Я думаю, нам немедленно надо объединяться. Без Егупова нам нельзя! Егупов — это весьма широкие связи с другими городами, Егупов — это заграничные издания…
   — Но все-таки надо было сначала обсудить этот вопрос, — заметил Михаил.
   — Чего же тут обсуждать?! — загорячился Кашинский. — Чего обсуждать, когда все яснее ясного?! Вот увидите, как пойдут наши дела, если мы объединимся!..
   Возражать Кашинскому, спорить с ним было невозможно. Он уже все решил сам.
   — Ну что же… Если вы так в нем уверены, тогда пусть будет по-вашему… — сказал Михаил и добавил: — Но все-таки надо бы по таким серьезным вопросам сначала посоветоваться как следует…
 
   После ухода Кашинского он пригласил в свою комнату Ивана Епифанова, только что вернувшегося из мастерских. Накануне назначенного в их общей квартире собрания он должен был еще раз поговорить с Иваном. Поело сообщенного Кашинским Михаил особенно остро ощутил свое положение: ему не на кого пока что опереться, не от кого ждать поддержки. Кто на его стороне? Один Федор Афанасьев, с которым Кашинский, пожалуй, не очень-то будет и считаться. Афанасьев для него — представитель «темной рабочей массы». Это уже и прежде можно было почувствовать. Если бы на завтрашнем собрании присутствовал еще и Епифанов, было бы уже легче.
   О намеченном собрании Михаил сказал ему не сразу. Сначала заговорил о том, что связано было с их работой, с ремонтными мастерскими, с вагонным депо. И только затем, словно бы спохватившись, словно бы только что вспомнив, сообщил:
   — Да! Иван! У меня тут завтра вечером соберутся люди… Для разговора. Сам понимаешь… Хозяйке я сказал: мол, решил справить новоселье с приятелями. Только о себе сказал. Насчет тебя не заикнулся даже. Но… вот тебе… хочу сказать: было бы крайне желательно, чтоб па этом собрании присутствовал и ты: речь пойдет об объединении кружков и, по всей видимости, о выработке единой линии, единого курса… Без обиняков тебе скажу: люди, с которыми я тут вступил в контакты, к сожалению, не избавились еще от народовольческой ереси, еще много путаются в том, что для нас с тобой давно уже сама истина. Между тем за ними — большинство. И они, увы, склонны диктовать условия… К тому же завтра намечается на этом собрании объединение, как я уже сказал. Есть тут, в Москве, один очень резвый деятель… Некто Егупов. Я о нем пока что лишь слышал. Скорее всего, он чистой воды конспиратор, увлекшийся игрой в «опасную деятельность», в «революционера»… Так, по крайней мере, мне показалось по тому, что я о нем знаю. Вот с кружком этого Егупова на завтра намечено объединение кружка, в который здесь вошел я. Руководит нашим кружком Кашинский — студент университета. Он только что побывал тут, у меня. Поставил, так сказать, в известность насчет завтрашнего объединения с Егуповым.
   У меня есть серьезное опасение, что завтра они, объявив об этом объединении, постараются сразу же задать тон, поскольку, видимо, сходятся в своих взглядах… Они — подавляющее большинство, после слияния мне трудно будет им противостоять. На моей стороне — кто? Афанасьев. Один. Вот если бы еще ты…
   — Видишь ли… — замявшись, заговорил Епифапов. — Я уже толковал тебе, что есть обстоятельства… Болезнь жены… Ей нужен покой. У нее — нервная болезнь… А ведь если я вновь включусь в эту деятельность… Да еще и натура я такая: в каждый пустяк вкладываю всю наличность своих душевных сил, все свое сознание… Затянет это меня… И если что со мной случится, Аня этого не перенесет… Я знаю… Такие-то дола, друг Горацио…
   — Ну, что же… Будем считать, что разговора этого не было…
   — Нет, нет, Михаил! Я не отказываюсь совсем!.. Если так надо, то я завтра обязательно поприсутствую, обязательно! Я о том, что не смогу постоянно участвовать в этом, но завтра… Завтра — обязательно!.. Мы же друзья! И потом: разве же я смогу подвести тебя? Ведь ты сделал для меня, для нас с Аней, такое доброе дело!..
   — Да ведь не в этом суть, не в дружеской отплате… Не в этом суть, Иван… Святое дело оставляем… А между тем нас так мало!.. Я понимаю: мне — проще, поскольку меньше тебя связан… Но ведь и за мной стоят живые люди: мать, отец, братья, сестры… Разве мне их не жаль?! Но как же оставишь дело?! Для понявшего истинный путь обратной дороги нет и другой дороги — тоже нет…

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

   На другой день, около семи вечера, к Михаилу начали сходиться участники назначенного собрания. Первым пришел Федор Афанасьев, за ним пришли, один за другим, Михаил Терентьев, Болеслав Квятковский и сам Петр Кашинский.
   — Ого! — восхитился он, кинув взгляд на стол, на котором виднелись тарелки с закусками и конусообразная бутылка «шустовской». — Пир среди великого поста?!
   — Небольшое новоселье! Всего лишь — небольшое новоселье! — в тон ему ответил Михаил.
   Последними явились Егупов и Вановский. Кашинский подвел Михаила к ним. Представил с некоторой театральностью:
   — Это вот — Михаил Иванович Бруснев — наш радушный хозяин! А это (широкий жест в сторону вновь прибывших) — Виктор Вановский и… сам Михаил Михалыч Егупов! Великий конспиратор и большой специалист по добыванию нелегальной литературы!
   Нервно поежившись от этой аттестации, в которой прозвучали явно иронические нотки, Егупов протянул Михаилу руку, негромко сказал:
   — Весьма рад знакомству! Много слышал о вас…
   — Вот как?! — Михаил укорно глянул на Кашинского (от кого еще мог «много слышать» о нем этот Егупов?..).
   — Нет, нет! Я тут — ни при чем. У Михал Михалыча — своя агентура! — Кашинский рассмеялся и, тут же оглядев собравшихся, деловито потер руками, кивнул в сторону стола: — Ну что ж… Все как будто в сборе. Давайте рассаживаться. — Он чувствовал себя в роли распорядителя.
   — Да, да, прошу всех к столу! — подхватил Михаил. Когда все расселись вокруг стола, в дверь постучала робкая рука. Вошел Епифанов. Тихо сказал всем: «Добрый вечер!»
   «Все-таки пришел…» — подумал Михаил и пригласил его:
   — Проходи, присаживайся к столу, Иван Павлович!
   Епифанов, как-то бочком, ссутулившись, прошел к столу, опустился на свободное место.
   — Простите, должен представить, — сказал Михаил. — Это — Иван Павлович Епифанов, мой весьма близкий товарищ по институту и по кружку, в который мы вместе входили в Петербурге… Ныне мы с ним и служим на одной железной дороге, и живем на одной квартире.
   Напротив Михаила поднялся, отодвинув стул, Кашинский.
   — Ну что ж, друзья… — начал он. — Поскольку я взял на себя инициативу по организации нашего собрания, видимо, мне надо и вести его…
   — Да, пожалуй, так! — резко кивнул Егупов.
   — Мы собрались с вами в очень сложное, тяжелое для нашего народа время, — продолжал Кашинский. — Народ ждет от нас решительных действий. Терпение его на исходе…
   «Резво начал, — подумал Михаил, — сразу про «решительные действия» и «народное терпение»… Сразу, напрямую — к своей заветной цели…»
   — Не далее как прошлой весной, в Петербурге, прошла незабываемая демонстрация, в которой участвовали простые пролетарии. Это было внушительное шествие, — продолжал Кашинский. — Какая это грозная сила — рабочий народ, организованный рабочий народ! Здесь присутствуют несколько свидетелей той необычной для нашей страны демонстрации. Они, видимо, могут сказать то же самое. — Кашинский бросил взгляд в сторону Михаила. Тот утвердительно кивнул. Едва-едва кивнул и Афанасьев, сидящий с ним рядом. Михаил уловил и кивок Егупова, подумав: «Неужели и он был тогда там?..»
   — Все это, — Кашинский поднял над головой указательный палец, — наводит на мысль, что пришла пора самых решительных и смелых революционных действий и поступков.
   — Пришла пора, когда рабочий класс должен брать в свои руки революционное дело… — Михаил негромко поправил Кашинского.
   — Брать — чтобы действовать! Решительно и смело действовать! — Кашинский вел свою линию.
   — Прежде всего ему необходимо вооружиться идейно, чтоб выступать организованно, сплоченно… — опять поправил его Михаил.
   Кашинский развел руками:
   — Ну что ж… У нас уже началась дискуссия… Наверное, так и должно быть. Мы — собеседники. У нас — беседа. Мое дело было — начать… — Он опустился на стул, улыбнулся Михаилу, обиженно улыбнулся: — Продолжайте…
   — Хорошо… — Михаил крепко оперся ладонями о стол, но подниматься не стал (раз беседа — так беседа!). — Думаю, что мы сразу коснулись главного, поскольку рабочий вопросдля нас должен быть вопросом вопросов. Ведь если мы себя мыслим революционерами, то со всей определенностью должны понимать, что вся наша сегодняшняя деятельность—это работа на завтрашнюю пролетарскую революцию. Только так.
   Правительство не верит, что русский рабочий может более или менее самостоятельно развиться. Поэтому даже теперешние наказания, которые оно применяет к рабочим, никак не назовешь жестокими. Обычно все кончается высылкой либо на родину, либо в другой город. Правительство полагает, будто вся революционная пропаганда ведется исключительно интеллигентами, а сами рабочие даже и усвоить-то как следует не способны революционные идеи. Впрочем, не одно правительство заблуждается на сей счет. И в самой интеллигентской среде заблуждающихся хватает. Сколько мне приходилось слышать ссылок на Петра Лаврова, на его «Исторические письма», в которых он утверждает, что прогресс человечества есть результат деятельности критически мыслящих личностей. Между тем рабочее дело жизненно, и в Петербурге, например, оно в основном ведется уже самими рабочими. Я это берусь утверждать, и… — Михаил кивнул на Федора Афанасьева, — это может подтвердить один из бывших питерских рабочих, ныне живущий и работающий в Москве, — Федор Афанасьевич Афанасьев… Сухощавый, сутуловатый Афанасьев, степенно откашлявшись, поправив очки, сильно увеличивающие его зрачки, оглядел сидящих за столом. Пальцы жилистых, тонких рук, положенных на край стола, пришли в движение. Многолетняя привычка управляться с тонкой хлопчатобумажной нитью…
   — Да, в Питере… это в самом деле так!.. — начал он. — Там наше движение крепко налажено. А вот в Москве пока что нет этого… Я здесь с прошлой весны работаю и могу сказать, что везде тут трудно начинать пропаганду. — Сухой кашель прервал его речь. Справившись с ним, Афанасьев продолжал: — Да, могу сказать, что у здешних рабочих пока что мало интереса к нашему делу. Я сужу, конечно, по рабочим-текстилям, поскольку всю жизнь работаю на ткацких фабриках, и здесь — все на них же. Трудно здесь, в Москве, начинать. Рабочий здешний, как я замечаю, и газетами вовсе не интересуется… Одна беспросветная работа. Заработок небольшой. Да еще и год-то такой тяжелый. Все глядят, как бы не потерять работу. Уж какие тут, при таком всероссийском голоде, требования к хозяину!.. Чуть что — за ворота и разговаривать не станут! Попробуй тут — разверни пропаганду… На своей шее испытал! О том, как дело было поставлено у нас в Питере, только вспоминать приходится!.. Сил тут у нас вовсе мало…
   — Да, да! — перебил Афанасьева Кашинский. — Сил пока что действительно маловато. — Он опять резко поднялся, поерошил в возбуждении свой рыжеватый ежик, вновь вскинул указательный палец над собой. — Но мы, но мы, друзья, как мне представляется, сегодня для того и собрались все вместе, чтоб объединить свои малые силы! Я считаю, что все-таки начинать надо с объединения интеллигентских групп! В общем-то, в предварительных разговорах, мы уже подошли к этому и вот с Егуповым, и другими членами его кружка… Думаю, что и Михаил Иваныч не против объединения… — Кашинский так же резко сел и, усмехнувшись, пошутил: — Уже сам факт, что мы все собрались сегодня на его квартире, символичен!..
   — Я не против объединения… — Михаил посмотрел на Афанасьева, при этих его словах насупившего брови. — Но! — Он опять крепко приложил к столу ладони. — Объединяются в единую организацию люди единых взглядов, единой точки зрения на то, ради чего они объединяются; люди единых принципов, единой программы…
   — Программу выработаем! За ней дело не станет! — выкрикнул Кашинский.
   — Тогда сразу хочу спросить: какую именно программу мы для себя выработаем, какой будет ее основа — социал-демократической, то есть марксистской, или народовольческой?.. — Михаил обвел взглядом сидящих вокруг стола.
   Взгляд его остановился на Егупове. Тот сидел, мрачно потупясь, покусывая тонкие губы. Пальцы его рук то хватались за пуговицы сюртука, будто проверяя, целы ли они, то касались тугого воротничка сорочки. Михаил вдруг подумал, что в самой внешности Егупова какая-то невнятица, какое-то сочетание резких противоположностей, неким образом являющих собой единство.
   Егупов, почувствовав на себе пристальный взгляд Михаила, нервно передернул плечами, выпрямился, резко сказал:
   — Что касается меня, то я охотно поддержу любую аптиправительственную акцию, независимо от того, какая революционная организация или группа предпримет ее, лишь бы эта акция была настоящей борьбой с царизмом!
   — Вот в том-то и дело: что считать ныне «настоящей борьбой с царизмом»! — подхватил Михаил. — Знать, точно знать, что мы сегодня должны делать, знать точные перспективы своего дела, а не блуждать в глухом лесу эмпирики! В основе должна быть прочная позиция, которой не может быть без настоящей теории. Действовать практически, тем более других еще ввергать в эту деятельность, и не вполне понимать, что к чему, — это… — он запнулся, подыскивая нужные, но не слишком резкие слова, — это — даже непорядочно, если хотите. Надо определенно понять: какова теперь программа, что есть наша истина и наша правда, где, в чем наш путь? Без этого действовать невозможно. Мы должны, повторяю, знать наши цели и задачи сегодняшние, цели и задачи перспективные…
   — Ну так и в чем они?.. — резко спросил Егупов.
   — Наши цели? Наши задачи?.. Они выражены довольно прямо и точно Плехановым. Он сказал именно о нас, революционных интеллигентах, что задача наша в следующем: мы должны усвоить взгляды современного научного социализма, распространить их в рабочей среде и с помощью рабочих приступом взять твердыню самодержавия. Он сказал совершенно определенно: революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого пути нет и не может быть…
   — Но рабочих, стало быть, надо сначала просветить, привить им социалистические взгляды? — не без ехидства спросил Егупов.
   — Именно так, — Михаил спокойно кивнул.
   — Стало быть… нужны постепенные действия?.. — вставил Квятковский.
   — Именно так, — снова утвердительно кивнул Михаил.
   — Да что могут значить все ваши постепенные действия для такой силы, которая ни с чем другим не считается, кроме силы же? Только проявлением своей силы и решительности, только постоянным террором мы, революционеры, сможем заставить эту силу считаться с собой! — выпалил Егупов и гляпул на Кашинского, как союзник на союзника.
   — Таким образом, мы в глазах народа, с помощью всо той же силы, имеющей для того много средств, становимся просто преступниками, смутьянами, от которых можно ожидать чего угодпо, — подытожил сказанное Егуповым Михаил. — Вспомните убийство предыдущего Александра… Что произошло после того? Эта самая сила послала во все концы телеграммы, курьеров, поднялась целая волна «народного возмущения», и народ действительно стал поглядывать на всяких революционеров весьма угрюмо, не очень-то разбираясь, кто из них есть кто. Я помню это по Ставрополю, по своей станице, помню тогдашние разговоры. Нет, террор — не путь! Террор — это всегда группка, горсточка заговорщиков. И какими бы светлыми мотивами эта группка ни руководствовалась, она останется всего лишь горсточкой «возмутителей спокойствия», «преступной группой», и еще, и еще невесть кем и чем, по жандармской терминологии…
   — Так, выходит, — горячился Кашинский, — надо ждать, когда весь народ познает научные осповы социализма?.. Х-ха! Этого мы никогда не дождемся! Жесткая, решительная борьба должна сама просветить массы. Она им и покажет их настоящих врагов!
   — Во-первых, не «ждать», а во-вторых, не о каком-то поголовном просвещении социализмом идет речь, но о создании рабочей партии, которая организует рабочий класс и поведет его на борьбу. Наша цель и должна быть именно таковой — вызвать рабочее движение и организовать рабочую партию… — Михаил усмехнулся. — А ставка на горстку героев, одухотворенных идеей, — это вчерашний день! Ныне мы твердо должны стать на почву западноевропейского рабочего движения, если хотим серьезно отдать себя классовой борьбе рабочих.
   — Ага-ага! Давайте жить, как сказано в одной сказочке: помаленьку-то покойнее, а потихоньку — вернее! — Егупов усмехнулся. — Оно ведь как: и капля камень долбит! Слышали! Но чтоб продолбить камень, этой капле понадобятся миллионы лет! У нас таких сроков нет в распоряжении! Но у нас есть кое-что подейственпей…
   — Все тот же террор? — прямо спросил Михаил.
   — Да, все тот же террор… — с вызовом ответил Егупов.
   — Весь террор стоит на гордом избранничестве, на групповом или одиночном героизме. И в этом вы видите путь?! — Михаил покачал головой. — Не клан заговорщиков, а общность с теми самыми людьми, ради которых объявлена борьба!
   Егупов поморщился, усмехнувшись, спросил:
   — Неужели вы и впрямь верите, что можно пробудить в какие-то несколько лет весь народ?! — Не дожидаясь ответа, выкрикнул: — Да этого века еще надо ждать! Века! Только набат, только решительные действия могут поднять массы! Уверен! Любые действия, ведущие к обострению борьбы, к созданию революционной ситуации, годятся для нас, революционеров! Любые! Цель оправдывает средства! Я так считаю!
   — Цель оправдывает средства?.. Эти слова мне приходилось слышать уже не раз. Нет! Скверные средства способны сделать столь же скверной и саму цель. Привыкнув к дурным средствам, человек неизбежно исказит и саму цель. Эти три слова столь же пошлы, как и вот эти три: «Победителей не судят…» Есть в таких словах явный разлад с совестью, даже полный отказ от нее…
   Люди, исповедующие такие принципы, не имеют права называться революционерами, ибо революционер доджей быть человеком твердых и чистых принципов.
   — Значит… вы… совершенно не приемлете террор? — спросил Кашинский, и Михаилу стало ясно, что спрошено было с подвохом.
   — Совершенно не приемлю, — твердо ответил он.
   — Хорошо… Хорошо… — Кашинский принялся листать тетрадочку, лежащую перед ним на столе. — Давайте посмотрим, как об этом сказано самим Марксом… Вот! — Он хлопнул по тетрадочке. — Я специально выписал, послушайте: — «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым». Что вы на это скажете?! — он уже с вызовом посмотрел на Михаила. — Тут не может быть двух толкований. Понимать эти слова можно лишь однозначно, лишь так: когда старая общественная форма уже готова разрешиться от бремени новым общественным строем, насилие должно сыграть роль повивальной бабки! То есть помочь родам!..
   — Да, толкование верное, — Михаил усмехнулся, — но в том-то и дело, что тут разумеется не террор, а именно сама революция! Разве же не понятно?! Революция — да! Тут насилие — неизбежность. Старое не уступит новому своего без борьбы. Но к этому надо еще подойти! К этой явной беременности старого общества новым, к этим родам! В нынешнем положении все еще весьма далеко от родов. Мы с вами еще так малочисленны. Надо накапливать силы, глубоко и серьезно готовиться к тому последнему акту. При беременности, — Михаил подмигнул Кашинскому, — не торопятся, иначе может получиться выкидыш…
   Егупов неожиданно расхохотался:
   — Браво, Михаил Иваныч! Ловко сказано!..
   Кашинский глянул на него, как на перебежчика, захлопнув тетрадочку, сказал, ни на кого не глядя:
   — Не знаю… Сказано, может быть, и ловко… Но на всем этим нет революционной поэзии, нет порыва… У некоторых марксистов все расписано, все по полочкам. Вот тут — политэкономия, вот тут — натурфилософия, вот тут—«Манифест»… Мне больше по душе схватка! В открытую! Импровизация борьбы… Хотя… я тоже считаю себя марксистом…
 

 
   — Им-про-ви-за-цня… — усмехнулся Михаил. — Вот-вот… А истинная революционность — большое, трудное, рассчитанное на терпенье и годы дело…
   — Ладно! — примирительно махнул рукой Кашинский. — Мы собрались не ради того, чтобы иметь возможность продемонстрировать, так сказать, свое полемическое мастерство.
   — Само собой! — Михаил согласно кивнул. — Да мы этим и не занимались. Мы, так сказать, пытаемся установить истину. Это необходимо. Особенно — для начала.
   — Да, да. Именно в спорах рождается истина! — вставил свое слово и Егупов.
   Кашинский пристально посмотрел на него: какую же новорожденную истину тот имел в виду?..
   Егупов нервно передернул плечами и опустил глаза.
   — Ну что же, — сказал Кашинский, — поскольку у нас сегодня сразу же возник разговор о заблуждениях, существующих в интеллигентской среде, с упоминанием заблуждений Петра Лаврова, я полагаю на следующем собрании нам необходимо более конкретно поставить этот вопрос. Ведь он касается именно нас!
   — Да, да, об этом надо потолковать как следует! — поспешил согласиться Егупов.
   — Так вот я предлагаю, — продолжал Кашинский, — иа следующем нашем собрании прочесть и обсудить статью Веры Ивановны Засулич. Статья эта так и называется: «Революционеры из буржуазной среды». Думаю, Михал Михалыч возьмется ее прочесть, а также выступить со своими комментариями к ней…
   Егупов согласно кивнул.
   — Только вот что… — добавил Кашинский, — статья для чтения на собрании великовата, так что, я полагаю, из нее надо исключить те места, которые вы найдете лишними, необязательными для нас. Главное — сохранить суть статьи. Думаю, со мной все согласны но этому вопросу?
   Все были согласны.
   — Так-с, значит, этот вопрос исчерпан! — Кашинский хлопнул рукой по своей тетрадочке, словно бы ставя последнюю точку в разговоре, — Только осталось выяснить, где и когда мы соберемся в следующий раз… — Он вопрошающе посмотрел на Михаила.
   — Ну, насчет «где»—дело ясное: собираться я предлагаю и впредь здесь же, у меня, — сказал Михаил, — а насчет «когда» — давайте подумаем…
   — Откладывать особо не надо, — быстро вставил Егупов, явно торопясь высказаться раньше Кашинского, — организационные и всякие теоретические вопросы, — тут он усмехнулся, — надо решить как можно быстрее, чтоб приступить к настоящей работе…
   — Давайте соберемся через неделю, в этот же день… — предложил Кашинский и окинул сидящих вокруг стола взглядом председательствующего. — Для вас это удобно, Михаил Иваныч?..
   — Вполне, — Михаил кивнул. — Только вот что… Не исключены всякие неожиданности. Может быть, у руководителей кружков возникнет необходимость срочно повидаться со мной. Ежедневно я прихожу к двенадцати часам к себе на квартиру — обедать. В это время меня можно тут застать…
   — Так, стало быть, и этот вопрос исчерпан… — Кашинский щелкнул пальцами и поднялся первым. — На ceгoдня — все! Будем расходиться. Разумеется, о предосторожностями! По одному…
   Прощаясь с Егуповым, Михаил сказал:
   — У меня к вам просьба: вы не смогли бы принести мне экземпляр «Всероссийского разорения»?
   — Хорошо, — кивнул Егупов, — завтра, вечером, часиков в семь, занесу…

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

   Из присутствовавших на этом первом собрании в комнате Михаила остался вскоре один Федор Афанасьев (Михаил попросил его задержаться).