Шестаков Павел. Через лабиринт

   - Здоровый мужчина, ничего не скажешь. Вас, кажется, еще Дубинина интересует?
   - Дубинина тоже.
   - Личность любопытная.
   Капитан отодвинул штору.
   - Видите, там, на горке, домик в псевдоготическом стиле?
   - Вижу. Санаторий?
   - Санаторий. Сейчас. Шахтерский. А до революции принадлежал папаше этой Дубининой. Был такой предприниматель от медицины.
   - Где же он теперь?
   - Ну, теперь... Там, где медицина уже не требуется, я думаю. Дочке-то под пятьдесят. Впрочем, о папаше у нас сведений никаких нет. Ушел в свое время с белыми. Вот и все.
   - И дочку бросил?
   - Представьте себе. Дочка с матерью осталась. Мать умерла в пятьдесят четвертом году. Здесь и похоронена, на местном кладбище. Сама Валентина перед войной в пединституте училась. Это перед войной. А вот в войну... нехорошо вышло. Переводчицей в городской управе работала при немцах.
   Капитан Волоков прошелся по номеру, и Козельский заметил, что через его светлые волосы пробивается лысина. Как бы поймав взгляд лейтенанта, Волоков пригладил рукой макушку.
   - Но есть и смягчающие моменты. Отказалась от санатория, который предлагали возвратить ей оккупационные власти. Помогала кое-кому из местных жителей, когда шла массовая отправка в Германию. В общем, вела себя двойственно. Но была осуждена. Вернулась в пятьдесят шестом. С тех пор живет в материнском доме. Ни в чем не замечалась. Иногда пьет. Но всегда одна и тихо.
   Козельский подумал, что Дубинина знает Укладникова по ссылке.
   - Спасибо. Без вашей помощи я тут ничего не сделаю.
   Волоков воспринял эти слова как должное.
   - Вы к нам, конечно, не ходите. Связь будем держать по телефону, и я захаживать буду. Думаю, что Игорь Николаевич в обиде не останется. Я с ним работал немножко.
   Простились они довольные друг другом. Козельский стянул пропотевшую рубашку и пошел принимать душ. В коридоре заманчивая блондинка с соломенной сумкой осмотрела его довольно внимательно.
   "Курорт", - вспомнил Вадим насмешки товарищей, но не выдержал и оглянулся. Сзади блондинка показалась ему еще лучше.
   В уголовный розыск Козельский попал не сразу. В школе он мечтал о химическом факультете. Учительница говорила: "Химия - это единственная наука, которая все может сделать из воздуха". И демонстрировала чудеса в пробирках. Но на вступительных экзаменах ему не хватило того единственного балла, без которого... Короче, в ожидании лучших времен пришлось пойти на завод. А там никаких чудес не было. Просто делали краску, да еще такую, что покупатели присылали директору недобрые письма.
   Вечерами Вадим дежурил в дружине. Дежурил потому, что нужно было. Ходили по улицам, иногда уговаривали какого-нибудь пьяного дурака не ругаться громко. А так больше анекдоты травили.
   Однажды они сидели в районном отделе, ждали, куда пошлют, перешучивались. На столе дежурного затарахтел телефон, и кто-то, не назвавший себя, пробормотал впопыхах:
   - В ресторане "Кавказ" в малом зале под фикусом парень в болгарском свитере. Так у него пистолет под пиджаком...
   Трубку повесили.
   Дежурный махнул рукой.
   - Каждый день такие хохмы. Но все-таки придется вам смотаться туда, хлопцы. На всякий случай.
   Лейтенант, с которым они поехали, тоже был уверен, что это очередной розыгрыш, но оказалось, что был это совсем не розыгрыш.
   Треснул внезапно выстрел, и остановился, будто ткнувшись в стену, лейтенант, и замерли обомлевшие ребята, а бандит метнулся в подворотню и исчез. Да его и не ловил никто - не ожидали они этого выстрела. И когда Вадим стоял, окаменев, в бледном, голубом пятне света, падавшем из окна ресторана, он не знал еще, что выбор его определился.
   Но прошло еще почти четыре года, три из которых в пограничном гарнизоне, пока вошел он в кабинет Мазина, и тот, поглядев Вадимовы бумаги, спросил:
   - К нам, значит?
   - Так точно.
   - Не боитесь?
   - Да нет вроде.
   - Все сначала не боятся.
   Вадим вспомнил мокрую улицу, выстрел, стеганувший из тишины, капли пота на лбу умирающего лейтенанта, который тоже не боялся.
   - Я знаю.
   - Это хорошо, если знаете. Но знать мало. Помнить все время нужно. И думать тоже... Вы думать любите?
   Козельский смутился:
   - Да разве ж про себя так скажешь?
   - А почему бы и нет? Попробуйте.
   Мазина интересовал не сам ответ, а то, как он будет сказан.
   - Ну, что же вы?
   - Да вот думаю, что сказать.
   Мазин засмеялся:
   - Ладно. Думайте.
   Освеженный и отдохнувший, Козельский вышел из гостиницы, когда до вечера оставалось еще часа два. Он решил прогуляться на Лермонтовскую, где жила Дубинина.
   В маленьком, усаженном цветами дворике сухопарая женщина с гладко зачесанными седыми волосами и тонкими, поджатыми губами подстригала садовыми ножницами кусты.
   - Не скажете, как пройти к Цветнику?
   Женщина подошла к невысокому заборчику и посмотрела на Вадима неприветливыми светлыми глазами.
   - Пройдите два квартала, сверните направо.
   Это прозвучало точно и сухо.
   - Благодарю вас.
   - Пожалуйста.
   Так они сделал. Прошел два квартала и свернул вниз по бульварчику, вливавшемуся в Цветник, когда на одной из туфель у него развязался шнурок. Лейтенант присел на скамейку. А когда поднял голову, покончив со шнурками, то увидел Кравчука.
   Геолог шел по противоположной стороне бульвара, но не вниз, а вверх, шел довольно быстро, глядя прямо перед собой. Потому он и не заметил сидящего Козельского.
   "А городок-то узковат", - Вадим проводил взглядом своего "подшефного". Тот дошел до перекрестка и свернул на Лермонтовскую. Парня в ковбойке не было видно. "Может, это и верно, не нужно быть навязчивым", подумал Вадим и пошел снова вниз к Цветнику. Там, по его мнению, могла находиться блондинка, одинаково привлекательная со всех сторон.
   Блондинку в этот вечер он не нашел, а на другой день ему уже было не до нее.
   Разбудил лейтенанта телефонный звонок.
   - Козельский?
   - Я. Кто это?
   - Волоков. Ночью умерла Дубинина.
   - Что? Да она ж вчера была жива и здорова.
   - Вчера была, а сегодня нет. Отравилась газом.
   - Случайно?
   - Пока решить трудно. Можно предполагать самоубийство.
   - Курорт, - сказал Вадим, кладя трубку.
   X
   Мазин был не так уж не прав, когда в разговоре с Аллочкой назвал "кожаного" дураком. Но бывает, что и дуракам приходят в грлову удачные мысли. Особенно когда их подхлестывает злоба. А "кожаный" и был из таких злобных дураков, потому что, будь он поумнее, он давно догадался бы, что разыскивать Эдика не следует, а следует даже, наоборот, радоваться его исчезновению. Но, кроме злобы, "кожаного" вела жадность. Когда же злоба и алчность соединяются в таких людях, те уже не в состоянии осмотреться по сторонам, а самые "умные" идеи, которые приходят им в это время в голову, ведут только к гибели и их самих, и других людей.
   Ошибка же Мазина заключалась в том, что он считал путь этот довольно длинным, и предполагал, что есть еще время пересечь его. Это была ошибка, но не вина. Виновата была Аллочка, которая скрыла главное. Главное и еще одну мелочь. Впрочем, мелочей в подобных историях не бывает. Знай Мазин эту мелочь, главное открылось бы ему почти наверняка. Но он поверил Аллочке, когда она сказала, что живет в общежитии. А это было правдой лишь частично. И "кожаный" имел на этот счет более точные сведения. Поэтому, когда он зашел в общежитие, его ничуть не удивил ответ вахтера:
   - Нету ее.
   Вахтер, седоусый старик в наглухо застегнутом толстом черном френче, сидел за своим столиком и пил крепко заваренный чай.
   - Я знаю, где она? Я ей не сторож. Я за общежитие в ответе, за народную собственность, а за девчонками пусть воспитатели смотрят. А ты кто такой, что ее спрашиваешь?
   - Брат я, папаша, двоюродный.
   - Бра-а-ат... - протянул дед подозрительно. - Знаем мы вашего брата! Хорошо еще, если в загс позовет, а то и под куст в парке.
   - Ну, ты это, дед, брось! Тебе толком говорят: брат я. Ждать мне некогда: проездом я, понял? Где ее комната? Записку я Алке оставлю.
   Вахтер посмотрел на шоферскую куртку и загорелое лицо "кожаного" и уступил. Через несколько минут тот разговаривал с Катей, что жила вместе с Аллочкой. Но говорил он уже другое:
   - Вот что, сестренка, от Эдика я. Знаешь такого? С Аллой поговорить нужно вот так... - Он провел ребром ладони по толстой шее.
   "Кожаному" и в голову не пришло, что Аллочка могла не довериться подруге. Он в такие тонкости не вдавался и оказался прав. Но хотя точного адреса заболевшей тетки, у которой последние дни ночевала Аллочка, Катя не знала, все же помнила улицу и ближайшую трамвайную остановку: с год назад они заходили к этой тетке вместе.
   Сведения эти "кожаного" вполне устраивали. Он вышел из общежития веселый, сел в машину, потому что действительно был шофером, и погнал на Казахстанскую. Улица эта находилась в районе частной застройки, и соседи тут хорошо знали друг друга.
   - Мамаша! - "Кожаный" остановился возле скамейки, где две немолодые женщины лузгали семечки. - Где Козловых дом будет?
   - А вон, сынок, с голубыми ставнями.
   - Спасибо, - сказал "кожаный" и поднял боковое стекло.
   Мимо флигеля с голубыми ставнями он проехал не спеша, так что успел прочитать на воротах фамилию домовладельцев.
   - Ну, ты глянь, вот бестолковый парень! Мимо проехал! - посетовали тетки на скамейке.
   Преследуя Аллочку, "кожаный", как и Мазин, думал, что Эдик унес ноги подальше и переписывается с ней на теткин адрес.
   Однако дело обстояло иначе.
   Поговорив с Мазиным, Аллочка села в трамвай и, убедившись, что за ней больше никто не следит, попыталась обдумать происходящее. Было это нелегко, но кое-что ей удалось. Во всяком случае, с трамвая она сошла спокойная и решительная. В ближайшем магазине купила бутылку водки, две пачки дорогих папирос и банку шпрот, положила в сумку и с покупками направилась на Казахстанскую.
   Собака за забором загремела было цепью, но, узнав Аллочку, притихла. Калитку открыла тетка.
   - Здравствуйте, тетя Даша. Ну, как тут у вас?
   - Да все так же.
   Тетка выглядела не столько больной, сколько недовольной. Говорить она больше ничего не стала, а молча повернулась и зашлепала задниками стоптанных туфель по дорожке, что вела к дому. Аллочка направилась следом, но не в дом, а обошла его и постучала в маленькую дверку легкой пристройки - не то сарая, не то летней кухни.
   - Ты, что ли? - послышался хриплый голос.
   Звякнула щеколда, и Аллочка оказалась в помещении с окнами, прикрытыми ставнями. Здесь, рядом со столярным верстаком, стояла железная койка. Человек, открывший дверь, тут же улегся на смятую постель. Наверно, и Мазин не сразу узнал бы в нем Эдика Семенистого.
   В этом Эдике не было ни малейшего лоска. Вместо модных полубачек небритая, взлохмаченная щетина, осунувшееся, побледневшее лицо. Даже колечко уже не поблескивало, а как-то пожухло и болталось на похудевшем пальце с нестриженым, грязным ногтем.
   - Водки принесла? - спросил Эдик тускло. Чувствовалось, что вопрос этот задает он не впервые, но на положительный ответ не надеется.
   - Принесла.
   Эдик приподнялся недоверчиво. Алла достала бутылку, папиросы и шпроты, поставила на верстак.
   - Сейчас у тетки возьму поесть.
   - Не надо. Я не голодный. Ничего не надо.
   Выпил он жадно, отдышался, взял одну рыбку, пожевал.
   - Вроде полегчало, - сказал удовлетворенно. - Выпьешь со мной?
   Алла покачала головой:
   - Мне на нее смотреть противно.
   - С каких это пор?
   - С нынешних. И тебе в бутылку заглядывать нечего.
   - Ну-ну... Командуешь! Думаешь, как посадила меня в эту конуру, так я уже в подчинении у тебя? От такой жизни денатурату напьешься, не то что "белой головки".
   - Не я тебя сюда посадила, а глупость твоя.
   - Знаешь...
   - Ладно, не психуй! Послушай-ка, что я тебе скажу.
   - Еще что-нибудь на мою голову выдумала?
   - Я сейчас с Мазиным разговаривала. Помнишь такого?
   Эдик отставил стакан:
   - Заложила?
   - Дурак! Сам он меня нашел.
   - Да тебя-то он Откуда знает?
   - Он, по-моему, все знает. Кроме того, что ты здесь сидишь. Думает, уехал, а я знаю куда.
   - Ну, а ты что?
   - Да ничего. Сказала, если напишешь - сообщу.
   Семенистый улыбнулся:
   - Правильно. Ты голова все-таки.
   - Эдик! Ты меня любишь?
   Он потер кулаком небритую щеку:
   - Сейчас до этого разве?
   Аллочка поднялась с табурета:
   - Значит, не до этого? А я, дура, прячу тебя, сама рискую, тетку подвожу, старую женщину. Из-за кого? Из-за такой свиньи!
   - Алка! Подожди, подожди! Ты ж знаешь! Если б я... Я бы сам тут не сидел. В Сибирь бы подался. А то заперся, как дезертир какой. Из-за тебя ж. Сама знаешь. Думаешь, мне легко? Нервы все натянулись. Видишь, аж пальцы дрожат.
   - От водки они у тебя дрожат.
   - А пью с чего, думаешь? Сладкая она? Будь она проклята!
   Семенистый со злостью стукнул по столу, схватил со стола недопитую бутылку и швырнул ее в угол сарая, на стружки.
   У Аллы по щекам побежали слезы:
   - Что же нам делать, Эдик?
   - Говорил я, что делать! В Сибирь, на стройку подаваться.
   - Да найдут и там.
   - Ну, лучше придумай.
   - Эдик, а что, если к Мазину сходить?
   - Тронулась?
   Алла быстро смахнула со щек слезы, села на кровать рядом, заговорила горячо:
   - Эдик, ну послушай, Эдик! Ведь не скроешься же. За мной Лешка по пятам ходит. Сегодня парня какого-то подослал. Лучше уж Мазину открыться. Расскажешь все как было.
   - Суку хочешь из меня сделать?
   - А кого ты жалеешь? Они ж тебе мстить хотят!
   - Нечего мне мстить! Не виноват я перед ними.
   - Да не верят же они тебе! Найдут - зарезать могут! Лучше к Мазину попасть, чем к ним.
   Семенистый стукнул кулаком по верстаку:
   - Дура дремучая! Да Мазин, ты понимаешь, чего за мной ходит? Понимаешь? Думаешь, Мазину эта мелочевка нужна? Мазин мне вышку строит! Слыхала такое слово? Знаешь, что за убийство полагается?
   - Но не ты ж убил.
   - А докажет кто?
   - Я там была!
   - Ты! Это тоже доказать нужно. Никто тебя не видел.
   - Все равно, Мазин разберется. Я ему верю! Он хороший!
   - Ух дура, вот дура! Для того он и хороший, чтоб таких соплячек, как ты, на крючок ловить. Думаешь, они там правду ищут? У них свой план есть, свой процент. Шлепнули - и точка. Значит, открыли, значит, хорошо работают. А я им по всем статьям подхожу.
   - Ну, что же делать-то, Эдик?
   - Уеду я. И ты со мной. После.
   - И всю жизнь дрожать от страха?
   - Чего там, всю жизнь! Меня не найдут - другого попутают. Им бы галочку поставить. Вот и конец делу.
   - А Лешка? Я их еще больше боюсь. И зачем ты в этот шкаф полез!
   А Лешка и "кожаный" сидели в это время в пивной на набережной. "Кожаный" был в настроении: рассказывал, как нашел Аллочкину тетку, и похохатывал, довольно сплевывая на пыльный пол. Под мраморным столиком стояла пустая четвертинка.
   - Ну баба - умора, я тебе скажу! "Вон он, сынок, вон он, с голубыми ставнями!" - повторял он со смехом и дышал на Лешку луком и водочным перегаром.
   На рукав "кожаного" сел комар. Он хлопнул ладонью, стряхнул раздавленного комара, и лицо его стало злобным.
   - Вот так я и эту тварь прихлопну, семенистую. Вся икра с него потечет.
   Лешка смотрел и молчал, наморщив низкий лоб.
   - Ну, чего молчишь?
   - Нужно ж его найти.
   - Я его, гниду, на Кушке разыщу. По копейке все с него выдавлю.
   - Нам его трогать не нужно.
   - Как не нужно? А деньги?
   - Деньги теперь с него черта с два получишь. Плакали наши денежки. Но он нам заплатит, дорого заплатит!
   - Ясней говори, не темни.
   Лешка нагнулся поближе:
   - Нужно его найти и про старичка шепнуть куда следует. "Не там, граждане сыщики, убийцу ищете". Короче, общественность помогла обезвредить опасного преступника. Уразумел?
   - Ха-ха! Это неплохо! Сам придумал?
   - "Хозяин" подсказал. Мы так двух зайцев прикончим. И за денежки расквитаемся, и легавых от себя отведем.
   - Неплохо было б. Может, по стакану вина за такое дело?
   - И так намешали.
   - Все одно к одному. Эй, родимая, красненького два по двести!
   Выпили, поморщились, заели редиской, взялись за пиво.
   - Завтра про тетку "хозяину" расскажу.
   - Завтра? Точно. Слушай, а может, нам сейчас к ней наведаться?
   - Зачем? За гланды подержать?
   - Ни-ни! Ни в коем случае! Потолкуем культурненько. Пришли к вам, мамаша, от чистого сердца. На неправильный путь племянница ваша встала, с опасным человеком связалась, спасать девочку нужно.
   - Ну, ты даешь!
   - Чего "даешь"? Может, она нам адресок и выложит. Тогда с "хозяином" совсем другой разговор получится. Толково придумано?
   - Выпили мы много...
   - Прямо! Да я сейчас могу машину по всему центру провести, ни один "оруд" не свистнет. И ты в норме.
   - Я-то в норме. А запах?
   - Тю, запах! Его, знаешь, сухой чай снимает. Зайдем сейчас в "Гастроном", купим пачку.
   - Жалко деньги переводить.
   - Да я сам куплю.
   - Ну давай.
   - Любезная, уходим мы, получи за горючее.
   Эдик укладывался.
   Был он из тех людей, что решения принимают быстро. И не столько от избытка решительности, сколько из упрямства. Перечить ему было бесполезно. Зато натолкнуть на мысль, внушить, что это его собственная мысль, а на самом деле навязать, что ему и в голову не приходило, - такое с ним проделывали. И Аллочка тоже. Но на этот раз он взбунтовался, а ей уже было не до хитростей. Слишком затянулась эта передряга, в которую попали они так неожиданно.
   И не верилось уже, что совсем недавно летели веселые деньки и вечера в ресторанах, где Эдик чувствовал себя как рыба в воде, умел потолковать с официантом, заказать музыку и даже не напиться, как другие, до неприличия. Аллочке тогда все подруги завидовали. А теперь? Грязный сарай, подпольная жизнь и совсем другой Эдик - крикливый, злой, капризный, а главное жалкий, похожий на издерганную, раздражительную бабу...
   А она еще любит его, дура такая. Любит, потому что, несмотря на модную челку, она обыкновенная и очень неплохая девчонка, которая хоть и не прочь повеселиться, но меру знает и хочет, чтобы все было хорошо и чтобы замуж выйти и детей нарожать. А для этого Эдик ей на свободе нужен, не в тюрьме, и вообще она никак не может его бросить, раз она его любит. Потому и водки купила, и Мазина обманула, и прячет его, не хочет, чтоб он уехал.
   А Эдик?
   Странно складывалась его жизнь, хотя вроде бы ничего странного в ней и не было. Просто несли его какие-то волны, а он не барахтался. И даже был доволен, покачивался на волнах, как курортник в Сочи, и не заметил, что утянуло за красный бакен.
   Думать Эдику и в самом деле как-то не приходилось. Сначала им распорядился отец - увез из деревни. В городской школе пришлось трудновато. И хоть Эдик был довольно смышленым, особой необходимости в учении не чувствовал. В том кругу, где вращались они с отцом, ценились не знания, не аттестаты, а рубли-копеечки, на которые и домик построить можно, и позволить себе по кружке пива с друзьями. Оказалось, что и Эдику так думать легче. Школу он бросил, пошел добывать собственные рублики. Место попалось хорошее, не пыльное - ателье по ремонту бытовых приборов. Чинить электробритвы научился он и без физики. Чинил хорошо, так что благодарственные полтиннички всегда позвякивали в кармане. Но он их не копил, легко они приходили и уходили тоже легко. Считал, что жить нужно полегче. Понять смысл - и жить. А смысл простой: сто рублей лучше, чем рубль. Умного человека, дескать, деньги сами находят.
   Потом полтинников стало маловато. Перешел на приемники - пошли рубли. Постепенно к деньгам трудовым, нелегким он начал относиться свысока, презрительно. Посмеивался над заводскими "работягами", зато стал уважать тех, кто ворочал большими деньгами. И не мог отказать таким людям в небольших услугах - ну, скажем, вещицу дефицитную реализовать. Тем более что услуги эти всегда оказывались вознагражденными. Так сошлись они с Лешкой, который к этим людям стоял совсем близко.
   Получалось у Эдика все легко, просто. Не думал он ни о каких нарушениях и осложнениях. До тех пор не думал, пока не ударило его крепко. И тогда засел он в теткином сарае, но и там осмыслить происшедшее толком не смог и решил бежать.
   И вот он складывал вещи в небольшой чемоданчик.
   - Возьму самое нужное. Остальное ты привезешь.
   - Ничего везти я не буду. Не нужно тебе ехать.
   - Брось ты, Алка! Все наладится. В Сибири, говорят, климат здоровый.
   Он побрился и вообще привел себя в порядок. Принятое решение вывело его из апатии.
   - Не ошибись, Эдик! Мазин сказал, что поздно будет...
   - Пускай дураков в другом месте ищет...
   Лешка и "кожаный" сошли с трамвая.
   - Тут рядом, квартала полтора.
   - Постой, давай водички выпьем. От чая весь рот свело.
   Они подошли к автомату.
   - Веришь, увидал бы я его сейчас, подлюгу, голову б из туловища без штопора вывинтил. Я б его за наши деньги...
   - Ладно, ладно! Далеко он отсюда.
   На перекрестке было многолюдно. Стрелки часов показывали только полювину десятого вечера. Человек пятнадцать ждали трамвая на остановке. У телефонной будки, неподалеку от автоматов с водой, шестнадцатилетний паренек Володька Соловьев ждал, пока наговорится какая-то громкоголосая толстуха. Позднее он рассказывал Мазину:
   - Понимаете, стою я и жду. Витьке хотел сказать, что завтра литературы не будет. Элина заболела. Это учительница наша. А толстуха все чешет и чешет... Ну что поделаешь? Жду, понятно. Смотрю, подошли двое, воду пьют, пьяные, матерят кого-то. Но я не прислушивался. Вдруг один, в кожанке, другого дерг за руку. "Вот он, сволочь!" - как заорет. И показывает через дорогу. А там парень с чемоданчиком. Как раз под фонарем проходил. Услыхал он их, повернулся. Кажется, хотел убежать, но они быстро наперерез. Посреди улицы встретились. Не той, где трамвай идет, а Казахстанской, асфальтированной. От меня метров пятнадцать. Тот, что пониже, говорит: "Привет, сибирячок! В отпуск приехал?" "Сибирячок" - это я точно запомнил. Они громко говорили. Я, конечно, ничего такого не ожидал, народу полно, не поздно еще. С минуту они потолковали, не понял я о чем, но тот, с чемоданом, будто оправдывался. Вдруг парень в кожанке крикнул: "Знаю я, куда он собрался!" И как даст ему. Тот и свалился. "Вот это, - думаю, - нокаут!" Тут меньший схватил того, что в кожанке, за рукав, и они пошли по улице. Люди смотрят, ничего не понимают. А я вижу, от того, что лежит, вроде змейка по асфальту побежала. Я к нему, а он и не шевелится...
   XI
   Возле домика Дубининой толпились люди, но милиционер не пускал никого дальше калитки. Узнав Волокова, он поднес пальцы к козырьку. Волоков кивнул. Они с Козельским вошли в небольшой двор, где вчера еще живая и здоровая Дубинина подстригала разросшиеся кусты. Через весь двор по земле тянулась толстая проволока с кольцом, за которую крепилась цепь. На этой цепи могла бегать большая мохнатая дворняга, но теперь цепь обмотали вокруг дерева, и собака только рычала из-под будки на незнакомых людей, хозяйничающих во дворе. Лаять, видно, она уже устала.
   Домик оказался совсем небольшим: кухонька, в которой пахло какими-то засушенными травами, и одна комната. В комнате, в кресле, сидел медицинский эксперт, молодой парень с институтским значком на пиджаке, и гладил рыжего котенка. Котенок норовил ухватить эксперта лапками за палец. У раскрытого настежь окна, за письменным столом, пристроился следователь. Поминутно стряхивая плохо работающую авторучку, он выводил на листке бумаги:
   "7 мая 196... года я, следователь прокуратуры города Тригорска, юрист 2-го класса Васюченко М. К., в соответствии со ст. 182 УПК РСФСР составил протокол осмотра местонахождения трупа с признаками..."
   Понятые - мужчина лет шестидесяти и женщина в косынке, с растрепанными волосами, неожиданно оторванные от каких-то повседневных занятий, пристроились у стенки на стульях.
   - Это товарищ Козельский, - коротко бросил собравшимся Волоков. Потом он подошел к кровати, где, накрытая с головой простыней, лежала Дубинина.
   Козельский оглядел солнечную комнату со старой приземистой довоенной мебелью, фотографиями на комоде и столом, накрытым клеенкой, на котором стояли пустая бутылка из-под "Московской", стакан и тарелка.
   - Что нового, Матвей Кириллович? - спросил Волоков.
   Следователь, не отрываясь от бумаги, пожал плечами:
   - Ничего пока.
   - А у тебя, Глеб?
   - Типичное газовое отравление.
   Волоков повернулся к Козельскому:
   - Похоже на несчастный случай. Нет никакой записки, вообще приготовлений не заметно. Да и смерть скорее всего наступила во время сна. Так, Глеб?
   Эксперт кивнул, не выпуская из рук котенка:
   - Да, конечно. После вскрытия можно будет установить время смерти поточнее, но, я думаю, не позже двух.
   - А откуда шел газ?
   - Плитка в кухне.
   - Значит, дверь была открыта?
   - Да.
   - Кто обнаружил труп? - спросил Вадим.
   - Соседка.
   - Может быть, с ней поговорим?
   - Обязательно. Вы, Матвей Кириллович, заканчивайте свое сочинение, а мы еще разок с Алтуфьевой потолкуем.
   Козельский с удовольствием вышел на воздух. Лейтенант не считал себя трусом, но трупы действовали на него удручающе.
   Соседку одолевали любопытные.
   - Разрешите, товарищи! - настойчиво произнес Волоков. - Нам нужно побеседовать с Марией Федоровной.
   - Да что ж беседовать-то? Все я вам уже сказала. Она, Валентина, Дубинина то есть, говорит мне вчера: "Пойдем, Маша, завтра на рынок пораньше". А мне картошки нужно было, да и курочку хотела купить. Вот и говорю: "Пойдем!" А сегодня жду - нету ее. Удивилась я, потому что Валентина вставала всегда рано. Смотрю, во дворе не видно, да и окна закрыты. Вот, думаю, разоспалась, а меня подводит? Ну, решила, ждать не буду, пойду постучу. Если спит, так пусть спит. Может, выпила с вечера да спит. С ней случалось, хоть и грех говорить про покойницу...