Страница:
Моя недавняя спутница, а теперь «сожительница» Ордынцева, прожив несколько дней в атмосфере телевизионного прессинга, совсем скисла. Она плохо переносила «новое время» и почти все время, не отрываясь, смотрела сериалы и криминальные хроники. Если так злоупотреблять голубым экраном, то вполне может показаться, что ничего другого, кроме любовных разборок и убийств, в нашей стране не происходит. Разве что президент посетит с рабочим визитом очередного зарубежного друга, да политики пообещают электорату кто благоденствие, кто катастрофу. На разговоры о своих впечатлениях об изменившемся мире Даша не откликалась, смотрела на меня ничего не выражающим остановившимся взглядом и на все вопросы отвечала междометиями.
В город Ордынцева выходить отказывалась наотрез. Бесконечные криминальные программы так ее запугали, что она лишний раз боялась подойти к окну. Только один раз мне удалось вытащить ее на Новодевичье кладбище, где была похоронена ее мать. Увы, эта экскурсия оказалась неудачной. Не то, что за сто лет, а уже на моей памяти на кладбище так все изменилось, что можно было только диву даваться. Старых захоронений почти не осталось, и все престижные места захватили советские генералы и чиновники. Единственно, что мне понравилось во всей этой ритуальной ярмарке тщеславия, это надпись на могиле одной выдающейся женщины-психиатра. Ничтоже сумняшеся ее потомки решили потрясти посетителей кладбища ее заслугами перед отечеством. Надпись, в свое время, возможно, и обычная, теперь стала до неприличия двусмысленной: «Психиатр. Член КПСС. Она создавала нового человека».
Могилу матери Ордынцевой мы не нашли. Без толку побродили между покойными зампредами и пред-замами и, несолоно хлебавши, вернулись домой.
Как ни странно, но жизнь в XXI веке теперь казалась мне пресной, скучной и даже сонной. То, что происходило в стране, в политике, то, что показывали по ящику, оставляя нам право скакать по каналам, выбирая дозволенную информацию, на реальную жизнь как-то не походило.
Общение тоже не доставляло былого удовольствия. К тому же круг моих знакомых сам собой сократился. У меня начисто пропал интерес к бессмысленному времяпрепровождению. И вообще, я чувствовал, что нужно какое-то время, чтобы разобраться с впечатлениями и, пока не забылись детали, описать свои приключения.
То, что случилось со мной, было так фантастично, что требовало трезвого, логического толкования. Никаких собственных идей по поводу механики путешествия по времени у меня не было и в помине. Как говорится, рылом не вышел. Пришлось искать специалистов. В Интернете нашлось множество ссылок на время, но ничего подходящего не оказалось. С большим трудом удалось выйти на физика с демонстративно еврейскими именем и фамилией.
Звали его Аарон Моисеевич Гутмахер. Приятель, который его немного знал, характеризовал Гутмахера как непризнанного гения. Было ему за шестьдесят, и я представил старого ученого с вислым носом, скорбными семитскими глазами за толстыми стеклами очков, вежливого и нудно подробного.
Я ему позвонил. Объяснить Гутмахеру по телефону, что мне от него нужно, было непросто.
– Я слышал, – начал я говорить, невнятно представившись, – что вы занимаетесь, вернее сказать, интересуетесь временем…
Абонент совсем не по-стариковски заржал нахальным басом и ехидно поинтересовался:
– А вы временем не интересуетесь?
– Интересуюсь, поэтому вам и звоню.
– Тогда я могу открыть вам тайну, сейчас ровно полдень по Московскому времени.
Я не поддержал шутливый тон и, дав Гутмахеру отсмеяться собственной шутке, попросил:
– Мы не могли бы с вами встретиться?
Собеседник замялся, видимо, заподозрив, что у меня не все дома.
– Не знаю, у меня мало времени… Вы, собственно, что от меня хотите?
– Это не телефонный разговор, – осторожно сказал я. – Видите ли, мне довелось столкнуться с некоторыми временными аномалиями, может быть, вам это будет интересно…
– А вы, – начал спрашивать он и не договорил фразу.
– В смысле головы? – помог я. – С головой у меня относительно нормально.
– Ну, если относительно, то приходите.
Гутмахер назвал свой адрес и назначил время визита в конце недели,
– А нельзя ли нам встретиться сегодня? – спросил я.
– Это так для вас срочно? – вновь насмешливо спросил он. – Вечность торопит?
– Пожалуй, что так.
– Хорошо, приходите сегодня, – согласился он.
Я быстро собрался, заскочил в магазин за бутылкой и закуской, после чего спустя полтора часа уже звонил в его зашарпанную дверь, Открылась она почти тотчас, хозяин даже не спросил, кто пришел, что по нашему времени было необычно.
У Аарона Моисеевича оказалось тяжелое, бульдожье лицо и удалой, воинственный нос. Я назвался, и он пригласил пройти в единственную комнату его маленькой квартиры. Жил Гутмахер более чем скромно, ютясь, в прямом смысле, между книжными стеллажами.
– Ну и что такое срочное вам потребовалось узнать о времени? Надеюсь, не о конце света? – улыбнувшись, спросил он, давая мне время осмотреться, но не приглашая сесть.
– Я слышал, что вы разбираетесь в механике времени, – ответил я, не принимая шутливого тона. – Я недавно вернулся из прошлого, и меня уже тянет назад.
– Ну, вы в этом не оригинальны, меня тоже тянет в прошлое. Где мои семнадцать лет!
– Там же, где и мои. Однако, у меня немного другая проблема. Вы не против? – спросил я, вытаскивая из полиэтиленового пакета бутылку коньяка и закуску. – Если вам будет интересно меня слушать, то разговор у нас будет долгий.
– Вы уверены? – по-прежнему насмешливо спросил Гутмахер.
– Уверен. Несколько дней назад я вернулся из далекого прошлого.
– Даже так? Ну, тогда садитесь. Любопытно будет узнать, что там новенького.
Я без спроса сдвинул на письменном столе книги и бумаги на дальний край и выставил свои гостинцы.
– Мы можем посидеть на кухне, – недовольно, предложил хозяин, – здесь я занимаюсь другими делами.
– Извольте, – церемонно согласился я, опять собрал припасы и, не спрашивая разрешения, отправился на кухню.
Аарон Моисеевич, поняв, что имеет дело с обычным психом, обреченно последовал за мной. Кухни во всех домах этого типа были крохотные, в Гутмахеровской едва помещались холодильник и небольшой стол. Я без спроса взял с открытой проволочной сушки несколько тарелок. В полном дискомфорте с убогостью обстановки они были почти антикварные, прекрасного гарднеровского фарфора.
– У вас редкая посуда, – сказал я, раскладывая на них закуску, – настоящий Гарднер!
– Вы разбираетесь в фарфоре? – спросил хозяин.
– Постольку поскольку. Как-то уже приходилось видеть изделия этого аглицкого предпринимателя. Прекрасная работа!
– Да, пожалуй, – не без легкой горделивости, согласился он. – Итак, я вас слушаю?
– Так случилось, что я оказался в прошлом, – привычно начал я свою невероятную повесть.
Гутмахер слушал, уткнувшись носом в воротник свитера, ничем не выказывая своего отношения к рассказу. Я говорил, избегая ненужных деталей, схематически повествуя о случившемся.
Когда кончил, он поднял глаза и внимательно посмотрел на меня.
– Вы-то сами всему этому верите?
То, что он сам не поверил ни единому моему слову, было понятно и без комментариев. Пришлось документально подтверждать свои слова:
– Мне сложно что-либо доказать, никаких материальных свидетельств у меня нет, впрочем, если вас устроит, вот мой фальшивый паспорт, выписанный в девятнадцатом веке, а это партбилет члена РСДРП(б) 1908 года.
Я положил перед ним документы и, пока он их разглядывал, разлил коньяк по фарфоровым чашкам.
– Любопытно, – сказал он, – действительно, бумага довольно свежая. – Если вы настаиваете на подлинности этой истории, то позвольте задать вам несколько вопросов.
– Извольте, – манерно, в духе девятнадцатого века, согласился я,
Гутмахер поднял свою чашку, чокнулся со мной, как-то задумчиво выпил коньяк и начал экзамен по истории Российской империи. Знания, надо сказать, у него оказались энциклопедические. Больше всего он напирал не на общие сведения, которые можно узнать из любого учебника истории, а на детали, вроде ходившей тогда валюты, одежды, которая была в моде, фамилии членов правительства. Откуда он сам все это знает, да еще в таких подробностях, я так и не понял.
– Странно, – сказал Гутмахер, – или вы хорошо подготовились к нашей встрече, или действительно… Так что вам от меня нужно?
– Я слышал, что вы занимаетесь проблемой времени, как физического явления, и подумал, что смогу у вас узнать, как происходят такие смещения.
– Короче говоря, вы хотите узнать, существует ли машина времени?
– Не совсем, то, что она существует, я знаю и так, по опыту, меня больше интересует, как она действует.
– Вы владеете математическим аппаратом?
Я сначала не понял, о каком аппарате идет речь, но потом догадался, что о математике:
– Увы, нет. У меня не техническое образование.
– Тогда я ничем не смогу вам помочь. Все это слишком сложно для дилетантов, – сказал он, как мне показалось, с легким налетом высокомерия. Мне это не понравилось, и так как говорить больше было не о чем, я решил, что зря потратил время.
– Что же, извините за беспокойство и потраченное время, – сказал я, вставая. – Приятно было познакомиться.
Мне было досадно, что он воспринял меня как обычного придурка с завиральными идеями, но виду, что раздосадован, я не показал.
– Вы спешите? – спросил он, когда я уже направился в прихожую.
– Нет, – вежливо ответил я, подавив раздражение.
– Тогда давайте поговорим о прошлом. То, что вы рассказали, весьма любопытно. Даже если это простая фантазия.
Я вновь вернулся и сел на шаткую табуретку. Старик сам разлил напиток и лукаво мне подмигнул:
– А десятка 1843 года была белого, а не красного цвета!
– Спорим? – предложил я. – Именно красного, и на ней написано: десть рублей серебром или ее замена монетою.
– Возможно, – подумав, согласился он, – Кажется вы, действительно, правы, белые десятки выпускали позже, уже при Николае И.
Разговор продолжился, но о моем путешествии по времени мы больше не поминали. Гутмахер, судя по всему, оказался настоящим невостребованным гением. Работу в институте и преподавание он бросил, и ему явно не хватало общения. Старику осточертело торчать одному в забитой книгами пыльной квартирке, и он по полной программе оттянулся на новом собеседнике. Как водится, вскоре коньяк кончился, и пришлось бежать за добавкой. В результате встречи было много выпито, и, отступив от правила не разговаривать с дилетантами о науке, хозяин добросовестно пытался объяснить мне, как мог, упрощая, свою версию «механики» времени. Я не менее добросовестно пытался во все это вникнуть, иногда начинал что-то почти понимать, но, к сожалению, так толком ни в чем не разобрался. К тому же меня интересовала не столько теория, сколько конечный результат и возможность практического перемещения в прошлое и будущее. Расстались мы запоздно, почти подружившись.
Глава 2
Жизнь, между тем, продолжалась. Пришлось втягиваться в скучные рутинные дела, которые занимали довольно много времени. Я скучал по Але, тем более что все в квартире напоминало о ее недавнем присутствии: переставленные вещи и женские мелочи, которые она не взяла с собой. Я суеверно не убирал их с тех мест, где они лежали, скорее всего, подсознательно надеясь, что она вернется.
О сыне, которого никогда не видел, думалось меньше. Я знал, что он есть, что где-то сейчас живет, наверно, забавен в своем беззаботном детстве, но особых чувств к нему почему-то не испытывал.
Даже напротив, мальчик вызывал странное ревнивое отношение: он был с Алей, какой-то неведомый мне маленький мужчина.
Она любит его, и он неминуемо вытесняет меня из ее сердца и памяти. Я понимал, что ревновать к сыну глупо, поэтому старался не думать о нем с раздражением и намеренно не раскладывал свои чувства по полочкам, стараясь задвинуть тревожные мысли в самые дальние углы памяти.
Ордынцева, несмотря на то, что мы жили вместе, ничем не замещала жены. Вела она себя, как испуганная девочка, и почти все время смотрела телевизор. Когда мы общались, то говорили не о чем-то своем и даже не об объединявшем нас прошлом, а обсуждали увиденные ей передачи, и я старался, как мог, объяснить ей особенности нашей ментальности и реалий. Угрызений совести за то, что перетащил ее сюда, я не испытывал. Она принадлежала к партии социалистов-революционеров, и другой дороги, кроме как в сталинский ГУЛАГ, у нее не было. Другое дело, что у меня не хватило каких-то качеств, чтобы помочь ей адаптироваться в нашей эпохе. Наверное, ей нужна была большая поддержка, нежность, участие, а я сам как-то расклеился.
Однако, вскоре неординарные обстоятельства вторглись в нашу тихую жизнь, заняли все время, и для аналитических размышлений и долгих вечерних бесед не осталось места. Как обычно бывает, причина всех наших бед кроится в собственном поведении и поступках. Проболтавшись несколько недель без активных дел, что объяснял сам себе необходимым отдыхом, я случайно вляпался в плохую историю, которая могла иметь самые неожиданные и даже трагические последствия. Началось все с того, что Даша вдруг, безо всяких видимых причин, захотела от меня уехать. У нас на эту тему состоялся неприятный разговор.
– Чем тебе здесь плохо? – спросил я, не понимая, какая муха ее укусила.
– Какая разница, где я буду жить, ты все равно не обращаешь на меня внимания! – заявила она звенящим от обиды голосом.
Намек был достаточно прозрачен, но трудно исправим. Ордынцева находилась в таком физическом и моральном состоянии, которое могло у представителя противоположного пола вызвать в лучшем случае сочувствие, но никак не нежные чувства, на которые она, возможно, рассчитывала.
– Не знаю, кто на кого должен обращать внимание, – не без доли лукавства возразил я, – по-моему, это ты целыми днями смотришь телевизор и ничего, и никого не замечаешь кругом.
– Ты совсем не понимаешь женщин, и вообще, вы все мужики бессовестные эгоисты! – с неподдельной патетикой воскликнула она.
Как всегда, во время любой ссоры оба были по-своему правы, но я не удержался от сарказма, что было совершенно напрасно:
– Совершенно с тобой согласен, мы исчадия ада, а вы, женщины, страдалицы и мученицы. Особенно ты. Ты за то время, что здесь живешь, хоть раз приготовила еду или вымыла после себя посуду? – язвительно поинтересовался я.
– Еще чего не хватало! У нас теперь равноправие! Почему я должна убиваться на кухне, стирать твои грязные портки, пока ты целыми днями валяешься на диване?! – резко сказала она.
В этом была какая-то правда, я действительно не убивался на кухне, кормил ее полуфабрикатами, но она-то туда и вовсе не входила.
– Ты это говоришь серьезно?
– Да, серьезно. И учти, я не собираюсь превращаться в объект твоих сексуальных утех или домашнюю клушу! Мы, женщины, в тысячу раз лучше вас, мужиков! Ты пользуешься мной, ничего не давая взамен!
«Утех» с того времени, как мы попали в наше время, между нами просто не было. Я зациклился на Але, а тоскующая, непричесанная Ордынцева никак не вдохновляла на заочную измену жене.
– Возможно, ты и права, только я что-то не заметил, как я тобой пользуюсь, – перевел я разговор со скользкой эмоциональной на бытовую тему. – По дому ты ничего не делаешь, свои «грязные портки» я стираю сам в стиральной машине, про «сексуальные утехи» я тоже не очень понимаю, что ты имеешь в виду, за их полным отсутствием…
– Вот тут ты весь! Вы, самцы – вы все одинаковые! Чуть что, сразу начинаете скандалы и мелочные попреки! Это недостойно настоящего мужчины.
Девушка не на шутку завелась, в ее глазах засияли драгоценными брильянтами слезы, поэтому пришлось идти на попятный:
– Ну, если так, тогда ты во всем права, – смиренно согласился я, прекращая бесполезную полемику.
Ордынцева, несомненно, насмотрелась женских ток-шоу, и теперь окончательно утвердилась в мысли, что все мужики козлы. Семена феминизма наших обездоленных собственным эгоцентризмом шоу-дам упали на благодатную и хорошо унавоженную почву. Даша по своей сути была пламенной революционеркой, а в революцию обычно идут не обыкновенные люди, а принципиальные борцы за идею. Идея же может быть самая произвольная, от счастья всего человечества до уничтожения тараканов или почтальонов.
Наша ссора кончилась ничем, но вдруг Даша вышла из сомнамбулического состояния и спустя час явилась ко мне в кабинет выяснять отношения. Вошла без стука и остановилась в дверях. Я оторвался от монитора и повернулся к ней.
– Ты говорил, что у нас много денег? – спросила она, подозрительно глядя на меня. – Или…
– Денег у нас нет, но есть ценности, которые можно продать.
– Их хватит на то, чтобы взять в аренду квартиру?
– Думаю, что на них можно не только снять квартиру, но и купить целый дом в центре города, – смело предположил я.
– Прекрасно, я хочу иметь деньги в своем распоряжении! – холодно сообщила она.
– Хорошо, давай поделим экспроприированные украшения, и ты сможешь поступить со своей частью, как тебе заблагорассудится. Хочешь – напяль на себя, хочешь – продай, – рассердившись, сказал я.
– Ты прекрасно понимаешь, что я сама, без тебя, ничего не смогу сделать. На меня и так все смотрят с подозрением, как на какую-то иностранку. Представляешь, что будет, если я принесу ювелиру старинное золото? В лучшем случае сдадут в ЧК!
– У нас нет никаких ЧК. И вообще, тебе повезло, ты попала во время вседозволенности и последнего загула демократии. Единственно, что с тобой может случиться, это тебя обманут или ограбят, – успокоил я пламенную революционерку.
Действительно, ювелирные украшения, которые достались нам с Дашей «в наследство» после столкновения с корыстолюбивыми большевиками в двадцатом году прошлого века, имели, как мне казалось, большую ценность.
Эту «коллекцию» собрал в начале резолюции в Петрограде простой балтийский матрос, участвовавший в реквизициях ценностей у «буржуев» и аристократов. В начале гражданской войны, награбив награбленное, он вернулся в свою деревню и в эпикурейской неге пропивал золотишко, пока на него не донесла в ЧК брошенная жена.
Члены уездного комитета партии устроили у товарища матроса обыск, реквизировали золотые монеты и ювелирные изделия, а самого героического балтийца расстреляли. Однако, как это часто бывает, не поделили ценности и тут же передрались между собой. В конце концов, большая часть сокровищ досталось нам с Ордынцевой, как военный трофей. Рыночной стоимости нашего приобретения, даже приблизительной, мы с ней не знали.
– Тогда пойдем к ювелиру, и все продадим, – предложила девушка.
Никаких ювелиров я не знал и в честность современных антикваров не верил, поэтому предложил другой вариант:
– Я попробую найти квалифицированного оценщика, а пока тебе придется потерпеть мое присутствие.
Ордынцева хмыкнула, вернулась в свою комнату, громко захлопнула дверь и зачем-то заперлась на ключ. Сделала она это подчеркнуто демонстративно. Мне осталось только покачать головой и мысленно развести руками. Без стука и разрешения я к ней никогда не входил.
В ее предложении разменять часть бирюлек на деньги был резон. Наличных у меня было не очень много, и необходимость в деньгах могла скоро возникнуть. Я ничего не зарабатывал, а жить уже привык «по-барски», не экономя на мелочах.
Отложив свое писание, я вытащил из саквояжа и вывалил на стол наше совместное с Ордынцевой достояние. Кроме настоящих произведений ювелирного искусства, нам с ней досталось много золотого лома, не имеющего, как мне казалось, большой ценности.
Впрочем, главным моим богатством была старинная сабля. Досталась она мне не совсем обычным способом, Как-то в 1799 году меня заманили на собрание таинственной секты, поклоняющейся Сатане. Там меня собрались принести в жертву потустороннему «патрону». Мне удалось спастись, не в последнюю очередь благодаря этой самой сабле, которую я предварительно стащил у сектантов. Сабля была великолепна сама по себе, и я думал, что сделана она, по меньшей мере, в древней Индии, Кроме того, с ней «в комплекте» были богато украшенные самоцветными камнями ножны из пластин слоновой кости, обтянутые красным сафьяном с золотыми кольцами тонкой работы. Было с первого взгляда ясно, что такое старинное оружие имеет значительную материальную ценность, но захотел узнать, какую именно. Необходимость продать украшения, чтобы решить наши с Ордынцевой имущественные отношения, подвигла меня на необдуманный поступок. Я решил заодно с побрякушками выяснить, сколько такая сабля здесь, в России, может стоить. Любопытство меня подвело: как говорится, и на старуху бывает проруха.
В Москве, как и в Греции, вероятно, есть все, только неизвестно где, что искать. Я обзвонил множество знакомых, но ни у кого на примете не оказалось ни знатоков ювелирных изделий, и ни старинного оружия, Пришлось идти самым простым путем, заняться самообразованием. После долгих поисков я нашел старую, дореволюционного издания книгу о холодном оружии. Была она толстая, с иллюстрациями и подробными описаниями. Я долго пытался разобраться с типами сабель, углами заточки клинков, центрами тяжести и прочими специальными характеристиками. Увы, дело это оказалось трудноподъемным для поверхностного любителя. Более ли менее мне удалось идентифицировать только клинок; судя по описаниям, он был, скорее всего, индийским или персидским «коленчатым булатом», а не «дамасской сталью», как я думал раньше. Подобные булаты умели делать в глубокой древности, о них упоминал еще Аристотель. Однако, судя по форме клинка, сабля была сделана не раньше VI-VII века. Именно тогда стали выковывать такой тип оружия. Впрочем, это было только мое предположение, слегка подкрепленное частичным совпадением внешних характеристик. Тем более, что в отличие от клинка, было непонятно, какой эпохе принадлежат рукоять и гарда. Судя по описаниям, они не совпадали с формой клинка по времени.
Разобраться с ножнами оказалось еще сложнее. Их «металлический прибор», как профессионально называются части, состоящие из «устья, обоймицы и наконечника» был выкован из золота и украшен тонкой восточной резьбой, но больше всего меня заинтересовали вшитые в сафьян тонкой золотой проволокой самоцветы. Большая их часть была не огранена, только нескольким «стекляшкам» подправили природные грани. Если это драгоценные камни, а на это я очень надеялся, то, судя по величине, они должны были стоить целое состояние.
Отложив книгу об оружии, я взялся, было, за минералогию и ювелирные украшения, но тут же окончательно запутался и решил, что легче найти квалифицированного эксперта, чем запоминать сотни названий драгоценных минералов, оценивать их цвета и оттенки, пытаться понять различия в огранках.
Тогда я опять начал искать эксперта, только не холодного оружия, а ювелирных украшений. Оказалось, что женские цацки вполне востребованы нашим рынком. Стоило сообщить нескольким знакомым, что я продаю старинные ювелирные изделия, как мне позвонил один приятель и порадовал, что у него есть покупатель, на что-нибудь, как он выразился, «эдакое». Чтобы не светиться и не устраивать на квартире Одесский привоз, мы с Ордынцевой выбрали на продажу пару не самых интересных брошей и, для ассортимента, пяток дешевых поделок из дутого золота с фальшивыми брильянтами.
Покупатель не замедлил явиться, причем не один, а в сопровождении эксперта. То, что это будет грузин, приятель меня предупредил, однако, забыл сказать, какой монументальный. Я в первую секунду, когда он вошел в квартиру, даже остолбенел от такого уверенного в себе величия. Сопровождающий покупателя эксперт имел славянскую внешность и был тоже весьма импозантен, правда, в другом роде. Он был похож не на вумена, а бизнес-леди.
– Вахтанг Абашидзе, – представился грузин и посмотрел на меня с таким превосходством, что мне захотелось отвесить ему поясной поклон, и только большим усилием воли удалось от этого удержаться.
– Вахтанг Абашидзе! – повторил грузин, явно ожидая от меня какой-то необычной реакции.
Я это имя слышал впервые и не нашел ничего лучшего, как вежливо улыбнуться, правда, чтобы не обидеть гостя, с намеком на скрытое восхищение. Однако, такое скромное почтение Вахтангу явно не понравилось, что и отразилось недовольной гримасой на породистом, мясистом лице.
– Крылов, – невнятно пробормотал я, отступая перед ожившим надвигающимся памятником.
Вахтанг небрежно кивнул и, мотнув головой в сторону спутника, назвал его просто по имени:
– Вадык, мой эксперт.
Тот поглядел на меня светлыми, почти белесыми глазами, кивнул, моргнул длинными, пушистыми ресницами и скромно ретировался на второй план.
Парочка была престранная, но покупателей не выбирают, и я указал в сторону кабинета:
– Пожалуйста, сюда.
Гости, оставляя после себя мокрые, грязные следы таящего снега, прошли в комнату. По пути они рассматривали постсоветский интерьер моей квартиры, обмениваясь быстрыми, но красноречивыми взглядами. Мне стало почти стыдно за нищету и непрезентабельность собственного жилища.
В город Ордынцева выходить отказывалась наотрез. Бесконечные криминальные программы так ее запугали, что она лишний раз боялась подойти к окну. Только один раз мне удалось вытащить ее на Новодевичье кладбище, где была похоронена ее мать. Увы, эта экскурсия оказалась неудачной. Не то, что за сто лет, а уже на моей памяти на кладбище так все изменилось, что можно было только диву даваться. Старых захоронений почти не осталось, и все престижные места захватили советские генералы и чиновники. Единственно, что мне понравилось во всей этой ритуальной ярмарке тщеславия, это надпись на могиле одной выдающейся женщины-психиатра. Ничтоже сумняшеся ее потомки решили потрясти посетителей кладбища ее заслугами перед отечеством. Надпись, в свое время, возможно, и обычная, теперь стала до неприличия двусмысленной: «Психиатр. Член КПСС. Она создавала нового человека».
Могилу матери Ордынцевой мы не нашли. Без толку побродили между покойными зампредами и пред-замами и, несолоно хлебавши, вернулись домой.
Как ни странно, но жизнь в XXI веке теперь казалась мне пресной, скучной и даже сонной. То, что происходило в стране, в политике, то, что показывали по ящику, оставляя нам право скакать по каналам, выбирая дозволенную информацию, на реальную жизнь как-то не походило.
Общение тоже не доставляло былого удовольствия. К тому же круг моих знакомых сам собой сократился. У меня начисто пропал интерес к бессмысленному времяпрепровождению. И вообще, я чувствовал, что нужно какое-то время, чтобы разобраться с впечатлениями и, пока не забылись детали, описать свои приключения.
То, что случилось со мной, было так фантастично, что требовало трезвого, логического толкования. Никаких собственных идей по поводу механики путешествия по времени у меня не было и в помине. Как говорится, рылом не вышел. Пришлось искать специалистов. В Интернете нашлось множество ссылок на время, но ничего подходящего не оказалось. С большим трудом удалось выйти на физика с демонстративно еврейскими именем и фамилией.
Звали его Аарон Моисеевич Гутмахер. Приятель, который его немного знал, характеризовал Гутмахера как непризнанного гения. Было ему за шестьдесят, и я представил старого ученого с вислым носом, скорбными семитскими глазами за толстыми стеклами очков, вежливого и нудно подробного.
Я ему позвонил. Объяснить Гутмахеру по телефону, что мне от него нужно, было непросто.
– Я слышал, – начал я говорить, невнятно представившись, – что вы занимаетесь, вернее сказать, интересуетесь временем…
Абонент совсем не по-стариковски заржал нахальным басом и ехидно поинтересовался:
– А вы временем не интересуетесь?
– Интересуюсь, поэтому вам и звоню.
– Тогда я могу открыть вам тайну, сейчас ровно полдень по Московскому времени.
Я не поддержал шутливый тон и, дав Гутмахеру отсмеяться собственной шутке, попросил:
– Мы не могли бы с вами встретиться?
Собеседник замялся, видимо, заподозрив, что у меня не все дома.
– Не знаю, у меня мало времени… Вы, собственно, что от меня хотите?
– Это не телефонный разговор, – осторожно сказал я. – Видите ли, мне довелось столкнуться с некоторыми временными аномалиями, может быть, вам это будет интересно…
– А вы, – начал спрашивать он и не договорил фразу.
– В смысле головы? – помог я. – С головой у меня относительно нормально.
– Ну, если относительно, то приходите.
Гутмахер назвал свой адрес и назначил время визита в конце недели,
– А нельзя ли нам встретиться сегодня? – спросил я.
– Это так для вас срочно? – вновь насмешливо спросил он. – Вечность торопит?
– Пожалуй, что так.
– Хорошо, приходите сегодня, – согласился он.
Я быстро собрался, заскочил в магазин за бутылкой и закуской, после чего спустя полтора часа уже звонил в его зашарпанную дверь, Открылась она почти тотчас, хозяин даже не спросил, кто пришел, что по нашему времени было необычно.
У Аарона Моисеевича оказалось тяжелое, бульдожье лицо и удалой, воинственный нос. Я назвался, и он пригласил пройти в единственную комнату его маленькой квартиры. Жил Гутмахер более чем скромно, ютясь, в прямом смысле, между книжными стеллажами.
– Ну и что такое срочное вам потребовалось узнать о времени? Надеюсь, не о конце света? – улыбнувшись, спросил он, давая мне время осмотреться, но не приглашая сесть.
– Я слышал, что вы разбираетесь в механике времени, – ответил я, не принимая шутливого тона. – Я недавно вернулся из прошлого, и меня уже тянет назад.
– Ну, вы в этом не оригинальны, меня тоже тянет в прошлое. Где мои семнадцать лет!
– Там же, где и мои. Однако, у меня немного другая проблема. Вы не против? – спросил я, вытаскивая из полиэтиленового пакета бутылку коньяка и закуску. – Если вам будет интересно меня слушать, то разговор у нас будет долгий.
– Вы уверены? – по-прежнему насмешливо спросил Гутмахер.
– Уверен. Несколько дней назад я вернулся из далекого прошлого.
– Даже так? Ну, тогда садитесь. Любопытно будет узнать, что там новенького.
Я без спроса сдвинул на письменном столе книги и бумаги на дальний край и выставил свои гостинцы.
– Мы можем посидеть на кухне, – недовольно, предложил хозяин, – здесь я занимаюсь другими делами.
– Извольте, – церемонно согласился я, опять собрал припасы и, не спрашивая разрешения, отправился на кухню.
Аарон Моисеевич, поняв, что имеет дело с обычным психом, обреченно последовал за мной. Кухни во всех домах этого типа были крохотные, в Гутмахеровской едва помещались холодильник и небольшой стол. Я без спроса взял с открытой проволочной сушки несколько тарелок. В полном дискомфорте с убогостью обстановки они были почти антикварные, прекрасного гарднеровского фарфора.
– У вас редкая посуда, – сказал я, раскладывая на них закуску, – настоящий Гарднер!
– Вы разбираетесь в фарфоре? – спросил хозяин.
– Постольку поскольку. Как-то уже приходилось видеть изделия этого аглицкого предпринимателя. Прекрасная работа!
– Да, пожалуй, – не без легкой горделивости, согласился он. – Итак, я вас слушаю?
– Так случилось, что я оказался в прошлом, – привычно начал я свою невероятную повесть.
Гутмахер слушал, уткнувшись носом в воротник свитера, ничем не выказывая своего отношения к рассказу. Я говорил, избегая ненужных деталей, схематически повествуя о случившемся.
Когда кончил, он поднял глаза и внимательно посмотрел на меня.
– Вы-то сами всему этому верите?
То, что он сам не поверил ни единому моему слову, было понятно и без комментариев. Пришлось документально подтверждать свои слова:
– Мне сложно что-либо доказать, никаких материальных свидетельств у меня нет, впрочем, если вас устроит, вот мой фальшивый паспорт, выписанный в девятнадцатом веке, а это партбилет члена РСДРП(б) 1908 года.
Я положил перед ним документы и, пока он их разглядывал, разлил коньяк по фарфоровым чашкам.
– Любопытно, – сказал он, – действительно, бумага довольно свежая. – Если вы настаиваете на подлинности этой истории, то позвольте задать вам несколько вопросов.
– Извольте, – манерно, в духе девятнадцатого века, согласился я,
Гутмахер поднял свою чашку, чокнулся со мной, как-то задумчиво выпил коньяк и начал экзамен по истории Российской империи. Знания, надо сказать, у него оказались энциклопедические. Больше всего он напирал не на общие сведения, которые можно узнать из любого учебника истории, а на детали, вроде ходившей тогда валюты, одежды, которая была в моде, фамилии членов правительства. Откуда он сам все это знает, да еще в таких подробностях, я так и не понял.
– Странно, – сказал Гутмахер, – или вы хорошо подготовились к нашей встрече, или действительно… Так что вам от меня нужно?
– Я слышал, что вы занимаетесь проблемой времени, как физического явления, и подумал, что смогу у вас узнать, как происходят такие смещения.
– Короче говоря, вы хотите узнать, существует ли машина времени?
– Не совсем, то, что она существует, я знаю и так, по опыту, меня больше интересует, как она действует.
– Вы владеете математическим аппаратом?
Я сначала не понял, о каком аппарате идет речь, но потом догадался, что о математике:
– Увы, нет. У меня не техническое образование.
– Тогда я ничем не смогу вам помочь. Все это слишком сложно для дилетантов, – сказал он, как мне показалось, с легким налетом высокомерия. Мне это не понравилось, и так как говорить больше было не о чем, я решил, что зря потратил время.
– Что же, извините за беспокойство и потраченное время, – сказал я, вставая. – Приятно было познакомиться.
Мне было досадно, что он воспринял меня как обычного придурка с завиральными идеями, но виду, что раздосадован, я не показал.
– Вы спешите? – спросил он, когда я уже направился в прихожую.
– Нет, – вежливо ответил я, подавив раздражение.
– Тогда давайте поговорим о прошлом. То, что вы рассказали, весьма любопытно. Даже если это простая фантазия.
Я вновь вернулся и сел на шаткую табуретку. Старик сам разлил напиток и лукаво мне подмигнул:
– А десятка 1843 года была белого, а не красного цвета!
– Спорим? – предложил я. – Именно красного, и на ней написано: десть рублей серебром или ее замена монетою.
– Возможно, – подумав, согласился он, – Кажется вы, действительно, правы, белые десятки выпускали позже, уже при Николае И.
Разговор продолжился, но о моем путешествии по времени мы больше не поминали. Гутмахер, судя по всему, оказался настоящим невостребованным гением. Работу в институте и преподавание он бросил, и ему явно не хватало общения. Старику осточертело торчать одному в забитой книгами пыльной квартирке, и он по полной программе оттянулся на новом собеседнике. Как водится, вскоре коньяк кончился, и пришлось бежать за добавкой. В результате встречи было много выпито, и, отступив от правила не разговаривать с дилетантами о науке, хозяин добросовестно пытался объяснить мне, как мог, упрощая, свою версию «механики» времени. Я не менее добросовестно пытался во все это вникнуть, иногда начинал что-то почти понимать, но, к сожалению, так толком ни в чем не разобрался. К тому же меня интересовала не столько теория, сколько конечный результат и возможность практического перемещения в прошлое и будущее. Расстались мы запоздно, почти подружившись.
Глава 2
Жизнь, между тем, продолжалась. Пришлось втягиваться в скучные рутинные дела, которые занимали довольно много времени. Я скучал по Але, тем более что все в квартире напоминало о ее недавнем присутствии: переставленные вещи и женские мелочи, которые она не взяла с собой. Я суеверно не убирал их с тех мест, где они лежали, скорее всего, подсознательно надеясь, что она вернется.
О сыне, которого никогда не видел, думалось меньше. Я знал, что он есть, что где-то сейчас живет, наверно, забавен в своем беззаботном детстве, но особых чувств к нему почему-то не испытывал.
Даже напротив, мальчик вызывал странное ревнивое отношение: он был с Алей, какой-то неведомый мне маленький мужчина.
Она любит его, и он неминуемо вытесняет меня из ее сердца и памяти. Я понимал, что ревновать к сыну глупо, поэтому старался не думать о нем с раздражением и намеренно не раскладывал свои чувства по полочкам, стараясь задвинуть тревожные мысли в самые дальние углы памяти.
Ордынцева, несмотря на то, что мы жили вместе, ничем не замещала жены. Вела она себя, как испуганная девочка, и почти все время смотрела телевизор. Когда мы общались, то говорили не о чем-то своем и даже не об объединявшем нас прошлом, а обсуждали увиденные ей передачи, и я старался, как мог, объяснить ей особенности нашей ментальности и реалий. Угрызений совести за то, что перетащил ее сюда, я не испытывал. Она принадлежала к партии социалистов-революционеров, и другой дороги, кроме как в сталинский ГУЛАГ, у нее не было. Другое дело, что у меня не хватило каких-то качеств, чтобы помочь ей адаптироваться в нашей эпохе. Наверное, ей нужна была большая поддержка, нежность, участие, а я сам как-то расклеился.
Однако, вскоре неординарные обстоятельства вторглись в нашу тихую жизнь, заняли все время, и для аналитических размышлений и долгих вечерних бесед не осталось места. Как обычно бывает, причина всех наших бед кроится в собственном поведении и поступках. Проболтавшись несколько недель без активных дел, что объяснял сам себе необходимым отдыхом, я случайно вляпался в плохую историю, которая могла иметь самые неожиданные и даже трагические последствия. Началось все с того, что Даша вдруг, безо всяких видимых причин, захотела от меня уехать. У нас на эту тему состоялся неприятный разговор.
– Чем тебе здесь плохо? – спросил я, не понимая, какая муха ее укусила.
– Какая разница, где я буду жить, ты все равно не обращаешь на меня внимания! – заявила она звенящим от обиды голосом.
Намек был достаточно прозрачен, но трудно исправим. Ордынцева находилась в таком физическом и моральном состоянии, которое могло у представителя противоположного пола вызвать в лучшем случае сочувствие, но никак не нежные чувства, на которые она, возможно, рассчитывала.
– Не знаю, кто на кого должен обращать внимание, – не без доли лукавства возразил я, – по-моему, это ты целыми днями смотришь телевизор и ничего, и никого не замечаешь кругом.
– Ты совсем не понимаешь женщин, и вообще, вы все мужики бессовестные эгоисты! – с неподдельной патетикой воскликнула она.
Как всегда, во время любой ссоры оба были по-своему правы, но я не удержался от сарказма, что было совершенно напрасно:
– Совершенно с тобой согласен, мы исчадия ада, а вы, женщины, страдалицы и мученицы. Особенно ты. Ты за то время, что здесь живешь, хоть раз приготовила еду или вымыла после себя посуду? – язвительно поинтересовался я.
– Еще чего не хватало! У нас теперь равноправие! Почему я должна убиваться на кухне, стирать твои грязные портки, пока ты целыми днями валяешься на диване?! – резко сказала она.
В этом была какая-то правда, я действительно не убивался на кухне, кормил ее полуфабрикатами, но она-то туда и вовсе не входила.
– Ты это говоришь серьезно?
– Да, серьезно. И учти, я не собираюсь превращаться в объект твоих сексуальных утех или домашнюю клушу! Мы, женщины, в тысячу раз лучше вас, мужиков! Ты пользуешься мной, ничего не давая взамен!
«Утех» с того времени, как мы попали в наше время, между нами просто не было. Я зациклился на Але, а тоскующая, непричесанная Ордынцева никак не вдохновляла на заочную измену жене.
– Возможно, ты и права, только я что-то не заметил, как я тобой пользуюсь, – перевел я разговор со скользкой эмоциональной на бытовую тему. – По дому ты ничего не делаешь, свои «грязные портки» я стираю сам в стиральной машине, про «сексуальные утехи» я тоже не очень понимаю, что ты имеешь в виду, за их полным отсутствием…
– Вот тут ты весь! Вы, самцы – вы все одинаковые! Чуть что, сразу начинаете скандалы и мелочные попреки! Это недостойно настоящего мужчины.
Девушка не на шутку завелась, в ее глазах засияли драгоценными брильянтами слезы, поэтому пришлось идти на попятный:
– Ну, если так, тогда ты во всем права, – смиренно согласился я, прекращая бесполезную полемику.
Ордынцева, несомненно, насмотрелась женских ток-шоу, и теперь окончательно утвердилась в мысли, что все мужики козлы. Семена феминизма наших обездоленных собственным эгоцентризмом шоу-дам упали на благодатную и хорошо унавоженную почву. Даша по своей сути была пламенной революционеркой, а в революцию обычно идут не обыкновенные люди, а принципиальные борцы за идею. Идея же может быть самая произвольная, от счастья всего человечества до уничтожения тараканов или почтальонов.
Наша ссора кончилась ничем, но вдруг Даша вышла из сомнамбулического состояния и спустя час явилась ко мне в кабинет выяснять отношения. Вошла без стука и остановилась в дверях. Я оторвался от монитора и повернулся к ней.
– Ты говорил, что у нас много денег? – спросила она, подозрительно глядя на меня. – Или…
– Денег у нас нет, но есть ценности, которые можно продать.
– Их хватит на то, чтобы взять в аренду квартиру?
– Думаю, что на них можно не только снять квартиру, но и купить целый дом в центре города, – смело предположил я.
– Прекрасно, я хочу иметь деньги в своем распоряжении! – холодно сообщила она.
– Хорошо, давай поделим экспроприированные украшения, и ты сможешь поступить со своей частью, как тебе заблагорассудится. Хочешь – напяль на себя, хочешь – продай, – рассердившись, сказал я.
– Ты прекрасно понимаешь, что я сама, без тебя, ничего не смогу сделать. На меня и так все смотрят с подозрением, как на какую-то иностранку. Представляешь, что будет, если я принесу ювелиру старинное золото? В лучшем случае сдадут в ЧК!
– У нас нет никаких ЧК. И вообще, тебе повезло, ты попала во время вседозволенности и последнего загула демократии. Единственно, что с тобой может случиться, это тебя обманут или ограбят, – успокоил я пламенную революционерку.
Действительно, ювелирные украшения, которые достались нам с Дашей «в наследство» после столкновения с корыстолюбивыми большевиками в двадцатом году прошлого века, имели, как мне казалось, большую ценность.
Эту «коллекцию» собрал в начале резолюции в Петрограде простой балтийский матрос, участвовавший в реквизициях ценностей у «буржуев» и аристократов. В начале гражданской войны, награбив награбленное, он вернулся в свою деревню и в эпикурейской неге пропивал золотишко, пока на него не донесла в ЧК брошенная жена.
Члены уездного комитета партии устроили у товарища матроса обыск, реквизировали золотые монеты и ювелирные изделия, а самого героического балтийца расстреляли. Однако, как это часто бывает, не поделили ценности и тут же передрались между собой. В конце концов, большая часть сокровищ досталось нам с Ордынцевой, как военный трофей. Рыночной стоимости нашего приобретения, даже приблизительной, мы с ней не знали.
– Тогда пойдем к ювелиру, и все продадим, – предложила девушка.
Никаких ювелиров я не знал и в честность современных антикваров не верил, поэтому предложил другой вариант:
– Я попробую найти квалифицированного оценщика, а пока тебе придется потерпеть мое присутствие.
Ордынцева хмыкнула, вернулась в свою комнату, громко захлопнула дверь и зачем-то заперлась на ключ. Сделала она это подчеркнуто демонстративно. Мне осталось только покачать головой и мысленно развести руками. Без стука и разрешения я к ней никогда не входил.
В ее предложении разменять часть бирюлек на деньги был резон. Наличных у меня было не очень много, и необходимость в деньгах могла скоро возникнуть. Я ничего не зарабатывал, а жить уже привык «по-барски», не экономя на мелочах.
Отложив свое писание, я вытащил из саквояжа и вывалил на стол наше совместное с Ордынцевой достояние. Кроме настоящих произведений ювелирного искусства, нам с ней досталось много золотого лома, не имеющего, как мне казалось, большой ценности.
Впрочем, главным моим богатством была старинная сабля. Досталась она мне не совсем обычным способом, Как-то в 1799 году меня заманили на собрание таинственной секты, поклоняющейся Сатане. Там меня собрались принести в жертву потустороннему «патрону». Мне удалось спастись, не в последнюю очередь благодаря этой самой сабле, которую я предварительно стащил у сектантов. Сабля была великолепна сама по себе, и я думал, что сделана она, по меньшей мере, в древней Индии, Кроме того, с ней «в комплекте» были богато украшенные самоцветными камнями ножны из пластин слоновой кости, обтянутые красным сафьяном с золотыми кольцами тонкой работы. Было с первого взгляда ясно, что такое старинное оружие имеет значительную материальную ценность, но захотел узнать, какую именно. Необходимость продать украшения, чтобы решить наши с Ордынцевой имущественные отношения, подвигла меня на необдуманный поступок. Я решил заодно с побрякушками выяснить, сколько такая сабля здесь, в России, может стоить. Любопытство меня подвело: как говорится, и на старуху бывает проруха.
В Москве, как и в Греции, вероятно, есть все, только неизвестно где, что искать. Я обзвонил множество знакомых, но ни у кого на примете не оказалось ни знатоков ювелирных изделий, и ни старинного оружия, Пришлось идти самым простым путем, заняться самообразованием. После долгих поисков я нашел старую, дореволюционного издания книгу о холодном оружии. Была она толстая, с иллюстрациями и подробными описаниями. Я долго пытался разобраться с типами сабель, углами заточки клинков, центрами тяжести и прочими специальными характеристиками. Увы, дело это оказалось трудноподъемным для поверхностного любителя. Более ли менее мне удалось идентифицировать только клинок; судя по описаниям, он был, скорее всего, индийским или персидским «коленчатым булатом», а не «дамасской сталью», как я думал раньше. Подобные булаты умели делать в глубокой древности, о них упоминал еще Аристотель. Однако, судя по форме клинка, сабля была сделана не раньше VI-VII века. Именно тогда стали выковывать такой тип оружия. Впрочем, это было только мое предположение, слегка подкрепленное частичным совпадением внешних характеристик. Тем более, что в отличие от клинка, было непонятно, какой эпохе принадлежат рукоять и гарда. Судя по описаниям, они не совпадали с формой клинка по времени.
Разобраться с ножнами оказалось еще сложнее. Их «металлический прибор», как профессионально называются части, состоящие из «устья, обоймицы и наконечника» был выкован из золота и украшен тонкой восточной резьбой, но больше всего меня заинтересовали вшитые в сафьян тонкой золотой проволокой самоцветы. Большая их часть была не огранена, только нескольким «стекляшкам» подправили природные грани. Если это драгоценные камни, а на это я очень надеялся, то, судя по величине, они должны были стоить целое состояние.
Отложив книгу об оружии, я взялся, было, за минералогию и ювелирные украшения, но тут же окончательно запутался и решил, что легче найти квалифицированного эксперта, чем запоминать сотни названий драгоценных минералов, оценивать их цвета и оттенки, пытаться понять различия в огранках.
Тогда я опять начал искать эксперта, только не холодного оружия, а ювелирных украшений. Оказалось, что женские цацки вполне востребованы нашим рынком. Стоило сообщить нескольким знакомым, что я продаю старинные ювелирные изделия, как мне позвонил один приятель и порадовал, что у него есть покупатель, на что-нибудь, как он выразился, «эдакое». Чтобы не светиться и не устраивать на квартире Одесский привоз, мы с Ордынцевой выбрали на продажу пару не самых интересных брошей и, для ассортимента, пяток дешевых поделок из дутого золота с фальшивыми брильянтами.
Покупатель не замедлил явиться, причем не один, а в сопровождении эксперта. То, что это будет грузин, приятель меня предупредил, однако, забыл сказать, какой монументальный. Я в первую секунду, когда он вошел в квартиру, даже остолбенел от такого уверенного в себе величия. Сопровождающий покупателя эксперт имел славянскую внешность и был тоже весьма импозантен, правда, в другом роде. Он был похож не на вумена, а бизнес-леди.
– Вахтанг Абашидзе, – представился грузин и посмотрел на меня с таким превосходством, что мне захотелось отвесить ему поясной поклон, и только большим усилием воли удалось от этого удержаться.
– Вахтанг Абашидзе! – повторил грузин, явно ожидая от меня какой-то необычной реакции.
Я это имя слышал впервые и не нашел ничего лучшего, как вежливо улыбнуться, правда, чтобы не обидеть гостя, с намеком на скрытое восхищение. Однако, такое скромное почтение Вахтангу явно не понравилось, что и отразилось недовольной гримасой на породистом, мясистом лице.
– Крылов, – невнятно пробормотал я, отступая перед ожившим надвигающимся памятником.
Вахтанг небрежно кивнул и, мотнув головой в сторону спутника, назвал его просто по имени:
– Вадык, мой эксперт.
Тот поглядел на меня светлыми, почти белесыми глазами, кивнул, моргнул длинными, пушистыми ресницами и скромно ретировался на второй план.
Парочка была престранная, но покупателей не выбирают, и я указал в сторону кабинета:
– Пожалуйста, сюда.
Гости, оставляя после себя мокрые, грязные следы таящего снега, прошли в комнату. По пути они рассматривали постсоветский интерьер моей квартиры, обмениваясь быстрыми, но красноречивыми взглядами. Мне стало почти стыдно за нищету и непрезентабельность собственного жилища.