Страница:
– Если б не Маруся, стал бы я от тебя обиды терпеть! Думаешь, ты самый умный? – окончательно обиделся Федор. – А к ней станешь подъезжать, поберегись, не посмотрю, что во дворце живешь!
– Успокойся, не буду я к твоей Марусе подъезжать, не нужна она мне, у меня своя краля есть.
– То-то! – довольно сказал Федор. – А то все вы умные, а толку чуть.
На этом суть конфликта была исчерпана, и мы стремя в стремя поехали осматривать место происшествия. Федор успокоился и, уже не торопясь, во второй раз поведал о своих утренних злоключениях. Особой разницы в стилистике этих былинных рассказов нет, так что нет смысла повторять все услышанные мной междометия. Смысл во втором подробном пересказа не изменился: на них неожиданно напали, Федор бился как лев, но не смог справиться с превосходящими силами противника; Марусю взяли в плен, а он по ее приказу поехал предупредить меня.
Не доезжая полверсты до имения Екушина, Федор остановился и, склонившись с лошади, как следопыт начал рассматривать дорогу.
– Вот тут и напали, – коротко объявил он, – видишь следы?
Я посмотрел, ничего необычного на земле не заметил, однако уточнять не стал, чтобы лишний раз ни нарваться на непонятный монолог, поверил априори:
– Предположим, и что?
– А потащили туда.
Федор концом кнута указал на небогатое подворье, с худой оградой.
Теперь стало понятно, что нашего появления здесь ожидали и устроили засаду на подступах к имению дьяка.
– Ладно, пойдем, узнаем у хозяев, что здесь было, – предложил я.
– А как там стрельцы? – засомневался Федор. – С холопами ладно, а стрельцы, шалишь! Нас порубают, кто Марусю выручит?!
По сути, он был прав. Однако Самозванец уже двигался к Москве, и у меня не было времени готовить и проводить долгие операции. С Марусей и дьяком нужно было решить по возможности быстро.
– Возьми мою лошадь и жди в конце улицы, – решился я на небольшой риск. – Если меня схватят, поедешь в царский дворец и расскажешь все карлице Матрене. Ее там каждый знает.
Я соскочил с коня, передал парню поводья и, не скрываясь, вошел в приоткрытые ворота. Тотчас раздался свирепый лай и из глубины двора, от избы ко мне кинулся крупный дворовый пес. Пока он бежал к воротам, я мельком осмотрел владение. Это было типичное городское подворье с небольшой избой посередине и несколькими дворовыми постройками в глубине. Когда пес был уже в нескольких шагах, я вышел на улицу и прикрыл ворота. Он, как и положено собаке, начал на них бросаться, сатанея от лая. Теперь оставалось ждать, когда на зов сторожа отреагируют хозяева.
Федор был уже в конце улицы и, оставаясь в седле, наблюдал, что у меня здесь происходит. Я махнул ему рукой и застучал в ворота каблуком. Собака зашлась лаем с новой силой, однако никто из обитателей не спешил узнать, что нужно незваному гостю.
Я терпеливо ждал, периодически взбадривая пса стуком.
Наконец петли тихо скрипнули, и в щель между створок выглянула недовольная физиономия мужчины лет сорока с заспанным глазами. Он сначала уставился на меня, потом прикрикнул на пса и, наконец, спросил, что мне нужно.
– Извини, хозяин, заблудился, укажи дорогу на Киев, – попросил я.
– Куда дорогу? – удивился он, выходя на улицу.
– На Киев, – повторил я.
– На какой еще Киев?
– Обычный, матерь городов русских. Слышал поговорку, язык до Киева доведет?
Ожидаемый мной эффект был достигнут. Мужик смотрел на меня, как на юродивого, и, кажется, успокоился.
– Ты, друг, не того? – поинтересовался он. – Тебе точно в Киев нужно?
– Можно и в Путивль, – улыбнулся я. – Да ты не думай, я заплачу.
От такого предложения хозяин совсем обалдел, а я вынул большую серебряную монету и подкинул ее на ладони.
– Ты, добрый человек, только скажи, чего хочешь, – ласково проговорил он, не отрывая взгляда от ефимки. – Мы хорошему человеку всегда помочь рады!
Горожанин явно был из тех, кто ложку мимо своего рта не пронесет. Да и по виду выглядел тертым калачом.
– Скажешь, куда девку дели, дам две ефимки, – посулил я, доставая на свет вторую монету.
– Это беглую, которую надысь на улице поймали? – уточнил он, сглатывая застрявший в горле ком жадности.
– Ее, родимую. Она моя племянница, ехала по улице, а ее лиходеи в плен взяли. Говорят, разбойники. Я узнавал, мне на твою избу указали. Хотел уже в разбойный приказ пойти с ябедой, да подумал, зачем хорошего человека на правеж выставлять, когда можно и так договориться!
– Мое дело сторона, я к твоей девке касательства не имею, – спешно заговорил хозяин. – Мне сказали, что беглая холопка, а кто она такая, не моего ума дело.
– Так я на тебя и не в претензии, а коли поможешь сироту найти и освободить, за ценой не постою.
– Сколько? – сразу взял быка за рога хозяин.
– Сколько спросишь, любую половину.
Предложение понравилось, он осклабился и хлопнул меня по плечу:
– Вижу, договоримся. Знаю я, где твоя племяшка, только так легко до нее не добраться. Сосед ее в погреб посадил на холод, чтобы успокоилась. А девка боевая, чуть его холопам глаза не повырывала.
– Расскажи толком, – попросил я, – что у вас тут произошло?
– Так ничего такого. Утром пришел человек, сказал, что тати собираются против приказного дьяка, моего соседа, разбой учинить. Спросил позволения слугам у меня в усадьбе за воротами укрыться. А как тати, прости, твоя племяшка с парнем на конях появились, они на них и напали. Парень горячий оказался, начал дьяковых холопов саблей крестить, двоих поранил, тут от соседа стрельцы подоспели, парень-то в бега, а девку схватили.
– Ну, и что дальше было?
– Сначала хотели с ней по-хорошему разговор завести, да она еще горячей парня оказалась, стрельца ножом пырнула и бежать! Если бы в юбках не запуталась, нипочем бы не поймали. А так свалили, связали по рукам и ногам и отнесли в дьяков дом, а там слышал, посадили в погреб, на холодок, до разбора.
Если он не врал, а было похоже на то, то Маруська своим неуемным темпераментом и умение владеть ножом заварила порядочную кашу. За убийство стрельца у нее вполне могли быть неприятности, «несовместимые с жизнью». Нужно было, пока маховик судопроизводства не закрутился, вытаскивать ее из этой истории.
– И как ее оттуда выручить? – спросил я, передавая серебро хозяину.
– Если есть чем заплатить, то можно кое с кем поговорить. Дьяк-то не больно щедр, людишек своих серебром не балует.
– За деньгами дело не станет, если поможете, и нужного человека, и тебя отблагодарю.
В подтверждении серьезности намерений, я отсчитал и показал ему десяток ефимок, сумму, по этим временам огромную. Глаза хозяина загорелись ярким пламенем.
– Хорошо, подожди час, будет тебе племянница, – торопливо сказал он. – Пока иди, посиди у меня на подворье, в тенечке.
Я помахал рукой Федору, он подъехал, и мы оба укрылись во дворе. Как только дело коснулось реальных денег, все сразу же завертелось. Спешно куда-то побежали два мальчишки, засуетились возле избы женщины. Нам даже принесли скамью и предложили испить кваса. Хозяин не вызывал у меня полного доверия, потому я выбрал место вблизи забора, так, чтобы на всякий случай иметь пути отхода Федор мрачно наблюдал за общей суетой, не снимая руки с эфеса сабли. Я рассказал ему о договоре, но это его не успокоило.
– Думаешь, не обманут? – спросил он.
– Надеюсь, – без большой уверенности ответил я.
Вообще-то, так напрямую использовать только денежный рычаг я решился впервые. Поджимало время, и организовывать нападение на укрепленный дом, потом устраивать похищение с неминуемыми жертвами, погонями, вероятным вмешательством властей я не хотел. Поэтому и решил попробовать самый стандартный во все времена путь решение проблемы. И, кажется, не ошибся.
Не прошло и двадцати минут, как во двор быстрым шагом вошли два прилично одетых человека в кафтанах из дорогого сукна, расшитых шелком сапогах и, внимательно оглядев нас с Федором, торопливо исчезли в избе. Спустя пару минут они выскочили наружу и, не глядя по сторонам, спешно вышли за ворота. Из избы вскоре вышел хозяин, подошел к нам, сказал как бы скучающим голосом:
– Готовь денежки, скоро вашу девку привезут. Только расчет, как договорились, со мной.
– А не обманешь? – недоверчиво спросил Федор. – А то смотри у меня!
– Не бойся, не обману. Это ты давеча сечу на улице устроил? Славно, я смотрю, тебя разукрасили!
Парень сердито фыркнул и потрогал синяк под глазом. Я подумал, что неплохо бы оставить хозяина при нас, на случай, если понадобится заложник.
– Садись, отдохни, – пригласил я его, теснясь на скамье.
Тот тотчас присел. Это обнадежило. Говорить нам с ним было не о чем, разве что о погоде, однако он тему разговора нашел, вспомнил придуманный мной повод для знакомства, спросил:
– Сам-то из Китежа?
– Какого еще Китежа? – удивился я.
– Ты же сам спрашивал, как туда проехать.
– Я спрашивал о Киеве.
– А где это?
– Там, – махнул я рукой на запад, – за тысячу верст.
– Не знаю, не бывал. И как там у вас?
– У нас хорошо.
Разговор, как и всякий ни о чем, был глупый но позволял скоротать время.
Напряжение постепенно нарастало. Хозяин держал себя уверено и спокойно.
– Скоро девку приведут? – нетерпеливо, спросил я. – Сам дьяк-то не помешает?
– Ускакал еще ночью, у него крестьяне бунтуют, так что ему сейчас не до девок. А как приедет, холопы соврут, что померла или убежала. Ты не сомневайся, у нас все без обмана.
– Твоими бы устами мед пить, – похвалил я.
– Можно и курное вино, я не откажусь, – засмеялся он.
Однако развить тему выпивки и, как я заподозрил, ««магарыча», он не успел. В открытые ворота въехала крестьянская телега, запряженная малорослой крестьянской лошаденкой. Ее под уздцы вел один из давешних гостей.
– Вот и привез, давай деньги, я с ним сам разочтусь, – сказал хозяин.
– Погоди, кого он привез, где племянница?
– В телеге, да ты не сомневайся, у нас без обмана.
Однако деньги я отдать не спешил, сначала хотел увидеть «товар». Мы подошли к телеге. В ней лежало два завернутые в рогожу продолговатые тюка. Мелькнула мысль, что девушку убили.
– Распеленай девку, Кирилыч, – обратился к подводчику, хозяин. – Пусть удостоверятся, что у нас всё честно.
Кирилыч «распаковал» один из тюков. Там оказалась связанная по рукам и ногам Маруся. Рот ей перевязали тряпкой, и она могла только мычать и угрожающе таращить глаза.
– Ваша? – поинтересовался Кирилыч.
– Наша, – в один голос воскликнули мы с Федором..
– Тогда денежки предоставь и можешь забирать, – со значением произнес хозяин, тревожно наблюдая за нашим поведением.
Я без торга пересыпал ему в ладонь серебро, и он сразу же обмяк, заулыбался. Федор начал спешно перерезать путы, освобождая свою суженную.
Маруся, наконец поняв, что здесь происходит, подкатила глаза и потеряла сознание.
– А вторую брать будете? – неожиданно спросил меня Кирилыч.
– Вторую, – повторил за ним я, – какую вторую?
– Мы вам обеих девок привезли, что в погребе сидели, на выбор. Нужно, можем и другую уступить, Дашь пару ефимок и владей.
– А ну-ка покажи, – попросил я.
Тот распаковал и вторую пленницу. Эту девушку я никогда раньше не видел. Вид у нее был совершенно безумный. Она не понимала, что происходит, и с ужасом смотрела на нас красными от слез глазами. Волосы у нее были всклочены, лицо распухшее, так что «торговец» сам, рассмотрев свой товар, сбавил цену:
– Так возьмешь? Я уступлю.
– Зачем она мне? – отказался я.
– Бери, девка хорошая, – без уверенности в голосе сказал он. – Хотя пол-ефимки дашь, и твоя.
– Ладно, – согласился я, – за столько возьму. Федя, освободи девушку.
Пока я рассчитывался за новое приобретение, Федор наклонился над пленницей. Она увидела в его руке нож и забилась в испуге.
– Да не бойся ты, – попытался успокоить ее парень, – никто тебя больше не обидит!
Однако девушка неожиданно, вслед за Марусей, потеряла сознание.
– Ишь, ты какие они нежные! – осуждающе произнес Кирилыч. – Вы забирайте их как-нибудь, телега у меня непродажная.
Внезапно у меня в голове мелькнула безумная идея.
– А ну-ка, давай отойдем на два слова, – предложил я продажному холопу.
– Чего еще? – недоверчиво сказал он, как мне показалось, опасаясь не столько меня, сколько себя. – Больше ничего продавать не буду, и не уговаривай.
– А если дам хорошую цену? – спросил я, отходя от подводы.
Лицо Кирилыча приобрело страдательно-несчастное выражение. Холоп попытался бороться с собой, но это продолжалось недолго, и он как загипнотизированный двинулся следом за мной. Еще не зная, что его попросят продать, он внутренне оказался готов к любому нехорошему поступку.
– Ну, никак не могу, лошадь-то не моя, что я Евсеичу скажу? – просительно бормотал он, сам в уме продумывая цену, чтобы, упаси Боже, не продешевить.
– Мне лошадь не нужна. Отвезешь девок до дома и забираешь назад, – успокоил я его щепетильность. – Мне твой дьяк нужен. Вот за него я хорошо заплачу!
– Дмитрий Александрович? – пораженно воскликнул Кирилыч. – Да как же я его тебе продам?
– Сам подумай, – продолжил искушать я, – его можно беленой опоить или просто напоить вином. Не мне тебя учить, ты человек мудрый, опытный. А потом положишь его, как девок, в подводу и привезешь ко мне. Он и не узнает никогда, кто его продал.
– Вот ни гадал, ни чаял, – ошарашено бормотал Кирилыч, – чтобы своего боярина взять и продать. Нет, это никак невозможно! Да его же стрельцы охраняют, с ними придется делиться.
– Ну, как знаешь, мое дело предложить. Не хочешь ты, другие купцы найдутся. Я же не о своей, а твоей выгоде думаю.
– Оно, конечно, если цена хорошая, подумать можно. Только я не пойму, на что он тебе сдался?
– Вдове одной хочу услужить. Она узнала, что боярин твой на девок зело лют, вот и загорелась себе его заполучить, – начал я врать с чистого листа. – Заставит его на себе жениться, ну, а дальше сам знаешь!
– И богатая вдова? – хитро посмотрел на меня Кирилыч.
– Не бедная, раз такими делами интересуется.
– И сколько ты на такое положишь? – окончательно внутренне сломался холоп. – Дело, сам понимаешь, опасное, за него и под кнут угодить можно! Здесь не серебром, а золотом платить придется!
– Даю без торга десять венецианских цехинов, – предложил я.
– Нет! Какая это цена! – тотчас включил домашнюю заготовку Кирилыч. – Двадцать, меньше не возьму.
– Да ты что, за двадцать я всех московских дьяков куплю! Бери десять, больше тебе за Екушина никто не даст!
– Нет, мне за него дюжину франкских луидоров предлагали, я и то не отдал. Ты настоящую цену давай, товар-то отменный, дьяк и сам представительный, и с лица гладкий. Такого даром не получишь!
– Хорошо, пусть будет двенадцать цехинов.
– Ладно, будь по-твоему, еще парочку накинь, и по рукам!
– Хорошо, договорились!
Оба довольные выгодной сделкой, мы вернулись к подводе. Маруся уже пришла в себя и ругалась последними словами. После жестокой вязки у нее еще не действовали руки и ноги. Голосок у нашей красавицы оказался такой визгливо-пронзительный, что от избы начали подтягиваться любопытные. Мне даже пришлось на нее прикрикнуть:
– Маруся, замолчи! Сейчас здесь соберется вся улица, хочешь опять попасть в погреб?
– Где вы столько времени были?! Я уже с белым светом распрощалась! – сразу сбавила обороты, но эмоции пока перехлестывали, и сдержаться ей было трудно.
– Прикажи, чтобы принесли воды, – попросил я хозяина. Тот распорядился. Возле избы засуетились женщины и тотчас притащили тяжеленную бадью с водой. Две тетки со жгучим любопытством, во все глаза, разглядывали лежащих на подводе женщин. Так что мне пришлось прикрикнуть на них:
– Помогите им напиться!
Одна из женщин кинулась к избе за кружкой, а вторая указала на вторую пленницу и сказала:
– Я ее знаю, она возле Поганых прудов живет. Батюшка ее из кожевников будет! Думаю, за дочерь любимую денег-то не пожалеет!
Меня информация не заинтересовала. Тем более, что вторая тетка уже возвращалась с кружкой. Как обычно бывает, удовлетворив первое любопытство, женщины поспешили оказать помощь пострадавшим, Маруся первой утолила жажду и обессилено откинулась на спину. Напарница еще была без памяти, Ей смочили губы, и она открыла глаза.
– Попей, милая, – предложила пленнице опознавшая ее женщина. Та, продолжая с ужасом смотреть на окруживших подводу мужчин, с жадностью выцедила из кружки воду, неожиданно воскликнула:
– Живой я не дамся! Тронете – утоплюсь!
От неожиданного заявления все невольно засмеялись. Все это связалось с тем, как она только что, захлебываясь, пила воду, а та была только в бадье.
– Не бойся, никто тебя не тронет, – пообещал я. – Ну что, можно ехать?
– Что ж не ехать, можно и поехать, – задумчиво поддержал Кирилыч, – я за подводу дорого не возьму, дашь ефимку, и ладно...
– Сколько?! Да твоя подвода вместе с лошадью столько не стоит!
Однако коварный холоп, пользуясь нашим безвыходным положением, упрямо наклонил голову:
– Не хочешь, как хочешь.
– Ладно, мы их тогда пока здесь оставим, – решил я, не потому, что стало жалко денег, а из расчета на будущее, если с ним впредь придется иметь дело. Непомерный аппетит нужно было умерить сразу, дабы потом не возникло проблем. – Зачем девок в крестьянской телеге везти, лучше наймем возок.
– Где ты его здесь возьмешь, – сразу пошел на попятный Кирилыч, – да и вообще, чего тебе возок. На телеге-то куда сподручней. Хоть десять московок посулишь?
– Ладно, восемь заплачу, хотя возок, и тот стоит не больше пяти.
– По рукам. А везти-то куда? – с довольным видом спросил он.
– Куда везти? – в свою очередь спросил я Марусю.
– В гончарную слободу.
– Нет, за восемь московок в такую даль не поеду, – опять заартачился холоп. – Если два конца оплатишь, тогда еще куда ни шло!
– Разгружай! – опять воскликнул я, разом подавив начинающийся бунт.
– А я и за пять отвезу, – неожиданно вмешался в разговор здешний хозяин.
Затравленный, обиженный Кирилыч чмокнул губами и повел лошаденку под уздцы к воротам. Мы с Федором распрощались с хозяевами, сели на своих скакунов и поехали следом. Я мог считать свою миссию выполненной и вернуться в Кремль, но решил посмотреть, где живут мои соратники, и проследить, чтобы освобожденная девушка из одной неволи не попала в другую.
Кирилыч не лукавил, на телеге до Гончарной слободы добираться было далековато. Располагалась она в районе Таганки, возле земляного вала. Худая лошаденка еле тащила телегу, лениво перебирая ногами. Зато наши пленницы окончательно пришли в себя и о чем-то оживленно говорили, развалясь в выстеленной сеном телеге. Мы же с Федором ехали молча, глядя в разные стороны не столько из соображений бдительности, сколько оттого, что говорить нам с ним было решительно не о чем.
Чем ближе к окраине города, тем меньше тут было полностью застроенных улиц. Пошли пустыри, кое-где засеянные злаками, и слободы, составляющие как бы отдельные поселковые образования, часто окруженные собственными тынам.
– А почему вы живете в Гончарной слободе? – спросил я Федора.
– Дед гончаром был, – ответил он, – а Марусин отец до сих пор глину мнет, зверушек лепит.
– Каких зверушек? – не понял я.
– Разных, на печи, а то и на избы. Красоты они неописуемой.
– А ты хотел бы в царский дворец попасть? – задал я парню новый вопрос.
– Не знаю, это как Маруся скажет. Она у меня дока, а мне и в своей избе хорошо.
Позиция была знакомая.
– Люба тебе Маруся? – задал я очевидный вопрос.
– Еще как! – тотчас расцвел парень. – Такой завидной невесты на всей нашей слободе не сыскать!
– И что в ней такого завидного?
Парень задумался, видимо, не умея передать в слове все необычные качества суженой, потом все-таки нашел одно емкое общепонятное достоинство:
– Приданое за ней дают богатое!
Вот вам и вся, можно сказать, романтика!
Глава 11
– Успокойся, не буду я к твоей Марусе подъезжать, не нужна она мне, у меня своя краля есть.
– То-то! – довольно сказал Федор. – А то все вы умные, а толку чуть.
На этом суть конфликта была исчерпана, и мы стремя в стремя поехали осматривать место происшествия. Федор успокоился и, уже не торопясь, во второй раз поведал о своих утренних злоключениях. Особой разницы в стилистике этих былинных рассказов нет, так что нет смысла повторять все услышанные мной междометия. Смысл во втором подробном пересказа не изменился: на них неожиданно напали, Федор бился как лев, но не смог справиться с превосходящими силами противника; Марусю взяли в плен, а он по ее приказу поехал предупредить меня.
Не доезжая полверсты до имения Екушина, Федор остановился и, склонившись с лошади, как следопыт начал рассматривать дорогу.
– Вот тут и напали, – коротко объявил он, – видишь следы?
Я посмотрел, ничего необычного на земле не заметил, однако уточнять не стал, чтобы лишний раз ни нарваться на непонятный монолог, поверил априори:
– Предположим, и что?
– А потащили туда.
Федор концом кнута указал на небогатое подворье, с худой оградой.
Теперь стало понятно, что нашего появления здесь ожидали и устроили засаду на подступах к имению дьяка.
– Ладно, пойдем, узнаем у хозяев, что здесь было, – предложил я.
– А как там стрельцы? – засомневался Федор. – С холопами ладно, а стрельцы, шалишь! Нас порубают, кто Марусю выручит?!
По сути, он был прав. Однако Самозванец уже двигался к Москве, и у меня не было времени готовить и проводить долгие операции. С Марусей и дьяком нужно было решить по возможности быстро.
– Возьми мою лошадь и жди в конце улицы, – решился я на небольшой риск. – Если меня схватят, поедешь в царский дворец и расскажешь все карлице Матрене. Ее там каждый знает.
Я соскочил с коня, передал парню поводья и, не скрываясь, вошел в приоткрытые ворота. Тотчас раздался свирепый лай и из глубины двора, от избы ко мне кинулся крупный дворовый пес. Пока он бежал к воротам, я мельком осмотрел владение. Это было типичное городское подворье с небольшой избой посередине и несколькими дворовыми постройками в глубине. Когда пес был уже в нескольких шагах, я вышел на улицу и прикрыл ворота. Он, как и положено собаке, начал на них бросаться, сатанея от лая. Теперь оставалось ждать, когда на зов сторожа отреагируют хозяева.
Федор был уже в конце улицы и, оставаясь в седле, наблюдал, что у меня здесь происходит. Я махнул ему рукой и застучал в ворота каблуком. Собака зашлась лаем с новой силой, однако никто из обитателей не спешил узнать, что нужно незваному гостю.
Я терпеливо ждал, периодически взбадривая пса стуком.
Наконец петли тихо скрипнули, и в щель между створок выглянула недовольная физиономия мужчины лет сорока с заспанным глазами. Он сначала уставился на меня, потом прикрикнул на пса и, наконец, спросил, что мне нужно.
– Извини, хозяин, заблудился, укажи дорогу на Киев, – попросил я.
– Куда дорогу? – удивился он, выходя на улицу.
– На Киев, – повторил я.
– На какой еще Киев?
– Обычный, матерь городов русских. Слышал поговорку, язык до Киева доведет?
Ожидаемый мной эффект был достигнут. Мужик смотрел на меня, как на юродивого, и, кажется, успокоился.
– Ты, друг, не того? – поинтересовался он. – Тебе точно в Киев нужно?
– Можно и в Путивль, – улыбнулся я. – Да ты не думай, я заплачу.
От такого предложения хозяин совсем обалдел, а я вынул большую серебряную монету и подкинул ее на ладони.
– Ты, добрый человек, только скажи, чего хочешь, – ласково проговорил он, не отрывая взгляда от ефимки. – Мы хорошему человеку всегда помочь рады!
Горожанин явно был из тех, кто ложку мимо своего рта не пронесет. Да и по виду выглядел тертым калачом.
– Скажешь, куда девку дели, дам две ефимки, – посулил я, доставая на свет вторую монету.
– Это беглую, которую надысь на улице поймали? – уточнил он, сглатывая застрявший в горле ком жадности.
– Ее, родимую. Она моя племянница, ехала по улице, а ее лиходеи в плен взяли. Говорят, разбойники. Я узнавал, мне на твою избу указали. Хотел уже в разбойный приказ пойти с ябедой, да подумал, зачем хорошего человека на правеж выставлять, когда можно и так договориться!
– Мое дело сторона, я к твоей девке касательства не имею, – спешно заговорил хозяин. – Мне сказали, что беглая холопка, а кто она такая, не моего ума дело.
– Так я на тебя и не в претензии, а коли поможешь сироту найти и освободить, за ценой не постою.
– Сколько? – сразу взял быка за рога хозяин.
– Сколько спросишь, любую половину.
Предложение понравилось, он осклабился и хлопнул меня по плечу:
– Вижу, договоримся. Знаю я, где твоя племяшка, только так легко до нее не добраться. Сосед ее в погреб посадил на холод, чтобы успокоилась. А девка боевая, чуть его холопам глаза не повырывала.
– Расскажи толком, – попросил я, – что у вас тут произошло?
– Так ничего такого. Утром пришел человек, сказал, что тати собираются против приказного дьяка, моего соседа, разбой учинить. Спросил позволения слугам у меня в усадьбе за воротами укрыться. А как тати, прости, твоя племяшка с парнем на конях появились, они на них и напали. Парень горячий оказался, начал дьяковых холопов саблей крестить, двоих поранил, тут от соседа стрельцы подоспели, парень-то в бега, а девку схватили.
– Ну, и что дальше было?
– Сначала хотели с ней по-хорошему разговор завести, да она еще горячей парня оказалась, стрельца ножом пырнула и бежать! Если бы в юбках не запуталась, нипочем бы не поймали. А так свалили, связали по рукам и ногам и отнесли в дьяков дом, а там слышал, посадили в погреб, на холодок, до разбора.
Если он не врал, а было похоже на то, то Маруська своим неуемным темпераментом и умение владеть ножом заварила порядочную кашу. За убийство стрельца у нее вполне могли быть неприятности, «несовместимые с жизнью». Нужно было, пока маховик судопроизводства не закрутился, вытаскивать ее из этой истории.
– И как ее оттуда выручить? – спросил я, передавая серебро хозяину.
– Если есть чем заплатить, то можно кое с кем поговорить. Дьяк-то не больно щедр, людишек своих серебром не балует.
– За деньгами дело не станет, если поможете, и нужного человека, и тебя отблагодарю.
В подтверждении серьезности намерений, я отсчитал и показал ему десяток ефимок, сумму, по этим временам огромную. Глаза хозяина загорелись ярким пламенем.
– Хорошо, подожди час, будет тебе племянница, – торопливо сказал он. – Пока иди, посиди у меня на подворье, в тенечке.
Я помахал рукой Федору, он подъехал, и мы оба укрылись во дворе. Как только дело коснулось реальных денег, все сразу же завертелось. Спешно куда-то побежали два мальчишки, засуетились возле избы женщины. Нам даже принесли скамью и предложили испить кваса. Хозяин не вызывал у меня полного доверия, потому я выбрал место вблизи забора, так, чтобы на всякий случай иметь пути отхода Федор мрачно наблюдал за общей суетой, не снимая руки с эфеса сабли. Я рассказал ему о договоре, но это его не успокоило.
– Думаешь, не обманут? – спросил он.
– Надеюсь, – без большой уверенности ответил я.
Вообще-то, так напрямую использовать только денежный рычаг я решился впервые. Поджимало время, и организовывать нападение на укрепленный дом, потом устраивать похищение с неминуемыми жертвами, погонями, вероятным вмешательством властей я не хотел. Поэтому и решил попробовать самый стандартный во все времена путь решение проблемы. И, кажется, не ошибся.
Не прошло и двадцати минут, как во двор быстрым шагом вошли два прилично одетых человека в кафтанах из дорогого сукна, расшитых шелком сапогах и, внимательно оглядев нас с Федором, торопливо исчезли в избе. Спустя пару минут они выскочили наружу и, не глядя по сторонам, спешно вышли за ворота. Из избы вскоре вышел хозяин, подошел к нам, сказал как бы скучающим голосом:
– Готовь денежки, скоро вашу девку привезут. Только расчет, как договорились, со мной.
– А не обманешь? – недоверчиво спросил Федор. – А то смотри у меня!
– Не бойся, не обману. Это ты давеча сечу на улице устроил? Славно, я смотрю, тебя разукрасили!
Парень сердито фыркнул и потрогал синяк под глазом. Я подумал, что неплохо бы оставить хозяина при нас, на случай, если понадобится заложник.
– Садись, отдохни, – пригласил я его, теснясь на скамье.
Тот тотчас присел. Это обнадежило. Говорить нам с ним было не о чем, разве что о погоде, однако он тему разговора нашел, вспомнил придуманный мной повод для знакомства, спросил:
– Сам-то из Китежа?
– Какого еще Китежа? – удивился я.
– Ты же сам спрашивал, как туда проехать.
– Я спрашивал о Киеве.
– А где это?
– Там, – махнул я рукой на запад, – за тысячу верст.
– Не знаю, не бывал. И как там у вас?
– У нас хорошо.
Разговор, как и всякий ни о чем, был глупый но позволял скоротать время.
Напряжение постепенно нарастало. Хозяин держал себя уверено и спокойно.
– Скоро девку приведут? – нетерпеливо, спросил я. – Сам дьяк-то не помешает?
– Ускакал еще ночью, у него крестьяне бунтуют, так что ему сейчас не до девок. А как приедет, холопы соврут, что померла или убежала. Ты не сомневайся, у нас все без обмана.
– Твоими бы устами мед пить, – похвалил я.
– Можно и курное вино, я не откажусь, – засмеялся он.
Однако развить тему выпивки и, как я заподозрил, ««магарыча», он не успел. В открытые ворота въехала крестьянская телега, запряженная малорослой крестьянской лошаденкой. Ее под уздцы вел один из давешних гостей.
– Вот и привез, давай деньги, я с ним сам разочтусь, – сказал хозяин.
– Погоди, кого он привез, где племянница?
– В телеге, да ты не сомневайся, у нас без обмана.
Однако деньги я отдать не спешил, сначала хотел увидеть «товар». Мы подошли к телеге. В ней лежало два завернутые в рогожу продолговатые тюка. Мелькнула мысль, что девушку убили.
– Распеленай девку, Кирилыч, – обратился к подводчику, хозяин. – Пусть удостоверятся, что у нас всё честно.
Кирилыч «распаковал» один из тюков. Там оказалась связанная по рукам и ногам Маруся. Рот ей перевязали тряпкой, и она могла только мычать и угрожающе таращить глаза.
– Ваша? – поинтересовался Кирилыч.
– Наша, – в один голос воскликнули мы с Федором..
– Тогда денежки предоставь и можешь забирать, – со значением произнес хозяин, тревожно наблюдая за нашим поведением.
Я без торга пересыпал ему в ладонь серебро, и он сразу же обмяк, заулыбался. Федор начал спешно перерезать путы, освобождая свою суженную.
Маруся, наконец поняв, что здесь происходит, подкатила глаза и потеряла сознание.
– А вторую брать будете? – неожиданно спросил меня Кирилыч.
– Вторую, – повторил за ним я, – какую вторую?
– Мы вам обеих девок привезли, что в погребе сидели, на выбор. Нужно, можем и другую уступить, Дашь пару ефимок и владей.
– А ну-ка покажи, – попросил я.
Тот распаковал и вторую пленницу. Эту девушку я никогда раньше не видел. Вид у нее был совершенно безумный. Она не понимала, что происходит, и с ужасом смотрела на нас красными от слез глазами. Волосы у нее были всклочены, лицо распухшее, так что «торговец» сам, рассмотрев свой товар, сбавил цену:
– Так возьмешь? Я уступлю.
– Зачем она мне? – отказался я.
– Бери, девка хорошая, – без уверенности в голосе сказал он. – Хотя пол-ефимки дашь, и твоя.
– Ладно, – согласился я, – за столько возьму. Федя, освободи девушку.
Пока я рассчитывался за новое приобретение, Федор наклонился над пленницей. Она увидела в его руке нож и забилась в испуге.
– Да не бойся ты, – попытался успокоить ее парень, – никто тебя больше не обидит!
Однако девушка неожиданно, вслед за Марусей, потеряла сознание.
– Ишь, ты какие они нежные! – осуждающе произнес Кирилыч. – Вы забирайте их как-нибудь, телега у меня непродажная.
Внезапно у меня в голове мелькнула безумная идея.
– А ну-ка, давай отойдем на два слова, – предложил я продажному холопу.
– Чего еще? – недоверчиво сказал он, как мне показалось, опасаясь не столько меня, сколько себя. – Больше ничего продавать не буду, и не уговаривай.
– А если дам хорошую цену? – спросил я, отходя от подводы.
Лицо Кирилыча приобрело страдательно-несчастное выражение. Холоп попытался бороться с собой, но это продолжалось недолго, и он как загипнотизированный двинулся следом за мной. Еще не зная, что его попросят продать, он внутренне оказался готов к любому нехорошему поступку.
– Ну, никак не могу, лошадь-то не моя, что я Евсеичу скажу? – просительно бормотал он, сам в уме продумывая цену, чтобы, упаси Боже, не продешевить.
– Мне лошадь не нужна. Отвезешь девок до дома и забираешь назад, – успокоил я его щепетильность. – Мне твой дьяк нужен. Вот за него я хорошо заплачу!
– Дмитрий Александрович? – пораженно воскликнул Кирилыч. – Да как же я его тебе продам?
– Сам подумай, – продолжил искушать я, – его можно беленой опоить или просто напоить вином. Не мне тебя учить, ты человек мудрый, опытный. А потом положишь его, как девок, в подводу и привезешь ко мне. Он и не узнает никогда, кто его продал.
– Вот ни гадал, ни чаял, – ошарашено бормотал Кирилыч, – чтобы своего боярина взять и продать. Нет, это никак невозможно! Да его же стрельцы охраняют, с ними придется делиться.
– Ну, как знаешь, мое дело предложить. Не хочешь ты, другие купцы найдутся. Я же не о своей, а твоей выгоде думаю.
– Оно, конечно, если цена хорошая, подумать можно. Только я не пойму, на что он тебе сдался?
– Вдове одной хочу услужить. Она узнала, что боярин твой на девок зело лют, вот и загорелась себе его заполучить, – начал я врать с чистого листа. – Заставит его на себе жениться, ну, а дальше сам знаешь!
– И богатая вдова? – хитро посмотрел на меня Кирилыч.
– Не бедная, раз такими делами интересуется.
– И сколько ты на такое положишь? – окончательно внутренне сломался холоп. – Дело, сам понимаешь, опасное, за него и под кнут угодить можно! Здесь не серебром, а золотом платить придется!
– Даю без торга десять венецианских цехинов, – предложил я.
– Нет! Какая это цена! – тотчас включил домашнюю заготовку Кирилыч. – Двадцать, меньше не возьму.
– Да ты что, за двадцать я всех московских дьяков куплю! Бери десять, больше тебе за Екушина никто не даст!
– Нет, мне за него дюжину франкских луидоров предлагали, я и то не отдал. Ты настоящую цену давай, товар-то отменный, дьяк и сам представительный, и с лица гладкий. Такого даром не получишь!
– Хорошо, пусть будет двенадцать цехинов.
– Ладно, будь по-твоему, еще парочку накинь, и по рукам!
– Хорошо, договорились!
Оба довольные выгодной сделкой, мы вернулись к подводе. Маруся уже пришла в себя и ругалась последними словами. После жестокой вязки у нее еще не действовали руки и ноги. Голосок у нашей красавицы оказался такой визгливо-пронзительный, что от избы начали подтягиваться любопытные. Мне даже пришлось на нее прикрикнуть:
– Маруся, замолчи! Сейчас здесь соберется вся улица, хочешь опять попасть в погреб?
– Где вы столько времени были?! Я уже с белым светом распрощалась! – сразу сбавила обороты, но эмоции пока перехлестывали, и сдержаться ей было трудно.
– Прикажи, чтобы принесли воды, – попросил я хозяина. Тот распорядился. Возле избы засуетились женщины и тотчас притащили тяжеленную бадью с водой. Две тетки со жгучим любопытством, во все глаза, разглядывали лежащих на подводе женщин. Так что мне пришлось прикрикнуть на них:
– Помогите им напиться!
Одна из женщин кинулась к избе за кружкой, а вторая указала на вторую пленницу и сказала:
– Я ее знаю, она возле Поганых прудов живет. Батюшка ее из кожевников будет! Думаю, за дочерь любимую денег-то не пожалеет!
Меня информация не заинтересовала. Тем более, что вторая тетка уже возвращалась с кружкой. Как обычно бывает, удовлетворив первое любопытство, женщины поспешили оказать помощь пострадавшим, Маруся первой утолила жажду и обессилено откинулась на спину. Напарница еще была без памяти, Ей смочили губы, и она открыла глаза.
– Попей, милая, – предложила пленнице опознавшая ее женщина. Та, продолжая с ужасом смотреть на окруживших подводу мужчин, с жадностью выцедила из кружки воду, неожиданно воскликнула:
– Живой я не дамся! Тронете – утоплюсь!
От неожиданного заявления все невольно засмеялись. Все это связалось с тем, как она только что, захлебываясь, пила воду, а та была только в бадье.
– Не бойся, никто тебя не тронет, – пообещал я. – Ну что, можно ехать?
– Что ж не ехать, можно и поехать, – задумчиво поддержал Кирилыч, – я за подводу дорого не возьму, дашь ефимку, и ладно...
– Сколько?! Да твоя подвода вместе с лошадью столько не стоит!
Однако коварный холоп, пользуясь нашим безвыходным положением, упрямо наклонил голову:
– Не хочешь, как хочешь.
– Ладно, мы их тогда пока здесь оставим, – решил я, не потому, что стало жалко денег, а из расчета на будущее, если с ним впредь придется иметь дело. Непомерный аппетит нужно было умерить сразу, дабы потом не возникло проблем. – Зачем девок в крестьянской телеге везти, лучше наймем возок.
– Где ты его здесь возьмешь, – сразу пошел на попятный Кирилыч, – да и вообще, чего тебе возок. На телеге-то куда сподручней. Хоть десять московок посулишь?
– Ладно, восемь заплачу, хотя возок, и тот стоит не больше пяти.
– По рукам. А везти-то куда? – с довольным видом спросил он.
– Куда везти? – в свою очередь спросил я Марусю.
– В гончарную слободу.
– Нет, за восемь московок в такую даль не поеду, – опять заартачился холоп. – Если два конца оплатишь, тогда еще куда ни шло!
– Разгружай! – опять воскликнул я, разом подавив начинающийся бунт.
– А я и за пять отвезу, – неожиданно вмешался в разговор здешний хозяин.
Затравленный, обиженный Кирилыч чмокнул губами и повел лошаденку под уздцы к воротам. Мы с Федором распрощались с хозяевами, сели на своих скакунов и поехали следом. Я мог считать свою миссию выполненной и вернуться в Кремль, но решил посмотреть, где живут мои соратники, и проследить, чтобы освобожденная девушка из одной неволи не попала в другую.
Кирилыч не лукавил, на телеге до Гончарной слободы добираться было далековато. Располагалась она в районе Таганки, возле земляного вала. Худая лошаденка еле тащила телегу, лениво перебирая ногами. Зато наши пленницы окончательно пришли в себя и о чем-то оживленно говорили, развалясь в выстеленной сеном телеге. Мы же с Федором ехали молча, глядя в разные стороны не столько из соображений бдительности, сколько оттого, что говорить нам с ним было решительно не о чем.
Чем ближе к окраине города, тем меньше тут было полностью застроенных улиц. Пошли пустыри, кое-где засеянные злаками, и слободы, составляющие как бы отдельные поселковые образования, часто окруженные собственными тынам.
– А почему вы живете в Гончарной слободе? – спросил я Федора.
– Дед гончаром был, – ответил он, – а Марусин отец до сих пор глину мнет, зверушек лепит.
– Каких зверушек? – не понял я.
– Разных, на печи, а то и на избы. Красоты они неописуемой.
– А ты хотел бы в царский дворец попасть? – задал я парню новый вопрос.
– Не знаю, это как Маруся скажет. Она у меня дока, а мне и в своей избе хорошо.
Позиция была знакомая.
– Люба тебе Маруся? – задал я очевидный вопрос.
– Еще как! – тотчас расцвел парень. – Такой завидной невесты на всей нашей слободе не сыскать!
– И что в ней такого завидного?
Парень задумался, видимо, не умея передать в слове все необычные качества суженой, потом все-таки нашел одно емкое общепонятное достоинство:
– Приданое за ней дают богатое!
Вот вам и вся, можно сказать, романтика!
Глава 11
Жила Маруся в относительно богатой избе с почтенными родителями. Отец занимался гончарным промыслом, имел мастерскую с подмастерьями и учениками, мать вела хозяйство. Семья, как водится, была многодетной, сама моя сподвижница была седьмым ребенком. После нее родилось еще четверо, но в живых изо всех одиннадцати детей осталось только трое. Старший Марусин брат, немолодой уже, семейный мужчина, вместе с отцом делал печные изразцы, другой, лет тридцати, холостяковал и служил целовальником. В это время так назывались должностные лица Московской Руси, выбиравшиеся земщиной в уездах и на посадах для исполнения судебных, финансовых и полицейских обязанностей. Так что в семье, можно сказать, была круговая порука или «безотходное производство». Сестра занималась темными делишками, брат их «крышевал».
Наш приезд вызвал настоящий ажиотаж. Посмотреть на Марусю и ее спутницу сбежались все обитатели дома и мастерской. Народа собралось человек двадцать. Девушек вынули из телеги и на руках отнесли в избу. Я рассчитался с Кирилычем, и мы договорились, что он мне сразу даст знать, как только дьяк вернется из взбунтовавшегося загородного имения. Он уехал, а я вслед за остальными пошел в избу. Там все, кто мог, охал и ахал, разглядывая измученных девушек. Марусина мать тотчас взяла на себя управление, и недавних пленниц под руки повели в баню. Судя по всему укладу, семейство было почтенное, так что можно было не беспокоиться за вторую девушку.
Я познакомился с хозяином и его сыновьями, оглядел избу и собрался было отправиться восвояси, но меня пригласили остаться отобедать. Срочных дел у меня не было, и я согласился остаться. Пока хозяйка была занята девушками, мужская часть семьи уселась по лавкам, и разговор тотчас зашел о «политике». Мне было интересно знать, как события последнего времени оцениваются в народе, и я только слушал, никак не вмешиваясь в разговоры.
Как обычно, в гуще народа мнения оказались разделенными на диаметрально противоположные. Отец был за стабильность и, соответственно, Годуновых, хотя ни покойный Борис, ни молодой царь, судя по его высказываньям, гончару не нравились. Старший сын больше одобрял царевича Дмитрия, но опасался, как бы чего не вышло. Младший жаждал перемен.
Ситуация в Москве, как мне казалось, напоминала время развала Советского Союза. Всем надоела стагнация, постоянные неурожаи, голод, в которых почему-то винили Бориса Годунова.
– Господь за невинно убиенного младенца на царя разгневался, – доходчиво объяснил связь голода и Годунова гончар, – оттого и на народишко испытания наслал.
– Если царевич Дмитрий жив и здоров, то за что нужно царя и народ смертельным голодом наказывать? – задал я резонный, на мой взгляд, вопрос.
– Это не нашего ума дело, Господу виднее, кого казнить, кого миловать, – ответил старик.
– Придет настоящий царь, наведет порядок! – пообещал целовальник. – Не даст боле по кривде жить. Испаскудился народишко, давно пора ему лишнюю кровушку выпустить! Царь Иван Васильевич ни на боярство, ни на родство не смотрел, виноват – на плаху.
– Ты, Никита, тоже говори, да не заговаривайся, – одернул младшего старший брат, – нам в господских разборах чего кровь проливать, нам не мешай жить, за то мы тебе поклон и уважение!
– Так кривда же кругом! – с тоской воскликнул целовальник Никита. – Душа болит на неправду глядеть! Любой дьяк, а то и подьячий тебе господин. Всем дай, а где на всех взять-то? А народишко? Каждый норовит тебя обмануть!
Мне захотелось его спросить, что он понимает под справедливостью, только ли право грабить народ единолично?
Однако затевать такой спор был бессмысленно. И спустя половину тысячелетия точно так же будет сетовать мелкий вымогатель на крупного и алкать правду исключительно для себя самого.
– Ладно, хватит языками чесать, – прикрикнул на сыновей гончар, – как бы за длинный язык голову не потерять!
Все присутствующие уставились на меня, как бы оценивая опасность. Положение у получилось глупое, нужно было их успокоить, но непонятно как. Пришлось сказать банальность:
– Нам, простым людям, что ни царь, то батька главное, чтобы жить давали.
– Это правда, – подержал хозяин. – И при Иване Васильевиче жили, дай бог каждому. Федор Иванович, тот вообще голубем был, святая душа. Нам и Годуновы сгодятся, чего Бога гневить, живы-здоровы, щи да кашу едим.
Напряжение спало, все умильно поглядывали друг на друга, радуясь счастливому житью.
Младший Никита решил было что-то добавить к отцовским словам, но тот грозно глянул, и целовальник смолк.
– А сам-то ты, добрый человек, из каких будешь? – спустя время спросил хозяин. – Говор у тебя, слышно, не наш, не московский.
Меня уже так достали эти «говором», что байку о своем происхождении и Литовской украине я выдавал на автомате.
– А в Москве-то ты где проживаешь? – выслушав мою автобиографию, спросил гончар.
Вопрос был хороший. Но отвечать на него все-таки пришлось:
– В Кремле проживаю, у знакомых.
– Ишь ты, и что же у тебя там за знакомые?
Соврать было невозможно. Тут же в комнате присутствовал Федор, который знал, где и у кого я живу. Как ни прост был парень, но, услышав вопрос своего будущего тестя, насторожился.
– У Федора Годунова. Я при нем служу лекарем, – как ничего не значащий факт, сообщил я.
Наш приезд вызвал настоящий ажиотаж. Посмотреть на Марусю и ее спутницу сбежались все обитатели дома и мастерской. Народа собралось человек двадцать. Девушек вынули из телеги и на руках отнесли в избу. Я рассчитался с Кирилычем, и мы договорились, что он мне сразу даст знать, как только дьяк вернется из взбунтовавшегося загородного имения. Он уехал, а я вслед за остальными пошел в избу. Там все, кто мог, охал и ахал, разглядывая измученных девушек. Марусина мать тотчас взяла на себя управление, и недавних пленниц под руки повели в баню. Судя по всему укладу, семейство было почтенное, так что можно было не беспокоиться за вторую девушку.
Я познакомился с хозяином и его сыновьями, оглядел избу и собрался было отправиться восвояси, но меня пригласили остаться отобедать. Срочных дел у меня не было, и я согласился остаться. Пока хозяйка была занята девушками, мужская часть семьи уселась по лавкам, и разговор тотчас зашел о «политике». Мне было интересно знать, как события последнего времени оцениваются в народе, и я только слушал, никак не вмешиваясь в разговоры.
Как обычно, в гуще народа мнения оказались разделенными на диаметрально противоположные. Отец был за стабильность и, соответственно, Годуновых, хотя ни покойный Борис, ни молодой царь, судя по его высказываньям, гончару не нравились. Старший сын больше одобрял царевича Дмитрия, но опасался, как бы чего не вышло. Младший жаждал перемен.
Ситуация в Москве, как мне казалось, напоминала время развала Советского Союза. Всем надоела стагнация, постоянные неурожаи, голод, в которых почему-то винили Бориса Годунова.
– Господь за невинно убиенного младенца на царя разгневался, – доходчиво объяснил связь голода и Годунова гончар, – оттого и на народишко испытания наслал.
– Если царевич Дмитрий жив и здоров, то за что нужно царя и народ смертельным голодом наказывать? – задал я резонный, на мой взгляд, вопрос.
– Это не нашего ума дело, Господу виднее, кого казнить, кого миловать, – ответил старик.
– Придет настоящий царь, наведет порядок! – пообещал целовальник. – Не даст боле по кривде жить. Испаскудился народишко, давно пора ему лишнюю кровушку выпустить! Царь Иван Васильевич ни на боярство, ни на родство не смотрел, виноват – на плаху.
– Ты, Никита, тоже говори, да не заговаривайся, – одернул младшего старший брат, – нам в господских разборах чего кровь проливать, нам не мешай жить, за то мы тебе поклон и уважение!
– Так кривда же кругом! – с тоской воскликнул целовальник Никита. – Душа болит на неправду глядеть! Любой дьяк, а то и подьячий тебе господин. Всем дай, а где на всех взять-то? А народишко? Каждый норовит тебя обмануть!
Мне захотелось его спросить, что он понимает под справедливостью, только ли право грабить народ единолично?
Однако затевать такой спор был бессмысленно. И спустя половину тысячелетия точно так же будет сетовать мелкий вымогатель на крупного и алкать правду исключительно для себя самого.
– Ладно, хватит языками чесать, – прикрикнул на сыновей гончар, – как бы за длинный язык голову не потерять!
Все присутствующие уставились на меня, как бы оценивая опасность. Положение у получилось глупое, нужно было их успокоить, но непонятно как. Пришлось сказать банальность:
– Нам, простым людям, что ни царь, то батька главное, чтобы жить давали.
– Это правда, – подержал хозяин. – И при Иване Васильевиче жили, дай бог каждому. Федор Иванович, тот вообще голубем был, святая душа. Нам и Годуновы сгодятся, чего Бога гневить, живы-здоровы, щи да кашу едим.
Напряжение спало, все умильно поглядывали друг на друга, радуясь счастливому житью.
Младший Никита решил было что-то добавить к отцовским словам, но тот грозно глянул, и целовальник смолк.
– А сам-то ты, добрый человек, из каких будешь? – спустя время спросил хозяин. – Говор у тебя, слышно, не наш, не московский.
Меня уже так достали эти «говором», что байку о своем происхождении и Литовской украине я выдавал на автомате.
– А в Москве-то ты где проживаешь? – выслушав мою автобиографию, спросил гончар.
Вопрос был хороший. Но отвечать на него все-таки пришлось:
– В Кремле проживаю, у знакомых.
– Ишь ты, и что же у тебя там за знакомые?
Соврать было невозможно. Тут же в комнате присутствовал Федор, который знал, где и у кого я живу. Как ни прост был парень, но, услышав вопрос своего будущего тестя, насторожился.
– У Федора Годунова. Я при нем служу лекарем, – как ничего не значащий факт, сообщил я.