Страница:
Как же сильно она изменилась всего за один год! За двенадцать месяцев до этого на факультетском собрании в Институте, она потратила бы час, чтобы отстоять свою позицию, громоздя все больше и больше доводов, а затем предмет обсуждался бы до тех пор, пока присутствующие не сошли бы с ума от скуки или схватились друг с другом врукопашную.
Больше такого с ней не повторится. Как-то незаметно, без лишних разговоров, Ханс Ребка и Луис Ненда научили ее одной великой истине: «Если ты выиграла — заткнись. Словоблудие только вызывает у остальных желание поспорить еще».
К этому имелось примечание:
«Если ты сберег время в одном споре, не трать его зря. Приступай к новой проблеме».
Восхищаясь собственными новыми качествами. Дари вышла из рубки и направилась в грузовой трюм, в котором размещалась «Поблажка». Настало время поработать. Пока Ввккталли будет исследовать образец почвы, а Грэйвз — решать, что им делать. Дари изучит корабль полифема…
Однако не успела она добраться до трюма, как Грэйвз позвал ее назад. Он уже решил: в гнездо сингулярностей полетят Дульсимер в качестве пилота «Поблажки» и Дари в сопровождении Ввккталли. Сам он останется на «Эребусе».
Один? Странно. Но «если выиграла — заткнись».
Она поспешила увести Талли и Дульсимера на «Поблажку», чтобы стартовать как можно быстрее… прежде, чем Джулиан Грэйвз успеет передумать.
В своем нетерпении Дари забыла о другом правиле выживания Ханса Ребки: если побеждаешь слишком легко, не теряй бдительности.
Ханс Ребка сразу бы догадался: Джулиану Грэйвзу было необходимо остаться одному по какой-то неотложной причине. Но Ханса здесь не было. Он следил за Дари весь последний год и подтвердил бы, что она очень изменилась. Но перемены эти были неполными: Дари все еще оставалась слишком самоуверенной. Но теперь она знала достаточно, чтобы представлять угрозу для собственной жизни и жизни окружающих.
Ребка предложил бы ей другое примечание к «великой истине»: не трать время на решение не тех задач.
Интеллект Дари Лэнг граничил с гениальностью, но никто, даже будь он семи пядей во лбу, не может сделать правильные выводы из неверных посылок. Именно поэтому происходили все ее беды. Говоря словами Ханса, когда ей не хватало хороших данных, она еще не знала, как их добыть.
Вряд ли стоило обвинять ее в этом. Большую часть своей жизни Дари провела, оценивая информацию о далеких событиях, временах, местах, добытую другими. Данные содержались в распечатках, статьях, таблицах или голограммах. Успех складывался из умения переварить огромный объем информации, упорядочить и систематизировать ее. Часто этот поиск протекал очень медленно. Путь к успеху растягивался на десятилетия. Но настойчивость значила гораздо больше, нежели скорость.
Ханса Ребку школа жизни учила по-другому. Пищей для размышлений становились события, происходившие здесь и сейчас и почти не записываемые для дальнейшего изучения. Информация принимала разные обличья: странные показания прибора, внезапное изменение ветра, чья-то гримаса на лице, переходившая в улыбку. Успех определялся способностью выжить. А путь к успеху мог закрыться через долю секунды.
В самом начале, когда Джулиан Грэйвз объявил, кто отправится искать Дженизию в эмбриоскафе, а кто останется на «Эребусе», Ребка насторожился. Грэйвз не собирался лететь, хотя именно он наиболее остро ощущал необходимость поиска зардалу… Грэйвз, который вышел из Совета, Грэйвз, который организовал эту экспедицию, Грэйвз, который купил этот корабль. И когда наконец было установлено, где находится Дженизия, Джулиан Грэйвз неожиданно пренебрегает возможностью пуститься за ними следом. «Я должен оставаться здесь».
Теперь Грэйвз снова отказался покинуть «Эребус». К несчастью, Ханса Ребки не было рядом, чтобы предостеречь Дари, ибо этот, второй отказ казался еще более странным…
Проникновение в кокон из сингулярностей было осторожным зондированием и рассчитанным риском. А вот для «Поблажки», которая следовала по проторенному пути всего двумя днями позже, оно оказалось обыденным путешествием. «Шмель» снабдил их описанием развилок и локальных временно-пространственных аномалий, причем настолько подробным, что Дульсимер, взглянув на этот список, шмыгнул носом и поставил «Поблажку» на автопилот.
— Это оскорбляет мое профессиональное достоинство, — заявил он Ввккталли и развалился в своем пилотском кресле. Несколько модернизированное устройство позволяло ему удобно разместить свой длинный хвост и обеспечивало доступ всем его рукам к пульту управления. Он остыл, и его кожа приобрела свой обычный темно-зеленый оттенок. Но по мере остывания он становился все более раздражительным и высокомерным. — И мою расу в целом.
Талли кивнул, хотя и не понял, что тот имеет в виду.
— Почему?
— Потому что я — полифем! Мне нужен вызов, опасности, проблемы, достойные моих талантов. А в нынешнем полете ничего этого нет: не надо принимать трудных решений, проходить на волосок от… все это может проделать и дитронит.
Талли снова кивнул. Дульсимер говорит, что полифемы считают работу бессмысленной, если она не сопряжена со значительным риском. Это отношение к работе было нелогичным, но кто и когда говорил, что полифемы логичны? В банке данных у Талли никакой информации о них не содержалось.
— Вы имеете в виду, что живете, лишь преодолевая трудности… и опасности?
— А как же! — Дульсимер откинулся в кресле и, развернувшись, вытянулся во всю длину. — Мы, полифемы, — а я особенно — храбрейшие и бесстрашнейшие существа во всей галактике. Дайте нам опасность, и мы проглотим ее залпом.
— Неужели? — Талли понадобилась микросекунда, чтобы переварить это странное утверждение. — И часто вы рискуете?
— Я? — Дульсимер крутанулся на кресле, чтобы оказаться лицом к Талли. Викер не лучшая аудитория, но другой не было. — Позвольте рассказать вам, как я побил Шмонсайдских торгашей в их собственной игре, и оказался на волосок, вот такусенький… — он свел две верхние руки на доли дюйма, — от гибели. У меня с этими торгашами, понимаете ли, вышли некоторые разногласия по поводу радиоактивного груза, который по пути несколько… усох… Как я объяснил им, моей вины тут не было. Они успокоили меня, сказав, что такое может произойти с каждым. В любом случае, у них для меня есть другая работа: отправиться на Политоп, заполнить трюм местным льдом и привезти его на Шмонсайд. Водяным льдом? «Совершенно верно, — сказали они. — Нам нужен только водяной лед с Политопа, и никакой другой. И еще вы заплатите большой штраф, если не доставите его вовремя».
Я должен был догадаться, что здесь какой-то подвох, когда читал соглашение, потому что упомянутый штраф включал мои руки и сканирующий глаз. Но я тысячи раз возил водяной лед, и с ним никогда не возникало проблем.
Как и положено цивилизованным существам, мы показали друг другу языки, и я направил «Поблажку» к Политопу.
Единственное, что они от меня скрыли — это то, что Политоп — мир, который привиделся космическому мантикору с Тристана в одном из его неудачных снов. Тамошняя вода, превращаясь в лед, не увеличивается в объеме, как повсюду, а уменьшается. К тому же большую часть года температура там минусовая, стало быть, когда поверхность океана охлаждается настолько, чтобы вода превратилась в лед, этот лед опускается на дно и лежит там.
Конечно, на Политопе хватало водяного льда, и набитый им корабль очень бы ценился… но весь этот лед находился под пятикилометровой толщей воды. Я проверил поверхность суши. На Политопе суши тоже хватало, но никакого водяного льда на ней не было. Мне понадобилась подводная лодка. Но ближайший мир, где я мог бы ее достать, находился очень далеко. Я сорвал бы контракт задолго до того, как слетал бы туда и обратно. Что делать, мистер Талли? Что?
— Ну… — Талли задумался, но эта пауза с человеческой точки зрения была абсолютно незаметна. — Если бы я попал в подобную ситуацию…
— Знаю, сэр, вы понятия не имеете, что делать. Так я вам расскажу. Меньше чем в дневном переходе от Политопа находился мир с большими горными разработками. Я полетел туда, арендовал горнодобывающее оборудование, прилетел обратно и посадил «Поблажку» прямо на берег океана. Я прорыл наклонный туннель длиной в тридцать километров… и все время дрожал от ужаса, что он обвалится. Туннель шел под дном океана. А затем я прорыл его вверх, пока не добрался до водяного льда. Понимаете, я добыл его со дна, а затем затащил по туннелю на свой корабль. Я снялся с Политопа и вернулся с грузом на Шмонсайд за две минуты до истечения срока. Видели бы вы кислые мины этих торгашей, когда я появился! Они уже точили на меня ножи. — Дульсимер радостно откинулся в кресле. — А теперь скажите мне честно, сэр, довелось вам испытать что-либо подобное?
Ввккталли вспомнил свою жизнь и прогнал ее алгоритмы через блок совпадений.
— Не совсем подобное. Но, возможно, сравнимое. В случае с зардалу.
— Зардалу? Вы встречали зардалу? Ну конечно. — Дульсимер изобразил гримасу, которая на тысяче планет рукава означала оскорбительную издевку. (Ввккталли решил, что Дульсимер страдает по меньшей мере от несварения желудка.)
— Зардалу. Что ж, мистер Талли. — Полифем не чурался снисходительности, как показывало название его корабля. — Раз нам нечего делать, сэр, я полагаю, что вы можете рассказать мне об этом. Начинайте.
Дульсимер развалился в кресле и приготовился не доверять и скучать.
«Поблажка» преодолела последний сингулярный барьер. Они были внутри, и Дари могла разглядеть Дженизию, находившуюся всего в полумиллионе километров от них.
Она быстро просканировала ее поверхность в поисках маяка эмбриоскафа, сигналы которого с такого расстояния можно было легко поймать.
Но ничего не обнаружила. Это ее не насторожило. Каким бы быстрым ни было вхождение в атмосферу, каким бы сильным не оказался удар о поверхность планеты, маяк это разрушить не могло. Такие маяки рассчитаны на температуры в тысячи градусов и ускорения во много сотен раз больше стандартного.
Должно быть, эмбриоскаф находится на противоположной стороне планеты. Дженизия была рядом. Дари признала, что Дульсимер сработал великолепно. Кто сказал, что полифем может вести корабль только тогда, когда наглотается радиации?
Она вышла из наблюдательного отсека «Поблажки» и направилась в рубку, собираясь поздравить Дульсимера. Тот сидел в кресле пилота, но его спиральное тело свернулось так туго, что он уменьшился в размерах. Сканирующий глаз был втянут, а взгляд большого устремлен в бесконечность. Ввккталли сидел рядом с ним.
— Мы прибыли. Ввкк Эта планета снаружи — Дженизия. — Она склонилась, чтобы вглядеться в Дульсимера. — Что с ним такое? Ему плохо? Не перебрал ли он снова радиации, а?
— Ни кванта. — Талли передернул плечами, что означало на языке жестов недоумение. — Понятия не имею, что с ним стряслось. Мы просто разговаривали.
— Просто разговаривали? — Дари заметила, что к затылку Талли подсоединен кабель. — Вы уверены?
— Да… Смотрели кое-что. Дульсимер рассказал мне об одной из многочисленных авантюр, которые ему довелось пережить. Мой опыт гораздо меньше, но я поведал ему о нашей встрече с зардалу на Ясности. И передал некоторые из моих воспоминаний на дисплейную систему «Поблажки» как бы от третьего лица, не участвующего непосредственно в событиях.
— Господи! Луис Ненда предупреждал нас… Дульсимер очень возбудим. Прокрутите снова эту запись. Ввкк Дайте мне взглянуть, что вы смотрели.
— По правде говоря, очень немного.
Трехмерный дисплей в центре рубки ожил. Зал наполнился дюжиной огромных зардалу, наступавших на горстку людей, тщетно пытавшихся сдержать их обычными разрядниками, которые, казалось, лишь слегка их жалили. В середине группы стоял Ввккталли. Он неуклюже переминался с ноги на ногу, затем приблизился к одному из зардалу, чтобы посильнее его обжечь. Но затем замешкался, и четыре щупальца толщиной с человеческую ногу схватили его и подняли в воздух.
— Талли, остановите здесь.
— Я объяснил Дульсимеру, — оправдываясь, произнес Ввккталли, — что я чувствителен к состоянию моего тела, но не ощущаю боль так, как люди или полифемы. Это очень странно, однако когда я начинал рассказывать, у меня создалось впечатление, что он мне не верит. Его манера держаться выражала явный скептицизм. По-моему, именно в этот момент он поверил.
Дисплей продолжал показывать. Зардалу, преисполненный ярости, начал раздирать Ввккталли на части. Сначала он оторвал руки, потом ноги, по одной. Наконец, он отшвырнул кровавый обрубок туловища в сторону. Черепная коробка Талли раскололась, отлетела и была раздавлена зардалу, как яичная скорлупа.
— Талли, Бога ради, прекратите! — Дари потянулась к руке андроида, и в этот момент изображение мигнуло и исчезло.
— Именно на этом месте я и прервал показ. — Талли завел руку за спину и отсоединил кабель. — А когда я взглянул на Дульсимера, он уже был в таком состоянии. Это обморок?
— Похоже. — Дари повела рукой перед глазом полифема. Зрачок не реагировал. — Он застыл от ужаса.
— Не понимаю. Полифемы наслаждаются опасностью. Он сам мне это сказал.
— Что ж, кажется, он насладился больше, чем смог вынести. — Дари наклонилась вперед и схватила полифема за хвост. — Ввкк, помогайте. Он нужен нам в рабочем состоянии, если мы хотим попасть на орбиту Дженизии и найти капитана Ребку и его отряд.
— Что вы собираетесь с ним сделать?
— Оттащить к реактору. Это единственное, что может быстро привести его в чувство — немножко его любимой радиации. — Дари начала поднимать полифема, потом остановилась. — Все это очень странно. Дульсимер запрограммировал выход на орбиту до того, как вы напугали его до полусмерти?
— Он ничего не программировал. Мы проходили сингулярности на автопилоте.
— Пусть так, но теперь мы на орбите захвата. Смотрите. — Экран дисплея над пультом управления перед Дари показывал Дженизию, причем гораздо ближе, чем когда они вынырнули из последней сферической сингулярности.
Талли покачал головой — он рассчитывал траектории почти мгновенно.
— Это совсем другая орбита.
— Вы уверены? А кажется очень похожей.
— Нет. — Талли выпустил из рук Дульсимера и выпрямился. — Мое почтение, профессор Лэнг, я полагаю, что есть более неотложное дело, нежели приведение Дульсимера в чувство. — Он кивнул в сторону дисплея, на экране которого быстро росла Дженизия. — Мы летим не по орбите захвата. Это орбита столкновения. Если мы не изменим курс, «Поблажка» врежется в Дженизию. Через семнадцать минут.
Больше такого с ней не повторится. Как-то незаметно, без лишних разговоров, Ханс Ребка и Луис Ненда научили ее одной великой истине: «Если ты выиграла — заткнись. Словоблудие только вызывает у остальных желание поспорить еще».
К этому имелось примечание:
«Если ты сберег время в одном споре, не трать его зря. Приступай к новой проблеме».
Восхищаясь собственными новыми качествами. Дари вышла из рубки и направилась в грузовой трюм, в котором размещалась «Поблажка». Настало время поработать. Пока Ввккталли будет исследовать образец почвы, а Грэйвз — решать, что им делать. Дари изучит корабль полифема…
Однако не успела она добраться до трюма, как Грэйвз позвал ее назад. Он уже решил: в гнездо сингулярностей полетят Дульсимер в качестве пилота «Поблажки» и Дари в сопровождении Ввккталли. Сам он останется на «Эребусе».
Один? Странно. Но «если выиграла — заткнись».
Она поспешила увести Талли и Дульсимера на «Поблажку», чтобы стартовать как можно быстрее… прежде, чем Джулиан Грэйвз успеет передумать.
В своем нетерпении Дари забыла о другом правиле выживания Ханса Ребки: если побеждаешь слишком легко, не теряй бдительности.
Ханс Ребка сразу бы догадался: Джулиану Грэйвзу было необходимо остаться одному по какой-то неотложной причине. Но Ханса здесь не было. Он следил за Дари весь последний год и подтвердил бы, что она очень изменилась. Но перемены эти были неполными: Дари все еще оставалась слишком самоуверенной. Но теперь она знала достаточно, чтобы представлять угрозу для собственной жизни и жизни окружающих.
Ребка предложил бы ей другое примечание к «великой истине»: не трать время на решение не тех задач.
Интеллект Дари Лэнг граничил с гениальностью, но никто, даже будь он семи пядей во лбу, не может сделать правильные выводы из неверных посылок. Именно поэтому происходили все ее беды. Говоря словами Ханса, когда ей не хватало хороших данных, она еще не знала, как их добыть.
Вряд ли стоило обвинять ее в этом. Большую часть своей жизни Дари провела, оценивая информацию о далеких событиях, временах, местах, добытую другими. Данные содержались в распечатках, статьях, таблицах или голограммах. Успех складывался из умения переварить огромный объем информации, упорядочить и систематизировать ее. Часто этот поиск протекал очень медленно. Путь к успеху растягивался на десятилетия. Но настойчивость значила гораздо больше, нежели скорость.
Ханса Ребку школа жизни учила по-другому. Пищей для размышлений становились события, происходившие здесь и сейчас и почти не записываемые для дальнейшего изучения. Информация принимала разные обличья: странные показания прибора, внезапное изменение ветра, чья-то гримаса на лице, переходившая в улыбку. Успех определялся способностью выжить. А путь к успеху мог закрыться через долю секунды.
В самом начале, когда Джулиан Грэйвз объявил, кто отправится искать Дженизию в эмбриоскафе, а кто останется на «Эребусе», Ребка насторожился. Грэйвз не собирался лететь, хотя именно он наиболее остро ощущал необходимость поиска зардалу… Грэйвз, который вышел из Совета, Грэйвз, который организовал эту экспедицию, Грэйвз, который купил этот корабль. И когда наконец было установлено, где находится Дженизия, Джулиан Грэйвз неожиданно пренебрегает возможностью пуститься за ними следом. «Я должен оставаться здесь».
Теперь Грэйвз снова отказался покинуть «Эребус». К несчастью, Ханса Ребки не было рядом, чтобы предостеречь Дари, ибо этот, второй отказ казался еще более странным…
Проникновение в кокон из сингулярностей было осторожным зондированием и рассчитанным риском. А вот для «Поблажки», которая следовала по проторенному пути всего двумя днями позже, оно оказалось обыденным путешествием. «Шмель» снабдил их описанием развилок и локальных временно-пространственных аномалий, причем настолько подробным, что Дульсимер, взглянув на этот список, шмыгнул носом и поставил «Поблажку» на автопилот.
— Это оскорбляет мое профессиональное достоинство, — заявил он Ввккталли и развалился в своем пилотском кресле. Несколько модернизированное устройство позволяло ему удобно разместить свой длинный хвост и обеспечивало доступ всем его рукам к пульту управления. Он остыл, и его кожа приобрела свой обычный темно-зеленый оттенок. Но по мере остывания он становился все более раздражительным и высокомерным. — И мою расу в целом.
Талли кивнул, хотя и не понял, что тот имеет в виду.
— Почему?
— Потому что я — полифем! Мне нужен вызов, опасности, проблемы, достойные моих талантов. А в нынешнем полете ничего этого нет: не надо принимать трудных решений, проходить на волосок от… все это может проделать и дитронит.
Талли снова кивнул. Дульсимер говорит, что полифемы считают работу бессмысленной, если она не сопряжена со значительным риском. Это отношение к работе было нелогичным, но кто и когда говорил, что полифемы логичны? В банке данных у Талли никакой информации о них не содержалось.
— Вы имеете в виду, что живете, лишь преодолевая трудности… и опасности?
— А как же! — Дульсимер откинулся в кресле и, развернувшись, вытянулся во всю длину. — Мы, полифемы, — а я особенно — храбрейшие и бесстрашнейшие существа во всей галактике. Дайте нам опасность, и мы проглотим ее залпом.
— Неужели? — Талли понадобилась микросекунда, чтобы переварить это странное утверждение. — И часто вы рискуете?
— Я? — Дульсимер крутанулся на кресле, чтобы оказаться лицом к Талли. Викер не лучшая аудитория, но другой не было. — Позвольте рассказать вам, как я побил Шмонсайдских торгашей в их собственной игре, и оказался на волосок, вот такусенький… — он свел две верхние руки на доли дюйма, — от гибели. У меня с этими торгашами, понимаете ли, вышли некоторые разногласия по поводу радиоактивного груза, который по пути несколько… усох… Как я объяснил им, моей вины тут не было. Они успокоили меня, сказав, что такое может произойти с каждым. В любом случае, у них для меня есть другая работа: отправиться на Политоп, заполнить трюм местным льдом и привезти его на Шмонсайд. Водяным льдом? «Совершенно верно, — сказали они. — Нам нужен только водяной лед с Политопа, и никакой другой. И еще вы заплатите большой штраф, если не доставите его вовремя».
Я должен был догадаться, что здесь какой-то подвох, когда читал соглашение, потому что упомянутый штраф включал мои руки и сканирующий глаз. Но я тысячи раз возил водяной лед, и с ним никогда не возникало проблем.
Как и положено цивилизованным существам, мы показали друг другу языки, и я направил «Поблажку» к Политопу.
Единственное, что они от меня скрыли — это то, что Политоп — мир, который привиделся космическому мантикору с Тристана в одном из его неудачных снов. Тамошняя вода, превращаясь в лед, не увеличивается в объеме, как повсюду, а уменьшается. К тому же большую часть года температура там минусовая, стало быть, когда поверхность океана охлаждается настолько, чтобы вода превратилась в лед, этот лед опускается на дно и лежит там.
Конечно, на Политопе хватало водяного льда, и набитый им корабль очень бы ценился… но весь этот лед находился под пятикилометровой толщей воды. Я проверил поверхность суши. На Политопе суши тоже хватало, но никакого водяного льда на ней не было. Мне понадобилась подводная лодка. Но ближайший мир, где я мог бы ее достать, находился очень далеко. Я сорвал бы контракт задолго до того, как слетал бы туда и обратно. Что делать, мистер Талли? Что?
— Ну… — Талли задумался, но эта пауза с человеческой точки зрения была абсолютно незаметна. — Если бы я попал в подобную ситуацию…
— Знаю, сэр, вы понятия не имеете, что делать. Так я вам расскажу. Меньше чем в дневном переходе от Политопа находился мир с большими горными разработками. Я полетел туда, арендовал горнодобывающее оборудование, прилетел обратно и посадил «Поблажку» прямо на берег океана. Я прорыл наклонный туннель длиной в тридцать километров… и все время дрожал от ужаса, что он обвалится. Туннель шел под дном океана. А затем я прорыл его вверх, пока не добрался до водяного льда. Понимаете, я добыл его со дна, а затем затащил по туннелю на свой корабль. Я снялся с Политопа и вернулся с грузом на Шмонсайд за две минуты до истечения срока. Видели бы вы кислые мины этих торгашей, когда я появился! Они уже точили на меня ножи. — Дульсимер радостно откинулся в кресле. — А теперь скажите мне честно, сэр, довелось вам испытать что-либо подобное?
Ввккталли вспомнил свою жизнь и прогнал ее алгоритмы через блок совпадений.
— Не совсем подобное. Но, возможно, сравнимое. В случае с зардалу.
— Зардалу? Вы встречали зардалу? Ну конечно. — Дульсимер изобразил гримасу, которая на тысяче планет рукава означала оскорбительную издевку. (Ввккталли решил, что Дульсимер страдает по меньшей мере от несварения желудка.)
— Зардалу. Что ж, мистер Талли. — Полифем не чурался снисходительности, как показывало название его корабля. — Раз нам нечего делать, сэр, я полагаю, что вы можете рассказать мне об этом. Начинайте.
Дульсимер развалился в кресле и приготовился не доверять и скучать.
«Поблажка» преодолела последний сингулярный барьер. Они были внутри, и Дари могла разглядеть Дженизию, находившуюся всего в полумиллионе километров от них.
Она быстро просканировала ее поверхность в поисках маяка эмбриоскафа, сигналы которого с такого расстояния можно было легко поймать.
Но ничего не обнаружила. Это ее не насторожило. Каким бы быстрым ни было вхождение в атмосферу, каким бы сильным не оказался удар о поверхность планеты, маяк это разрушить не могло. Такие маяки рассчитаны на температуры в тысячи градусов и ускорения во много сотен раз больше стандартного.
Должно быть, эмбриоскаф находится на противоположной стороне планеты. Дженизия была рядом. Дари признала, что Дульсимер сработал великолепно. Кто сказал, что полифем может вести корабль только тогда, когда наглотается радиации?
Она вышла из наблюдательного отсека «Поблажки» и направилась в рубку, собираясь поздравить Дульсимера. Тот сидел в кресле пилота, но его спиральное тело свернулось так туго, что он уменьшился в размерах. Сканирующий глаз был втянут, а взгляд большого устремлен в бесконечность. Ввккталли сидел рядом с ним.
— Мы прибыли. Ввкк Эта планета снаружи — Дженизия. — Она склонилась, чтобы вглядеться в Дульсимера. — Что с ним такое? Ему плохо? Не перебрал ли он снова радиации, а?
— Ни кванта. — Талли передернул плечами, что означало на языке жестов недоумение. — Понятия не имею, что с ним стряслось. Мы просто разговаривали.
— Просто разговаривали? — Дари заметила, что к затылку Талли подсоединен кабель. — Вы уверены?
— Да… Смотрели кое-что. Дульсимер рассказал мне об одной из многочисленных авантюр, которые ему довелось пережить. Мой опыт гораздо меньше, но я поведал ему о нашей встрече с зардалу на Ясности. И передал некоторые из моих воспоминаний на дисплейную систему «Поблажки» как бы от третьего лица, не участвующего непосредственно в событиях.
— Господи! Луис Ненда предупреждал нас… Дульсимер очень возбудим. Прокрутите снова эту запись. Ввкк Дайте мне взглянуть, что вы смотрели.
— По правде говоря, очень немного.
Трехмерный дисплей в центре рубки ожил. Зал наполнился дюжиной огромных зардалу, наступавших на горстку людей, тщетно пытавшихся сдержать их обычными разрядниками, которые, казалось, лишь слегка их жалили. В середине группы стоял Ввккталли. Он неуклюже переминался с ноги на ногу, затем приблизился к одному из зардалу, чтобы посильнее его обжечь. Но затем замешкался, и четыре щупальца толщиной с человеческую ногу схватили его и подняли в воздух.
— Талли, остановите здесь.
— Я объяснил Дульсимеру, — оправдываясь, произнес Ввккталли, — что я чувствителен к состоянию моего тела, но не ощущаю боль так, как люди или полифемы. Это очень странно, однако когда я начинал рассказывать, у меня создалось впечатление, что он мне не верит. Его манера держаться выражала явный скептицизм. По-моему, именно в этот момент он поверил.
Дисплей продолжал показывать. Зардалу, преисполненный ярости, начал раздирать Ввккталли на части. Сначала он оторвал руки, потом ноги, по одной. Наконец, он отшвырнул кровавый обрубок туловища в сторону. Черепная коробка Талли раскололась, отлетела и была раздавлена зардалу, как яичная скорлупа.
— Талли, Бога ради, прекратите! — Дари потянулась к руке андроида, и в этот момент изображение мигнуло и исчезло.
— Именно на этом месте я и прервал показ. — Талли завел руку за спину и отсоединил кабель. — А когда я взглянул на Дульсимера, он уже был в таком состоянии. Это обморок?
— Похоже. — Дари повела рукой перед глазом полифема. Зрачок не реагировал. — Он застыл от ужаса.
— Не понимаю. Полифемы наслаждаются опасностью. Он сам мне это сказал.
— Что ж, кажется, он насладился больше, чем смог вынести. — Дари наклонилась вперед и схватила полифема за хвост. — Ввкк, помогайте. Он нужен нам в рабочем состоянии, если мы хотим попасть на орбиту Дженизии и найти капитана Ребку и его отряд.
— Что вы собираетесь с ним сделать?
— Оттащить к реактору. Это единственное, что может быстро привести его в чувство — немножко его любимой радиации. — Дари начала поднимать полифема, потом остановилась. — Все это очень странно. Дульсимер запрограммировал выход на орбиту до того, как вы напугали его до полусмерти?
— Он ничего не программировал. Мы проходили сингулярности на автопилоте.
— Пусть так, но теперь мы на орбите захвата. Смотрите. — Экран дисплея над пультом управления перед Дари показывал Дженизию, причем гораздо ближе, чем когда они вынырнули из последней сферической сингулярности.
Талли покачал головой — он рассчитывал траектории почти мгновенно.
— Это совсем другая орбита.
— Вы уверены? А кажется очень похожей.
— Нет. — Талли выпустил из рук Дульсимера и выпрямился. — Мое почтение, профессор Лэнг, я полагаю, что есть более неотложное дело, нежели приведение Дульсимера в чувство. — Он кивнул в сторону дисплея, на экране которого быстро росла Дженизия. — Мы летим не по орбите захвата. Это орбита столкновения. Если мы не изменим курс, «Поблажка» врежется в Дженизию. Через семнадцать минут.
12
Как и большинство разумных существ рукава, Жжмерлия, когда ему представился случай, прочитал во «Всеобщем каталоге живых существ (подкласс: разумные)» описание своего вида. Как и большинство других разумных существ, он нашел это описание весьма загадочным.
Описание физических характеристик взрослой мужской лотфианской особи нареканий не вызывало. Жжмерлия мог посмотреть в зеркало и согласиться с каждым пунктом: похожее на трубчатый стебель тело, восемь беспрерывно шевелящихся ног, желтые фасетчатые глаза без век. Прекрасно. Здесь спорить не о чем. Огромные лингвистические способности. Несомненно. Но что его совершенно озадачило — так это описание умственной деятельности мужской лотфианской особи. «При столкновении с самкой способность самца к рациональному мышлению просто отключается… Считается, что этот же механизм работает, только в меньшей степени, когда лотфианин-самец контактируете кекропийцами или другими разумными существами».
Неужели это правда? Жжмерлия такого за собой не замечал… Но если это правда, то, возможно он и не заметит? Неужели его мышление меняется в зависимости от общества, в котором он находится? Когда он находился в присутствии Атвар Ххсиал, что могло быть естественнее и правильнее, чем притормозить свои мыслительные процессы и желания в угоду ей? Она же его госпожа! И была ею с момента его выхода из куколки.
Вместе с тем он не мог отрицать, что, когда оставался один, без чьих-либо распоряжений, уровень его активности менялся. Он становился нервным, беспокойным, порывистым, не сосредоточенным, а ум его был в десятки раз активнее, чем требовалось для приятного самочувствия.
Как сейчас.
Он ведь умер. Он должен был умереть. Никто не мог проникнуть в середину неструктурированной сингулярности и выжить. Однако он не мог быть и мертвым. Разум его продолжал работать, переваривая сотни мыслей одновременно. Где он находится, почему он здесь, что случилось с эмбриоскафом? Выживут ли остальные? Узнают ли они когда-нибудь о нем? Как можно параллельно думать обо всех этих вещах? Тем более, способен ли на это мертвый мозг, находящийся в преддверии ада?
Вопрос был риторическим. Он, безусловно, находился в невесомости и, безусловно, не в преддверии ада. Во-первых, он дышал. Во-вторых, чувствовал боль. Его раздирало на части, и теперь он ощущал, как его тело снова собирается, атом за атомом. Зрение тоже к нему вернулось. Когда радужный хоровод вокруг него утих, Жжмерлия обнаружил, что трепыхается посередине пустого замкнутого пространства. Его окружали миллионы сверкающих оранжевых точек, беспорядочно рассеянных в этом пространстве. Он осмотрелся и не нашел ничего, что могло бы послужить масштабом. Он помотал головой, пытаясь изменить угол зрения. Ничего. Все световые точки были на одинаковом расстоянии или же очень далеко.
Значит, он будет висеть здесь, в середине ничего, пока не умрет с голоду.
Жжмерлия подобрал ножки, втянул стебельки глаз и медленно покружился в пространстве. Когда он это делал, то заметил едва уловимую перемену. Часть оранжевого сверкания заслонил крохотный кружок более ровного оранжевого света. Неотрывно глядя на него, Жжмерлия видел, как неуклонно увеличивается появившийся диск.
Диск этот двигался к нему. И по мере того, как он приближался, Жжмерлия понимал, что он во много раз больше его самого. Когда он остановился, то закрывал собой треть поля оранжевых точек. Его воронено-матовая поверхность рассеивала падающий свет, отливая серебром.
Раздался свистящий вздох, словно откуда-то вылетела струйка пара. На поверхности сферы появилась легкая рябь — как на громадной капле ртути. Она изменила форму и превратилась в искаженный эллипсоид. Из его вершины начала расти вверх серебряная ветвь, медленно превращаясь в цветок с пятью лепестками, который затем повернулся к Жжмерлии чашечкой. Раскрытые пятиугольники выдвинулись вперед, а вниз свесился тонкий длинный хвост. Через пару минут безликий шар превратился в дьявола с рогами и хвостом и похожей на цветок головой, смотревшей прямо на Жжмерлию.
Впервые с тех пор, как эмбриоскаф попал в сердце сингулярности, он почувствовал облегчение. Он мог не знать, где он, и как сюда попал, и что с ним случится. Но он знал природу того, что перед ним предстало, и довольно хорошо представлял, что делать дальше.
Он стоял лицом к лицу с разумным созданием Строителей, подобным Тому-Кто-Ждет на Жемчужине или Посреднику на Ясности. Чтобы начать с ним общаться, потребуется какое-то время… Те двое бездействовали более трех миллионов лет и, фигурально выражаясь, заржавели… но спустя некоторое время оба стали понимать язык тех, с кем встретились. Им понадобилось всего несколько фраз, чтобы дело пошло. Как только Жжмерлия понял, что перед ним всего лишь машина, его разум, каялось, поднялся на ступеньку выше.
— Меня зовут Жжмерлия, — проговорил он на обычном человеческом языке. Конечно, он мог бы воспользоваться лотфианским, или хайменоптским, или феромонной речью, но человеческий язык уже хорошо зарекомендовал себя при встречах с творениями Строителей.
Раздалось тихое шипение, будто начал закипать чайник. Голова-цветок задрожала. Казалось, она ждала большего.
— Я прибыл в эту систему со своими товарищами из дальнего уголка рукава. — Так ли это? Чем, собственно, была «эта система»?.. Он мог быть заброшен за десять миллионов световых лет от Дженизии или вообще в совершенно другую Вселенную. Правда, здешним воздухом вполне можно было дышать, да и тело его осталось прежним. Существо перед ним, казалось, выжидало. — Мой корабль наткнулся на сингулярность. Я не понимаю, почему не погиб при этом. Где я нахожусь?
— Я-я… н-н-нахо-хо… Я н-нахожусь… Я нахожусь, — проговорил сиплый голос. — Где я нахожусь? Кто я такой?
Жжмерлия ждал. Созданиям Строителей требовалось некоторое время, чтобы разогреться.
— Жжмерлия? — наконец произнес хриплый голос.
— Да. Я лотфианин, с планеты Лотфи.
— Лотфианин. Это… это живое разумное существо? Вы являетесь… разумной органической формой?
— Да.
— Именно по этой причине вы не погибли. Сингулярность, которая вас обнаружила и захватила, — часть системы, за которую отвечаю я. Она функционирует автоматически, но сконструирована таким образом, чтобы не убивать органический разум. Ограничивать, да, но не убивать. Поэтому она перенесла вас сюда, в Полый Мир.
О чем это он?
Жжмерлия уже решил, что взаимопонимание достигнуто, как вдруг собеседник озадачил его фразой: «Ограничивать, но не убивать». Может, Полый Мир — искусственный спутник Дженизии?
— Насколько велики ваши владения? В них входит планета, с которой я только что прибыл?
— Да. Истинная Родина тоже в моем ведении. Если бы вы не вошли в сингулярность, вас вернули бы туда, как возвращают все корабли с разумной органической жизнью, которые пытаются покинуть этот регион. Это входит в мои обязанности. Вы спрашиваете, кто я такой? Я вам отвечу: я — Опекун.
— Опекун… чего?
— Истинной Родины, мира внутри сингулярностей. Закрытый мир, который… когда-нибудь… станет родным домом моих создателей, домом Строителей.
У Жжмерлии снова пошла кругом голова. Опекун утверждает, что Дженизия должна стать домом Строителей. Но Ясности — огромному артефакту, находящемуся на расстоянии тридцати тысяч световых лет от плоскости галактики, также уготована подобная участь, если верить Посреднику. И даже маленький Тектон в системе Мэндела считался родиной Строителей… несмотря на то, что Дари Лэнг, знавшая о Строителях больше, чем кто-либо еще, настаивала на том, что они должны были развиться на газовом гиганте, вроде Гаргантюа, и могли жить только там или в открытом космосе.
— Я чувствую какую-то неувязку, — продолжал Опекун, и по его телу побежали серебряные волны. — Вы говорите, что вы с планеты Лотфи. Означает ли это утверждение, что вы не с Истинной Родины? Что вы прибыли откуда-то еще?
— Да, я… вся наша группа прибыла издалека, из другой части рукава.
— Расскажите подробнее. Здесь какое-то недоразумение, хотя я не уверен без прямых доказательств.
Это был приказ, но Жжмерлия сознавал, что не сумеет его выполнить. С чего бы начать? Со своего рождения, с того как он был приписан к Атвар Ххсиал как к госпоже, с их поездки на Тектон? Сможет ли Опекун по-настоящему его понять? Подобно другим созданиям Строителей, Опекун бездействовал миллионы лет.
Жжмерлия вздохнул и начал рассказывать. Он говорил о родных мирах каждого члена их экспедиции, об их встрече в двойной системе Опала и Тектона во время максимального Летнего Прилива, об их прибытии на газовый гигант Гаргантюа, об их путешествии через Глаз Гаргантюа и систему транспортировки Строителей на Ясность, об их схватке с выжившими зардалу, которых освободил из стазиса созданный Строителями Посредник, о возвращении зардалу в рукав, а потом на Дженизию… Истинную Родину, как называл ее Опекун.
Жжмерлия с несколькими спутниками последовали за уцелевшими зардалу. И в этот момент их корабль был подхвачен и посажен на Истинную Родину.
— Естественно, — сказал Опекун, когда Жжмерлия наконец замолчал. — Система охраны Истинной Родины делает это с любым кораблем, который пытается покинуть кокон сингулярностей; это запрещено, за исключением тех случаев, когда находившийся в нем органический разум успешно прошел испытание. Истинная Родина — это планета-карантин под моей опекой. Не предполагалось, что органические разумные существа прибудут сюда сквозь все защитные сингулярности, а потом попытаются выйти отсюда.
— Но мои сотоварищи и сейчас там. Они в опасности или уже погибли.
— Если то, что вы рассказали мне, правда и соответствует некоторым определенным критериям, тогда я могу допустить возможность недоразумения. Хотите ли вы, чтобы это положение было исправлено и вашим сотоварищам помогли покинуть Истинную Родину?
— Хочу. — Даже привыкший раболепствовать Жжмерлия ответил сейчас прямо: — Конечно, хочу.
— Приступим. Вы готовы?
— Я? — Жжмерлия внезапно осознал свою беспомощность и никчемность. Он — бездарный некомпетентный идиот, который сидел сложа руки и допустил, чтобы эмбриоскаф был пойман аморфной сингулярностью. Дурак, который отправил побитого «шмеля» на «Эребус»… даже не упомянув в сообщении о судьбе капитана Ребки и остальных. Лотфианин-самец, природный раб, который пребывал на верху блаженства, получая приказы от других. Он не соответствовал.
— Я не могу помочь. Я — ничто. Я — никто.
— Только вы можете помочь. Вы — органическое разумное существо, а вовсе не ничтожество. Вы — всемогущи. У вас много способностей. Вы должны их использовать.
Описание физических характеристик взрослой мужской лотфианской особи нареканий не вызывало. Жжмерлия мог посмотреть в зеркало и согласиться с каждым пунктом: похожее на трубчатый стебель тело, восемь беспрерывно шевелящихся ног, желтые фасетчатые глаза без век. Прекрасно. Здесь спорить не о чем. Огромные лингвистические способности. Несомненно. Но что его совершенно озадачило — так это описание умственной деятельности мужской лотфианской особи. «При столкновении с самкой способность самца к рациональному мышлению просто отключается… Считается, что этот же механизм работает, только в меньшей степени, когда лотфианин-самец контактируете кекропийцами или другими разумными существами».
Неужели это правда? Жжмерлия такого за собой не замечал… Но если это правда, то, возможно он и не заметит? Неужели его мышление меняется в зависимости от общества, в котором он находится? Когда он находился в присутствии Атвар Ххсиал, что могло быть естественнее и правильнее, чем притормозить свои мыслительные процессы и желания в угоду ей? Она же его госпожа! И была ею с момента его выхода из куколки.
Вместе с тем он не мог отрицать, что, когда оставался один, без чьих-либо распоряжений, уровень его активности менялся. Он становился нервным, беспокойным, порывистым, не сосредоточенным, а ум его был в десятки раз активнее, чем требовалось для приятного самочувствия.
Как сейчас.
Он ведь умер. Он должен был умереть. Никто не мог проникнуть в середину неструктурированной сингулярности и выжить. Однако он не мог быть и мертвым. Разум его продолжал работать, переваривая сотни мыслей одновременно. Где он находится, почему он здесь, что случилось с эмбриоскафом? Выживут ли остальные? Узнают ли они когда-нибудь о нем? Как можно параллельно думать обо всех этих вещах? Тем более, способен ли на это мертвый мозг, находящийся в преддверии ада?
Вопрос был риторическим. Он, безусловно, находился в невесомости и, безусловно, не в преддверии ада. Во-первых, он дышал. Во-вторых, чувствовал боль. Его раздирало на части, и теперь он ощущал, как его тело снова собирается, атом за атомом. Зрение тоже к нему вернулось. Когда радужный хоровод вокруг него утих, Жжмерлия обнаружил, что трепыхается посередине пустого замкнутого пространства. Его окружали миллионы сверкающих оранжевых точек, беспорядочно рассеянных в этом пространстве. Он осмотрелся и не нашел ничего, что могло бы послужить масштабом. Он помотал головой, пытаясь изменить угол зрения. Ничего. Все световые точки были на одинаковом расстоянии или же очень далеко.
Значит, он будет висеть здесь, в середине ничего, пока не умрет с голоду.
Жжмерлия подобрал ножки, втянул стебельки глаз и медленно покружился в пространстве. Когда он это делал, то заметил едва уловимую перемену. Часть оранжевого сверкания заслонил крохотный кружок более ровного оранжевого света. Неотрывно глядя на него, Жжмерлия видел, как неуклонно увеличивается появившийся диск.
Диск этот двигался к нему. И по мере того, как он приближался, Жжмерлия понимал, что он во много раз больше его самого. Когда он остановился, то закрывал собой треть поля оранжевых точек. Его воронено-матовая поверхность рассеивала падающий свет, отливая серебром.
Раздался свистящий вздох, словно откуда-то вылетела струйка пара. На поверхности сферы появилась легкая рябь — как на громадной капле ртути. Она изменила форму и превратилась в искаженный эллипсоид. Из его вершины начала расти вверх серебряная ветвь, медленно превращаясь в цветок с пятью лепестками, который затем повернулся к Жжмерлии чашечкой. Раскрытые пятиугольники выдвинулись вперед, а вниз свесился тонкий длинный хвост. Через пару минут безликий шар превратился в дьявола с рогами и хвостом и похожей на цветок головой, смотревшей прямо на Жжмерлию.
Впервые с тех пор, как эмбриоскаф попал в сердце сингулярности, он почувствовал облегчение. Он мог не знать, где он, и как сюда попал, и что с ним случится. Но он знал природу того, что перед ним предстало, и довольно хорошо представлял, что делать дальше.
Он стоял лицом к лицу с разумным созданием Строителей, подобным Тому-Кто-Ждет на Жемчужине или Посреднику на Ясности. Чтобы начать с ним общаться, потребуется какое-то время… Те двое бездействовали более трех миллионов лет и, фигурально выражаясь, заржавели… но спустя некоторое время оба стали понимать язык тех, с кем встретились. Им понадобилось всего несколько фраз, чтобы дело пошло. Как только Жжмерлия понял, что перед ним всего лишь машина, его разум, каялось, поднялся на ступеньку выше.
— Меня зовут Жжмерлия, — проговорил он на обычном человеческом языке. Конечно, он мог бы воспользоваться лотфианским, или хайменоптским, или феромонной речью, но человеческий язык уже хорошо зарекомендовал себя при встречах с творениями Строителей.
Раздалось тихое шипение, будто начал закипать чайник. Голова-цветок задрожала. Казалось, она ждала большего.
— Я прибыл в эту систему со своими товарищами из дальнего уголка рукава. — Так ли это? Чем, собственно, была «эта система»?.. Он мог быть заброшен за десять миллионов световых лет от Дженизии или вообще в совершенно другую Вселенную. Правда, здешним воздухом вполне можно было дышать, да и тело его осталось прежним. Существо перед ним, казалось, выжидало. — Мой корабль наткнулся на сингулярность. Я не понимаю, почему не погиб при этом. Где я нахожусь?
— Я-я… н-н-нахо-хо… Я н-нахожусь… Я нахожусь, — проговорил сиплый голос. — Где я нахожусь? Кто я такой?
Жжмерлия ждал. Созданиям Строителей требовалось некоторое время, чтобы разогреться.
— Жжмерлия? — наконец произнес хриплый голос.
— Да. Я лотфианин, с планеты Лотфи.
— Лотфианин. Это… это живое разумное существо? Вы являетесь… разумной органической формой?
— Да.
— Именно по этой причине вы не погибли. Сингулярность, которая вас обнаружила и захватила, — часть системы, за которую отвечаю я. Она функционирует автоматически, но сконструирована таким образом, чтобы не убивать органический разум. Ограничивать, да, но не убивать. Поэтому она перенесла вас сюда, в Полый Мир.
О чем это он?
Жжмерлия уже решил, что взаимопонимание достигнуто, как вдруг собеседник озадачил его фразой: «Ограничивать, но не убивать». Может, Полый Мир — искусственный спутник Дженизии?
— Насколько велики ваши владения? В них входит планета, с которой я только что прибыл?
— Да. Истинная Родина тоже в моем ведении. Если бы вы не вошли в сингулярность, вас вернули бы туда, как возвращают все корабли с разумной органической жизнью, которые пытаются покинуть этот регион. Это входит в мои обязанности. Вы спрашиваете, кто я такой? Я вам отвечу: я — Опекун.
— Опекун… чего?
— Истинной Родины, мира внутри сингулярностей. Закрытый мир, который… когда-нибудь… станет родным домом моих создателей, домом Строителей.
У Жжмерлии снова пошла кругом голова. Опекун утверждает, что Дженизия должна стать домом Строителей. Но Ясности — огромному артефакту, находящемуся на расстоянии тридцати тысяч световых лет от плоскости галактики, также уготована подобная участь, если верить Посреднику. И даже маленький Тектон в системе Мэндела считался родиной Строителей… несмотря на то, что Дари Лэнг, знавшая о Строителях больше, чем кто-либо еще, настаивала на том, что они должны были развиться на газовом гиганте, вроде Гаргантюа, и могли жить только там или в открытом космосе.
— Я чувствую какую-то неувязку, — продолжал Опекун, и по его телу побежали серебряные волны. — Вы говорите, что вы с планеты Лотфи. Означает ли это утверждение, что вы не с Истинной Родины? Что вы прибыли откуда-то еще?
— Да, я… вся наша группа прибыла издалека, из другой части рукава.
— Расскажите подробнее. Здесь какое-то недоразумение, хотя я не уверен без прямых доказательств.
Это был приказ, но Жжмерлия сознавал, что не сумеет его выполнить. С чего бы начать? Со своего рождения, с того как он был приписан к Атвар Ххсиал как к госпоже, с их поездки на Тектон? Сможет ли Опекун по-настоящему его понять? Подобно другим созданиям Строителей, Опекун бездействовал миллионы лет.
Жжмерлия вздохнул и начал рассказывать. Он говорил о родных мирах каждого члена их экспедиции, об их встрече в двойной системе Опала и Тектона во время максимального Летнего Прилива, об их прибытии на газовый гигант Гаргантюа, об их путешествии через Глаз Гаргантюа и систему транспортировки Строителей на Ясность, об их схватке с выжившими зардалу, которых освободил из стазиса созданный Строителями Посредник, о возвращении зардалу в рукав, а потом на Дженизию… Истинную Родину, как называл ее Опекун.
Жжмерлия с несколькими спутниками последовали за уцелевшими зардалу. И в этот момент их корабль был подхвачен и посажен на Истинную Родину.
— Естественно, — сказал Опекун, когда Жжмерлия наконец замолчал. — Система охраны Истинной Родины делает это с любым кораблем, который пытается покинуть кокон сингулярностей; это запрещено, за исключением тех случаев, когда находившийся в нем органический разум успешно прошел испытание. Истинная Родина — это планета-карантин под моей опекой. Не предполагалось, что органические разумные существа прибудут сюда сквозь все защитные сингулярности, а потом попытаются выйти отсюда.
— Но мои сотоварищи и сейчас там. Они в опасности или уже погибли.
— Если то, что вы рассказали мне, правда и соответствует некоторым определенным критериям, тогда я могу допустить возможность недоразумения. Хотите ли вы, чтобы это положение было исправлено и вашим сотоварищам помогли покинуть Истинную Родину?
— Хочу. — Даже привыкший раболепствовать Жжмерлия ответил сейчас прямо: — Конечно, хочу.
— Приступим. Вы готовы?
— Я? — Жжмерлия внезапно осознал свою беспомощность и никчемность. Он — бездарный некомпетентный идиот, который сидел сложа руки и допустил, чтобы эмбриоскаф был пойман аморфной сингулярностью. Дурак, который отправил побитого «шмеля» на «Эребус»… даже не упомянув в сообщении о судьбе капитана Ребки и остальных. Лотфианин-самец, природный раб, который пребывал на верху блаженства, получая приказы от других. Он не соответствовал.
— Я не могу помочь. Я — ничто. Я — никто.
— Только вы можете помочь. Вы — органическое разумное существо, а вовсе не ничтожество. Вы — всемогущи. У вас много способностей. Вы должны их использовать.