Страница:
— Дедушка, я не знал, что здесь Лариса. Я сейчас на полчаса отлучусь. Не возражаешь?
— А ты далеко? — не догадался я.
— Всего на полчаса, — торопливо и возбужденно повторил внук. — Дай мне ключи.
И тот же час выбежал. Я вошел в спальню. Лариса уже одевалась. Спросила:
— Нежданный гость?
— Новоиспеченный офицер погранвойск. Твой поклонник.
— Почему убежал?
— Возможно, чтоб дать тебе время привести себя в порядок, — шутя предположил я и добавил: — Поставил шампанское и коньяк. Значит, будем обмывать погоны.
— Тогда займись закуской. А я — собой. Хорошо, милый?
— Все будет, как надо. В холодильнике по случаю твоего приезда все необходимое приготовлено.
Артем возвратился и в самом деле минут через сорок с тортом и букетом белых пионов. Статный, гибкий в талии, с сияющим лицом удачника, в новенькой форме, с золотым блеском погон и пуговиц, выглядел он элегантно. Не виделись мы с ним с осени прошлого года, когда он вернул фотокарточку Ларисы. Мы расположились на кухне. Открыли шампанское и выпили за успехи молодого пограничника, который, оказывается уже получил назначение в Дальневосточный округ. И поезд его уходит завтра вечером. Железнодорожный билет уже при нем. После фужера шампанского Артем решил перейти на мужской напиток и открыл бутылку коньяка. Он быстро пьянел и много говорил. Он провозгласил тост за своего любимого дедушку Егора Лукича, которого знает вся Россия. За честного и мужественного патриота, который бросил вызов власти и не принял ордена.
— Вы любите природу? — обращался к Ларисе и рисовал перед ней величественную природу Приамурья с ее могучими лесами и полноводными реками, несметным животным миром, с богатой рыбалкой. — Тайга — это же уникальный край девственной природы.
Он налил себе еще коньяк и сказал, что хочет говорить второй тост. Слегка пошатываясь, он встал и обернул лицо в сторону Ларисы, которая сидела с ним рядом. Нетвердым, немного заплетающимся голосом он сказал:
— Красавица Лариса. Вы действительно самая красивая девушка в Москве, а может и во всей России. Не даром я нахально, будучи немного пьян, утащил тайком, без вашего и дедова позволения, вашу фотокарточку. Я виноват, я извинился. Но я сегодня все же хочу просить вас подарить мне на память. Я хочу выпить эту рюмку за вашу красоту, Лариса, и пожелать вам еще лет полсотни сохранять эту красоту.
С юношеской бравадой вдруг почувствовал себя взрослым и самостоятельным, он лихо выпил и вторую рюмку коньяка. Я понял, что он уже изрядно захмелел и сказал:
— Я думаю, Тема, тебе и нам уже достаточно. Надо оставить на обед.
— Ерунда. На обед еще купим. Деньги у меня есть, — ответил он.
— Есть пока что. А сорить ими без толку ни к чему, — сказал я и отставил бутылку с коньяком на край стола.
Артем снял китель, повесив его на спинку стула, снял и галстук. Лицо его порозовело, глаза помутнели влагой. Он заговорил, что многое его товарищи едут к месту службы с молодыми женами, только вот он, бедолага, не сумел за время учебы обзавестись невестой. И снова обратился к Ларисе:
— Вы не ответили на мой вопрос, уважаемая Лариса прекрасная: подарите мне на память свою фотографию?
— Попросите Егора Лукича. Лично я не возражаю.
— Как, дедушка, что скажешь?
— Коль Лариса не против, то и я не возражаю.
— Вот спасибо вам. Для меня это ценный подарок. Но самым ценным был бы другой, если б мой любимый дедушка подарил его своему любимому внуку. Не просто ценный, а бесценный.
— И что ж это за подарок? — спросил я. — Может мой портрет, нарисованный углем?
— Нет, дедушка. Вы только оба не удивляйтесь: подарите мне, дедушка, невесту. Вот эту красавицу, которую я полюбил еще тогда на твоем юбилее с первого взгляда.
И он бесцеремонно обнял Ларису. Конечно, это можно было принять за шутку, но он заговорил всерьез по принципу «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».
— Подарок действительно бесценный, — сказал я. С улыбкой удивления посмотрел на Ларису. — Но я не распоряжаюсь этим подарком. Обратись к Ларисе.
— Ну как, Лариса, хотите быть моей женой? — Лариса восприняла это, конечно же, как шутку.
— — Что ж я буду делать у тебя на заставе? — спросила она. — Там же нет университета.
— Школы должны быть, детей будешь учить, — серьезно продолжал Артем. — А потом и своих будешь воспитывать.
— Так ведь я стара для тебя. На целых десять лет старше.
— Это не важно. А я через десять лет буду майором, а через двадцать генерал-майором. Мне будет сорок три года, и ты будешь генеральшей.
— А мне тогда будет пятьдесят три, и ты заведешь себе молодую двадцатилетнюю любовницу.
— Не заведу, — Артем замотал склоненной над столом головой. Потом умоляюще посмотрел на меня: — Дед, уговори ее выйти за меня замуж. Я знаю, ты любишь меня. Так исполни мою самую главную просьбу.
— Я люблю тебя, это правда. Но я и Ларису люблю — это тоже правда. — Он с удивлением недоверчиво посмотрел на меня.
— И я ее люблю — это тоже правда, — сказал Артем и неумело поднес у своим губам руку Ларисы. Она лишь снисходительно улыбалась.
— Ты любишь — это понятно. А любит ли тебя Лариса? — спросил я. Видно мой вопрос несколько озадачил его.
— А почему б ей не любить? Я что — урод какой? Я перспективный военный, с образованием. Почему б ей не любить? А тебя она любит?
Вопрос как пощечина. Я даже не ожидал: Артем был всегда корректным. Спиртное его развезло, и я решил быть снисходительным.
— Ты Ларису спроси, — сказал я, но довольно сухо.
— Любишь дедушку? — Повернулся он к Ларисе.
— Очень, — ответила улыбаясь Лариса.
— А меня? — спросил Артем.
— Я однолюбка, Артем. Нельзя сразу любить двоих. А твоя невеста еще ходит в детский сад.
Артем задумался, шевеля алыми пухлыми губами. Он что-то считал в уме. Потом сказал:
— Так сколько мне ее ждать? Двадцать лет? Нет, не согласен. Он сидел опечаленный, уткнувшись взглядом в стол и молчал, прикрыв глаза веками. Мне показалось, что он задремал, и я уже хотел препроводить его в гостиную и уложить на диван. Но он вдруг заговорил ровным, уже не заплетающимся голосом:
— Дедушка, а сколько ж лет ты ждал Ларису? — Мы с веселой улыбкой переглянулись с Ларисой.
— Долго, внучек, очень долго. Хорошие дела с налету не делаются. Потому и семьи распадаются, как игрушечные домики. А настоящая семья — не игрушка. Она строится на крепкой взаимной любви. Скоро женятся только кошки.
Мы уложили его на диване, и он тот час же уснул сном праведника. Убирая со стола посуду, мы с Ларисой делились впечатлениями.
— Жених, — весело говорила Лариса. — Совсем еще мальчишка, ну какой из него муж? А между тем есть женщины, которые предпочитают и любовников и мужей моложе себя лет на десять. Я таких не понимаю. Я с таким ни за что не легла бы в постель, будь он писанным красавцем. А вот одна моя знакомая вышла замуж за юнца, моложе ее на двенадцать лет. И родила от него. Представь себе.
— И ты могла родить от Артема, — глупо сорвалось у меня.
— Нет, не смогла бы. Мне было не по себе, когда он меня обнял. Я инстинктивно отторгала его прикосновения и рук, и губ. Объяснить это невозможно. Удивительно: с тобой я не ощущаю, не замечаю разницу в возрасте. Ведь мы на равных. Верно? Или я не права?
— Ты, конечно, права. Это когда мы находимся вдвоем с тобой, один на один. Но в компании молодых, интересных мужчин ты чувствуешь эту разницу?
Она помедлила с ответом, повела плечами, склонила голову, произнесла неопределенно:
— Как тебе сказать? Пожалуй, да, появляется какой-то интерес или даже любопытство. Но не сожаление, не досада, а просто мимолетное любопытство.
— Ты очень деликатна, щадяща. Я ведь знаю: мне не следует часто появляться с тобой в компаниях молодых мужчин, видеть их не скромные, алчные взгляды, иронические ухмылки.
— Тебя это очень задевает?
— Да не так, чтоб очень. Но появляется комплекс дискомфорта.
— А ты не обращай внимания. Ты чувствуй себя королем, выше и достойней всех их вместе взятых.
… Артем проспал беспробудно весь день. И только часов в десять вечера проснулся, чтоб утолить жажду. Лариса уже, спала, а я с Артемом вышел на кухню и поставил на плиту чайник. Артем чувствовал себя скверно. На мое предложение опохмелиться сморщил лицо и замотал головой.
— До самого Хабаровска даже пива в рот не возьму. Я так никогда не напивался, — говорил он и виновато отводил глаза. — Ты извини меня, дедушка, я вел себя недостойно и говорил всякую глупость. И перед Ларисой мне стыдно. Я извинюсь.
Я предложил ему поужинать. Он нехотя пожевал кусочек сыра, запивая его крепким чаем, и, словно оправдываясь, говорил сжимая голову:
— Башка трещит. Ужасно. Никогда больше… в рот не возьму.
— Слово даешь?
— Даю, дедушка. Со мной такое случайно, на радостях.
— Дал слово — это хорошо. У пограничников слова крепкие, как я понимаю. Отец твой никогда спиртным не увлекался.
Я перевел разговор в другое русло, меня интересовал вопрос: как воспринимают молодые офицеры нынешнюю обстановку в стране.
— По-разному, — ответил Артем. — Большинство отрицательно. Ельцину не доверяют, считают его придурком и шутом. Ну, не вслух, а между собой. А всех чубайсов, немцовых ненавидят и презирают, как жуликов и воров. И даже откровенно об этом говорят. У меня тут есть московский друг Семен Дроздов. Остроумный парень. Много знает.
— Много знать, еще не значит быть умным. Остроумным может быть и безнадежная посредственность, — сказал я.
— Но есть у нас и такие, которые верят телевидению, своими мозгами шевелить ленятся. Таких не много. У каждого свой кумир: у кого Лебедь, у кого Жириновский, Явлинский. У многих Зюганов.
— Ну а твой кумир? Кто?
В его глазах заиграли лукавые искорки. Он не сразу ответил, как бы не решаясь открыть свой секрет.
— Что же ты молчишь? Или это тайна? Мне-то ты можешь довериться.
— Ты только не удивляйся, дедушка. Мой кумир — Сталин.
Я нисколько не удивился. Я даже порадовался за тебя. Но Сталина сегодня у нас нет среди живых лидеров. Хотя и настоящих лидеров тоже нет.
— Вообще-то я бы предпочел военных, — сказал Артем. — Например, генерала Макашова или Радионова. И, конечно, наш пограничный начальник генерал Николаев Андрей Иванович. Ты не подумай, дедушка, что я субъективен. Он на самом деле очень порядочный, честный и умный генерал.
— Что ж, мне они тоже нравятся. А из штатских? Что ты думаешь о Зюганове?
Артем сморщил пренебрежительно лицо и сощурил глаза. С ответом не спешил. Наконец сказал:
— Он какой-то вялый, осторожный. Там в Думе есть Илюхин. Он, мне кажется, более решительный и прямой.
— Что ж, я с тобой, пожалуй, согласен.
— Тогда объясни мне, дедушка, почему в этой «холодной войне победили демократы-американцы? В горячей мы победили, а в „холодной“ проиграли?
— Потому, Артемка, что при Сталине в стране не было «пятой колонны», то есть внутренних предателей. Сталин разгромил ее еще перед войной. Но корни остались. И корни эти — было еврейство, тесно связанное с мировым капиталом и западными спецслужбами. Они умертвили Сталина и пробрались во все важные артерии власти, — экономику, культуру, в ЦК, в Кремль. Евреи многие столетия мечтали превратить Россию в свою вотчину. И в семнадцатом году уже были у цели. Ленин их сдерживал, они стрельнули в него отравленными пули. Сталин это понял и хотел навсегда выкорчевать их ядовитые корни. Они убили Сталина. — Наступила долгая пауза. Нарушил ее Артем:
— Ты извини, дедушка. Можно тебе задать не совсем корректный, интимный вопрос?
— Пожалуйста. Я готов ответить на все твои вопросы.
— Ты сказал, что любишь Ларису. И я понял, что и она тебя любит. Как это все понимать? Она твоя жена, или…? — Я ждал этот вопрос. Я ответил:
— Лариса — самый родной для меня человек. У нас с ней гражданский брак. — Артем закивал одобрительно головой. Сказал:
— Теперь все понятно. Она хорошая и красивая.
Я спросил о его планах на завтрашний день. Он сказал, что проведет его до отхода поезда у своего московского друга тоже молодого лейтенанта. Потом спросил меня, что я ему пожелаю. Я ответил:
— Прежде всего будь верен России и своему народу. Помни, что Россия сейчас находится в ярме американо-израильских оккупантов. И от тебя и твоих друзей зависит ее судьба. Потом: не верь телевидению и газетам оккупантов, думай своей головой. И еще, когда падет этот преступный воровской режим жестоко накажите Ельцина, Горбачева и всю эту преступную банду. За кровь, расстрелянных в Москве в октябре девяносто третьего, за кровь, пролитую в Чечне, за горе детей, матерей, стариков пусть они заплатят своей черной подлой кровью. Никакой пощады. Ваша месть будет священной. Ну и последнее: не женись с налета. И не спеши. Юношеская любовь пылкая, но не прочная. Она что свеча на ветру. И, вообще, скажу я тебе, исходя из моего опыта, любовь-барышня многолика, изменчива, коварна и прекрасна. Она, как литература, выступает в разных жанрах, наряжается в разные одежды, потому она непредсказуема: она может быть и трогательной лирической песней, от которой душа замирает и тело размягчается, как воск на жаре, то возвышенной поэмой, от которой у тебя вырастают крылья, и ты паришь над грешной землей, то пошлым водевилем и глупой комедией, от которой потом надолго, а то и на всю жизнь в душе остается отвратительный кисло-горький осадок; то серьезным, благостно-поучительным романом, то драмой, оставляющей на душе болезненные царапины, а то и безысходной трагедией. Последняя — самая страшная. Как говорится: не дай Бог.
— И ты, дедушка, все это испытал?
— Далеко не все: но комедию пережил. И роман тоже.
— Роман с Альбиной?
— А ты проницательный.
— А что теперь?
— А как ты думаешь, проницатель?
— Поэма?
— Да, угадал: поэма и соловьиная песня.
— А помнишь ты рассказывал, что с соловьем случается разрыв сердца, когда он заливается от любовного восторга? Не случилось бы с тобой? — предупредил Артем.
— Что ж, тогда и будет трагедия.
Утром мы простились с Артемом: он поехал к своему другу, мы с Ларисой на дачу, где нас уже поджидал Ююкин. Перед этим я позвонил в Алушту Никитину и назвал ему дату, когда мы приедем в Крым. До отъезда еще оставалось дней двадцать, но я хотел лучше заранее предупредить Александра Петровича.
… В Крым мы с Ларисой прибыли в разгар курортного сезона — в жаркий июль. Никитин приготовил нам отличную комнату с видом на гору Кастель. Я не плохо знал Крым, побывал почти во всех его городах в том числе и в Алуште. Лариса же не знала Крыма. В студенчестве она предпочитала Кавказ, особенно уютную Гагру. Алушта с ее кипарисами, а особенно «Рабочий уголок» с его хорошо обустроенными пляжами, произвела на нее приятное впечатление. Александр Петрович, мой давнишний друг, жил вдвоем с пожилой супругой. У них я останавливался уже не первый раз, в том числе и с Альбиной. Единственный сын Никитиных, врач по профессии, со своей семьей жил в Киеве и отпуск свой проводил обычно в конце августа и начале сентября естественно в Алуште в родительских пенатах.
Ларису Никитины встретили с любопытством, но вполне гостеприимно и доброжелательно. Я уже заранее и в письме и по телефону предупредил Александра Петровича, что с Альбиной мы разошлись, и что у меня есть теперь новый друг получше старых двух, и что это не просто флирт, а настоящая любовь, последний роман. Александр Петрович всю свою сознательную жизнь провел на флоте и, как профессиональный военный моряк, служил и на Северном и на Тихоокеанском флотах, кстати, где мы и познакомились, когда я выступал с концертом у военных моряков, — и закончил свой служебный путь на Черноморском, так и остался в Крыму, обменяв свою севастопольскую квартиру на Алушту. Он был моложе меня на семь лет, еще полный физических сил, среднего роста, с густой седой шевелюрой и при седых пышных усах. На вид он был строг и суров, но по характеру добрейший и покладистый человек. Как водится, хозяева накрыли стол, да и мы с собой прихватили кое-каких столичных продуктов. Пока мы обменивались новостями и тостами, зашел приятель Никитина, тоже отставной моряк-пограничник капитан третьего ранга. Его здесь ждали и до его появления Никитин еще в машине по пути в Алушту — а он нас встречал на своей машине на вокзале в Симферополе, — рассказал необыкновенную историю этого человека трагической судьбы. А разговор начался с Хрущева, подарившего Украине Крым, который никогда не принадлежал Украине. Фактически самодур Хрущев, хитрый, коварный и дурковатый сатрап совершил государственное преступление, единолично решив судьбу целой области, даже не спросив не то что мнения жителей Крыма, но и верховной власти союза. Я рассказал Никитиным, как это «дарение» происходило. Дело в том, что я был в дружеских отношениях с тогдашним министром иностранных дел, членом Политбюро Дмитрием Шипиловым, ныне уже покойным, который так изложил мне саму процедуру «дарения».
«Было заседание Политбюро. Обсуждали разные текущие государственные дела, — рассказывал Шипилов. — Закончилось заседание, мы уже начали расходиться, как вдруг Никита, задержавшись у двери, сказал: минуточку, товарищи, есть еще один небольшой вопрос: — есть предложение к юбилею Украины сделать нашим братьям-украинцам подарок: присоединить Крым к УССР. Я думаю, возражений не будет? И никто не возразил». «„Почему?“ — спросил я Шипилова. „Бессмысленно было возражать. Так решил диктатор, так и должно быть. Такова была традиция в высшей власти“.
— Никита был палач. Он расстрелял рабочих в Новочеркасске, — сказал я. — И его примеру последовал такой же палач Ельцин. И такой же коварный, как Ельцин. Вспомни, как он распорядился с Народным Героем маршалом Жуковым.
— Как Ельцин с Лебедем, — сказал Никитин.
— Ну, сравнил: Жуков и Лебедь — слон и моська. Лебедь просто говно, самолюбивый авантюрист.
— К сожалению, порочная, преступная традиция, — печально сказал Никитин. — Она была сверху до низу, от Политбюро до райкома партии. Вы сегодня познакомитесь с моим другом, который на своей судьбе испытал эту традицию. Сергей Сергеевич командовал пограничным сторожевым кораблем здесь, на Черном море. Партийным боссом, или хозяином на Черноморском побережье был личный друг Брежнева, а вернее сатрап или лакей, который считал, что ему все дозволено, он здесь был царь и воинский начальник. Да-да — и воинский, поскольку он был и членом военного совета. Он часто устраивал пьяные оргии с собутыльниками и женщинами легкого поведения в своих особняках как на приморских пляжах, так и в горах. Однажды ему взбрела мысль устроить бардак на море, на подведомственной ему, естественно, государственной вахте. Словом — публичный дом на морских волнах. Собрав известную компанию своих приспешников и, конечно, приспешниц и не предупредив об этом пограничников, — а как же, он плевал на законы и пограничный режим, — и вышел в море. Естественно, коньяки, водки и вина на яхте лились рекой. Не важно, кто — то ли строптивая дамочка, то ли сам босс решил лицезреть турецкие берега и приказал капитану яхты нарушить государственную границу и выйти в нейтральные воды. Пограничники наши держали под наблюдением и контролем этот плывучий бардак, и Сережа, то есть мой друг Сергей Сергеевич, догадывался, кто командует этим летучим голландцем, и вышел ему на перехват, чтоб воспрепятствовать нарушению государственной границы. Как потом рассказывал мне Сергей, и такая мысль его осенила: а вдруг эта банда преступников захватила яхту и решила эмигрировать в Турцию. А что? — мысль вполне резонная. И он решил действовать по закону, как велит инструкция пограничной службы.
— Ну и как же поступили пограничники? — не утерпела Лариса.
— Приказали яхте дать обратный ход. Яхта, вернее ее капитан, не подчинился, потому что его босс так решил: мол, не обращай внимание. Пограничники в ответ дали предупредительный выстрел — все по уставу. Тогда яхта остановилась, и партийный босс потребовал к себе на яхту командира сторожевого корабля. Сергей поднялся на яхту и увидел босса, пьяного вдрызг. Тот обрушился на Сергея с грубой матерщиной, пригрозил ему суровой карой и демонстративно сорвал с него погоны и приказал вместе со своей «посудиной» скрыться с его глаз. «Здесь я хозяин — куда хочу, туда и плыву!» — куражился партийный вельможа. Сергей — офицер-пограничник. А пограничники они имеют характер и достоинство. Он не мог простить такого унижения и оскорбления. Сойдя на свой корабль он дал еще предупредительный выстрел из пулемета по удаляющемуся в сторону Турции взбесившемуся плавучему дому терпимости. Но тот проигнорировал и это предупреждение. Тогда Сережа пошел на крайний шаг: он саданул из пушки по рубке яхты. Это отрезвило обитателей борделя. Они поняли, что с ними не шутят. И повернули восвояси.
Мы добрались до перевала. Никитин остановил машину, предложил нам выйти, размяться.
— До сей точки мы поднимались вверх, в гору, — пояснил он Ларисе. — А теперь пойдем на спуск, к морю. Чувствуете, какой здесь свежий воздух и не жарко?
— Да, заметно, дышится легко, — с удовлетворением согласилась Лариса. — Но что же было дальше? Чем кончился эпизод в море, столкновение закона с произволом?
— Нередко произвол и в советское время оказывался сильнее закона. О нынешнем я не говорю: сейчас господствует сплошной произвол и беззаконие, — ответил Никитин.
В машине когда начался спуск по просьбе Ларисы Александр Петрович продолжал:
— Была созвана комиссия, дело хотели замять, но оно получило огласку. Преступник, то есть партийный босс благодаря поддержке Брежнева, был оправдан, а Сергей Сергеевич осужден на семь лет и лишен воинского звания. Пока он отбывал срок, жена от него ушла, нашла себе замену, а он, выйдя на свободу так и не женился.
— Почему? — поинтересовалась Лариса.
— Кто знает, — ответил неопределенно Никитин. — Причины могут быть разные, целый букет. Но одну знаю: он разуверился в женщинах. Говорит, только в книгах, да в песнях они ангелы. А в жизни, как верно заметил Маяковский, все бабы — трясогузки. Верить им нельзя. А вечной преданности и любви в природе не существует. Ее выдумали поэты.
Я пытался догадаться, что думает об этом Лариса, мне хотелось проникнуть в ее мысли. И почему-то я невольно подумал: а искренна ли Лариса передо мной, и насколько крепки ее чувства ко мне? Я вспомнил Эру, вспомнил других женщин, с которыми у меня были флирты, мимолетные связи. Ни они мне, ни я им не клялись в вечности и верности. Я сравнивал их с Ларисой и с женой того пограничника. Осуждает ли ее Лариса, я ждал ее осуждения, но она молчала. Я думал о ее характере: сдержанная на эмоции, искренняя, в чем у меня не было сомнения, открыта и самозабвенна, нежна и ласкова. А разве этого мало? Тем более я говорил ей: она свободна. И тем не менее не одобрял и не поощрял эту свободу. Я ревновал, тайно, скрытно. Я знаю: она мечтает о ребенке, которого я не могу ей дать. Я виноват перед ней. Но в чем моя вина? Что я люблю ее и буду любить всегда, даже тогда, когда она выйдет замуж — если выйдет, что еще проблематично. Однажды она сказала: даже если выйду замуж, я тебя не брошу. Понимай как хочешь, как красивые слова? Для меня она последняя любовь, тот огонек, который согревает душу, ради которого стоит жить. Без нее жизнь моя бессмысленна. Она обладает удивительной способностью предстать передо мной всегда новой, необычной. Она не стандартна, и каждый проведенный с ней день или ночь — это новая, совершенно неожиданная страница. Меня это радует. Иногда я смотрю на ее шалости и вспоминаю давнишнюю песенку о Чилите: «Над нами она хохочет и делает все, что хочет». Но до определенной черты, переступить которую она не решается, хотя я ей и не запрещаю. Мои мысли оборвал восторженный голос Ларисы:
— Смотрите, там море?!
— Да, это море, — подтвердил Никитин.
…И вот мы сидим в просторной горнице гостеприимных моих друзей Никитиных, говорим то о политике, то о том, как нам с Ларисой провести здесь двадцатидневный отдых. Мы планировали побывать в Ялте и Севастополе, осмотреть дворцы, Никитский сад. И конечно же позагорать на пляже, купаться. За разговорами, сопровождающимися отличным вином, время летело быстро и не заметно, как вдруг Александр Петрович, глядя в окно объявил:
— А вон и наш Сергей идет. Собственной персоной Сергей Сергеевич, о котором я вам уже рассказал.
Историю моряка-пограничника я уже слышал здесь раньше и даже однажды накоротке нас познакомил Никитин. Я вспомнил худощавого, седоволосого, подтянутого в фигуре смуглолицего человека еще далеко не пенсионного возраста. Но с тех пор минуло около десяти лет. И теперь перед нами предстал совсем другой Сергей Сергеевич: белобородый пышно усатый с непричесанной седой шевелюрой. Пожалуй, от прежнего Сергея оставались только затуманенные печалью карие глаза, да черные, контрастирующие с бородой и усами брови. Он очень изменился, слегка располнел и ссутулился. Лариса потом мне сказала, что по рассказам Никитина представляла его другим. Он был сдержан на слова, отделывался краткими незначительными фразами. Задал лишь один вопрос:
— Когда же вы избавитесь от своего полоумного президента? Или на Бога надеетесь, а сами оплошали?
— А ты далеко? — не догадался я.
— Всего на полчаса, — торопливо и возбужденно повторил внук. — Дай мне ключи.
И тот же час выбежал. Я вошел в спальню. Лариса уже одевалась. Спросила:
— Нежданный гость?
— Новоиспеченный офицер погранвойск. Твой поклонник.
— Почему убежал?
— Возможно, чтоб дать тебе время привести себя в порядок, — шутя предположил я и добавил: — Поставил шампанское и коньяк. Значит, будем обмывать погоны.
— Тогда займись закуской. А я — собой. Хорошо, милый?
— Все будет, как надо. В холодильнике по случаю твоего приезда все необходимое приготовлено.
Артем возвратился и в самом деле минут через сорок с тортом и букетом белых пионов. Статный, гибкий в талии, с сияющим лицом удачника, в новенькой форме, с золотым блеском погон и пуговиц, выглядел он элегантно. Не виделись мы с ним с осени прошлого года, когда он вернул фотокарточку Ларисы. Мы расположились на кухне. Открыли шампанское и выпили за успехи молодого пограничника, который, оказывается уже получил назначение в Дальневосточный округ. И поезд его уходит завтра вечером. Железнодорожный билет уже при нем. После фужера шампанского Артем решил перейти на мужской напиток и открыл бутылку коньяка. Он быстро пьянел и много говорил. Он провозгласил тост за своего любимого дедушку Егора Лукича, которого знает вся Россия. За честного и мужественного патриота, который бросил вызов власти и не принял ордена.
— Вы любите природу? — обращался к Ларисе и рисовал перед ней величественную природу Приамурья с ее могучими лесами и полноводными реками, несметным животным миром, с богатой рыбалкой. — Тайга — это же уникальный край девственной природы.
Он налил себе еще коньяк и сказал, что хочет говорить второй тост. Слегка пошатываясь, он встал и обернул лицо в сторону Ларисы, которая сидела с ним рядом. Нетвердым, немного заплетающимся голосом он сказал:
— Красавица Лариса. Вы действительно самая красивая девушка в Москве, а может и во всей России. Не даром я нахально, будучи немного пьян, утащил тайком, без вашего и дедова позволения, вашу фотокарточку. Я виноват, я извинился. Но я сегодня все же хочу просить вас подарить мне на память. Я хочу выпить эту рюмку за вашу красоту, Лариса, и пожелать вам еще лет полсотни сохранять эту красоту.
С юношеской бравадой вдруг почувствовал себя взрослым и самостоятельным, он лихо выпил и вторую рюмку коньяка. Я понял, что он уже изрядно захмелел и сказал:
— Я думаю, Тема, тебе и нам уже достаточно. Надо оставить на обед.
— Ерунда. На обед еще купим. Деньги у меня есть, — ответил он.
— Есть пока что. А сорить ими без толку ни к чему, — сказал я и отставил бутылку с коньяком на край стола.
Артем снял китель, повесив его на спинку стула, снял и галстук. Лицо его порозовело, глаза помутнели влагой. Он заговорил, что многое его товарищи едут к месту службы с молодыми женами, только вот он, бедолага, не сумел за время учебы обзавестись невестой. И снова обратился к Ларисе:
— Вы не ответили на мой вопрос, уважаемая Лариса прекрасная: подарите мне на память свою фотографию?
— Попросите Егора Лукича. Лично я не возражаю.
— Как, дедушка, что скажешь?
— Коль Лариса не против, то и я не возражаю.
— Вот спасибо вам. Для меня это ценный подарок. Но самым ценным был бы другой, если б мой любимый дедушка подарил его своему любимому внуку. Не просто ценный, а бесценный.
— И что ж это за подарок? — спросил я. — Может мой портрет, нарисованный углем?
— Нет, дедушка. Вы только оба не удивляйтесь: подарите мне, дедушка, невесту. Вот эту красавицу, которую я полюбил еще тогда на твоем юбилее с первого взгляда.
И он бесцеремонно обнял Ларису. Конечно, это можно было принять за шутку, но он заговорил всерьез по принципу «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».
— Подарок действительно бесценный, — сказал я. С улыбкой удивления посмотрел на Ларису. — Но я не распоряжаюсь этим подарком. Обратись к Ларисе.
— Ну как, Лариса, хотите быть моей женой? — Лариса восприняла это, конечно же, как шутку.
— — Что ж я буду делать у тебя на заставе? — спросила она. — Там же нет университета.
— Школы должны быть, детей будешь учить, — серьезно продолжал Артем. — А потом и своих будешь воспитывать.
— Так ведь я стара для тебя. На целых десять лет старше.
— Это не важно. А я через десять лет буду майором, а через двадцать генерал-майором. Мне будет сорок три года, и ты будешь генеральшей.
— А мне тогда будет пятьдесят три, и ты заведешь себе молодую двадцатилетнюю любовницу.
— Не заведу, — Артем замотал склоненной над столом головой. Потом умоляюще посмотрел на меня: — Дед, уговори ее выйти за меня замуж. Я знаю, ты любишь меня. Так исполни мою самую главную просьбу.
— Я люблю тебя, это правда. Но я и Ларису люблю — это тоже правда. — Он с удивлением недоверчиво посмотрел на меня.
— И я ее люблю — это тоже правда, — сказал Артем и неумело поднес у своим губам руку Ларисы. Она лишь снисходительно улыбалась.
— Ты любишь — это понятно. А любит ли тебя Лариса? — спросил я. Видно мой вопрос несколько озадачил его.
— А почему б ей не любить? Я что — урод какой? Я перспективный военный, с образованием. Почему б ей не любить? А тебя она любит?
Вопрос как пощечина. Я даже не ожидал: Артем был всегда корректным. Спиртное его развезло, и я решил быть снисходительным.
— Ты Ларису спроси, — сказал я, но довольно сухо.
— Любишь дедушку? — Повернулся он к Ларисе.
— Очень, — ответила улыбаясь Лариса.
— А меня? — спросил Артем.
— Я однолюбка, Артем. Нельзя сразу любить двоих. А твоя невеста еще ходит в детский сад.
Артем задумался, шевеля алыми пухлыми губами. Он что-то считал в уме. Потом сказал:
— Так сколько мне ее ждать? Двадцать лет? Нет, не согласен. Он сидел опечаленный, уткнувшись взглядом в стол и молчал, прикрыв глаза веками. Мне показалось, что он задремал, и я уже хотел препроводить его в гостиную и уложить на диван. Но он вдруг заговорил ровным, уже не заплетающимся голосом:
— Дедушка, а сколько ж лет ты ждал Ларису? — Мы с веселой улыбкой переглянулись с Ларисой.
— Долго, внучек, очень долго. Хорошие дела с налету не делаются. Потому и семьи распадаются, как игрушечные домики. А настоящая семья — не игрушка. Она строится на крепкой взаимной любви. Скоро женятся только кошки.
Мы уложили его на диване, и он тот час же уснул сном праведника. Убирая со стола посуду, мы с Ларисой делились впечатлениями.
— Жених, — весело говорила Лариса. — Совсем еще мальчишка, ну какой из него муж? А между тем есть женщины, которые предпочитают и любовников и мужей моложе себя лет на десять. Я таких не понимаю. Я с таким ни за что не легла бы в постель, будь он писанным красавцем. А вот одна моя знакомая вышла замуж за юнца, моложе ее на двенадцать лет. И родила от него. Представь себе.
— И ты могла родить от Артема, — глупо сорвалось у меня.
— Нет, не смогла бы. Мне было не по себе, когда он меня обнял. Я инстинктивно отторгала его прикосновения и рук, и губ. Объяснить это невозможно. Удивительно: с тобой я не ощущаю, не замечаю разницу в возрасте. Ведь мы на равных. Верно? Или я не права?
— Ты, конечно, права. Это когда мы находимся вдвоем с тобой, один на один. Но в компании молодых, интересных мужчин ты чувствуешь эту разницу?
Она помедлила с ответом, повела плечами, склонила голову, произнесла неопределенно:
— Как тебе сказать? Пожалуй, да, появляется какой-то интерес или даже любопытство. Но не сожаление, не досада, а просто мимолетное любопытство.
— Ты очень деликатна, щадяща. Я ведь знаю: мне не следует часто появляться с тобой в компаниях молодых мужчин, видеть их не скромные, алчные взгляды, иронические ухмылки.
— Тебя это очень задевает?
— Да не так, чтоб очень. Но появляется комплекс дискомфорта.
— А ты не обращай внимания. Ты чувствуй себя королем, выше и достойней всех их вместе взятых.
… Артем проспал беспробудно весь день. И только часов в десять вечера проснулся, чтоб утолить жажду. Лариса уже, спала, а я с Артемом вышел на кухню и поставил на плиту чайник. Артем чувствовал себя скверно. На мое предложение опохмелиться сморщил лицо и замотал головой.
— До самого Хабаровска даже пива в рот не возьму. Я так никогда не напивался, — говорил он и виновато отводил глаза. — Ты извини меня, дедушка, я вел себя недостойно и говорил всякую глупость. И перед Ларисой мне стыдно. Я извинюсь.
Я предложил ему поужинать. Он нехотя пожевал кусочек сыра, запивая его крепким чаем, и, словно оправдываясь, говорил сжимая голову:
— Башка трещит. Ужасно. Никогда больше… в рот не возьму.
— Слово даешь?
— Даю, дедушка. Со мной такое случайно, на радостях.
— Дал слово — это хорошо. У пограничников слова крепкие, как я понимаю. Отец твой никогда спиртным не увлекался.
Я перевел разговор в другое русло, меня интересовал вопрос: как воспринимают молодые офицеры нынешнюю обстановку в стране.
— По-разному, — ответил Артем. — Большинство отрицательно. Ельцину не доверяют, считают его придурком и шутом. Ну, не вслух, а между собой. А всех чубайсов, немцовых ненавидят и презирают, как жуликов и воров. И даже откровенно об этом говорят. У меня тут есть московский друг Семен Дроздов. Остроумный парень. Много знает.
— Много знать, еще не значит быть умным. Остроумным может быть и безнадежная посредственность, — сказал я.
— Но есть у нас и такие, которые верят телевидению, своими мозгами шевелить ленятся. Таких не много. У каждого свой кумир: у кого Лебедь, у кого Жириновский, Явлинский. У многих Зюганов.
— Ну а твой кумир? Кто?
В его глазах заиграли лукавые искорки. Он не сразу ответил, как бы не решаясь открыть свой секрет.
— Что же ты молчишь? Или это тайна? Мне-то ты можешь довериться.
— Ты только не удивляйся, дедушка. Мой кумир — Сталин.
Я нисколько не удивился. Я даже порадовался за тебя. Но Сталина сегодня у нас нет среди живых лидеров. Хотя и настоящих лидеров тоже нет.
— Вообще-то я бы предпочел военных, — сказал Артем. — Например, генерала Макашова или Радионова. И, конечно, наш пограничный начальник генерал Николаев Андрей Иванович. Ты не подумай, дедушка, что я субъективен. Он на самом деле очень порядочный, честный и умный генерал.
— Что ж, мне они тоже нравятся. А из штатских? Что ты думаешь о Зюганове?
Артем сморщил пренебрежительно лицо и сощурил глаза. С ответом не спешил. Наконец сказал:
— Он какой-то вялый, осторожный. Там в Думе есть Илюхин. Он, мне кажется, более решительный и прямой.
— Что ж, я с тобой, пожалуй, согласен.
— Тогда объясни мне, дедушка, почему в этой «холодной войне победили демократы-американцы? В горячей мы победили, а в „холодной“ проиграли?
— Потому, Артемка, что при Сталине в стране не было «пятой колонны», то есть внутренних предателей. Сталин разгромил ее еще перед войной. Но корни остались. И корни эти — было еврейство, тесно связанное с мировым капиталом и западными спецслужбами. Они умертвили Сталина и пробрались во все важные артерии власти, — экономику, культуру, в ЦК, в Кремль. Евреи многие столетия мечтали превратить Россию в свою вотчину. И в семнадцатом году уже были у цели. Ленин их сдерживал, они стрельнули в него отравленными пули. Сталин это понял и хотел навсегда выкорчевать их ядовитые корни. Они убили Сталина. — Наступила долгая пауза. Нарушил ее Артем:
— Ты извини, дедушка. Можно тебе задать не совсем корректный, интимный вопрос?
— Пожалуйста. Я готов ответить на все твои вопросы.
— Ты сказал, что любишь Ларису. И я понял, что и она тебя любит. Как это все понимать? Она твоя жена, или…? — Я ждал этот вопрос. Я ответил:
— Лариса — самый родной для меня человек. У нас с ней гражданский брак. — Артем закивал одобрительно головой. Сказал:
— Теперь все понятно. Она хорошая и красивая.
Я спросил о его планах на завтрашний день. Он сказал, что проведет его до отхода поезда у своего московского друга тоже молодого лейтенанта. Потом спросил меня, что я ему пожелаю. Я ответил:
— Прежде всего будь верен России и своему народу. Помни, что Россия сейчас находится в ярме американо-израильских оккупантов. И от тебя и твоих друзей зависит ее судьба. Потом: не верь телевидению и газетам оккупантов, думай своей головой. И еще, когда падет этот преступный воровской режим жестоко накажите Ельцина, Горбачева и всю эту преступную банду. За кровь, расстрелянных в Москве в октябре девяносто третьего, за кровь, пролитую в Чечне, за горе детей, матерей, стариков пусть они заплатят своей черной подлой кровью. Никакой пощады. Ваша месть будет священной. Ну и последнее: не женись с налета. И не спеши. Юношеская любовь пылкая, но не прочная. Она что свеча на ветру. И, вообще, скажу я тебе, исходя из моего опыта, любовь-барышня многолика, изменчива, коварна и прекрасна. Она, как литература, выступает в разных жанрах, наряжается в разные одежды, потому она непредсказуема: она может быть и трогательной лирической песней, от которой душа замирает и тело размягчается, как воск на жаре, то возвышенной поэмой, от которой у тебя вырастают крылья, и ты паришь над грешной землей, то пошлым водевилем и глупой комедией, от которой потом надолго, а то и на всю жизнь в душе остается отвратительный кисло-горький осадок; то серьезным, благостно-поучительным романом, то драмой, оставляющей на душе болезненные царапины, а то и безысходной трагедией. Последняя — самая страшная. Как говорится: не дай Бог.
— И ты, дедушка, все это испытал?
— Далеко не все: но комедию пережил. И роман тоже.
— Роман с Альбиной?
— А ты проницательный.
— А что теперь?
— А как ты думаешь, проницатель?
— Поэма?
— Да, угадал: поэма и соловьиная песня.
— А помнишь ты рассказывал, что с соловьем случается разрыв сердца, когда он заливается от любовного восторга? Не случилось бы с тобой? — предупредил Артем.
— Что ж, тогда и будет трагедия.
Утром мы простились с Артемом: он поехал к своему другу, мы с Ларисой на дачу, где нас уже поджидал Ююкин. Перед этим я позвонил в Алушту Никитину и назвал ему дату, когда мы приедем в Крым. До отъезда еще оставалось дней двадцать, но я хотел лучше заранее предупредить Александра Петровича.
… В Крым мы с Ларисой прибыли в разгар курортного сезона — в жаркий июль. Никитин приготовил нам отличную комнату с видом на гору Кастель. Я не плохо знал Крым, побывал почти во всех его городах в том числе и в Алуште. Лариса же не знала Крыма. В студенчестве она предпочитала Кавказ, особенно уютную Гагру. Алушта с ее кипарисами, а особенно «Рабочий уголок» с его хорошо обустроенными пляжами, произвела на нее приятное впечатление. Александр Петрович, мой давнишний друг, жил вдвоем с пожилой супругой. У них я останавливался уже не первый раз, в том числе и с Альбиной. Единственный сын Никитиных, врач по профессии, со своей семьей жил в Киеве и отпуск свой проводил обычно в конце августа и начале сентября естественно в Алуште в родительских пенатах.
Ларису Никитины встретили с любопытством, но вполне гостеприимно и доброжелательно. Я уже заранее и в письме и по телефону предупредил Александра Петровича, что с Альбиной мы разошлись, и что у меня есть теперь новый друг получше старых двух, и что это не просто флирт, а настоящая любовь, последний роман. Александр Петрович всю свою сознательную жизнь провел на флоте и, как профессиональный военный моряк, служил и на Северном и на Тихоокеанском флотах, кстати, где мы и познакомились, когда я выступал с концертом у военных моряков, — и закончил свой служебный путь на Черноморском, так и остался в Крыму, обменяв свою севастопольскую квартиру на Алушту. Он был моложе меня на семь лет, еще полный физических сил, среднего роста, с густой седой шевелюрой и при седых пышных усах. На вид он был строг и суров, но по характеру добрейший и покладистый человек. Как водится, хозяева накрыли стол, да и мы с собой прихватили кое-каких столичных продуктов. Пока мы обменивались новостями и тостами, зашел приятель Никитина, тоже отставной моряк-пограничник капитан третьего ранга. Его здесь ждали и до его появления Никитин еще в машине по пути в Алушту — а он нас встречал на своей машине на вокзале в Симферополе, — рассказал необыкновенную историю этого человека трагической судьбы. А разговор начался с Хрущева, подарившего Украине Крым, который никогда не принадлежал Украине. Фактически самодур Хрущев, хитрый, коварный и дурковатый сатрап совершил государственное преступление, единолично решив судьбу целой области, даже не спросив не то что мнения жителей Крыма, но и верховной власти союза. Я рассказал Никитиным, как это «дарение» происходило. Дело в том, что я был в дружеских отношениях с тогдашним министром иностранных дел, членом Политбюро Дмитрием Шипиловым, ныне уже покойным, который так изложил мне саму процедуру «дарения».
«Было заседание Политбюро. Обсуждали разные текущие государственные дела, — рассказывал Шипилов. — Закончилось заседание, мы уже начали расходиться, как вдруг Никита, задержавшись у двери, сказал: минуточку, товарищи, есть еще один небольшой вопрос: — есть предложение к юбилею Украины сделать нашим братьям-украинцам подарок: присоединить Крым к УССР. Я думаю, возражений не будет? И никто не возразил». «„Почему?“ — спросил я Шипилова. „Бессмысленно было возражать. Так решил диктатор, так и должно быть. Такова была традиция в высшей власти“.
— Никита был палач. Он расстрелял рабочих в Новочеркасске, — сказал я. — И его примеру последовал такой же палач Ельцин. И такой же коварный, как Ельцин. Вспомни, как он распорядился с Народным Героем маршалом Жуковым.
— Как Ельцин с Лебедем, — сказал Никитин.
— Ну, сравнил: Жуков и Лебедь — слон и моська. Лебедь просто говно, самолюбивый авантюрист.
— К сожалению, порочная, преступная традиция, — печально сказал Никитин. — Она была сверху до низу, от Политбюро до райкома партии. Вы сегодня познакомитесь с моим другом, который на своей судьбе испытал эту традицию. Сергей Сергеевич командовал пограничным сторожевым кораблем здесь, на Черном море. Партийным боссом, или хозяином на Черноморском побережье был личный друг Брежнева, а вернее сатрап или лакей, который считал, что ему все дозволено, он здесь был царь и воинский начальник. Да-да — и воинский, поскольку он был и членом военного совета. Он часто устраивал пьяные оргии с собутыльниками и женщинами легкого поведения в своих особняках как на приморских пляжах, так и в горах. Однажды ему взбрела мысль устроить бардак на море, на подведомственной ему, естественно, государственной вахте. Словом — публичный дом на морских волнах. Собрав известную компанию своих приспешников и, конечно, приспешниц и не предупредив об этом пограничников, — а как же, он плевал на законы и пограничный режим, — и вышел в море. Естественно, коньяки, водки и вина на яхте лились рекой. Не важно, кто — то ли строптивая дамочка, то ли сам босс решил лицезреть турецкие берега и приказал капитану яхты нарушить государственную границу и выйти в нейтральные воды. Пограничники наши держали под наблюдением и контролем этот плывучий бардак, и Сережа, то есть мой друг Сергей Сергеевич, догадывался, кто командует этим летучим голландцем, и вышел ему на перехват, чтоб воспрепятствовать нарушению государственной границы. Как потом рассказывал мне Сергей, и такая мысль его осенила: а вдруг эта банда преступников захватила яхту и решила эмигрировать в Турцию. А что? — мысль вполне резонная. И он решил действовать по закону, как велит инструкция пограничной службы.
— Ну и как же поступили пограничники? — не утерпела Лариса.
— Приказали яхте дать обратный ход. Яхта, вернее ее капитан, не подчинился, потому что его босс так решил: мол, не обращай внимание. Пограничники в ответ дали предупредительный выстрел — все по уставу. Тогда яхта остановилась, и партийный босс потребовал к себе на яхту командира сторожевого корабля. Сергей поднялся на яхту и увидел босса, пьяного вдрызг. Тот обрушился на Сергея с грубой матерщиной, пригрозил ему суровой карой и демонстративно сорвал с него погоны и приказал вместе со своей «посудиной» скрыться с его глаз. «Здесь я хозяин — куда хочу, туда и плыву!» — куражился партийный вельможа. Сергей — офицер-пограничник. А пограничники они имеют характер и достоинство. Он не мог простить такого унижения и оскорбления. Сойдя на свой корабль он дал еще предупредительный выстрел из пулемета по удаляющемуся в сторону Турции взбесившемуся плавучему дому терпимости. Но тот проигнорировал и это предупреждение. Тогда Сережа пошел на крайний шаг: он саданул из пушки по рубке яхты. Это отрезвило обитателей борделя. Они поняли, что с ними не шутят. И повернули восвояси.
Мы добрались до перевала. Никитин остановил машину, предложил нам выйти, размяться.
— До сей точки мы поднимались вверх, в гору, — пояснил он Ларисе. — А теперь пойдем на спуск, к морю. Чувствуете, какой здесь свежий воздух и не жарко?
— Да, заметно, дышится легко, — с удовлетворением согласилась Лариса. — Но что же было дальше? Чем кончился эпизод в море, столкновение закона с произволом?
— Нередко произвол и в советское время оказывался сильнее закона. О нынешнем я не говорю: сейчас господствует сплошной произвол и беззаконие, — ответил Никитин.
В машине когда начался спуск по просьбе Ларисы Александр Петрович продолжал:
— Была созвана комиссия, дело хотели замять, но оно получило огласку. Преступник, то есть партийный босс благодаря поддержке Брежнева, был оправдан, а Сергей Сергеевич осужден на семь лет и лишен воинского звания. Пока он отбывал срок, жена от него ушла, нашла себе замену, а он, выйдя на свободу так и не женился.
— Почему? — поинтересовалась Лариса.
— Кто знает, — ответил неопределенно Никитин. — Причины могут быть разные, целый букет. Но одну знаю: он разуверился в женщинах. Говорит, только в книгах, да в песнях они ангелы. А в жизни, как верно заметил Маяковский, все бабы — трясогузки. Верить им нельзя. А вечной преданности и любви в природе не существует. Ее выдумали поэты.
Я пытался догадаться, что думает об этом Лариса, мне хотелось проникнуть в ее мысли. И почему-то я невольно подумал: а искренна ли Лариса передо мной, и насколько крепки ее чувства ко мне? Я вспомнил Эру, вспомнил других женщин, с которыми у меня были флирты, мимолетные связи. Ни они мне, ни я им не клялись в вечности и верности. Я сравнивал их с Ларисой и с женой того пограничника. Осуждает ли ее Лариса, я ждал ее осуждения, но она молчала. Я думал о ее характере: сдержанная на эмоции, искренняя, в чем у меня не было сомнения, открыта и самозабвенна, нежна и ласкова. А разве этого мало? Тем более я говорил ей: она свободна. И тем не менее не одобрял и не поощрял эту свободу. Я ревновал, тайно, скрытно. Я знаю: она мечтает о ребенке, которого я не могу ей дать. Я виноват перед ней. Но в чем моя вина? Что я люблю ее и буду любить всегда, даже тогда, когда она выйдет замуж — если выйдет, что еще проблематично. Однажды она сказала: даже если выйду замуж, я тебя не брошу. Понимай как хочешь, как красивые слова? Для меня она последняя любовь, тот огонек, который согревает душу, ради которого стоит жить. Без нее жизнь моя бессмысленна. Она обладает удивительной способностью предстать передо мной всегда новой, необычной. Она не стандартна, и каждый проведенный с ней день или ночь — это новая, совершенно неожиданная страница. Меня это радует. Иногда я смотрю на ее шалости и вспоминаю давнишнюю песенку о Чилите: «Над нами она хохочет и делает все, что хочет». Но до определенной черты, переступить которую она не решается, хотя я ей и не запрещаю. Мои мысли оборвал восторженный голос Ларисы:
— Смотрите, там море?!
— Да, это море, — подтвердил Никитин.
…И вот мы сидим в просторной горнице гостеприимных моих друзей Никитиных, говорим то о политике, то о том, как нам с Ларисой провести здесь двадцатидневный отдых. Мы планировали побывать в Ялте и Севастополе, осмотреть дворцы, Никитский сад. И конечно же позагорать на пляже, купаться. За разговорами, сопровождающимися отличным вином, время летело быстро и не заметно, как вдруг Александр Петрович, глядя в окно объявил:
— А вон и наш Сергей идет. Собственной персоной Сергей Сергеевич, о котором я вам уже рассказал.
Историю моряка-пограничника я уже слышал здесь раньше и даже однажды накоротке нас познакомил Никитин. Я вспомнил худощавого, седоволосого, подтянутого в фигуре смуглолицего человека еще далеко не пенсионного возраста. Но с тех пор минуло около десяти лет. И теперь перед нами предстал совсем другой Сергей Сергеевич: белобородый пышно усатый с непричесанной седой шевелюрой. Пожалуй, от прежнего Сергея оставались только затуманенные печалью карие глаза, да черные, контрастирующие с бородой и усами брови. Он очень изменился, слегка располнел и ссутулился. Лариса потом мне сказала, что по рассказам Никитина представляла его другим. Он был сдержан на слова, отделывался краткими незначительными фразами. Задал лишь один вопрос:
— Когда же вы избавитесь от своего полоумного президента? Или на Бога надеетесь, а сами оплошали?