Шатилов Василий. А до Берлина было так далеко

   С завистью глядя вслед Керженевским, я еще не знал тогда, что вижу их в последний раз. Во время прорыва их настигнет фашистский снаряд, и они навсегда, неразлучные, останутся лежать в степи под Лубнами.
   Кольцо окружения прорвано!
   С утра над Оржицей появились немецкие самолеты. Они летели на небольшой высоте, оставляя за собой шлейф густого темно-зеленого дыма. Нарисовав кольцо, которое хорошо проецировалось на фоне чистого неба, самолеты скрылись.
   - Понятно? - спросил меня Самсоненко, с которым мы наблюдали за манипуляциями немецких летчиков. - Выходит, они в большом котле сделали маленький для нашей армии. Персональный, так сказать. Предупреждают, что наше дело табак, чтоб мы, значит, сдавались.
   Догадка Иосифа Иосифовича подтвердилась. Вскоре пожаловала новая группа самолетов. Они сбросили не бомбы, а листовки. На искаженном русском языке в листовке предлагалось "русь золдатам" прекратить сопротивление и "штык в земля". Командование вермахта обещало "соблюдать жизнь" и отпустить сдавшихся в плен по домам. "В противном разе смерть". В листовке сообщалось, что Красная Армия разбита и перестала существовать. Москва, Петроград, Киев пали и потому выхода у русских солдат нет. К тому же 26-я большевистская армия окружена и ее окончательный разгром - дело "пара дней".
   Как ни тяжело и трагично было наше положение, ни у кого из бойцов и командиров дивизии не возникло и мысли принять предложение фашистов. Каждый из нас был готов скорее погибнуть, чем сдаться на милость врагу. Наши сердца до краев заполняла ненависть к гитлеровским захватчикам и убийцам, она звала к борьбе до последней капли крови!
   А фашисты для большей убедительности решили подкрепить угрозу делом. Из дальнобойных орудий они начали интенсивный обстрел Оржицы, несколько раз прилетали "юнкерсы" и почти с землей сровняли это большое и красивое село.
   Вспоминая теперь то трудное время, я не перестаю восхищаться стойкостью красноармейцев и командиров дивизии! Выдержать каждодневное давление врага это не так-то просто, для этого надо не только в кулак зажать нервы, но и перестать уставать, надо, несмотря ни на что, совершать марши, обороняться, ходить в атаки, оборудовать позиции, копать окопы, то есть заниматься обычным, тяжким солдатским трудом. Вот и вчера на пути в Оржицу нам пришлось отбить несколько атак противника, в отражении одной из них принял участие и штаб дивизии. В селе Зарог, лежавшем на полпути от Денисовки до Оржицы, куда мы, группа штабных работников, въехали, неожиданно поднялась стрельба. Оказалось, что большая группа фашистов оседлала дорогу, не пропуская нас в Оржицу. Гитлеровцы оставались верны своей тактике - пытались бить нас по частям. Командира нашей стрелковой роты, что рассыпалась в цепь по обе стороны дороги, в этот критический момент ранило.
   Оценив обстановку, я приказал работникам штаба занять место в цепи, а сам голосом, показавшимся мне совсем незнакомым, крикнул: "Рота, слушай мою команду!"
   Надо было занять выгодную для отражения атаки гитлеровцев позицию. Не обороняться же в селе!
   - Станковые пулеметы на катки! За мной! - скомандовал я, и все побежали в огороды, откуда просматривались поле и лес, откуда, строча из автоматов, шли фашисты.
   Их было около сотни. У нас же чуть более полусотни красноармейцев, пятнадцать работников штаба и ни одного автомата. Зато есть два "максима" плюс другие преимущества обороняющихся.
   За одним из пулеметов лежал молодой, как мне показалось, необстрелянный красноармеец, а первого номера, по его словам, только что увезли в медсанбат.
   - Вот что, товарищ, уступите-ка мне место, заправляйте ленты, а я, пока не отгоним фашистов, буду первым номером. Ясно?
   - Есть, товарищ майор, быть вторым номером!
   Мой напарник в селе Зарог первый раз в жизни попал в такую переделку. Я же впервые за войну лег за пулемет. Так что в известном смысле мы оба были новичками. Когда лежишь за "максимом", смотришь в прорезь прицела, нажимаешь на гашетки, бой представляется тебе совершенно иным, чем с КП или НП. Хотя здесь гораздо опаснее, но, удивительное дело, чувствуешь себя гораздо увереннее. Здесь ты под защитой потока свинца. Здесь ты - сила.
   Два чувства одолевают пулеметчика - я испытал их новизну в тот раз. Это азарт. Тебе не терпится скорее открыть огонь и рассеять, положить, заставить повернуть назад идущих в атаку фашистских солдат в мышиного цвета мундирах. Но открыть огонь надо вовремя, то есть требуется сдержать себя, иначе поспешишь и проиграешь бой. Внутренний голос подсказывает: "Вот, кажется, пора!" Но огромным усилием воли заставляю себя выжидать, меряю и меряю глазами расстояние до ломаной цепи. Рано! Вот когда она сравняется с тремя пирамидальными тополями, что растут на развилке дорог метрах в ста от пулемета, тогда командую громко: "Огонь!" Нажимаю на гашетку, пулемет начинает дрожать, красноватые вспышки пламени бьются на конце его ствола. Одновременно застучал и второй "максим", дружно захлопали винтовки. Сквозь прорезь прицела видно, как мечутся гитлеровцы: падают, встают, снова падают, бегут. К тем, что падают и уже больше не поднимаются, жалости нет. Нет, потому что идут на огонь твоего пулемета фашистские убийцы и бандиты, а с ними другого разговора, кроме разговора оружия, не будет.
   Атака врага захлебнулась. Уцелевшие гитлеровцы скрылись в лесу. Но через несколько минут появились снова под прикрытием невесть откуда взявшихся трех танков. Конечно, танков немного. Мы видели и гораздо больше. Немного, но достаточно, чтобы подавить огонь наших пулеметов и открыть путь пехоте. Беспомощность - что могут сделать "максимы" против брони! - вызывает негодование, злость. Но, вероятно, под счастливой звездой мы родились. Внезапно вокруг фашистских машин начали рваться снаряды. Одна из них загорелась. Тотчас же открылся люк - и из него начали выскакивать танкисты. Здесь слово уже за нами. Мгновенно берем их на мушку и уничтожаем.
   Потерпев неудачу, фашисты скрываются в лесу и больше атак не предпринимают.
   Кто же те волшебники, которые выручили нас в самую критическую минуту? Волшебниками оказались расчеты двух орудий из нашего пушечного полка. Подходя к Зарогу, они заметили атакующие фашистские танки и, не долго думая, дали огонька. Когда я подошел к артиллеристам и стал благодарить командира орудия, сержанта, белесого от дорожной пыли, он улыбнулся и ответил:
   - Обычная вещь, товарищ майор, хотя в газетах и называют ее войсковым товариществом. Пусть будет, как в газетах. Я не возражаю. В такой заварухе мы должны держаться друг за дружку и подсоблять.
   От этого русского "подсоблять" дохнуло на нас чем-то бесконечно родным. Верный человек, истинный товарищ повстречался нам в приднепровском селе Зарог. Повстречался и сразу потерялся в суматохе отступления. Всего три-четыре минуты мы разговаривали, но и теперь, спустя десятилетия, вижу этого крепыша, его хорошую улыбку, слышу голос сержанта, в котором не было ни нотки уныния и растерянности.
   Первый день нашего пребывания в Оржице прошел сравнительно спокойно, если не считать артобстрела и бомбежки. Подразделения дивизии эту паузу использовали для отдыха и подготовки к прорыву. У оперативной группы штаба забот было невпроворот. Тем более что ряды наши поредели. Не вернулись с рекогносцировки мой заместитель майор Михаил Иванович Карташов и начальник четвертого отделения капитан Дмитрий Тихонович Курбатов - "главком штабного делопроизводства", как в шутку называли его товарищи. Особо остро чувствовалось отсутствие капитана Трунова, который был, без преувеличения, нашими глазами и ушами. Известно, как важно по возможности все знать о противнике: его численность, вооружение, расположение, намерения. Без этого нельзя воевать. И если дивизия существовала и действовала, если она крепко насолила фашистам, то, несомненно, в этом в немалой степени "виноваты" капитан Трунов и его разведчики. И вот теперь, когда, словно ночь, нас окружает неясность, когда, как воздух, как солнечный свет, необходимы данные о том, где слаб противник, чтобы вырваться из его капкана, Трунова нет - он не вернулся с задания, скорее всего, попал в безвыходное положение и погиб, хотя слова "безвыходное положение" не вяжутся с этим смелым и необыкновенно находчивым, я бы еще добавил, удачливым человеком. Сколько раз за три месяца боев он со своими разведчиками попадал в такой лабиринт, из которого, кажется, выбраться было невозможно, а Трунов выбирался и добывал такие данные о фашистах, по которым нам в штабе легко было планировать боевые действия. Третий день Трунов не появлялся, и я, зная его, хоть и не терял надежды, все же думал, что случилось непоправимое. Забегая вперед, скажу, что, к счастью, мои предположения не оправдались. Капитан Трунов вернулся,(когда мы уже подошли к линии фронта.
   Гитлеровцы, очевидно, понимали, зачем русские стянули в Оржицу остатки нескольких своих дивизий. Несомненно, здесь будет предпринята попытка разорвать кольцо. Потому они решили предупредить нашу атаку и с утра на следующий день ударили сами.
   С восходом солнца мы занялись своими делами: Самсоненко пошел к батарейцам, я же связался с командирами полков, выслушал их доклады о готовности к атаке. Подошел связист Василий Батин и доложил мне о ночном происшествии. Бойцы одного из отделений батальона Шадского решили заночевать в уцелевшем сарае на околице Оржицы. Оказалось, что сарай занят. Командир отделения хотел уже уводить людей, как в свете зажженной спички заметил, что в сарае на душистом сене расположились не наши, а фашисты. Их было девять человек. Как видно, они чувствовали себя хозяевами положения и вели себя настолько нагло, что спали, не выставив даже часового. За это и поплатились. Наши бойцы всех их до единого перебили: кто получил пулю, кого прикончили штыком.
   - Одного взяли живым. Не хотите допросить?
   - Офицер, солдат?
   - Рядовой.
   - Разведчики допрашивали?
   - Пытались, но безуспешно. Молчит, как рыба.
   - Ну и шут с ним, пусть молчит. Нам и без него все ясно: придется сегодня штурмовать мост, а уж его-то немцы пристреляли, будьте спокойны.
   - Это уж точно, - согласился Батин. В это время резко зазуммерил телефон.
   - Вас, товарищ майор.
   Я" взял трубку и услышал приглушенный голос Лопатина. Он просил - комкор никогда не приказывал, а всегда просил - прибыть как можно быстрее к нему на командный пункт корпуса.
   Послав Батина за Самсоненко, я вышел из блиндажа и направился к машине, у которой уже хлопотал Казаков, как будто чувствовавший, что именно сейчас, а не позже, ему предстоит ехать. До машины, однако, я не дошел. Над головой раздался тягучий свист - и спустя мгновение меня подхватила взрывная волна и бросила на землю: снаряд разорвался в каких-то 50 метрах в стороне. Сообразив, что одним выстрелом дело не ограничится, я поднялся и что есть духу бросился в блиндаж, под его надежную крышу. Следом за мной влетел Самсоненко.
   Разрывы стали учащаться и вскоре слышались по всему селу. Стреляла дальнобойная артиллерия. Длилось это не менее получаса. Затем через мост пошли танки, за ними хлынула пехота. Из нашего блиндажа было видно все как на ладони. Хорошо атаковать, когда у тебя есть танки, а у атакуемого их нет.
   В бинокль видно, как вражеские машины врываются в наши боевые порядки, утюжат окопы. Но вот перед атакующими танками противника появились бойцы-истребители, и в фашистские машины полетели бутылки с горючей смесью, связки противотанковых гранат. Сталкиваются в бескомпромиссном поединке сталь и человек, сила и мужество, и верх в этом неравном поединке берет советский человек. Из десяти танков четыре загорелись, а остальные повернули к мосту. Немецкая пехота без танкового прикрытия не особенно любит ходить в атаку, поэтому откатывается.
   Вздох облегчения вырывается у Самсоненко. Вытирая пот, он устало говорит:
   - Кажется, пронесло... - И спрашивает: - Комкор вызывает? Мне принимать вахту?
   - Принимайте, Иосиф Иосифович. Быть бы вам общевойсковым командиром, если б не приворожила вас на всю жизнь артиллерия.
   Казаков уже завел мотор, и мы сразу же тронулись в путь. Странное дело, только что кругом громыхало, всюду свистели пули и рвались снаряды, а теперь тихо и даже слышно, как бойко чирикают воробьи. Удивительно живучи эти птахи, они освоились с войной и не обращают на нее ни малейшего внимания!
   КП Лопатина находился примерно в трех километрах от КП Костенко. Туда мы приехали без происшествий, хотя всю дорогу нас сопровождала "рама" - немецкий разведчик. Была опасность выдать врагу место расположения командного пункта корпуса, и потому я, не доезжая до дома Лопатина, вылез из машины, оставшуюся дорогу прошел пешком. Прибыл на КП весьма вовремя. У Лопатина уже собрались командиры соединений, сосредоточенных в районе Оржицы. Совещание открыл генерал Костенко.
   Он говорил предельно кратко и только по существу. Завидное это качество всегда, в любых, даже самых трудных обстоятельствах оставаться самим собой. Именно таким качеством и обладал Федор Яковлевич Костенко.
   Вначале командарм обрисовал обстановку. Собственно, все нам было известно, ничего нового он не сказал, но в его устах и известные вещи звучали по-новому, получали другую окраску.
   - У Оржицы мы слабее противника. У нас нет танков, мало артиллерии, на исходе снаряды, меньше людей. По всем немецким канонам, мы уже давно должны сложить оружие. Но мы не сложим его. Мы прорвемся. Массированный удар, быстрота, стремительность действий - в этом ваше спасение.
   Костенко изложил план прорыва, боевой порядок соединений, ближайшую и последующую задачи.
   - Противник уверен, что мы не пойдем на Лубны. Он считает, что, потерпев на этом направлении неудачу, мы изменим маршрут. А мы не изменим его, и это облегчит задачу. Теперь же все наши усилия надо направить на то, чтобы вырваться из оржицкого котла.
   После совещания меня задержал майор Григорий Гордеевич Скрипка, мой товарищ по академии имени Фрунзе, с которым мы не виделись после выпуска.
   - Ну как, Вася, прорвемся?
   Для Скрипки, как и для всех других моих товарищей по учебе, я на всю жизнь оставался Васей, как и они для меня Григориями, Петрами, Сашами, Мишами. Маршал Советского Союза Павел Федорович Батицкий так и остался для однокурсников Пашей - звания и занимаемые посты не властны над дружбой.
   Надо было спешить, и разговора, которого хотелось, не получилось. Скрипка в двух словах рассказал о себе, о том, что служит начальником штаба дивизии, что воюет с первого дня войны.
   Я в свою очередь рассказал ему о себе, о товарищах, которых повстречал на военных дорогах. Мы пообещали не терять друг друга из виду и по возможности писать, хотя сознавали, что в данной ситуации наши заверения наивны и несбыточны.
   Обратно в Оржицу пришлось добираться на грузовике, который мне дали в штабе армии. На месте, где Казаков поставил эмку, я не нашел ни машины, ни самого Казакова. Во время совещания гитлеровцы провели короткий артналет. Прямым попаданием снаряда красноармейца Казакова и его машину разнесло в клочья. Я, повесив голову, стоял над огромной воронкой, ставшей могилой верного юного друга. Потом, еле волоча ноги, скрипя зубами от горя, побрел в штаб в надежде получить хоть какой-то транспорт. К счастью, в Оржицу шла полуторка с ранеными, командир автобата вызвал сурового с виду шофера, приказал ему доставить меня в расположение дивизии.
   Вернувшись на КП дивизии, мы немедля собрали командиров частей и довели до них приказ командарма на прорыв, поставили полкам задачи, сообщили о том, что сигнал о начале атаки будет дан.
   Однако случилось так, что этот сигнал не последовая вовсе. События развивались не по плану стремительно. Во второй половине дня мост через Оржицу атаковала наша конница. Атака была исключительно яростной и неожиданной, и немцы растерялись. Они опомнились лишь тогда, когда след советских кавалеристов, а заодно и руководящего ядра штаба 26-й армии, который пробивался вместе с конниками, давно простыл. Выпустив из котла конные подразделения, фашисты подтянули к мосту танки, артиллерийские и минометные батареи. Словом, стенка стала еще прочнее. Ее попробовала пробить воздушно-десантная бригада, но безуспешно. Фашисты поставили перед мостом такой плотный заградительный огонь, что нечего было в думать о его штурме.
   - Что делать? - спросил я у Качанова и Самсоненко.
   Общее мнение было таково: попытаться все же отыскать брод в реке, которую где-то в душе я стал уже ненавидеть.
   Срочно была снаряжена разведывательная группа. Во что бы то ни стало отыскать этот проклятый брод; не найдя брода, не возвращаться - такая категорическая задача была поставлена разведчикам. Мы верили, что броды есть, что они известны местным жителям, но беда в том, что в селах не осталось ни души, все ушли на восток. Тем не менее, инструктируя разведчиков, я приказал им попытаться отыскать в окрестных селах стариков и узнать у них, где Оржица мелеет.
   Пока же подразделения дивизии оставили село и сосредоточились в полутора километрах южнее, в роще. Ждать, к счастью, пришлось недолго. Примерно через два часа в мою землянку вбежал разведчик. По его возбужденному, сияющему лицу, я понял, что принес он добрую весть. Действительно, разведчики нашли брод. К тому же он оказался неподалеку от рощи, в которой находились наши люди. Все складывалось как нельзя лучше. Полоса невезения, кажется, кончилась.
   Разведчики вернулись в рощицу вместе с белым как лунь, но еще крепким стариком, назвавшимся дедом Остапкой из соседнего села Лукомы. "Вот и дед Остапка на старости лет сгодился. Гарно дело может вин зробити", - говорил дед, обстоятельно объясняя, как найти брод. Он советовал добираться к нему по зимней дороге - она поросла высокой осокой и "сховает солдатиков". Я от души поблагодарил старика и пожелал ему пожить подольше.
   - Це як же. Германца треба побити, осиный киль над клятой его могилой поставить. Треба дожить, значит, умирать не стану.
   По дороге, петлявшей вокруг небольших озер, окаймленной где осокой, где кустарником, с наступлением темноты подразделения направились к спасительному броду. Люди были предельно внимательны и осторожны: ночную тишину не нарушал ни один посторонний звук. Бойцы слались с ночью, растворились в безмолвии.
   Вот и река. Над ее темной гладью курится холодный туман. Мало приятного в одежде лезть в студеную воду, но на том берегу - спасение. Как всегда, первыми идут разведчики - такова уж их участь.
   - Держаться три шага левее, - передают они по цепочке с противоположного берега.
   Значит, переправились, значит, река из противника, какой была до сих пор, стала нашей союзницей. Радость заполняет все мое существо, и я не замечаю, как вода заливается в сапоги, как свинцовой становится шинель. Бреду за Самсоненко по песчаному дну, подняв вверх руки, в которых сумка с документами и пистолет. Оржица здесь совсем мелка: лишь в одном месте вода доходит до груди.
   Едва вышел на берег, как ко мне обратился сержант-разведчик:
   - Товарищ майор, вот к вам женщина из села Онишки. По карте я знал, что это село лежит на нашем пути.
   - Я слушаю вас.
   - Товарищ командир, в нашем селе германцы.
   Как круто меняются события. Только что не было человека счастливее меня, а теперь от радости ничего не остается. Как же быть? Конечно, фашистов в селе, по ее словам, мало, расправиться с ними труда большого не потребуется. Но в данном случае страшен не противник, а шум, который поднимется. Он привлечет внимание фашистов в Оржице, и сюда, под Онишки, они немедля бросят свои подвижные подразделения (это немцы умеют делать!), а тогда почти уже открывшаяся дверь может снова захлопнуться.
   - А в каких домах остановились немцы? - спросил я женщину.
   - В школе, на другом конце. А здесь их нема. Вот я бачу, чтоб в село вы не ходили, а прошли огородами. У крайней хаты вас встретит моя дочка Маша, она каже вам шлях. Когда село наше обогнете, там лес. По нему дойдете до села Большое Селецкое. Тамочки и до Лубнов трошки останется...
   Как и обещала женщина, на околице Онишек вас поджидала девочка лет двенадцати. Я спросил:
   - Это ты Машенька?
   - Да, я, - ответила она.
   Девочка, несмотря на темноту и довольно тревожную в опасную обстановку, вела себя смело. Я подумал, что, узнай враг о поступке женщины и ее дочери, ни той ни другой не сносить бы головы. Советские патриотки наверняка это знали, и тем не менее смертельный риск не остановил их, как не остановил он и деда Остапку, указавшего нам брод через Оржицу. В ту удачливую сентябрьскую ночь 1941 года мы еще раз почувствовали, как родная Красная Армия сильна поддержкой народа!
   Через много лет, в августе 1970 года, проходя по местам боев 196-й дивизии, мы заехали в село Лукомы и в село Онишки. Деда Остапку я, конечно, не нашел, он умер в 1946 году. К нашему огромному огорчению, не нашли мы и наших бесстрашных провожатых из Онишек. Они пере" ехали в Киев, где, нам сказали, живут и сейчас. Может, откликнутся патриотки и напишут? Ветераны 196-й дивизии никогда не забудут их подвига.
   По тылам врага
   Моросил мелкий осенний дождь. Он не переставал всю ночь и не оставил на нас ни одной сухой нитки. Вокруг было мрачно, неприветливо, очень хотелось, чтобы скорее кончились эта длинная сентябрьская ночь и этот проклятый дождь. Вскоре на востоке мы увидели зарево пожара. Разведчики доложили, что горит село Большое Селецкое. Когда мы на рассвете подошли к нему, то увидели на месте хат лишь тлеющие головешки. Несмотря на дождь, несколько сот хат сгорели за считанные минуты. Фашистские факельщики жгли ваши села с профессиональным знанием дела. Возле догоравших хат на окраине села я остановил колонну, надо было дать людям возможность высушить одежду и немного отдохнуть.
   Привал был очень коротким. А что поделаешь? Пока немцы потеряли нас из виду, следовало спешить, дальше уйти от опасности, пробиться поближе к линии фронта.
   И опять неторопливо движется колонна, чавкает в сапогах вода. Споткнется впереди идущий, выругается по привычке и снова шагает. И ты идешь следом, бредешь от усталости, словно в тумане. Кажется, все отдал бы, чтобы хоть час, хоть полчаса поспать, сбросить эту усталость, которая пудовыми гирями давит на плечи, висит на ногах. Поле сменяет луг, луг - перелесок, потом опять поле. И все закрыто сеткой холодного дождя. В лесу, куда мы доползли к рассвету, было так же холодно и сыро. Но здесь можно развести костры и соснуть, приготовить хоть какую-то еду. Бойцы свои проклятия ненастной, "сопливой" погоде высказывали больше по привычке. На самом же деле дождь был нашим спасением. На полевых аэродромах застряла немецкая авиация, раскисли дороги, и не рыскают но проселкам подвижные фашистские подразделения в поисках советских солдат, вырвавшихся из оржицкого котла.
   После полудня погода разгулялась, дождь прекратился и тотчас же над лесом появился самолет. Он летел низко, в казалось, вот-вот зацепит макушки деревьев. Не могу утверждать, обнаружил нас немецкий разведчик или же предположил, что, кроме как в этом лесу, негде укрыться дивизии, улизнувшей из оржицкого котла, но вслед за "рамой" прилетели три "юнкерса". Они сделали три захода, дважды прошили лес пулеметным огнем, а под конец сбросили листовки, призывающие, пока не поздно, сдаваться в плен.
   Вскоре стало ясно, что мы обнаружены. До нашего слуха донесся гул танковых моторов. С Качановым и Самсоненко мы выбежали на опушку и увидели, как с трех сторон лес обкладывает немецкая пехота под прикрытием танков. Опять мы в ловушке, опять нам надо пробиваться! А как это сделать?
   - Иосиф Иосифович, - говорю Самсоненко, - организуй ударную группу, человек шестьдесят. Собери для них гранаты. Попробуем пробиться, И немедленно, пока фашисты не окопались.
   - Ясно, - сказал Самсоненко и побежал выполнять приказание.
   Минут через десять добровольцы, самые отчаянные и обстрелянные хлопцы, стояли предо мной. Разговор короткий. Говорю им: у нас нет другого выхода, как атаковать гитлеровцев и пробиться. Пойдем кучно. Короткими перебежками. Расчет на то, чтобы забросать врага гранатами. Ошеломить, не дать опомниться. Вы прорываетесь. Остальные идут следом.
   Спустя несколько минут завязался скоротечный ожесточенный бой. Крики "ура" потонули в разрывах гранат. На войне, как я точно установил из собственного опыта, есть все же элемент удачи, боевого везения. Гитлеровцы были сильнее нас, намного сильнее тех 60 смельчаков. У них танки, нет нужды в боеприпасах. И все же им не удалось отбить атаку. Группа прорыва прошла сквозь их боевые порядки. Да, здесь сыграла свою роль смелость и дерзость наших бойцов: такой стремительности, такого напора фашисты не ожидали. А неожиданность - спутница боевого успеха. Но мне кажется, что здесь нам и немного повезло.
   Следом за смельчаками проскочили командиры штаба и большая группа бойцов. Однако несколько подразделений замешкались. Опомнившись, фашисты закрыли коридор и отбили попытки этих подразделений вырваться. Идти им на выручку было бессмысленно, и я передал по цепи команду взять левее и идти на Малое Селецкое, которое, как мы определили по карте, находилось в шести километрах от леса, откуда мы только что вырвались. Вначале шли кустами, не обращая ни малейшего внимания на то, что их ветки били по лицу, путались в ногах. Затем началась болотистая дорога, и мы были рады ей: уж сюда-то немец не сунется.