Страница:
Запомните слова патриота Земли Русской — нашего незабвенного митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна: «Иудаизм — религия ненависти». «Россия есть государство русского народа!» Мы говорим: «Сионизм не пройдет!»
Прочитал я последнюю фразу этого обращения и горестно вздохнув, сказал: к сожалению, прошел. Прошел с триумфом. Как и в семнадцатом году, правительство России сплошь еврейское. И обращение десяти ученых-патриотов в малотиражной газете это еще не борьба, а всего лишь маленькая, едва заметная вспышка, глас вопиющего в пустыне. А нужен взрыв, нужен русский Спартак, который ценой собственной жизни поднял бы народ на смертельный бой с американо-израильскими пришельцами. Но нет в России Спартака, нет и Минина, да и маршала Жукова нет, — а его наследники превратились в трусливых стяжателей, хладнокровно расстреливающих свой народ по приказу кровавого оборотня. А Сталины рождаются раз в столетие, и того реже.
Вот такие унынье, безнадега, тоска гложут постоянно душу миллионов обездоленных людей России. Народ ропщет. Этот ропот, как жуткий стон, исходящий из народных глубин, слышится на окраинах страны и кажется медленно приближается к центру. Не вулкан ли священного гнева созревает в недрах России? Слишком медленно зреет. Когда же наступит час извержения и сметет, испепелит эту чужеродную нечисть вместе с шабес-гоями и шабес — патриотами типа Лебедя, Говорухина и Никиты Михалкова?
И все же верится: взрыв произойдет, Спартак объявится, Русь воскреснет!
Глава десятая
Прочитал я последнюю фразу этого обращения и горестно вздохнув, сказал: к сожалению, прошел. Прошел с триумфом. Как и в семнадцатом году, правительство России сплошь еврейское. И обращение десяти ученых-патриотов в малотиражной газете это еще не борьба, а всего лишь маленькая, едва заметная вспышка, глас вопиющего в пустыне. А нужен взрыв, нужен русский Спартак, который ценой собственной жизни поднял бы народ на смертельный бой с американо-израильскими пришельцами. Но нет в России Спартака, нет и Минина, да и маршала Жукова нет, — а его наследники превратились в трусливых стяжателей, хладнокровно расстреливающих свой народ по приказу кровавого оборотня. А Сталины рождаются раз в столетие, и того реже.
Вот такие унынье, безнадега, тоска гложут постоянно душу миллионов обездоленных людей России. Народ ропщет. Этот ропот, как жуткий стон, исходящий из народных глубин, слышится на окраинах страны и кажется медленно приближается к центру. Не вулкан ли священного гнева созревает в недрах России? Слишком медленно зреет. Когда же наступит час извержения и сметет, испепелит эту чужеродную нечисть вместе с шабес-гоями и шабес — патриотами типа Лебедя, Говорухина и Никиты Михалкова?
И все же верится: взрыв произойдет, Спартак объявится, Русь воскреснет!
Глава десятая
ЛАРИСА
Это трагедия. Ничего подобного со мной прежде не случалось. А ведь я должна была ее предвидеть. Должна. А я не желала, я была счастлива и думала только о хорошем. Я, как страус, прятала голову в песок, думала, авось обойдется, пронесет, и родители спокойно воспримут наши отношения с Егором. Так мне хотелось. Я представила, что в данную минуту сейчас происходит на квартире Лукича. Представила словесную дуэль Егора и отца. Папа наверно взбешен, и при всей его деликатности, он обрушил на Егора град оскорбительных слов. Он взбешен, и это ужасно. У него больное сердце, ему нельзя волноваться. А Егор? Как он ведет себя, оправдывается, объясняет или тоже грохочет грубыми словами? Не дошло бы до драки. И все из-за меня, во всем виновата я и никто больше. Егор не виноват. А в чем моя вина? Что первый раз в жизни встретила необыкновенного человека и полюбила? Но любовь — это не преступление, не грех. Любовь — это благо.
Я шла по Тверской растерянная и подавленная, не зная, куда мне податься, где найти пристанище и приют своим неприкаянным, разметанным думам. От телеграфа я позвонила Лиде, но телефон ее молчал. Сама не зная почему я набрала телефон мастерской Ююкина. Он весело ответил:
— Как здорово! На ловца и зверь бежит. Мы только что о тебе говорили. Ты мне очень нужна по важному делу. Приезжай и немедленно.
Важное дело. Что б это могло быть? Может с отцом что случилось? Или с Егором? И я поспешила к Ююкину.
В мастерской Игоря я встретила мужчину средних лет, спортивного телосложения блондина, розоволицего, с мужественным самоуверенным взглядом, одетого в темный элегантного покроя костюм и яркий модный галстук. Почему-то сразу подумала: «Новый русский». А Игорь тот час же, словно разгадав мои мысли, представил:
— Знакомьтесь: Борис Ильич Денисов, преуспевающий бизнесмен, типичный «Новый русский». При том в самом деле русский, а не какой-нибудь Березовский.
— Очень приятно, — улыбнулся карими глазами бизнесмен и добавил: — А с вами я уже познакомился. — И резким жестом твердой руки указал на прислоненную к мольберту картину «Майское утро». Вы конечно Лариса. И в натуре выглядите еще прекрасней, чем вас изобразил Игорь. Он стоял у стола, сервированного коньяком и холодными закусками, ассортимент которых был довольно богат и разнообразен, прямой, подтянутый, пышущий здоровьем и самодовольством. Отодвинул стул и предложил мне:
— Пожалуйста, присоединяйтесь к нашей скромной трапезе. Очень рад с вами познакомиться лично, как с прекрасным персонажем живописи.
Голос его резкий, энергичный, как и вообще манеры человека властного, самоуверенного. Его галантность мне показалась искусственной. Он разлил коньяк по рюмкам, положил в мою тарелку осетрину, карбонат, пододвинул ко мне баночку черной икры и провозгласил тост:
— За прекрасную Ларису, достойную счастливой судьбы.
Я поняла, что до моего прихода Игорь уже рассказал ему все, что знал обо мне. И тут же перешли к делу. Оказывается, Денисову очень понравилась картина «Майское утро»« и он пожелал купить ее. Игорь не соглашался под разными предлогами: мол, картина еще не была на выставке, да к тому же нужно согласие модели, то есть меня, предлог явно надуманный. Он, Денисов, предлагал художнику самому назвать цену, мол, мы за ценой не постоим. Такой широкий, купеческий жест заинтересовал Игоря, и он предложил компромисс:
— А давайте, Борис Ильич, я для вас сделаю повторение?
— Это как понимать? — по-хозяйски спросил Денисов. — Копию, что ли?
— Не копию, а повторение. Копия — это когда копирует другой художник. А я сам сделаю авторское повторение. Это разные вещи.
— В таком случае и цена твоему повторению должна быть другая. Раза в два дешевле, — В карих глазах Денисова сверкнули лукавые огоньки, сразу обнаружив характер бизнесмена.
— Но на это опять же нужно согласие Ларисы, — заметил Игорь, хотя на самом деле никакого моего согласия не требовалось, хозяином картины был автор, художник.
— С Ларисой, я думаю, мы договоримся, — самоуверенно сказал Денисов и тут же обратился ко мне: — Признайтесь откровенно: какая ваша зарплата в Твери?
— Около миллиона.
— А если я предложу вам три миллиона и должность референта? Мне нужен референт, и именно историк.
Понятно: Игорь проинформировал его достаточно подробно, — подумала я, а Денисов тем временем наполнил рюмки коньяком и спросил:
— Ну так что, милейшая Лариса? Согласны?
— А какие мои обязанности? — полюбопытствовала я, не принимая всерьез его предложения.
— Самые простые: выполнять мои поручения, присутствовать на переговорах с фирмачами, иностранцами.
— Вы думаете, я справлюсь?
— Я не думаю, я уверен. — Он поднял свою рюмку и торжественно провозгласил: — Выпьем за нового референта моей фирмы и пожелаем ему удач.
И не дав мне и рта раскрыть, чокнулся с моей рюмкой, которую я еще не взяла в руку и потом с Игорем, решительно, приказным тоном прибавил:
— До дна!
Все было так неожиданно, необычно и странно, как во сне и я послушно, бездумно подчинялась и выпила вторую рюмку до дна. И быстро начала хмелеть. Слишком много неожиданного, противоречивого, контрастного обрушалось на меня за какой-то час: встреча отца с Егором и какой-то проблеск в моей судьбе, во что не верилось, — все это перемешалось в сознании, как бы парализовало мою волю, и я отдала себя во власть стихии, не утруждая анализом происходящего. Я плыла по течению, не сопротивляясь, мне было все равно, куда вынесет рок. Предложение Денисова я считала для себя большим благом, даром судьбы, хотя все еще не верила в его серьезность и все же, думая о его реальности, спросила вслух саму себя:
— Но как из Твери каждый день ездить в Москву?
— А зачем ездить? Не надо. — твердо заверил Денисов. — У тебя будет квартира в Москве. Однокомнатная, приличная квартира.
Нет, это уж слишком! Как в сказке. А Денисов извлек из кармана ключи и демонстративно положил их на мою ладонь, сжал ее и сказал:
— Вот тебе ключи от твоей квартиры.
Все его действия были основательны, без суеты и пафоса. Он сказал Игорю, что насчет повторения картины подумает, а сейчас он хочет показать мне мою квартиру и одно из предприятий. Потом он куда-то звонил, отдавал какие-то распоряжения и сказал, что мы будем минут через сорок. Я обратила внимание на «мы», решив, что это касалось меня.
— Вы не были в моем меховом магазине? — спросил он меня и назвал адрес.
— У вас свой магазин?
— И не только. У меня есть все, что угодно душе хорошего человека.
Вместе с Денисовым мы вышли из мастерской Ююкина. У подъезда стояла изящная машина, с эмблемой — кольцами на радиаторе. Денисов, поддерживая меня под локоть, проводил к машине, дверь которой открыл шофер.
— Прошу вас, — учтиво предложил мне садиться.
— Куда? Зачем? — не очень решительно спросила я. Воля моя была парализована.
— Хочу показать вам свое хозяйство. Ведь вы не были в магазине меха.
И я покорно подчиняясь ему, оказалась в машине на заднем сиденье. Денисов сел рядом со мной и сказал шоферу:
— Андрей, это наша новая сотрудница референт Лариса. Ей нужна шуба, впереди грядет зима с морозами.
— Слушаюсь, — услужливо ответил молодой человек, и машина плавно и легко тронулась с места.
У меня действительно не было приличной шубы. Но не было и денег, чтоб купить ее. Денисов сидел, прижавшись ко мне, но никаких вольностей себе не позволял, вел себя в пределах приличия. Мы молчали, и это издавало некоторую неловкость. Я решила нарушить молчание:
— Как называется ваша машина?
— «Ауди» — ответил Денисов. — У меня есть и «Вольво», но я предпочитаю эту… Как вы находите картину Ююкина? вдруг спросил он. — Стоит мне ее покупать? Я имею в виду копию или повторение?
— Не знаю, — робко ответила я.
— Но вам она нравится?
— Мне трудно судить о себе самой.
— В жизни вы интересней, — польстил он. — Я хотел купить и подарить ее вам.
— За какие заслуги?
— За будущие. Ну просто потому, что вы мне нравитесь.
Это меня настораживало. А вот и магазин «Меха». Каких только шуб здесь не было! Целое сокровище, глаза разбегаются. От самых дорогих, от белька и скунса, до самых «демократичных» — нутрии, хорька и дубленок разного фасона. Мы шли как бы по коридору из меха в сопровождении молодой дамы моего возраста, которая ревниво и с тайным сарказмом осмотрела меня, когда Денисов представил:
— Мария Степановна, знакомьтесь: это Лариса Павловна — наш новый сотрудник — референт.
Меня это несколько покоробило: второму человеку он представляет меня своим сотрудником, не получив на то моего согласия. Он считает себя моим благодетелем и не нуждается в моем согласии. Он решил за меня, будучи в полной уверенности в незыблемости его решения. Этот человек властного характера привык повелевать подчиненными или зависящими от него людьми. В принципе мне нравились сильные, твердые натуры, на которые всегда приятно опереться. Но я еще окончательно не решила, принять его предложение или отказаться. А он уже приказывал Марии Степановне:
— Пожалуйста, подберите лучшую нутрию для Ларисы Павловны.
— И когда та отошла выполнять распоряжение, вполголоса сказал мне:
— Вы не удивляйтесь и не смущайтесь: таков у нас порядок — новому сотруднику мы что-нибудь презентуем. В данном случае шубу. Я думаю нутрия вам будет к лицу. Импортные, высшего класса.
— Это как аванс, в счет зарплаты? — поинтересовалась я.
— Нет, как презент, подарок.
Тем временем Мария Степановна поднесла мне темно — коричневую с огненно-блестящим ворсом шубу и предложила померить. Шуба была отменная по качеству, и мне очень понравилась, тем более — подарок. Не спрашивая моего мнения, Денисов приказал завернуть и отнести в машину. Когда мы вышли из магазина, он спросил:
— Ключ от своей квартиры не потеряли? — и не дожидаясь ответа, он сказал: — А теперь поедем смотреть квартиру.
Я все еще находилась в состоянии какого-то странного, сказочного гипноза. Мне не верилось в реальность происходящего, порой казалось, что меня разыгрывают. Мы подъехали к многоэтажному башенного типа дому, поднялись по лестнице на второй этаж, и Денисов любезно сказал:
— Ну, открывай, хозяйка.
Андрей шел вместе с нами с шубой в руках. Квартира была однокомнатная с просторной кухней, в которой стоял холодильник, квадратный стол, четыре стула и небольшой сервант с посудой. Комната с одним окном и балконом имела прямоугольную форму. Одну треть ее занимала разложенная диван-кровать. В стороне у журнального столика с телефонным аппаратом стояли два мягких кресла и небольшой гардероб. На полу старый ковер. Денисов открыл платяной шкаф и сказал, что там постельное белье. Сверток с шубой приказал Андрею бросить в кресло. Показав мне ванную и туалет, распахнул стенные шкафы в интерьере, самодовольно спросил, глядя мне прямо в лицо веселым взглядом:
— Ну как, годится апартамент?
— Слов нет, мечта одинокой женщины, — ответила я, не находя других слов. А он подсказал:
— Скажи Боре спасибо и не забудь поцеловать в знак благодарности.
Я была смущена, полушепотом произнесла «большое спасибо» и чмокнула его в щеку, ощутив приятный запах одеколона.
— А целоваться, милое дитя, ты не умеешь, — упрекнул он и увлек меня на кухню.
Я обратила внимание на «ты» и «милое дитя», но не придала этому особого значения. Очевидно он ждал поцелуя в губы. Наверно этого не избежать, — подумала я без тревоги и сожаления. Как мужчина, он не вызывал во мне антипатии, пожалуй наоборот. Меня подкупала его самоуверенность, решительность, энергия. Да и непристойности в отношении меня он себе не позволял: все было в рамках приличия. Но и комплименты в мой адрес не расточал.
Из холодильника он достал груши и бутылку шампанского, извлек два фужера, предложил мне садиться за стол и сказал, весело постреливая в меня карими глазами:
— По христианскому обычаю и шубу и квартиру следует осветить брызгами шампанского.
После коньяка шампанское. Я представляла, что это такое, но противиться не могла: плыла по течению. Мы молча пили шампанское, изучающе глядя друг на друга. Мне нравилось его мужественное лицо, крепкий подбородок, крутой лоб. Смущали карие холодные глаза — в них искрилось нечто хищное, жестокое. Или это мне только казалось. Я вспомнила о разложенном диване, о постельном белье, о котором как бы между прочим вымолвил Денисов и решила, что он своего не упустит. Это уж определенно. Не за красивые глаза он одарил меня такими щедротами. Я представила его в постели. Что ж, придется уступить. Как производитель, он мужчина, что надо. Я даже представила своего ребенка, похожего на него. Под воздействием шампанского ширилась и расцветала моя фантазия. Почему только производитель, а не муж, законный отец нашего ребенка? И только теперь я вспомнила Егора, бедного Лукича и мне стало не по себе. Мысли мои перебил Боря, как он сам себя назвал:
— Мы с тобой поступим так: сегодня Андрей отвезет тебя в Тверь. Проинформируешь родителей, уладишь дела в университете. Двух дней на это тебе я думаю хватит и возвращайся к месту новой службы. Согласна?
— Хорошо, — ответила я.
— Сейчас мы с тобой ненадолго заедем на мою фазенду, а потом Андрей отвезет тебя в Тверь.
Слово «домой» спровоцировало меня на вопрос, который я хотела, но не решалась задать:
— Скажите, Борис Ильич, вы женаты?
— Прежде всего запомни: у нас не принято задавать такие вопросы. А потом, тет-а-тет называй меня Борей.
Голос его прозвучал жестко, с недовольством. Конечно, вопрос мой был неуместен, даже бестактен. Виновато шампанское, которое мы допили до дна. Он энергично встал из-за стола, — и вообще во всех его движениях и жестах чувствовалось избыток энергии и физической силы, что опять-таки мне нравилось.
— Извините, Боря, мою бестактность. Провинциалка.
— Можешь называть меня на «ты», — чуть мягче сказал он и распорядился: — Шубу отвези в Тверь, покажешь родителям. Я закрою дверь, но ключи ты возьмешь с собой. Вернешься сразу в эту квартиру и позвонишь мне.
Он достал свою визитку, написал еще один номер телефона и протянул мне.
Итак, мое опасение, а вернее предположение о разложенной тахте, не оправдалось. Это обстоятельство, а также резкий ответ о жене наводило на сложные размышления. Тут крылось что-то загадочное. Мысли мои путались, смесь коньяка и шампанского давала о себе знать. Мы ехали по загородному шоссе. В машине он обнял меня и поцеловал в губы. Я достойно и с удовольствием ответила ему.
— Оказывается, ты умеешь целоваться, — пошутил он. — Пожалуй я буду брать у тебя уроки этого приятного ремесла. Согласна быть моей учительницей?
— Согласна, — ответила я, припав своими губами к его губам. Иногда в моем сознании возникали неожиданно трезвые вопросы и тут же гасли без ответа. Например, какие у него виды на меня? Какой мой статус при нем? Жены? Но он с раздражением оборвал мой вообще-то безобидный намек. Любовницы — вероятней всего. Я знала, что иногда любовница становится со временем женой. Мысленно я пыталась представить себя его женой, отцом моих детей и хозяйкой мехового магазина. О Егоре Богородском я не думала, точно так же, как и не подумала о своих чисто женских чувствах к этому странному, случайно встреченному человеку, мое любопытство к которому уже переходило в симпатию. Я всегда считала невозможным не только супружество, но и внебрачную связь без взаимной любви. Без сомнения я ему приглянулась и понравилась. Но это еще не любовь. Слово «любовь», возникшее в моем распаленном сознании так внезапно, задело во мне очень чувствительную струну: я вспомнила Егора, его, нашу «вечную» любовь. Что-то ноющее встрепенулось во мне и подступило к горлу, я даже закрыла глаза, что бы утолить душевную боль, вызванную вдруг пробудившейся совестью. Я находилась в таком, как бы подвешенном состоянии, что даже не почувствовала, как остановилась машина, и Денисов, выйдя из нее, сказал:
— Мы приехали, выходи, — и протянул мне руку. — Похоже ты вздремнула?
— Меня укачало, — солгала я. — Виновато шампанское. Мы стояли у подъезда трехэтажного, сооруженного из красного кирпича особняка, обнесенного глухим забором. Ельцинская Россия густо обросла такими дворцами «новых русских». Тут же у парадного стояла серебристая «Вольво», и молодой человек, — я решила, что это водитель, — приглушенным голосом, точно опасался, что его подслушивают, доложил:
— Все готово, Борис Ильич.
Денисов, поддерживая меня под локоть, пригласил в дом. В просторной прихожей, сверкающим золотистым деревом, он задержался, обвел хозяйским взглядом вокруг, кивнул на лестницу, с нескрываемой гордостью:
— Там основные апартаменты, но мы сегодня туда не пойдем. Пока что дом в стадии обживания. Но главную достопримечательность я тебе покажу.
По блестящему паркетному полу из прихожей мы прошли в небольшую комнату, из которой по лестничным ступенькам спустились вниз. Пол там был выложен кафельной плиткой, стены обшиты деревом. Я сразу ощутила специфический запах тепла.
— Здесь у меня оздоровительный комплекс, — пояснил Денисов, открывая двери комнат. В одной стоял дубовый стол с деревянными стульями. На столе, в окружении блюд с холодными закусками, маячила бутылка шампанского, бутылка коньяка, прохладительные напитки, фрукты.
— Ты в сауне когда-нибудь была?
— Нет, только слышала.
— Сегодня примешь крещение.
Мы шли дальше — мимо двух кабинок душевых, мимо двери, указав на которую, Денисов походя бросил: «Здесь туалет», и потом открыл соседнюю дверь, из которой пахнуло огненным жаром. — Это парилка. — Он закрыл дверь и повел меня дальше мимо широкой мягкой скамейки, покрытой простыней, к бассейну, в который из трубы бурлил водяной поток.
— Ты какую воду любишь? — спросил меня. Я пожала плечами. — Некоторые предпочитают температуру в двадцать пять градусов, другие в тридцать, — пояснил он.
— Ту, что потеплей, — ответила я.
— Значит в тридцать, — решил он и, повернувшись лицом ко мне сказал: — Итак приступим к оздоровительным мероприятиям, выгоним из себя весь винно-коньячный хмель. Вот вешалка, раздевайся, и марш в парилку.
Сказав это приказным тоном, он торопливо начал раздеваться. Снимая с себя одежду, он небрежно швырял ее на вешалку. Я стояла в растерянности. Раздевшись до трусов, он обратился ко мне:
— Ну что стоишь? Тебе помочь? Будь, как дома. — И начал расстегивать пуговицы моей блузки. При том делал он это быстро и ловко, я не успела даже возразить, как моя блузка оказалась на вешалке, а он уже растянул молнию моей юбки.
— Я сама, — робко произнесла я, чувствуя его власть над собой. Конечно, для меня здесь все было ново, необычно, и я не против была «пройти курс оздоровления». Я раздевалась не спеша, еще не решив, до какой степени обнажаться. Он понял мои колебания и тот час же снял свои трусы, оказавшись в костюме Адама.
— Ты что, монахиня? — И так же ловко снял с меня лифчик. Остальное я сняла сама.
Мы надели тапочки, он взял со скамейки байковое одеяло, и мы вошли в парную. На меня пахнуло горячим теплом и чем-то ароматным, напоминающим запах свежего ржаного хлеба. Я хотела присесть на нижнюю полку, — а они были в три этажа: две узкие и верхняя широкая, — но полки были горячими и я не решилась. Денисов понял мое затруднение, быстро вышел и вернулся с двумя гладко выструганными дощечками, одну подал мне со словами: «это тебе подгузник», другую оставил на скамейке, а сам расстелил одеяло на верхней полке. Все это он делал быстро, но не суетливо, как автомат. Я обратила внимание на его обнаженную фигуру. Она показалась мне если и не безукоризненной, то довольно ладной. Впечатление портил уже явно наметившийся живот. Я не люблю пузатых мужчин. Вначале мне было жарко даже на нижней полке, но постепенно я свыклась и даже почувствовала особую прелесть от горячего пара. А Денисов все хлопотал, выходил из парной, вернулся с флакончиком какой-то жидкости, набрал в ковш горячей воды, добавил в нее немного из флакона и плеснул на камни. Повеяло новым, очень терпким и незнакомым мне ароматом.
— Поднимайся на верх и ложись животом на одеяло! — скомандовал он.
— Там жарко, — взмолилась я.
Тогда он вынул из ведра с горячей водой березовый веник, окунул его в ведро с холодной водой и шлепнул им по моей спине. Я вздрогнула, но было приятно, и я легла на одеяло. Он очень мягко, осторожно касался веником моего тела и спрашивал:
— Не очень жарко?
— Очень.
Тогда он опять окунул веник в холодную воду и положил на меня. Так продолжалось минуты две-три после чего он велел мне лечь на спину и процедура продолжалась тоже минуты две-три. Положив веник мне на живот он поцеловал мою грудь и сказав «пока достаточно», помог мне сойти вниз. После парилки сразу в бассейн. Ощущение очень приятное, какое-то блаженное состояние. Из бассейна опять в парилку, но вместо березового был эвкалиптовый веник. И снова по две-три минуты и бассейн, где я почувствовала себя совершенно трезвой.
— На сегодня хватит, — решил он, когда я вышла из бассейна, и, пристально оглядев меня, польстил: — У тебя хорошая фигура.. — И набросил на меня, а потом и на себя простыни.
Мы пошли в комнату, где был накрыт стол, и из нее в следующую поменьше размером, в которой была единственная широкая тахта. Он силой посадил на нее меня, отбросил простыни, и я отдалась ему без сопротивления, молча, без ненужных слов, без любви и без страсти, из любопытства и как бы по обязанности, мне было и не плохо и не хорошо, мне было безразлично. Я по-прежнему находилась в каком-то тумане в состоянии отрешенности. Получив свое, Денисов отвернулся от меня, лежал неподвижно и молча, как бревно. Мы были чужими. Молчала и я, вспомнив Егора, ласкового, нежного, и во мне вспыхнуло чувство жалости к Егору и себе самой. Ведь мы были одно целое, и боль и жалость ощущали вместе, сообща. Меня подмывало сказать что-то язвительное, колючее, но подходящие слова не находились, и Денисов, вставая с постели, озабоченно проговорил:
— Тебе надо поспешить, что б Андрей к полуночи возвратился в Москву.
Выходит не я, а он меня уязвил, мол, случилась и отваливай. Он раньше меня вышел из комнаты и я услышала, как в соседней комнате, где был накрыт стол, прозвучал хлопок открытого шампанского. Когда я вошла туда, он сидел за столом, прикрывшись простыней, и наливал в узкий длинный фужер шампанское и затем рюмку наполнил коньяком. Скривил подобие иронической улыбки и лукаво сощурив глаза, предложил:
— Садись, отметим твое вступление в должность.
Завернувшись в простыню, я сказала:
— Я хочу пойти одеться.
— Потом оденешься. Шампанское можно пить и в костюме Евы. — Он схватил меня за руку, крепко сжал и посадил за стол, подав мне фужер.
Его поведение и слова были для меня оскорбительными, и я не смолчала. Когда он стукнул своей рюмкой с коньяком о мой фужер с шампанским, я сказала:
— Что я должна понимать под своей должностью? То, что сейчас произошло?
— Ну, не только. Должность референта гораздо шире, серьезней, интересней и значительней. Будешь со мной принимать иностранцев — партнеров по бизнесу, сопровождать меня на приемах, разных презентациях. Об этом поговорим, когда возвратишься из Твери. А сейчас — посошок, на дорожку. — Он снова наполнил шампанским мой фужер, и себе вместо коньяка налил шампанского, не взглянув на меня, выпил залпом. Он явно спешил заняться делами, а может избавиться от меня, — и такая мысль пришла мне в голову. Когда я села в машину, Андрей спросил меня:
— Куда прикажете, Лариса Павловна?
— В Тверь.
— А заезжать никуда не будем?
Я шла по Тверской растерянная и подавленная, не зная, куда мне податься, где найти пристанище и приют своим неприкаянным, разметанным думам. От телеграфа я позвонила Лиде, но телефон ее молчал. Сама не зная почему я набрала телефон мастерской Ююкина. Он весело ответил:
— Как здорово! На ловца и зверь бежит. Мы только что о тебе говорили. Ты мне очень нужна по важному делу. Приезжай и немедленно.
Важное дело. Что б это могло быть? Может с отцом что случилось? Или с Егором? И я поспешила к Ююкину.
В мастерской Игоря я встретила мужчину средних лет, спортивного телосложения блондина, розоволицего, с мужественным самоуверенным взглядом, одетого в темный элегантного покроя костюм и яркий модный галстук. Почему-то сразу подумала: «Новый русский». А Игорь тот час же, словно разгадав мои мысли, представил:
— Знакомьтесь: Борис Ильич Денисов, преуспевающий бизнесмен, типичный «Новый русский». При том в самом деле русский, а не какой-нибудь Березовский.
— Очень приятно, — улыбнулся карими глазами бизнесмен и добавил: — А с вами я уже познакомился. — И резким жестом твердой руки указал на прислоненную к мольберту картину «Майское утро». Вы конечно Лариса. И в натуре выглядите еще прекрасней, чем вас изобразил Игорь. Он стоял у стола, сервированного коньяком и холодными закусками, ассортимент которых был довольно богат и разнообразен, прямой, подтянутый, пышущий здоровьем и самодовольством. Отодвинул стул и предложил мне:
— Пожалуйста, присоединяйтесь к нашей скромной трапезе. Очень рад с вами познакомиться лично, как с прекрасным персонажем живописи.
Голос его резкий, энергичный, как и вообще манеры человека властного, самоуверенного. Его галантность мне показалась искусственной. Он разлил коньяк по рюмкам, положил в мою тарелку осетрину, карбонат, пододвинул ко мне баночку черной икры и провозгласил тост:
— За прекрасную Ларису, достойную счастливой судьбы.
Я поняла, что до моего прихода Игорь уже рассказал ему все, что знал обо мне. И тут же перешли к делу. Оказывается, Денисову очень понравилась картина «Майское утро»« и он пожелал купить ее. Игорь не соглашался под разными предлогами: мол, картина еще не была на выставке, да к тому же нужно согласие модели, то есть меня, предлог явно надуманный. Он, Денисов, предлагал художнику самому назвать цену, мол, мы за ценой не постоим. Такой широкий, купеческий жест заинтересовал Игоря, и он предложил компромисс:
— А давайте, Борис Ильич, я для вас сделаю повторение?
— Это как понимать? — по-хозяйски спросил Денисов. — Копию, что ли?
— Не копию, а повторение. Копия — это когда копирует другой художник. А я сам сделаю авторское повторение. Это разные вещи.
— В таком случае и цена твоему повторению должна быть другая. Раза в два дешевле, — В карих глазах Денисова сверкнули лукавые огоньки, сразу обнаружив характер бизнесмена.
— Но на это опять же нужно согласие Ларисы, — заметил Игорь, хотя на самом деле никакого моего согласия не требовалось, хозяином картины был автор, художник.
— С Ларисой, я думаю, мы договоримся, — самоуверенно сказал Денисов и тут же обратился ко мне: — Признайтесь откровенно: какая ваша зарплата в Твери?
— Около миллиона.
— А если я предложу вам три миллиона и должность референта? Мне нужен референт, и именно историк.
Понятно: Игорь проинформировал его достаточно подробно, — подумала я, а Денисов тем временем наполнил рюмки коньяком и спросил:
— Ну так что, милейшая Лариса? Согласны?
— А какие мои обязанности? — полюбопытствовала я, не принимая всерьез его предложения.
— Самые простые: выполнять мои поручения, присутствовать на переговорах с фирмачами, иностранцами.
— Вы думаете, я справлюсь?
— Я не думаю, я уверен. — Он поднял свою рюмку и торжественно провозгласил: — Выпьем за нового референта моей фирмы и пожелаем ему удач.
И не дав мне и рта раскрыть, чокнулся с моей рюмкой, которую я еще не взяла в руку и потом с Игорем, решительно, приказным тоном прибавил:
— До дна!
Все было так неожиданно, необычно и странно, как во сне и я послушно, бездумно подчинялась и выпила вторую рюмку до дна. И быстро начала хмелеть. Слишком много неожиданного, противоречивого, контрастного обрушалось на меня за какой-то час: встреча отца с Егором и какой-то проблеск в моей судьбе, во что не верилось, — все это перемешалось в сознании, как бы парализовало мою волю, и я отдала себя во власть стихии, не утруждая анализом происходящего. Я плыла по течению, не сопротивляясь, мне было все равно, куда вынесет рок. Предложение Денисова я считала для себя большим благом, даром судьбы, хотя все еще не верила в его серьезность и все же, думая о его реальности, спросила вслух саму себя:
— Но как из Твери каждый день ездить в Москву?
— А зачем ездить? Не надо. — твердо заверил Денисов. — У тебя будет квартира в Москве. Однокомнатная, приличная квартира.
Нет, это уж слишком! Как в сказке. А Денисов извлек из кармана ключи и демонстративно положил их на мою ладонь, сжал ее и сказал:
— Вот тебе ключи от твоей квартиры.
Все его действия были основательны, без суеты и пафоса. Он сказал Игорю, что насчет повторения картины подумает, а сейчас он хочет показать мне мою квартиру и одно из предприятий. Потом он куда-то звонил, отдавал какие-то распоряжения и сказал, что мы будем минут через сорок. Я обратила внимание на «мы», решив, что это касалось меня.
— Вы не были в моем меховом магазине? — спросил он меня и назвал адрес.
— У вас свой магазин?
— И не только. У меня есть все, что угодно душе хорошего человека.
Вместе с Денисовым мы вышли из мастерской Ююкина. У подъезда стояла изящная машина, с эмблемой — кольцами на радиаторе. Денисов, поддерживая меня под локоть, проводил к машине, дверь которой открыл шофер.
— Прошу вас, — учтиво предложил мне садиться.
— Куда? Зачем? — не очень решительно спросила я. Воля моя была парализована.
— Хочу показать вам свое хозяйство. Ведь вы не были в магазине меха.
И я покорно подчиняясь ему, оказалась в машине на заднем сиденье. Денисов сел рядом со мной и сказал шоферу:
— Андрей, это наша новая сотрудница референт Лариса. Ей нужна шуба, впереди грядет зима с морозами.
— Слушаюсь, — услужливо ответил молодой человек, и машина плавно и легко тронулась с места.
У меня действительно не было приличной шубы. Но не было и денег, чтоб купить ее. Денисов сидел, прижавшись ко мне, но никаких вольностей себе не позволял, вел себя в пределах приличия. Мы молчали, и это издавало некоторую неловкость. Я решила нарушить молчание:
— Как называется ваша машина?
— «Ауди» — ответил Денисов. — У меня есть и «Вольво», но я предпочитаю эту… Как вы находите картину Ююкина? вдруг спросил он. — Стоит мне ее покупать? Я имею в виду копию или повторение?
— Не знаю, — робко ответила я.
— Но вам она нравится?
— Мне трудно судить о себе самой.
— В жизни вы интересней, — польстил он. — Я хотел купить и подарить ее вам.
— За какие заслуги?
— За будущие. Ну просто потому, что вы мне нравитесь.
Это меня настораживало. А вот и магазин «Меха». Каких только шуб здесь не было! Целое сокровище, глаза разбегаются. От самых дорогих, от белька и скунса, до самых «демократичных» — нутрии, хорька и дубленок разного фасона. Мы шли как бы по коридору из меха в сопровождении молодой дамы моего возраста, которая ревниво и с тайным сарказмом осмотрела меня, когда Денисов представил:
— Мария Степановна, знакомьтесь: это Лариса Павловна — наш новый сотрудник — референт.
Меня это несколько покоробило: второму человеку он представляет меня своим сотрудником, не получив на то моего согласия. Он считает себя моим благодетелем и не нуждается в моем согласии. Он решил за меня, будучи в полной уверенности в незыблемости его решения. Этот человек властного характера привык повелевать подчиненными или зависящими от него людьми. В принципе мне нравились сильные, твердые натуры, на которые всегда приятно опереться. Но я еще окончательно не решила, принять его предложение или отказаться. А он уже приказывал Марии Степановне:
— Пожалуйста, подберите лучшую нутрию для Ларисы Павловны.
— И когда та отошла выполнять распоряжение, вполголоса сказал мне:
— Вы не удивляйтесь и не смущайтесь: таков у нас порядок — новому сотруднику мы что-нибудь презентуем. В данном случае шубу. Я думаю нутрия вам будет к лицу. Импортные, высшего класса.
— Это как аванс, в счет зарплаты? — поинтересовалась я.
— Нет, как презент, подарок.
Тем временем Мария Степановна поднесла мне темно — коричневую с огненно-блестящим ворсом шубу и предложила померить. Шуба была отменная по качеству, и мне очень понравилась, тем более — подарок. Не спрашивая моего мнения, Денисов приказал завернуть и отнести в машину. Когда мы вышли из магазина, он спросил:
— Ключ от своей квартиры не потеряли? — и не дожидаясь ответа, он сказал: — А теперь поедем смотреть квартиру.
Я все еще находилась в состоянии какого-то странного, сказочного гипноза. Мне не верилось в реальность происходящего, порой казалось, что меня разыгрывают. Мы подъехали к многоэтажному башенного типа дому, поднялись по лестнице на второй этаж, и Денисов любезно сказал:
— Ну, открывай, хозяйка.
Андрей шел вместе с нами с шубой в руках. Квартира была однокомнатная с просторной кухней, в которой стоял холодильник, квадратный стол, четыре стула и небольшой сервант с посудой. Комната с одним окном и балконом имела прямоугольную форму. Одну треть ее занимала разложенная диван-кровать. В стороне у журнального столика с телефонным аппаратом стояли два мягких кресла и небольшой гардероб. На полу старый ковер. Денисов открыл платяной шкаф и сказал, что там постельное белье. Сверток с шубой приказал Андрею бросить в кресло. Показав мне ванную и туалет, распахнул стенные шкафы в интерьере, самодовольно спросил, глядя мне прямо в лицо веселым взглядом:
— Ну как, годится апартамент?
— Слов нет, мечта одинокой женщины, — ответила я, не находя других слов. А он подсказал:
— Скажи Боре спасибо и не забудь поцеловать в знак благодарности.
Я была смущена, полушепотом произнесла «большое спасибо» и чмокнула его в щеку, ощутив приятный запах одеколона.
— А целоваться, милое дитя, ты не умеешь, — упрекнул он и увлек меня на кухню.
Я обратила внимание на «ты» и «милое дитя», но не придала этому особого значения. Очевидно он ждал поцелуя в губы. Наверно этого не избежать, — подумала я без тревоги и сожаления. Как мужчина, он не вызывал во мне антипатии, пожалуй наоборот. Меня подкупала его самоуверенность, решительность, энергия. Да и непристойности в отношении меня он себе не позволял: все было в рамках приличия. Но и комплименты в мой адрес не расточал.
Из холодильника он достал груши и бутылку шампанского, извлек два фужера, предложил мне садиться за стол и сказал, весело постреливая в меня карими глазами:
— По христианскому обычаю и шубу и квартиру следует осветить брызгами шампанского.
После коньяка шампанское. Я представляла, что это такое, но противиться не могла: плыла по течению. Мы молча пили шампанское, изучающе глядя друг на друга. Мне нравилось его мужественное лицо, крепкий подбородок, крутой лоб. Смущали карие холодные глаза — в них искрилось нечто хищное, жестокое. Или это мне только казалось. Я вспомнила о разложенном диване, о постельном белье, о котором как бы между прочим вымолвил Денисов и решила, что он своего не упустит. Это уж определенно. Не за красивые глаза он одарил меня такими щедротами. Я представила его в постели. Что ж, придется уступить. Как производитель, он мужчина, что надо. Я даже представила своего ребенка, похожего на него. Под воздействием шампанского ширилась и расцветала моя фантазия. Почему только производитель, а не муж, законный отец нашего ребенка? И только теперь я вспомнила Егора, бедного Лукича и мне стало не по себе. Мысли мои перебил Боря, как он сам себя назвал:
— Мы с тобой поступим так: сегодня Андрей отвезет тебя в Тверь. Проинформируешь родителей, уладишь дела в университете. Двух дней на это тебе я думаю хватит и возвращайся к месту новой службы. Согласна?
— Хорошо, — ответила я.
— Сейчас мы с тобой ненадолго заедем на мою фазенду, а потом Андрей отвезет тебя в Тверь.
Слово «домой» спровоцировало меня на вопрос, который я хотела, но не решалась задать:
— Скажите, Борис Ильич, вы женаты?
— Прежде всего запомни: у нас не принято задавать такие вопросы. А потом, тет-а-тет называй меня Борей.
Голос его прозвучал жестко, с недовольством. Конечно, вопрос мой был неуместен, даже бестактен. Виновато шампанское, которое мы допили до дна. Он энергично встал из-за стола, — и вообще во всех его движениях и жестах чувствовалось избыток энергии и физической силы, что опять-таки мне нравилось.
— Извините, Боря, мою бестактность. Провинциалка.
— Можешь называть меня на «ты», — чуть мягче сказал он и распорядился: — Шубу отвези в Тверь, покажешь родителям. Я закрою дверь, но ключи ты возьмешь с собой. Вернешься сразу в эту квартиру и позвонишь мне.
Он достал свою визитку, написал еще один номер телефона и протянул мне.
Итак, мое опасение, а вернее предположение о разложенной тахте, не оправдалось. Это обстоятельство, а также резкий ответ о жене наводило на сложные размышления. Тут крылось что-то загадочное. Мысли мои путались, смесь коньяка и шампанского давала о себе знать. Мы ехали по загородному шоссе. В машине он обнял меня и поцеловал в губы. Я достойно и с удовольствием ответила ему.
— Оказывается, ты умеешь целоваться, — пошутил он. — Пожалуй я буду брать у тебя уроки этого приятного ремесла. Согласна быть моей учительницей?
— Согласна, — ответила я, припав своими губами к его губам. Иногда в моем сознании возникали неожиданно трезвые вопросы и тут же гасли без ответа. Например, какие у него виды на меня? Какой мой статус при нем? Жены? Но он с раздражением оборвал мой вообще-то безобидный намек. Любовницы — вероятней всего. Я знала, что иногда любовница становится со временем женой. Мысленно я пыталась представить себя его женой, отцом моих детей и хозяйкой мехового магазина. О Егоре Богородском я не думала, точно так же, как и не подумала о своих чисто женских чувствах к этому странному, случайно встреченному человеку, мое любопытство к которому уже переходило в симпатию. Я всегда считала невозможным не только супружество, но и внебрачную связь без взаимной любви. Без сомнения я ему приглянулась и понравилась. Но это еще не любовь. Слово «любовь», возникшее в моем распаленном сознании так внезапно, задело во мне очень чувствительную струну: я вспомнила Егора, его, нашу «вечную» любовь. Что-то ноющее встрепенулось во мне и подступило к горлу, я даже закрыла глаза, что бы утолить душевную боль, вызванную вдруг пробудившейся совестью. Я находилась в таком, как бы подвешенном состоянии, что даже не почувствовала, как остановилась машина, и Денисов, выйдя из нее, сказал:
— Мы приехали, выходи, — и протянул мне руку. — Похоже ты вздремнула?
— Меня укачало, — солгала я. — Виновато шампанское. Мы стояли у подъезда трехэтажного, сооруженного из красного кирпича особняка, обнесенного глухим забором. Ельцинская Россия густо обросла такими дворцами «новых русских». Тут же у парадного стояла серебристая «Вольво», и молодой человек, — я решила, что это водитель, — приглушенным голосом, точно опасался, что его подслушивают, доложил:
— Все готово, Борис Ильич.
Денисов, поддерживая меня под локоть, пригласил в дом. В просторной прихожей, сверкающим золотистым деревом, он задержался, обвел хозяйским взглядом вокруг, кивнул на лестницу, с нескрываемой гордостью:
— Там основные апартаменты, но мы сегодня туда не пойдем. Пока что дом в стадии обживания. Но главную достопримечательность я тебе покажу.
По блестящему паркетному полу из прихожей мы прошли в небольшую комнату, из которой по лестничным ступенькам спустились вниз. Пол там был выложен кафельной плиткой, стены обшиты деревом. Я сразу ощутила специфический запах тепла.
— Здесь у меня оздоровительный комплекс, — пояснил Денисов, открывая двери комнат. В одной стоял дубовый стол с деревянными стульями. На столе, в окружении блюд с холодными закусками, маячила бутылка шампанского, бутылка коньяка, прохладительные напитки, фрукты.
— Ты в сауне когда-нибудь была?
— Нет, только слышала.
— Сегодня примешь крещение.
Мы шли дальше — мимо двух кабинок душевых, мимо двери, указав на которую, Денисов походя бросил: «Здесь туалет», и потом открыл соседнюю дверь, из которой пахнуло огненным жаром. — Это парилка. — Он закрыл дверь и повел меня дальше мимо широкой мягкой скамейки, покрытой простыней, к бассейну, в который из трубы бурлил водяной поток.
— Ты какую воду любишь? — спросил меня. Я пожала плечами. — Некоторые предпочитают температуру в двадцать пять градусов, другие в тридцать, — пояснил он.
— Ту, что потеплей, — ответила я.
— Значит в тридцать, — решил он и, повернувшись лицом ко мне сказал: — Итак приступим к оздоровительным мероприятиям, выгоним из себя весь винно-коньячный хмель. Вот вешалка, раздевайся, и марш в парилку.
Сказав это приказным тоном, он торопливо начал раздеваться. Снимая с себя одежду, он небрежно швырял ее на вешалку. Я стояла в растерянности. Раздевшись до трусов, он обратился ко мне:
— Ну что стоишь? Тебе помочь? Будь, как дома. — И начал расстегивать пуговицы моей блузки. При том делал он это быстро и ловко, я не успела даже возразить, как моя блузка оказалась на вешалке, а он уже растянул молнию моей юбки.
— Я сама, — робко произнесла я, чувствуя его власть над собой. Конечно, для меня здесь все было ново, необычно, и я не против была «пройти курс оздоровления». Я раздевалась не спеша, еще не решив, до какой степени обнажаться. Он понял мои колебания и тот час же снял свои трусы, оказавшись в костюме Адама.
— Ты что, монахиня? — И так же ловко снял с меня лифчик. Остальное я сняла сама.
Мы надели тапочки, он взял со скамейки байковое одеяло, и мы вошли в парную. На меня пахнуло горячим теплом и чем-то ароматным, напоминающим запах свежего ржаного хлеба. Я хотела присесть на нижнюю полку, — а они были в три этажа: две узкие и верхняя широкая, — но полки были горячими и я не решилась. Денисов понял мое затруднение, быстро вышел и вернулся с двумя гладко выструганными дощечками, одну подал мне со словами: «это тебе подгузник», другую оставил на скамейке, а сам расстелил одеяло на верхней полке. Все это он делал быстро, но не суетливо, как автомат. Я обратила внимание на его обнаженную фигуру. Она показалась мне если и не безукоризненной, то довольно ладной. Впечатление портил уже явно наметившийся живот. Я не люблю пузатых мужчин. Вначале мне было жарко даже на нижней полке, но постепенно я свыклась и даже почувствовала особую прелесть от горячего пара. А Денисов все хлопотал, выходил из парной, вернулся с флакончиком какой-то жидкости, набрал в ковш горячей воды, добавил в нее немного из флакона и плеснул на камни. Повеяло новым, очень терпким и незнакомым мне ароматом.
— Поднимайся на верх и ложись животом на одеяло! — скомандовал он.
— Там жарко, — взмолилась я.
Тогда он вынул из ведра с горячей водой березовый веник, окунул его в ведро с холодной водой и шлепнул им по моей спине. Я вздрогнула, но было приятно, и я легла на одеяло. Он очень мягко, осторожно касался веником моего тела и спрашивал:
— Не очень жарко?
— Очень.
Тогда он опять окунул веник в холодную воду и положил на меня. Так продолжалось минуты две-три после чего он велел мне лечь на спину и процедура продолжалась тоже минуты две-три. Положив веник мне на живот он поцеловал мою грудь и сказав «пока достаточно», помог мне сойти вниз. После парилки сразу в бассейн. Ощущение очень приятное, какое-то блаженное состояние. Из бассейна опять в парилку, но вместо березового был эвкалиптовый веник. И снова по две-три минуты и бассейн, где я почувствовала себя совершенно трезвой.
— На сегодня хватит, — решил он, когда я вышла из бассейна, и, пристально оглядев меня, польстил: — У тебя хорошая фигура.. — И набросил на меня, а потом и на себя простыни.
Мы пошли в комнату, где был накрыт стол, и из нее в следующую поменьше размером, в которой была единственная широкая тахта. Он силой посадил на нее меня, отбросил простыни, и я отдалась ему без сопротивления, молча, без ненужных слов, без любви и без страсти, из любопытства и как бы по обязанности, мне было и не плохо и не хорошо, мне было безразлично. Я по-прежнему находилась в каком-то тумане в состоянии отрешенности. Получив свое, Денисов отвернулся от меня, лежал неподвижно и молча, как бревно. Мы были чужими. Молчала и я, вспомнив Егора, ласкового, нежного, и во мне вспыхнуло чувство жалости к Егору и себе самой. Ведь мы были одно целое, и боль и жалость ощущали вместе, сообща. Меня подмывало сказать что-то язвительное, колючее, но подходящие слова не находились, и Денисов, вставая с постели, озабоченно проговорил:
— Тебе надо поспешить, что б Андрей к полуночи возвратился в Москву.
Выходит не я, а он меня уязвил, мол, случилась и отваливай. Он раньше меня вышел из комнаты и я услышала, как в соседней комнате, где был накрыт стол, прозвучал хлопок открытого шампанского. Когда я вошла туда, он сидел за столом, прикрывшись простыней, и наливал в узкий длинный фужер шампанское и затем рюмку наполнил коньяком. Скривил подобие иронической улыбки и лукаво сощурив глаза, предложил:
— Садись, отметим твое вступление в должность.
Завернувшись в простыню, я сказала:
— Я хочу пойти одеться.
— Потом оденешься. Шампанское можно пить и в костюме Евы. — Он схватил меня за руку, крепко сжал и посадил за стол, подав мне фужер.
Его поведение и слова были для меня оскорбительными, и я не смолчала. Когда он стукнул своей рюмкой с коньяком о мой фужер с шампанским, я сказала:
— Что я должна понимать под своей должностью? То, что сейчас произошло?
— Ну, не только. Должность референта гораздо шире, серьезней, интересней и значительней. Будешь со мной принимать иностранцев — партнеров по бизнесу, сопровождать меня на приемах, разных презентациях. Об этом поговорим, когда возвратишься из Твери. А сейчас — посошок, на дорожку. — Он снова наполнил шампанским мой фужер, и себе вместо коньяка налил шампанского, не взглянув на меня, выпил залпом. Он явно спешил заняться делами, а может избавиться от меня, — и такая мысль пришла мне в голову. Когда я села в машину, Андрей спросил меня:
— Куда прикажете, Лариса Павловна?
— В Тверь.
— А заезжать никуда не будем?