Страница:
Девочке казалось, что она присутствует на нескончаемом концерте, наполненном прекрасными чарующими мелодиями, ласкающими слух, но более всего – душу. Конечно же, им вторили и Нехама с девочками, да и Ширли робко пыталась подпевать вслед за Ренаной, мучительно краснея под взглядами всех троих братьев, дядьёв и тёток…
А ещё и необыкновенно вкусная еда, совместное творчество Нехамы с дочерьми и её мамы, рабанит Ривки. Рути тоже вкусно готовит, но до кулинарных традиций семьи Ханани ей, конечно, далековато!..
Вернувшись на исходе шабата домой, Ширли весь вечер с упоением рассказывала маме и папе, как там было необычно, здорово и интересно. Рути, глядя куда-то в сторону, грустно кивала, и её глаза подозрительно блестели. Моти застывшим взором смотрел в пространство и словно бы не видел дочь и не слышал, что она рассказывала. Он встрепенулся, услышав первые слова из уст дочери: "У близнецов была бар-мицва! Ужасно интересно!" – и уставился в пространство неподвижным взором. Девочка даже не заметила, что тёмное облачко пробежало по лицам и мамы, и папы. "А как хорошо поёт рав Давид! Да и сам Бенци тоже!.. Какой у него приятный мягкий баритон!" – это была следующая фраза, которую Моти уловил из уст восторженной девочки. Рути пожала плечами: в её доме отец почти не пел за субботним столом, разве что подросшие братья неожиданно полюбили петь и немного скрашивали постоянно царящую в их семье атмосферу строгой безрадостности. То ли дело, внезапно вспомнила Рути, шабаты в семье у Нехамы Ханани! Но тут же ей пришло в голову, что давненько она не слышала, как её Мотеле поёт; наверно, стал немножко стесняться перед сыновьями: ведь силонокулл ни для пенья, ни для танцев не предназначен! А жаль: у Мотеле и слух прекрасный, и голос, чудесный мягкий тенор, пусть и необработанный. Впрочем, ей нравится в Моти всё – и лицо, и улыбка, и голос…
Ширли с упоением продолжала свой рассказ о впечатлениях от времяпровождения у друзей. Вдруг, случайно упомянув имя Ноама, она нерешительно замолчала и покраснела. Но родители вроде бы ничего не заметили. И Ширли снова и снова повторяла, как хорошо поют близнецы Шмулик и Рувик, как трогательно все мальчики Дороны ухаживали за нею за столом, как они все вместе гуляли по улицам посёлка, где не было ни одной машины, и дети играли прямо на мостовой… И вдруг обронила:
"А ведь где-то там, в Меирии, бабушка Хана с дедушкой Гедальей живут! Мы же у них бывали, помните? Но у Доронов, – виновато потупилась она, – мне больше понравилось… У них ужасно весело! И тепло…" – добавила она чуть слышно. Моти ничего не ответил на это, только тихо обронил: "Беседер! Бубале, я рад, что ты получила удовольствие, что тебе там было… хорошо. А сейчас пора идти спать, завтра нам всем рано вставать", – и удалился в спальню. Рути ничего не сказала, только закусила губу. Ширли с удивлением смотрела на маму, на её внезапно покрасневшие глаза раненой газели и, подойдя, обняла, нежно приласкалась к ней, молча поцеловала и ушла к себе.
Для старших Блохов явилось полной неожиданностью, что их дочь Ширли неожиданно увлеклась самой с некоторых пор неприемлемой в кругу эранийских элитариев хасидской музыкой. Той самой, которая уже несколько лет не звучала в доме. Во всяком случае, с тех пор, как подросли сыновья, и родители, после разрыва с родными Рути, Магидовичами, решили воспитать из детей истинных элитариев, как было принято в кругу обитателей Эрании-Алеф-Цафон и Эрании-Далет. Впрочем, в отношении сыновей прилагать для этого усилия не было никакой нужды: мальчишки давно уже подпали под полное влияние своего старшего друга Тимми Пительмана. Это – у Рути раньше, а у Моти позже – вызвало противоречивые чувства, которые Моти приписывал банальной ревности.
Рути, учительнице музыки, из всех музыкальных предпочтений детства, ранней юности и молодости пришлось оставить себе классику, джаз и современные песни Арцены. Ещё она очень любила классические, а также самобытные мюзиклы Арцены, в которых сочетались все три её музыкальных предпочтения, порой самым парадоксальным образом. Моти втайне разделял музыкальные вкусы жены и дочери, но вынужден был в последнее время изо всех сил это скрывать. Слишком часто, по делу и не по делу, ему приходилось громогласно расписываться в горячей любви к силонокуллу. В последнее время ему пришлось пару раз составить сыновьям компанию, сопровождая их в "Цедефошрию". Подавляя отвращение, он принуждал себя делать вид, что выражает почти такой же шумный восторг, какой демонстрировали не только экзальтированные юнцы, но и его солидные коллеги и ровесники, числившие себя в интеллектуалах-элитариях. Чего не сделаешь ради спокойствия и благополучия под пристальным свирепо косящим левым оком парящего где-то в недоступных высотах Арпадофеля, постреливающего то белесовато-багровыми, то густо-жёлтыми лучистыми очередями. А главное – перед мягко обволакивающим насмешливым взором под бровками домиком бывшего армейского приятеля Тима Пительмана. Ни на что большее Моти, правда, не хватило. Порой и Рути ему вторила, когда разговор об этом заходил на каком-нибудь светском рауте. Меньше всего Блохам хотелось оказаться белыми воронами в своём кругу. Правда, все эти восторги в отношении силонокулла и возмущённые, полные презрения высказывания в адрес поклонников народной музыки звучали до того фальшиво, особенно из уст Рути, что Ширли старалась не слушать разглагольствования родителей на эти темы. Это доставляло девочке-подростку нешуточные душевные страдания. За этой фальшью девочка чувствовала, но до конца не могла постичь большую личную драму отца, занимающего довольно высокий пост в "Лулиании". О маме и говорить не приходится… Но почему, почему отец публично воспроизводит, поспешно бубня на одной ноте, бред, который выдаёт о силонокулле похожая на болотную ящерицу Офелия, да ещё и теми же самыми словами, как будто долго зубрил их наизусть (словно к экзамену готовился)?!.. Девочка под любыми предлогами уклонялась от присутствия на этих сборищах. Совсем недавно родители перестали на этом настаивать: девочка выросла, у неё своя жизнь, своя компания.
Разумеется, своё увлечение клейзмерской музыкой и хасидским роком Ширли не пыталась афишировать или навязывать кому бы то ни было дома, а тем более среди школьных приятелей, выросших в Эрании-Далет. Поэтому никто в семье не обратил внимания на внезапно захватившее её странное и, на взгляд элитария, постыдное увлечение. Братьям и вовсе было не до сестры. После ссоры детей на Дне Кайфа у близнецов произошёл серьёзный разговор с отцом, и мальчишкам пришлось пообещать отцу больше не обижать младшую сестру. И действительно они оставили её в покое, прекратили в её присутствии разговоры на темы современной музыки, и родители предпочли забыть досадный эпизод. Ширли ничего не говорила, когда из комнаты братьев на весь дом гремели силонокулл-композиции. Она только тихонько попросила отца оборудовать её комнату звуковым полупроницаемым экраном, чтобы максимально уменьшить для себя и для домашних взаимное неприятие музыкальных интересов. Отец обещал подумать, а пока девочка слушала любимую музыку на наушники, чтобы не вызывать презрительно-насмешливых взглядов своих братьев (что порою действовало на неё едва ли не хуже их язвительных высказываний) и удивлённых взглядов мамы, неизменно навевающих мысль о глазах раненой газели. Рути скрывала от всех, насколько болезненно она переносит мучительное раздвоение между тем, на чём была воспитана и что действительно любила, и тем, что диктовала принадлежность Блохов к эранийским элитариям.
В предвечерний час, когда повеявший лёгкий ветерок обещал некоторое смягчение дневного зноя, Ширли сидела в своей уютной комнатке. Она только что приняла душ, и теперь с ногами забралась в своё любимое, уютное кресло, в котором так любила заниматься, читать, рисовать, слушать музыку. Положив альбом на колени, девочка рисовала, одновременно слушая через наушники кассету с записями так полюбившегося ей после памятного Дня кайфа дуэта "Хайханим". По стенам были со вкусом развешаны её рисунки, а также графика художников, не получивших признания элитариев. Эти маленькие работы они с мамой несколько лет назад (до того, как закрутилась наша история) приобретали, с удовольствием шатаясь по выставкам-ярмаркам молодых независимых художников.
Ширли с детства очень любила шататься по таким вот весёлым ярмаркам. Они ещё совсем недавно время от времени устраивались на одной из центральных широких аллей Парка между Лужайками Мюзиклов, Камерной музыки и "Рикудей Ам". Чаще всего они ходила на такие ярмарки с мамой. Работы, которые там выставлялись прямо на земле, очень нравились и Ширли, и Рути: оригинальные, немножко наивные, яркие и свежие, они и вправду отличались от тех, что удостаивались восторженных, на грани истерики, похвал эранийских элитариев. Ни настроением, ни ритмикой линий, ни цветовой гаммой эти работы не отвечали критериям новейшей струи, совсем недавно официально провозглашённым известным гениальным художником Арцены скульптором Довом Бар-Зеэвувом. Впрочем, этим критериям не отвечали и мелодии, ненавязчиво тихо звучавшие на этих ярмарках, которым продолжала упорно отдавать тихое, но явное предпочтение женская половина семьи Блох.
Ренана позвонила Ширли и пригласила её в "Цлилей Рина", где в этот вечер должен был состояться совместный концерт "Хайханим" и ансамбля студийцев "Тацлилим" с новой программой. При этом Ренана смутно намекала на какой-то сюрприз, о котором близнецы ей все уши прожужжали. Она рассказывала, что всякий раз, как только заходил разговор о предстоящем концерте, близнецы начинали шептаться и хитро поглядывать на старших. Вот уже неделю только и говорят о каком-то сюрпризе.
Отец только мимоходом спросил: "Надеюсь, ничего опасного не планируете? Взрывов не будет?" – "Ну, что ты, папа! Мы же не террористы!" – "А кто вас знает!" – и усмехнулся в бороду.
Ширли уже знала со слов тех же близнецов Дорон, что студия, в которой они занимаются, завоевала популярность не только в Меирии, но и в Эрании – в основном в Эрании-Бет и Эрании-Вав. Многие родители старались устроить туда своих сыновей, в том числе совсем маленьких мальчиков лет 5-6, для которых пришлось открыть специальные группы.
На приглашение Ренаны Ширли, конечно же, ответила восторженным и радостным согласием. Она тут же побежала к папе, который сидел у себя в кабинете и работал.
Время от времени он брал работу на дом и запирался у себя в кабинете: ему, члену руководящей группы это на данном этапе было разрешено. Правда, босс каждый раз напоминал ему об особом статусе секретности важного государственного проекта и просил отмечать в особом журнале, работу над какими блоками он намерен каждый раз выносить из "Лулиании".
Ширли выбрала момент, когда Моти вышел из кабинета, который располагался на 1-м этаже, рядом с кухней. Задумавшись о чём-то, он не сразу заметил стоявшую у двери дочь; ей пришлось его окликнуть. Смеясь и подпрыгивая на месте, Ширли попросила: "Папуль, ты не сможешь к 7-и вечера отвезти меня в Парк? Звонила Ренана и сказала, что Дороны приглашают меня на концерт в Лужайку "Цлилей Рина"!
Сегодня там концерт "Хайханим" и учеников их студии! А, папуля? Ну, пожалуйста!" "Ренана? Дороны? – рассеянно повторил Моти. – Какое отношение эти… как-их… "Хайханим" имеют к студии?" – "Ты не знаешь, что они несколько лет назад организовали студию? А сегодня у них… концерт! Там братья Ренаны, близнецы, тоже занимаются", – объяснила Ширли отцу. – "Хорошо, дочура… Сегодня я могу… А обратно когда?" – "Я позвоню, когда концерт окончится… Только никому не говори, ладно?" – "Ну, неужели ты будешь маму обманывать?" – укоризненно покачал головой Моти. – "Конечно, нет… – нерешительно пробормотала девочка. – Но у неё всегда почему-то портится настроение, когда я рассказываю, как я с Ренаной, вообще с Доронами, время провожу… Особенно после того шабата. А ведь мы ничего плохого не делаем… Ты ей скажи, хорошо? И… я, понимаешь, не хочу, чтобы Галь и Гай знали…" – опустила голову девочка. – "Ладно, я сам маме скажу… Уроки ты, конечно, уже сделала?" – безуспешно пытаясь спрятать добрую улыбку, Моти строго свёл брови. – "Как всегда…" – Ширли радостно захлопала в ладоши, чмокнула отца в щёку и снова убежала к себе в комнату, где просидела до вечера, ещё раз наскоро просмотрев задание на завтра, попутно слушая новые кассеты, приобретённые в магазине Меирии, и рисуя под музыку. Она слушала любимую песню, и на листе бумаги из-под её карандаша штрих за штрихом появлялся абрис лица серьёзного, темноволосого кудрявого юноши в кипе. Неожиданно вышло похоже. Ей так хотелось изобразить его огромные глаза-маслины, а нос – таким, каким он был до травмы (она вспомнила фотографии, которые ей показывала Ренана) и-и-и… не таким длинным, как в жизни. Накладывая штрихи на рисунок в ритм с зажигательной мелодией, Ширли вспоминала День Кайфа, когда одновременно зародилось в её душе и чувство к темноволосому кудрявому юноше в кипе, и увлечение хасидской музыкой – для Ширли это стало неотделимым одно от другого.
Вдруг девочка услышала снизу, из салона, приглушенные голоса близнецов и только что вошедшего гостя, вызывающего у неё неодолимое отвращение – Тима Пительмана.
Услышав, как пару раз папа и мама оговорились, назвав его странным именем (или армейской кличкой?) Туми, она придумала ему кличку Тумбель и теперь про себя иначе его не называла. Девочка плотнее приладила наушники, чтобы ненавистный голос, вызывающий ассоциации с нечистым, рыхлым матрасом, не смешивался с любимыми мелодиями. Но это мало помогло. Не желая того, она слышала, что братья ведут его наверх к себе, о чём-то громко переговариваются, проходя мимо её комнаты. Донеслись какие-то непонятные слова и странные фразы: "Фелиофон… Вся сила в обертонах и в звуковых зеркалах… – Мощность обертонов… – А что с носиком Пиноккио?.. – Вот и отработаем на этих!.. – Но не сегодня… – А если сейчас попробовать?.." Дальше раздались какие-то неприятные, скрежещущие смешки и больше ничего не было слышно…
Рисунок уже был почти закончен, и Гилад с Роненом начинали новую песню. Внезапно уши заложила тусклая, рыхлая тишина. Это не было похоже на то, что в доме как бы вырубило электричество – это было вообще ни на что не похоже. Создавалось жутковатое впечатление, что её комнату кто-то накрыл гигантским невидимым, но очень толстым ватным одеялом или матрасом, не только поглотившим всё, что звучит в её комнате, но как бы засасывающим в себя воздух. От этого девочка снова ощутила дурноту и ввинчивающуюся в виски, затылок и зубы тупую, стреляющую боль.
Она тут же скинула наушники и недоуменно поглядела вокруг. Уютная лампа над столом продолжала светить, как ни в чём не бывало – значит, она права: дело в чём-то другом, а не в вырубленном электричестве! Жуткая фантастика, наверняка, связана с появлением мерзкого Тумбеля… Это чем-то напомнило то, что случилось на Дне Кайфа: всего лишь на секунды, может, на считанные минуты тоже словно бы навалился толстый, нечистый матрас, и звуки угасли, и такая же тупая ввинчивающаяся боль и тошнота… Озадаченная Ширли, преодолевая дурноту, вышла из комнаты. В салоне так же мягко светилась люстра, а из комнаты братьев сочились кошмарные, тошнотворные пассажи силонофона и громыханье ботлофона. Что же всё-таки случилось с её плейером?..
Ширли перегнулась через перила и позвала: "Папа! Что-то с моим проигрывателем: вдруг перестал играть!" Моти, уже сидевший в салоне и уткнувшийся в книгу, поднял голову, недоуменно посмотрел на дочку: "Что?.. А-а-а… Бубале, я попозже разберусь. Ведь сейчас ты всё равно собираешься идти! Иди, скорее одевайся, я тебя отвезу…" Рути, сидевшая с вязаньем в руках, одновременно уставившись в экран телевизора, пробормотала: "Странно, в телевизоре тоже вдруг звук прекратился на несколько секунд, как раз была музыкальная заставка, клейзмерская мелодия из моего детства.
Я эту заставку всегда очень любила… это так напоминало о… И ещё что-то зубы схватило и затошнило… А когда эта мелодия, по идее, должна была закончиться, снова звук появился…" Моти округлил глаза, переводя взгляд с дочки на жену. Из комнаты сыновей раздался оглушительный слоновий топот и громовые раскаты хохота: "Слышал, братец?
Тимми, ты гений!" – "Это всё обертоны в системе звуковых зеркал! А теперь, лапочки, сюрприз: как раз сегодня открывается возле "Цедефошрии" новый эксклюзивный ресторан. Его спонсирует… my friend from north country, Шугге…
Вы с ним знакомы… э-э-э… виртуально…" – и дальше пошло что-то совершенно неразборчивое, которое бубнил тот же ненавистный голос вперемешку с ломкими фальцетами братьев: "Познакомь, Ти-и-мми!" – "А как его назвали, этот ресторан?" – "Wow!!!.." – "Вот выйдем – скажу…" Ширли, глядя прямо на маму, спросила чётко и громко – так, чтобы было слышно и у братьев в комнате: "Мама, что, опять у нас в доме Тумбель? Зачем вы его пригласили? Зачем вы его вообще принимаете?" – и кивком головы указала в сторону комнаты братьев, откуда раздавался шум. Рути укоризненно покачала головой: "Доченька, зачем ты так говоришь? Это невежливо! Ты же большая девочка, должна понимать, что красиво, а что невоспитанно. Его пригласили мальчики: они уже большие, могут приглашать в дом, кого хотят…" – "А я не хочу тут в нашем доме видеть Тумбеля!" – крикнула Ширли и топнула ножкой, не обращая внимания на то, что и близнецы, и их гость вышли из комнаты и уставились на неё, приближаясь к лестнице. Моти, сделав строгое лицо, прикрикнул на дочку: "Иди сейчас же к себе!" Только скандала в доме ему сейчас не хватало!
Ширли отступила в комнату, захлопнула дверь, надела снова наушники. Всё работало.
Она даже не заметила свирепых взглядов, которые братья кидали ей вслед, как пристально, с брезгливой неприязнью, глядел на неё Тим Пительман, еле слышно прошипев: "Вот ещё пигалица! Селёдка сушёная!..". Она выключила магнитофон, вытащила кассету, аккуратно сложила всё на полку. Подошла к шкафу, облачилась в самое своё любимое, тщательно, волосок к волоску, расчесала свои густые кудри, прихватив их лентой в тон одежде, вышла в салон: "Папочка, я готова". – "Пошли!" – сердито сдвинув брови, буркнул Моти: он всё ещё сердился на дочь; но более всего – на себя. Он понимал, что Тим с некоторых пор стал нежеланным гостем у них в доме – и не только для дочери и жены, но и для него. Рути молчит, но весь её облик красноречиво говорит, что ей этот человек с некоторых пор стал не просто безразличен, а – неприятен, а дочка уже и сдерживаться не хочет.
Но он-то что может сделать! Босс усердно обхаживает Тима Пительмана. Выставить его из своего дома?! Да вы с ума сошли: Моти не самоубийца! Как он, Моти, может отказать от дома любимчику босса!.. Тем более его сыновья так и вовсе души в этом увальне не чают. Наверно, не забыли дорогие подарки, которыми он их заваливал в детстве… Как они с Рути могут указывать взрослым сыновьям, кого им приглашать, а кому отказывать от дома!..
Близнецы с шумом вывинтились из своей комнаты, а за ними, изображая заботливого друга, вразвалочку следовал Тимми, на лице его мерцало выражение приторного высокомерия и скрытого торжества. Мальчишки, как всегда, в своих любимых рваных джинсах, по щиколоткам полощется лохматая бахрома, в которую они превратили низ брюк – наверняка, очень постарались!.. Причём у одного бахрома игриво полощется по мускулистой икре чуть не от самого колена на левой ноге, а у другого то же самое – на правой.
Пёстрые рубахи модного среди молодых элитариев оттенка зыбучих топей, который неожиданно пронзает красная искра, завязаны узлом на животах. Приглядевшись, Моти обратил внимание, что рубахи расписаны словно бы сплетёнными то ли в китайские, то ли в японские иероглифы сухими травинками. У обоих холодные глаза сверкают возбуждённо и торжествующе. У Моти иногда мелькали опасения, что мальчишки время от времени основательно подпитывают своё возбуждение. Неужели это их силонокулл, которым они много месяцев терроризируют всю семью! А причёски!
Ох уж, эти их причёски! А от раскраски прямо-таки в глазах рябит… Колечки, которыми они украсили свои уши и ноздри!.. Этого им показалось мало, и в один прекрасный день родители, оторопев, увидели на их губах и даже щеках по паре колечек.
Что-либо говорить на эту тему Рути давно уже не пыталась, опасаясь снова нарваться на презрительно-свирепый взгляд её ненаглядных мальчиков. Моти же, как бы мимоходом, как-то раз спросил: "А это что, пирсинг как модификация малого силонофона или ботлофона на лице?" Близнецы чуть не упали от хохота: "Ну, daddy, ты и шутник! А мы и не знали, что у тебя ещё и чувство юмора есть!" В таком затейливом прикиде близнецы с криком скатились в салон. "Dad! Нам нужна твоя машина! Немедленно!" – громко и надрывно затараторили Галь и Гай. – "Но меня уже Ширли попросила отвезти её в Парк. Вы, ребятки, припоздали!" – возразил Моти. Гай возмутился: "Вечно твоя любимая доченька ухитряется нас опередить! Но мы же договорились!" – "Когда, о чём и с кем вы договорились?" – спокойно осведомился отец.
Мальчишки хором заголосили ломкими юношескими фальцетами: "Как – когда? Как – с кем? Мы! тебе! давно! сказали: если! мы! говорим "немедленно!!!", значит! нам! это! просто! оч-ч-чень!!!! оч-ч-ч-чень!!!! необходимо!!!!!" – "Вот как?! Не знал! – насмешливо прищурился Моти. – На будущее постараюсь учесть. А сейчас припоздали… Извините!" – "Ну, da-a-addy! У нас оч-ч-чень! важные! дела! в Парке!!! Ну-у, daddy-y!!! – заныл Гай.
Неожиданно Галь громко и пронзительно заголосил с таким надрывом, что Рути вскочила с места – у неё натурально заложило уши. Оба подошли к отцу почти вплотную, потрясая слишком уж натурально дрожащими руками перед его лицом. "Правда, daddy! Daddy-y-y-y!!! Нам необходимо срочно! Мы вне очереди-и-и-и! Ну, daddy-y-y-y!!!
Ну, дай нам машину-у-у-у!!! Daddy-y-y-y!!!" – близнецы голосили на весь дом с таким истерическим надрывом, их лица с выпученными глазами изображали такое драматическое отчаяние, они так судорожно трясли кистями рук, время от времени колотя себя в грудь, что Моти растерялся в изумлении. Лица обоих были свекольно-красными, и этот оттенок медленными скачками переходил в лиловый. От своих сильных и несгибаемых сыночков-каратистов он никак не мог ожидать такой реакции на обычный отказ в простой, по сути, вещи. Как будто они никогда не получали отказа на свои просьбы или требования!..
Тим стоял возле лестницы, облокотившись на перила, и от души веселился. На его толстом лице расплывалось и колыхалось такое наслаждение, что Рути, мельком случайно глянувшая на него, тут же отвернулась, боясь, что её вырвет. Ей сразу же стало ясно, что это представление было продумано до мелочей ещё в комнате у близнецов, не исключено, что Тим их на это и подбил. Расценив некую растерянность отца, как искорку слабины в его обороне, которую пробила их истерическая реакция на отказ, оба на удивление резко и сразу же прекратили истерику. "А пигалица подождёт! Нет у неё никаких дел, глупости одни…" – безапелляционно с металлом в голосе заявил Галь. Теперь близнецы выглядели абсолютно нормально, не было ни малейшего следа истерики ни в выражении лиц, ни в жестах. Напротив – глаза сверкали как лезвия, губы презрительно и упрямо сжаты.
Моти опомнился и тут же твёрдо ответил: "Нет, мальчики, так не пойдёт. Сейчас я обещал отвезти Ширли. Она попросила, я могу – я везу. А если бы я не смог, то поехала бы на автобусе, или пешочком пошла бы. И, между прочим, истерик мне бы не устраивала. Она, девочка… младшая сестра… – обронил он как бы мимоходом.
– А вы, взрослые парни… Так что извините…" – "Ну, что за дела! Какая-то соплячка со своими глупостями будет вставать нам поперёк дороги? У нас такие важные дела!.." – снова заныл Гай. – "Не какая-то соплячка, а – ваша родная младшая сестра!" – осадил юнца Моти.
Ширли, потрясённая только что виденной сценой, испуганно и умоляюще посматривала на отца, он исподтишка сделал ей успокаивающий жест. Тим продолжал с любопытством наблюдать за дискуссией между близнецами и их отцом, кинув мимолётный презрительный взгляд на девочку. Заметив в лице Моти выражение, которое показалось ему готовым сломаться упорством, он примирительным тоном проговорил: "О чём спор! Я же не пешком к вам пришёл! У меня же "Мерс", он побольше и поновей новой "Хонды" вашего daddy. И цвета моя тачка самого модного, как раз в струю! – он обернулся к близнецам и подмигнул им. – Давайте, поехали, время дорого! Ну, быстрее!" – и они все трое выскочили из дома. От Тима такой прыти Моти не ожидал!
Моти вздохнул с облегчением: "Вот и отлично!! Он пошёл к двери, бросив на ходу:
"Дочка, пошли скорее".
Подъехав к Парку, Моти притормозил и попросил дочку, придержав в ладонях её руку:
"Ширли, сразу, как окончится концерт, позвони. А кого-нибудь из Доронов попроси тебя довести до входа в Парк. Всё-таки темно будет. Да и сейчас уже начинает темнеть…" – "Ну, папуля, разве мне не приходилось возвращаться из Парка совсем поздно? Я же обычно не одна хожу в "Рикудей Ам", а с девочками, один раз с мамой ходила… Да и вообще!.. Смотри, как у нас в Эрании освещены улицы! А до входа мы все и так вместе пойдём, нас будет много!" – "Ну, хорошо, Бубале… Что-то сегодня мне не по себе… Или это меня мальчики с Тимом расстроили?.. Машина у меня, видите ли, маленькая! Цвета, видите ли, не того…" – пробурчал он как бы про себя. – "Папа, ну, зачем ты его принимаешь? И ещё внимание обращаешь на то, что он мелет!.. На что он тебе нужен?" – "Доченька, постарайся понять… Его мои боссы любят, и я не могу с ним ссориться. Ты же видишь – он сам к нам приходит.
А ещё и необыкновенно вкусная еда, совместное творчество Нехамы с дочерьми и её мамы, рабанит Ривки. Рути тоже вкусно готовит, но до кулинарных традиций семьи Ханани ей, конечно, далековато!..
Вернувшись на исходе шабата домой, Ширли весь вечер с упоением рассказывала маме и папе, как там было необычно, здорово и интересно. Рути, глядя куда-то в сторону, грустно кивала, и её глаза подозрительно блестели. Моти застывшим взором смотрел в пространство и словно бы не видел дочь и не слышал, что она рассказывала. Он встрепенулся, услышав первые слова из уст дочери: "У близнецов была бар-мицва! Ужасно интересно!" – и уставился в пространство неподвижным взором. Девочка даже не заметила, что тёмное облачко пробежало по лицам и мамы, и папы. "А как хорошо поёт рав Давид! Да и сам Бенци тоже!.. Какой у него приятный мягкий баритон!" – это была следующая фраза, которую Моти уловил из уст восторженной девочки. Рути пожала плечами: в её доме отец почти не пел за субботним столом, разве что подросшие братья неожиданно полюбили петь и немного скрашивали постоянно царящую в их семье атмосферу строгой безрадостности. То ли дело, внезапно вспомнила Рути, шабаты в семье у Нехамы Ханани! Но тут же ей пришло в голову, что давненько она не слышала, как её Мотеле поёт; наверно, стал немножко стесняться перед сыновьями: ведь силонокулл ни для пенья, ни для танцев не предназначен! А жаль: у Мотеле и слух прекрасный, и голос, чудесный мягкий тенор, пусть и необработанный. Впрочем, ей нравится в Моти всё – и лицо, и улыбка, и голос…
Ширли с упоением продолжала свой рассказ о впечатлениях от времяпровождения у друзей. Вдруг, случайно упомянув имя Ноама, она нерешительно замолчала и покраснела. Но родители вроде бы ничего не заметили. И Ширли снова и снова повторяла, как хорошо поют близнецы Шмулик и Рувик, как трогательно все мальчики Дороны ухаживали за нею за столом, как они все вместе гуляли по улицам посёлка, где не было ни одной машины, и дети играли прямо на мостовой… И вдруг обронила:
"А ведь где-то там, в Меирии, бабушка Хана с дедушкой Гедальей живут! Мы же у них бывали, помните? Но у Доронов, – виновато потупилась она, – мне больше понравилось… У них ужасно весело! И тепло…" – добавила она чуть слышно. Моти ничего не ответил на это, только тихо обронил: "Беседер! Бубале, я рад, что ты получила удовольствие, что тебе там было… хорошо. А сейчас пора идти спать, завтра нам всем рано вставать", – и удалился в спальню. Рути ничего не сказала, только закусила губу. Ширли с удивлением смотрела на маму, на её внезапно покрасневшие глаза раненой газели и, подойдя, обняла, нежно приласкалась к ней, молча поцеловала и ушла к себе.
***
Для старших Блохов явилось полной неожиданностью, что их дочь Ширли неожиданно увлеклась самой с некоторых пор неприемлемой в кругу эранийских элитариев хасидской музыкой. Той самой, которая уже несколько лет не звучала в доме. Во всяком случае, с тех пор, как подросли сыновья, и родители, после разрыва с родными Рути, Магидовичами, решили воспитать из детей истинных элитариев, как было принято в кругу обитателей Эрании-Алеф-Цафон и Эрании-Далет. Впрочем, в отношении сыновей прилагать для этого усилия не было никакой нужды: мальчишки давно уже подпали под полное влияние своего старшего друга Тимми Пительмана. Это – у Рути раньше, а у Моти позже – вызвало противоречивые чувства, которые Моти приписывал банальной ревности.
Рути, учительнице музыки, из всех музыкальных предпочтений детства, ранней юности и молодости пришлось оставить себе классику, джаз и современные песни Арцены. Ещё она очень любила классические, а также самобытные мюзиклы Арцены, в которых сочетались все три её музыкальных предпочтения, порой самым парадоксальным образом. Моти втайне разделял музыкальные вкусы жены и дочери, но вынужден был в последнее время изо всех сил это скрывать. Слишком часто, по делу и не по делу, ему приходилось громогласно расписываться в горячей любви к силонокуллу. В последнее время ему пришлось пару раз составить сыновьям компанию, сопровождая их в "Цедефошрию". Подавляя отвращение, он принуждал себя делать вид, что выражает почти такой же шумный восторг, какой демонстрировали не только экзальтированные юнцы, но и его солидные коллеги и ровесники, числившие себя в интеллектуалах-элитариях. Чего не сделаешь ради спокойствия и благополучия под пристальным свирепо косящим левым оком парящего где-то в недоступных высотах Арпадофеля, постреливающего то белесовато-багровыми, то густо-жёлтыми лучистыми очередями. А главное – перед мягко обволакивающим насмешливым взором под бровками домиком бывшего армейского приятеля Тима Пительмана. Ни на что большее Моти, правда, не хватило. Порой и Рути ему вторила, когда разговор об этом заходил на каком-нибудь светском рауте. Меньше всего Блохам хотелось оказаться белыми воронами в своём кругу. Правда, все эти восторги в отношении силонокулла и возмущённые, полные презрения высказывания в адрес поклонников народной музыки звучали до того фальшиво, особенно из уст Рути, что Ширли старалась не слушать разглагольствования родителей на эти темы. Это доставляло девочке-подростку нешуточные душевные страдания. За этой фальшью девочка чувствовала, но до конца не могла постичь большую личную драму отца, занимающего довольно высокий пост в "Лулиании". О маме и говорить не приходится… Но почему, почему отец публично воспроизводит, поспешно бубня на одной ноте, бред, который выдаёт о силонокулле похожая на болотную ящерицу Офелия, да ещё и теми же самыми словами, как будто долго зубрил их наизусть (словно к экзамену готовился)?!.. Девочка под любыми предлогами уклонялась от присутствия на этих сборищах. Совсем недавно родители перестали на этом настаивать: девочка выросла, у неё своя жизнь, своя компания.
***
Разумеется, своё увлечение клейзмерской музыкой и хасидским роком Ширли не пыталась афишировать или навязывать кому бы то ни было дома, а тем более среди школьных приятелей, выросших в Эрании-Далет. Поэтому никто в семье не обратил внимания на внезапно захватившее её странное и, на взгляд элитария, постыдное увлечение. Братьям и вовсе было не до сестры. После ссоры детей на Дне Кайфа у близнецов произошёл серьёзный разговор с отцом, и мальчишкам пришлось пообещать отцу больше не обижать младшую сестру. И действительно они оставили её в покое, прекратили в её присутствии разговоры на темы современной музыки, и родители предпочли забыть досадный эпизод. Ширли ничего не говорила, когда из комнаты братьев на весь дом гремели силонокулл-композиции. Она только тихонько попросила отца оборудовать её комнату звуковым полупроницаемым экраном, чтобы максимально уменьшить для себя и для домашних взаимное неприятие музыкальных интересов. Отец обещал подумать, а пока девочка слушала любимую музыку на наушники, чтобы не вызывать презрительно-насмешливых взглядов своих братьев (что порою действовало на неё едва ли не хуже их язвительных высказываний) и удивлённых взглядов мамы, неизменно навевающих мысль о глазах раненой газели. Рути скрывала от всех, насколько болезненно она переносит мучительное раздвоение между тем, на чём была воспитана и что действительно любила, и тем, что диктовала принадлежность Блохов к эранийским элитариям.
***
В предвечерний час, когда повеявший лёгкий ветерок обещал некоторое смягчение дневного зноя, Ширли сидела в своей уютной комнатке. Она только что приняла душ, и теперь с ногами забралась в своё любимое, уютное кресло, в котором так любила заниматься, читать, рисовать, слушать музыку. Положив альбом на колени, девочка рисовала, одновременно слушая через наушники кассету с записями так полюбившегося ей после памятного Дня кайфа дуэта "Хайханим". По стенам были со вкусом развешаны её рисунки, а также графика художников, не получивших признания элитариев. Эти маленькие работы они с мамой несколько лет назад (до того, как закрутилась наша история) приобретали, с удовольствием шатаясь по выставкам-ярмаркам молодых независимых художников.
Ширли с детства очень любила шататься по таким вот весёлым ярмаркам. Они ещё совсем недавно время от времени устраивались на одной из центральных широких аллей Парка между Лужайками Мюзиклов, Камерной музыки и "Рикудей Ам". Чаще всего они ходила на такие ярмарки с мамой. Работы, которые там выставлялись прямо на земле, очень нравились и Ширли, и Рути: оригинальные, немножко наивные, яркие и свежие, они и вправду отличались от тех, что удостаивались восторженных, на грани истерики, похвал эранийских элитариев. Ни настроением, ни ритмикой линий, ни цветовой гаммой эти работы не отвечали критериям новейшей струи, совсем недавно официально провозглашённым известным гениальным художником Арцены скульптором Довом Бар-Зеэвувом. Впрочем, этим критериям не отвечали и мелодии, ненавязчиво тихо звучавшие на этих ярмарках, которым продолжала упорно отдавать тихое, но явное предпочтение женская половина семьи Блох.
***
Ренана позвонила Ширли и пригласила её в "Цлилей Рина", где в этот вечер должен был состояться совместный концерт "Хайханим" и ансамбля студийцев "Тацлилим" с новой программой. При этом Ренана смутно намекала на какой-то сюрприз, о котором близнецы ей все уши прожужжали. Она рассказывала, что всякий раз, как только заходил разговор о предстоящем концерте, близнецы начинали шептаться и хитро поглядывать на старших. Вот уже неделю только и говорят о каком-то сюрпризе.
Отец только мимоходом спросил: "Надеюсь, ничего опасного не планируете? Взрывов не будет?" – "Ну, что ты, папа! Мы же не террористы!" – "А кто вас знает!" – и усмехнулся в бороду.
Ширли уже знала со слов тех же близнецов Дорон, что студия, в которой они занимаются, завоевала популярность не только в Меирии, но и в Эрании – в основном в Эрании-Бет и Эрании-Вав. Многие родители старались устроить туда своих сыновей, в том числе совсем маленьких мальчиков лет 5-6, для которых пришлось открыть специальные группы.
На приглашение Ренаны Ширли, конечно же, ответила восторженным и радостным согласием. Она тут же побежала к папе, который сидел у себя в кабинете и работал.
Время от времени он брал работу на дом и запирался у себя в кабинете: ему, члену руководящей группы это на данном этапе было разрешено. Правда, босс каждый раз напоминал ему об особом статусе секретности важного государственного проекта и просил отмечать в особом журнале, работу над какими блоками он намерен каждый раз выносить из "Лулиании".
Ширли выбрала момент, когда Моти вышел из кабинета, который располагался на 1-м этаже, рядом с кухней. Задумавшись о чём-то, он не сразу заметил стоявшую у двери дочь; ей пришлось его окликнуть. Смеясь и подпрыгивая на месте, Ширли попросила: "Папуль, ты не сможешь к 7-и вечера отвезти меня в Парк? Звонила Ренана и сказала, что Дороны приглашают меня на концерт в Лужайку "Цлилей Рина"!
Сегодня там концерт "Хайханим" и учеников их студии! А, папуля? Ну, пожалуйста!" "Ренана? Дороны? – рассеянно повторил Моти. – Какое отношение эти… как-их… "Хайханим" имеют к студии?" – "Ты не знаешь, что они несколько лет назад организовали студию? А сегодня у них… концерт! Там братья Ренаны, близнецы, тоже занимаются", – объяснила Ширли отцу. – "Хорошо, дочура… Сегодня я могу… А обратно когда?" – "Я позвоню, когда концерт окончится… Только никому не говори, ладно?" – "Ну, неужели ты будешь маму обманывать?" – укоризненно покачал головой Моти. – "Конечно, нет… – нерешительно пробормотала девочка. – Но у неё всегда почему-то портится настроение, когда я рассказываю, как я с Ренаной, вообще с Доронами, время провожу… Особенно после того шабата. А ведь мы ничего плохого не делаем… Ты ей скажи, хорошо? И… я, понимаешь, не хочу, чтобы Галь и Гай знали…" – опустила голову девочка. – "Ладно, я сам маме скажу… Уроки ты, конечно, уже сделала?" – безуспешно пытаясь спрятать добрую улыбку, Моти строго свёл брови. – "Как всегда…" – Ширли радостно захлопала в ладоши, чмокнула отца в щёку и снова убежала к себе в комнату, где просидела до вечера, ещё раз наскоро просмотрев задание на завтра, попутно слушая новые кассеты, приобретённые в магазине Меирии, и рисуя под музыку. Она слушала любимую песню, и на листе бумаги из-под её карандаша штрих за штрихом появлялся абрис лица серьёзного, темноволосого кудрявого юноши в кипе. Неожиданно вышло похоже. Ей так хотелось изобразить его огромные глаза-маслины, а нос – таким, каким он был до травмы (она вспомнила фотографии, которые ей показывала Ренана) и-и-и… не таким длинным, как в жизни. Накладывая штрихи на рисунок в ритм с зажигательной мелодией, Ширли вспоминала День Кайфа, когда одновременно зародилось в её душе и чувство к темноволосому кудрявому юноше в кипе, и увлечение хасидской музыкой – для Ширли это стало неотделимым одно от другого.
Вдруг девочка услышала снизу, из салона, приглушенные голоса близнецов и только что вошедшего гостя, вызывающего у неё неодолимое отвращение – Тима Пительмана.
Услышав, как пару раз папа и мама оговорились, назвав его странным именем (или армейской кличкой?) Туми, она придумала ему кличку Тумбель и теперь про себя иначе его не называла. Девочка плотнее приладила наушники, чтобы ненавистный голос, вызывающий ассоциации с нечистым, рыхлым матрасом, не смешивался с любимыми мелодиями. Но это мало помогло. Не желая того, она слышала, что братья ведут его наверх к себе, о чём-то громко переговариваются, проходя мимо её комнаты. Донеслись какие-то непонятные слова и странные фразы: "Фелиофон… Вся сила в обертонах и в звуковых зеркалах… – Мощность обертонов… – А что с носиком Пиноккио?.. – Вот и отработаем на этих!.. – Но не сегодня… – А если сейчас попробовать?.." Дальше раздались какие-то неприятные, скрежещущие смешки и больше ничего не было слышно…
***
Рисунок уже был почти закончен, и Гилад с Роненом начинали новую песню. Внезапно уши заложила тусклая, рыхлая тишина. Это не было похоже на то, что в доме как бы вырубило электричество – это было вообще ни на что не похоже. Создавалось жутковатое впечатление, что её комнату кто-то накрыл гигантским невидимым, но очень толстым ватным одеялом или матрасом, не только поглотившим всё, что звучит в её комнате, но как бы засасывающим в себя воздух. От этого девочка снова ощутила дурноту и ввинчивающуюся в виски, затылок и зубы тупую, стреляющую боль.
Она тут же скинула наушники и недоуменно поглядела вокруг. Уютная лампа над столом продолжала светить, как ни в чём не бывало – значит, она права: дело в чём-то другом, а не в вырубленном электричестве! Жуткая фантастика, наверняка, связана с появлением мерзкого Тумбеля… Это чем-то напомнило то, что случилось на Дне Кайфа: всего лишь на секунды, может, на считанные минуты тоже словно бы навалился толстый, нечистый матрас, и звуки угасли, и такая же тупая ввинчивающаяся боль и тошнота… Озадаченная Ширли, преодолевая дурноту, вышла из комнаты. В салоне так же мягко светилась люстра, а из комнаты братьев сочились кошмарные, тошнотворные пассажи силонофона и громыханье ботлофона. Что же всё-таки случилось с её плейером?..
Ширли перегнулась через перила и позвала: "Папа! Что-то с моим проигрывателем: вдруг перестал играть!" Моти, уже сидевший в салоне и уткнувшийся в книгу, поднял голову, недоуменно посмотрел на дочку: "Что?.. А-а-а… Бубале, я попозже разберусь. Ведь сейчас ты всё равно собираешься идти! Иди, скорее одевайся, я тебя отвезу…" Рути, сидевшая с вязаньем в руках, одновременно уставившись в экран телевизора, пробормотала: "Странно, в телевизоре тоже вдруг звук прекратился на несколько секунд, как раз была музыкальная заставка, клейзмерская мелодия из моего детства.
Я эту заставку всегда очень любила… это так напоминало о… И ещё что-то зубы схватило и затошнило… А когда эта мелодия, по идее, должна была закончиться, снова звук появился…" Моти округлил глаза, переводя взгляд с дочки на жену. Из комнаты сыновей раздался оглушительный слоновий топот и громовые раскаты хохота: "Слышал, братец?
Тимми, ты гений!" – "Это всё обертоны в системе звуковых зеркал! А теперь, лапочки, сюрприз: как раз сегодня открывается возле "Цедефошрии" новый эксклюзивный ресторан. Его спонсирует… my friend from north country, Шугге…
Вы с ним знакомы… э-э-э… виртуально…" – и дальше пошло что-то совершенно неразборчивое, которое бубнил тот же ненавистный голос вперемешку с ломкими фальцетами братьев: "Познакомь, Ти-и-мми!" – "А как его назвали, этот ресторан?" – "Wow!!!.." – "Вот выйдем – скажу…" Ширли, глядя прямо на маму, спросила чётко и громко – так, чтобы было слышно и у братьев в комнате: "Мама, что, опять у нас в доме Тумбель? Зачем вы его пригласили? Зачем вы его вообще принимаете?" – и кивком головы указала в сторону комнаты братьев, откуда раздавался шум. Рути укоризненно покачала головой: "Доченька, зачем ты так говоришь? Это невежливо! Ты же большая девочка, должна понимать, что красиво, а что невоспитанно. Его пригласили мальчики: они уже большие, могут приглашать в дом, кого хотят…" – "А я не хочу тут в нашем доме видеть Тумбеля!" – крикнула Ширли и топнула ножкой, не обращая внимания на то, что и близнецы, и их гость вышли из комнаты и уставились на неё, приближаясь к лестнице. Моти, сделав строгое лицо, прикрикнул на дочку: "Иди сейчас же к себе!" Только скандала в доме ему сейчас не хватало!
Ширли отступила в комнату, захлопнула дверь, надела снова наушники. Всё работало.
Она даже не заметила свирепых взглядов, которые братья кидали ей вслед, как пристально, с брезгливой неприязнью, глядел на неё Тим Пительман, еле слышно прошипев: "Вот ещё пигалица! Селёдка сушёная!..". Она выключила магнитофон, вытащила кассету, аккуратно сложила всё на полку. Подошла к шкафу, облачилась в самое своё любимое, тщательно, волосок к волоску, расчесала свои густые кудри, прихватив их лентой в тон одежде, вышла в салон: "Папочка, я готова". – "Пошли!" – сердито сдвинув брови, буркнул Моти: он всё ещё сердился на дочь; но более всего – на себя. Он понимал, что Тим с некоторых пор стал нежеланным гостем у них в доме – и не только для дочери и жены, но и для него. Рути молчит, но весь её облик красноречиво говорит, что ей этот человек с некоторых пор стал не просто безразличен, а – неприятен, а дочка уже и сдерживаться не хочет.
Но он-то что может сделать! Босс усердно обхаживает Тима Пительмана. Выставить его из своего дома?! Да вы с ума сошли: Моти не самоубийца! Как он, Моти, может отказать от дома любимчику босса!.. Тем более его сыновья так и вовсе души в этом увальне не чают. Наверно, не забыли дорогие подарки, которыми он их заваливал в детстве… Как они с Рути могут указывать взрослым сыновьям, кого им приглашать, а кому отказывать от дома!..
Близнецы с шумом вывинтились из своей комнаты, а за ними, изображая заботливого друга, вразвалочку следовал Тимми, на лице его мерцало выражение приторного высокомерия и скрытого торжества. Мальчишки, как всегда, в своих любимых рваных джинсах, по щиколоткам полощется лохматая бахрома, в которую они превратили низ брюк – наверняка, очень постарались!.. Причём у одного бахрома игриво полощется по мускулистой икре чуть не от самого колена на левой ноге, а у другого то же самое – на правой.
Пёстрые рубахи модного среди молодых элитариев оттенка зыбучих топей, который неожиданно пронзает красная искра, завязаны узлом на животах. Приглядевшись, Моти обратил внимание, что рубахи расписаны словно бы сплетёнными то ли в китайские, то ли в японские иероглифы сухими травинками. У обоих холодные глаза сверкают возбуждённо и торжествующе. У Моти иногда мелькали опасения, что мальчишки время от времени основательно подпитывают своё возбуждение. Неужели это их силонокулл, которым они много месяцев терроризируют всю семью! А причёски!
Ох уж, эти их причёски! А от раскраски прямо-таки в глазах рябит… Колечки, которыми они украсили свои уши и ноздри!.. Этого им показалось мало, и в один прекрасный день родители, оторопев, увидели на их губах и даже щеках по паре колечек.
Что-либо говорить на эту тему Рути давно уже не пыталась, опасаясь снова нарваться на презрительно-свирепый взгляд её ненаглядных мальчиков. Моти же, как бы мимоходом, как-то раз спросил: "А это что, пирсинг как модификация малого силонофона или ботлофона на лице?" Близнецы чуть не упали от хохота: "Ну, daddy, ты и шутник! А мы и не знали, что у тебя ещё и чувство юмора есть!" В таком затейливом прикиде близнецы с криком скатились в салон. "Dad! Нам нужна твоя машина! Немедленно!" – громко и надрывно затараторили Галь и Гай. – "Но меня уже Ширли попросила отвезти её в Парк. Вы, ребятки, припоздали!" – возразил Моти. Гай возмутился: "Вечно твоя любимая доченька ухитряется нас опередить! Но мы же договорились!" – "Когда, о чём и с кем вы договорились?" – спокойно осведомился отец.
Мальчишки хором заголосили ломкими юношескими фальцетами: "Как – когда? Как – с кем? Мы! тебе! давно! сказали: если! мы! говорим "немедленно!!!", значит! нам! это! просто! оч-ч-чень!!!! оч-ч-ч-чень!!!! необходимо!!!!!" – "Вот как?! Не знал! – насмешливо прищурился Моти. – На будущее постараюсь учесть. А сейчас припоздали… Извините!" – "Ну, da-a-addy! У нас оч-ч-чень! важные! дела! в Парке!!! Ну-у, daddy-y!!! – заныл Гай.
Неожиданно Галь громко и пронзительно заголосил с таким надрывом, что Рути вскочила с места – у неё натурально заложило уши. Оба подошли к отцу почти вплотную, потрясая слишком уж натурально дрожащими руками перед его лицом. "Правда, daddy! Daddy-y-y-y!!! Нам необходимо срочно! Мы вне очереди-и-и-и! Ну, daddy-y-y-y!!!
Ну, дай нам машину-у-у-у!!! Daddy-y-y-y!!!" – близнецы голосили на весь дом с таким истерическим надрывом, их лица с выпученными глазами изображали такое драматическое отчаяние, они так судорожно трясли кистями рук, время от времени колотя себя в грудь, что Моти растерялся в изумлении. Лица обоих были свекольно-красными, и этот оттенок медленными скачками переходил в лиловый. От своих сильных и несгибаемых сыночков-каратистов он никак не мог ожидать такой реакции на обычный отказ в простой, по сути, вещи. Как будто они никогда не получали отказа на свои просьбы или требования!..
Тим стоял возле лестницы, облокотившись на перила, и от души веселился. На его толстом лице расплывалось и колыхалось такое наслаждение, что Рути, мельком случайно глянувшая на него, тут же отвернулась, боясь, что её вырвет. Ей сразу же стало ясно, что это представление было продумано до мелочей ещё в комнате у близнецов, не исключено, что Тим их на это и подбил. Расценив некую растерянность отца, как искорку слабины в его обороне, которую пробила их истерическая реакция на отказ, оба на удивление резко и сразу же прекратили истерику. "А пигалица подождёт! Нет у неё никаких дел, глупости одни…" – безапелляционно с металлом в голосе заявил Галь. Теперь близнецы выглядели абсолютно нормально, не было ни малейшего следа истерики ни в выражении лиц, ни в жестах. Напротив – глаза сверкали как лезвия, губы презрительно и упрямо сжаты.
Моти опомнился и тут же твёрдо ответил: "Нет, мальчики, так не пойдёт. Сейчас я обещал отвезти Ширли. Она попросила, я могу – я везу. А если бы я не смог, то поехала бы на автобусе, или пешочком пошла бы. И, между прочим, истерик мне бы не устраивала. Она, девочка… младшая сестра… – обронил он как бы мимоходом.
– А вы, взрослые парни… Так что извините…" – "Ну, что за дела! Какая-то соплячка со своими глупостями будет вставать нам поперёк дороги? У нас такие важные дела!.." – снова заныл Гай. – "Не какая-то соплячка, а – ваша родная младшая сестра!" – осадил юнца Моти.
Ширли, потрясённая только что виденной сценой, испуганно и умоляюще посматривала на отца, он исподтишка сделал ей успокаивающий жест. Тим продолжал с любопытством наблюдать за дискуссией между близнецами и их отцом, кинув мимолётный презрительный взгляд на девочку. Заметив в лице Моти выражение, которое показалось ему готовым сломаться упорством, он примирительным тоном проговорил: "О чём спор! Я же не пешком к вам пришёл! У меня же "Мерс", он побольше и поновей новой "Хонды" вашего daddy. И цвета моя тачка самого модного, как раз в струю! – он обернулся к близнецам и подмигнул им. – Давайте, поехали, время дорого! Ну, быстрее!" – и они все трое выскочили из дома. От Тима такой прыти Моти не ожидал!
Моти вздохнул с облегчением: "Вот и отлично!! Он пошёл к двери, бросив на ходу:
"Дочка, пошли скорее".
***
Подъехав к Парку, Моти притормозил и попросил дочку, придержав в ладонях её руку:
"Ширли, сразу, как окончится концерт, позвони. А кого-нибудь из Доронов попроси тебя довести до входа в Парк. Всё-таки темно будет. Да и сейчас уже начинает темнеть…" – "Ну, папуля, разве мне не приходилось возвращаться из Парка совсем поздно? Я же обычно не одна хожу в "Рикудей Ам", а с девочками, один раз с мамой ходила… Да и вообще!.. Смотри, как у нас в Эрании освещены улицы! А до входа мы все и так вместе пойдём, нас будет много!" – "Ну, хорошо, Бубале… Что-то сегодня мне не по себе… Или это меня мальчики с Тимом расстроили?.. Машина у меня, видите ли, маленькая! Цвета, видите ли, не того…" – пробурчал он как бы про себя. – "Папа, ну, зачем ты его принимаешь? И ещё внимание обращаешь на то, что он мелет!.. На что он тебе нужен?" – "Доченька, постарайся понять… Его мои боссы любят, и я не могу с ним ссориться. Ты же видишь – он сам к нам приходит.