Шестаков Павел. Через лабиринт

   - Как выглядел хромой?
   - Обыкновенно. Немолодой уже, в годах мужчина, хотя и не толстый.
   - Хорошо, - лейтенант вздохнул. - Напились они, значит, вместе?
   Проводница проявила некоторое колебание:
   - В ресторане они пили. Посидели в купе немножко, а потом рыженький выскакивает, веселый такой, и ко мне: "Мамаша, в какой стороне ресторан у вас?" Ну, думаю, вырвался, голубь. Показала, конечно. Пошел он с этим хромым. Пошел - и нету. Пассажиров-то немного было, каждого видно. "Ай-я-яй, - думаю, - на ногах не вернется". А он еще лучше отмочил. Почему я его и запомнила. Один вернулся и говорит: "Дайте билет, мамаша, мне в Береговом сойти срочно нужно..."
   - Где? - изумился лейтенант.
   - А в Береговом, в Береговом, - охотно подтвердила женщина. - И вроде не очень пьяный. Да ихнего брата разве поймешь, алкоголиков проклятых? Другой и на ногах стоит, а такое устроит. Вот был со мной случай...
   Но случай Козельского не заинтересовал. Он и так узнал много. Даже то, что проводница не запомнила, куда был билет у "рыженького", не особенно огорчило его.
   Мазин тоже казался довольным:
   - Эффектное начало. Итак. Береговое из случайности начинает перерастать в нечто закономерное. Придется вам туда отправиться, Вадим, и покопать на месте поглубже. Но сначала сходите-ка в вагон-ресторан. Иногда официанты запоминают интересные вещи.
   И действительно, официантке из крымского поезда лицо Стояновского тоже показалось знакомым.
   - Был у нас этот парень. Долго сидел, помню.
   - Много пил?
   - Нет, не так чтоб очень...
   - Не запомнили, с кем он сидел?
   - Кажется, пожилой такой мужчина. Прихрамывал. А может, и не прихрамывал. Нет, толком не помню. Много их у нас бывает.
   - Разговаривали между собой?
   - Да все разговаривают. Ресторан же. Но нам их слушать некогда.
   Ничего больше о пожилом прихрамывающем человеке, которого Козельский мысленно прозвал "инвалидом", узнать не удалось. Но в Береговом лейтенанта ждала еще одна удача. Стояновский останавливался в гостинице. В книге, куда администратор каллиграфическим почерком записывал приезжих, черным по белому значилось - Стояновский Борис Витальевич. Приехал двенадцатого апреля, выехал - четырнадцатого. Цель приезда - командировка.
   Отсюда начались осложнения. Ни на одном предприятии о Стояновском, разумеется, никто не слышал. Не мог он приехать и к близкому человеку. Зачем было бы тогда останавливаться в гостинице? Что же делал здесь два дня Борис Стояновский?
   Об этом думал Козельский, лежа на неразобранной постели и рассматривая фото геолога. Снимок он изучил до мельчайших деталей и не сомневался, что легко узнал бы Стояновского при встрече, но что-то беспокоило в нем лейтенанта, много неясного оставалось в этом снимке. Насколько определенны были внешние черты, настолько не улавливался характер. А Козельскому хотелось представить себе этого человека изнутри, его мысли, желания. Но не тут-то было! Стояновский терялся за своей фотографией - самое обыкновенное, заурядное лицо. Мазин говорил: "Поймите преступника - и вы уже наполовину поймали его". А Козельский лежал и не мог понять, кто же перед ним - расчетливый убийца и грабитель, человек, мстящий за несмываемую обиду, или просто неуравновешенный субъект, случайно погубивший чужую и свою жизни? Все это предстояло выяснить, но пока что поиск, кажется, зашел в тупик.
   Надев пиджак и подтянув галстук, Козельский спустился на первый этаж к администратору.
   Администратор, видимо, не так давно демобилизовался из армии. Это заметно было и по его новому офицерскому кителю без погон, и особенно по его манере держаться - умению слушать и отвечать на вопросы ясно и коротко.
   - Простите, пришлось вас еще разок побеспокоить.
   - Прошу, пожалуйста.
   - Мне бы хотелось узнать, Стояновский останавливался в отдельном номере или в общем?
   - Одну минутку. - Администратор полистал книгу приезжих. - Вот и соответствующая запись: номер двадцать три, второй этаж, двухместный.
   - А нельзя ли взглянуть, кто жил вместе с ним?
   - Конечно, можно. Прошу, пожалуйста. Брусков, корреспондент областной молодежной газеты.
   При упоминании этой газеты Козельский поморщился. Вспомнил заметку, касавшуюся его лично. "На пути опасного преступника, - писал корреспондент, - вырос лейтенант Козельский". А дело-то было пустяковое. Потом ребята долго смеялись: "Вырос, а ума не вынес". Может быть, поэтому Вадим и не обратил внимания на фамилию Брусков, хотя она и показалась ему знакомой. Главное, что человека, жившего в одной комнате со Стояновским, можно разыскать.
   - Разрешите записать? - Лейтенант протянул руку за книгой.
   - Прошу, пожалуйста. Если желаете, вы этого товарища повидать можете. Товарищ Брусков сейчас живет в тридцать втором номере. Он работает над очерком о наших подпольщиках периода Великой Отечественной войны.
   - Спасибо.
   Козельский ринулся на третий этаж.
   Тридцать второй номер оказался местным "люксом". Душ в нем, правда, временно не работал, зато плюша было больше, чем в комнате Козельского. Лейтенант ожидал увидеть пишущую машинку, пожелтевшие документы и стопку исписанных листков, но на столе у Брускова стояла обыкновенная банка с кабачковой икрой и лежало полбатона. Журналист подкреплял силы.
   - Извините за вторжение.
   Брусков смутился и стал сгребать со стола хлебные крошки.
   - У меня к вам один вопрос.
   Козельский протянул служебное удостоверение.
   Валерий попытался накрыть икру и батон газетой.
   - Очень приятно, очень приятно...
   - Нужна ваша помощь. Конкретно вот что. Не встречался ли вам один из этих людей?
   Вадим положил на стол фотографии.
   Брусков перебрал их, поднося близко к носу, и после некоторого раздумья отложил снимок Стояновского.
   - Это лицо мне знакомо.
   - Где вы с ним встречались?
   - Здесь, в гостинице. Мы жили в одном номере. Я тогда очерк писал вернее, материал собирал, на химкомбинате. Это когда я узнал о Розе Ковальчук...
   - Кто такая Роза Ковальчук?
   - Героическая девушка. Разведчица партизанская.
   - А... А об этом парне вы что-нибудь знаете?
   - О нем ничего не знаю. Даже как зовут, не знаю. Да мы и не разговаривали ни разу. Он приехал, я спал. Утром ушел рано. Потом я видел его у дежурной. Вот и все. Больше не видел.
   - И все-таки запомнили его неплохо?
   Брусков потер пальцами подбородок.
   - Видите ли, когда я увидел ботинки...
   - Какие ботинки?
   - В чемодане, в поезде...
   Козельский даже хлопнул себя по лбу. Как же он сразу не вспомнил. Ну конечно. Брусков! Тот самый Брусков.
   - Так это вы нашли чемодан?
   - Ну да, я.
   - Здорово! Меня зовут Вадим, между прочим.
   Это "между прочим" Козельский позаимствовал у Мазина.
   - А я Валерий.
   - Слушай, Валерий, я читал твои показания, но там ни слова насчет ботинок, что они тебе известны.
   - Я это сам только сейчас понял. Тогда я переволновался. Впервые пришлось с живым вором дело иметь. Да и огрел он меня так, что нога до сих пор болит. Так что про ботинки эти я тогда и не вспомнил. А потом стало что-то мерещиться. Как будто видел я где-то эти ботинки. Понятно, сначала подумал, что воображение разыгралось - мало ли таких "сапог"! А сейчас точно вспомнил, когда фото увидал. Я спал, а он вошел, топал этими ботинками, разбудил меня. Я лежал, злился. Ну вы-то хоть убийцу его нашли?
   - Вот что, Валерий, - ответил Козельский. - Я тебе, понимаешь, всего рассказать не могу. Но очень важно, что этот парень здесь делал, в Береговом. Может, что мелькнет у тебя в памяти, а?
   Брусков покачал головой:
   - Ничего. Если б знать такую петрушку...
   Козельский засмеялся.
   - Все так. "Если б знать..."
   - Постой. Кажется, мелькнуло немного. Он у дежурной насчет оранжереи спрашивал. "Где у вас в городе оранжерея? Цветы там купить нельзя?" Я только обрывки разговора слышал.
   Оранжереи в Береговом не оказалось. Было "Парниковое хозяйство химкомбината", которое Козельский обнаружил на самой окраине после долгих поисков. Когда он вошел под стеклянную крышу, где выращивали красивые, похожие на лотос белые цветы с незнакомым названием "калы", то вспомнил самшитовую рощу под Хостой.
   Было жарко и сыро. Толстая женщина в грязном платье с короткими рукавами разгребала жирную черную землю.
   - Простите, мне нужно поговорить с вами.
   Женщина глянула на него недружелюбно.
   - Вы работали здесь тринадцатого апреля?
   - Если не воскресенье, так работала.
   Мимо прошла девушка в розовом платочке и пальто - видно, собиралась уходить. Но приостановилась, прислушиваясь к разговору.
   - В этот день у вас покупал цветы один молодой человек...
   - Никто у нас ничего не покупал. Мы только для организаций цветы продаем.
   Девушка пошла к выходу.
   - Ему были очень нужны цветы.
   - Понятия не имею. Мы такими делами не занимаемся.
   - Но, может, не вы, а кто-нибудь другой из ваших работников?
   - Без меня тут никто не распоряжается.
   Осечка вышла полная. Козельский, ругаясь про себя, вернулся на автобусную остановку. Там под навесом стояла девушка в платочке.
   - Товарищ, вы не рыженького такого спрашивали?
   - Вот этого. - Козельский от волнения забыл развернуть весь веер. Достал одну карточку.
   Девушка закивала:
   - Покупал он цветы, покупал. Только Матрене не говорите, что я сказала. Это ж не полагается, отдельным гражданам продавать. Она не хотела сначала, а он говорит: "Мне очень нужно, я заплачу, сколько вы скажете". Кажется, по рублю за цветок с него содрала.
   - Золото мое! - обрадовался Козельский. - Как вас зовут-то?
   - Я не скажу. Матрену боюсь.
   - Ладно. Пусть это будет наша тайна. А для чего ему цветы нужны были?
   - Не знаю. Не говорил. Сказал, очень нужны - и все. Я рядом работала, весь разговор слыхала. Зачем - не говорил.
   - Ну и за то спасибо.
   Подошел автобус. Козельский хотел было подсадить девушку, но она замотала головой.
   - Мне другой нужен.
   Козельский уехал один. Он был доволен собой. Нитка тянулась.
   Сошел лейтенант на главной площади, где на бетонном постаменте зеленый танк с пробоиной в борту указывал на запад коротким орудийным стволом. Рядом стоял памятник погибшим подпольщикам-комсомольцам. Список фамилий на гранитной плите и даты: первые цифры разные, вторые одинаковые - 1942. "Моложе меня ребята были", - подумал Козельский. И пошел через площадь к гостинице, представляя, как закончит свой доклад Мазину словами: "Думаю, Игорь Николевич, что, как говорят французы, нужно искать женщину".
   V
   Свободными вечерами Мазин любил бродить по городу. Был у него и любимый маршрут. Через шумный, в разноцветных неоновых бликах центр, где люди всегда спешат - кто на встречу со счастьем, а больше на очередной сеанс в кино, он спускался к набережной и шел вдоль реки, мимо остановившихся отдохнуть у стенки теплоходов, слушал, как где-нибудь в тесной рубке вахтенный крутит со скуки старые пластинки, смотрел, как светятся из глубины отражения звезд и огней на мачтах, дышал сырым, набегающим со стороны моря воздухом и у железнодорожного моста поднимался снова наверх, проходил тихими старыми улочками, где под акациями, на самодельных скамеечках, судачили уставшие за день женщины. А потом перед ним вырастало большое, построенное почти сто лет назад здание вокзала, и он опять попадал в мир суеты, шума, мчащихся машин, кафетериев с прозрачными стеклянными стенками, где пили вино, смеялись и не обращали внимания на человека, который шел неторопливым шагом, держа руки в карманах плаща.
   Маршрут этот был любимым, потому что Мазин знал здесь каждое здание и ничто не отвлекало его, не мешало думать. Такая уж у него была работа, и он никогда не жалел, что выбрал ее. В свое время ему предлагали и аспирантуру, и другие более спокойные и лучше оплачиваемые места. Он отказывался, хотя друзья сочувствовали и посмеивались над "увлечением детективщиной". Его считали чудаком, но все это было в прошлом. Друзья разбрелись по свету. Мазина давно уже не числили в молодых, никто больше над ним не смеялся, потому что никто не смеется над человеком, выбравшим трудную и нужную профессию на всю жизнь и оказавшимся, как говорится, на своем месте.
   И сам Мазин хорошо знал, что он "человек на месте", как знали это и те, кто руководил им, и те, кем руководил он. Знал и от этого чувствовал ту необходимую уверенность в себе, без которой немыслимо любое большое дело. Он умел не обольщаться легкими удачами и не падать духом, когда, казалось, заходил в тупик. Мазин всегда ощущал превосходство над своим противником, потому что человек, у которого чиста совесть, сильнее в поединке с тем, кто вынужден запутывать следы, преследуемый страхом. Он не может не сделать той единственной ошибки, без которой не обходится ни одно преступление. И каким бы сложным ни казалось ему дело об убийстве Укладникова - а Мазин полагал, что оно принесет еще много неожиданностей, - он не сомневался, что нужная нитка в конце концов попадет ему в руки и он выберется по ней из лабиринта. Правда, кого он встретит на выходе, Мазин еще не знал, потому что даже то "фантастическое" предположение, о котором он не стал говорить Козельскому, пришлось оставить после находки чемодана.
   Об этой находке думал Мазин и в тот вечер, когда изменил проторенному маршруту. Изменил не намеренно. Он почти с удивлением обнаружил, что идет не по набережной, а в сторону Магистральной, где жил Укладников. Свернул, сам того не заметив, потому что делать там, в квартире, Мазину было нечего. Но, свернув, он подумал, что место событий может натолкнуть на какие-то дополнительные мысли, и не стал исправлять ошибку, а пошел дальше, повинуясь подсознательно принятому решению.
   Новый район начинался сразу, без подготовки. По одну сторону улицы, бывшей еще недавно последней в городе, тянулись маленькие, построенные три-четыре десятка лет назад домики с садами и покосившимися заборами, а напротив уже выросли первые постройки опытного микрорайона, опоясанные гирляндами светящихся окон. Мазин прошел через дворы, чтобы сократить путь, и вышел на Магистральную. За последнее время он бывал здесь не раз и легко узнал окна на первом этаже, на углу. Три окна выходили на улицу, а два - в проход между домами.
   Окна светились обычным желтоватым светом, как и десятки других выше и рядом, но Мазин ощутил тревогу и замедлил шаг: свет горел не в той комнате, где жил Семенистый, а в другой, центральной, где нашли тайник. Впрочем, она не была опечатана. И к окну Мазин подошел не для того, чтобы подсмотреть, а потому, что дорожка асфальта вплотную прижималась к стене. На окне не было штор, и все, что происходило в комнате, было видно каждому прохожему. Но прохожих не могло заинтересовать то, что увидел Мазин. А он увидел такое, что заставило его быстро шагнуть в сторону, хотя находившийся в комнате человек и не мог его заметить, даже если б он смотрел в окно. Но тот и не думал этого делать. Нагнувшись и открыв застекленные дверцы, он внимательно рассматривал шкаф с двойным дном. И даже не шкаф, а именно дно.
   Почувствовал ли человек в комнате взгляд Мазина или просто уже выяснил все, что ему требовалось, но он резким движением распрямил крупное тело и зашагал к двери. И тут же Мазин принял решение. Он быстро обошел дом и вошел в подъезд.
   Открыли ему сразу, не спрашивая, кто пришел. Перед Мазиным стоял незнакомый человек с широким лицом и густой черной бородой. Он смотрел на Мазина довольно хмуро.
   - Если не ошибаюсь, товарищ Кравчук?
   - Не ошибаетесь.
   И продолжал стоять, загородив дверь своим массивным туловищем.
   - Разрешите войти. Я не хотел бы представляться через порог.
   Кравчук сдвинулся с места:
   - А-а... Вы оттуда?
   - Оттуда.
   - Тогда прошу на кухню. Приехал час назад. Еще не успел разобраться.
   В кухне на полу лежал расстегнутый чемодан на "молнии", а на столе стояла бутылка портвейна и банка рыбных консервов.
   - Даже не поужинал... Составите компанию?
   - Спасибо. Я посижу немного. А вы ешьте. Вы получили телеграмму?
   - Да. На работу пришла. Неожиданно и непонятно. Что тут произошло? Все правда?
   - Правда.
   Кравчук кашлянул сердито:
   - Черт! Какая сволочь могла?
   - Пока не нашли. Вы приехали один?
   - Понимаете, получилось как обухом по голове. Растерялся просто. И ничего не сказал. Жалко Светлану. Отец ведь. Объяснить ничего не мог. Решил один поехать, узнать толком. Потом ее подготовить.
   - Что ж, может быть, это и верно. Дочери тяжелее, чем зятю.
   - Почему его убили?
   - Возможно, ограбление.
   - Ограбление? Что у него грабить?
   - Иногда из-за десятки убивают.
   - Мерзавцы. У старика и жизнь не сложилась, да такая смерть...
   - Что вы имеете в виду? Почему не сложилась?
   - Просидел десять лет.
   - Когда?
   - После войны.
   - За что?
   Кравчук махнул тяжелой рукой:
   - Целая история. Светлана сама не знала.
   Мазин посмотрел внимательно:
   - Расскажите, пожалуйста...
   - Нечего рассказывать. Все просто. Старик бросил их с матерью перед войной. Потом его забрали в армию. Когда Гитлер напал. С тех пор ничего не знали. Пятнадцать лет. Вдруг в пятьдесят седьмом письмо. Дескать, так и так. Пострадал, потому что был в плену. Освобожден, живу в Сибири, нуждаюсь. Помоги, дочка. Как не помочь? Пригласили к нам. Мать-то умерла уже. Но не приехал. Писал, не хочу мешать молодой жизни, вину чувствую. Посылали ему деньги, вещи теплые, варенья, печенья разные. Когда дали квартиру и уезжать сразу пришлось, говорю Светлане: давай отца выпишем. Не век же одному жить. Приехал, познакомились и простились. Видел я его раз или два всего.
   То, что говорил Кравчук, было интересно и наверняка важно для Мазина, но еще более интересен был он сам, заполнявший почти всю кухню громоздким телом, большими руками и бородой, засыпанной хлебными крошками. Тяжелый, бугристый лоб Кравчука нависал над неожиданно светлыми серыми глазами, которые смотрели на Мазина непрерывно и почти не моргали. Вообще, голова его казалась грубо скроенной из разных кусков. Из-под бороды виднелись крепкие красные щеки, привыкшие к непогоде, а лоб был бледным, с четко прорезавшимися морщинками и совсем интеллигентскими залысинами.
   Упорный взгляд малоподвижных глаз мешал Мазину рассмотреть всего Кравчука, не давал возможности оторваться от его лица, и Мазин подумал сначала, что геолог пытается сбить, смешать его мысли, но потом понял, что это просто такая манера, как и речь Кравчука, его короткие, рубленые фразы. И все-таки иногда Мазину становилось не по себе - когда Кравчук вдруг совсем останавливал свой взгляд, и начинало казаться, будто смотрит он уже не на Мазина, а мимо него или даже сквозь него, на стену за спиной.
   - Значит, и Светлана Ивановна мало знала отца?
   - Мало. Наверняка мало. Но дочь, однако. Чти родителя.
   - А знаете ли вы что-нибудь о близких ему людях? С кем он дружил, встречался, переписывался?
   Кравчук дернул бородой:
   - Переписывался? Не знаю. Нет. - И налил вина в простой граненый стакан.
   Вино Кравчук пил, как воду. Запил рыбу - и все. Не морщась и не крякая. Запил и, перевернув стакан, накрыл им пустую бутылку.
   - Ну, а квартирантов вы тоже не знаете?
   - Одного знаю. Стояновского. Я прописал его. Перед отъездом. Вместе были в партии. Заболел парень. Легкие слабые. На Север нельзя. Остался здесь. Работал.
   Вообще-то Мазин не был сторонником "ошеломляющих" приемов, но ему захотелось встряхнуть массивного геолога.
   - У нас есть основания подозревать Стояновского в убийстве вашего тестя.
   Наконец-то пригодился Мазину этот прямой, немножко жутковатый взгляд Кравчука. Его не пришлось ловить. Кравчук не спрятал глаза. Он только заморгал.
   - Борис? Ерунда.
   - Почему?
   - У нас собака была. В тайге. Ощенилась. Говорю: "Борька, утопи щенят". - "Жалко". Так и не стал. А вы говорите, убил. Ерунда!
   Мазин мог бы рассказать об убийце, который держал дома ежика и поил его молоком, но он не стал рассказывать. Он думал, почему Кравчук категорически отмел Стояновского: в самом ли деле не знает он ничего о Дубининой или просто не хочет о ней говорить. И вообще многие "почему" связывались у Мазина с зятем Укладникова.
   - Убивают не только жестокие люди. Все дело в мотивах преступления, в обстоятельствах. Кстати, Стояновский - человек вспыльчивый...
   - Все уже знаете?
   - К сожалению, не все. Но есть серьезные улики.
   - Арестован?
   - Пока нет.
   - Правильно. Ошибетесь.
   - Он не арестован потому, что скрылся.
   Геолог прореагировал неопределенно - то ли обрадовался, то ли изобразил удивление.
   - Куда ему скрываться? Ерунда! Не верю. Какие улики?
   Мазин решил рискнуть.
   - Мы нашли его окровавленную рубашку.
   - Борькину?
   - Да, Стояновского.
   - При чем тут тесть? Не понимаю.
   - Рубашка была выброшена. От нее пытались избавиться.
   Кравчук почесал бороду:
   - Мир приключений.
   - А вы отрицаете приключения? - Мазин попробовал разрядить обстановку.
   - Почему? На меня медведь нападал.
   - Вот видите. И что от него осталось?
   Кравчук чуть хохотнул:
   - Хотите, шкуру подарю?
   - Спасибо. Не нужно. Я люблю зверье. На охоте в воздух палю.
   - Водку пить ходите?
   Мазин принял мяч:
   - На этот вопрос имею право не отвечать.
   - По закону?
   - По закону.
   - А по-человечески?
   - Это насчет водки?
   - Нет. Про Борьку я.
   - Про него скажите лучше вы.
   Кравчук опять взялся за бороду.
   - Бедолага. В детдоме рос. Нервный, правда. Но не он убил.
   О детском доме Мазин не знал.
   - Почему Стояновский попал в детский дом?
   - Сирота. А может, и нет. Потерялся во время войны.
   - Пытался отыскать родителей?
   - Еще бы. Не нашел.
   Что ж, кое-что удалось узнать и о Стояновском. Важны ли эти сведения - покажет будущее, а пока Мазина заинтересовал сам Кравчук.
   - Все это может иметь значение, - сказал он. - Зайдите завтра, пожалуйста, к нам в Управление. Нужно записать ваши показания. Вы, кстати, надолго в город?
   - Думали провести отпуск со Светланой. Квартиру привести в божеский вид. Но теперь лучше повременить. Дня через два поеду в Тригорск. И она следом. Там отдохнем.
   "Тригорск? Дубинина?.. Или это случайное совпадение?"
   - Есть где остановиться?
   - Дикарями. Снимем комнату.
   Мазин поднялся: "Для начала, пожалуй, хватит".
   - Но к нам зайдите обязательно. Квартиру оставите на Семенистого?
   - Не видал его еще. Посмотреть нужно.
   - Не видели?
   - Нет. Приехал - его нет.
   "Вот он - второй ключ". Мазин с трудом сохранил невозмутимость.
   - Разве Семенистый оставляет ключ у соседей?
   - Нет. СвRй у меня. Замок-то сам делал. Слесарничаю на досуге.
   Мазин не стал расспрашивать о ключе. Ему сегодня и так повезло больше, чем можно было ожидать. Но оставался вопрос, который нужно было выяснить хотя бы отчасти.
   - Почему вы задержались? Ведь телеграмму мы послали немедленно, как только обнаружили исчезновение вашего тестя.
   - В Москве был. На конференции.
   Это Мазин знал. На первую телеграмму ему ответили: "Кравчук действительно работает в Заозерном, но в настоящее время находится в Москве, на конференции геологов".
   Потом сообщили: "Кравчук вернулся из Москвы пятнадцатого апреля. В командировочном удостоверении дата выезда из Москвы - четырнадцатого апреля".
   Тогда Мазин запросил Москву...
   - Ну ладно, Константин Акимович, простите, что нагрянул неожиданно. Это, между прочим, случайно получилось. Но удачно. Надеюсь, вы поможете прояснить нам кое-какие детали.
   - Боюсь, что бесполезен. Ничего не знаю.
   - Почему же? В отношении Стояновского вы проявили большую уверенность.
   - С Борисом напутали. Ищите настоящего.
   - Бывает, и мы ошибаемся. Спокойной ночи. До завтра.
   - До завтра.
   Перед тем как выйти, Мазин посмотрел в окно. Нет, Кравчук не мог видеть его из освещенной комнаты. И не мог он знать, что на запрос Мазина из Москвы ответили: "Установлено, что Кравчук отметил командировочное удостоверение четырнадцатым апреля, за два дня до окончания конференции, но четырнадцатого на конференции не присутствовал и в гостинице не ночевал".
   VI
   "Разыскивать женщину" Козельскому не пришлось. Букет белых цветов оказался последней его удачей. Ничего больше о Стояновском узнать не удалось. Зачем остановился он в Береговом? Кому предназначался букет? Действовал Стояновский по заранее продуманному плану или под влиянием обстоятельств? Заезжал ли в Береговое после убийства? Все эти вопросы оставались пока без ответа. Так хорошо тянувшаяся цепочка фактов прервалась. Лейтенант нервничал. Звонок начальника застал его в номере гостиницы.
   - Вадим, это вы? - услыхал он в трубке голос Мазина.
   - Я, Игорь Николаевич, слушаю вас...
   - Удачно я вас разыскал. Как успехи?
   - Неважные.
   Козельский уже забыл, что собирался хвастаться.
   - Ничего. Вместе разберемся. Выезжайте немедленно.
   - Слушаюсь.
   Вадим опустил трубку и достал из кармана пачку сигарет. Курил он редко, сейчас ему захотелось глотнуть дыму. С одной стороны, вызов открывал выход из тупика, в котором оказался лейтенант. Но в то же время по тону Мазина Вадим понял, что выяснилось нечто неожиданное и его работа в Береговом приобрела, видимо, второстепенное значение.
   Последнее предположение было не совсем верным. Вешая трубку, Мазин думал: "После этой телеграммы поиски в Береговом ничего не значат, и тогда Козельский нужнее здесь, на месте, или они приобретают решающий характер, и тогда мне следует взять их на себя".
   Этого Козельский не знал, но, будучи человеком строго дисциплинированным, он выделил из всего разговора слово "немедленно" и потому не стал дожидаться ни поезда, ни автобуса, а выехал на такси и через два с половиной часа уже входил в кабинет Мазина.