Ребята безобидно посмеялись над разочарованным Ваней и с удовольствием воспользовались запасами рассеянной хозяйки-белочки. ...Часа через два отряд подошел к небольшому овальному озеру, лежавшему в ущелье между горами. Под плоским утесом, почти у самого берега озера, стояли четыре шалаша, позванивая на ветру пересохшими листьями. - Вот здесь и заночуем, - сказала Вера Алексеевна. Ребята, облегченно отдуваясь, сбрасывали с плеч мешки, суетились около шалашей и нетерпеливо поглядывали на озеро. Матвеев снял свой объемистый рюкзак и с трудом подвесил его высоко на толстый обломанный сук дикой груши, стоявшей в стороне. - А мешок у вас, видно, потяжелее наших, - посочувствовала геологу Вера Алексеевна. - Соразмерно комплекции; да и не на прогулку вышел, - отшутился Матвеев и, вздохнув, добавил: - Такая уж наша работенка. В лагере закипела работа: пионеры таскали свежие ветви, заново перекрывали шалаши, делали настилы внутри них, чтобы мягче было спать. Прошло немного времени, и бивуак был готов. Разморенные жарой, ребята с удовольствием искупались в озере. Солнце стояло еще высоко. Пионеры разбрелись по кустарнику вокруг озера. Коркин, Шумейкин и Сбитнев вырезали себе ореховые удилища и привязали к ним лески с крючками. На них с завистью поглядывал Ваня Горелов: у него не было снасти. Вера Алексеевна осматривала шалаши. К ней подошел Матвеев с молотком в руке: - Разбрелась малышня собирать мошек-букашек. Пойду и я разомнусь немного. Тут недалеко одна осыпь есть. Давно собираюсь: может, попадется что интересное. - К ужину не опаздывайте, - сказала Вера Алексеевна. - Я быстро вернусь, за часок управлюсь. Сбитнев, услышав этот разговор, бросил удочку и подошел к учительнице. - Вера Алексеевна, можно и мне пойти? Я бы для школьной коллекции тоже набрал образцов. - Я не возражаю, вот не знаю, как Иван Иванович, - сказала учительница. Матвеев нахмурился. - И охота тебе ноги бить? Удил бы рыбу, отдыхал. И так столько протопали пешком. - Я совсем не устал. Честное слово. - Ну, как хочешь. Мне все равно, - не очень любезно согласился Матвеев и направился в лес. - Ванюшка, бери мою удочку, рыбачь, пока я вернусь, - сказал Сбитнев просиявшему Ване Горелову и заспешил вслед за Матвеевым. Вера Алексеевна, обходя густые кусты, пошла по направлению звонких ребячьих голосов, доносившихся из зарослей. Шумейкин, Коркин и Ваня Горелов накопали червей, перешли на противоположную сторону озера и стали рыбачить. Усевшись недалеко друг от друга, они молча смотрели на неподвижные пробки-поплавки. Олег скоро потерял терпение и перебрался на новое место, в густой камыш, где, по его мнению, обязательно должна была водиться рыба. Первому посчастливилось Коркину, который закинул леску возле затонувшей коряги. Ваня Горелов заметил, что от поплавка Коркина расходятся круги. - Клюет! Клюет! - зашептал он. Но Коркин не слышал. Он сидел, прижав ногой удилище, и задумчиво смотрел в глубину озера, где отражались густой камыш, берег с шалашами; вниз кронами стояли деревья, на них опрокинулась огромная, поросшая лесом гора. И в самой глубине по синему небу медленно плыло одинокое белое облако. Вот облако почему-то сморщилось и затанцевало на месте, то сжимаясь, то расползаясь... - Клюет, Вася, клюет! - яростно шипел Ваня, а когда пробка плавно пошла в глубину, не выдержал и заорал: - Тяни, разиня! Коркин вздрогнул, растерянно поискал глазами поплавок и, еще ничего не соображая, вскочил, рванул удилище. Прут перегнулся. С замиранием сердца Коркин тянул удочку вверх, чувствуя, как что-то живое, неподатливое сопротивляется ему. Наконец там, откуда выползла леска, забурлила вода, и, сверкнув в воздухе золотом, на траву шлепнулся большой карась. Возле него с восторженным лаем закружился Тузик. - Вот он, карасик. Здоро-овый! - ликовал Коркин, поднимая бьющуюся рыбу над головой. Синие глаза его на круглом добродушном лице сияли. - Не сказал бы тебе, - был бы карасик!.. Спал сидел, а еще хвалишься, поддел "разиню" Ваня. - Я просто так, задумался, - оправдывался Коркин. Он отцепил рыбу с крючка, закинул удочку и, держа прут в вытянутой руке, замер в ожидании. Через минуту поплавок снова запрыгал. Коркин впился глазами в пробку, напрягся каждым мускулом, как бегун на старте, словно ждал только сигнала, чтобы сорваться с места. В это время что-то свистнуло над головой, и прямо на его поплавок шлепнулась чужая леска. Коркин, не оглядываясь, отчаянно замахал за спиной рукою, но поплавок вдруг поплыл к берегу и взвился на воздух. - Ты чего это мою леску тянешь?! Клюет же! - обернулся Вася к Шумейкину. - Не видишь, что ли?.. Лески запутались. - А чего ты лезешь, когда у меня клюет, - голос у Васи дрогнул, лицо покраснело. - Не одному же тебе ловить! - Так и лови себе на своем месте! Что ты сюда прибежал?! - Ах, извините - не спросился! А если там рыбы нет! - Шумейкин закинул свою удочку и бросил через плечо: - Сматывайся, Ягодка, не мешай! Коркин обиженно засопел, взглянул сердито на Шумейкина, но не стал оспаривать своего места. Он молча отошел к камышу, туда, где недавно стоял Олег, забросил удочку и почти тотчас же поймал второго карася. Пока Коркин насаживал рыбу на кукан, за его спиной опять появился Шумейкин. В восторге от удачи Вася уже забыл обиду. Он вернулся к коряге и, будто нарочно, через минуту поймал еще одну рыбу. - Ты что, издеваешься, что ли? - обозлился Шумейкин. - Ты чего мою рыбу к себе переманиваешь? - Это ты от нее убегаешь, - добродушно ответил Коркин. - Терпенье надо иметь, а не метаться тудасюда, - и, как заядлый рыбак, великодушно посоветовал: - Потом, знаешь, рыба, она не дура, ее надо знать, как приманывать. На червяка обязательно поплевать нужно - верное средство. Он дважды плюнул на наживку и забросил удочку. - Ты, кисельная Ягодка, замолчи лучше, а то я Витьке только слово скажу... - начал было Шумейкин и осекся: его поплавок запрыгал на воде. Шумейкин заторопился, дернул раньше времени. Крючок был пуст. - Выдержки нет. Надо было подождать немножко, пусть бы вниз потянула, тогда и подсекай, - поучительно сказал Коркин. - Замолчишь ты?! А то я как потяну тебя вот этим удилищем! - распетушился было щуплый Шумейкин. Но, смерив глазами круглого спокойного Коркина, утих и снова забросил удочку. - Есть! - раздался радостный возглас Вани Горелова. Шумейкин скосил глаза и увидел, что Ваня снимает с крючка большого карася. В ту же минуту дрогнул и его поплавок. Шумейкин потянул удилище и убедился, что на крючке что-то есть. Он дернул сильнее. Что-то большое, бело-зеленое сорвалось с крючка, мелькнуло в воздухе и плюхнулось в траву. Шумейкин подбежал и обмер: выпучив глаза, на него смотрела огромная лягушка. - Зараза! - рассвирепел Шумейкин и пинком отбросил лягушку в кусты. Рядом, свалившись в траву, хохотали Ваня Горелов и Коркин. Шумейкин повернулся к ним спиной и, морщась, стал торопливо насаживать на крючок червя. В глазах у него стояли слезы... Первого карася он поймал, когда на кукане Коркина их был уже целый десяток. Начался хороший вечерний клев. Ребята только успевали снимать жирных карасей, молча, размеренно, взмахивали удилищами.
...Матвеев упругой походкой быстро поднимался в гору. Он словно и не замечал Витю, выбирал самый трудный, крутой подъем. Цепляясь за сучья и стволы деревьев, за камни, геолог легко и по-кошачьи бесшумно взбирался по неровному склону. Чувствовалась в нем большая тренировка и недюжинная сила. Сбитнев едва успевал за Матвеевым. Мокрая ковбойка прилипла к спине, струйки соленого пота текли из-под кепки на лицо, в рот. Отдуваясь, напрягаясь всем телом, Витя упрямо лез вслед за геологом. Он ни за что не согласился бы отстать, признать себя слабее. Так они карабкались минут двадцать. Наконец, лес кончился, открылась поросшая сочной травой поляна, круто уходящая вверх, к отвесной стене известняка. Метров на пятьдесят правее впереди стена кончалась, сливаясь с крутым скатом. Матвеев на секунду остановился, скользнул по сторонам быстрым взглядом и пошел наискосок через поляну. Сбитнев поплелся вслед за ним. Из-под куста выскочило какое-то животное с пятнами на боку и испуганно метнулось вниз, ж к лесу. Мальчик узнал молодую косулю. Но Матвеев на животное не обратил никакого внимания; он шел, не останавливаясь, подминая траву тяжелыми ботинками, туда, где кончалась стена. - Иван Иванович, где же эта осыпь, далеко еще? - с трудом догнав геолога, спросил Сбитнев. - Что? Какая осыпь?.. Ах, да, осыпь. Нет, вот сейчас тут, близко, - как бы очнувшись, недружелюбно проговорил Матвеев. Он на мгновение повернулся к мальчику, и Сбитнев увидел мрачное лицо и острые, отчужденные глаза. Видимо, геолог думал сейчас совсем не о камнях и не об осыпи. Они молча дошли до стены, остановились. - Вон, видишь, камни, - указал Матвеев вперед на обвалившийся край ската, - возьми молоток, поковыряйся там, а я сейчас вернусь. Он подтолкнул мальчика и, проводив его глазами, быстро поднялся наверх, на вершину плато. Перед ним раскинулось обширное, слегка изрезанное плоскогорье. Там и тут виднелись огромные круглые ямы, напоминавшие воронки. Только у каждой из них было плоское дно. Покатые склоны воронок были покрыты сочным кустарником. Ущелье, на дне которого остался отряд, в километре впереди заканчивалось, упираясь в высокую хмурую гору. Матвеев находился на вершине плоскогорья, перед главной грядой Крымских гор. Влево и вправо до самого горизонта тянулось изрезанное морщинами нагорье с темными заплатами кустарников. С южной стороны плоскогорья цепочкой выстроились горы. Вокруг некоторых из них кучились облака. Геолог долго ощупывал взглядом каждую из гор. Глубокое ущелье между горами застилало курчавое облако. Когда, наконец, в облаке появился просвет, Матвеев увидел внизу кусочек моря и белое здание санатория. Это, по-видимому, его обрадовало: геолог быстро перевел взгляд левее, без труда отыскал теперь невысокую двугорбую гору, которая отсюда казалась небольшим холмиком, облегченно вздохнул и неторопливо закурил папиросу. Сбитнев между тем бродил среди больших каменных глыб, подбирая разные камушки. На одном из камней он увидел четкий отпечаток ребристой раковины. Мальчик осторожно отбил кусок камня молотком. - Ну, как успехи, геолог? - услышал Витя приветливый голос. Перед ним стоял Матвеев с обычной улыбкой на губах. - Вот набрал несколько образцов, посмотрите, - полез было в карман Витя. - Потом, потом, - отмахнулся Матвеев. Заметив недовольство Сбитнева, он объяснил: - Возвращаться надо, понимаешь? Солнце, видишь, садится. Геолог посмотрел на крутой склон, по которому они недавно поднимались, и предложил: - Пройдем немного вперед, может быть, там спуск легче. Они вышли на ту часть плоскогорья, которая полого спускалась в сторону моря, и пошли вниз. Пробравшись сквозь густой кустарник, Матвеев и Сбитнев очутились на большой поляне и замерли в изумлении: на краю поляны в этом диком, нехоженом месте возвышался деревянный обелиск со звездой на вершине. Подойдя ближе, Витя прочитал: "Ване Пронину, пионеру-партизану, отдавшему жизнь за Советскую Родину". - Вы не знаете, что он сделал? - с волнением спросил Сбитнев. - Не знаю. Геолог пристально смотрел на обелиск. Брови его сошлись на переносице. Он резко обернулся, окинул взглядом поляну: - Знакомые места... Потом, словно спохватившись, сдернул с головы кепку: - Почтим память героя. Сбитнев снял фуражку, с уважением взглянул на Матвеева: - Вы тоже здесь партизанили? - Да, пришлось, - геолог надвинул кепку на лоб: - Идем, а то, небось, учительница беспокоится.
У КОСТРА
Сумерки надвигались быстро. Едва скрылось солнце, как все вокруг поблекло, посерело. Лишь на западе, над зубчатой вершиной горы, небо было окрашено в нежно-розовый цвет. Возле крайнего шалаша возвышалась большая куча сушняка, собранного ребятами еще засветло. На небе высыпали первые звезды, из-за далекой горы выплыл ущербный, похожий на ломтик спелой дыни, месяц. На площадке перед шалашами хозяйничали костровой Миша Черепанов и Коркин, которого назначили на сегодняшний вечер поваром. Желтые языки пламени лизали ведро, обмазанное глиной, швыряли вверх мелкие трескучие искры. С каждой минутой становилось все темнее. Мир ограничился небольшим, освещенным светом костра, участком. Ребята расположились кружком вокруг огня. Каждый был занят своим делом. Галя Пурыгина и Оля Пахомова помогали Коркину чистить рыбу и картофель. Кто записывал впечатления дня в дневник, кто оформлял гербарий, какие-то пометки делала в толстой тетради Вера Алексеевна. Человек семь ребят уселись в тесный кружок, в середине которого, под звонкий смех, ходил на задних лапах Тузик, выпрашивая подачки. Все были так увлечены своими занятиями и забавами, что не заметили, как у костра появился высокий кряжистый старик с ружьем за плечами. - Добрый вечер, - приветствовал он ребят мягким хриповатым баском. Почуял дымок и думаю: "Дай, зайду". Как знал, что на уху попаду, - старик улыбнулся в прокуренные обвисшие усы. - Егор Егорович! Здравствуйте, - быстро поднялась учительница. - А-а, Вера Алексеевна... Опять в наши края? Теперь уже с питомцами ходишь? - пожал ей руку Егор Егорович и оглядел ребят хитровато: - Ну, как, орлы? Принимаете в свою компанию? - Принимаем, принимаем! Пожалуйста! - вразнобой закричали ребята. Они сразу догадались, что это лесник: такой же ласковый и простой, как и тетя Глаша. Егор Егорович неторопливо снял ружье и сел. Не спеша вынул из кармана жестяную коробку из-под зубного порошка, набил табаком трубку. Прикурил от горящего прутика и снова окинул любопытные лица ребят взглядом, который как бы говорил: "Ох, и знаю же я кое-что интересное"... - Ну, что же вы, скворцы - то щебетали, смеялись, а то сразу притихли. Помешал, что ли? - Нет, не помешали, - оживились ребята. - Мы у вас сегодня дома были, обедали у тети Глаши и Сиротку из соски молоком поили. - Ишь ты, все уже знаете. Любит тетя Глаша вашего брата, - засмеялся Егор Егорович. В стороне зашуршали ветви, и на поляну вышел Сбитнев. - А вы, дядя Егор, не боитесь ходить ночью по лесу? - спросила Галя Пурыгина лесника, а сама косилась на подходившего Сбитнева. - Лес-то вон какой большой да темный! - Чего мне бояться? - ласково улыбнулся старик. - Я в этих лесах каждый кустик знаю. Сколько уж лет работаю, и партизанить тут пришлось. Витя Сбитнев внимательно посмотрел на лесника. - Где же ты Ивана Ивановича потерял? - спросила его учительница. - Он там, за кустами задержался, - кивнул назад Сбитнев. - Сказал, что через минутку подойдет. Витя выложил из карманов принесенные камни и подсел к леснику: - Вы про партизан сказали. А Ваню Пронина вы не знали?.. - Ваню? - Егор Егорович пристально посмотрел в глаза Сбитневу. Лицо старика потемнело, словно тень на него набежала. - Ну да, Ваню Пронина! - живо подтвердил Сбитнев, чувствуя, что сейчас они узнают, за что поставлен памятник герою-пионеру. Егор Егорович взглянул на учительницу, минуту помолчал. - В нашем отряде он был. Погиб здесь недалэко. У Хмурой горы... - Я только что был там, возле памятника. На нем так и написано: "Пионеру-партизану Ване Пронину, отдавшему жизнь за Советскую Родину!.." я точно запомнил, - горячо подхватил Сбитнев. Ребята насторожились и придвинулись к старому леснику, глядя на него с молчаливым ожиданием. - Расскажите нам про Ваню, - попросил Коркин. Он только что опустил в ведро очищенную рыбу и был сейчас свободен от хозяйственных забот. - Расскажите, дядя Егор, расскажите, - поддержали его ребята. Егор Егорович снова переглянулся с учительницей, задумчиво погладил сивые усы: - Было это, дети, не так уж и давно, а сейчас всего и не припомнишь, медленно начал он и, помолчав немного, продолжал. - Был Ваня самым простым деревенским пареньком, пионером. Ничем от других ребят не отличался. Ходил в школу, помогал матери по дому. Бегал купаться. Гонял голубей. Пел песни, весне радовался, солнцу... А потом пришли в наши места фашисты. В тот день кончилась для Вани беззаботная жизнь. Отец его, как и многие мужчины из деревни, ушел в партизаны, и Ваня остался с матерью. Деревня была в горах, у леса, к ней вела только одна неторная дорога. Фашисты в деревню долго не заглядывали. Но однажды нагрянули на машинах. Жители бросились в лес. Вместе с оккупантами появился в селе Сенька Чуб, сын казачьего есаула, кулака, которого мы расстреляли в двадцать первом году за контрреволюцию. Подлый и страшный был этот Сенька. Вор и бандит, он ненавидел Советскую власть и не раз сидел в тюрьме. Когда началась война, он, подлец, решил, что настало его время. Сенька дезертировал из Советской Армии и стал предателем, продался гитлеровцам. В нашей деревне он выдавал фашистам коммунистов и комсомольцев. А особую злобу имел на отца Вани Пронина: это он самый казачьего есаула-то изловил. Грозился, что в отместку за своего отца выведет под корень все семейство Прониных. Егор Егорович минуту молчал, дымил трубкой, потом продолжал: - Подчистую фашисты спалили деревню, даже ни одного сарая не оставили. Вместе с другими сельчанами убежали от фашистов в лес и Ваня с матерью. Только позадержались они чего-то и отстали от своих. Видел Ваня, как пылали хаты, спешил уйти подальше, да мать-то хворала, не в силах была быстро двигаться. Кое-как добрела до пустой лесной сторожки, а дальше уже идти не сумела. Упала, метаться начала, пить попросила. Побежал Ваня к роднику за водой, а когда вернулся, глядит - возле сторожки фашисты. Он кинулся назад, в кусты и видел, как выволокли звери на улицу мать и Сенька Чуб своими руками задушил ее... Егор Егорович затянулся, но трубка только жалобно пискнула. Лесник звучно сглотнул какой-то ком в горле, откашлялся и обвел ребят затуманившимся взглядом: - Не помнил дальше Ваня, как блуждал в лесу. На четвертый день наткнулись на него партизаны-разведчики и принесли в отряд, где он и встретился с отцом. Егор Егорович снова прикурил трубку от прутика, окутался клубами сизого дыма. - Наш партизанский отряд к тому времени окреп и сильно досаждал фашистам. В двух деревнях мы гарнизоны уничтожили, разгромили три колонны автомобилей. Ну, потом - резали связь, рвали мосты. Гитлеровцы решили разделаться с нами: направили в лес большую карательную экспедицию. Проводником у них был Сенька Чуб. Четверо суток гонялись фашисты по нашему следу, бомбили с самолетов. Выставляли мы заслоны, да где там... Много партизан легло. В отряде были больные и раненые, которых приходилось переносить на руках. Измучили нас постоянные переходы, голод и усталость валили с ног. А враги вцепились в хвост - никак не оторваться. Отряду грозила неминуемая гибель. И спас партизан Ваня. Поднялись мы вот здесь, у Хмурой горы, на плато, а гитлеровцы следом, как тараканы, лезут, строчат из автоматов. Командир приказал отцу Вани и молодому партизану Савченко - был у нас такой кудрявый весельчак и плясун - остаться у кромки плато прикрывать отход отряда. Тут все и произошло. Плоскогорье спускается вниз. Справа и слева раскинулись могучие леса, а между ними начинается Хмурая гора. Отряд свернул в лес, оставили на опушке для наблюдения и связи одного партизана, Шмелева. Он-то потом обо всем и рассказал. Укрылся Шмелев в кустах и видел, как отстреливались двое партизан от наседавших немцев. Сверхуто было удобно бить. Они перебегали с места на место и садили в два автомата. Несколько гранат спустили на голову врагам, в самую гущу. Но вот упал Савченко, прижался кудрявой головой к камню и не шевельнулся больше. Отец Вани укрылся за большим камнем, продолжал отстреливаться, как вдруг у него заело автомат. А в это время из-за камня появился Сенька Чуб с парабеллумом в руке. Ванин отец вскочил и ударил прикладом по голове предателя, но тот успел выстрелить. Споткнулся партизан, перевалился через камень и покатился вниз по склону. А на плато уже вылезали фашисты. Офицер ихний ткнул пистолетом в бок оглушенного Сеньку и закричал так, что даже Шмелев расслышал: - Шнель, шнель! Где партизан? Ходи! Чуб показал рукой на поляну вперед. Глянул туда и Шмелев и обмер: стоит посреди поляны у большого камня Ваня. Видать, не захотел бросить отца остался. Ваня смотрел на фашистов и медленно пятился назад. "Ну, сейчас бросится в лес - и погиб отряд", - подумал тогда Шмелев. Офицер что-то крикнул, и несколько фашистов побежали к Ване. Мальчик повернул было в лес, куда скрылся отряд, и вдруг метнулся в противоположную сторону, через поляну. Солдаты, гремя оружием, ринулись за ним: видно, решили взять живым. Оглянулся на них Ваня, еще быстрее побежал и что было силы закричал: - Тика-а-айте! Тика-а-айте! Фаши-и-сты! Совсем немного осталось ему добежать до кустов, но один долговязый фашист дал очередь из автомата. Упал Ваня метрах в пяти от опушки, крикнул в последний раз: "Тикайте!" А каратели развернулись и всей лавиной устремились по его пути в лес, но только партизаны-то уходили в другую сторону. - Так за отряд отдал свою жизнь пионер Ваня Пронин, - медленно и сурово закончил Егор Егорович и, низко опустив голову, задымил трубкой. Не шелохнувшись, молча смотрели ребята на сгорбленную фигуру лесника. У многих в глазах стояли слезы. - Вот это герой! А ты, Вася, смог бы так? - тронув за рукав Коркина, шепотом спросила Галя Пурыгина. - Кого-чего? - запинаясь от волнения, переспросил Коркин. - Я? Я не знаю. А вот Витя, по-моему, смог бы! Егор Егорович поднял глаза, полные тоски: - Когда он погиб, то был вот таким же мальцом, как вы, - закончил он. - Дядя Егор, а этого предателя, Сеньку Чуба, поймали? - спросил Сбитнев. - Не довелось слышать, - ответил лесник. - Может, подох от партизанской пули, а может, и сейчас еще волком рыщет по земле... - А отец Вани так и погиб тоже? - спросила Оля. - Отец-то в живых остался... Добрый человек подобрал его и выходил, Егор Егорович, как бы вспомнив что-то, резко поднялся: - Ну, так счастливо вам, оставаться, ребятки; пора мне - засиделся... - Останьтесь еще! Побудьте с нами! - окружили старика пионеры. - А уха? Вы же уху нашу хотели попробовать! - забеспокоился повар, Вася Коркин. - Ничего, ничего, ребята. Уха в другой раз. А сейчас надо торопиться дело ждет. Егор Егорович кивнул Вере Алексеевне, вскинул на плечо ружье и походкой тяжело уставшего человека пошел в сторону лесничества. Когда фигура старика растаяла в темноте. Вера Алексеевна спросила: - А знаете, как фамилия Егора Егоровича? - и, помедлив, сама же ответила: - Пронин. А Ваня - это его сын. Одним дыханием ребята ахнули от удивления. - А спасла Егора Егоровича тетя Глаша, - закончила учительница. ...Весь вечер пионеры были под впечатлением услышанного. Ужинали молча. И хоть уха получилась сладковатой, оттого что Коркин от волнения и по рассеянности всыпал в нее вместо соли сахару, никто не стал поднимать шум из-за таких пустяков. - А где же Иван Иванович? - спросил Сбитнев, когда ребята начали укладываться спать, и посмотрел по сторонам. Матвеева у костра не было. - Не знаю. Его еще нет. Я ему оставил в котелке ухи, - ответил Коркин. Придет, пусть кушает. ...Над горами нависла ночь. Деревья и кусты, слабо освещенные костром, стояли притихшие и неподвижные. Какая-то птичка протяжно вскрикнула несколько раз "Спа-а ать! Спа-а-ать! Спа-а-ать!" и умолкла, да в мелководной части озера, где кустились осока и камыш, ожесточенно кричали на свет костра лягушки. "Вы-ы-ы-вернусь! Вы-ы-ы-вернусь!" - надрывалась одна, самая голосистая, а ее подзадоривал вразнобой целый хор голосов: "А ну-ка, как - по-ка-жи! А ну-ка, как - по-ка-жи!" Но вот замолкли и эти звуки. Костер, слабо потрескивая, догорал, все погружалось в полутьму, сгущалось торжественно-грустное настроение. Изредка дежурная Женя Терехова подбрасывала в костер немного хвороста. Сухие сучья начинали тотчас пощелкивать, вспыхивали языки веселого пламени, но через несколько минут снова наползал полумрак. Витя Сбитнев долго не мог заснуть. Он лежал на спине и смотрел в звездное небо. Как всегда в горах, где воздух чист, небо было очень близко. Звезды, яркие и крупные, точно начищенные латунные пуговицы, казалось, были нашиты на темный бархат неба. Некоторые из них слабо мерцали, и от этого чудилось, что они раскачиваются на ниточках. Вечно глядят они на землю с необъятной высоты. Все, все, что было и чего уже не стало на земле, - все они видели. Видели они и Ваню Пронина. Так будут и дальше смотреть вниз, ко всему безучастные и равнодушные. Перед глазами Сбитнева встал образ пионера-героя. Сбитнев ясно представил себе, как, запыхавшись, бежит Ваня, а за ним гонятся длинные и непременно рыжие фашисты. Витя увидел могучие деревья и густую колышащуюся массу кустарников, в которую вот-вот должен нырнуть Ваня. Так и казалось, что сейчас ночную тишину прорежет его звонкий, тревожный голос; "Тика-а-айте! Фаши-и-сты!.." Рядом со Сбитневым засопел и завозился на шуршащих листьях сонный Коркин. Поднял голову, глубоко и шумно вздохнул, улегся поудобнее и успокоился., "Вечно этот Ягодка помешает! Вздыхает, как теленок", - с раздражением покосился Сбитнев на соседа. Видения как не бывало. Еще больше сгустилась над лагерем темнота. Все кругом погрузилось в глубокий сон. А возле чуть тлеющего костра остывала в котелке нетронутая уха - ужин так и не вернувшегося в лагерь геолога.
ГАЗЕТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
В этот вечер полковник Коркин надолго задержался в управлении. День был очень напряженным. Коркин давал работникам задания, проводил инструктаж, разговаривал с пограничниками и все это время искал тот кусочек нити, за который бы можно было ухватиться, чтобы не работать вхолостую, наудачу. Но этой нити как раз и не было. "Зачем сюда три месяца назад были заброшены диверсанты и взрывчатка? Для чего сидит здесь Сыч? К кому идет этот подводный осьминог?" - сверлило в мозгу. Знать бы хоть приблизительно цель врага, чтобы не распыляться, не работать с завязанными глазами. Но этой цели полковник не видел. Майор Силантьев вернулся поздно вечером. Полковник Коркин только зашел в его кабинет, где лейтенант Сафар Садыков копался в подшивках газет, как на пороге появился сам майор.
...Матвеев упругой походкой быстро поднимался в гору. Он словно и не замечал Витю, выбирал самый трудный, крутой подъем. Цепляясь за сучья и стволы деревьев, за камни, геолог легко и по-кошачьи бесшумно взбирался по неровному склону. Чувствовалась в нем большая тренировка и недюжинная сила. Сбитнев едва успевал за Матвеевым. Мокрая ковбойка прилипла к спине, струйки соленого пота текли из-под кепки на лицо, в рот. Отдуваясь, напрягаясь всем телом, Витя упрямо лез вслед за геологом. Он ни за что не согласился бы отстать, признать себя слабее. Так они карабкались минут двадцать. Наконец, лес кончился, открылась поросшая сочной травой поляна, круто уходящая вверх, к отвесной стене известняка. Метров на пятьдесят правее впереди стена кончалась, сливаясь с крутым скатом. Матвеев на секунду остановился, скользнул по сторонам быстрым взглядом и пошел наискосок через поляну. Сбитнев поплелся вслед за ним. Из-под куста выскочило какое-то животное с пятнами на боку и испуганно метнулось вниз, ж к лесу. Мальчик узнал молодую косулю. Но Матвеев на животное не обратил никакого внимания; он шел, не останавливаясь, подминая траву тяжелыми ботинками, туда, где кончалась стена. - Иван Иванович, где же эта осыпь, далеко еще? - с трудом догнав геолога, спросил Сбитнев. - Что? Какая осыпь?.. Ах, да, осыпь. Нет, вот сейчас тут, близко, - как бы очнувшись, недружелюбно проговорил Матвеев. Он на мгновение повернулся к мальчику, и Сбитнев увидел мрачное лицо и острые, отчужденные глаза. Видимо, геолог думал сейчас совсем не о камнях и не об осыпи. Они молча дошли до стены, остановились. - Вон, видишь, камни, - указал Матвеев вперед на обвалившийся край ската, - возьми молоток, поковыряйся там, а я сейчас вернусь. Он подтолкнул мальчика и, проводив его глазами, быстро поднялся наверх, на вершину плато. Перед ним раскинулось обширное, слегка изрезанное плоскогорье. Там и тут виднелись огромные круглые ямы, напоминавшие воронки. Только у каждой из них было плоское дно. Покатые склоны воронок были покрыты сочным кустарником. Ущелье, на дне которого остался отряд, в километре впереди заканчивалось, упираясь в высокую хмурую гору. Матвеев находился на вершине плоскогорья, перед главной грядой Крымских гор. Влево и вправо до самого горизонта тянулось изрезанное морщинами нагорье с темными заплатами кустарников. С южной стороны плоскогорья цепочкой выстроились горы. Вокруг некоторых из них кучились облака. Геолог долго ощупывал взглядом каждую из гор. Глубокое ущелье между горами застилало курчавое облако. Когда, наконец, в облаке появился просвет, Матвеев увидел внизу кусочек моря и белое здание санатория. Это, по-видимому, его обрадовало: геолог быстро перевел взгляд левее, без труда отыскал теперь невысокую двугорбую гору, которая отсюда казалась небольшим холмиком, облегченно вздохнул и неторопливо закурил папиросу. Сбитнев между тем бродил среди больших каменных глыб, подбирая разные камушки. На одном из камней он увидел четкий отпечаток ребристой раковины. Мальчик осторожно отбил кусок камня молотком. - Ну, как успехи, геолог? - услышал Витя приветливый голос. Перед ним стоял Матвеев с обычной улыбкой на губах. - Вот набрал несколько образцов, посмотрите, - полез было в карман Витя. - Потом, потом, - отмахнулся Матвеев. Заметив недовольство Сбитнева, он объяснил: - Возвращаться надо, понимаешь? Солнце, видишь, садится. Геолог посмотрел на крутой склон, по которому они недавно поднимались, и предложил: - Пройдем немного вперед, может быть, там спуск легче. Они вышли на ту часть плоскогорья, которая полого спускалась в сторону моря, и пошли вниз. Пробравшись сквозь густой кустарник, Матвеев и Сбитнев очутились на большой поляне и замерли в изумлении: на краю поляны в этом диком, нехоженом месте возвышался деревянный обелиск со звездой на вершине. Подойдя ближе, Витя прочитал: "Ване Пронину, пионеру-партизану, отдавшему жизнь за Советскую Родину". - Вы не знаете, что он сделал? - с волнением спросил Сбитнев. - Не знаю. Геолог пристально смотрел на обелиск. Брови его сошлись на переносице. Он резко обернулся, окинул взглядом поляну: - Знакомые места... Потом, словно спохватившись, сдернул с головы кепку: - Почтим память героя. Сбитнев снял фуражку, с уважением взглянул на Матвеева: - Вы тоже здесь партизанили? - Да, пришлось, - геолог надвинул кепку на лоб: - Идем, а то, небось, учительница беспокоится.
У КОСТРА
Сумерки надвигались быстро. Едва скрылось солнце, как все вокруг поблекло, посерело. Лишь на западе, над зубчатой вершиной горы, небо было окрашено в нежно-розовый цвет. Возле крайнего шалаша возвышалась большая куча сушняка, собранного ребятами еще засветло. На небе высыпали первые звезды, из-за далекой горы выплыл ущербный, похожий на ломтик спелой дыни, месяц. На площадке перед шалашами хозяйничали костровой Миша Черепанов и Коркин, которого назначили на сегодняшний вечер поваром. Желтые языки пламени лизали ведро, обмазанное глиной, швыряли вверх мелкие трескучие искры. С каждой минутой становилось все темнее. Мир ограничился небольшим, освещенным светом костра, участком. Ребята расположились кружком вокруг огня. Каждый был занят своим делом. Галя Пурыгина и Оля Пахомова помогали Коркину чистить рыбу и картофель. Кто записывал впечатления дня в дневник, кто оформлял гербарий, какие-то пометки делала в толстой тетради Вера Алексеевна. Человек семь ребят уселись в тесный кружок, в середине которого, под звонкий смех, ходил на задних лапах Тузик, выпрашивая подачки. Все были так увлечены своими занятиями и забавами, что не заметили, как у костра появился высокий кряжистый старик с ружьем за плечами. - Добрый вечер, - приветствовал он ребят мягким хриповатым баском. Почуял дымок и думаю: "Дай, зайду". Как знал, что на уху попаду, - старик улыбнулся в прокуренные обвисшие усы. - Егор Егорович! Здравствуйте, - быстро поднялась учительница. - А-а, Вера Алексеевна... Опять в наши края? Теперь уже с питомцами ходишь? - пожал ей руку Егор Егорович и оглядел ребят хитровато: - Ну, как, орлы? Принимаете в свою компанию? - Принимаем, принимаем! Пожалуйста! - вразнобой закричали ребята. Они сразу догадались, что это лесник: такой же ласковый и простой, как и тетя Глаша. Егор Егорович неторопливо снял ружье и сел. Не спеша вынул из кармана жестяную коробку из-под зубного порошка, набил табаком трубку. Прикурил от горящего прутика и снова окинул любопытные лица ребят взглядом, который как бы говорил: "Ох, и знаю же я кое-что интересное"... - Ну, что же вы, скворцы - то щебетали, смеялись, а то сразу притихли. Помешал, что ли? - Нет, не помешали, - оживились ребята. - Мы у вас сегодня дома были, обедали у тети Глаши и Сиротку из соски молоком поили. - Ишь ты, все уже знаете. Любит тетя Глаша вашего брата, - засмеялся Егор Егорович. В стороне зашуршали ветви, и на поляну вышел Сбитнев. - А вы, дядя Егор, не боитесь ходить ночью по лесу? - спросила Галя Пурыгина лесника, а сама косилась на подходившего Сбитнева. - Лес-то вон какой большой да темный! - Чего мне бояться? - ласково улыбнулся старик. - Я в этих лесах каждый кустик знаю. Сколько уж лет работаю, и партизанить тут пришлось. Витя Сбитнев внимательно посмотрел на лесника. - Где же ты Ивана Ивановича потерял? - спросила его учительница. - Он там, за кустами задержался, - кивнул назад Сбитнев. - Сказал, что через минутку подойдет. Витя выложил из карманов принесенные камни и подсел к леснику: - Вы про партизан сказали. А Ваню Пронина вы не знали?.. - Ваню? - Егор Егорович пристально посмотрел в глаза Сбитневу. Лицо старика потемнело, словно тень на него набежала. - Ну да, Ваню Пронина! - живо подтвердил Сбитнев, чувствуя, что сейчас они узнают, за что поставлен памятник герою-пионеру. Егор Егорович взглянул на учительницу, минуту помолчал. - В нашем отряде он был. Погиб здесь недалэко. У Хмурой горы... - Я только что был там, возле памятника. На нем так и написано: "Пионеру-партизану Ване Пронину, отдавшему жизнь за Советскую Родину!.." я точно запомнил, - горячо подхватил Сбитнев. Ребята насторожились и придвинулись к старому леснику, глядя на него с молчаливым ожиданием. - Расскажите нам про Ваню, - попросил Коркин. Он только что опустил в ведро очищенную рыбу и был сейчас свободен от хозяйственных забот. - Расскажите, дядя Егор, расскажите, - поддержали его ребята. Егор Егорович снова переглянулся с учительницей, задумчиво погладил сивые усы: - Было это, дети, не так уж и давно, а сейчас всего и не припомнишь, медленно начал он и, помолчав немного, продолжал. - Был Ваня самым простым деревенским пареньком, пионером. Ничем от других ребят не отличался. Ходил в школу, помогал матери по дому. Бегал купаться. Гонял голубей. Пел песни, весне радовался, солнцу... А потом пришли в наши места фашисты. В тот день кончилась для Вани беззаботная жизнь. Отец его, как и многие мужчины из деревни, ушел в партизаны, и Ваня остался с матерью. Деревня была в горах, у леса, к ней вела только одна неторная дорога. Фашисты в деревню долго не заглядывали. Но однажды нагрянули на машинах. Жители бросились в лес. Вместе с оккупантами появился в селе Сенька Чуб, сын казачьего есаула, кулака, которого мы расстреляли в двадцать первом году за контрреволюцию. Подлый и страшный был этот Сенька. Вор и бандит, он ненавидел Советскую власть и не раз сидел в тюрьме. Когда началась война, он, подлец, решил, что настало его время. Сенька дезертировал из Советской Армии и стал предателем, продался гитлеровцам. В нашей деревне он выдавал фашистам коммунистов и комсомольцев. А особую злобу имел на отца Вани Пронина: это он самый казачьего есаула-то изловил. Грозился, что в отместку за своего отца выведет под корень все семейство Прониных. Егор Егорович минуту молчал, дымил трубкой, потом продолжал: - Подчистую фашисты спалили деревню, даже ни одного сарая не оставили. Вместе с другими сельчанами убежали от фашистов в лес и Ваня с матерью. Только позадержались они чего-то и отстали от своих. Видел Ваня, как пылали хаты, спешил уйти подальше, да мать-то хворала, не в силах была быстро двигаться. Кое-как добрела до пустой лесной сторожки, а дальше уже идти не сумела. Упала, метаться начала, пить попросила. Побежал Ваня к роднику за водой, а когда вернулся, глядит - возле сторожки фашисты. Он кинулся назад, в кусты и видел, как выволокли звери на улицу мать и Сенька Чуб своими руками задушил ее... Егор Егорович затянулся, но трубка только жалобно пискнула. Лесник звучно сглотнул какой-то ком в горле, откашлялся и обвел ребят затуманившимся взглядом: - Не помнил дальше Ваня, как блуждал в лесу. На четвертый день наткнулись на него партизаны-разведчики и принесли в отряд, где он и встретился с отцом. Егор Егорович снова прикурил трубку от прутика, окутался клубами сизого дыма. - Наш партизанский отряд к тому времени окреп и сильно досаждал фашистам. В двух деревнях мы гарнизоны уничтожили, разгромили три колонны автомобилей. Ну, потом - резали связь, рвали мосты. Гитлеровцы решили разделаться с нами: направили в лес большую карательную экспедицию. Проводником у них был Сенька Чуб. Четверо суток гонялись фашисты по нашему следу, бомбили с самолетов. Выставляли мы заслоны, да где там... Много партизан легло. В отряде были больные и раненые, которых приходилось переносить на руках. Измучили нас постоянные переходы, голод и усталость валили с ног. А враги вцепились в хвост - никак не оторваться. Отряду грозила неминуемая гибель. И спас партизан Ваня. Поднялись мы вот здесь, у Хмурой горы, на плато, а гитлеровцы следом, как тараканы, лезут, строчат из автоматов. Командир приказал отцу Вани и молодому партизану Савченко - был у нас такой кудрявый весельчак и плясун - остаться у кромки плато прикрывать отход отряда. Тут все и произошло. Плоскогорье спускается вниз. Справа и слева раскинулись могучие леса, а между ними начинается Хмурая гора. Отряд свернул в лес, оставили на опушке для наблюдения и связи одного партизана, Шмелева. Он-то потом обо всем и рассказал. Укрылся Шмелев в кустах и видел, как отстреливались двое партизан от наседавших немцев. Сверхуто было удобно бить. Они перебегали с места на место и садили в два автомата. Несколько гранат спустили на голову врагам, в самую гущу. Но вот упал Савченко, прижался кудрявой головой к камню и не шевельнулся больше. Отец Вани укрылся за большим камнем, продолжал отстреливаться, как вдруг у него заело автомат. А в это время из-за камня появился Сенька Чуб с парабеллумом в руке. Ванин отец вскочил и ударил прикладом по голове предателя, но тот успел выстрелить. Споткнулся партизан, перевалился через камень и покатился вниз по склону. А на плато уже вылезали фашисты. Офицер ихний ткнул пистолетом в бок оглушенного Сеньку и закричал так, что даже Шмелев расслышал: - Шнель, шнель! Где партизан? Ходи! Чуб показал рукой на поляну вперед. Глянул туда и Шмелев и обмер: стоит посреди поляны у большого камня Ваня. Видать, не захотел бросить отца остался. Ваня смотрел на фашистов и медленно пятился назад. "Ну, сейчас бросится в лес - и погиб отряд", - подумал тогда Шмелев. Офицер что-то крикнул, и несколько фашистов побежали к Ване. Мальчик повернул было в лес, куда скрылся отряд, и вдруг метнулся в противоположную сторону, через поляну. Солдаты, гремя оружием, ринулись за ним: видно, решили взять живым. Оглянулся на них Ваня, еще быстрее побежал и что было силы закричал: - Тика-а-айте! Тика-а-айте! Фаши-и-сты! Совсем немного осталось ему добежать до кустов, но один долговязый фашист дал очередь из автомата. Упал Ваня метрах в пяти от опушки, крикнул в последний раз: "Тикайте!" А каратели развернулись и всей лавиной устремились по его пути в лес, но только партизаны-то уходили в другую сторону. - Так за отряд отдал свою жизнь пионер Ваня Пронин, - медленно и сурово закончил Егор Егорович и, низко опустив голову, задымил трубкой. Не шелохнувшись, молча смотрели ребята на сгорбленную фигуру лесника. У многих в глазах стояли слезы. - Вот это герой! А ты, Вася, смог бы так? - тронув за рукав Коркина, шепотом спросила Галя Пурыгина. - Кого-чего? - запинаясь от волнения, переспросил Коркин. - Я? Я не знаю. А вот Витя, по-моему, смог бы! Егор Егорович поднял глаза, полные тоски: - Когда он погиб, то был вот таким же мальцом, как вы, - закончил он. - Дядя Егор, а этого предателя, Сеньку Чуба, поймали? - спросил Сбитнев. - Не довелось слышать, - ответил лесник. - Может, подох от партизанской пули, а может, и сейчас еще волком рыщет по земле... - А отец Вани так и погиб тоже? - спросила Оля. - Отец-то в живых остался... Добрый человек подобрал его и выходил, Егор Егорович, как бы вспомнив что-то, резко поднялся: - Ну, так счастливо вам, оставаться, ребятки; пора мне - засиделся... - Останьтесь еще! Побудьте с нами! - окружили старика пионеры. - А уха? Вы же уху нашу хотели попробовать! - забеспокоился повар, Вася Коркин. - Ничего, ничего, ребята. Уха в другой раз. А сейчас надо торопиться дело ждет. Егор Егорович кивнул Вере Алексеевне, вскинул на плечо ружье и походкой тяжело уставшего человека пошел в сторону лесничества. Когда фигура старика растаяла в темноте. Вера Алексеевна спросила: - А знаете, как фамилия Егора Егоровича? - и, помедлив, сама же ответила: - Пронин. А Ваня - это его сын. Одним дыханием ребята ахнули от удивления. - А спасла Егора Егоровича тетя Глаша, - закончила учительница. ...Весь вечер пионеры были под впечатлением услышанного. Ужинали молча. И хоть уха получилась сладковатой, оттого что Коркин от волнения и по рассеянности всыпал в нее вместо соли сахару, никто не стал поднимать шум из-за таких пустяков. - А где же Иван Иванович? - спросил Сбитнев, когда ребята начали укладываться спать, и посмотрел по сторонам. Матвеева у костра не было. - Не знаю. Его еще нет. Я ему оставил в котелке ухи, - ответил Коркин. Придет, пусть кушает. ...Над горами нависла ночь. Деревья и кусты, слабо освещенные костром, стояли притихшие и неподвижные. Какая-то птичка протяжно вскрикнула несколько раз "Спа-а ать! Спа-а-ать! Спа-а-ать!" и умолкла, да в мелководной части озера, где кустились осока и камыш, ожесточенно кричали на свет костра лягушки. "Вы-ы-ы-вернусь! Вы-ы-ы-вернусь!" - надрывалась одна, самая голосистая, а ее подзадоривал вразнобой целый хор голосов: "А ну-ка, как - по-ка-жи! А ну-ка, как - по-ка-жи!" Но вот замолкли и эти звуки. Костер, слабо потрескивая, догорал, все погружалось в полутьму, сгущалось торжественно-грустное настроение. Изредка дежурная Женя Терехова подбрасывала в костер немного хвороста. Сухие сучья начинали тотчас пощелкивать, вспыхивали языки веселого пламени, но через несколько минут снова наползал полумрак. Витя Сбитнев долго не мог заснуть. Он лежал на спине и смотрел в звездное небо. Как всегда в горах, где воздух чист, небо было очень близко. Звезды, яркие и крупные, точно начищенные латунные пуговицы, казалось, были нашиты на темный бархат неба. Некоторые из них слабо мерцали, и от этого чудилось, что они раскачиваются на ниточках. Вечно глядят они на землю с необъятной высоты. Все, все, что было и чего уже не стало на земле, - все они видели. Видели они и Ваню Пронина. Так будут и дальше смотреть вниз, ко всему безучастные и равнодушные. Перед глазами Сбитнева встал образ пионера-героя. Сбитнев ясно представил себе, как, запыхавшись, бежит Ваня, а за ним гонятся длинные и непременно рыжие фашисты. Витя увидел могучие деревья и густую колышащуюся массу кустарников, в которую вот-вот должен нырнуть Ваня. Так и казалось, что сейчас ночную тишину прорежет его звонкий, тревожный голос; "Тика-а-айте! Фаши-и-сты!.." Рядом со Сбитневым засопел и завозился на шуршащих листьях сонный Коркин. Поднял голову, глубоко и шумно вздохнул, улегся поудобнее и успокоился., "Вечно этот Ягодка помешает! Вздыхает, как теленок", - с раздражением покосился Сбитнев на соседа. Видения как не бывало. Еще больше сгустилась над лагерем темнота. Все кругом погрузилось в глубокий сон. А возле чуть тлеющего костра остывала в котелке нетронутая уха - ужин так и не вернувшегося в лагерь геолога.
ГАЗЕТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
В этот вечер полковник Коркин надолго задержался в управлении. День был очень напряженным. Коркин давал работникам задания, проводил инструктаж, разговаривал с пограничниками и все это время искал тот кусочек нити, за который бы можно было ухватиться, чтобы не работать вхолостую, наудачу. Но этой нити как раз и не было. "Зачем сюда три месяца назад были заброшены диверсанты и взрывчатка? Для чего сидит здесь Сыч? К кому идет этот подводный осьминог?" - сверлило в мозгу. Знать бы хоть приблизительно цель врага, чтобы не распыляться, не работать с завязанными глазами. Но этой цели полковник не видел. Майор Силантьев вернулся поздно вечером. Полковник Коркин только зашел в его кабинет, где лейтенант Сафар Садыков копался в подшивках газет, как на пороге появился сам майор.