Шхиян Сергей. Самозванец

   – Давай, трогай, ну, что же ты! – заверещал новый знакомый, нежно обнимая меня за талию. – Давай, поезжай, скорее, тут совсем недалеко.
   Я ослабил поводья и донец, недовольный двойной тяжестью, затрусил по дороге. Все произошло вроде бы и естественно, но как-то слишком неожиданно и бесцеремонно. Ваня, удивленный не меньше моего, пристроился сзади, чтобы видеть, что делает за моей спиной нежданный попутчик. Мне было бы и самому интересно заглянуть себе за спину, потому что там происходило какое-то хаотичное движение, подергивание и возня. Пока мы с захребетником как-то приспосабливались друг к другу, лес начал редеть, лошади выехали на опушку леса, с которой была видна рубленая церковная колокольня с крытым дранью высоким куполом.
   – Вот и село, – радостно, как о личном достижении, сообщил из-за спины попутчик. – Правь к церкви, там рядом есть постоялый двор.
   Мне осталось повиноваться, и минут через десять мы подъехали к трактиру. Возле него находилась коновязь, к которой были привязаны четыре оседланные лошади. Судя по их статям, принадлежали они людям небогатым, но и не бедным, так, серединка на половинку.
   Попутчик так же неожиданно, как сел, соскочил с коня.
   – Давайте, быстро, не тяните, – приказал нам с Ваней и решительно направился в главную избу постоялого двора.
   – Он кто? – удивленно спросил меня рында, наблюдая за своеобразными действиями нового знакомого.
   – Понятия не имею, первый раз его вижу.
   – А чего это он? – задал паренек плохо сформулированный вопрос.
   – Кто его знает, – пожал я плечами и направил лошадь к коновязи, – поживем – увидим. Пристроив лошадей, мы тоже пошли в заведение. Трактир при постоялом дворе оказался довольно чистым, с несколькими столами. За одним сидело четверо путников, они были в запыленной одежде, с загорелыми лицами. Я понял, что это владельцы лошадей, которых мы видели перед избой. Наш попутчик уже о чем-то договаривался с хозяином, указывал рукой на дверь и оживленно жестикулировал.
   Я с порога поздоровался с присутствующими, перекрестился на икону в правом, красном углу и сел за ближний к дверям стол. Ваня примостился рядом.
   – Идите сюда, тут лучше! – закричал нам попутчик и указал на стол возле входа во внутреннюю часть избы.
   – Мне и здесь хорошо, – пробурчал я себе под нос и остался сидеть на месте.
   – Говорят вам, идите сюда! – не унимался он.
   Я махнул ему рукой, что нам и тут хорошо. Попутчик оставил хозяина, подскочил ко мне и вцепился в рукав камзола:
   – Пошли туда! – горячо заговорил он, продолжая тянуть в сторону облюбованного им стола. – Ну, что ты упрямишься!
   – Не хочу я идти туда, – оттолкнул я его руку, – нам и здесь хорошо!
   – Ну, как знаешь! – неожиданно согласился он. – Здесь нравится сидеть, сиди. Подавай нам сюда! – крикнул он хозяину.
   Тот повернулся к внутренним дверям. Я уже хотел его остановить, сделать заказ, но попутчик успокоил:
   – Не нужно, я уже все заказал!
   – Кому? – удивился я.
   – Нам!
   Мне уже приходилось сталкиваться с такого рода людьми.
   Обычно их легче убить, чем обуздать. Шуму, бестолковости и простоты в них столько, что нормальному человеку разобраться с такими наглецами совершенно нереально. Они живут в каком-то своем мире, в лихорадочной поспешности и пленительном вакууме беспечности.
   – Вот и хорошо, что ты нас угощаешь, – обрадовался я, – а то мне за обед заплатить нечем.
   – Да брось ты врать! – уверенно сказал он. – Что я, не вижу, что ли, у тебя денег куры не клюют!
   Хозяин со слугой принесли заказ, и теперь остановился возле стола и слушал наш диалог, не спеша ставить перед нами припасы.
   – Чего ты видишь? – делано удивился я. – Откуда ты о моих деньгах знаешь? Мы с тобой даже не знакомы.
   – Вот оно, что! – воскликнул он. – То-то я сразу подумал, что ты не наш, не русский человек! Как какой-то, не знаю что, над каждой копейкой трясешься!
   – Какой есть, – сухо сказал я, – только кормить тебя на халяву не буду!
   Слово «халява» он, самой собой, не знал, но понятие ему было близко и знакомо, потому он все правильно понял и заговорил другим тоном:
   – Ладно, чего ты, в конце концов, скаредничаешь, нет денег, оставим седло.
   – Какое еще седло? – не понял я. Никакого седла у него не было.
   – А то, что у твоего мальчишки, на кобыле. Не велик гусь и так поездит!
   – Почему это я должен без седла ездить? – удивился Ваня, глядя во все глаза на суетящееся и мельтешащее в глазах существо.
   Однако попутчик, не обращая на него внимания, теперь вцепился в хозяина, вырывая у него из рук блюда с едой.
   – Погодите, а кто платить будет! – закричал хозяин, с ужасом увидев, что гость уже вгрызается в копченую свиную ногу.
   – Наливай, чего стоишь! – закричал тот слуге, так и стоящему с самого начала спектакля возле стола с глупым выражением на лице.
   – Я тебе налью! – взвыл хозяин. Он схватил свиную ногу и попытался вырвать ее из рук необузданного гостя.
   Тот неожиданно легко ногу отпустил, но тотчас вырвал у слуги жбан с каким-то напитком и присосался к нему как пиявка.
   – Что же это такое делается! – вопил трактирщик, апеллируя и к нам с Ваней, и к остальным гостям, которые покатывались со смеху, наблюдая бесплатный спектакль. – Гоните его отсюда в шею! – крикнул он выглядывающим в зал слугам.
   На его призыв из внутренней части избы вышли два похожих друг на друга, как близнецы, одинаково сонных мужика. Оба были с припухшими со сна глазами и пухом в кудрявых головах. Они неспешно подошли к нашему столу и безо всякого выражения глядели на допивающего напиток гостя.
   – Ну, что вы, ироды, стоите! – набросился на них хозяин. – Гоните его в шею!
   Мужики синхронно взмахнули кулаками, и керамическая посудина, бывшая в руках гостя, полетела на пол, где с треском раскололась на части, Сам же попутчик вытер рукавом лоснящиеся от свиного жира губы, и как ни в чем не бывало, направился к выходу.
   Хозяин взвыл и начал ругать и близнецов, и индифферентного слугу, и свою проклятую долю.
   – Иди, посмотри, как бы он у нас лошадей не увел, – попросил я Ваню. Он мигом выскочил на улицу, а я, как только в стенаниях трактирщика образовалась пауза, поспешно сделал заказ.
   – Откуда он такой взялся? – горестно спросил трактирщик, начиная успокаиваться.
   – Тут в лесу нам встретился, – ответил я, – взялся показать ваше село и без спроса сел на мою лошадь.
   – И как только таких земля носит? – горестно спросил неизвестно кого хозяин и отправился выполнять заказ.
   – Нет его нигде, как сквозь землю провалился, – сказал Ваня Кнут, возвращаясь в трактир. – Чудной он какой-то, я таких людей никогда еще не встречал.
   – Какие твои годы, у тебя еще все хорошее впереди, – успокоил я его.

Глава 6

   Наш обед затянулся до вечера, так что и ночевать мы остались на том же постоялом дворе. Вечером в Москву попасть было сложно, туда вообще лучше всего было въезжать после обеда. К этому времени привратные стражники уже насыщались мздой и к гостям относились если и недоброжелательно, то равнодушно. Теперь мы с Ваней передвигались налегке, без товаров и шика, так что можно было надеяться, что на нас не обратят внимания. Мой когда-то дорогой нарядный кафтан за время скитаний совсем обтерся, Ваня после любовной лихорадки и поповских хлебов выглядел обычным зачуханным слугой, так что проблем при въезде в Москву у нас не должно было возникнуть. Однако береженого, как известно, и Бог бережет, потому мы старались проскочить туда в подходящее время.
   Кроме нас на постоялом дворе остались ночевать четверо проезжих гостей, владельцы лошадей, которых мы видели на коновязи. Они, как стало ясно из разговора, торговали медом и кожами, и теперь ждали какой-то непонятной оказии в Тулу, а пока суд да дело, пьянствовали в тихой придорожной обители.
   Мне до них дела не было, как, собственно, и им до меня, потому мы не общались: они сидели в одном углу зала, мы с Ваней в другом, Ближе к вечеру, когда, как известно, начинают обостряться любовные чувства, он загрустил о прекрасной Катерине, и, как я подметил, даже ее матушка престала ему казаться такой ужасной, как утром.
   – А как ты думаешь, хозяин, – спросил он меня, устремляя мечтательный взор к низкому закопченному потолку, – что сейчас делает Катя?
   – Грустит о тебе, – ответил я, – сидит у окошка и шепчет: «Где ты, Ванюша!»
   – Я серьезно спрашиваю, – обиделся он.
   – Моется в бане, – предложил я очередную версию времяпровождения прекрасной блондинки.
   – Вот если бы вдруг померла матушка Аграфена, – мечтательно сказал он, – а на Катю напали разбойники, а я тут как тут, на коне с мечом в руке!
   – О таком можно только мечтать, – поддакнул я, исподтишка наблюдая за компанией гуляющих гостей.
   Они бросили пить и громко разговаривать, сидели сведя головы над столом, и о чем-то совещались. Я уже так привык всегда чего-нибудь опасаться, что тотчас заподозрил их в происках против нас.
   Однако пока никаких признаков готовящейся агрессии заметно не было.
   Никто из компании не смотрел искоса в нашу сторону, и руки у всех лежали на столе.
   И, тем не менее, тревожное чувство не проходило.
   – Пойдем-ка, друг Ваня, спать, – сказал я, подзывая жестом трактирщика, – утро вечера мудренее.
   С меня уже было достаточно ратных подвигов и приключений. Нам следовало просто отдохнуть без кровопролития и ночных погонь.
   – Сможешь устроить нас на ночлег? – спросил я подошедшего хозяина.
   – Спите здесь, – предложил он, обводя рукой зал, – чего вам куда-то идти!
   – Ты нас лучше в чистую избу отведи, без комаров, – попросил я, – за деньгами дело не станет. Укажешь хорошее место, я за давешнего нахала с тобой расплачусь.
   – Если так, то я вас к бабке Сапрунихе отведу. У нее в избе дух легкий.
   – Пойдем к бабке, – согласился я.
   Пока мы разговаривали с хозяином, подвыпившие гости разом повернулись в нашу сторону и смотрели в упор, явно желая наладить контакт. Я, стараясь даже не поворачиваться в их сторону, чтобы не провоцировать знакомство, расплатился за обед, и мы с рындой вышли из трактира на улицу. Вечер был теплый и тихий. Белая дневная луна призраком висела на нежно-голубом небе, редкие высокие облака заходящее солнце уже подрумянило вечерней зарею, щебетали пичуги. Все было, как полагается для ощущения полноты и красоты жизни. Вслед за нами на улицу вышел трактирщик, он равнодушно взглянул на привычную картину сельской идиллии и пошел вперед, показывать дорогу к бабке Сапрунихе, у которой в избе почему, то был легкий дух.
   Жила сия бабка в небольшой деревенской избе, срубленной так много лет назад, что толстые бревна сруба успели почернеть и покрыться малахитовым мхом. Единственное явное отличие ее жилища от всех соседних изб было в двух маленьких окошках, затянутых чем-то вроде бычьего пузыря.
   Трактирщик оставил нас ждать воле дома, а сам пошел договариваться со старухой о постое. Переговоры почему-то затянулись, и мы уже решили, что у него ничего не выходит, когда трактирщик выглянул в низенькую узкую входную дверь и поманил нас пальцем. Мы с Ваней вошли сначала в маленькие холодные сени, что, в свою очередь, было в сельской местности редкость, а из них в светелку, освещенную уже отмеченными ранее двумя подслеповатыми оконцами.
   В светелке оказалась даже кое-какая мебель, правда, сколоченная из грубо отесанных досок, но не встроенная, какую обычно делали плотники при строительстве дома, а созданная отдельно с учетом нужд конкретных обитателей. В избе и правда был «легкий дух», пахло сухими травами и чистотой. Со света в полутемном посещении я не сразу разглядел хозяйку, а когда увидел, поклонился и пожелал доброго здоровья. Старуха ответила приятным женским голосом, не старым и мелодичным.
   – Анисим говорит, что вы проситесь переночевать? – спросила она, когда мы с Ваней сели на лавку под образом пресвятой девы Марии, убранном какими-то разноцветным лоскутками.
   – Да, – подтвердил я, – последние ночи не получалось выспаться, хочется переночевать в тишине.
   – Что ж, хорошим гостям я всегда рада, – после ощутимой паузы сказала Сапруниха.
   Мне, в сущности, нужно было только одно: после бессонной ночи и трудного перехода с лошадьми через лес вытянуться на лавке и заснуть. Однако хозяйка укладываться не предлагала, сидела напротив и внимательно нас с Ваней рассматривала. Я ждал, чем кончится это изучение, и с трудом удерживался, чтобы не зевнуть.
   – Вы, наверное, устали? – вдруг спросила она. – Трудный был день?
   Обычно крестьяне так не разговаривают, и я с интересом посмотрел на Сапруниху. К сожалению, в избе было полутемно. Оконца, затянутые бычьими пузырями, пропускали слишком мало света, чтобы можно было что-либо рассмотреть в подробностях.
   – Да, знаете ли, – сказал я, применив не свойственное этой эпохе обращение во множественном числе, – были кое-какие трудности.
   – Теперь, надеюсь, все в порядке? – спросила она почти светским тоном.
   – Да, кажется, все разрешилось, – ответил я, Удивляясь все больше и больше. Таких разговоров, да еще с женщинами, я не вел уже сто лет.
   – Вас покормили на постоялом дворе? – вновь задала она совершенно не характерный для крестьянки вопрос.
   – Да, спасибо. Простите, я не знаю вашего имени отчества...
   – Называйте меня, как все, бабка Сапруниха, – разрешила она.
   – У вас такое необычное имя... Что оно означает?
   – Не знаю, как прозвали, так и зовут, – неохотно ответила женщина.
   Вообще-то у меня было к ней еще несколько вопросов: почему ее, нестарую женщину, зовут бабкой, где она научилась так разговаривать, и вообще, кто она, собственно, такая. Однако я был всего лишь случайным гостем, а вопросы придумывал слишком непростые, потому ничего больше не спросил. Вместо того намекнул:
   – А где у вас тут можно лечь?
   – Может быть, сначала тебе погадать? – совершенно неожиданно спросила она.
   – Погадать? Не знаю, я вообще-то в гадания не верю.
   – А мне погадаешь? – неожиданно заинтересовался Ваня.
   – И тебе погадаю, если, конечно, не побоишься узнать свою судьбу.
   – Нет, не побоюсь, – не очень уверенно сказал он. – Мне лучше не на себя, а на одну... Ну, есть такая...
   – Зазноба, – подсказала Сапруниха. – Можно и на зазнобу.
   – Так как, гадать на тебя? – спросила она, посмотрев в мою сторону.
   – Если хочется, гадай, – согласился я.
   – На прошлое или будущее?
   Мне стало интересно, что она сможет рассмотреть в моем весьма нестандартном для этого времени прошлом.
   – Сначала о прошлом.
   – Воля твоя, – сказала она, встала и вышла из светлицы в сени.
   Воспользовавшись ее отсутствием, Ваня уточнил:
   – А гадание – это колдовство?
   – Нет, глупость все это, никто не может заглянуть в будущее, а о прошлом можно только догадаться. Вот сейчас мы хозяйку и проверим, что она в моем прошлом сможет рассмотреть.
   – Проверишь, проверишь, – насмешливо сказала Сапруниха, внося в светлицу широкую мелкую деревянную бадью с водой.
   Говорил я с Ваней тихо и слышать она меня не могла, я подумал, что, она, наверное, просто догадалась, о чем мы могли тут говорить.
   – Иди сюда, – позвала она меня, ставя таз на стол.
   Я подошел.
   – Помочи руки.
   О таком гадании с мытьем рук я не слышал, но спрашивать ничего не стал, просто опустил руки в воду.
   – Теперь садитесь на лавку и молчите, – велела Сапруниха.
   Мы сели рядышком на ближайшую лавку, наблюдая за ее дальнейшими действиями. Хозяйка вытащила из-за стрехи свечу, отошла к очагу и раскопала в золе горячий уголек, раздула его и зажгла свечку. Запахло воском. Огонек постепенно разгорался, освещая сумеречную, вечернюю комнату.
   – Значит, не боишься пустить меня в свое прошлое, – сказала Сапруниха, – наклоняя свечу над водой. Капли растопленного воска капали вниз, растекались, застывая, по воде.
   Какие получались фигуры, нам с лавки видно не было. Сама же гадательница, не отрываясь, смотрела на воду, перемещая свечу над поверхностью. Я без особого интереса ждал, чем все это кончится.
   Наконец «материал» для умозаключений был готов. Сапруниха укрепила свечку на деревянном борту бадьи и сосредоточилась на получившихся рисунках.
   Я не подгонял, ждал, что она скажет. Однако так ничего и не дождался. Гадательница не произнесла ни слова, собрала с поверхности воды застывший воск, скатала его в шарик и прилепила к борту рядом со свечей. И только после этого повернулась в нашу сторону.
   – Теперь ты, – велела она пареньку.
   Ваня охотно повиновался, намочил руки и вернулся ко мне на лавку. Процедура со свечой повторилась. Я ждал продолжения и разгадки.
   – А мне тоже на прошлое будешь гадать? – не выдержал неизвестности рында.
   – Какое у тебя прошлое, его и без гадания видно. А вот будущее у тебя есть. Как сменятся два царя, в большие люди выйдешь, – задумчиво сказала женщина. – Вижу тебя рядом с державой.
   – А про Катю там ничего нет? – с надеждой поинтересовался влюбленный.
   – О Кате забудь, не твоего она поля ягода.
   – И попом я не буду?
   – Нет, ты будешь воеводой.
   – Да, – разочаровано протянул он, – значит...
   Похоже, с красавицей блондинкой у него дело не вытанцовывалось, и это Ваню так огорчило, что у него сразу же пропал интерес к собственному будущему. Мне же, напротив, стало любопытно, что такого увидела в воде гадалка, что обо мне будто и забыла. Сам спрашивать я не стал, ждал, когда она скажет сама.
   – Ладно, поздно уже, спать пора, – усталым голосом сказала Сапруниха.
   – А про хозяина ты ничего не узнала? – недоуменно спросил Ваня.
   – Узнала, – ответила она.
   – И чего?
   – Сказано, спать пора, любопытной Варваре нос оторвали. Ложитесь уже, – добавила она, задула свечу и, прихватив бадью, быстро вышла из светлицы.
   Мне такое поведение показалось более чем любопытным, Мало того, что на гадании настояла сама хозяйка, она же свернула «процедуру» более чем поспешно. Однако лезть к ней с вопросами я не собирался. В конце концов, захочет, сама скажет, что ее так удивило в моем прошлом и будущем. Да и спать мне хотелось зверски.
   – Ложимся, – сказал я оруженосцу и, на правах старшего, выбрал себе лавку.
   На улице совсем стемнело, и в светлице не видно было ни зги. Хозяйка как вышла, так и не вернулась. Мы улеглись, и я сразу же, как только закрыл глаза, заснул. Ночью нас никто не потревожил, я не слышал даже, когда вернулась Сапруниха, как ложилась. Проснулся поздним утром, когда на дворе было совсем светло.
   – Выспался? – приветливо спросила хозяйка, когда я вышел к колодцу умыться. Только теперь я впервые ее толком рассмотрел. На вид ей было около пятидесяти, сухощавая, с правильными чертами лица. Волосы тщательно убраны под головной платок, глаза внимательные, даже изучающие.
   – Да, спасибо, очень у вас в избе запах от трав приятный.
   Она кивнула и, чтобы не мешать мне умываться, пошла в службы, стоящие на другом конце подворья. Во двор вошел Ваня с лошадьми. Мы оставляли их на ночь на попечение трактирщика. Пока он их поил и задавал корм, я кончил водные процедуры и надел свой потертый камзол. Вернулась и Сапруниха. Теперь она выглядела совсем не таинственно, а казалась обычной селянкой, занятой с утра до вечера сложным крестьянским хозяйством.
   – Вы местная? – спросил я, когда она подошла к нам и остановилась, рассматривая лошадей.
   – Я? Нет, выдали сюда замуж, – ответила она и задумчиво посмотрела поверх моей головы.
   Что сталось с ее мужем, и почему она живет одна, я спрашивать не стал, как и о вчерашнем несостоявшемся гадании. По-хорошему, нам уже нужно было ехать, но я тянул время, многое в поведении женщины было нестандартно и заставляло отнестись к ней не как к обычной крестьянке.
   – Давно? – спросил я.
   – Что давно? – не поняла она.
   – Живете здесь?
   – Лет тридцать, как только... – она замолчала, предоставив мне самому отгадывать конец фразы.
   – Ну, и как вам тут? – не отставал я, надеясь, что если у нее есть, что скрывать, она каким-нибудь образом проговорится.
   – Ничего, первое время было скучно, потом привыкла. Люди ко всему привыкают.
   С этим было трудно поспорить, только что-то такие обобщения я в семнадцатом веке у женщин не слышал. Нужно было придумать, как раскрутить ее на откровенный разговор, но мне ничего, кроме банальностей в голову не шло. Тогда я все-таки рискнул напомнить о вчерашнем гадании:
   – А почему вы так и не сказали ничего о моем прошлом?
   – Потому, что у тебя его тут нет, – просто ответила она.
   Это уже было хоть что-то!
   – Как же человек может быть без прошлого? – натурально удивился я.
   – Может, – просто ответила она, помолчав, добавила, – в жизни много всяких чудес.
   – Но хоть будущее-то у меня есть?
   – Не знаю, я на твое будущее не гадала, – неопределенно ответила она.
   Разговор на этом застопорился.
   После паузы Сапруниха пригласила нас к столу. Завтрак оказался типично крестьянский: хлеб и молоко.
   – А чая у вас случайно нет? – спросил я просто так, безо всякой задней мысли, для поддержания разговора.
   – Откуда здесь чаю взяться, – так же, как и я, машинально ответила она.
   Я вначале не обратил внимание на ее ответ, но вдруг меня как током ударило. И я продолжил разговор, не меняя тональности:
   – Соскучился я уже по благам цивилизации.
   – А я так давно привыкла, по мне и так хорошо, – в тон мне ответила она.
   Ваня, не понимая, о чем идет разговор, смотрел на нас во все глаза, и только его удивление заставило Сапруниху понять, что мы забрели не совсем туда, куда ей хотелось. Однако слово не воробей, вылетело – не вернешь.
   – Да, – сказала она, – только это было так давно, что я почти все забыла.
   – Вы из какого года сюда попали?
   – Из тридцать седьмого, – ответила она, не уточнив века.
   – Девятьсот или восемьсот?
   – Конечно девятьсот, а ты-то сам откуда?
   – Оттуда же, только на семьдесят лет позже.
   – Ишь ты! – вежливо, но без особого волнения сказала она. – Поди, у нас все уже поменялось?
   – Конечно, семьдесят лет – это очень много.
   – Да, конечно. Сажать-то хоть перестали?
   – Перестали.
   – Ну и, слава Богу. А то так страшно было жить, что хоть куда сбежишь.
   – Вы что, сюда бежали от репрессий?
   – От чего? – не поняла она.
   – От ареста.
   – Нет, я сюда попала уже после ареста, из лагеря. Вроде как там умерла, а сама здесь оказалась. Ученая у нас в Дальлаге была, мы с ней в одном лагпункте вместе срок тянули, такая умная женщина! Нескольким зекам помогла от Советской власти сбежать, а сама, бедняга, там осталась. Что с ней случилось, одному Богу известно!
   – По пятьдесят восьмой сидели? – назвал я самую популярную политическую статью сталинского уголовного кодекса.
   – Точно, а сам говоришь, что у вас не сажают!
   – Тот кодекс давно отменили, а статья в народной памяти осталась. Теперь, то есть не теперь, конечно, а в мое время, о тогдашних незаконных арестах говорят открыто. Правда споры идут, сколько людей пострадало, кто считает что десятки миллионов, кто десятки тысяч.
   – Я этого не знаю, только много нас было, очень много.
   – У нас теперь строй поменялся, кончилась власть советов.
   – И хорошо, пусть народ хоть вздохнет спокойно. Нельзя долго жить в такой жестокости. Никаких людей на такие Голгофы не хватит. Я и то стараюсь все забыть. Таких ужасов насмотрелась, каких даже тут не увидишь.
   – Как же вы здесь выжили, ведь совсем другое время, все другое?
   – Ничего, жизнь не хуже, чем там у вас, работай и проживешь. Есть, конечно, свои минусы, а так что же, Русь всегда Русь. А радиво я и тогда не уважала и здесь без него обхожусь.
   – А что такое радиво? – вмешался в разговор изнывающий от любопытства Ваня.
   – Радиво-то? Так, одно баловство, болтало невесть что с утра да вечера.
   – Кто болтал? Бабы? – попробовал сам понять, о чем тут идет у нас речь, рында.
   – Всякое болтало, и как бабы, и как мужики, а еще песни пело.
   – Как скоморохи? – уточнил въедливый парнишка.
   – По всякому, а иногда и хорошо, душевно пело. Я песни с детства любила.
   Разговор переходил в такую форму, когда каждый говорит о своем, не понимая собеседника.
   – За что же вас посадили?
   – Кто ж его знает, за что. Следователь говорил, что мост я хотела взорвать, а так сама не знаю. Какой у нас в степи мост. Я сама с Актюбинской области, село Птахи. Не доводилось слышать?
   – Нет, не слышал.
   – Вот и тут никто о нем не слышал. Поди, еще и нет его на земле.
   – А муж у вас кем был, тоже зеком?
   – Нет, он местный. Хороший человек был, только Господь детей нам не дал, а сам-то он третьего года от чумы помер. Много тогда народа поумирало. Вот и мой.
   Все что говорило эта женщина, казалось таким простым и естественным: жила в одном времени, попала в другое, приспособилась, вышла замуж, прожила большую часть жизни. То же было бы и в ее законном времени, не окажись обстоятельства так жестоки, что в средних веках оказалось жить лучше, чем в просвещенном, с радио, а потом и телевизором двадцатом веке.
   – А как вы научились гадать? – задал я занимающий меня вопрос. – Я сам после перемещения в прошлое обрел экстрасенсорные способности.
   Она не поняла, что я такое приобрел, ответила за себя: