Шхиян Сергей. Крах династии

   – Хорошо, пусть пять, если твое слово будет того стоить. Может, ты сам ничего не знаешь и пошлешь туда, куда Макар телят не гонял, а там ищи, свищи ветра в поле.
   – За пять ефимок-то я тебе дом, где они живут, предоставлю, а там уж как хочешь, твое дело. Только берегись, Верста, он такой, он так просто спуску не даст!
   – Ладно, говори, где его искать, – согласился я.
   – Сначала деньги покажи, а то потом скажешь, что нету.
   – Хорошо, – сказал я и передал ему монеты.
   Коробейник воровато, чтобы не видели другие посетители, сунул их за пазуху. Только после этого начал объяснять, где найти Версту.
   – Как выйдете отсюда на Яузу, то пойдете против течения, там увидите церковь Двенадцати Апостолов, от нее по левую руку будет третья изба, ее никак не пропустишь, она с печной трубой. За ней аккурат стоит избушка крохотка, в ней они и проживают. Только чтоб про то, что я вам сказал, ни одна живая душа не прознала, – просительно сказал он.
   Адрес был достаточно условный, но других, более точных, в Москве пока не существовало.
   – Ну, что же, по этому случаю нужно выпить, – предложил Алексий. – А чего это ты Фильку с Верстой так боишься? Сам, кажись, мужчина солидный, грех труса праздновать.
   – Забоишься тут, – ответил коробейник, опуская пустую кружку на стол, – знаешь, скольких они людишек извели! Страсть! Ни Бога, не черта не боятся. Особо он, Верста, ему человека зарезать, раз плюнуть. Самые первейшие тати его опасаются.
   Одного адреса резвого душегуба мне было мало. Я попытался получить у собутыльника еще какую-нибудь полезную информацию, но оказалось, что он и сам ничего толком о моих новых врагах не знает. Коробейник смог повторить только слухи, которые ходили о них в профессиональных кругах преступников.
   – Ну что, пойдем искать твоего малыша, – предложил Алексий, когда мы, солидно расслабившись, вышли из кабака на свежий воздух.
   – Шутишь, куда нам идти в таком виде.
   – А что, вдвоем-то как-нибудь справимся.
   – Очень в этом не уверен, как бы не получилось наоборот, не мы с ним, а он с нами.
   – Крепко, видать, Верста тебя напугал, – удивился поп, – не замечал за тобой раньше робости. Авось, с Божьей помощью справимся.
   – Нет, – твердо сказал я, – пьяными мы туда не пойдем, с ним никакой «авось» не поможет. Веришь, я даже не успел заметить, когда он вышел из комнаты. Только что был, и вдруг исчез. Лучше давай сходим, проверим моего дьяка, не вернулся ли он в Москву. Мне его холоп обещал выдать, но что-то я ему не очень верю.
   – Мне все едино, хоть туда, хоть сюда. Пошли, коли нужно.
   Вообще-то в таком состоянии, в котором мы пребывали, нужнее всего было протрезветь и выспаться, а не искать ратных подвигов. Однако, чтобы это осознать, нужно было быть, как минимум, трезвым. Это я начал понимать только тогда, когда мы, спотыкаясь на ровном месте, добрели до имения Екушина. В голове уже достаточно просветлело, чтобы с бухты-барахты не полезть на рожон в разбойничье гнездо. Потому я не указал своему бесшабашному приятелю на цитадель противника и ограничился ее визуальным осмотром. Никаких свидетельств того, что дьяк сейчас находится в своем имении, заметно не было, как, впрочем, и подтверждений того, что его там нет. Потому я нашел самое мудрое решение, на которое в тот момент был способен – зазвал Алексия в первый попавшийся трактир, где мы с ним благополучно пропьянствовали до ночи и там же остались ночевать.
   – Хозяин, водки! – громогласно заявил о себе начинающему дню мой святой, беспутный друг.
   Трактирщик заглянул в каморку, в которой мы спали и благополучно проснулись, благожелательно осклабился:
   – Может, сначала выпьете рассольчика?
   – Не употребляю! – веско сказал Алексий.
   – А мне принеси, – попросил я хозяина и укорил попа. – Может быть, не стоит с утра водку трескать!
   Алексий только пренебрежительно хмыкнул, встал с лавки и, потягиваясь большим сильным телом, популярно объяснил:
   – И злак на благо человека!
   – Ну, смотри, тебе виднее, – сказал я, усмиряя бунтующий организм кислым огуречным рассолом – Ты, если хочешь, пей, а мне нужно идти.
   – Одно другому не мешает, – миролюбиво ответил он. – Зря мы вчера не пошли поискать твоего обидчика.
   – Тогда бы мы сегодня ночью лежали не на сенниках, а на сырой земле.
   – Не так страшен черт, как его малюют! Я и не таких видел!
   – Посмотрим, время покажет.
   Укоренный поп внял гласу разума и только слегка похмелился, не доводя процесса до нового запоя. После этого незавершенного действа мы и направились на набережную Яузы искать логово душегубов. Алексий был хмур и молчалив, я тоже не искрился оптимизмом и слегка трусил.
   – Слушай, а оружие у тебя есть? – запоздало спросил я его, когда мы уже вышли на набережную.
   – Найду что-нибудь, – равнодушно ответил он.
   То, как самозваный священник управляется с дубиной, я уже видел, потому ничего больше не сказал Мы пошли вверх по течению и вскоре действительно оказались возле трехкупольной деревянной церкви Спросили ее название у встречного горожанина, он подтвердил, что это церковь Двенадцати Апостолов. Найти избу с печной трубой тоже оказалось не проблемой, такая была одна на всю улицу. Я в предвкушении встречи с Верстой незаметно для себя опустил руку на сабельную рукоятку.
   – Здесь, что ли? – спросил Алексий, останавливаясь возле избы с трубой.
   – Наверное здесь Коробейник сказал, что он живет за этой избой в маленькой избушке.
   – Ну, пошли, поглядим на твою Коломенскую Версту!
   Он был так уверен в своей силе, что всерьез не принимал никакого противника. У меня были другое отношение к предстоящей встрече, и я на всякий случай вытащил саблю из ножен.
   – Дать тебе кинжал? – спросил попа.
   – Давай, – согласился он, с удивлением реагируя на мое нервное состояние.
   Мы обошли большую избу, за ней в паре десятков метров действительно оказалась приземистая избушка, больше похожая не на жилище, а на сарайчик. Окон у нее не было, только на чердачном фронтоне виднелось небольшое волоковое отверстие, сквозь которое не смог бы пролезть даже мой маленький противник.
   – Вот и всех дел-то, – небрежно сказал Алексий, приставляя подошву сапога к входной двери так, чтобы ее невозможно было сразу открыть.
   – Эй, есть, кто живой! – гаркнул он и гулко стукнул кулаком по грубо отесанным доскам дверей. – Выходи, разговор есть!
   Я, как и вчерашней ночью, стоял с напряженным клинком, ждал, как будут развиваться события.
   – Кого нелегкая несет? – тотчас послышался старческий голос, дверь открылась, но, наткнувшись на сапог Алексия, не позволила человеку выйти наружу, тогда в щель высунулась седая козлиная бороденка.
   – Вы чего балуете? – сердито спросил старик.
   – Дед, нам Верста нужен, – сказал я, – говорят, он тут живет.
   – Э, милый, хватился, ни версты, ни сажени тут нет, одни мы в сиротстве прозябаем!
   – Кто «мы»?
   – Я с сынком убогим, а больше никого с нами нет. Вдвоем мы тут прозябаем.
   – Ишь ты, говоришь, некого нет, – удивился Алексий и, не думая о последствиях, убрал придерживающую дверь ногу.
   Я дернулся, чтобы не дать ей открыться, однако не успел. Впрочем, ничего страшного не произошло, к нам вышел обычного вида бедно одетый старичок со слезящимися глазами и удивленно посмотрел на мою обнаженную саблю.
   – Вы что это среди белого дня разбойничаете? – сердито сказал он. – Нет такого порядка, на людей нападать.
   Меня его мирный вид не успокоил, и оружие я не убрал. Насторожено наблюдал за распахнутой дверью. Из помещения доносился запах кислой капусты, слышалось какое-то непонятное звяканье.
   – Там кто, твой сын? – спросил я старика.
   – Сын, – подтвердил он.
   – Пусть выйдет сюда.
   – Немощный он, ходить не может.
   Ситуация мне определенно не нравилась. Неизвестно, что за человек был внутри избы, войти же самому было рискованно. Окажись этим немощным сыном мой низкорослый знакомец, справиться с ним в темном помещении было совершенно нереально. Однако и стоять столбом в дверях было глупо. Пришлось рискнуть.
   – Придержи дверь, – попросил я Алексия, а сам, как головой в прорубь, бросился в избушку. В полутьме, со света, там практически ничего не было видно. Я, как только оказался в каморе, сразу же отскочил в сторону и прижался спиной к стене. В противоположной стороне комнаты что-то опять звякнуло, но на меня никто не напал. Постепенно глаза привыкали к полумраку, и я разглядел лежащего на голой лавке человека. Он был нормального роста. Кроме него, здесь больше никого не оказалось.
   Я, наконец, смог расслабиться и подошел к лавке. На меня глянули лихорадочно блестящие глаза больного человека. Его била такая сильная дрожь, что тряслась лавка и дребезжал о стену стоящий в головах металлический котелок.
   – Что с тобой? – спросил я больного. Он, не отвечая, невидящим взором смотрел куда-то в потолок.
   – Помирать, видно, будет, нужно бы попа позвать, да заплатить нечем, – вместо сына ответил, входя в избушку, старик, – а за так наш поп ни за что не пойдет соборовать. Может ты, батюшка, – с надеждой посмотрел он на маячившего в дверях Алексия, – соборуешь раба Божьего Данилу, за Христа ради?
   – Не могу, мне это не по сану, – ответил воинствующий инок.
   – Вот горе-то какое, – зажурился старик, – видать, придется сынку помирать без покаяния.
   Мне очень не хотелось отвлекаться на лечение случайного встреченного человека, самому нужны были силы, которых после нынешней бурной ночи было не так уж много, но я не смог преодолеть внутреннее чувство долга и, ругая себя за душевную слабость, велел старику:
   – Выйди пока, попробую ему помочь.
   – Попробуй, – равнодушно согласился он, – попытка не пытка, только поздно уже лечить, видать, Данила свое отжил.
   Выполз наружу я только спустя полчаса и обессилено присел на влажную после недавнего дождя завалинку. Стрик повернул ко мне скорбно-равнодушное лицо:
   – Никак, отошел?
   – Заснул, – ответил я, – жар спал, может, и выживет.
   – Не может того быть! – воскликнул он и бросился в избу.
   Мы остались вдвоем с Алексием, Он стоял, прислонившись к стене, и грелся на ленивом московском солнышке. Пересказал полученные у старика сведения:
   – Жили здесь такие, один здоровый, другой маленький, только еще ранней весной исчезли неведомо куда. Так что мы с тобой опоздали. Обманул нас вчера мазурик, зря деньги взял.
   – Ничего, хотя бы буду знать их имена, все какая-то польза, – устало ответил я. – Погоди, немного отдохну, и пойдем.
   Однако уйти мы не успели, из избушки вышел старик. Выглядел он потерянным, вытирал рукавом заплаканные глаза:
   – Неужто не помрет сынок Данила-то? – с надеждой спросил он, просительно заглядывая мне в глаза.
   – Думаю, выздоровеет, – ответил я, вставая – Ну, будь здоров, отец.
   – Господь тебя, добрый человек, наградит!
   Мы уже собрались уходить, когда он, смущенно кашлянув, сказал:
   – А Фильку с Верстой вы зря ищете. Страшные они люди.
   Мы разом остановились, и я, стараясь не показывать заинтересованность, спросил:
   – А чем же они страшные? Я слышал, люди как люди...
   Дед сокрушенно покачал головой:
   – Они, знаете, когда отсюда пропали? После того как по соседству, – он указал на стоящую невдалеке избу, – целую дворянскую семью вырезали, всех, вместе с малыми детками и холопами. Никого не пощадили, Кто видел, что натворили, почти умом тронулся.
   – Они? – только и спросил Алексий.
   – Чего не знаю, того не знаю, потому зря наговаривать не буду. Только после того как страшное дело случилось, разом оба исчезли. Они тут такого страху на православный народ нагнали, что, когда розыск проводили, никто из соседей и рта не раскрыл! Так что сами крепко думайте, след вам их искать или того не стоит, жизнь дороже.
   – Знаем мы, отец, кто они такие, потому и с голой саблей ищем. Они и меня хотели зарезать, только не получилось. С Филькой я справился, а вот второй ушел. Ты подумай, может быть, сможешь подсказать, где нам Версту искать?
   – Филька говоришь, преставился, – старик снял шапку и перекрестился, – что ж, Бог ему судья. А искать-то... Точно не скажу, но люди видели их как-то недавно возле Поганых прудов. Вроде они где-то там проживают.
   – Спасибо, отец, – поблагодарил я. – Если найдем, то с меня причитается. А не скажешь еще, какой Верста с лица, а то я его завернутого тряпкой видел, встречу – не признаю.
   – Так обыкновенный, человек как человек, только мал ростом.
   – Рост его я знаю, а волосы у него какие, глаза?
   – Волосы обыкновенные, как у тебя, только чуток будут темнее. А глаза... Маленькие глаза у него, узкие и как будто буравчики. Смотрит, словно дырку в тебе вертит.
   – Бороду носит? – задал я очередной наводящий вопрос.
   – Нет у него бороды, волоса, видать, не растут, а лицо желтое, и кожа на нем как бы натянутая.
   То, как старик описал Версту, было для меня бесценно. Человека с такой характерной внешностью можно было без большого труда найти не то, что в одном районе, в городе.
   – Вот тебе, отец, ефимка, чтобы было, на что попа позвать, если, не дай Бог, понадобится, – сказал я, прощаясь. – Пусть твой Данила быстрей выздоравливает.

Глава 18

   – Ну что, понял теперь, на кого мы охотимся? – спросил я Алексия. – Поверь на слово, один такой гаденыш десяти разбойников стоит. Парень такой серьезный, что я, пожалуй, еще и не встречал.
   – И куда мы теперь? – спросил Алексий, задумчиво почесав затылок. – На Поганые пруды?
   – Да, есть там у меня одна знакомая девушка. Может, ее родные смогут разузнать, где наш малыш прячется. Только сначала сходим в Кремль за лошадьми, а то пешком мы много не находим.
   У Царского двора у меня произошла непредвиденная встреча. Только мы с Алексием начали подниматься по центральной лестнице, как меня окликнул по имени какой-то человек и, когда я обернулся, поманил рукой, Я пригляделся и узнал своего старого знакомого, холопа Екушина Кирилыча. Видимо, по случаю визита в Кремль, он приоделся и выглядел состоятельным горожанином.
   – Здравствуй, боярин! – вежливо поздоровался он, отвешивая соответствующий случаю поклон. – А я к тебе по нашему делу.
   – Вот уж кого не ждал, – ответив на приветствие, сказал я, – думал, ты про меня уже забыл.
   – Как можно, договор дороже денег, обещал тебе дело сделать, и выполнил.
   – Неужели дьяка привез? – поразился я.
   Наш договор был именно о том, что Кирилыч возьмет по-тихому дьяка Екушина в плен и сдаст его мне.
   – Вот привезти не привез, – сокрушенно сказал Кирилыч, – маленькая промашка вышла. Напоил я его, как ты советовал, беленой, а он возьми да помри. Так что я теперь и не знаю, как мы с тобой разойдемся.
   – Получается, он умер? – уточнил я, невольно становясь заказчиком убийства.
   – Завтра отпевают, – сняв шапку, доложил холоп. – Так я, значит, насчет денег, сразу отдашь или как?
   Новость оказалась так неожиданна, что я не сразу нашел, что ответить. Мы с Кирилычем договаривались, что он напоит дьяка Дмитрия Александровича и привезет его мне. Сторговались на четырнадцати цехинах, они же по другому именованию дукаты или, как их еще называли в Москве, червонцы. Теперь же получался совсем другой расклад, выходило, что холоп его отравил, о чем мы с ним, понятное дело, не уславливались, и я ему, заплатив, приму этим как бы вину на себя.
   – Мы же с тобой за него живого по рукам били, – сказал я, пытаясь придумать выход из казуистической проблемы.
   – Живого, мертвого, какая разница, я исполнил, значит, ты заплати, – начиная заметно поддавливать, потребовал Кирилыч. – Ты сказал привезти хозяина, я привез.
   Кирилыч явно торопился поскорее получить деньги, потому невольно сам подсказал мне отмазку.
   – Где ты его привез, что-то я не вижу?
   – Так он у себя в избе, его сейчас как раз обмывают. Как же я тебе могу его предоставить, если он помер.
   – Так, может, он сам по себе помер, а ты деньги с меня требуешь. С этим сначала разобраться нужно. Тем более, что о мертвом дьяке у нас с тобой договора не было.
   Кирилычу так не понравились мои возражения, что он от злости сузил глаза и так сжал зубы, что побелели щеки.
   – Так ты что, отказываешься обещанное платить?! – с трудом взяв себя в руки, тихим голосом спросил он.
   – Конечно, пока тебе не за что платить. Подожди, пока я сам в этом деле разберусь.
   – Смотри, как бы жалеть не пришлось! – не выдержал он.
   – Ты меня что, пугаешь?
   – А если я тебя сейчас ножом пощекочу? – зловеще спросил он и демонстративно полез правой рукой в левый рукав кафтана.
   Я. не дожидаясь нападения, ударил его в солнечное сплетение, и бедолага повалился в своем новом одеянии на грязную после утреннего дождя землю. Увидев свару, в нашу сторону побежало сразу несколько караульных стрельцов.
   – Вот я сейчас велю отвезти тебя в Разбойный приказ и там прикажу пытать на дыбе, тогда посмотрим, как ты еще ножом угрожать будешь.
   Будто в подтверждении моих слов стрельцы подняли Кирилыча на ноги и заломили ему руки. Весь пыл у него тотчас прошел, и он по холопской привычке даже попытался бухнуться на колени, но стражники этого сделать не дали. Тогда Кирилыч, глядя на меня не только умоляюще, но даже как-то влюбленно, завопил:
   – Прости, боярин, не вели казнить, вели слово молвить!
   Меня всегда поражала удивительная способность идейных носителей холопско-холуйской идеи, в зависимости от ситуации, за считанные мгновения менять отношение к людям от чванливо-презрительного, до принижено-раболепного.
   Однако скорость, с которой трансформировался Кирилыч, дорого стоила.
   – Ладно, молви, – разрешил я.
   – Зарезали нынче ночью моего боярина злые недруги! – заверещал он. – Осиротили нас, сирот горьких! На тебя только надёжа, благодетель ты наш!
   – Говори толком, что случилось, кого зарезали? – ничего не понял я в той белиберде, что он выкрикивал.
   – Боярина нашего Дмитрия Александровича сегодня ночью злые недруги до смерти зарезали.
   – Ладно, отпустите его, – сказал я стрельцам. Те неохотно повиновались и, дав холопу просто так, для вразумления, пару тумаков, оставили нас вдвоем.
   – Рассказывай толком, что случилось, – велел я Кирилычу, который, кажется, уже начисто забыл о своих имущественных претензиях и сочился липкой сладостью, как гниющий в жаркий день фрукт.
   – Нынче ночью сегодня дьяка нашего и трех стрельцов, что с ним вместе в светлице спали, насмерть зарезали.
   Новость оказалась сногсшибательной.
   – И кто же их зарезал? – только и смог задать я обычный, в такой ситуации подразумевающийся, но глупый вопрос.
   – Вот кабы то знать! Никого чужих в подворье не было, а как сегодня пришли боярина будить, глядь, они все вчетвером в крови купаются, остыли уже.
   Мне сразу же подумалось, что это похоже на работу Версты.
   – Твой дьяк нанимал людей меня убить? – прямо спросил я.
   – Нанимал девку Маруську из Гончарной слободы.
   – Нет, других людей?
   – Чего не знаю, того не знаю!
   – А приходили к дьяку двое, один здоровый с меня ростом, а второй вот такой? – я указал себе чуть выше пояса. – Маленький с желтым лицом?
   – Всякие к нам ходят, всех и не упомнишь. Хотя маленького вроде как видел. Совсем щуплый как ребенок?
   – Вот этот ребенок твоего дьяка и зарезал.
   – Шутишь, что ж такой тщедушный против Дмитрия Александровича и трех стрельцов сможет. Дадут раза, и поминай как звали.
   Что-то объяснять Кирклычу мне неинтересно, потому я его отпустил:
   – Ладно, можешь идти.
   – Как это идти, а деньги, что ты посулил?!
   – Денег не дам, а вот на дыбу могу отправить, пусть тебя попытают, может, это ты своего хозяина зарезал.
   И опять холоп Кирилыч смирил свой крутой нрав и беспримерную жадность, изогнулся, льстиво улыбнулся, поклонился до земли и затрусил в сторону Боровицких ворот.
   – Это кто был? – спросил Алексий, когда я освободился и подошел к нему.
   – Холоп дьяка, которого мы вчера собирались навестить. Кажется, нам крупно не повезло, нас опередил Верста.
   – Как это опередил, в чем?
   – Попал к дьяку раньше нас и зарезал его вместе с тремя стрельцами охраны.
   – Этот, маленький? – недоверчиво спросил он. – Быть того не может! Один четверых! А точно он, может быть, кто другой?
   – Это холоп видел его в имении несколько дней назад. Скорее всего, дьяк нанял Версту с товарищем убить меня, они не смогли, да еще Филипп погиб, вот Верста и сорвал зло на заказчике, – поделился я своей версией преступления.
   – А вдруг его кто-то другой убил. Мало ли, ты же сам рассказывал, что дьяк имел дела со степняками, вдруг они деньги не поделили.
   – Все может быть, но суметь без шума, в чужом доме зарезать четверых здоровых мужиков...
   Договорить нам не дали, ко мне подошел боярин Иван Воротынский и сказал, что меня требует к себе царь Федор. Отказаться было нельзя. Я оставил Алексия дожидаться в центральных сенях и пошел в покои царя.
   Когда я вошел, Федор хмуро на меня взглянул и натянуто поздоровался. Мне было понятно его состояние, но заниматься его сексуальными проблемами я не мог и не хотел.
   Я остановился в дверях, ждал, что он скажет. Однако он заговорил не на тему сходить вместе к барышням, а спросил о сестре, как ее здоровье.
   – Не знаю, – ответил я, – я ее со вчерашнего утра не видел.
   – Ксения сказала, что ты вчера не приходил ее лечить, и ей за ночь стало хуже.
   – Ты знаешь, что меня пытались убить? – не отвечая на претензии, спросил я.
   Он утвердительно кивнул головой.
   – Так вот, тот, которого я заколол, один из самых страшных убийц в Москве. А самый страшный – его оставшийся в живых товарищ. Ты слышал, что сегодня ночью у себя дома зарезали посольского дьяка Екушина с тремя стрельцами?
   Федор вновь утвердительно кивнул.
   – Это его работа. Я убил его товарища, и он хочет мне отомстить. Пока не удастся с ним сладить, ни тебе, ни царевне нельзя находиться рядом со мной, он охотится на меня, но не пожалеет никого, кто будет рядом. Поэтому пока обходитесь без меня.
   То, что я сказал, было чистой правдой, ну, может быть, я чуть сгустил краски, чтобы Годуновы не мешали мне решить вопрос с Верстой.
   – Так вот почему ты вчера не захотел пойти со мной! – просветлел лицом царь.
   – Именно! Потому прости, государь, но у меня совсем мало времени. Я узнал, где этого разбойника недавно видели, и если не поспешу, он улизнет.
   – А если я прикажу его изловить?
   – Его все так боятся, что никто ничего не станет делать. Он очень страшный человек.
   – А ты сможешь с ним справиться? – с тревогой спросил он.
   – Не знаю, мне помогает товарищ, надеюсь, вдвоем совладаем.
   – Ладно, только будь осторожнее. Да, а что мне сказать Ксении?
   – Передай, что я все время думаю о ней и, как только управлюсь с душегубом, сразу же продолжу лечение.
   – Счастливо тебе, возвращайся скорее, а то нам без тебя скучно.
   Я уже хотел уйти, но подумал, что неизвестно как сложатся обстоятельства и решил предпринять еще одну попытку хоть как-то пробудить его к действию.
   – Федор, – сказал я, подойдя к нему вплотную, – ты что-нибудь собираешься делать для спасения семьи?
   Лицо его сразу же приобрело страдальческое выражение.
   – Ну, что ты от меня хочешь, что я могу! Пусть как Господь даст, так и будет!
   Начинать разговор о смысле жизни, судьбе и противодействии обстоятельствам у меня не был времени, потому я заговорил на конкретную тему:
   – Федор, я не знаю, как сложатся обстоятельства, потому советую тебе на всякий случай подготовиться к побегу. Возьми из казны деньги, поговори с матерью и Ксенией. Если появится опасность, бегите в Европу. Только не через Литву...
   Я говорил, а Федор слушал с таким скучающим выражением лица, что я понял всю бесполезность своих усилий.
   – Ладно, если у меня все обойдется, тогда и обсудим, что делать дальше, – сказал я, обнимая его за плечи.
   – Удачи тебе, – пожелал он, ласково глядя мне в глаза и виновато улыбаясь. – Не сердись, но...
   Что он хотел сказать этим «но», я так и не узнал, повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
   В царских сенях мне встретился Федя из Гончарной слободы. Он был в новом кафтане и шапке, выглядел довольным и цветущим. Единственно, что осталось от былого облика, – повязка на щеке, которой они менялись с царем, когда тот выходил из Кремля.
   Похоже, было на то, что за время моего короткого отсутствия тут многое изменилось, о чем царь забыл мне рассказать.
   – Ну, как у тебя дела? – задал я обычный при случайной встрече вопрос.
   Федя довольно улыбнулся.
   – Сам посмотри! – ответил он и как модель повернулся на каблуках, давая мне возможность полюбоваться своей новой экипировкой. – Живем, не тужим! Вчера я за батюшку царя к обедне ходил!
   – Понятно, – машинально ответил я. Кажется, мощнейший из человеческих стимулов, тяга к воспроизводству вида, побудил «батюшку» самому проявить инициативу.
   – А как Маруся?
   – Она сейчас у царевны, ты знаешь, они подружились! Так-то, брат, выходит, не боги горшки обжигают, – снисходительно сказал Федя, употребив не совсем привычное в наших отношениях обращение «брат». Раньше он себе такой фамильярности не позволял. Люди росли на глазах!
   – А чем они занимаются? – не без элемента ревности, поинтересовался я. Как-то у меня не очень складывалось представление, что могли найти общего Ксения и Маруся.