Knowing thy heart torments me with disdain,
Have put on black and loving mourners be,
Looking with pretty ruth upon my pain.
And truly not the morning sun of heaven
Better becomes the grey cheeks of the east,
Nor that full star that ushers in the even,
Doth half that glory to the sober west,
As those two mourning eyes become thy face:
O! let it then as well beseem thy heart
To mourn for me since mourning doth thee grace,
And suit thy pity like in every part.
Then will I swear beauty herself is black,
And all they foul that thy complexion lack.
Как дорог мне в глазах твоих намек
На жалость; не в твоем ли сердце гнев
Чернейшей тьмой глаза твои облек,
За скорбь мою меня же пожалев?
Не так идет лицу востока в сером
Луч солнца, золотящий склоны гор,
Не так идет звезда небесным сферам,
Чей луч приветный на закате скор,
Как скорбь моя бы сердцу твоему
Пошла, как мрак твоим глазам идет,
Когда бы сострадательную тьму
Ты мне предназначала в мой черед.
И подтвердить я мог бы неспроста:
Клянусь, что только в черном красота!
Sonnet CXXXIII
Beshrew that heart that makes my heart to groan
For that deep wound it gives my friend and me!
Is't not enough to torture me alone,
But slave to slavery my sweet'st friend must be?
Me from myself thy cruel eye hath taken,
And my next self thou harder hast engrossed:
Of him, myself, and thee I am forsaken;
A torment thrice three-fold thus to be crossed.
Prison my heart in thy steel bosom's ward,
But then my friend's heart let my poor heart bail;
Whoe'er keeps me, let my heart be his guard;
Thou canst not then use rigour in my jail:
And yet thou wilt; for I, being pent in thee,
Perforce am thine, and all that is in me.
Проклятье сердцу, ранившему нас
Обоих, так что мучит нас недуг,
И не один скорблю я что ни час,
Со мною в рабстве мой сладчайший друг;
На волю рваться - тщетная потуга.
Твоим жестоким взором сокрушен,
Тебя и самого себя и друга,
Казненный трижды, я тобой лишен.
Я заключен в твоей стальной груди.
Мой друг со мной, пусть сердцем я убог,
Ты хоть его от мук освободи,
А сердце ты оставь мое в залог.
Но ты моя тюрьма, стена к стене;
Я твой, он твой, как все, что есть во мне.
Sonnet CXXXIV
So now I have confessed that he is thine,
And I my self am mortgaged to thy will,
Myself I'll forfeit, so that other mine
Thou wilt restore to be my comfort still:
But thou wilt not, nor he will not be free,
For thou art covetous, and he is kind;
He learned but surety-like to write for me,
Under that bond that him as fast doth bind.
The statute of thy beauty thou wilt take,
Thou usurer, that put'st forth all to use,
And sue a friend came debtor for my sake;
So him I lose through my unkind abuse.
Him have I lost; thou hast both him and me:
He pays the whole, and yet am I not free.
Его твоим признать мне суждено,
И предаюсь я сам тебе в заклад,
Поскольку в жизни он и я - одно:
Освободить его я был бы рад.
Присвоила его твоя алчба,
И он тебе принадлежать не прочь
Хоть в качестве последнего раба
Не для того ли, чтобы мне помочь?
Но красота - твой гибельный статут.
Не даришь ничего, даешь ты в рост;
Кто на тебя подать намерен в суд,
Тот проиграет, безнадежно прост.
Итак, мой друг тобою одержим,
И оба мы тебе принадлежим.
Sonnet CXXXV
Whoever hath her wish, thou hast thy Will,
And Will to boot, and Will in over-plus;
More than enough am I that vexed thee still,
To thy sweet will making addition thus.
Wilt thou, whose will is large and spacious,
Not once vouchsafe to hide my will in thine?
Shall will in others seem right gracious,
And in my will no fair acceptance shine?
The sea, all water, yet receives rain still,
And in abundance addeth to his store;
So thou, being rich in Will, add to thy Will
One will of mine, to make thy large will more.
Let no unkind, no fair beseechers kill;
Think all but one, and me in that one Will.
Средь разных воль твоих зовусь я "Виль".
Свою как хочешь волю позабавь,
Но невзначай меня не пересиль,
Нет, к воле ты своей меня прибавь!
Неужто воля так твоя тесна,
Что Вилю в эту волю ходу нет?
Неужто так она заселена,
Что нежный твой не для меня привет?
Вбирает море гладью зыбких миль
До капли влагу брызжущих дождей.
А для тебя неужто лишний Виль,
И брезгуешь ты волею моей?
Ты пощади мой алчущий фитиль.
Среди других пускай мерцает Виль.
Sonnet CXXXVI
If thy soul check thee that I come so near,
Swear to thy blind soul that I was thy Will,
And will, thy soul knows, is admitted there;
Thus far for love, my love-suit, sweet, fulfil.
Will, will fulfil the treasure of thy love,
Ay, fill it full with wills, and my will one.
In things of great receipt with ease we prove
Among a number one is reckoned none:
Then in the number let me pass untold,
Though in thy store's account I one must be;
For nothing hold me, so it please thee hold
That nothing me, a something sweet to thee:
Make but my name thy love, and love that still,
And then thou lovest me for my name is "Will."
Когда меня ты хочешь отогнать,
Как прочую светящуюся пыль,
Слепой твоей душе пора бы знать:
Твоею волей мог бы стать я, Виль.
Но воля не едина у тебя.
В извилинах твоих оставив след,
Я, Виль, не увильну, в глазах рябя;
А вдруг без Виля вовсе воли нет?
Незваный и неназванный примкну
К твоим желаньям, чтобы приняла
Ты волю на себя еще одну,
Как будто бы она тебе мила.
Быть может, вспомнишь ты потом, как быль:
Любила ты меня за имя "Виль".
Sonnet CXXXVII
Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes,
That they behold, and see not what they see?
They know what beauty is, see where it lies,
Yet what the best is take the worst to be.
If eyes, corrupt by over-partial looks,
Be anchored in the bay where all men ride,
Why of eyes' falsehood hast thou forged hooks,
Whereto the judgment of my heart is tied?
Why should my heart think that a several plot,
Which my heart knows the wide world's common place?
Or mine eyes, seeing this, say this is not,
To put fair truth upon so foul a face?
In things right true my heart and eyes have erred,
And to this false plague are they now transferred.
Любовь, слепая дура! Ты для глаз
Не порча ли? Зачем тебя я чту?
В твоем я наваждении погряз,
Хотя, бывало, видел красоту.
А если порченый мой глаз - крючок,
Чтобы меня же, грешного, судить,
Не я ли жадно клюнул, дурачок,
Всем сердцем, разучившимся судить?
Поверить заговорщикам-глазам,
Как будто бы хорошее в плохом,
Прельщаться сердцу разве же не срам
Чертами, искаженными грехом?
Так заблужденье мучает меня,
Болезнью заразительной казня.
Sonnet CXXXVIII
When my love swears that she is made of truth,
I do believe her though I know she lies,
That she might think me some untutored youth,
Unlearned in the world's false subtleties.
Thus vainly thinking that she thinks me young,
Although she knows my days are past the best,
Simply I credit her false-speaking tongue:
On both sides thus is simple truth suppressed:
But wherefore says she not she is unjust?
And wherefore say not I that I am old?
O! love's best habit is in seeming trust,
And age in love, loves not to have years told:
Therefore I lie with her, and she with me,
And in our faults by lies we flattered be.
Любовь моя клянется, что она
Правдивая, вся до корней волос.
Я верю ей, хоть ложь ее видна.
Так мог бы верить лишь молокосос.
Завороженный лживым языком,
Я, весь во власти прихотливых чар,
Себя упорно убеждаю в том,
Что мне она не лжет и я не стар,
Что ж правду мне она не говорит,
Когда кружит мне голову мечта?
Всегда любовь правдива лишь на вид,
Влюбленный рад забыть свои лета.
С ней лгу я сам, как лжет она со мной,
И оба польщены такой ценой.
Sonnet CXXXIX
O! Call not me to justify the wrong
That thy unkindness lays upon my heart;
Wound me not with thine eye, but with thy tongue:
Use power with power, and slay me not by art,
Tell me thou lov'st elsewhere; but in my sight,
Dear heart, forbear to glance thine eye aside:
What need'st thou wound with cunning, when thy might
Is more than my o'erpressed defence can bide?
Let me excuse thee: ah! my love well knows
Her pretty looks have been mine enemies;
And therefore from my face she turns my foes,
That they elsewhere might dart their injuries:
Yet do not so; but since lam near slain,
Kill me outright with looks, and rid my pain.
Не говори, что должен оправдать
Я причиненное тобою зло.
От слов твоих мне лучше пострадать,
От глаз твоих мне слишком тяжело.
Мне изменяй не на глазах моих!
Я, дорогая, разве не постиг,
Как ты хитра, когда, любя других,
Со мною ты покончить можешь в миг?
Ты знаешь хорошо, любовь моя,
Что смертью мне глаза твои грозят,
И, от меня врагов моих тая,
К другим стремишь свой смертоносный взгляд.
Но взглядом лучше ты меня убей,
Избавь от жизни, как и от скорбей.
Sonnet CXL
Be wise as thou art cruel; do not press
My tongue-tied patience with too much disdain;
Lest sorrow lend me words, and words express
The manner of my pity-wanting pain.
If I might teach thee wit, better it were,
Though not to love, yet, love to tell me so;
As testy sick men, when their deaths be near,
No news but health from their physicians know;
For, if I should despair, I should grow mad,
And in my madness might speak ill of thee;
Now this ill-wresting world is grown so bad,
Mad slanderers by mad ears believed be.
That I may not be so, nor thou belied,
Bear thine eyes straight, though thy proud heart go wide.
Жестока ты, но также будь мудра!
Я все-таки, хоть связан мой язык,
Когда бывает слишком боль остра,
Красноречивейший из горемык.
Мне говори: "люблю", пусть не любя,
И я поверить этому готов;
Так при смерти пришедшему в себя
Больному говорят, что он здоров.
Иначе я в отчаянье приду,
Приправлю правдой горький вкус клевет,
Дерзну тебя оговорить в бреду,
И может мне дурной поверить свет.
От этого меня ты удержи
Не сердцем - взглядом, полным нежной лжи.
Sonnet CXLI
In faith I do not love thee with mine eyes,
For they in thee a thousand errors note;
But 'tis my heart that loves what they despise,
Who, in despite of view, is pleased to dote.
Nor are mine ears with thy tongue's tune delighted;
Nor tender feeling, to base touches prone,
Nor taste, nor smell, desire to be invited
To any sensual feast with thee alone:
But my five wits nor my five senses can
Dissuade one foolish heart from serving thee,
Who leaves unswayed the likeness of a man,
Thy proud heart's slave and vassal wretch to be:
Only my plague thus far I count my gain,
That she that makes me sin awards me pain.
Тебя не любит мой ревнивый взгляд,
Мои глаза твой черный видят грех;
Для сердца же любой порок твой свят,
Для сердца моего ты лучше всех.
Ни слуха не прельстишь, ни осязанья;
Ни ноздри, ни разборчивый мой рот
Иметь уже не могут притязанья
На чувственнейший пир твоих щедрот.
Пять чувств моих и пять душевных сил
Удерживают сердце, но оно,
Кто бы из них его ни пристыдил,
Одно тобою рабски пленено.
Но неизменно тем я восхищен,
Что лишь тобой покаран и прельщен.
Sonnet CXLII
Love is my sin, and thy dear virtue hate,
Hate of my sin, grounded on sinful loving:
O! but with mine compare thou thine own state,
And thou shalt find it merits not reproving;
Or, if it do, not from those lips of thine,
That have profaned their scarlet ornaments
And sealed false bonds of love as oft as mine,
Robbed others' beds' revenues of their rents.
Be it lawful I love thee, as thou lov'st those
Whom thine eyes woo as mine importune thee:
Root pity in thy heart, that, when it grows,
Thy pity may deserve to pitied be.
If thou dost seek to have what thou dost hide,
By self-example mayst thou be denied!
В любви к тебе легко меня винить,
Сей ненавистный грех мой безусловен,
Но ты себя изволь со мной сравнить -
И убедишься, кто из нас виновен.
Осудят как прекрасные уста
Твои меня, когда, маня мечты,
Любовным лихоимством занята,
Как я, чужие ложа грабишь ты?
Бросаю на тебя влюбленный взор,
Как ты влюбленно смотришь на других.
Неужто не находишь до сих пор
Ты жалости для горестей моих?
В безжалостной ты вспомнишь западне,
Как ты была безжалостна ко мне.
Sonnet CXLIII
Lo, as a careful housewife runs to catch
One of her feather'd creatures broke away,
Sets down her babe, and makes all swift dispatch
In pursuit of the thing she would have stay;
Whilst her neglected child holds her in chase,
Cries to catch her whose busy care is bent
To follow that which flies before her face,
Not prizing her poor infant's discontent;
So runn'st thou after that which flies from thee,
Whilst I thy babe chase thee afar behind;
But if thou catch thy hope, turn back to me,
And play the mother's part, kiss me, be kind;
So will I pray that thou mayst have thy "Will,"
If thou turn back and my loud crying still.
Бросается хозяюшка ловить
Стремящегося с птичьего двора
Сбежать, чтобы его остановить:
На вертел, может быть, ему пора.
Кричит ее младенец без конца
Покинутый, пока в погоне мать;
Пернатого не зная беглеца,
Дитя не может матери не звать.
Ты за надеждой гонишься своей,
Ты гонишься, а пойманное где ж?
Поймать неуловимое сумей,
Но и меня, дитя твое, утешь.
Зову тебя, печали не тая:
Я Виль, я воля - чья, как не твоя!
Sonnet CXLIV
Two loves I have of comfort and despair,
Which like two spirits do suggest me still:
The better angel is a man right fair,
The worser spirit a woman coloured ill.
To win me soon to hell, my female evil,
Tempteth my better angel from my side,
And would corrupt my saint to be a devil,
Wooing his purity with her foul pride.
And whether that my angel be turned fiend,
Suspect I may, yet not directly tell;
But being both from me, both to each friend,
I guess one angel in another's hell:
Yet this shall I ne'er know, but live in doubt,
Till my bad angel fire my good one out.
Так я живу во власти духов двух:
Хранителю перечит недруг мой;
Мужчиной предстает мне светлый дух,
А женщина грозит мне вечной тьмой.
Она меня давно в Геенну прочит,
Святого похищает у меня
И, силясь в беса превратить, морочит,
Тщеславьем чистоту его дразня.
Я подозреньем тягостным томим:
Что если ангел в беса превращен?
Уж слишком он сближается с другим,
Как будто преисподнею прельщен,
Но все еще мне кажется: вот-вот
Злой ангел с добрым гением порвет.
Sonnet CXLV
Those lips that Love's own hand did make,
Breathed forth the sound that said "I hate".
To me that languished for her sake:
But when she saw my woeful state,
Straight in her heart did mercy come,
Chiding that tongue that ever sweet
Was used in giving gentle doom;
And taught it thus anew to greet;
"I hate" she altered with an end,
That followed it as gentle day,
Doth follow night, who like a fiend
From heaven to hell is flown away.
"I hate", from hate away she threw,
And saved my life, saying "not you".
Из уст, которые рука
Любви однажды создала,
Сорвавшееся с языка:
"Я ненавижу!" Мне со зла
Сказала так она, но злость
Сменилась жалостью в тот миг,
Как исчезает страшный гость,
Что лишь отчасти я постиг.
"Я ненавижу", - так мне вслух
Сказала ты, но нет, не так.
Готов исчезнуть адский дух,
Ночь возвращается во мрак.
"Я ненавижу!" - я, скорбя,
Поник и слышу: "Не тебя!"
Sonnet CXLVI
Poor soul, the centre of my sinful earth,
(???) these rebel powers that thee array,
Why dost thou pine within and suffer dearth,
Painting thy outward walls so costly gay?
Why so large cost, having so short a lease,
Dost thou upon thy fading mansion spend?
Shall worms, inheritors of this excess,
Eat up thy charge? Is this thy body's end?
Then soul, live thou upon thy servant's loss,
And let that pine to aggravate thy store;
Buy terms divine in selling hours of dross;
Within be fed, without be rich no more:
So shall thou feed on Death, that feeds on men,
And Death once dead, there's no more dying then.
Душа, ты жалкий центр земли, где грех
Бунтует, на тебя накликав тлен.
Зачем же ты, стараясь изо всех
Сил, украшаешь внешность бренных стен?
Зачем ты жизнью жертвуешь своей,
Чтобы украсить плотский свой чертог
И накормить безжалостных червей,
Которых избежать никто не мог?
Живи же ты сама, душа, за счет
Лукавого и хищного слуги;
Смелее расточай напрасный гнет,
Смертельной роскошью пренебреги.
Съешь то, что смерть готова съесть сейчас;
Смерть уморив, спасешь себя и нас.
Sonnet CXLVII
My love is as a fever longing still,
For that which longer nurseth the disease;
Feeding on that which doth preserve the ill,
The uncertain sickly appetite to please.
My reason, the physician to my love,
Angry that his prescriptions are not kept,
Hath left me, and I desperate now approve
Desire is death, which physic did except.
Past cure I am, now Reason is past care,
And frantic-mad with evermore unrest;
My thoughts and my discourse as madmen's are,
At random from the truth vainly expressed;
For I have sworn thee fair, and thought thee bright,
Who art as black as hell, as dark as night.
Любовь моя мучительно течет;
Тем сладостней на раны сыпать соль,
А боль мою тем более влечет
То, что, как прежде, причиняет боль.
Рассудок врачевал мою любовь,
Меня покинув по моей вине,
А ныне смерть, как ей ни прекословь,
Свое лекарство предлагает мне.
Зачем же мне леченье, если влечь
Смерть продолжает, вызывая бред,
И наугад моя блуждает речь,
Утратившая правду мне во вред.
Я клялся, например, что ты светла,
А ты черна, как ночь, и адски зла.
Sonnet CXLVIII
O me! what eyes hath Love put in my head,
Which have no correspondence with true sight;
Or, if they have, where is my judgment fled,
That censures falsely what they see aright?
If that be fair whereon my false eyes dote,
What means the world to say it is not so?
If it be not, then love doth well denote
Love's eye is not so true as all men's: no,
How can it? O! how can Love's eye be true,
That is so vexed with watching and with tears?
No marvel then, though I mistake my view;
The sun itself sees not, till heaven clears.
О cunning Love! with tears thou keep'st me blind,
Lest eyes well-seeing thy foul faults should find.
Неужто зренье изменяет мне,
Любовью очевидное поправ,
И потому рассудок в стороне,
Что перед наваждением не прав?
Допустим, верный глаз не может лгать,
И ты светла, так почему же свет
Глаза мои готов опровергать
Своим неумолимым резким "нет"?
Что делать! От любви в глазах темно.
Заволокла зрачки мои тоска.
Глазам сквозь слезы видеть не дано.
Не виден солнцу мир сквозь облака.
Любовь слепит коварно током слез,
Но тем прелестней грязь греховных грез.
Sonnet CXLIX
Canst thou, О cruel! say I love thee not,
When I against myself with thee partake?
Do I not think on thee, when I forgot
Am of my self, all tyrant, for thy sake?
Who hateth thee that I do call my friend,
On whom frown'st thou that I do fawn upon,
Nay, if thou lour'st on me, do I not spend
Revenge upon myself with present moan?
What merit do I in myself respect,
That is so proud thy service to despise,
When all my best doth worship thy defect,
Commanded by the motion of thine eyes?
But, love, hate on, for now I know thy mind,
Those that can see thou lov'st, and I am blind.
Ты говоришь, тебя я не люблю,
Но как признать подобную вину,
Когда я поражение терплю,
С тобой ведя против себя войну?
Мил, скажешь, мне был ненавистник твой,
И я подмигивал твоим врагам?
Зачем караешь ты меня с лихвой,
Как будто не казню себя я сам?
Но как бы я тебе перечить мог?
Гордиться мне достоинством каким,
Когда я обожаю твой порок
И повинуюсь лишь глазам твоим?
Конечно, я в любви моей нелеп.
Ты любишь тех, кто видит, я же слеп.
Sonnet CL
O! From what power hast thou this powerful might,
With insufficiency my heart to sway?
To make me give the lie to my true sight,
And swear that brightness doth not grace the day?
Whence hast thou this becoming of things ill,
That in the very refuse of thy deeds
There is such strength and warrantlse of skill,
That, in my mind, thy worst all best exceeds?
Who taught thee how to make me love thee more,
The more I hear and see just cause of hate?
O! though I love what others do abhor,
With others thou shouldst not abhor my state:
If thy unworthiness raised love in me,
More worthy I to be beloved of thee.
Так ты превозмогаешь свой изъян?
Какою силой движешь мной, скажи,
Так что клянусь, тобою обуян:
Дню вреден свет, погряз мой взор во лжи?
Откуда у тебя подобный дар?
И почему давно ничем иным
Я не прельщаюсь, кроме этих чар,
Затмивших наилучшее дурным?
Не объяснишь ли ты мне, почему
Люблю я то, что ненавидят все?
Доверься, наконец, ты моему
Пристрастию к твоей дурной красе.
Так я люблю тебя одну из всех.
Люби меня за то, что это грех.
Sonnet CLI
Love is too young to know what conscience is,
Yet who knows not conscience is born oflove?
Then, gentle cheater, urge not my amiss,
Lest guilty of my faults thy sweet self prove:
For, thou betraying me, I do betray
My nobler part to my gross body's treason;
My soul doth tell my body that he may
Triumph in love; flesh stays no farther reason,
But rising at thy name doth point out thee,
As his triumphant prize. Proud of this pride,
He is contented thy poor drudge to be,
To stand in thy affairs, fall by thy side.
No want of conscience hold it that I call
Her love, for whose dear love I rise and fall.
Столь молода любовь, что совесть ей
Неведома, хоть ею рождена.
Прелестница! Меня ты пожалей!
В ком, если не в тебе, моя вина?
Ты предала меня, и я предам
Себя моей же низменной природе;
Моя душа завидует скотам,
Плоть восстает в неистовой свободе.
Когда тебя по имени зовут,
Плоть указует на тебя уже,
Как преданный холоп твой, тут как тут,
Встает и падает при госпоже.
Так что же это - совесть или страсть:
Любви моей в угоду встать и пасть?
Sonnet CLII
In loving thee thou know'st I am forsworn,
But thou art twice forsworn, to me love swearing;
In act thy bed-vow broke, and new faith torn,
In vowing new hate after new love bearing:
But why of two oaths' breach do I accuse thee,
When I break twenty? I am perjured most;
For all my vows are oaths but to misuse thee,
And all my honest faith in thee is lost:
For I have sworn deep oaths of thy deep kindness,
Oaths of thy love, thy truth, thy constancy;
And, to enlighten thee, gave eyes to blindness,
Or made them swear against the thing they see;
For I have sworn thee fair; more perjured eye,
To swear against the truth so foul a lie!
Я клялся ложно, пылок и ревнив.
Не дважды ли ты неверна обетам?
Прельщаешь ложью, ложе осквернив,
И ненавидишь ты меня при этом.
Но если ты клялась два раза ложно,
Не двадцать ли поклялся ложно раз
Я в том, во что поверить невозможно,
В том, что ты мне верна не напоказ?
Я клялся, что немыслимо добра ты,
Что сомневаться мне в тебе грешно;
Мои глаза, я клялся, виноваты
В том, что так ясно видеть им дано.
Что ты чиста, поклялся я, любя,
И ложью запятнал я сам себя.
Sonnet CLIII
Cupid laid by his brand and fell asleep:
A maid of Dian's this advantage found,
And his love-kindling fire did quickly steep
In a cold valley-fountain of that ground;
Which borrowed from this holy fire of Love,
A dateless lively heat, still to endure,
And grew a seething bath, which yet men prove
Against strange maladies a sovereign cure.
But at my mistress' eye Love's brand new-fired,
The boy for trial needs would touch my breast;
I, sick withal, the help of bath desired,
And thither hied, a sad distempered guest,
But found no cure, the bath for my help lies
Where Cupid got new fire; my mistress' eyes.
Бог Купидон заснул и факел свой
Забыл в траве. Одна из нежных дев
В отместку погрузила огневой
Сей светоч в воду, жара не стерпев.
И у любви заимствованный жар
Источником увековечен был,
И приобрел источник дивный дар:
Целить больных, врачуя вредный пыл.
Проснулся бог и раздобыл огня
В пленительных глазах моей любви,
И запалил он сердце у меня.
Какая хворь с тех пор в моей крови!
Источник от нее меня не спас,
Поможет мне лишь пламень тех же глаз.
Sonnet CLIV
The little Love-god lying once asleep,
Laid by his side his heart-inflaming brand,
Whilst many nymphs that vowed chaste life to keep
Came tripping by; but in her maiden hand
The fairest votary took up that fire
Which many legions of true hearts had warmed;
And so the General of hot desire
Was, sleeping, by a virgin hand disarmed.
This brand she quenched in a cool well by,
Which from Love's fire took heat perpetual,
Growing a bath and healthful remedy,
For men diseased; but I, my mistress' thrall,
Came there for cure and this by that I prove,
Love's fire heats water, water cools not love.
Спал бог любви, свой факел уронив,
Который у несчастных не в чести;
Сбежались дочери лесов и нив,
Поклявшиеся девственность блюсти,
И самая прекрасная из них
Тот окунула пламенник в родник;
Так девственной рукой в лесах глухих
Разоружен был дерзкий озорник.
Горяч источник от любви с тех пор;
Туда приходит скорбный пилигрим,
И может исцелиться тот, кто хвор,
Лишь я, твой бедный раб, неизлечим.
Вода способна пламень победить,
Однако ей любви не остудить.
Have put on black and loving mourners be,
Looking with pretty ruth upon my pain.
And truly not the morning sun of heaven
Better becomes the grey cheeks of the east,
Nor that full star that ushers in the even,
Doth half that glory to the sober west,
As those two mourning eyes become thy face:
O! let it then as well beseem thy heart
To mourn for me since mourning doth thee grace,
And suit thy pity like in every part.
Then will I swear beauty herself is black,
And all they foul that thy complexion lack.
Как дорог мне в глазах твоих намек
На жалость; не в твоем ли сердце гнев
Чернейшей тьмой глаза твои облек,
За скорбь мою меня же пожалев?
Не так идет лицу востока в сером
Луч солнца, золотящий склоны гор,
Не так идет звезда небесным сферам,
Чей луч приветный на закате скор,
Как скорбь моя бы сердцу твоему
Пошла, как мрак твоим глазам идет,
Когда бы сострадательную тьму
Ты мне предназначала в мой черед.
И подтвердить я мог бы неспроста:
Клянусь, что только в черном красота!
Sonnet CXXXIII
Beshrew that heart that makes my heart to groan
For that deep wound it gives my friend and me!
Is't not enough to torture me alone,
But slave to slavery my sweet'st friend must be?
Me from myself thy cruel eye hath taken,
And my next self thou harder hast engrossed:
Of him, myself, and thee I am forsaken;
A torment thrice three-fold thus to be crossed.
Prison my heart in thy steel bosom's ward,
But then my friend's heart let my poor heart bail;
Whoe'er keeps me, let my heart be his guard;
Thou canst not then use rigour in my jail:
And yet thou wilt; for I, being pent in thee,
Perforce am thine, and all that is in me.
Проклятье сердцу, ранившему нас
Обоих, так что мучит нас недуг,
И не один скорблю я что ни час,
Со мною в рабстве мой сладчайший друг;
На волю рваться - тщетная потуга.
Твоим жестоким взором сокрушен,
Тебя и самого себя и друга,
Казненный трижды, я тобой лишен.
Я заключен в твоей стальной груди.
Мой друг со мной, пусть сердцем я убог,
Ты хоть его от мук освободи,
А сердце ты оставь мое в залог.
Но ты моя тюрьма, стена к стене;
Я твой, он твой, как все, что есть во мне.
Sonnet CXXXIV
So now I have confessed that he is thine,
And I my self am mortgaged to thy will,
Myself I'll forfeit, so that other mine
Thou wilt restore to be my comfort still:
But thou wilt not, nor he will not be free,
For thou art covetous, and he is kind;
He learned but surety-like to write for me,
Under that bond that him as fast doth bind.
The statute of thy beauty thou wilt take,
Thou usurer, that put'st forth all to use,
And sue a friend came debtor for my sake;
So him I lose through my unkind abuse.
Him have I lost; thou hast both him and me:
He pays the whole, and yet am I not free.
Его твоим признать мне суждено,
И предаюсь я сам тебе в заклад,
Поскольку в жизни он и я - одно:
Освободить его я был бы рад.
Присвоила его твоя алчба,
И он тебе принадлежать не прочь
Хоть в качестве последнего раба
Не для того ли, чтобы мне помочь?
Но красота - твой гибельный статут.
Не даришь ничего, даешь ты в рост;
Кто на тебя подать намерен в суд,
Тот проиграет, безнадежно прост.
Итак, мой друг тобою одержим,
И оба мы тебе принадлежим.
Sonnet CXXXV
Whoever hath her wish, thou hast thy Will,
And Will to boot, and Will in over-plus;
More than enough am I that vexed thee still,
To thy sweet will making addition thus.
Wilt thou, whose will is large and spacious,
Not once vouchsafe to hide my will in thine?
Shall will in others seem right gracious,
And in my will no fair acceptance shine?
The sea, all water, yet receives rain still,
And in abundance addeth to his store;
So thou, being rich in Will, add to thy Will
One will of mine, to make thy large will more.
Let no unkind, no fair beseechers kill;
Think all but one, and me in that one Will.
Средь разных воль твоих зовусь я "Виль".
Свою как хочешь волю позабавь,
Но невзначай меня не пересиль,
Нет, к воле ты своей меня прибавь!
Неужто воля так твоя тесна,
Что Вилю в эту волю ходу нет?
Неужто так она заселена,
Что нежный твой не для меня привет?
Вбирает море гладью зыбких миль
До капли влагу брызжущих дождей.
А для тебя неужто лишний Виль,
И брезгуешь ты волею моей?
Ты пощади мой алчущий фитиль.
Среди других пускай мерцает Виль.
Sonnet CXXXVI
If thy soul check thee that I come so near,
Swear to thy blind soul that I was thy Will,
And will, thy soul knows, is admitted there;
Thus far for love, my love-suit, sweet, fulfil.
Will, will fulfil the treasure of thy love,
Ay, fill it full with wills, and my will one.
In things of great receipt with ease we prove
Among a number one is reckoned none:
Then in the number let me pass untold,
Though in thy store's account I one must be;
For nothing hold me, so it please thee hold
That nothing me, a something sweet to thee:
Make but my name thy love, and love that still,
And then thou lovest me for my name is "Will."
Когда меня ты хочешь отогнать,
Как прочую светящуюся пыль,
Слепой твоей душе пора бы знать:
Твоею волей мог бы стать я, Виль.
Но воля не едина у тебя.
В извилинах твоих оставив след,
Я, Виль, не увильну, в глазах рябя;
А вдруг без Виля вовсе воли нет?
Незваный и неназванный примкну
К твоим желаньям, чтобы приняла
Ты волю на себя еще одну,
Как будто бы она тебе мила.
Быть может, вспомнишь ты потом, как быль:
Любила ты меня за имя "Виль".
Sonnet CXXXVII
Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes,
That they behold, and see not what they see?
They know what beauty is, see where it lies,
Yet what the best is take the worst to be.
If eyes, corrupt by over-partial looks,
Be anchored in the bay where all men ride,
Why of eyes' falsehood hast thou forged hooks,
Whereto the judgment of my heart is tied?
Why should my heart think that a several plot,
Which my heart knows the wide world's common place?
Or mine eyes, seeing this, say this is not,
To put fair truth upon so foul a face?
In things right true my heart and eyes have erred,
And to this false plague are they now transferred.
Любовь, слепая дура! Ты для глаз
Не порча ли? Зачем тебя я чту?
В твоем я наваждении погряз,
Хотя, бывало, видел красоту.
А если порченый мой глаз - крючок,
Чтобы меня же, грешного, судить,
Не я ли жадно клюнул, дурачок,
Всем сердцем, разучившимся судить?
Поверить заговорщикам-глазам,
Как будто бы хорошее в плохом,
Прельщаться сердцу разве же не срам
Чертами, искаженными грехом?
Так заблужденье мучает меня,
Болезнью заразительной казня.
Sonnet CXXXVIII
When my love swears that she is made of truth,
I do believe her though I know she lies,
That she might think me some untutored youth,
Unlearned in the world's false subtleties.
Thus vainly thinking that she thinks me young,
Although she knows my days are past the best,
Simply I credit her false-speaking tongue:
On both sides thus is simple truth suppressed:
But wherefore says she not she is unjust?
And wherefore say not I that I am old?
O! love's best habit is in seeming trust,
And age in love, loves not to have years told:
Therefore I lie with her, and she with me,
And in our faults by lies we flattered be.
Любовь моя клянется, что она
Правдивая, вся до корней волос.
Я верю ей, хоть ложь ее видна.
Так мог бы верить лишь молокосос.
Завороженный лживым языком,
Я, весь во власти прихотливых чар,
Себя упорно убеждаю в том,
Что мне она не лжет и я не стар,
Что ж правду мне она не говорит,
Когда кружит мне голову мечта?
Всегда любовь правдива лишь на вид,
Влюбленный рад забыть свои лета.
С ней лгу я сам, как лжет она со мной,
И оба польщены такой ценой.
Sonnet CXXXIX
O! Call not me to justify the wrong
That thy unkindness lays upon my heart;
Wound me not with thine eye, but with thy tongue:
Use power with power, and slay me not by art,
Tell me thou lov'st elsewhere; but in my sight,
Dear heart, forbear to glance thine eye aside:
What need'st thou wound with cunning, when thy might
Is more than my o'erpressed defence can bide?
Let me excuse thee: ah! my love well knows
Her pretty looks have been mine enemies;
And therefore from my face she turns my foes,
That they elsewhere might dart their injuries:
Yet do not so; but since lam near slain,
Kill me outright with looks, and rid my pain.
Не говори, что должен оправдать
Я причиненное тобою зло.
От слов твоих мне лучше пострадать,
От глаз твоих мне слишком тяжело.
Мне изменяй не на глазах моих!
Я, дорогая, разве не постиг,
Как ты хитра, когда, любя других,
Со мною ты покончить можешь в миг?
Ты знаешь хорошо, любовь моя,
Что смертью мне глаза твои грозят,
И, от меня врагов моих тая,
К другим стремишь свой смертоносный взгляд.
Но взглядом лучше ты меня убей,
Избавь от жизни, как и от скорбей.
Sonnet CXL
Be wise as thou art cruel; do not press
My tongue-tied patience with too much disdain;
Lest sorrow lend me words, and words express
The manner of my pity-wanting pain.
If I might teach thee wit, better it were,
Though not to love, yet, love to tell me so;
As testy sick men, when their deaths be near,
No news but health from their physicians know;
For, if I should despair, I should grow mad,
And in my madness might speak ill of thee;
Now this ill-wresting world is grown so bad,
Mad slanderers by mad ears believed be.
That I may not be so, nor thou belied,
Bear thine eyes straight, though thy proud heart go wide.
Жестока ты, но также будь мудра!
Я все-таки, хоть связан мой язык,
Когда бывает слишком боль остра,
Красноречивейший из горемык.
Мне говори: "люблю", пусть не любя,
И я поверить этому готов;
Так при смерти пришедшему в себя
Больному говорят, что он здоров.
Иначе я в отчаянье приду,
Приправлю правдой горький вкус клевет,
Дерзну тебя оговорить в бреду,
И может мне дурной поверить свет.
От этого меня ты удержи
Не сердцем - взглядом, полным нежной лжи.
Sonnet CXLI
In faith I do not love thee with mine eyes,
For they in thee a thousand errors note;
But 'tis my heart that loves what they despise,
Who, in despite of view, is pleased to dote.
Nor are mine ears with thy tongue's tune delighted;
Nor tender feeling, to base touches prone,
Nor taste, nor smell, desire to be invited
To any sensual feast with thee alone:
But my five wits nor my five senses can
Dissuade one foolish heart from serving thee,
Who leaves unswayed the likeness of a man,
Thy proud heart's slave and vassal wretch to be:
Only my plague thus far I count my gain,
That she that makes me sin awards me pain.
Тебя не любит мой ревнивый взгляд,
Мои глаза твой черный видят грех;
Для сердца же любой порок твой свят,
Для сердца моего ты лучше всех.
Ни слуха не прельстишь, ни осязанья;
Ни ноздри, ни разборчивый мой рот
Иметь уже не могут притязанья
На чувственнейший пир твоих щедрот.
Пять чувств моих и пять душевных сил
Удерживают сердце, но оно,
Кто бы из них его ни пристыдил,
Одно тобою рабски пленено.
Но неизменно тем я восхищен,
Что лишь тобой покаран и прельщен.
Sonnet CXLII
Love is my sin, and thy dear virtue hate,
Hate of my sin, grounded on sinful loving:
O! but with mine compare thou thine own state,
And thou shalt find it merits not reproving;
Or, if it do, not from those lips of thine,
That have profaned their scarlet ornaments
And sealed false bonds of love as oft as mine,
Robbed others' beds' revenues of their rents.
Be it lawful I love thee, as thou lov'st those
Whom thine eyes woo as mine importune thee:
Root pity in thy heart, that, when it grows,
Thy pity may deserve to pitied be.
If thou dost seek to have what thou dost hide,
By self-example mayst thou be denied!
В любви к тебе легко меня винить,
Сей ненавистный грех мой безусловен,
Но ты себя изволь со мной сравнить -
И убедишься, кто из нас виновен.
Осудят как прекрасные уста
Твои меня, когда, маня мечты,
Любовным лихоимством занята,
Как я, чужие ложа грабишь ты?
Бросаю на тебя влюбленный взор,
Как ты влюбленно смотришь на других.
Неужто не находишь до сих пор
Ты жалости для горестей моих?
В безжалостной ты вспомнишь западне,
Как ты была безжалостна ко мне.
Sonnet CXLIII
Lo, as a careful housewife runs to catch
One of her feather'd creatures broke away,
Sets down her babe, and makes all swift dispatch
In pursuit of the thing she would have stay;
Whilst her neglected child holds her in chase,
Cries to catch her whose busy care is bent
To follow that which flies before her face,
Not prizing her poor infant's discontent;
So runn'st thou after that which flies from thee,
Whilst I thy babe chase thee afar behind;
But if thou catch thy hope, turn back to me,
And play the mother's part, kiss me, be kind;
So will I pray that thou mayst have thy "Will,"
If thou turn back and my loud crying still.
Бросается хозяюшка ловить
Стремящегося с птичьего двора
Сбежать, чтобы его остановить:
На вертел, может быть, ему пора.
Кричит ее младенец без конца
Покинутый, пока в погоне мать;
Пернатого не зная беглеца,
Дитя не может матери не звать.
Ты за надеждой гонишься своей,
Ты гонишься, а пойманное где ж?
Поймать неуловимое сумей,
Но и меня, дитя твое, утешь.
Зову тебя, печали не тая:
Я Виль, я воля - чья, как не твоя!
Sonnet CXLIV
Two loves I have of comfort and despair,
Which like two spirits do suggest me still:
The better angel is a man right fair,
The worser spirit a woman coloured ill.
To win me soon to hell, my female evil,
Tempteth my better angel from my side,
And would corrupt my saint to be a devil,
Wooing his purity with her foul pride.
And whether that my angel be turned fiend,
Suspect I may, yet not directly tell;
But being both from me, both to each friend,
I guess one angel in another's hell:
Yet this shall I ne'er know, but live in doubt,
Till my bad angel fire my good one out.
Так я живу во власти духов двух:
Хранителю перечит недруг мой;
Мужчиной предстает мне светлый дух,
А женщина грозит мне вечной тьмой.
Она меня давно в Геенну прочит,
Святого похищает у меня
И, силясь в беса превратить, морочит,
Тщеславьем чистоту его дразня.
Я подозреньем тягостным томим:
Что если ангел в беса превращен?
Уж слишком он сближается с другим,
Как будто преисподнею прельщен,
Но все еще мне кажется: вот-вот
Злой ангел с добрым гением порвет.
Sonnet CXLV
Those lips that Love's own hand did make,
Breathed forth the sound that said "I hate".
To me that languished for her sake:
But when she saw my woeful state,
Straight in her heart did mercy come,
Chiding that tongue that ever sweet
Was used in giving gentle doom;
And taught it thus anew to greet;
"I hate" she altered with an end,
That followed it as gentle day,
Doth follow night, who like a fiend
From heaven to hell is flown away.
"I hate", from hate away she threw,
And saved my life, saying "not you".
Из уст, которые рука
Любви однажды создала,
Сорвавшееся с языка:
"Я ненавижу!" Мне со зла
Сказала так она, но злость
Сменилась жалостью в тот миг,
Как исчезает страшный гость,
Что лишь отчасти я постиг.
"Я ненавижу", - так мне вслух
Сказала ты, но нет, не так.
Готов исчезнуть адский дух,
Ночь возвращается во мрак.
"Я ненавижу!" - я, скорбя,
Поник и слышу: "Не тебя!"
Sonnet CXLVI
Poor soul, the centre of my sinful earth,
(???) these rebel powers that thee array,
Why dost thou pine within and suffer dearth,
Painting thy outward walls so costly gay?
Why so large cost, having so short a lease,
Dost thou upon thy fading mansion spend?
Shall worms, inheritors of this excess,
Eat up thy charge? Is this thy body's end?
Then soul, live thou upon thy servant's loss,
And let that pine to aggravate thy store;
Buy terms divine in selling hours of dross;
Within be fed, without be rich no more:
So shall thou feed on Death, that feeds on men,
And Death once dead, there's no more dying then.
Душа, ты жалкий центр земли, где грех
Бунтует, на тебя накликав тлен.
Зачем же ты, стараясь изо всех
Сил, украшаешь внешность бренных стен?
Зачем ты жизнью жертвуешь своей,
Чтобы украсить плотский свой чертог
И накормить безжалостных червей,
Которых избежать никто не мог?
Живи же ты сама, душа, за счет
Лукавого и хищного слуги;
Смелее расточай напрасный гнет,
Смертельной роскошью пренебреги.
Съешь то, что смерть готова съесть сейчас;
Смерть уморив, спасешь себя и нас.
Sonnet CXLVII
My love is as a fever longing still,
For that which longer nurseth the disease;
Feeding on that which doth preserve the ill,
The uncertain sickly appetite to please.
My reason, the physician to my love,
Angry that his prescriptions are not kept,
Hath left me, and I desperate now approve
Desire is death, which physic did except.
Past cure I am, now Reason is past care,
And frantic-mad with evermore unrest;
My thoughts and my discourse as madmen's are,
At random from the truth vainly expressed;
For I have sworn thee fair, and thought thee bright,
Who art as black as hell, as dark as night.
Любовь моя мучительно течет;
Тем сладостней на раны сыпать соль,
А боль мою тем более влечет
То, что, как прежде, причиняет боль.
Рассудок врачевал мою любовь,
Меня покинув по моей вине,
А ныне смерть, как ей ни прекословь,
Свое лекарство предлагает мне.
Зачем же мне леченье, если влечь
Смерть продолжает, вызывая бред,
И наугад моя блуждает речь,
Утратившая правду мне во вред.
Я клялся, например, что ты светла,
А ты черна, как ночь, и адски зла.
Sonnet CXLVIII
O me! what eyes hath Love put in my head,
Which have no correspondence with true sight;
Or, if they have, where is my judgment fled,
That censures falsely what they see aright?
If that be fair whereon my false eyes dote,
What means the world to say it is not so?
If it be not, then love doth well denote
Love's eye is not so true as all men's: no,
How can it? O! how can Love's eye be true,
That is so vexed with watching and with tears?
No marvel then, though I mistake my view;
The sun itself sees not, till heaven clears.
О cunning Love! with tears thou keep'st me blind,
Lest eyes well-seeing thy foul faults should find.
Неужто зренье изменяет мне,
Любовью очевидное поправ,
И потому рассудок в стороне,
Что перед наваждением не прав?
Допустим, верный глаз не может лгать,
И ты светла, так почему же свет
Глаза мои готов опровергать
Своим неумолимым резким "нет"?
Что делать! От любви в глазах темно.
Заволокла зрачки мои тоска.
Глазам сквозь слезы видеть не дано.
Не виден солнцу мир сквозь облака.
Любовь слепит коварно током слез,
Но тем прелестней грязь греховных грез.
Sonnet CXLIX
Canst thou, О cruel! say I love thee not,
When I against myself with thee partake?
Do I not think on thee, when I forgot
Am of my self, all tyrant, for thy sake?
Who hateth thee that I do call my friend,
On whom frown'st thou that I do fawn upon,
Nay, if thou lour'st on me, do I not spend
Revenge upon myself with present moan?
What merit do I in myself respect,
That is so proud thy service to despise,
When all my best doth worship thy defect,
Commanded by the motion of thine eyes?
But, love, hate on, for now I know thy mind,
Those that can see thou lov'st, and I am blind.
Ты говоришь, тебя я не люблю,
Но как признать подобную вину,
Когда я поражение терплю,
С тобой ведя против себя войну?
Мил, скажешь, мне был ненавистник твой,
И я подмигивал твоим врагам?
Зачем караешь ты меня с лихвой,
Как будто не казню себя я сам?
Но как бы я тебе перечить мог?
Гордиться мне достоинством каким,
Когда я обожаю твой порок
И повинуюсь лишь глазам твоим?
Конечно, я в любви моей нелеп.
Ты любишь тех, кто видит, я же слеп.
Sonnet CL
O! From what power hast thou this powerful might,
With insufficiency my heart to sway?
To make me give the lie to my true sight,
And swear that brightness doth not grace the day?
Whence hast thou this becoming of things ill,
That in the very refuse of thy deeds
There is such strength and warrantlse of skill,
That, in my mind, thy worst all best exceeds?
Who taught thee how to make me love thee more,
The more I hear and see just cause of hate?
O! though I love what others do abhor,
With others thou shouldst not abhor my state:
If thy unworthiness raised love in me,
More worthy I to be beloved of thee.
Так ты превозмогаешь свой изъян?
Какою силой движешь мной, скажи,
Так что клянусь, тобою обуян:
Дню вреден свет, погряз мой взор во лжи?
Откуда у тебя подобный дар?
И почему давно ничем иным
Я не прельщаюсь, кроме этих чар,
Затмивших наилучшее дурным?
Не объяснишь ли ты мне, почему
Люблю я то, что ненавидят все?
Доверься, наконец, ты моему
Пристрастию к твоей дурной красе.
Так я люблю тебя одну из всех.
Люби меня за то, что это грех.
Sonnet CLI
Love is too young to know what conscience is,
Yet who knows not conscience is born oflove?
Then, gentle cheater, urge not my amiss,
Lest guilty of my faults thy sweet self prove:
For, thou betraying me, I do betray
My nobler part to my gross body's treason;
My soul doth tell my body that he may
Triumph in love; flesh stays no farther reason,
But rising at thy name doth point out thee,
As his triumphant prize. Proud of this pride,
He is contented thy poor drudge to be,
To stand in thy affairs, fall by thy side.
No want of conscience hold it that I call
Her love, for whose dear love I rise and fall.
Столь молода любовь, что совесть ей
Неведома, хоть ею рождена.
Прелестница! Меня ты пожалей!
В ком, если не в тебе, моя вина?
Ты предала меня, и я предам
Себя моей же низменной природе;
Моя душа завидует скотам,
Плоть восстает в неистовой свободе.
Когда тебя по имени зовут,
Плоть указует на тебя уже,
Как преданный холоп твой, тут как тут,
Встает и падает при госпоже.
Так что же это - совесть или страсть:
Любви моей в угоду встать и пасть?
Sonnet CLII
In loving thee thou know'st I am forsworn,
But thou art twice forsworn, to me love swearing;
In act thy bed-vow broke, and new faith torn,
In vowing new hate after new love bearing:
But why of two oaths' breach do I accuse thee,
When I break twenty? I am perjured most;
For all my vows are oaths but to misuse thee,
And all my honest faith in thee is lost:
For I have sworn deep oaths of thy deep kindness,
Oaths of thy love, thy truth, thy constancy;
And, to enlighten thee, gave eyes to blindness,
Or made them swear against the thing they see;
For I have sworn thee fair; more perjured eye,
To swear against the truth so foul a lie!
Я клялся ложно, пылок и ревнив.
Не дважды ли ты неверна обетам?
Прельщаешь ложью, ложе осквернив,
И ненавидишь ты меня при этом.
Но если ты клялась два раза ложно,
Не двадцать ли поклялся ложно раз
Я в том, во что поверить невозможно,
В том, что ты мне верна не напоказ?
Я клялся, что немыслимо добра ты,
Что сомневаться мне в тебе грешно;
Мои глаза, я клялся, виноваты
В том, что так ясно видеть им дано.
Что ты чиста, поклялся я, любя,
И ложью запятнал я сам себя.
Sonnet CLIII
Cupid laid by his brand and fell asleep:
A maid of Dian's this advantage found,
And his love-kindling fire did quickly steep
In a cold valley-fountain of that ground;
Which borrowed from this holy fire of Love,
A dateless lively heat, still to endure,
And grew a seething bath, which yet men prove
Against strange maladies a sovereign cure.
But at my mistress' eye Love's brand new-fired,
The boy for trial needs would touch my breast;
I, sick withal, the help of bath desired,
And thither hied, a sad distempered guest,
But found no cure, the bath for my help lies
Where Cupid got new fire; my mistress' eyes.
Бог Купидон заснул и факел свой
Забыл в траве. Одна из нежных дев
В отместку погрузила огневой
Сей светоч в воду, жара не стерпев.
И у любви заимствованный жар
Источником увековечен был,
И приобрел источник дивный дар:
Целить больных, врачуя вредный пыл.
Проснулся бог и раздобыл огня
В пленительных глазах моей любви,
И запалил он сердце у меня.
Какая хворь с тех пор в моей крови!
Источник от нее меня не спас,
Поможет мне лишь пламень тех же глаз.
Sonnet CLIV
The little Love-god lying once asleep,
Laid by his side his heart-inflaming brand,
Whilst many nymphs that vowed chaste life to keep
Came tripping by; but in her maiden hand
The fairest votary took up that fire
Which many legions of true hearts had warmed;
And so the General of hot desire
Was, sleeping, by a virgin hand disarmed.
This brand she quenched in a cool well by,
Which from Love's fire took heat perpetual,
Growing a bath and healthful remedy,
For men diseased; but I, my mistress' thrall,
Came there for cure and this by that I prove,
Love's fire heats water, water cools not love.
Спал бог любви, свой факел уронив,
Который у несчастных не в чести;
Сбежались дочери лесов и нив,
Поклявшиеся девственность блюсти,
И самая прекрасная из них
Тот окунула пламенник в родник;
Так девственной рукой в лесах глухих
Разоружен был дерзкий озорник.
Горяч источник от любви с тех пор;
Туда приходит скорбный пилигрим,
И может исцелиться тот, кто хвор,
Лишь я, твой бедный раб, неизлечим.
Вода способна пламень победить,
Однако ей любви не остудить.