Шхиян Сергей. Самозванец

   Я невольно сжал рукой эфес сабли, а потом и вовсе вынул ее из ножен. Следующий покойник обнаружился всего через пару метров, это был мой недавний обидчик Пашка. Ему раскроили голову вместе с островерхой стрелецкой шапкой. Судя по ране, и на него набросились сзади. Как можно было незаметно подкрасться в мелколесье к двум готовым к обороне и нападению солдатам, мне было совсем непонятно.
   – Пошли отсюда скорее, – дрожащим голосом попросил оруженосец, – мне что-то боязно...
   Он был прав, однако я почему-то задержался, хотя и мне было страшно, и особых причин расследовать произошедшее не было. Судьба конвоиров меня не очень волновала, однако какое-то тревожное внутреннее чувство заставило остаться на месте.
   – Погоди, – сказал я Ване, – может быть, кто-нибудь остался в живых. Мы осторожно...
   Парнишка обреченно кивнул и пристроился у меня в тылу. Дальше я двигался так, будто находился на минном поле, обшаривал взглядом все кусты и кочки, любое укрытие, где мог притаиться человек. Однако никакой опасности пока не было.
   – Ой, смотри, еще человек! – прошептал мне в спину Ваня.
   Только после его предупреждения я разглядел за ближайшими кустами сидящего на земле стрельца. Он находился в какой-то странной позе с широко разведенными в стороны руками. Сидел же как-то странно, наклонившись вперед и привалившись спиной к комлю молодой березки, я было дернулся, но понял, что он нас не видит и, тем более, не собирается нападать.
   Сделав предупреждающий жест, чтобы парнишка оставался на месте, я поковылял к стрельцу. Им оказался десятник. Он был еще жив, но пребывал в плачевном состоянии. У него оказалось разбито и окровавлено лицо, и, главное, зачем-то просунута через рукава форменного красного кафтана длинная жердь, концы которой торчали по метру дальше рук.
   Я вспомнил, что как-то слышал о таком способе лесной казни, Человеку продевали сквозь одежду, со стороны спины, длинную палку и бросали в лесу умирать от жажды и голода, Выбраться из мелколесья с торчащей из рукавов жердью было практически невозможно.
   Когда я наклонился, десятник неожиданно широко раскрыл глаза и посмотрел на меня с такой мукой, что мне стало его искренне жалко.
   – Пить, – прошептал он распухшими, почерневшими губами.
   – Нет воды, потерпи, – сказал я, не представляя, что делать дальше. Оставить его в таком положении мы не могли, а выручать было себе дороже, непонятно, как он поведет себя дальше.
   – Пить, – повторил он, но теперь безнадежно, видимо, понял, что воды у нас нет.
   – Где твои товарищи? – спросил я.
   Стрелец не ответил и начал поворачивать голову из стороны в сторону.
   – Иван, иди сюда, помоги.
   Ваня приблизился, со страхом посмотрел на избитого десятника. Я перерезал веревки, которыми за запястье его привязали к толстой палке, попросил рынду:
   – Придержи его за спину.
   После чего как мог аккуратно вытянул жердь из рукавов. Как только стрелец оказался свободен, он разом обмяк и мешковато завалился на траву, уставился в небо бессмысленными неживыми глазами.
   – Нужно поискать остальных стрельцов и найти их лошадей, – сказал я, с тоской думая, как трудно будет вытаскивать грузного мужчину из густых зарослей. – Останешься с ним или Пойдешь со мной?
   – С тобой, – быстро ответил Ваня, с опаской глядя на стрельца, – пусть он так полежит, что ему сделается.
   Я понял, что оставаться с десятником одному ему страшно, и согласно кивнул:
   – Ладно, пойдем вместе.
   Мы начали прочесывать заросли и вскоре наткнулись еще на два трупа. Было непонятно, каким образом неведомые противники так просто и безжалостно разделались со стрельцами. Все они оказались убиты в спину и удивительно жестоко. Казалось, что людей рубил как дрова какой-то великан-невидимка. Ни у кого из погибших с собой не осталось никакого оружия.
   – Должен быть еще один, шестой, – сказал я, решив для очистки совести найти и последнего оставшегося стрельца.
   Мы еще раз обошли заросли и обнаружили-таки этого павшего воина. Им был молодой здоровый парень с русой бородой и круглыми как вареники ушами. Он лежал на боку, а рядом валялась разрубленная сверху стрелецкая шапка, внутри которой виднелся металлический котелок дешевого шлема. Я уже хотел отойти от его недвижного тела, как вдруг стрелец шевельнулся и застонал.
   – Помоги, – попросил я Ваню, и мы общими усилиями перевернули парня на спину. Он открыл глаза и вполне осмысленно посмотрел на нас. На его голове оказалась здоровенная шишка величиной с куриное яйцо, но крови видно не было. Вероятно, тайный шлем и спас ему жизнь.
   – Ой, больно! – тихо проговорил парень, поднимая руку к затылку.
   – Кто это тебя так? – спросил я.
   – Не знаю, сзади ударили, – растерянно ответил он. – Водицы испить не найдется?
   – Нет у нас воды. Ты сам встать сможешь?
   – Не знаю, попробую, а где все наши?
   – Жив только десятник, остальных убили.
   – Как так убили! – воскликнул он, опираясь ладонями о землю и пытаясь сесть. – Кто убил?
   – Это и я бы хотел узнать. Вы где оставили лошадей?
   – Возле дороги. А вы кто?
   – Мы? – помедлил я с ответом, удивляясь, что он не узнает своего недавнего пленника. Потом понял, что в доспехах я выгляжу совсем другим человеком. – Мы прохожие. Услышали шум, вошли в лес, а тут гора трупов. Вставай, нам еще нужно вытаскивать вашего десятника.
   Стрелец помотал головой, потом собрался с силами и поднялся на ноги, и встал, покачиваясь, как пьяный.
   – Водицы бы испить, – словно извиняясь за свою слабость, произнес он, – голова кругом идет...
   – Нет у нас воды, может быть, найдется у вас во вьюках? Пойдем, посмотрим. Где вы оставили лошадей?
   – Это там, – он махнул рукой в сторону дороги и медленно пошел вперед, неуверенно переставляя ноги. Мы двинулись следом. Вынос тела десятника я решил оставить напоследок. Однако когда мы, наконец, добрались до дороги, десятник оказался уже там. Сидел на обочине в той же позе, что мы оставили его в лесу.
   – Васильич! – обрадованно воскликнул стрелец. – А где лошади?
   Тот посмотрел на товарища бессмысленным взглядом и опять впал в прострацию.
   – Здесь они были, – растерянно сказал стрелец, показывая на место с примятой травой. – Анисима с ними оставили...
   Мне тоже казалось, что начало заварушки с пищальными выстрелами из леса было где-то в этом районе. Я пошел посмотреть оставшиеся следы. Увы, кроме примятой лошадиными копытами травы и свежего конского навоза, здесь ничего не было. Исчез даже сторож Анисим. Скорее всего, его тело оттащили в лес, во всяком случае, по траве что-то тяжелое туда волокли.
   – Ну, и что будем дальше делать? – спросил я, вернувшись к раненым.
   Мне никто не ответил. Да и говорить было не о чем. До города пешком в таком состоянии стрельцам было не добраться, лошади исчезли. Осталось ждать случайной помощи. Однако за все время пока мы здесь находились, по дороге никто не проехал, так что, сколько ждать, было неизвестно. Раненым же нужна была как минимум вода. Сам заниматься ими я не мог по двум причинам: первая – едва стоял на ногах, вторая – опасался дальнейших сложностей со своими недавними конвоирами. Неизвестно было, как они поведут себя, когда к ним вернутся силы. Пока же они были слабы и беззащитны.
   – Пить, – опять попросил Васильич, с трудом поднимая тяжелые веки. – Водицы хочу.
   – Есть здесь поблизости какое-нибудь селение? – спросил я стрельца.
   – Там, – он показал место, откуда мы ехали, – есть имение, только до него верст пять, не дойти. А там, – он махнул рукой в другую сторону, – Черемухин овраг, может в нем и есть какой ручей.
   – Ладно, схожу, посмотрю, – решил я. – А вы, если будут проезжие, покричите, я далеко заходить не стану.
   – Можно, я пойду с тобой, – встрепенулся Ваня, – а они пусть пока тут сами посидят.
   – Лучше оставайся на месте, а то не ровен час, кто нападет, видишь, стрельцы совсем больные.
   Паренек неохотно сел на обочину, а я направился к указанному десятником Черемухиному оврагу. Однако уйти не успел. Вдалеке на дороге показалась подвода, запряженная низкорослой крестьянской лошадью.
   – А ну, быстро прячьтесь, – попросил я, опасаясь, что, увидев людей в глухом месте, крестьянин попросту повернет назад. Ваня вместе со стрельцом подхватили десятника под руки, подняли и уволокли в кусты. Я спрятался в кустарнике и ждал, когда подвода подъедет. На облучке сидел один человек, по виду крестьянин.
   – Стой! – приказал я, выходя на обочину дороги. Крестьянин натянул вожжи и остановил лошадь.
   Мужик был самый что ни есть обычный: бедно одетый в какое-то подобие армяка, в войлочной шапке, доживавшей не первый десяток лет, лаптях. Вид вооруженного человека в блестящем шлеме его смутил, и он тотчас стащил с головы свой колпак. Однако глаза, спрятанные под низкими бровями смотрели не робко, а настороженно, и с подводы он слезать не спешил, видимо, надеясь успеть, если случится нужда, дать деру.
   – Здравствуй, добрый человек, – поздоровался я. – Здесь со мной раненые, нужно им помочь, а за беспокойство я тебе заплачу.
   Обещание о плате мужик пропустил мимо ушей и уже тронул вожжи, кажется, собираясь погнать лошадь прямо на меня. Пришлось прибегнуть к вескому аргументу, вытащить из-за пояса пистолет. Это моментально подействовало, и тотчас лицо крестьянина сделалось умильно льстивым:
   – Как не помочь, конечно, помогу, коли надо! – торопливо сказал он, спрыгивая с облучка на дорогу.
   – У тебя есть вода? – первым делом спросил я.
   – Как не быть, найдется, – покладисто проговорил он, доставая из-под соломы тыквенную бутыль. – Бери, боярин, пей на здоровье.
   – Это не мне. Иван, идите сюда! – позвал, я, не подходя близко к подводе и не сводя с мужика глаз. Почему-то он мне не внушал доверия. Было в его лице что-то ненатуральное, как у ряженого. И выражение лица казалось совсем не крестьянским, можно даже сказать, разбойничьим: быстрый взгляд исподлобья, а в нем решительность и скрытая наглость.
   Из кустов показались стрельцы и Ваня. Компания говорила сама за себя. Десятник еле переступал ногами, лопоухий парень выглядел восставшим из могилы, и с ними в довесок деревенский подросток. Да и я, несмотря на все свое вооружение, никак не тянул на могучего бойца.
   – Ишь ты, кто это вас так отделал! – опять-таки не по-крестьянски воскликнул возчик.
   – Дай водицы испить! – заучено потребовал десятник.
   – Возьми у него бутыль, – велел я молодому стрельцу, оставаясь от подводы и странного крестьянина на прежнем, почтительном расстоянии. Почему-то у меня было чувство, что если подойду к нему ближе, то мужику ничего не будет стоить пырнуть ножом. Изо всех нас я единственный мог оказать хоть какое-то сопротивление, остальные были просто легкой добычей.
   Между тем лопоухий парень стоял в раздумье, напиться самому или сначала дать воды начальнику. Однако тот решил этот сложный вопрос за него:
   – Никола, скорее, – потребовал Васильич, называя стрельца по имени, – не видишь, олух, что я помираю!
   Никола помог начальнику опуститься на дорогу и взял бутыль из рук нашего подозрительного крестьянина. Тот ввиду моего пистолета и сабли никаких агрессивных действий не предпринимал, напротив, стал помогать поить десятника. После него напился и молодой стрелец. Оба сразу как-то ожили.
   – Дай и мне воды, – попросил я Ваню.
   Рында передал мне сосуд, и я, отступив для безопасности на несколько шагов, тоже смочил горло. Оказалось, что и мне больше всего не хватало простой воды. Тогда я припал к горловине и с наслаждением выпил чуть ли не половину бутыли.
   Теперь предстояло решить, что делать дальше. Отправлять одних стрельцов с фальшивым крестьянином в Москву было нельзя – воспользуется их немощью и в лучшем случае ограбит, в худшем просто зарежет. Ехать же в город вместе с ними было опасно для меня. Нужно было выбирать что-нибудь половинчатое, потому я спросил ямщика:
   – Есть здесь поблизости какое-нибудь поселение?
   – Село Богородское, туда и еду, – кивнул он на дорогу.
   – Отвезешь нас туда? Далеко туда ехать?
   – С версту, может, чуть больше.
   – Помоги им сесть, – попросил я, по-прежнему не приближаясь к «крестьянину».
   Он кивнул, и они вместе с Ваней усадили стрельцов в подводу.
   – Сам-то тоже садись, – предложил ямщик, поглядывая на меня со скрытой насмешкой. Не знаю, что он думал по поводу такого странного поведения, но подстраиваться под его стиль я не собирался.
   – Лошади тяжело будет, я лучше пойду пешком.
   После того, как я напился воды, состояние значительно улучшилось. Голова больше не кружилась, и я чувствовал, как быстро возвращаются силы. Теперь я уже мог без опасения сесть в подводу, но менять решение было поздно, и мы с Ваней пошли следом. «Крестьянин» вскочил на облучок, скомандовал коняге: «но», та напряглась, и телега гулко застучала деревянными колесами по дороге.
   На пешем ходу я окончательно пришел в себя. Ехали мы в обратном направлении и скоро оказались примерно в том месте, где мы с Ваней недавно свернули через поле в лес. Я уже подумал, не окажемся ли мы снова в имении воеводы, но «крестьянин» свернул на развилке в сторону, и, как только кончилось поле, невдалеке показалась колокольня сельской церкви. Получалось, что он не обманул, впереди действительно было село. Я пошел быстрее, догнал подводу и спросил у ямщика, есть ли в селе помещик.
   – Не знаю, – ответил он, – я тут тоже в первый раз.
   Село было огорожено невысоким тыном. Мы миновали открытые ворота и оказались на единственной улице, вдоль которой стояли сплошь бедные курные избы. Я остановил встречного мужика и спросил, есть ли здесь помещик.
   – Был, да надысь помер, – ответил он, – угорел в избе. Езжайте лучше к попу.
   Выбора не было, и мы поехали дальше к церкви. Она, как и все тут, была совсем бедная, рублена из |бревен и ничем не украшена. Возле нее стояла изба чуть больше обычной крестьянской. Как только повозка остановилась возле поповских ворот, из них вышел старый человек в подряснике и скуфейке. Он осмотрел нашу странную компанию и осенил крестным знамением. Я первым подошел под благословение и облобызал у старика руку, потом спросил:
   – Батюшка, у нас раненые, можно у вас остановиться?
   – Стрельцы? – определил он, заглядывая в подводу, после чего без особого восторга пригласил. – Ладно, пусть заходят.
   Общими усилиями мы транспортировали солдат в поповский дом и уложили на лавки. Я рассказал о лесном побоище, оставив за собой роль свидетеля и обычного прохожего. Что мы с Иваном делали на дороге, вопросов не возникло. Священник совместно со своей объемной матушкой занялись врачеванием ран, а мы с Ваней скромно сидели в горнице, рассчитывая хотя бы отдохнуть и поесть. Время шло к вечеру, а День у нас выдался весьма насыщенный событиями.
   Когда стрельцов как-то благоустроили, священник обратил внимание и на нас.
   – А вам помощь не нужна?
   – Нет, с нами все в порядке, а вот в лесу остались убитые, нельзя ли послать за ними крестьян?
   – Почему же не послать, послать, конечно, можно, только боюсь, никто ехать не согласится.
   – Почему? – удивился я.
   – Боятся, – кратко сказал он, – там нечисто.
   – Что значит нечисто?
   Он посмотрел на меня, как на идиота. Действительно, вопрос был слишком наивный. Кто бы кроме врага человеческого смог справится со стрельцами. Однако упомянуть имя «нечистого» батюшка не решился. Объяснил боязнь крестьян естественными причинами:
   – Убивают там часто. Все как ты рассказал, топором по головам. А вот кто там разбойничает, никто не знает. Наши мужики в этот лес ни ногой. Туда уже с зимы никто не ходит.
   Это становилось интересным.
   – Может быть, разбойники? – предположил я. Священник неопределенно пожал плечами. Эту тему он обсуждать не хотел. Матушка, полная женщина со скучающим выражением лица, сама начала накрывать стол. Мы с Ваней скромно сидели и ждали, когда нас пригласят. На сегодняшний день приключений с меня хватило, и я решил отложить все проблемы на завтра. Тем более что в этот момент в горницу вошла поповская дочка, и мы с оруженосцем уставились на нее во все глаза. Девушка была чудо как хороша: этакая сладкая, сахарно-белая панночка из гоголевского «Вия».

Глава 3

   Спали в поповском доме все вместе в одной горнице. Раненым к ночи сделалось совсем худо, и мне пришлось самому заняться их лечением. Старик священник, его звали отец Петр, его моложавая жена матушка, Аграфена, и прекрасная отроковица Екатерина приняли посильное участие в благотворительной акции, после чего все, наконец, улеглись.
   Как часто бывает при сильном утомлении, я долго не мог уснуть, слушал комариный писк и ломал голову над тем, как подступиться к лесным «нечистым». Судя по тому, что случилось со стрельцами, обитали там какие-то «Рембы» и просто так нарываться на удар сзади по голове, мне, само собой, никоим образом не хотелось. Мотив нападения на стрельцов был понятен, обычный грабеж, но методы и умение лесных разбойников удивляло. Никто из солдат не сумел оказать им сопротивления.
   Утром стрельцам стало значительно лучше, сказалось мое экстрасенсорное лечение, однако вставать они еще не могли, лежали на своих лавках, с большим плотоядным интересом поглядывали на попадью с поповной и отпускали в их адрес весьма рискованные шутки. Такое внимание смущало женщин, а нас с Ваней напрягало. Меня по идейным и эстетическим соображениям, Ваню из ревности, он уже успел запасть на кукольно красивую Катю и смотрел на прекрасную поповну жалобными собачьими глазами.
   Я пару раз намекнул воинам, чтобы они держали себя в рамках, если не хотят оказаться на улице. Отец Петр, вернувшись после заутрени, ходил по избе мрачнее тучи, и, видимо, уже жалело своем гостеприимстве.
   Однако стрельцы ни на священника, ни на меня не реагировали, видимо, считали себя в своем праве: я был тут чужой, а хозяин был стар и вряд ли мог сам защитить свою семью от посягательств расшалившихся мужиков. Кончилось тем, что матушка с дочерью убрались из собственной избы по добру, по здорову, а сам хозяин от греха подальше отправился в церковь. Как только он вышел, я сразу же решил показать, кто здесь будет командовать парадом, и напрямую сказал десятнику Васильичу:
   – Еще раз скажете женщинам пакость или будете к ним приставать, отправитесь в лес к товарищам.
   – Чего ты сказал! – возник десятник, садясь на лавке.
   – Что слышал, – небрежно ответил я.
   – Тебе что, больше всех надо? – угрожающе спросил он.
   – Вот именно.
   – Может, они сами хотят! Вон, какие кобылы! – сбавил он обороты, пытаясь все обратить в шутку. Но я на миролюбивый тон не повелся:
   – Мне все равно, кто что хочет! Я тебя предупредил!
   Стрелец пожевал губы и посмотрел исподтишка, пронзительно и грозно, но, понимая, что сила не у него, дальше выступать не решился, завершил разговор примирительно:
   – Ладно тебе, что, слово сказать нельзя!
   – Нельзя.
   На этом инцидент завершился, но по косым взглядам воинов я понимал, что ненадолго. Теперь, когда в нашем стане вновь воцарился мир, нужно было подумать, как попасть в имение воеводы, забрать оттуда свою казну.
   Без денег в любые времена живется несладко а у меня после расчета со странным ездовым, который привез нас в это село, в кармане осталось всего несколько медных московок.
   Сначала я хотел отправить в имение Ваню, но побоялся за его безопасность. Пока в государстве царило безвластие, на дорогах творилось невесть что. Решил пойти сам, благо до имения было всего версты четыре. Мой оруженосец такому раскладу обрадовался. Оставлять без своей могучей защиты прекрасную поповну ему очень не хотелось.
   – Мне нужно отойти, но я скоро вернусь, – с нажимом на последние слова сообщил я стрельцам, Дабы у них не появились какие-нибудь гнусные помыслы.
   – Нам-то что, – нейтрально сказал Николай. Он уже вполне оклемался и сидел на лавке, по-турецки подогнув под себя босые ноги с желтыми ступнями.
   – Это я к тому, что бы вы не баловали.
   – Очень нужно, – обиженно сказал десятник, – я думал ты мужик, а ты...
   Что он обо мне думает, знать было совершенно неинтересно, потому я повернулся и вышел из комнаты.
   – Присматривай за ними, – сказал я Ване, который вышел меня проводить.
   – А то! – самоуверенно воскликнул он. – Я им, если что!
   Мы простились, и я отправился в имение. День стоял по-летнему жаркий, облаков на небе почти не было, и я в теплой одежде и кольчуге скоро совсем запарился. Округа словно вымерла; ни крестьян в полях, ни путников на дороге. Мирную картину дополнял птичий гомон. Даже когда я подошел к таинственному лесу, в котором остались убитые стрельцы, никакой тревоги не почувствовал. Единственно, что сделал, пошел по середине дороги, подальше от густого кустарника на обочинах.
   Предчувствие не подвело, никаких осложнений не последовало. В лесу было тихо, никто на меня не нападал, и я вскоре вышел к знакомому полю и через полчаса дошел до имения. Там все было так же, как и в предыдущие дни, как будто ничего не произошло, и меня не арестовывали. Холопы, пользуясь отсутствием господ, лениво слонялись по двору, судачили кучками в доме. Шесть человек дворни, включая управляющего, пристроившись в тени барской избы, играли в зернь, азартную игру, запрещенную повсеместно, тем не менее процветавшую и очень популярную. Я подошел, но никто не поздоровался. Видимо, арест так снизил мой статус, что я перестал быть хозяйским гостем. Сам управляющий лишь мельком взглянул на меня и демонстративно отвернулся, не желая отвлекаться от захватывающего развлечения. Я стоял, надеясь, что меня все-таки заметят. Наконец управляющий соизволил увидеть нежданного гостя.
   – Хочешь поиграть? – осклабившись редкозубым ртом, спросил он меня, меча кости.
   – Нет, не хочу, – сердито ответил я и пошёл своей дорогой.
   – Смотри, пожалеешь, – крикнул он вслед.
   В моей каморе все было, как вчера утром, не хватало только одежды, денег и прочего имущества. Ничего другого не оставалось, как вновь идти к управляющему.
   – А, что я говорил, надумал! – радостно приветствовал он мое возвращение.
   – Где мои вещи? – спросил я.
   – Какие вещи? – рассеянно удивился он, азартно бросил кости и от полноты чувств хлопнул себя по колену. – Не хочешь играть, так не мешай!
   Невинность была полнейшая. Как говорится: не пойман – не вор, хотя вор и был в наличии.
   – У меня украли вещи и деньги, – сообщил я. Наконец он удостоил меня мимолетным вниманием:
   – Какие еще деньги? А я-то здесь при чем?
   – При том, – ответил я, стараясь не превратиться в нудного просителя. – Разберись, кто украл, и все верни.
   – Я ничего не знаю, может быть, у тебя ничего и не было! Так каждый скажет, что у него что-то пропало, а я за все отвечай! – возмущенно воскликнул он, апеллируя к игрокам. Те дружно заулыбались, подыгрывая начальству.
   Я понял, что доказывать, обращаться к совести совершенно бесполезно. Нужно было предпринимать что-то радикальное.
   – Значит, о моих деньгах ты ничего не знаешь?
   – А что я должен знать?! Ты смотри, говори, да не заговаривайся! Ишь, какой умный нашелся!
   Пока он не начал наглеть, у меня еще оставались сомнения в его участии в краже, теперь их больше не было. Нападение в этом случае не оказалось лучшей защитой, скорее наоборот, показало, чья кошка сметану съела.
   – Если ты немедленно не вернешь, все, что украл, – негромко сказал я, – то тебе мало не покажется!
   – Что?! Что ты сказал! – грозно воскликнул он, вставая, и тотчас вслед за ним начали подниматься на ноги остальные мужики.
   Я оказался перед стеной наглых, откормленных холопов и невольно отступил на шаг, чтобы не дать им себя окружить. Такая робость вдохновила, и управляющий плюнул мне под ноги.
   – Иди отсюда, покуда жив, – высокомерно сказал он, кося взглядом на восхищенных такой смелостью товарищей.
   Последние два дня были для меня достаточно трудными, и я почувствовал, что готов сорваться. К сожалению, этого не поняли холопы. Они решили, что вполне могут покуражиться над раненым человеком, к тому же имеющим проблемы с законом.
   – Ату, его ребята, – дурашливо закричал управляющий и, растопырив пятерню, полез пальцами в лицо. Остальные заржали и начали дурашливо приседать, кривляться и улюлюкать. На дармовое развлечение со всех сторон стала сбегаться дворня.
   Я невольно потянул руку к эфесу. Первым порывом было вытащить саблю и порубить всю компанию. Однако я сумел совладать с собой и пошел по самому трудному бескровному пути, поймал управляющего за руку, вывернул ее так, что у него вышел плечевой сустав, а сам шутник завизжал совершенно неприличным фальцетом.
   Игроки сначала дернулись выручить товарища, но я так повернул тому руку, что новый захлебывающийся от боли и страха вопль удержал их на месте.
   – Говори, отдашь деньги? – спросил я его в самое ухо, продолжая гнуть к земле.
   – Отдам, все отдам! – закричал он. – Отпусти, Христа ради!
   Удивительно, но как только недавний герой оказался унижен, он тотчас потерял весь авторитет, и недавние товарищи смотрели на него так же презрительно, как только что на меня.