Страница:
– Матушка говорит, она сильно занедужила, ты ее каждый вечер от хвори лечишь...
– А... Да, конечно. С ней пока все в порядке, я хочу поговорить о другом...
– Если о Самозванце, то и слушать не буду. Бояре мне, верно, сказывают, что его завтра-послезавтра в Москву в цепях привезут, а с ним и вора Басманого.
– Так и говорят? А по мне они тебе врут. Не скажу, что завтра, но спустя неделю-полторы он и правда приедет в Москву, только не в цепях, а под колокольный звон.
– Ну, зачем ты меня пугаешь, – с досадой воскликнул Федор, – почему я должен верить тебе, а не своим боярам?!
– А ты никому не верь. Что тебе мешает самому убедиться, ждут ли в Москве Самозванца или нет?
– Как убедиться? Что ты хочешь сказать?
– Выйди в город, поговори с людьми, и все узнаешь.
– Кто же мне такое скажет? – удивился царь. – Если даже измену готовят, все равно соврут.
– А ты переоденься, чтобы тебя не узнали, походи по городу под видом простого человека, послушай разговоры, вот и поймешь, что против тебя замышляют.
Паренек надолго задумался, поднял на меня красные то ли от бессонницы, то ли утомленные глаза, сказал:
– Даже если узнаю о боярской и народной измене, что это даст. Самозванца черти в ад утащат?
– Значит, так и будешь сидеть в покоях, ждать, пока тебя здесь не зарежут? Я кое-что придумал, может получится. Только нужно твое согласие и вера.
– Вера! – опять вскинулся Федор. – Побыл бы ты на моем месте, понял, что такое вера! Еще отец говорил, что никому верить нельзя, не бывает у царей друзей!
– Ну, знаешь, мне кажется, твой папа сильно преувеличивал. У него характер был слишком подозрительный. Давай завтра вместе сходим в город, ты присмотришься, тогда и решим, что делать.
– Как это сходим? Всем двором?
– Нет, ты переоденешься в горожанина или холопа, так, чтобы тебя никто не узнал. Ты о халифе Гарун Аль-Рашиде слышал?
– Нет, кто это такой? – удивился странному вопросу царь.
– Багдадский халиф, он по ночам ходил по городу, заглядывал в окна домов, чтобы точно знать, что делается в его государстве. После него такой подвиг повторил только великий Туркмен-баши Сапармурад Ниязов. Он прицеплял себе фальшивую бороду и так ходил по Ашхабаду.
– Ты хочешь, чтобы я, как эти два халифа, ходил по Москве и слушал, что говорят люди. А как я из дворца выйду, об этом тут же все узнают! Не годно ты придумал...
– Об этом ты не беспокойся, нам нужен только один верный слуга. Ты кому здесь доверяешь?
Федор задумался, потом сказал:
– Да вот хоть постельничему.
– Очень хорошо. Предупреди его, что завтра утром я приду к тебе со своим холопом и девушкой, пусть пропустит нас к тебе без задержки.
– Зачем?
– Этот холоп будет твоим двойником. Ты оденешься в его платье, и мы с тобой пойдем в город, а он за тебя Русью будет управлять.
– А вдруг его кто-нибудь узнает?
– Никто не узнает. Парень на тебя похож, вы одного роста, только он чуть шире в плечах. Единственная загвоздка в его бороде, но ее можно будет сбрить. Пока мы с тобой будем гулять, он посидит здесь со своей невестой.
– Но тогда получится, что это я здесь вдвоем с женщиной? Как же так? Может быть, можно без нее?
– Лучше с ней, двойник глуп как утка, девушка за ним присмотрит. Ну, а если они, пока нас нет, и покувыркаются на твоей лавке, то тебе что за печаль?
– Зачем им кувыркаться, они что, скоморохи?
– Слушай Федор, тебя что, одна мама воспитывала? Папа только политикой интересовался?
Почувствовав в моих словах насмешку, царь слегка обиделся, но выяснять, над чем я иронизирую, не стал. Вместо этого Федор придал лицу глубокомысленное выражение. Мы распрощались, и я отправился во дворец царицы Ирины пить запретную медовуху и «скоморошествовать» с его сестрицей на царских перинах. За день разлуки я ужасно соскучился по Ксюше, к тому же мне полагалась от нее награда за смелость и самопожертвование. Что ни говори, но на красотку с Поганых прудов я смотрел только братскими глазами.
– Расскажи, как ты провел день, – попросила царевна, когда нам, наконец, удалось разорвать объятия, и мы лежали рядом, умиротворенные и почти насыщенные любовью.
– Утром спасал из плена Марию, о которой мы вчера с тобой говорили...
Ксения сразу же напряглась и незаметно отодвинула от меня теплое бедро.
– Днем чуть не убил ее брата...
Бедро вернулось на место.
– А сейчас был у Федора и испросил у него на завтра аудиенцию для Марии и ее жениха.
– Зачем? – удивилась царевна.
– Мы с твоим братом пойдем в Москву изучать жизнь, а Марусин жених посидит за него в покоях.
– Ты можешь толком объяснить? Я ничего в твоих загадках не понимаю! – рассердилась Ксюша.
Пришлось и ей рассказать о багдадском халифе, отце всех туркменов, настроениях в городе и моем хитроумном плане. Афера царевне так понравилась, что она захлопала в ладоши, изъявила желание самой обзавестись двойником и свободой, познакомиться с Марией и ее суженым, а также немедленно мне отдаться. Начали мы с последнего, оставив реализацию остальных планов на завтра.
Утром нас разбудила Матрена, которой наша любовь совсем подорвала здоровье.
– Вставайте, – сердито велела она, жестоко и беззастенчиво стягивая с нас одеяло. – Заутреню проспите.
Пришлось срочно одеваться и идти к стрельцам за медовухой. Дело это у нас уже накаталось, и обе стороны точно знали свои обязательства. После кесаря я отдал долг Богу, отстоял в церкви всю заутреню, после чего прихватил своего оруженосца Ваню, и мы направились к Боровицким воротам. Слободские уже нетерпеливо ждали на условленном месте. Маруся разредилась в такой пух и прах, что от ее вида я слегка оторопел. Впрочем, мне это было весьма кстати – такая неземная красота должна была разом успокоить мою ревнивую царевну.
Первым делом мы с друзьями-разбойниками пристроили на платную стоянку их лошадь, потом я завязал лицо Федора платком, так, как будто у него болит зуб. После этих приготовлений мы прямиком направились на Царский двор. Сам факт того, что они попали святая святых царства, произвел на представителей Гончарной слободы шоковое действие, а невиданная красота и роскошь дворца окончательно доконали не только впечатлительную Маруську, но даже ее туповатого суженного. Ребята как открыли рты, так и не закрывали их до самых царских дверей.
Предупрежденный постельничий Языков без задержки провел нас в покои. Демократичный государь ожидал гостей налегке, в шитом серебром парчовом кафтане и легкой бархатной, отделанной горностаем шапке. Подданные, как только его увидели, без команды повалились в ноги. Я дал сторонам насладиться долгожданным знакомством, после чего взял правление в жесткие руки.
Как Гончарные не сопротивлялись, я отодрал их от иола и заставил сесть на лавки. После чего объяснил общую задачу. С первого раза меня никто не понял. Со второго Маруся начала въезжать в ситуацию и слушала, глядя круглыми от удивления глазами.
– Будете сидеть на месте и отсюда не ногой, – инструктировал я. – Что бы ни случилось, ни с кем не разговаривать. Вам можно говорить только с царевной Ксенией, она вас скоро навестит, Теперь раздевайся, – велел я Федору.
– Зачем? – испуганно спросил он, после чего заговорил, как сказочный герой. – Царь-батюшка, не вели казнить, вели миловать! Никакой я против тебя измены не замышлял!
– Никто никого казнить не собирается, – оборвал я его, – напротив, государь тебя хочет наградить, дает поносить свое царское платье!
– Быстро раздевайся! – зашипела на жениха Маруся, которая уже все поняла.
Тот немедленно повиновался, трясущимися руками стянул сапоги, кафтан и штаны, остался в одном несвежем исподнем.
– Ну, как он тебе? – тихо спросил я царя.
Федор неопределенно пожал плечами.
– Погоди, я сейчас его побрею, переодену, вас матери родные не различат! – пообещал я. – А ты бери его платье и переодевайся.
Царь с брезгливой гримасой неловко собрал ворох одежды, не зная, что с ней делать дальше.
Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Бедолагу суженого била такая сильная верноподданническая дрожь, что ни о каком бритье не могло идти речи. Пришлось царя отправить переодеваться в соседнюю светлицу и вдвоем с Марусей приводить парня в нормальное состояние. Совместными усилиями мы его успокоили, побрили, постригли и одели.
– Ну, каков наш Федор? – спросил я девушку, любуясь результатами своих усилий. – Чем не царь?!
Не знаю, мне ли так казалось, или было на самом деле, но получилось весьма впечатляюще. Кажется, того же мнения была и девушка. Федор уже немного успокоился и с удовольствием себя оглядывал и оглаживал. Маруся, та вообще смотрела на жениха открыв от восхищения рот.
– Хочешь посмотреть на себя в зеркало? – спросил я парня.
– Куда посмотреть? – не понял он.
С зеркалами на Руси пока еще была напряженка.
– Есть такая царская забава, – объяснил я. – Вроде как вода, только стеклянная.
Зеркала того времени готовились на металлической фольге, преимущественно свинцовой, стекло же употреблялось исключительно дутое, так как еще не знали других способов приготовления листового стекла. Большими размерами зеркала не отличались, так как листовое дутое стекло не могли отливать более полутора метров в стороне квадрата.
Однако и такое небольшое по размерам чудо вызвало у гостей настоящий культурный шок.
Второй шок случился, когда царь Федор вернулся в светлицу, одетый в платье Федора. Переодетый в государя слобожанин так испугался, что его могут в чем-то обвинить, снова едва не пал перед царем-оборванцем ниц.
Мне все это представление быстро прискучило, и я поторопил законного монарха. Он и сам с нетерпением ждал начала приключения, самолично обвязал для маскировки щеку платком, надвинул на глаза шапку, и мы очертя голову бросились в бурное неизведанное море. Пока что оно простиралось возле царского двора и его кремлевских окрестностей. Мы беспрепятственно вышли из покоев и спустились с парадного крыльца на мостовую, где нас ожидал мой верный оруженосец. Федора в новом обличье никто не узнал. Забавно было наблюдать, как привыкший к помпе и всеобщему вниманию паренек идет без посторонней помощи по дороге, бросая косые взгляды на встречных, не обращающих на него никакого внимания.
– Вот тебе и вариант принца и нищего, – подумал я, наблюдая за его неловкими для холопа действиями. Царь пошел впереди меня посередине дороги, не уступая дорогу знатным, богато одетым людям.
– Федя, – по-свойски, окликнул я его, – ты кто такой?
Царь дернулся и посмотрел на меня удивленным до негодования взором.
– Ты шутишь?! – громко спросил он, так что на него сразу оглянулось несколько прохожих. – Сам, что ли, не знаешь?!
– Я-то знаю, а вот встречный боярин не знает и велит свом слугам отколотить тебя за дерзость палками. Что бы ты сам сделал, если бы встречный холоп не уступил тебе дорогу?
Царь смутился и перешел с середины дощатого тротуара к краю.
– Иди лучше за мной, – посоветовал я, – все-таки сейчас ты мой холоп, а не я твой.
Федор засмеялся и послушно пристроился следом за мной. Так мы и вышли на Красную площадь: впереди я, за мной царь, замыкал шествие ничего и не понимающий Ваня Кнут.
– Федя, – спросил он царя, когда мы остановились на распутье, выбирая, куда идти дальше, – ты теперь тоже будешь Алексею Григорьевичу служить?
– Буду, – пообещал Федор Борисович, – а ты кто таков, холоп или смерд?
– Был холопом у бояр Морозовых, – ответил мальчик, – а теперь состою при Алексее Григорьевиче.
– Хочешь стать кравчим? – непонятно зачем спросил государь.
– Не-а, мы больше по крестьянскому делу, а теперь еще и при лошадях. А ты самого царя видел?
– Видел.
– И как он из себя, грозен ликом? Хоть бы одним глазком на него поглядеть!
– Нет, не грозен, – он подумал и дал сам себе характеристику, – наоборот, мудр, добр и милостив, Пошли, что ли, в баню, – далее предложил Федор, у которого круг развлечений был весьма ограничен.
– Зачем нам баня. Сначала сходим в кабак на Сенной площади, поиграем в зернь, у меня там есть знакомые. После кабака потолкаемся среди людей на рынках, послушаем, о чем говорят народ, посмотрим петушиные бои, а потом можно будет сходить и в баню.
– Зачем нам идти в кабак?
– А где ты еще сможешь услышать истинный глас народа? Слышал пословицу, что у трезвого на уме, у пьяного на языке.
– Если так, тогда пойдемте. Только где ж пьяным взяться, еще батюшка запретил в кабаках хмельное подавать!
– Ты только это в кабаке не скажи! И вообще, старайся меньше говорить, больше слушать. Если меня все принимают за чужестранца, то тебя точно посчитают за соглядатая или юродивого. И еще, когда твоего отца будут ругать, а Самозванца хвалить, молчи, а то оторвут голову и скажут, что так и было!
Федор только хмыкнул, но возражать не стал. Мы спустились по мосту через ров в город, тут сразу же начиналось торжище, и было многолюдно: сновали торговцы, кричали зазывалы, цеплялись за одежду нищие и увечные, непотребные девки приставали со своими нескромными предложениями, юродивые собирали вокруг себя группки поклонников и жадных до откровений и предсказаний горожан, монахи просили деньги на монастыри. Короче говоря, базар как базар.
– Ну, как тебе нравится, – поинтересовался я у даря.
– Это что такое? – спросил он, с неподдельным испугом глядя на клокочущее человеческое море.
– Рынок, торговые ряды, – объяснил я, – а люди – твои подданные.
– Откуда здесь столько народа?
– Москва – большой город, ты, что никогда из Кремля не выходил?
– Выходил, в праздники и так, но такого не видел!
– Раньше ты появлялся здесь как царевич или царь, и все на тебя смотрели, а теперь, как обычный человек. Вот люди и занимаются своими повседневными делами, а не любуются на государя.
– Где государь? – заволновался Кнут.
– Во дворце, на золотом троне сидит! – успокоил я парнишку.
– А пошли, посмотрим, может он во двор выйдет! – умоляюще попросил он. – Ужас как на самого царя поглядеть хочется!
– Успеешь еще наглядеться, – пообещал я, – давайте выбираться отсюда.
Мы начали протискиваться сквозь веселую толпу в сторону будущего исторического музея, но тут на моего монарха накинулся юродивый:
– Вижу, вижу, кто ты! Не за того себя выдаешь! – закричал он и упер перстом в обвязанное платком царское чело.
Федор попятился и попытался спрятаться за мою спину.
Однако тот не отступал и принялся приплясывать на месте, строить гримасы и размахивать руками. На него пока никто не обращал внимания, только юный Царь смотрел, завороженно, остановившимся взглядом. Таких придурков на площади было множество, все они старались к кому-нибудь прицепиться и всласть попророчествовать, причем не всегда бескорыстно.
– Вижу, ждет тебя смерть лютая, – кричал между тем юродивый, – знаю твою судьбу горькую!
Юродивый использовал почти безотказную методику запугивания клиента предсказанием несчастий и гибели, но Федор этого не знал, к тому же который день находился в подвешенном состоянии и испугался по-настоящему.
– Иди, иди с Богом, – сказал я и сунул святому нищему серебряную монетку.
Подаяние юродивый принял, но от нас не отстал, продолжал кликушествовать:
– Вижу твой венец терновый, гибель страшную! Весь ты в крови невинно пролитой, проклятье предков падет на твою голову!
Это заявление мне показалось значительно ближе к истине. Приличными предками царю Федору похвастаться было трудно. Честно говоря, я уже сам немного струхнул. Слишком точно юродивый выбрал из толпы ничем не приметного парня, по виду обычного и небогатого. Я, как человек не религиозный, никаким пророкам не верил, тем более, площадным сумасшедшим.
Впрочем, среди них попадались весьма незаурядные люди, принимавшие на себя из любви к Богу и ближним один из подвигов христианского благочестия – юродство во Христе. Они не только добровольно отказывались от удобств и благ жизни земной, от выгод жизни общественной, от родства самого близкого и кровного, но принимали на себя вид безумного человека, не знающего ни приличия, ни чувства стыда, дозволяющего себе иногда соблазнительные действия. Эти подвижники не стеснялись говорить правду в глаза сильным мира сего, обличали людей несправедливых и забывающих правду Божию, радовали и утешали людей благочестивых и богобоязненных.
Древнерусское общество много страдало от неправды, корыстолюбия, эгоизма, личного произвола, от притеснения и угнетения бедных и слабых богатыми и сильными. При таких обстоятельствах печальниками русского народа являлись иногда «Христа ради» именно юродивые. Общеизвестно смелое обличение Иоанна Грозного псковским юродивым Николой Сало-сом. Василий Блаженный нередко обличал Грозного Иоанна; блаженный Иоанн Московский беспощадно обвинял Бориса Годунова за участие в убийстве царевича Димитрия.
Слушая пророчества в свой адрес, Федор застыл на месте в нелепой позе, невольно привлекая к себе внимание. Пришлось брать его на буксир и силком выводить из толпы. Он вяло переступал подгибающимися ногами, неотрывно глядя назад на беснующегося пророка. Тот сначала следовал за нами, но потом его внимание привлек другой грешник, и он, наконец отстал.
– Вот оно, возмездие за грехи, – пробормотал царь.
– Какое еще возмездие! Ты же образованный человек, а веришь рыночному бесноватому! – без особой внутренней уверенности воскликнул я. – Он такое всем говорит!
Мы шли от Красной площади в сторону Лубянки. Здесь уже начинались усадьбы знати и обычные городские улицы. Встреча с юродивым нарушила все мои планы. Царь был так подавлен, что добавлять ему новых негативных впечатлений явно не стоило.
– Ладно, посидим в кабаке и вернемся, – решил я. – Хорошего помаленьку.
– Мне нужно помолиться, – не слушая, сказал Федор. – Давайте зайдем в церковь.
Против этого возразить было нечего. Действительно, сейчас церковь была самым подходящим местом, чтобы помочь ему справиться с душевным разладом.
– Хорошо, церковь, так церковь, – согласился я. Федор повернул назад.
– Ты куда?
– Как куда, в Успенский собор.
Возвращаться в Кремль пока не стоило, выход царя в народ только начался, и стоило довести дело хоть до чего-то путного.
– Зачем нам идти в собор, что здесь, церквей мало, или Богу угодны только главные соборы? Посмотри, какая красивая церквушка, давай зайдем...
– Хорошо, – вяло согласился он.
Мы зашли под своды маленького однокупольного деревянного храма. Он был пуст. У икон горело всего лишь несколько дешевых свечей. Старик священник был занят в алтаре. Мы сняли шапки, перекрестились. Федор, не останавливаясь, прошел вперед к царским вратам, над которыми во втором поясе иконостаса располагалась трехличная икона Деисусного чина: Спаситель посередине, по сторонам его Богородица и Иоанн Предтеча.
Царь опустился на колени и погрузился в молитву. Мы с Кнутом остались в середине храма. Время шло, Федор продолжал молиться и, в конце концов, привлек внимание священника. Тот подошел к нему, наклонившись, что-то спросил. Царь перекрестился и, не вставая с колен, поцеловал попу руку. Потом они о чем-то заговорили. До нас с Кнутом долетали только отдельные слова, и понять суть беседы было невозможно. Неожиданно священник посмотрел на нас с Ваней и жестом приказал выйти из храма. Мне это очень не понравилось, но делать было нечего, пришлось подчиниться.
Мы вышли из церкви и остались стоять на паперти, дожидаясь царя. День был будничный, время неурочное, церковь скромная и обычно оккупирующих паперти нищих здесь не было. Ваня, обрадовавшись, что мы, наконец, остались с глазу на глаз, засыпал меня вопросами. Парнишка был дремучего происхождения, не искушен ни в чем, кроме пастушества и сельского хозяйства. Попав в столицу, он, по моей занятости, фактически оставался без присмотра и наставления, так что вопросов у него накопилось множество.
К сожалению, мне и сейчас было не до его наивного любопытства. Я ждал, чем кончится разговор царя со священником. Обстановка в государстве была слишком напряженная, интересы большинства власть имущих так далеко расходились с годуновскими, что любые лишние слухи, разговоры, подозрения могли ускорить трагическую развязку событий. Вряд ли боярам поправится, что царь вышел в свободное плаванье.
– А Федя теперь все время будет с нами? – задал очередной безответный вопрос Кнут. – Мне Федя понравился, только он какой-то смурой и молчаливый.
– Тебе в Москве нравится? – спросил я паренька.
– Нет, людей тут слишком много, все бегают, суетятся, у нас в деревне лучше. А какая на Феде кровь, что дяденька давеча говорил?
– Это он просто так, шутил. Долго он там еще торчать будет!
– Кто?
– Царь, тьфу, Федор!
– Так он и есть царь? – шепотом спросил оруженосец. – Я сразу на него подумал, да нарочно другое говорил.
– Подумал, так подумал, но об этом никто не должен знать. Если, конечно, он сам не растреплет!
Наконец церковная дверь приоткрылась, и к нам вышел самодержец с просветленным лицом.
– Заждались? – извиняющимся тоном спросил он. – Мы с батюшкой о просветлении святым духом говорили.
– Правда? – обрадовался я. – Очень интересная тема, главное – своевременная! Ты хоть не сказал ему, кто ты такой?
– Он сам догадался, – улыбнулся Федор, – сказал, ангельский лик не скрыть завесой.
Лик этот, скорее всего, было его лицо, а завеса – подвязанная платком щека.
– Ладно, коли так, но нам уже пора возвращаться, тебе скоро идти в трапезную и к обедне идти, пошли, сменишь дежурного царя.
Половину из того, что я говорил, Федор явно не понимал, но то ли уже привык к такому стилю разговора, то ли из самолюбия не хотел признаваться, почти никогда не переспрашивал.
– Успокоил тебе душу священник? – спросил я, когда мы подошли к Царскому двору.
– Ее не успокоишь, ее можно только утешить.
– Вот и славно. А как тебе понравилась прогулка? Завтра еще пойдем?
– Все по грехам нашим, в геене огненной гореть не слаще, – аллегорически ответил он.
– Ну, насчет геены ты явно преувеличиваешь. Это была просто обычная человеческая жизнь.
Мы вошли в дворцовые сени. Здесь, как обычно, толклось много народа, и никто особенно не интересовался чужими делами. Бояре и высшие чиновники ждали выхода государя и решали свои животрепещущие проблемы. Федор с Кнутом примостились в уголке, а я попросил слугу разыскать постельничего Языкова Слуга состроил деловую мину и попытался улизнуть, но я купил его усердие мелкой взяткой, так что вскоре Языков отыскался и с глазами, горящими любопытством, отвел своего сюзерена в его покои.
Не знаю, чем во время нашего отсутствия здесь занимались Маруся с Лжефедором, но до «скоморошества» у них явно не дошло. Девушку так переполняли эмоции, что впечатлений ей хватало и без грешных услад. Федор, тот, как мне показалось, все это время не отходил от зеркала, любовался собой в царской одежде.
Годунов, как только попал в свои покои, сразу же рванул переодеваться.
– Ну, как выполнил я обещание? – спросил я Марусю. – Ты довольна?
Девушка просияла:
– Не сказать, как довольна! Такое поглядеть, и умирать не жаль! Расскажи у нас в слободе, где я побывала, никто не поверит! А царь-то как хорош, чисто Ангел Господень!
– Царевна Ксения заходила?
– Была, – слегка сбавив энтузиазм, ответила Маруся, – посидела с нами. Сказывала, мой Федька на самого царя похож. А по мне, так ни капельки.
Федор, слушая суженую, согласно кивал головой.
– И как тебе царевна, понравилась, хороша? – задал я девушке невинный вопрос.
– Слов нет, красавица, а так, в общем-то, ничего особенного. Ты не замечал, что глаза у нее какие-то странные и ходит некрасиво. У нее нога-то, случаем, не сухая?
– С чего ты взяла? – деланно удивился я. – По-моему, нога как нога.
– А как же, никакой стати, и подложено у нее под сарафаном много, здесь, – Маруся указала на грудь, – да и здесь, – провела рукой по бедрам. – Не иначе, как сухоножка.
– А мне царевна понравилась, – неожиданно вмешался в разговор Федор. – Лепа девка.
– Вот-вот, дай мне такую же, как у нее, одежду, тогда посмотришь, что лепо, что не лепо! Ишь, тоже знаток нашелся, в девках он разбирается!
– Я что, я просто так сказал, – тотчас открестился от своих слов суженый.
– Хочешь, я царевну попрошу дать тебе примерить ее наряды?
– Правда? Неужто попросишь? А она даст? Поди, не осмелится, со мной тягаться побоится...
В этот момент в светлицу вернулся переодевшийся царь. Девушку подбросило словно пружиной. Она встала в изогнутую соблазнительную позу, картинно подперла бок рукой и бросила на монарха такой пламенный взгляд, что тот удивленно поднял брови.
– Можешь пойти переодеться, – сказал он Федору и кивнул на комнату, из которой вышел.
Тот, открыв рот, испуганно смотрел на царя, опять впадая в ступор.
– Иди, что ли, ирод! – подтолкнула его Маруся. – Не слышал, что сам великий государь велит!
Федор шустро исчез за дверями, а девушка вперила в Годунова такой откровенно зовущий взгляд, что бедный девственник смутился и поспешил выйти из комнаты.
– Чего это он? – шепотом спросила Маруся.
– Думаю, что влюбился в тебя с первого взгляда.
– Правду говоришь или шутишь? – быстро спросила она, цепким взглядом ища в моем лице насмешку.
– А... Да, конечно. С ней пока все в порядке, я хочу поговорить о другом...
– Если о Самозванце, то и слушать не буду. Бояре мне, верно, сказывают, что его завтра-послезавтра в Москву в цепях привезут, а с ним и вора Басманого.
– Так и говорят? А по мне они тебе врут. Не скажу, что завтра, но спустя неделю-полторы он и правда приедет в Москву, только не в цепях, а под колокольный звон.
– Ну, зачем ты меня пугаешь, – с досадой воскликнул Федор, – почему я должен верить тебе, а не своим боярам?!
– А ты никому не верь. Что тебе мешает самому убедиться, ждут ли в Москве Самозванца или нет?
– Как убедиться? Что ты хочешь сказать?
– Выйди в город, поговори с людьми, и все узнаешь.
– Кто же мне такое скажет? – удивился царь. – Если даже измену готовят, все равно соврут.
– А ты переоденься, чтобы тебя не узнали, походи по городу под видом простого человека, послушай разговоры, вот и поймешь, что против тебя замышляют.
Паренек надолго задумался, поднял на меня красные то ли от бессонницы, то ли утомленные глаза, сказал:
– Даже если узнаю о боярской и народной измене, что это даст. Самозванца черти в ад утащат?
– Значит, так и будешь сидеть в покоях, ждать, пока тебя здесь не зарежут? Я кое-что придумал, может получится. Только нужно твое согласие и вера.
– Вера! – опять вскинулся Федор. – Побыл бы ты на моем месте, понял, что такое вера! Еще отец говорил, что никому верить нельзя, не бывает у царей друзей!
– Ну, знаешь, мне кажется, твой папа сильно преувеличивал. У него характер был слишком подозрительный. Давай завтра вместе сходим в город, ты присмотришься, тогда и решим, что делать.
– Как это сходим? Всем двором?
– Нет, ты переоденешься в горожанина или холопа, так, чтобы тебя никто не узнал. Ты о халифе Гарун Аль-Рашиде слышал?
– Нет, кто это такой? – удивился странному вопросу царь.
– Багдадский халиф, он по ночам ходил по городу, заглядывал в окна домов, чтобы точно знать, что делается в его государстве. После него такой подвиг повторил только великий Туркмен-баши Сапармурад Ниязов. Он прицеплял себе фальшивую бороду и так ходил по Ашхабаду.
– Ты хочешь, чтобы я, как эти два халифа, ходил по Москве и слушал, что говорят люди. А как я из дворца выйду, об этом тут же все узнают! Не годно ты придумал...
– Об этом ты не беспокойся, нам нужен только один верный слуга. Ты кому здесь доверяешь?
Федор задумался, потом сказал:
– Да вот хоть постельничему.
– Очень хорошо. Предупреди его, что завтра утром я приду к тебе со своим холопом и девушкой, пусть пропустит нас к тебе без задержки.
– Зачем?
– Этот холоп будет твоим двойником. Ты оденешься в его платье, и мы с тобой пойдем в город, а он за тебя Русью будет управлять.
– А вдруг его кто-нибудь узнает?
– Никто не узнает. Парень на тебя похож, вы одного роста, только он чуть шире в плечах. Единственная загвоздка в его бороде, но ее можно будет сбрить. Пока мы с тобой будем гулять, он посидит здесь со своей невестой.
– Но тогда получится, что это я здесь вдвоем с женщиной? Как же так? Может быть, можно без нее?
– Лучше с ней, двойник глуп как утка, девушка за ним присмотрит. Ну, а если они, пока нас нет, и покувыркаются на твоей лавке, то тебе что за печаль?
– Зачем им кувыркаться, они что, скоморохи?
– Слушай Федор, тебя что, одна мама воспитывала? Папа только политикой интересовался?
Почувствовав в моих словах насмешку, царь слегка обиделся, но выяснять, над чем я иронизирую, не стал. Вместо этого Федор придал лицу глубокомысленное выражение. Мы распрощались, и я отправился во дворец царицы Ирины пить запретную медовуху и «скоморошествовать» с его сестрицей на царских перинах. За день разлуки я ужасно соскучился по Ксюше, к тому же мне полагалась от нее награда за смелость и самопожертвование. Что ни говори, но на красотку с Поганых прудов я смотрел только братскими глазами.
– Расскажи, как ты провел день, – попросила царевна, когда нам, наконец, удалось разорвать объятия, и мы лежали рядом, умиротворенные и почти насыщенные любовью.
– Утром спасал из плена Марию, о которой мы вчера с тобой говорили...
Ксения сразу же напряглась и незаметно отодвинула от меня теплое бедро.
– Днем чуть не убил ее брата...
Бедро вернулось на место.
– А сейчас был у Федора и испросил у него на завтра аудиенцию для Марии и ее жениха.
– Зачем? – удивилась царевна.
– Мы с твоим братом пойдем в Москву изучать жизнь, а Марусин жених посидит за него в покоях.
– Ты можешь толком объяснить? Я ничего в твоих загадках не понимаю! – рассердилась Ксюша.
Пришлось и ей рассказать о багдадском халифе, отце всех туркменов, настроениях в городе и моем хитроумном плане. Афера царевне так понравилась, что она захлопала в ладоши, изъявила желание самой обзавестись двойником и свободой, познакомиться с Марией и ее суженым, а также немедленно мне отдаться. Начали мы с последнего, оставив реализацию остальных планов на завтра.
Утром нас разбудила Матрена, которой наша любовь совсем подорвала здоровье.
– Вставайте, – сердито велела она, жестоко и беззастенчиво стягивая с нас одеяло. – Заутреню проспите.
Пришлось срочно одеваться и идти к стрельцам за медовухой. Дело это у нас уже накаталось, и обе стороны точно знали свои обязательства. После кесаря я отдал долг Богу, отстоял в церкви всю заутреню, после чего прихватил своего оруженосца Ваню, и мы направились к Боровицким воротам. Слободские уже нетерпеливо ждали на условленном месте. Маруся разредилась в такой пух и прах, что от ее вида я слегка оторопел. Впрочем, мне это было весьма кстати – такая неземная красота должна была разом успокоить мою ревнивую царевну.
Первым делом мы с друзьями-разбойниками пристроили на платную стоянку их лошадь, потом я завязал лицо Федора платком, так, как будто у него болит зуб. После этих приготовлений мы прямиком направились на Царский двор. Сам факт того, что они попали святая святых царства, произвел на представителей Гончарной слободы шоковое действие, а невиданная красота и роскошь дворца окончательно доконали не только впечатлительную Маруську, но даже ее туповатого суженного. Ребята как открыли рты, так и не закрывали их до самых царских дверей.
Предупрежденный постельничий Языков без задержки провел нас в покои. Демократичный государь ожидал гостей налегке, в шитом серебром парчовом кафтане и легкой бархатной, отделанной горностаем шапке. Подданные, как только его увидели, без команды повалились в ноги. Я дал сторонам насладиться долгожданным знакомством, после чего взял правление в жесткие руки.
Как Гончарные не сопротивлялись, я отодрал их от иола и заставил сесть на лавки. После чего объяснил общую задачу. С первого раза меня никто не понял. Со второго Маруся начала въезжать в ситуацию и слушала, глядя круглыми от удивления глазами.
– Будете сидеть на месте и отсюда не ногой, – инструктировал я. – Что бы ни случилось, ни с кем не разговаривать. Вам можно говорить только с царевной Ксенией, она вас скоро навестит, Теперь раздевайся, – велел я Федору.
– Зачем? – испуганно спросил он, после чего заговорил, как сказочный герой. – Царь-батюшка, не вели казнить, вели миловать! Никакой я против тебя измены не замышлял!
– Никто никого казнить не собирается, – оборвал я его, – напротив, государь тебя хочет наградить, дает поносить свое царское платье!
– Быстро раздевайся! – зашипела на жениха Маруся, которая уже все поняла.
Тот немедленно повиновался, трясущимися руками стянул сапоги, кафтан и штаны, остался в одном несвежем исподнем.
– Ну, как он тебе? – тихо спросил я царя.
Федор неопределенно пожал плечами.
– Погоди, я сейчас его побрею, переодену, вас матери родные не различат! – пообещал я. – А ты бери его платье и переодевайся.
Царь с брезгливой гримасой неловко собрал ворох одежды, не зная, что с ней делать дальше.
Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Бедолагу суженого била такая сильная верноподданническая дрожь, что ни о каком бритье не могло идти речи. Пришлось царя отправить переодеваться в соседнюю светлицу и вдвоем с Марусей приводить парня в нормальное состояние. Совместными усилиями мы его успокоили, побрили, постригли и одели.
– Ну, каков наш Федор? – спросил я девушку, любуясь результатами своих усилий. – Чем не царь?!
Не знаю, мне ли так казалось, или было на самом деле, но получилось весьма впечатляюще. Кажется, того же мнения была и девушка. Федор уже немного успокоился и с удовольствием себя оглядывал и оглаживал. Маруся, та вообще смотрела на жениха открыв от восхищения рот.
– Хочешь посмотреть на себя в зеркало? – спросил я парня.
– Куда посмотреть? – не понял он.
С зеркалами на Руси пока еще была напряженка.
– Есть такая царская забава, – объяснил я. – Вроде как вода, только стеклянная.
Зеркала того времени готовились на металлической фольге, преимущественно свинцовой, стекло же употреблялось исключительно дутое, так как еще не знали других способов приготовления листового стекла. Большими размерами зеркала не отличались, так как листовое дутое стекло не могли отливать более полутора метров в стороне квадрата.
Однако и такое небольшое по размерам чудо вызвало у гостей настоящий культурный шок.
Второй шок случился, когда царь Федор вернулся в светлицу, одетый в платье Федора. Переодетый в государя слобожанин так испугался, что его могут в чем-то обвинить, снова едва не пал перед царем-оборванцем ниц.
Мне все это представление быстро прискучило, и я поторопил законного монарха. Он и сам с нетерпением ждал начала приключения, самолично обвязал для маскировки щеку платком, надвинул на глаза шапку, и мы очертя голову бросились в бурное неизведанное море. Пока что оно простиралось возле царского двора и его кремлевских окрестностей. Мы беспрепятственно вышли из покоев и спустились с парадного крыльца на мостовую, где нас ожидал мой верный оруженосец. Федора в новом обличье никто не узнал. Забавно было наблюдать, как привыкший к помпе и всеобщему вниманию паренек идет без посторонней помощи по дороге, бросая косые взгляды на встречных, не обращающих на него никакого внимания.
– Вот тебе и вариант принца и нищего, – подумал я, наблюдая за его неловкими для холопа действиями. Царь пошел впереди меня посередине дороги, не уступая дорогу знатным, богато одетым людям.
– Федя, – по-свойски, окликнул я его, – ты кто такой?
Царь дернулся и посмотрел на меня удивленным до негодования взором.
– Ты шутишь?! – громко спросил он, так что на него сразу оглянулось несколько прохожих. – Сам, что ли, не знаешь?!
– Я-то знаю, а вот встречный боярин не знает и велит свом слугам отколотить тебя за дерзость палками. Что бы ты сам сделал, если бы встречный холоп не уступил тебе дорогу?
Царь смутился и перешел с середины дощатого тротуара к краю.
– Иди лучше за мной, – посоветовал я, – все-таки сейчас ты мой холоп, а не я твой.
Федор засмеялся и послушно пристроился следом за мной. Так мы и вышли на Красную площадь: впереди я, за мной царь, замыкал шествие ничего и не понимающий Ваня Кнут.
– Федя, – спросил он царя, когда мы остановились на распутье, выбирая, куда идти дальше, – ты теперь тоже будешь Алексею Григорьевичу служить?
– Буду, – пообещал Федор Борисович, – а ты кто таков, холоп или смерд?
– Был холопом у бояр Морозовых, – ответил мальчик, – а теперь состою при Алексее Григорьевиче.
– Хочешь стать кравчим? – непонятно зачем спросил государь.
– Не-а, мы больше по крестьянскому делу, а теперь еще и при лошадях. А ты самого царя видел?
– Видел.
– И как он из себя, грозен ликом? Хоть бы одним глазком на него поглядеть!
– Нет, не грозен, – он подумал и дал сам себе характеристику, – наоборот, мудр, добр и милостив, Пошли, что ли, в баню, – далее предложил Федор, у которого круг развлечений был весьма ограничен.
– Зачем нам баня. Сначала сходим в кабак на Сенной площади, поиграем в зернь, у меня там есть знакомые. После кабака потолкаемся среди людей на рынках, послушаем, о чем говорят народ, посмотрим петушиные бои, а потом можно будет сходить и в баню.
– Зачем нам идти в кабак?
– А где ты еще сможешь услышать истинный глас народа? Слышал пословицу, что у трезвого на уме, у пьяного на языке.
– Если так, тогда пойдемте. Только где ж пьяным взяться, еще батюшка запретил в кабаках хмельное подавать!
– Ты только это в кабаке не скажи! И вообще, старайся меньше говорить, больше слушать. Если меня все принимают за чужестранца, то тебя точно посчитают за соглядатая или юродивого. И еще, когда твоего отца будут ругать, а Самозванца хвалить, молчи, а то оторвут голову и скажут, что так и было!
Федор только хмыкнул, но возражать не стал. Мы спустились по мосту через ров в город, тут сразу же начиналось торжище, и было многолюдно: сновали торговцы, кричали зазывалы, цеплялись за одежду нищие и увечные, непотребные девки приставали со своими нескромными предложениями, юродивые собирали вокруг себя группки поклонников и жадных до откровений и предсказаний горожан, монахи просили деньги на монастыри. Короче говоря, базар как базар.
– Ну, как тебе нравится, – поинтересовался я у даря.
– Это что такое? – спросил он, с неподдельным испугом глядя на клокочущее человеческое море.
– Рынок, торговые ряды, – объяснил я, – а люди – твои подданные.
– Откуда здесь столько народа?
– Москва – большой город, ты, что никогда из Кремля не выходил?
– Выходил, в праздники и так, но такого не видел!
– Раньше ты появлялся здесь как царевич или царь, и все на тебя смотрели, а теперь, как обычный человек. Вот люди и занимаются своими повседневными делами, а не любуются на государя.
– Где государь? – заволновался Кнут.
– Во дворце, на золотом троне сидит! – успокоил я парнишку.
– А пошли, посмотрим, может он во двор выйдет! – умоляюще попросил он. – Ужас как на самого царя поглядеть хочется!
– Успеешь еще наглядеться, – пообещал я, – давайте выбираться отсюда.
Мы начали протискиваться сквозь веселую толпу в сторону будущего исторического музея, но тут на моего монарха накинулся юродивый:
– Вижу, вижу, кто ты! Не за того себя выдаешь! – закричал он и упер перстом в обвязанное платком царское чело.
Федор попятился и попытался спрятаться за мою спину.
Однако тот не отступал и принялся приплясывать на месте, строить гримасы и размахивать руками. На него пока никто не обращал внимания, только юный Царь смотрел, завороженно, остановившимся взглядом. Таких придурков на площади было множество, все они старались к кому-нибудь прицепиться и всласть попророчествовать, причем не всегда бескорыстно.
– Вижу, ждет тебя смерть лютая, – кричал между тем юродивый, – знаю твою судьбу горькую!
Юродивый использовал почти безотказную методику запугивания клиента предсказанием несчастий и гибели, но Федор этого не знал, к тому же который день находился в подвешенном состоянии и испугался по-настоящему.
– Иди, иди с Богом, – сказал я и сунул святому нищему серебряную монетку.
Подаяние юродивый принял, но от нас не отстал, продолжал кликушествовать:
– Вижу твой венец терновый, гибель страшную! Весь ты в крови невинно пролитой, проклятье предков падет на твою голову!
Это заявление мне показалось значительно ближе к истине. Приличными предками царю Федору похвастаться было трудно. Честно говоря, я уже сам немного струхнул. Слишком точно юродивый выбрал из толпы ничем не приметного парня, по виду обычного и небогатого. Я, как человек не религиозный, никаким пророкам не верил, тем более, площадным сумасшедшим.
Впрочем, среди них попадались весьма незаурядные люди, принимавшие на себя из любви к Богу и ближним один из подвигов христианского благочестия – юродство во Христе. Они не только добровольно отказывались от удобств и благ жизни земной, от выгод жизни общественной, от родства самого близкого и кровного, но принимали на себя вид безумного человека, не знающего ни приличия, ни чувства стыда, дозволяющего себе иногда соблазнительные действия. Эти подвижники не стеснялись говорить правду в глаза сильным мира сего, обличали людей несправедливых и забывающих правду Божию, радовали и утешали людей благочестивых и богобоязненных.
Древнерусское общество много страдало от неправды, корыстолюбия, эгоизма, личного произвола, от притеснения и угнетения бедных и слабых богатыми и сильными. При таких обстоятельствах печальниками русского народа являлись иногда «Христа ради» именно юродивые. Общеизвестно смелое обличение Иоанна Грозного псковским юродивым Николой Сало-сом. Василий Блаженный нередко обличал Грозного Иоанна; блаженный Иоанн Московский беспощадно обвинял Бориса Годунова за участие в убийстве царевича Димитрия.
Слушая пророчества в свой адрес, Федор застыл на месте в нелепой позе, невольно привлекая к себе внимание. Пришлось брать его на буксир и силком выводить из толпы. Он вяло переступал подгибающимися ногами, неотрывно глядя назад на беснующегося пророка. Тот сначала следовал за нами, но потом его внимание привлек другой грешник, и он, наконец отстал.
– Вот оно, возмездие за грехи, – пробормотал царь.
– Какое еще возмездие! Ты же образованный человек, а веришь рыночному бесноватому! – без особой внутренней уверенности воскликнул я. – Он такое всем говорит!
Мы шли от Красной площади в сторону Лубянки. Здесь уже начинались усадьбы знати и обычные городские улицы. Встреча с юродивым нарушила все мои планы. Царь был так подавлен, что добавлять ему новых негативных впечатлений явно не стоило.
– Ладно, посидим в кабаке и вернемся, – решил я. – Хорошего помаленьку.
– Мне нужно помолиться, – не слушая, сказал Федор. – Давайте зайдем в церковь.
Против этого возразить было нечего. Действительно, сейчас церковь была самым подходящим местом, чтобы помочь ему справиться с душевным разладом.
– Хорошо, церковь, так церковь, – согласился я. Федор повернул назад.
– Ты куда?
– Как куда, в Успенский собор.
Возвращаться в Кремль пока не стоило, выход царя в народ только начался, и стоило довести дело хоть до чего-то путного.
– Зачем нам идти в собор, что здесь, церквей мало, или Богу угодны только главные соборы? Посмотри, какая красивая церквушка, давай зайдем...
– Хорошо, – вяло согласился он.
Мы зашли под своды маленького однокупольного деревянного храма. Он был пуст. У икон горело всего лишь несколько дешевых свечей. Старик священник был занят в алтаре. Мы сняли шапки, перекрестились. Федор, не останавливаясь, прошел вперед к царским вратам, над которыми во втором поясе иконостаса располагалась трехличная икона Деисусного чина: Спаситель посередине, по сторонам его Богородица и Иоанн Предтеча.
Царь опустился на колени и погрузился в молитву. Мы с Кнутом остались в середине храма. Время шло, Федор продолжал молиться и, в конце концов, привлек внимание священника. Тот подошел к нему, наклонившись, что-то спросил. Царь перекрестился и, не вставая с колен, поцеловал попу руку. Потом они о чем-то заговорили. До нас с Кнутом долетали только отдельные слова, и понять суть беседы было невозможно. Неожиданно священник посмотрел на нас с Ваней и жестом приказал выйти из храма. Мне это очень не понравилось, но делать было нечего, пришлось подчиниться.
Мы вышли из церкви и остались стоять на паперти, дожидаясь царя. День был будничный, время неурочное, церковь скромная и обычно оккупирующих паперти нищих здесь не было. Ваня, обрадовавшись, что мы, наконец, остались с глазу на глаз, засыпал меня вопросами. Парнишка был дремучего происхождения, не искушен ни в чем, кроме пастушества и сельского хозяйства. Попав в столицу, он, по моей занятости, фактически оставался без присмотра и наставления, так что вопросов у него накопилось множество.
К сожалению, мне и сейчас было не до его наивного любопытства. Я ждал, чем кончится разговор царя со священником. Обстановка в государстве была слишком напряженная, интересы большинства власть имущих так далеко расходились с годуновскими, что любые лишние слухи, разговоры, подозрения могли ускорить трагическую развязку событий. Вряд ли боярам поправится, что царь вышел в свободное плаванье.
– А Федя теперь все время будет с нами? – задал очередной безответный вопрос Кнут. – Мне Федя понравился, только он какой-то смурой и молчаливый.
– Тебе в Москве нравится? – спросил я паренька.
– Нет, людей тут слишком много, все бегают, суетятся, у нас в деревне лучше. А какая на Феде кровь, что дяденька давеча говорил?
– Это он просто так, шутил. Долго он там еще торчать будет!
– Кто?
– Царь, тьфу, Федор!
– Так он и есть царь? – шепотом спросил оруженосец. – Я сразу на него подумал, да нарочно другое говорил.
– Подумал, так подумал, но об этом никто не должен знать. Если, конечно, он сам не растреплет!
Наконец церковная дверь приоткрылась, и к нам вышел самодержец с просветленным лицом.
– Заждались? – извиняющимся тоном спросил он. – Мы с батюшкой о просветлении святым духом говорили.
– Правда? – обрадовался я. – Очень интересная тема, главное – своевременная! Ты хоть не сказал ему, кто ты такой?
– Он сам догадался, – улыбнулся Федор, – сказал, ангельский лик не скрыть завесой.
Лик этот, скорее всего, было его лицо, а завеса – подвязанная платком щека.
– Ладно, коли так, но нам уже пора возвращаться, тебе скоро идти в трапезную и к обедне идти, пошли, сменишь дежурного царя.
Половину из того, что я говорил, Федор явно не понимал, но то ли уже привык к такому стилю разговора, то ли из самолюбия не хотел признаваться, почти никогда не переспрашивал.
– Успокоил тебе душу священник? – спросил я, когда мы подошли к Царскому двору.
– Ее не успокоишь, ее можно только утешить.
– Вот и славно. А как тебе понравилась прогулка? Завтра еще пойдем?
– Все по грехам нашим, в геене огненной гореть не слаще, – аллегорически ответил он.
– Ну, насчет геены ты явно преувеличиваешь. Это была просто обычная человеческая жизнь.
Мы вошли в дворцовые сени. Здесь, как обычно, толклось много народа, и никто особенно не интересовался чужими делами. Бояре и высшие чиновники ждали выхода государя и решали свои животрепещущие проблемы. Федор с Кнутом примостились в уголке, а я попросил слугу разыскать постельничего Языкова Слуга состроил деловую мину и попытался улизнуть, но я купил его усердие мелкой взяткой, так что вскоре Языков отыскался и с глазами, горящими любопытством, отвел своего сюзерена в его покои.
Не знаю, чем во время нашего отсутствия здесь занимались Маруся с Лжефедором, но до «скоморошества» у них явно не дошло. Девушку так переполняли эмоции, что впечатлений ей хватало и без грешных услад. Федор, тот, как мне показалось, все это время не отходил от зеркала, любовался собой в царской одежде.
Годунов, как только попал в свои покои, сразу же рванул переодеваться.
– Ну, как выполнил я обещание? – спросил я Марусю. – Ты довольна?
Девушка просияла:
– Не сказать, как довольна! Такое поглядеть, и умирать не жаль! Расскажи у нас в слободе, где я побывала, никто не поверит! А царь-то как хорош, чисто Ангел Господень!
– Царевна Ксения заходила?
– Была, – слегка сбавив энтузиазм, ответила Маруся, – посидела с нами. Сказывала, мой Федька на самого царя похож. А по мне, так ни капельки.
Федор, слушая суженую, согласно кивал головой.
– И как тебе царевна, понравилась, хороша? – задал я девушке невинный вопрос.
– Слов нет, красавица, а так, в общем-то, ничего особенного. Ты не замечал, что глаза у нее какие-то странные и ходит некрасиво. У нее нога-то, случаем, не сухая?
– С чего ты взяла? – деланно удивился я. – По-моему, нога как нога.
– А как же, никакой стати, и подложено у нее под сарафаном много, здесь, – Маруся указала на грудь, – да и здесь, – провела рукой по бедрам. – Не иначе, как сухоножка.
– А мне царевна понравилась, – неожиданно вмешался в разговор Федор. – Лепа девка.
– Вот-вот, дай мне такую же, как у нее, одежду, тогда посмотришь, что лепо, что не лепо! Ишь, тоже знаток нашелся, в девках он разбирается!
– Я что, я просто так сказал, – тотчас открестился от своих слов суженый.
– Хочешь, я царевну попрошу дать тебе примерить ее наряды?
– Правда? Неужто попросишь? А она даст? Поди, не осмелится, со мной тягаться побоится...
В этот момент в светлицу вернулся переодевшийся царь. Девушку подбросило словно пружиной. Она встала в изогнутую соблазнительную позу, картинно подперла бок рукой и бросила на монарха такой пламенный взгляд, что тот удивленно поднял брови.
– Можешь пойти переодеться, – сказал он Федору и кивнул на комнату, из которой вышел.
Тот, открыв рот, испуганно смотрел на царя, опять впадая в ступор.
– Иди, что ли, ирод! – подтолкнула его Маруся. – Не слышал, что сам великий государь велит!
Федор шустро исчез за дверями, а девушка вперила в Годунова такой откровенно зовущий взгляд, что бедный девственник смутился и поспешил выйти из комнаты.
– Чего это он? – шепотом спросила Маруся.
– Думаю, что влюбился в тебя с первого взгляда.
– Правду говоришь или шутишь? – быстро спросила она, цепким взглядом ища в моем лице насмешку.