Страница:
Требухин сидел во главе стола в кресле с высокой спинкой, вероятно, символизирующей трон, и что-то втолковывал застывшему над серебряной тарелкой шведу, или кто он там был на самом деле. Я направился прямо к ним, не обращая внимания на остальных собутыльников.
– Вот и окольничий! – воскликнул Требухин, наткнувшись на меня мутным, осоловевшим взглядом. – Садись с нами, гостем будешь!
То, что он сам же просил меня прийти, бывший боярин уже явно забыл. Но, как тотчас выяснилось, это помнил Свен.
– Хорошо, что вы не отказались разделить с нами застолье, – сказал он, зачем-то внимательно осматривая меня с головы до ног.
Взгляду иностранца и, правда, был какой-то пронзительный, это я отметил вновь, в хорошо освещенной комнате. Однако подробно разглядеть его мне не удалось. Повинуясь жесту хозяина, сидящий по его левую руку человек спешно подвинулся, освобождая мне место. Я сел и оказался лицом к лицу со Свеном и мог теперь любоваться им сколько душе угодно.
– Налей окольничему, – приказал Требухин стоящему за его спиной стольнику. Тот с низким поклоном наполнил несколько помятый и тусклый, но вполне музейной ценности серебряный кубок,
– Пей! – приказал хозяин, сам с трудом поднимая подобный сосуд, до краев наполненный вином.
Приказ Требухина затерялся в разноголосом хоре подвыпивших гостей. Однако я его расслышал, поднял кубок и, сделав вид, что пью, выцедил несколько глотков довольно приличного на вкус самогона, настоянного на каких-то травах.
Как легко было понять, самому боярину уже было совершенно все равно, кто и что пьет. Он, расплескивая до краев наполненный кубок, сделал несколько ленивых глотков и обессилено опустил сосуд на стол. Не все равно, сколько я выпил, оказалось моему визави Свену, он даже приподнялся на своем месте, пытаясь определить, сколько в кубке осталось вина, И только поймав мой красноречиво удивленный взгляд, вновь сел на скамью.
Я уже говорил, что лицо у иностранца казалось умным и приятным. По виду ему было прилично за сорок, что в эти времена считалось едва ли не старостью. Однако Свен, несмотря на преклонный возраст, выглядел бодрым и подтянутым. Его узкое породистое горбоносое лицо обрамляла светлая, аккуратно подстриженная борода. На викинга он явно не тянул, был узок в кости и плечах, но смотрелся вполне интересным мужчиной.
– Вы мало пьете? – спросил он, так и не сумев определить, сколько я отпил веселящего зелья. – Я хотел с вами выпить, чтобы мы и впредь оставались друзьями.
– Тогда давайте выпьем, – с энтузиазмом поддержал я попытку Запада наладить паритетный диалог с Востоком. – У вас в Твери тоже пьют курное вино?
– О да, очень, очень пьют! Давайте вместе выпьем!
Стольник не заставил себя ждать и дополнил наши кубки. Боярин удивленно осмотрел стол, хотел присоединиться, но только осел в своем кресле. В конце концов, крутые горки укатали и такую привычную ко всему сивку. Мы же со Свеном припали к своим кубкам, словно соревнуясь, кто сможет больше выпить. Я усилено демонстрировал глотательные движения, стараясь, чтобы сопернику казалось, будто пью большими глотками. В кубке было никак не меньше литра крепкого самогона. Такой объем на голодный желудок мог свалить и более привычного к алкоголю человека, чем я.
Оторвавшись от бокала, я схватил со стола кусок пирога и уткнулся носом в его зарумяненную корочку, занюхивая сивуху.
Свен еще цедил из своего кубка, кажется, даже получая от этого удовольствие. Пока он не сунул нос в мою .емкость, я попросил стольника долить ее до краев. Этот жест понравился Свену; он, вероятно, решил, что русской пьяни не хватило литра, и я продолжу напиваться.
– У вас в Москве умеют пить, – одобрительно сказал он.
Я вежливо улыбнулся и отпил еще пару глотков. Теперь, когда, по мнению собутыльника, я должен был охмелеть, следовало ждать откровенного разговора «за жизнь». Какие могут быть интересы у шведов в Московии, я не знал и с интересом ожидал наводящих вопросов. Однако то, что спросил Свен, было совершенно неожиданно:
– А как ты, окольничий, относишься к римскому папе? – с трудом выговорил он, переходя на «ты».
– К кому? – переспросил я. – К папе римскому?
– Да, – подтвердил он.
– Никак не отношусь, – честно признался я.
– А ты не боишься, что скоро ваша церковь подчинится Риму и станет папской?
– Нет, не боюсь. Чего бы ради нам переходить в католичество?
– Значит, ты, как и я, ненавидишь Рим и папство? – опять прямо спросил он.
– Нет, не ненавижу, почему я должен их ненавидеть? Мне лично папа ничего плохого не сделал.
– А ты знаешь, что ваш царь Дмитрий тяготеет к католичеству?
– Первый раз слышу. Мне кажется, он и не думает подчинять русскую церковь Риму.
– Видно ты, окольничий, забыл, кто помог царю Дмитрию получить московский престол?! – насмешливо спросил он.
– Ну и что? На Руси многие пытались ввести католичество, но ни у кого не получилось. Так что вы зря переживаете.
Теперь мне стал понятен интерес шведов к новому царю: они боятся получить на месте Руси могучего католического соседа. Сама Швеция давно уже тяготела к Реформации...
Реформацией называлось одно из крупнейших событий всемирной истории, именем которого обозначается целый период нового времени, охватывающий XVI и первую половину XVII столетия. Она имела широкое значение, являясь важным моментом, как в религиозной, так и в политической, культурной и социальной истории Западной Европы.
Неспокойно было царствование шведского короля Иоанна III, правившего в 1568-1592 годах. Уже при нем против новой религии начало поднимать голову католичество. Сын и наследник Иоанна, Сигизмунд, избранный еще при жизни отца в 1587 году королем польским, был ярым католиком, и все симпатии шведов скоро перешли на сторону его соперника, младшего сына Густава, которому и суждено было вновь собрать государство и упрочить королевскую власть. В 1599 году он сверг Сигизмунда и сделался сначала регентом, а затем и королем шведов, под именем Карла IX. В нем Швеция опять обрела перворазрядного правителя, напоминавшего лучших королей из рода Стуре и, подобно им, друга простого народа. Еще в качестве регента Карл IX способствовал окончательной победе Реформации. В царствование сына Карла IX, Густава II Адольфа, явившегося новатором во многих областях, был положен конец дроблению государства между наследниками короля и ослаблявшим Швецию междоусобицам.
Титул короля Карла IX, сначала называвшийся «правящим наследным принцем государства», нынешний шведский король принял только в прошлом 1604 году; тогда же сын его Густав-Адольф был объявлен наследником престола. Карлу пришлось вести три войны – с Польшей, Россией и Данией. Первая война имеет важное значение в истории борьбы католической реакции с Реформацией. На стороне Сигизмунда был Папа, император и Испания; Карл был в дружеских отношениях с Англией, Францией и протестантскими государями Германии. В нынешнем, 1605 году Карл снова принял личное участие в войне, однако при Кирхголме он потерпел поражение от великого гетмана литовского Ходкевича и едва спасся от плена.
Так что шведов понять было можно, другое дело, что мое личное позитивное отношение к этому спокойному и, главное, нейтральному северному народу никак не совпадало с отношением к шведам моих теперешних современников. Нынешние потомки викингов занимали вполне активную позицию в европейской внешней политике и вполне могли подсуетиться и прихватить северо-западные территории Московского государства.
– Все поляки и литовцы – очень плохие люди, – проникновенно говорил между тем Свен.
Я утвердительно кивал. Спорить на идиотскую тему, какой народ лучше, а какой хуже, я перестал уже давно. Сам предмет спора точно и однозначно указывает на умственный уровень участников «дискуссии», и на то, что у него не может быть решения.
– На земле есть немного народов, которые достойны всяческого уважения, – продолжил собеседник.
– Согласен, в первую очередь, это мы, русские, – внес и я свою лепту в националистическую оценку человечества.
Свен удивленно посмотрел на меня, язвительно усмехнулся, но головой кивнул. Правда, небрежно.
– Да, конечно, и русские тоже.
– Выпьем? – предложил я, чтобы вывести разговор на более конструктивную тему.
После нашего первого рывка, обманутый иностранец выпил значительно больше меня, и глаза у него несколько остекленели.
– Вы, русские, – начал он, но тут же поправился, – мы, русские, очень любим пить, потому что у нас холодно!
– Правильно, – поддержал я, – мы без хмельного просто замерзнем. Я хочу пожелать вам удачи и крепкого здоровья!
Мой скромный тост Свену понравился, и он поднял свой кубок. Опять повторилась недавняя сцена, он пил, а я делал вид, что глотаю.
Закусив, мы опять уставились друг на друга. Кроме нас двоих за столом дееспособных бражников уже не осталось, все участники пьянки мирно спали, по возможности удобно устроившись на широком столе или непосредственно под ним. Даже относительно трезвый стольник дремал, прислонившись к стене. Боярин, постепенно все ниже спускаясь в своем тронном кресле, уже не просто спал, а заливисто храпел. Мой Свен после второго кубка смотрел на меня, как придонная рыба на незнамо как попавшую на глубину наяду. Потом он сосредоточился, собрался с силами и, пристально глядя мне в глаза, спросил:
– Ты мне поможешь выдать нашу Наташу за вашего царя?
– О чем ты говоришь! – с энтузиазмом воскликнул я. – Считай, что они уже поженились. И да здравствует вечная дружба между нашими братскими народами, ура!
– Ура! – откликнулся Свен и аккуратно опустил свое тонкое, интеллигентное лицо в серебряное блюдо с остатками жареного поросенка.
Глава 18
– Вот и окольничий! – воскликнул Требухин, наткнувшись на меня мутным, осоловевшим взглядом. – Садись с нами, гостем будешь!
То, что он сам же просил меня прийти, бывший боярин уже явно забыл. Но, как тотчас выяснилось, это помнил Свен.
– Хорошо, что вы не отказались разделить с нами застолье, – сказал он, зачем-то внимательно осматривая меня с головы до ног.
Взгляду иностранца и, правда, был какой-то пронзительный, это я отметил вновь, в хорошо освещенной комнате. Однако подробно разглядеть его мне не удалось. Повинуясь жесту хозяина, сидящий по его левую руку человек спешно подвинулся, освобождая мне место. Я сел и оказался лицом к лицу со Свеном и мог теперь любоваться им сколько душе угодно.
– Налей окольничему, – приказал Требухин стоящему за его спиной стольнику. Тот с низким поклоном наполнил несколько помятый и тусклый, но вполне музейной ценности серебряный кубок,
– Пей! – приказал хозяин, сам с трудом поднимая подобный сосуд, до краев наполненный вином.
Приказ Требухина затерялся в разноголосом хоре подвыпивших гостей. Однако я его расслышал, поднял кубок и, сделав вид, что пью, выцедил несколько глотков довольно приличного на вкус самогона, настоянного на каких-то травах.
Как легко было понять, самому боярину уже было совершенно все равно, кто и что пьет. Он, расплескивая до краев наполненный кубок, сделал несколько ленивых глотков и обессилено опустил сосуд на стол. Не все равно, сколько я выпил, оказалось моему визави Свену, он даже приподнялся на своем месте, пытаясь определить, сколько в кубке осталось вина, И только поймав мой красноречиво удивленный взгляд, вновь сел на скамью.
Я уже говорил, что лицо у иностранца казалось умным и приятным. По виду ему было прилично за сорок, что в эти времена считалось едва ли не старостью. Однако Свен, несмотря на преклонный возраст, выглядел бодрым и подтянутым. Его узкое породистое горбоносое лицо обрамляла светлая, аккуратно подстриженная борода. На викинга он явно не тянул, был узок в кости и плечах, но смотрелся вполне интересным мужчиной.
– Вы мало пьете? – спросил он, так и не сумев определить, сколько я отпил веселящего зелья. – Я хотел с вами выпить, чтобы мы и впредь оставались друзьями.
– Тогда давайте выпьем, – с энтузиазмом поддержал я попытку Запада наладить паритетный диалог с Востоком. – У вас в Твери тоже пьют курное вино?
– О да, очень, очень пьют! Давайте вместе выпьем!
Стольник не заставил себя ждать и дополнил наши кубки. Боярин удивленно осмотрел стол, хотел присоединиться, но только осел в своем кресле. В конце концов, крутые горки укатали и такую привычную ко всему сивку. Мы же со Свеном припали к своим кубкам, словно соревнуясь, кто сможет больше выпить. Я усилено демонстрировал глотательные движения, стараясь, чтобы сопернику казалось, будто пью большими глотками. В кубке было никак не меньше литра крепкого самогона. Такой объем на голодный желудок мог свалить и более привычного к алкоголю человека, чем я.
Оторвавшись от бокала, я схватил со стола кусок пирога и уткнулся носом в его зарумяненную корочку, занюхивая сивуху.
Свен еще цедил из своего кубка, кажется, даже получая от этого удовольствие. Пока он не сунул нос в мою .емкость, я попросил стольника долить ее до краев. Этот жест понравился Свену; он, вероятно, решил, что русской пьяни не хватило литра, и я продолжу напиваться.
– У вас в Москве умеют пить, – одобрительно сказал он.
Я вежливо улыбнулся и отпил еще пару глотков. Теперь, когда, по мнению собутыльника, я должен был охмелеть, следовало ждать откровенного разговора «за жизнь». Какие могут быть интересы у шведов в Московии, я не знал и с интересом ожидал наводящих вопросов. Однако то, что спросил Свен, было совершенно неожиданно:
– А как ты, окольничий, относишься к римскому папе? – с трудом выговорил он, переходя на «ты».
– К кому? – переспросил я. – К папе римскому?
– Да, – подтвердил он.
– Никак не отношусь, – честно признался я.
– А ты не боишься, что скоро ваша церковь подчинится Риму и станет папской?
– Нет, не боюсь. Чего бы ради нам переходить в католичество?
– Значит, ты, как и я, ненавидишь Рим и папство? – опять прямо спросил он.
– Нет, не ненавижу, почему я должен их ненавидеть? Мне лично папа ничего плохого не сделал.
– А ты знаешь, что ваш царь Дмитрий тяготеет к католичеству?
– Первый раз слышу. Мне кажется, он и не думает подчинять русскую церковь Риму.
– Видно ты, окольничий, забыл, кто помог царю Дмитрию получить московский престол?! – насмешливо спросил он.
– Ну и что? На Руси многие пытались ввести католичество, но ни у кого не получилось. Так что вы зря переживаете.
Теперь мне стал понятен интерес шведов к новому царю: они боятся получить на месте Руси могучего католического соседа. Сама Швеция давно уже тяготела к Реформации...
Реформацией называлось одно из крупнейших событий всемирной истории, именем которого обозначается целый период нового времени, охватывающий XVI и первую половину XVII столетия. Она имела широкое значение, являясь важным моментом, как в религиозной, так и в политической, культурной и социальной истории Западной Европы.
Неспокойно было царствование шведского короля Иоанна III, правившего в 1568-1592 годах. Уже при нем против новой религии начало поднимать голову католичество. Сын и наследник Иоанна, Сигизмунд, избранный еще при жизни отца в 1587 году королем польским, был ярым католиком, и все симпатии шведов скоро перешли на сторону его соперника, младшего сына Густава, которому и суждено было вновь собрать государство и упрочить королевскую власть. В 1599 году он сверг Сигизмунда и сделался сначала регентом, а затем и королем шведов, под именем Карла IX. В нем Швеция опять обрела перворазрядного правителя, напоминавшего лучших королей из рода Стуре и, подобно им, друга простого народа. Еще в качестве регента Карл IX способствовал окончательной победе Реформации. В царствование сына Карла IX, Густава II Адольфа, явившегося новатором во многих областях, был положен конец дроблению государства между наследниками короля и ослаблявшим Швецию междоусобицам.
Титул короля Карла IX, сначала называвшийся «правящим наследным принцем государства», нынешний шведский король принял только в прошлом 1604 году; тогда же сын его Густав-Адольф был объявлен наследником престола. Карлу пришлось вести три войны – с Польшей, Россией и Данией. Первая война имеет важное значение в истории борьбы католической реакции с Реформацией. На стороне Сигизмунда был Папа, император и Испания; Карл был в дружеских отношениях с Англией, Францией и протестантскими государями Германии. В нынешнем, 1605 году Карл снова принял личное участие в войне, однако при Кирхголме он потерпел поражение от великого гетмана литовского Ходкевича и едва спасся от плена.
Так что шведов понять было можно, другое дело, что мое личное позитивное отношение к этому спокойному и, главное, нейтральному северному народу никак не совпадало с отношением к шведам моих теперешних современников. Нынешние потомки викингов занимали вполне активную позицию в европейской внешней политике и вполне могли подсуетиться и прихватить северо-западные территории Московского государства.
– Все поляки и литовцы – очень плохие люди, – проникновенно говорил между тем Свен.
Я утвердительно кивал. Спорить на идиотскую тему, какой народ лучше, а какой хуже, я перестал уже давно. Сам предмет спора точно и однозначно указывает на умственный уровень участников «дискуссии», и на то, что у него не может быть решения.
– На земле есть немного народов, которые достойны всяческого уважения, – продолжил собеседник.
– Согласен, в первую очередь, это мы, русские, – внес и я свою лепту в националистическую оценку человечества.
Свен удивленно посмотрел на меня, язвительно усмехнулся, но головой кивнул. Правда, небрежно.
– Да, конечно, и русские тоже.
– Выпьем? – предложил я, чтобы вывести разговор на более конструктивную тему.
После нашего первого рывка, обманутый иностранец выпил значительно больше меня, и глаза у него несколько остекленели.
– Вы, русские, – начал он, но тут же поправился, – мы, русские, очень любим пить, потому что у нас холодно!
– Правильно, – поддержал я, – мы без хмельного просто замерзнем. Я хочу пожелать вам удачи и крепкого здоровья!
Мой скромный тост Свену понравился, и он поднял свой кубок. Опять повторилась недавняя сцена, он пил, а я делал вид, что глотаю.
Закусив, мы опять уставились друг на друга. Кроме нас двоих за столом дееспособных бражников уже не осталось, все участники пьянки мирно спали, по возможности удобно устроившись на широком столе или непосредственно под ним. Даже относительно трезвый стольник дремал, прислонившись к стене. Боярин, постепенно все ниже спускаясь в своем тронном кресле, уже не просто спал, а заливисто храпел. Мой Свен после второго кубка смотрел на меня, как придонная рыба на незнамо как попавшую на глубину наяду. Потом он сосредоточился, собрался с силами и, пристально глядя мне в глаза, спросил:
– Ты мне поможешь выдать нашу Наташу за вашего царя?
– О чем ты говоришь! – с энтузиазмом воскликнул я. – Считай, что они уже поженились. И да здравствует вечная дружба между нашими братскими народами, ура!
– Ура! – откликнулся Свен и аккуратно опустил свое тонкое, интеллигентное лицо в серебряное блюдо с остатками жареного поросенка.
Глава 18
В разгуляй-избе делать мне было больше нечего. Я поужинал холодными остатками боярского пиршества и отправился восвояси. Коварный Свен на поверку оказался приятным человеком, по-европейски недалеким и наивным. Никакого тайного заговора за его спиной не просматривалось. Если же он и существовал, то только в его мечтах: нашел залетный швед бывшего пьяницу-боярина, присовокупил к нему сомнительного придворного и решил по своему разумению навести порядок у опасных соседей.
Я вышел на обширный двор. Луна уже не светила, небо закрыли плотные облака, так что к себе в терем я добирался почти на ощупь.
Кругом было тихо, только где-то в районе главных ворот лениво брехала собака. Я вскарабкался по шаткой лестнице в нашу светелку и, наконец, смог лечь и вытянуться на своих полатях. Ваня спал, по-детски вскрикивая и что-то неразборчиво бормоча. Вероятно, все никак не мог разобраться со свалившимися на голову взрослыми чувствами.
За столом, соревнуясь со шведом в пьянстве, как ни хитрил, выпил я все-таки достаточно, чтобы в голове теперь шумело, и путались мысли. Я лежал и думал о Наташе, сочувствовал ей, но не знал, чем и как помочь. Ее рассказ о том, что ее силой принудили вернуться домой и заодно заманить сюда меня, задел за живое. Теперь все странности ее поведения, так раздражавшие меня последние дни, казались неважными. Пришла даже мысль, что она, таким странным образом, пыталась предупредить меня, чтобы я не слишком увлекался нашими отношениями.
– Не нужно, не мучьте меня! – неожиданно отчетливо сказал Ваня.
Я даже поднял голову проверить, спит ли он. Парнишка лежал на спине и от кого-то отмахивался рукой. Нам с ним завтра предстояло отбиться от хлебосольного Требухина и вернуться в Москву. День обещал быть трудным, поэтому я закрыл глаза, расслабился и попытался задремать. Как всегда, когда пытаешься заставить себя заснуть, сон не шел. Мешали комары и звуки ночного дома. Где-то что-то подозрительно скрипело, внизу на первом этаже были слышны чьи-то осторожные шаги. Потом на скотном дворе разорались петухи. Забранное маленькими разноцветными стеклами окно начало светлеть.
Затем Ваня опять начал метаться на своей лавке и окончательно разогнал у меня сон. Я хотел уже встать и выйти наружу, в предутреннюю прохладу, как вдруг откуда-то издалека раздался истошный крик. Дом, казалось, замер, ожидая продолжения необычного звука, и крик действительно повторился, такой же пронзительный и отчаянный. Я подскочил, спешно натянул сапоги, схватил саблю и скатился вниз по лестнице. Внизу уже метались полуголые люди. Никто ничего не понимал, и все спрашивали друг друга, что случилось и кто кричал.
– Это в избе, где боярин! – скороговоркой сказал, пробегая мимо меня, какой-то мужик в длинной холщевой рубахе. Я выбежал вслед за ним во двор и уже там разобрал в крике страшное слово: «Пожар».
Светало, небо было в розовых предрассветных облаках, потому багрянец близкого пожара не сразу бросился в глаза.
– Там, там горит! – кричали дворовые, устремляясь в ту часть двора, где находилась разгуляй-изба, откуда я только недавно вернулся.
Я побежал вслед за всеми и вскоре увидел настоящий пожар. Полыхало все здание снизу доверху. Могучие языки пламени взлетали метров на тридцать. Трещали бревна, и жар на подступах был такой, что люди не осмеливались подойти близко, даже просто для того, чтобы утолить жадное человеческое любопытство. Вдруг кто-то из слуг крикнул:
– Спасите, там батюшка-боярин!
Собравшаяся густая толпа инстинктивно двинулась было к пылающей избе, но там в этот момент грохнуло, вверх и в стороны полетели искры и куски горящей древесины, и все опять отхлынули на безопасное расстояние.
– Убили! Помогите! – страшно, с надрывом, закричала какая-то баба. И опять толпа качнулась к пожарищу, и вновь волной отступила назад.
Что делалось в это время внутри разгуляй-избы, можно было только догадываться. Пока оттуда не раздалось ни одного крика, и никто из тех, кто там остался, не выскочил наружу. Сколько там человек, я точно не знал, видел не меньше десяти, включая Требухина и Свена. По-хорошему нужно было попытаться сбить пламя, но где здесь вода и шанцевый инструмент я не знал, а местные стояли, сбившись кучей, даже не предпринимая попыток тушить пожар. Страшно было и подумать броситься внутрь кипящего пламени.
Вдруг громче треска горящих бревен раздался пронзительный женский крик:
– Тятя, тятенька! Пустите меня, там мой тятя!
Простоволосая, со всклоченными волосами, в одной исподней рубахе прямо в костер бросилась какая-то женщина. Только в последний момент я узнал в ней Наталью Требухину. Никто из дворовых не тронулся с места. Наташа успела добежать почти до горящей избы, но оттуда как нарочно вырвался целый вал огня. Непонятно, как ей удалось остаться невредимой. И тут же несколько человек бросились к ней, и ее, бьющуюся в руках, кричащую страшным, кликушеским голосом, оттащили прочь.
– Ишь ты, как она, сердечная, убивается, – сказал кто-то у меня за спиной.
– Понятно, родной отец в огне горит, тут заголосишь! – поддержал другой голос.
О происходящей на наших глазах трагедии в толпе говорили так буднично, как будто обсуждали увиденный фильм, Я оглядел зрителей, лица были напряжены, сосредоточены, но никаких эмоций на них не было. Пожар и пожар, эка невидаль!
Костер между тем все разгорался, уже в разные стороны, как ракеты, летели горящие головни, так что задымился стоящий невдалеке хлев, а дворовые люди продолжали любоваться красочным зрелищем, не делая даже попыток защитить от огня господское, имущество.
Наташа сначала билась в удерживающих руках доброхотов, кричала что-то непонятное, требовала, чтобы ее пустили в горящую избу к отцу, но когда запылал еще и хлев, вырвалась и пронзительно, грозно, так что враз отступили и засуетились дворовые, приказала:
– Чего вы стоите! Немедленно тушить! Мироныч, будь ты неладен, прикажи тушить!
Тотчас люди бросились в разные стороны, откуда-то появились ведра с водой, багры, топоры, и только занявшийся хлев в мгновение ока растащили по бревнышкам, так что ошарашенные, испуганные свиньи с визгом начали носиться по двору.
Покончив с хлевом, толпа окрыленных людей попыталась подобраться к догорающей избе. Там уже рухнула крыша, и спасать было некого, но искры разлетались по сторонам с такой силой, что людям пришлось рассредоточиваться, чтобы не дать сгореть всему поместью.
Наталья Требухина металась по пожарищу, на всех кричала и вполне сносно командовала спасательными работами. Мне тоже удалось принять участие в общем аврале, передавая из рук в руки ведра с водой, которую где-то вдалеке черпали из местного пруда. Уже взошло солнце, совсем догорела изба с так и не проснувшимися бражниками, а люди все боролись с огнем, пытающимся в разных местах найти себе достойную пищу.
Все кончилось только к дести часам утра. Усталые закопченные люди расходились по всей усадьбе, кто-то мылся в пруду, кто-то прямо возле колодца. Главной темой разговора была гибель боярина вместе со всей его камарильей. Все произносили положенные в таких случаях слова, но особого сочувствия к безвременно усопшим я не видел. Наталья, как только все было кончено, ушла к себе и, как говорили дворовые, рвала на себе волосы.
Я умылся у колодца и вернулся в нашу теремную светлицу.
Здесь меня ждало самое удивительное за последние сутки видение. Мой рында лежал на лавке, тесно сплетясь с одной из вчерашних девушек. Моего прихода, похоже, не ждали, оба вскочили и заметались по маленькой комнатушке. Девичья стыдливость предписывала голой чаровнице прикрыть срам, но одежды на виду не оказалось, и она бестолково металась по светлице. Ваня вообще едва не выскочил из комнаты, в чем мать родила. Мне было не до них, и я вышел, чтобы дать возможность любовникам привести себя в порядок.
– Ой, мы же не знали, когда ты вернешься, – сказала, выходя ко мне на лестницу, уже одетая в рубаху девушка, – и решили немного отдохнуть. Ты не думай, у нас с ним ничего не было.
В другое время я бы не преминул сказать что-нибудь соответствующее ситуации, но теперь, после страшной гибели стольких людей, было не до шуток.
– Там ваш боярин сгорел, – сказал я ей, возвращаясь в комнату.
– Как это, сгорел? – испугано крикнула она вслед.
– В огне, – коротко ответил я.
Она вскрикнула и затрещала вниз ступенями. Ваня, уже одетый, стоял посередине светлицы, повинно опустив голову.
– Вы что, не слышали, какой был пожар? – спросил я, устало опускаясь на свою лавку.
– Хозяин, я не знаю, как это получилось, – тихо проговорил рында, – она пришла, и все как-то вышло само собой.
– Я посплю, а ты иди, погуляй, – попросил я, укладываясь спать. – Если что-нибудь случится, сразу же меня разбуди.
– Я знаю, это грех, но я ничего не смог с собой поделать. Аксинья здесь не при чем.
Уже то, что он не стал сваливать всю вину на девушку, явно спровоцировавшую их отношения, было достойно уважения. Однако мне пока было не до них, бессонная ночь давала о себе знать, к тому же в голову лезли нехорошие мысли о таком внезапном пожаре.
– Иди, потом поговорим, – сказал я, закрывая глаза.
– Хозяин, а это всегда так бывает? – спросил паренек, которого распирало от новых впечатлений.
– Всегда, если женщина нравится, а если ее любишь, то в сто раз лучше, – ответил я, чувствуя, как проваливаюсь в сон. – Уходи и не мешай мне спать.
Ваня пытался еще что-то сказать, но я уже заснул.
– Хозяин... – Он начал трясти меня за плечо.
– Ну, что тебе еще? – сердито спросил я, поворачиваясь на другой бок. – Я же сказал, не мешай спать!
– Там приехали люди, много людей, Говорят, что боярина нарочно сожгли!
Я открыл глаза.
– Какие еще люди?
– Не знаю, разные...
Я открыл глаза, понял, что проспал довольно много времени, и сел на лавке. Ваня, уже полностью одетый, испугано таращил на ме.ня глаза.
– Они там собрались возле избы, что сгорела, и все смотрят, – попытался он связно объяснить, что происходит в поместье.
Пришлось вставать и идти смотреть, кто приехал и зачем. Возле пепелища действительно кучкой стояли несколько хорошо одетых незнакомцев и рассматривали дымящийся пепел. Я подошел, и все тотчас уставились на меня настороженными взглядами. Я первым поздоровался, мне сдержано ответили. После этого все продолжили разглядывать то, что осталось от избы. Зрелище получилось унылое, одна груда золы. До конца не сгорело всего несколько нижних венцов бревен. От пепелища веяло жаром, так что лезть внутрь и проводить следственные работы было просто невозможно.
– Кабы трезвые были, то кто-нибудь бы непременно выбежал, – продолжил прерванный моим приходом разговор солидного телосложения человек с типично чиновничьей внешностью.
– А если дверь колом приперли? – подал голос второй, высокий и худой, с козлиной бородкой.
Все посмотрели на то место, где еще недавно была дверь. Никакого кола там, само собой, не было.
– Говорил я боярину, пей, да знай меру, – вмешался в разговор очередной участник разбора происшествия, – так он разве послушается! Вот теперь и думай, что и как.
– Дочка-то, Наталья Прохоровна, теперь все под себя подберет, – вступил в разговор стоящий поодаль богато одетый человек, судя по высокомерному виду и солидности, самый здесь главный. – Других наследников у боярина вроде как и нету?
– Все померли, она одна осталась. Роду Требухиных теперь конец.
– А невеста получится богатая, – задумчиво сказал человек, похожий на начальника, – теперь от женихов отбою не будет!
Следственная комиссия, как я назвал про себя задумчивых гостей, кажется, на этом свою работу окончила.
– Дела! Недаром говорят, что от копеечной свечи Москва сгорела, – отметил солидного вида чиновник, тот, что говорил о пользе трезвости. – Вот так жил человек и помер. Интересно, много их там, – он кивнул на золу, – было? От холопов никакого толку, никто ничего не знает.
Я мог кое-что сказать по этому поводу, но не стал вмешиваться. Если выяснится, что я последним покинул хмельную компанию, неизвестно, как подьячие повернут дело.
Больше, судя по всему, комиссии здесь делать было нечего, но уходить никто не спешил, все чего-то ждали.
– Интересно, когда боярина хоронить будут? Человек богатый, уважаемый, поминки должны знатные справить.
– Сама-то Наталья Прохоровна как? Воет, поди?
– Чего ей выть, от папаши освободилась, теперь сама себе хозяйка.
Дальше разговор направленности не менял, комиссия обсуждала перспективную сироту. Наконец бессмысленные высказывания перешли в конкретные:
– Когда к столу-то позовут? – сердито спросил начальник и покосился на меня, видимо, как на представителя местного населения.
– Пора бы, – поддержал его кто-то из комиссии, – мертвым мертвое, а живое живым. Я с утра во рту маковой росинки не держал.
Намек был прозрачный, и я вернулся в господский дом, передать хозяйке пожелания гостей. Холопы и дворовые слуги попусту слонялись по двору. В самом доме тоже никто ничего не делал, и было такое впечатление, что сегодня выходной или праздничный день. Я остановил какую-то девушку, которую видел вместе с Натальей, и спросил, где боярышня.
– У себя, воет, – мотнула она головой в сторону второго терема, стоявшего по другую сторону господской избы, параллельно нашему с Ваней.
– Покажи дорогу, – попросил я.
Девушка кивнула и скоро пошла вперед. Мы поднялись по такой же, как наша, утлой лестнице. Девичья светелка была чуть больше гостевой и даже слегка обставлена. Наталья в черной поневе сидела возле окна и грустно смотрела вдаль. Правда, далей за толстыми тусклыми стеклами узкого оконца видно не было, но она куда-то все-таки смотрела.
– Там приехали приказные разбираться с пожаром, – сказал я, – ждут, когда их будут кормить.
Боярышня посмотрела на меня трагическим взглядом и тихо сказала:
– Вот видишь, как приключилось! Помер-таки мой батюшка, недаром мне было такое видение!
– Да, конечно, только что делать с приказными? Они сейчас на пожарище, пытаются понять, отчего сгорела веселая изба.
Наталья вздрогнула и посмотрела мне прямо в глаза. В них был самый натуральный испуг.
– Чего это они здесь вынюхивают? – слишком резко для только что осиротевшей дочери спросила она.
– Не знаю, наверное, так полагается. Ты прикажи их хорошо накормить и напоить, они и уедут восвояси.
Наталья сосредоточилась, видимо, пытаясь въехать в ситуацию, слабо улыбнулась:
– Ты пойди, сам распорядись.
– Но я же здесь у вас ничего не знаю!
– Скажи Миронычу, пусть он прикажет.
Мироныча, скорей всего управляющего, человека которому она приказала организовать тушение пожара, я видел. Осталось только его разыскать.
– Хорошо, пойду искать Мироныча.
– Ах, иди куда хочешь, – раздраженно сказала боярышня. – Что вы все ко мне пристаете, не мешайте плакать!
Тон, которым она это говорила, соответствовал тому, как она обращалась ко мне последнее время в Москве. С последнего свидания мне показалось, что наши отношения стали прежними, но, похоже, все возвращалось на круги своя.
– Хорошо, я найду твоего Мироныча и распоряжусь, – сказал я и вышел из терема.
Пока управляющий гонял праздных холопов и организовывал застолье чиновникам, я без дела слонялся по поместью, покуда не набрел на сгоревшую избу. Здесь никого не было, приказные ждали ужина, а местные жители уже насмотрелись на пепелище. Зола постепенно остывала, так что можно было, не обжигаясь, подойти к тому месту, где раньше находилась входная дверь. Единственный вопрос, который меня здесь интересовал: почему никто из бражников после начала пожара не выбрался наружу. Кроме пьяных гостей там был относительно трезвый стольник, возможно, еще кто-то из слуг. Представить, что среди стольких людей не оказалось никого, способного проснуться от дыма, казалось просто невероятным.
Я вышел на обширный двор. Луна уже не светила, небо закрыли плотные облака, так что к себе в терем я добирался почти на ощупь.
Кругом было тихо, только где-то в районе главных ворот лениво брехала собака. Я вскарабкался по шаткой лестнице в нашу светелку и, наконец, смог лечь и вытянуться на своих полатях. Ваня спал, по-детски вскрикивая и что-то неразборчиво бормоча. Вероятно, все никак не мог разобраться со свалившимися на голову взрослыми чувствами.
За столом, соревнуясь со шведом в пьянстве, как ни хитрил, выпил я все-таки достаточно, чтобы в голове теперь шумело, и путались мысли. Я лежал и думал о Наташе, сочувствовал ей, но не знал, чем и как помочь. Ее рассказ о том, что ее силой принудили вернуться домой и заодно заманить сюда меня, задел за живое. Теперь все странности ее поведения, так раздражавшие меня последние дни, казались неважными. Пришла даже мысль, что она, таким странным образом, пыталась предупредить меня, чтобы я не слишком увлекался нашими отношениями.
– Не нужно, не мучьте меня! – неожиданно отчетливо сказал Ваня.
Я даже поднял голову проверить, спит ли он. Парнишка лежал на спине и от кого-то отмахивался рукой. Нам с ним завтра предстояло отбиться от хлебосольного Требухина и вернуться в Москву. День обещал быть трудным, поэтому я закрыл глаза, расслабился и попытался задремать. Как всегда, когда пытаешься заставить себя заснуть, сон не шел. Мешали комары и звуки ночного дома. Где-то что-то подозрительно скрипело, внизу на первом этаже были слышны чьи-то осторожные шаги. Потом на скотном дворе разорались петухи. Забранное маленькими разноцветными стеклами окно начало светлеть.
Затем Ваня опять начал метаться на своей лавке и окончательно разогнал у меня сон. Я хотел уже встать и выйти наружу, в предутреннюю прохладу, как вдруг откуда-то издалека раздался истошный крик. Дом, казалось, замер, ожидая продолжения необычного звука, и крик действительно повторился, такой же пронзительный и отчаянный. Я подскочил, спешно натянул сапоги, схватил саблю и скатился вниз по лестнице. Внизу уже метались полуголые люди. Никто ничего не понимал, и все спрашивали друг друга, что случилось и кто кричал.
– Это в избе, где боярин! – скороговоркой сказал, пробегая мимо меня, какой-то мужик в длинной холщевой рубахе. Я выбежал вслед за ним во двор и уже там разобрал в крике страшное слово: «Пожар».
Светало, небо было в розовых предрассветных облаках, потому багрянец близкого пожара не сразу бросился в глаза.
– Там, там горит! – кричали дворовые, устремляясь в ту часть двора, где находилась разгуляй-изба, откуда я только недавно вернулся.
Я побежал вслед за всеми и вскоре увидел настоящий пожар. Полыхало все здание снизу доверху. Могучие языки пламени взлетали метров на тридцать. Трещали бревна, и жар на подступах был такой, что люди не осмеливались подойти близко, даже просто для того, чтобы утолить жадное человеческое любопытство. Вдруг кто-то из слуг крикнул:
– Спасите, там батюшка-боярин!
Собравшаяся густая толпа инстинктивно двинулась было к пылающей избе, но там в этот момент грохнуло, вверх и в стороны полетели искры и куски горящей древесины, и все опять отхлынули на безопасное расстояние.
– Убили! Помогите! – страшно, с надрывом, закричала какая-то баба. И опять толпа качнулась к пожарищу, и вновь волной отступила назад.
Что делалось в это время внутри разгуляй-избы, можно было только догадываться. Пока оттуда не раздалось ни одного крика, и никто из тех, кто там остался, не выскочил наружу. Сколько там человек, я точно не знал, видел не меньше десяти, включая Требухина и Свена. По-хорошему нужно было попытаться сбить пламя, но где здесь вода и шанцевый инструмент я не знал, а местные стояли, сбившись кучей, даже не предпринимая попыток тушить пожар. Страшно было и подумать броситься внутрь кипящего пламени.
Вдруг громче треска горящих бревен раздался пронзительный женский крик:
– Тятя, тятенька! Пустите меня, там мой тятя!
Простоволосая, со всклоченными волосами, в одной исподней рубахе прямо в костер бросилась какая-то женщина. Только в последний момент я узнал в ней Наталью Требухину. Никто из дворовых не тронулся с места. Наташа успела добежать почти до горящей избы, но оттуда как нарочно вырвался целый вал огня. Непонятно, как ей удалось остаться невредимой. И тут же несколько человек бросились к ней, и ее, бьющуюся в руках, кричащую страшным, кликушеским голосом, оттащили прочь.
– Ишь ты, как она, сердечная, убивается, – сказал кто-то у меня за спиной.
– Понятно, родной отец в огне горит, тут заголосишь! – поддержал другой голос.
О происходящей на наших глазах трагедии в толпе говорили так буднично, как будто обсуждали увиденный фильм, Я оглядел зрителей, лица были напряжены, сосредоточены, но никаких эмоций на них не было. Пожар и пожар, эка невидаль!
Костер между тем все разгорался, уже в разные стороны, как ракеты, летели горящие головни, так что задымился стоящий невдалеке хлев, а дворовые люди продолжали любоваться красочным зрелищем, не делая даже попыток защитить от огня господское, имущество.
Наташа сначала билась в удерживающих руках доброхотов, кричала что-то непонятное, требовала, чтобы ее пустили в горящую избу к отцу, но когда запылал еще и хлев, вырвалась и пронзительно, грозно, так что враз отступили и засуетились дворовые, приказала:
– Чего вы стоите! Немедленно тушить! Мироныч, будь ты неладен, прикажи тушить!
Тотчас люди бросились в разные стороны, откуда-то появились ведра с водой, багры, топоры, и только занявшийся хлев в мгновение ока растащили по бревнышкам, так что ошарашенные, испуганные свиньи с визгом начали носиться по двору.
Покончив с хлевом, толпа окрыленных людей попыталась подобраться к догорающей избе. Там уже рухнула крыша, и спасать было некого, но искры разлетались по сторонам с такой силой, что людям пришлось рассредоточиваться, чтобы не дать сгореть всему поместью.
Наталья Требухина металась по пожарищу, на всех кричала и вполне сносно командовала спасательными работами. Мне тоже удалось принять участие в общем аврале, передавая из рук в руки ведра с водой, которую где-то вдалеке черпали из местного пруда. Уже взошло солнце, совсем догорела изба с так и не проснувшимися бражниками, а люди все боролись с огнем, пытающимся в разных местах найти себе достойную пищу.
Все кончилось только к дести часам утра. Усталые закопченные люди расходились по всей усадьбе, кто-то мылся в пруду, кто-то прямо возле колодца. Главной темой разговора была гибель боярина вместе со всей его камарильей. Все произносили положенные в таких случаях слова, но особого сочувствия к безвременно усопшим я не видел. Наталья, как только все было кончено, ушла к себе и, как говорили дворовые, рвала на себе волосы.
Я умылся у колодца и вернулся в нашу теремную светлицу.
Здесь меня ждало самое удивительное за последние сутки видение. Мой рында лежал на лавке, тесно сплетясь с одной из вчерашних девушек. Моего прихода, похоже, не ждали, оба вскочили и заметались по маленькой комнатушке. Девичья стыдливость предписывала голой чаровнице прикрыть срам, но одежды на виду не оказалось, и она бестолково металась по светлице. Ваня вообще едва не выскочил из комнаты, в чем мать родила. Мне было не до них, и я вышел, чтобы дать возможность любовникам привести себя в порядок.
– Ой, мы же не знали, когда ты вернешься, – сказала, выходя ко мне на лестницу, уже одетая в рубаху девушка, – и решили немного отдохнуть. Ты не думай, у нас с ним ничего не было.
В другое время я бы не преминул сказать что-нибудь соответствующее ситуации, но теперь, после страшной гибели стольких людей, было не до шуток.
– Там ваш боярин сгорел, – сказал я ей, возвращаясь в комнату.
– Как это, сгорел? – испугано крикнула она вслед.
– В огне, – коротко ответил я.
Она вскрикнула и затрещала вниз ступенями. Ваня, уже одетый, стоял посередине светлицы, повинно опустив голову.
– Вы что, не слышали, какой был пожар? – спросил я, устало опускаясь на свою лавку.
– Хозяин, я не знаю, как это получилось, – тихо проговорил рында, – она пришла, и все как-то вышло само собой.
– Я посплю, а ты иди, погуляй, – попросил я, укладываясь спать. – Если что-нибудь случится, сразу же меня разбуди.
– Я знаю, это грех, но я ничего не смог с собой поделать. Аксинья здесь не при чем.
Уже то, что он не стал сваливать всю вину на девушку, явно спровоцировавшую их отношения, было достойно уважения. Однако мне пока было не до них, бессонная ночь давала о себе знать, к тому же в голову лезли нехорошие мысли о таком внезапном пожаре.
– Иди, потом поговорим, – сказал я, закрывая глаза.
– Хозяин, а это всегда так бывает? – спросил паренек, которого распирало от новых впечатлений.
– Всегда, если женщина нравится, а если ее любишь, то в сто раз лучше, – ответил я, чувствуя, как проваливаюсь в сон. – Уходи и не мешай мне спать.
Ваня пытался еще что-то сказать, но я уже заснул.
– Хозяин... – Он начал трясти меня за плечо.
– Ну, что тебе еще? – сердито спросил я, поворачиваясь на другой бок. – Я же сказал, не мешай спать!
– Там приехали люди, много людей, Говорят, что боярина нарочно сожгли!
Я открыл глаза.
– Какие еще люди?
– Не знаю, разные...
Я открыл глаза, понял, что проспал довольно много времени, и сел на лавке. Ваня, уже полностью одетый, испугано таращил на ме.ня глаза.
– Они там собрались возле избы, что сгорела, и все смотрят, – попытался он связно объяснить, что происходит в поместье.
Пришлось вставать и идти смотреть, кто приехал и зачем. Возле пепелища действительно кучкой стояли несколько хорошо одетых незнакомцев и рассматривали дымящийся пепел. Я подошел, и все тотчас уставились на меня настороженными взглядами. Я первым поздоровался, мне сдержано ответили. После этого все продолжили разглядывать то, что осталось от избы. Зрелище получилось унылое, одна груда золы. До конца не сгорело всего несколько нижних венцов бревен. От пепелища веяло жаром, так что лезть внутрь и проводить следственные работы было просто невозможно.
– Кабы трезвые были, то кто-нибудь бы непременно выбежал, – продолжил прерванный моим приходом разговор солидного телосложения человек с типично чиновничьей внешностью.
– А если дверь колом приперли? – подал голос второй, высокий и худой, с козлиной бородкой.
Все посмотрели на то место, где еще недавно была дверь. Никакого кола там, само собой, не было.
– Говорил я боярину, пей, да знай меру, – вмешался в разговор очередной участник разбора происшествия, – так он разве послушается! Вот теперь и думай, что и как.
– Дочка-то, Наталья Прохоровна, теперь все под себя подберет, – вступил в разговор стоящий поодаль богато одетый человек, судя по высокомерному виду и солидности, самый здесь главный. – Других наследников у боярина вроде как и нету?
– Все померли, она одна осталась. Роду Требухиных теперь конец.
– А невеста получится богатая, – задумчиво сказал человек, похожий на начальника, – теперь от женихов отбою не будет!
Следственная комиссия, как я назвал про себя задумчивых гостей, кажется, на этом свою работу окончила.
– Дела! Недаром говорят, что от копеечной свечи Москва сгорела, – отметил солидного вида чиновник, тот, что говорил о пользе трезвости. – Вот так жил человек и помер. Интересно, много их там, – он кивнул на золу, – было? От холопов никакого толку, никто ничего не знает.
Я мог кое-что сказать по этому поводу, но не стал вмешиваться. Если выяснится, что я последним покинул хмельную компанию, неизвестно, как подьячие повернут дело.
Больше, судя по всему, комиссии здесь делать было нечего, но уходить никто не спешил, все чего-то ждали.
– Интересно, когда боярина хоронить будут? Человек богатый, уважаемый, поминки должны знатные справить.
– Сама-то Наталья Прохоровна как? Воет, поди?
– Чего ей выть, от папаши освободилась, теперь сама себе хозяйка.
Дальше разговор направленности не менял, комиссия обсуждала перспективную сироту. Наконец бессмысленные высказывания перешли в конкретные:
– Когда к столу-то позовут? – сердито спросил начальник и покосился на меня, видимо, как на представителя местного населения.
– Пора бы, – поддержал его кто-то из комиссии, – мертвым мертвое, а живое живым. Я с утра во рту маковой росинки не держал.
Намек был прозрачный, и я вернулся в господский дом, передать хозяйке пожелания гостей. Холопы и дворовые слуги попусту слонялись по двору. В самом доме тоже никто ничего не делал, и было такое впечатление, что сегодня выходной или праздничный день. Я остановил какую-то девушку, которую видел вместе с Натальей, и спросил, где боярышня.
– У себя, воет, – мотнула она головой в сторону второго терема, стоявшего по другую сторону господской избы, параллельно нашему с Ваней.
– Покажи дорогу, – попросил я.
Девушка кивнула и скоро пошла вперед. Мы поднялись по такой же, как наша, утлой лестнице. Девичья светелка была чуть больше гостевой и даже слегка обставлена. Наталья в черной поневе сидела возле окна и грустно смотрела вдаль. Правда, далей за толстыми тусклыми стеклами узкого оконца видно не было, но она куда-то все-таки смотрела.
– Там приехали приказные разбираться с пожаром, – сказал я, – ждут, когда их будут кормить.
Боярышня посмотрела на меня трагическим взглядом и тихо сказала:
– Вот видишь, как приключилось! Помер-таки мой батюшка, недаром мне было такое видение!
– Да, конечно, только что делать с приказными? Они сейчас на пожарище, пытаются понять, отчего сгорела веселая изба.
Наталья вздрогнула и посмотрела мне прямо в глаза. В них был самый натуральный испуг.
– Чего это они здесь вынюхивают? – слишком резко для только что осиротевшей дочери спросила она.
– Не знаю, наверное, так полагается. Ты прикажи их хорошо накормить и напоить, они и уедут восвояси.
Наталья сосредоточилась, видимо, пытаясь въехать в ситуацию, слабо улыбнулась:
– Ты пойди, сам распорядись.
– Но я же здесь у вас ничего не знаю!
– Скажи Миронычу, пусть он прикажет.
Мироныча, скорей всего управляющего, человека которому она приказала организовать тушение пожара, я видел. Осталось только его разыскать.
– Хорошо, пойду искать Мироныча.
– Ах, иди куда хочешь, – раздраженно сказала боярышня. – Что вы все ко мне пристаете, не мешайте плакать!
Тон, которым она это говорила, соответствовал тому, как она обращалась ко мне последнее время в Москве. С последнего свидания мне показалось, что наши отношения стали прежними, но, похоже, все возвращалось на круги своя.
– Хорошо, я найду твоего Мироныча и распоряжусь, – сказал я и вышел из терема.
Пока управляющий гонял праздных холопов и организовывал застолье чиновникам, я без дела слонялся по поместью, покуда не набрел на сгоревшую избу. Здесь никого не было, приказные ждали ужина, а местные жители уже насмотрелись на пепелище. Зола постепенно остывала, так что можно было, не обжигаясь, подойти к тому месту, где раньше находилась входная дверь. Единственный вопрос, который меня здесь интересовал: почему никто из бражников после начала пожара не выбрался наружу. Кроме пьяных гостей там был относительно трезвый стольник, возможно, еще кто-то из слуг. Представить, что среди стольких людей не оказалось никого, способного проснуться от дыма, казалось просто невероятным.