такой вопрос и не задают даже. Они просто помогают.
-- Нет, -- сказал Сережка. -- Ты уж очень. Наш Павлик, в общем-то,
нормальный. Только слишком увлекается поэзией, а она... как там, по Пушкину?
Должна быть глуповатой?
-- Одни грубости на уме, -- сказал Павлик.
История
о монетке,
брошенной в фонтан,
о письмах без обратного адреса,
об одиночестве и
о замечательной музыке
Рея Кониффа
Он чем-то напоминал ежика. Ходил всегда чуть сутулясь, глядел
исподлобья, жесткие его волосы торчали надо лбом козыречком.
И звали его подходяще -- Жека. Что-то сдержанное, сугубо мужское есть в
этом имени.
Никто из одноклассников не знал, чем он увлекается, как проводит время.
К себе домой Жека не приглашал, в откровения не пускался. Только и было
известно, что он не переносит девчонок. Самым жутким наказанием для него
было -- сидеть с девчонкой за одной партой или вместе дежурить по классу.
Из школы он возвращался всегда один, отшивая настырных попутчиков. Это
многих удивляло. Сейчас все-таки эпоха контактов, материки и страны
протягивают друг другу руки, -- а тут выискался затворник-любитель.
Одноклассники не подозревали, что у Жеки есть и другие чудачества.
Например, в последние месяцы у него появился какой-то нелепый утренний
ритуал.
Идя в школу, он выбирал не кратчайший путь -- дворами, через заборы,
как нормальные мальчишки, -- а, наоборот, делал лишний круг. Он обязательно
шел на соседнюю улицу.
Эта улица была затрапезная, унылая -- несколько деревянных домов,
дожидавшихся сноса, глухие заборы вокруг котлованов. Грязь, неустройство...
Единственным ярким пятном, единственным украшением этой улицы были почтовые
ящики -- оранжевый и синий, -- повешенные на угловом доме.
Жека останавливался неподалеку от ящиков и ждал. Дождь ли сеялся, туман
ли дымил, промозглый ли ветер гремел железом на крышах -- Жека все равно
караулил.
Примерно в половине девятого на улице показывался горбатый пикапчик с
надписью "СВЯЗЬ". Нырял на ухабах, мотал дымным хвостом. Тормозил около
ящиков.
Из пикапчика вылезала женщина с брезентовыми мешками. "Звяк!" --
Натренированным движением женщина вдвигала под ящик железную рамку мешка. И
тотчас -- невидимые -- в мешок сыпались письма, он разбухал и тяжелел на
глазах. "Звяк!" -- Наполнялся второй мешок.
Занимаясь этой работой, женщина оборачивалась к Жеке. Улыбаясь, кивала
ему, как знакомому:
-- Опустил письмишко-то?
Жека моргал и отворачивался.
-- А на тоскует небось! -- посмеивалась женщина. -- А она слезы льет!
Думает -- почта виноватая!..
Жека не отзывался.
Женщина забиралась в пикапчик и, когда он, простуженно рыча, медленно
разворачивался, говорила шоферу:
-- Маячит, как все равно сторож на зарплате!
-- Среди них много чудиков попадается, -- замечал шофер. -- Главные
чудики -- пенсионеры да подрастающее детское поколение...
-- Ума не приложу, чего ему здесь дежурить!
Пикапчик, скрипуче колыхаясь, скрывался в лабиринте заборов, и только
после этого Жека направлялся в школу.
В классе, на первой перемене, он укладывал в портфель учебники.
Мчавшаяся между партами Лисапета Вторая задела его локтем; портфель,
перевернувшись, брякнулся об пол.
Из него покатились шариковые ручки, какие-то гвоздики и шурупы, а еще
-- веером разлетелась пачка больших цветных портретов.
С неожиданной суетливостью Жека метнулся их подбирать, отталкивал
любопытных. Но кто-то успел поднять несколько глянцевых листов. И
началось...
-- Ребята, он сдвинулся по фазе! Он артисток собирает!
-- Ой, правда! Кинозвезды!!
-- Девочки, миленькие, он по Вертинской страдает!
-- Да он полный букет набрал! Всякие тут цацы!..
Стиснув до побеления губы, зыркая исподлобья, Жека пытался отнять
портреты. А их перебрасывали с парты на парту, передавали по кругу --
началась детская игра "А ну-ка, отними!"... У Лисапеты Второй стоял на парте
пузырек с тушью. Его опрокинули, и аспидная, жирная тушь забрызгала
несколько портретов.
Тогда Жека полез драться. Он полез как слепой -- не выбирая правых и
виноватых, не считая, сколько перед ним противников. Потасовка заваривалась
всерьез: девчонки с писком шарахнулись прочь; загромыхал учительский стол;
куски мела захрупали под каблуками.
Сережка прыгнул в самую коловерть, поймал Жекино запястье:
-- Озверел?!. Из-за трухи, из-за пшена этого!..
Жека раздувал ноздри; его плененная рука механически дергалась, как
лягушиная лапка под током -- норовила поддеть Сережку.
-- Что здесь происходит?! -- Учительница физики встала на пороге,
защищаясь классным журналом.
-- Кино тут показывали... -- переливчатым голоском сообщила Лисапета
Вторая.
Затерли шваброй паркет, подвинули на место учительский стол. Начался
урок.
Закономерно, что Сережку попросили к доске. Учительница видела его в
эффектной схватке и теперь пожелала узнать, одержит ли он победу на ином
поприще, более скромном.
Пока Сережка скорбел у доски, раскрасневшаяся от возбуждения Лисапета
Вторая нацарапала на промокашке "ВОТ УЖАС!" -- и показала Вере, сидящей
рядом.
А Вера сейчас больше волновалась за Сережку, чем за драчливого Жеку.
Сережка мог схлопотать двойку в четверти.
Лисапета Вторая нацарапала еще крупней "ЖЕКУ ТЕПЕРЬ ЗАСМЕЮТ!".
В этом сообщении уже заключался какой-то смысл. Вера незаметно
обернулась к Жеке.
Тот сидел сгорбясь -- локти в парту, кулаки под закаменевшим
подбородком, -- взглядом упирался в одну точку. от всех отгорожен, замкнут,
защелкнут на замок... Просто -- дикарь, снежный человек, да и только.
После уроков Жека направился к ближней станции метро.
Толпа внесла его в вестибюль; справа там были кассы и разменные
автоматы, а левая стена напоминала выставку. Клейкой лентой там были
пришлепнуты портреты киноартистов -- те самые, из-за которых была драка в
классе.
Под цветными портретами расположился складной столик, на нем --
прозрачная пластмассовая вертушка. Взлетая и опадая, перемешивались в ней
билетики.
На толпу все это действовало интригующе.
-- Это че ж за ярмарка? Спроси, гражданин, спроси!..
-- Актеров разыгрывают. Вон, на стенке.
-- Господи, добра-пирога! Я думала -- торгуют чем! Во дожил народ: на
все бросается!
-- А купить нельзя? Простите, говорю: купить нельзя? Без рулетки?
По-человечески?
Простуженная и охрипшая продавщица, отворачиваясь от сквозняка,
монотонно выкрикивала:
-- Только разыгрываются!.. Только разыгрываются!.. Комплекты в продажу
не поступают!.. Специальный выпуск!..
Жека ввинтился в толпу, вынырнул у стола, протянул продавщице мелочь.
Он приступал к игре без предисловий и колебаний. Замелькала гранями
вертушка, затанцевали билетики. Остановились.
Жека запустил внутрь пальцы, вынул билетик, надорвал. По внутренней
стороне, по нежной сеточке узора, шла красная надпись: "БИЛЕТ БЕЗ ВЫИГРЫША".
Жека скомкал его, отправил в урну. Железная урна специально тут была
поставлена -- для неудачников. Ее размеры наводили на мысль, что жизнь не
состоит из сплошных подарков судьбы...
Вытряхнув из карманов оставшуюся мелочь, Жека пересчитал ее и вновь
подал продавщице.
-- Не везет? -- кашляя, спросила она. -- Но ты же вчера выиграл? Я
помню, ты выиграл!
-- Ну и чего?
-- Подряд счастье... кха-кха... не выпадает.
Она держала медяшки и ждала, что Жека раздумает. Славная тетка. На
такой собачьей должности находится, а сердце доброе.
-- Мне надо выиграть, -- сказал он.
-- Зачем тебе второй-то комплект?
-- Вчерашний пропал. Из-за несчастного случая.
Затанцевали, запорхали билетики. Они были надежно замаскированы --
абсолютно не отличались друг от дружки. Но Жека уцепился взглядом за один --
показавшийся счастливым -- и не отпускал его. Шутка ли: последние копейки
поставлены на карту.
Он вынул билет, надорвал. Красным по сеточке: "БИЛЕТ БЕЗ ВЫИГРЫША"...
Подряд счастье не выпадает, это верно.
Жека выбросил билет в почти заполненную урну и стал пробиваться --
встречь людского потока -- обратно на улицу. Настроение у него было -- хоть
вешайся.
Завтра-послезавтра лотерея кончится, и таких портретов нигде не
достанешь. Все.
-- --
Перейдя площадь, он вошел в сквер, казавшийся замусоренным от осенней
листвы. Ветер был холодный, листья мокрые. В середине сквера еще фукал, еще
трудился фонтан. Газированная струя взлетала вверх и разворачивалась, как
прозрачные пальмовые ветви. Ледяные брызги подскакивали на бортах гранитной
чаши.
У сквера остановился длинный автобус, из него повалили туристы, на ходу
расстегивая чехлы фотоаппаратов. Очень деловито туристы снялись на фоне
струй: брызги сыпались им на головы, но туристы терпели. Потом кто-то бросил
в фонтан монетку, исполняя традиционный обряд, и все живенько побежали к
автобусу.
А Жека замер в охотничьей стойке. Глядел в фонтанную чашу.
Вода там кипела, белея пузырями; мутно пестрели на дне утонувшие
листья, конфетные бумажки. Но кое-где грязное дно посверкивало -- ясненько
так, серебряно...
Жека лихорадочно соображал, озираясь вокруг.
За кустами, покрашенная зеленым, стояла тесовая будка. В таких будках
садовники хранят свои лопаты, резиновые шланги и метлы. Сейчас кто-то
бренчал там, постукивая по железу.
Сторож -- в клеенчатом плаще с капюшоном -- чинил колесо у тачки,
осаживая его молотком.
-- Дядь, -- спросил Жека, -- фонтан на обед не выключают?
-- Только на ужин, -- сказал сторож.
Под его капюшоном не помещалась растительность -- много ее было.
Борода, усы, бакенбарды, брови. Чубчик с проседью. Остренькие глазки совсем
спрятались в заросших ямках.
-- Правда, дядь, когда его выключают?
-- А тебе зачем?
-- Я ключ туда уронил.
-- Экой ты неосторожный...
-- Крутил на пальце... а он и свалился.
-- Железный ключ-то?
-- Медный, -- быстро сказал Жека. -- От английского замка.
Хоть раз в жизни пригодилась школьная физика. Железный ключ можно
вытащить магнитом не выключая фонтан...
-- Жди до вечера, -- сказал сторож. -- Вечером буду чистить, поглядим
тогда.
-- Дядь, мне же домой не попасть! Что же делать?
-- А не врать, -- сказал сторож. -- Нету в английских ключах такой
дырки, чтоб на пальце вертеть. Распрекрасно я понимаю, чего ты обронил и
чего подбирать нацелился... Ишь, Буратина с ключиком!
Нет, судьба не баловала Жеку. Но если человек упорен, он и судьбу
переломит. Жека подумал, что сдаваться еще рано. Пусть фонтан работает без
перерыва, но сторож -- не машина. Обязательно уйдет обедать. Надо только
выждать, набраться терпения...
Втянув голову в плечи, Жека сидел за кустами. Брызги швыряло ветром,
куртка намокала. Холодно. Осень. Воробьи -- и те попрятались от этой
паршивой погоды.
Прошло около часа, и он опять появился в вестибюле метро. Людской поток
здесь уже схлынул -- в метро тоже бывают приливы и отливы -- и у лотерейного
столика было свободно.
-- Господи!.. -- ужаснулась продавщица, увидевши Жеку. -- Под какой же
ты ливень попал?!
-- Бывает, -- сказал Жека, стуча зубами. Он злился, но не от холода.
Самое противное, когда на тебя все таращатся. Будто не видели мокрых.
-- Беги домой!..
-- Дайте билет, -- сказал Жека, отсчитывая слипающиеся медяки.
От Жекиного вида продавщицу знобило. Она сама была простужена. Осенью
вообще трудно сохранить здоровье -- кругом сквозняки, инфекция. Надо
особенно беречься. А этот мальчишка насквозь мокрый, у него в ботинках
чавкает. Какие тут лотерейные билеты, какие звезды кино -- горчичники надо
покупать!
А он, отсчитавши свои медяки, жадно смотрел на пластмассовую вертушку.
Не замечая, что с одежды течет...
-- Я сама тебе выну билет! -- сказала она. -- У меня... апчхи... у меня
рука легкая.
Не дожидаясь согласия, она вытащила и надорвала билет. Конечно, он был
пустой. Уж продавщица-то знала, что выигрывает один из сотни.
-- Ну? -- спросил Жека нетерпеливо.
-- Выиграл, -- сказала она. -- Бери своих актеров и сейчас же
отправляйся домой!.. А-апчхи!.. У тебя есть горчичники?
Он улыбался, растянув синие губы.
-- Я закаленный!
Боже, какие мучения с нынешними детьми. И со своими и с чужими.
Однако он отправился не домой. Еще через пятнадцать минут Жеку видели
на почтамте, где он устроил скандал -- второй скандал за день.
Купив большой конверт из оберточной бумаги, Жека сунул в него портреты
актеров, заклеил, надписал адрес. А потом призадумался.
Посетители оглядывались на него, обходили стороной. В теплом помещении
куртка и штаны Жеки начали просыхать. Испаряясь, вода превращается в пар.
Легкий парок витал над Жекой, озадачивая посетителей.
Но Жека не обращал внимания на окружающих. Печатая мокрые следы, он
прошел к автоматической справочной установке. Эти новинки теперь
понаставлены везде.
Жека нашел на пульте нужную кнопку, торкнул в нее пальцем. Внутри
агрегата зажужжало, засвиристело; под стеклом захлопали куцые алюминиевые
крылышки -- будто книга перелистывалась.
Свиристенье оборвалось, крылышки замерли, распластавшись. "В ПРОСТЫХ И
ЗАКАЗНЫХ ПИСЬМАХ МОЖНО ПЕРЕСЫЛАТЬ РАЗНОГО РОДА ПИСЬМЕННЫЕ СООБЩЕНИЯ..." --
такой текст увидел Жека.
Не очень-то свежая была мысль. Не открытие.
Жека по очереди поторкал в другие кнопки. Агрегат суетился, бил себя
крылышками -- казалось, вот-вот взлетит под потолок. Но толку от кудахтанья
было на грош. Необходимого ответа Жека не добился.
Он шепотом сообщил агрегату, чем тот является, и пошел, разъяренный, к
одному из почтовых окошек.
-- Заказным! -- сказал он, шмякнув конверт на прилавок.
-- Напиши, мальчик, обратный адрес.
-- Не требуется.
-- Что значит -- "не требуется"?! Как раз требуется!
-- Я хочу без обратного адреса! -- непреклонно сказал Жека.
-- Тогда отправляй простым.
-- Нельзя. Тут ценные открытки. Художественная продукция.
-- Тогда ставь обратный адрес.
-- Я желаю отправить без обратного адреса! -- сказал Жека. -- А вы
дайте квитанцию! Чтоб никто не зажулил!
-- Здесь не частная лавочка. здесь государственное учреждение. Никто
твое письмо не зажулит.
Девица в окошке оскорбилась. Но Жека не мог ей объяснить, какой ценой
достались ему портреты актеров. Необходима уверенность, что их не потеряют
на почте, не отдадут в чужие руки.
-- Видел я, как вы с письмами обращаетесь! Один раз подставили мешок, а
он дырявый!
-- Вот что, молодой человек: мне спорить с тобой некогда! Или пиши
обратный адрес, или отойди от окна!
-- Квитанцию дайте!
-- Ты брось хулиганить!
-- Тогда жалобную книгу давайте!!
К окошку стягивались любопытные. Почтовая девица стала звать на помощь
свою начальницу. Жека забрал конверт, растолкал ротозеев и снова пошел к
справочному агрегату.
Алюминиевые крылышки затрепыхались с прежним усердием. Выставили еще
одно изречение: "НЕВОСТРЕБОВАННЫЕ ПОЧТОВЫЕ ОТПРАВЛЕНИЯ ХРАНЯТСЯ В
ПРЕДПРИЯТИЯХ СВЯЗИ МЕСТ НАЗНАЧЕНИЯ ОДИН МЕСЯЦ СО ДНЯ ИХ ПОСТУПЛЕНИЯ"...
Жека напряженно хмурился, постигая смысл ответа. Не сразу его поймешь.
-- Хранятся месяц, -- сказал он. -- А дальше? На помойку их выкидывают?
Агрегат этого не знал.
Жеке даже обзывать его не хотелось -- ведь и обижаться не способен,
инкубатор.
Вымарав на конверте пометку "заказное", Жека опустил письмо в почтовый
ящик. Большего он сделать не мог.
Вечерами Павлик почти не бывал дома -- убегал к Вере или другу Сережке.
И совсем редко он сидел дома в одиночестве. Круг знакомых у современного
человека обширен -- если и захочешь поскучать без гостей, так не дадут.
Но сегодняшний вечер был особенным. Отец Павлика уезжал в командировку,
и предстояла -- в узком семейном кругу -- процедура прощания.
Павлик ждал ее и завидовал отцовской выдержке. Все-таки отец
потрясающий человек. Едет в Австралию, а впечатление такое, будто собирается
прокатиться на дачу. Никаких волнений, никаких долгих сборов. Такси вызвал
без запаса времени, случись малейшая задержка -- и опоздает на самолет.
Осталось всего полчаса, а отец неспешно поливает цветы на окне, стучит
ногтем по горшочкам.
-- Пелагея, через неделю побрызгай кактусы, если не забудешь.
Обращение "Пелагея" появилось недавно. Ничего оскорбительного в нем
нет. Сейчас ласкательные имена вышли из моды. Ценится свобода отношений,
непринужденность, юмор. Да и вообще невозможно представить, чтобы отец
сюсюкал.
-- Позвонишь оттуда? -- спросил Павлик.
-- Попытаюсь.
Мама сказала:
-- Кажется, там другой временной пояс? Здесь день, а там ночь?
-- Там все по-другому, -- сказал отец. -- Здесь лето, а там зима. И
вообще жители ходят вверх ногами.
-- Надеюсь, ты легко приспособишься, -- сказала мама.
Она тоже не отставала от отца и Павлика. Умела и пошутить, и понять
шутку собеседника. Обожала шумные молодежные компании, увлекалась спортом,
любила современную музыку.
Что ни говори, а Павлику с родителями повезло. Никаких расхождений во
взглядах и вкусах.
Приятно смотреть, как мать состязается в хладнокровии с отцом. Спокойно
сидит, вертит ручную кофейную мельницу. Такси будет гудеть у подъезда,
останутся последние минуты, но мать не дрогнет -- сварит кофе по всем
правилам. С пенкой.
Отец и мать одинаковые поклонники кофе.
-- И чего тебя гоняют по заграницам? -- спросил Павлик. -- Ведь совсем
дома не живешь.
-- Его отправляют уже по инерции, -- сказала мама.
-- Конечно, -- сказал отец. -- Когда отправляли в первый раз, то
ошиблись. А потом привыкли и махнули рукой.
Никогда отец и мать не хвастались своими служебными успехами. А можно
было. Разъезжая по свету, отец умудрился защитить докторскую диссертацию и
стать профессором. Павлик видел, какое почтительное приглашение ему прислано
из Австралии: "Мистеру Анатолию Д. Савичеву, профессору. Глубокоуважаемый
коллега! Выражаем надежду, что Вы окажете нам честь, прибыв на конгресс..."
Такое приглашение хочется прочесть торжественным голосом.
Маму тоже ценят на работе. Еще ни разу спокойно не ушла в отпуск: то
задержат, то перенесут на зиму -- и мать срочно продает курортную путевку, а
Павлика отправляет в лагерь. Похоже, что без матери все нефтяное
министерство бьется в лихорадке...
-- Открыть семейную тайну? -- спросил отец. -- Знаешь, Пелагея, твоя
мать долго отказывалась выйти за меня замуж. Она все предчувствовала.
-- Это нетрудно, -- сказала мама.
-- Я еще был на третьем курсе. И верил, что, получив диплом агронома,
поеду работать в деревню. А она говорила: "Не надейся! Попомни мои слова --
всю жизнь будешь читать лекции в каком-нибудь Оксфорде!"
-- Кажется, я называла Сорбонну, -- сказала мама.
-- В общем, ты прислушивайся, Пелагея, к ее предсказаниям. Она
скрывает, но у нее дар ясновидения...
Мать закончила молоть кофе и отправилась на кухню -- колдовать над
плитой. Кофе у нее варится на специальной жаровне с песком. И процесс
называется "черная магия".
-- Ты чего тихий? -- спросил отец. -- Загрустил?
-- Нет, -- сказал Павлик.
-- Держи хвост морковкой.
Они улыбнулись, взглянув друг на дружку.
Отец допивал кофе, когда захлопали двери, затопотало -- и будто
сквозняком внесло Лисапету Вторую. Незваная гостья стеснения не чувствовала.
-- Ой, вы уезжаете, Анатолий Данилыч?! -- восхитилась она.
-- Надо проветриться, -- сказал отец.
-- Прямо-прямо в Австралию?!
-- С заездом в Конотоп, -- сказал Павлик. -- Сядь. Не пыли.
Очутившись в любом помещении, Лисапета немедленно начинала его
обследовать. Видела книжную полку -- кидалась к полке и выдергивала книжки,
какие попадутся; видела тарелочку на стене -- снимала с гвоздя тарелочку и
жадно смотрела, что написано на донышке. Так могло продолжаться без конца.
Сейчас, крутанувшись возле дверей -- что в комнате новенького? --
Лисапета пощелкала замочками отцовского чемодана, обнюхала стеклянную
пепельницу, мимоходом заглянула под стул, поскребла пальцем кактус на окне.
-- Я вам не помешала?
-- Ничуть, -- сказала мама.
-- Можете спокойно беседовать, -- сказал отец, неторопливо надевая
пальто. -- До встречи, Пелагея. Не провожайте меня, не надо.
Он поднял вверх ладонь и помотал ею -- примерно так, как это сделал бы
Жан Габен. Или Тихонов, играющий Штирлица.
На миг Павлику померещилось, что по ясному отцовскому лицу скользнула
тень, будто сигаретный дымок. Может, отец впервые пожалел, что мешают
проститься.
Но нет -- это лишь показалось. Отец не изменил себе, пошел к выходу с
улыбочкой. Небрежно помахивая чемоданом, называющимся "дипломат". Пальто
нараспашку. Шарф закинут на плечо. Свободная рука похлопывает зажатой в
кулаке перчаткой.
-- Счастливого пути, Анатолий Данилыч! -- крикнула Лисапета.
Павлик слышал, как захлопнулась за отцом дверь и спустя минуту
зафырчало такси у подъезда.
-- Ну, что, Лисапета? Музыку тебе дать?
-- Потом, Павлик, потом! Сначала я кое-что расскажу, и ты просто умрешь
от удивления!
-- Умру, так и музыки не получишь.
-- Я серьезно!
Павлик отзывался на кудахтанье Лисапеты, а сам представлял, как
отцовское такси мчится по городу, проскакивая перекрестки. А на аэродроме
уже объявили посадку в самолет. И гонка по вечерним улицам сменится гонкою
над землей, над облаками... Скоро между Павликом и отцом будут тысячи
километров.
-- Я была на почтамте, Павлик, и угадай, кого я там встретила? Ты
умрешь: нашего Жеку!!
-- Я умер. Дальше что?
-- Он был мокрый как гусь! Будто в одежде купался! И он отправлял эти
портреты киноактеров! Из-за которых дрался!
-- Кому отправлял?
-- Вот сейчас-то ты и умрешь, Павлик!!
Лисапета была неплохая девчонка, бывают гораздо хуже. Но когда она
появлялась в комнате, сразу хотелось съежиться -- так она суетилась и
вращалась. Возникало ощущение, будто Лисапета находится в нескольких местах
сразу.
-- Я умер, умер. Давай дальше.
-- Помнишь, в нашем классе училась Лиза Ракитина? Которая на север
уехала? Вот этой Лизке он и отправил портреты!!
-- Не врешь?
-- Павлик, я своими глазами видела: город Норильск, улица, дом, и вот
такими буквами -- Е. Ракитиной!.. Я специально подошла поближе, чтобы адрес
прочитать!
-- Какая трагедия, -- сказал Павлик. -- Она уехала, он страдает. Что ж,
завтра в классе посмеемся.
-- Павлик, это еще не все!!. -- ликующе произнесла Лисапета.
-- Да?
-- Лизка Ракитина больше не живет в Норильске! Опять переехала!
-- Блеск! -- сказал Павлик.
-- И это не все!! Жека отправляет письма без обратного адреса! Они даже
вернуться не могут, понимаешь?! Он бегает по улицам, как утопленник, дерется
в классе, ругается на почтамте, а его письма идут в никудаВ пустоту!
-- И сейчас не врешь?
-- Павлик, я ни-ког-да не вру!!
-- С ума сойти...
Павлик явственно увидел, как толстые Жекины конверты, обклеенные
марками, цепочкой движутся на север, к городу Норильску. Летят, будто стая
гусей. Их сбивает ветром, и они теряются где-то в снегах, пропадают
бесследно... Павлик иногда страдал от яркости своего воображения.
-- Ну и пентюх... -- сказал он.
-- Тебе его не жалко?
-- Хоть одну-то извилину надо иметь! -- сказал Павлик. -- Кому нужны
эти дурацкие тайны? Мог бы все проверить, мог бы не скрывать обратного
адреса.
-- У него -- чувства! -- сказала Лисапета.
-- Глупости!
-- Нет, Павлик, чувства -- это не глупости. Я не могу согласиться, что
это -- глупости!
-- Да сгори он огнем от своих чувств! Но когда посылаешь письмо, возьми
и подпишись, чего тут стесняться?! Слава богу, теперь на улицах целуемся!
-- Это ты целуешься?
-- Я вообще говорю! Происходит массовое явление!
-- А ты?
-- Надо будет -- и я подключусь!
-- Когда?
-- У тебя одно на уме... Не выставляй свои нездоровые интересы.
-- Мне его жалко, Павлик, -- сказала Лисапета.
-- Он пентюх! Боится выглядеть смешным, а получается все наоборот!
Внутренне Павлик тоже сочувствовал Жеке. И от этого сочувствия
испытывал неловкость и злился.
-- Завтра мы его прославим! Будет потеха!
-- А мне его жалко.
-- Давай, Лисапета, спляшем! -- Павлик включил магнитофон и отодвинул
подальше стулья.
Грянула музыка в обработке Рея Кониффа. Будто надутые ветром,
заполоскались занавески, позади которых были спрятаны стереофонические
колонки. Задрожали стены и пол. Воздух наполнился почти неосязаемым гулом --
хор и оркестр Рея Кониффа взяли нижнюю октаву.
Лисапета вся вытянулась, переступая ногами. Внутри нее завертелся
небольшой ураганчик, наращивая обороты.
-- И эта Лизка Ракитина тоже хороша! -- крикнул Павлик. -- Помню, как
она собирала этих актеров! Из журнальчиков выстригала! Мещанка!
-- Она совсем не мещанка! Просто она подслеповатая!
-- Чего, чего?
-- Она плохо видит! Сидит в кино, а видит одни пятна! И ей хотелось
запомнить актеров!
-- Почему же она ходила без очков?!
-- Не знаю.
-- Тоже стеснялась? Подходящая парочка для Жеки!
Лисапета хотела продолжить спор, но Рей Конифф зазвучал в полную мощь.
На фоне басов, заставлявших гудеть весь дом, прозрачно запели женские
голоса. Ураганчик внутри Лисапеты окреп, теперь он сгибал деревья, срывал
шапки с прохожих -- вот-вот он взовьет Лисапету в воздух. И, подчиняясь ему,
Лисапета кинулась танцевать...
Ей было горько, что Павлик такой бессердечный. Еще недавно Лисапета
пересылала ему записочки -- конечно, тоже без подписи. Вот он поиздевался
бы, если б узнал!
А еще Лисапета размышляла о том, придется ли ей когда-нибудь целоваться
на улице. Ведь это ужасно, ужасно! Вся душа переворачивается, когда
представишь это зрелище. Но с другой стороны -- действительно, уже многие
-- Нет, -- сказал Сережка. -- Ты уж очень. Наш Павлик, в общем-то,
нормальный. Только слишком увлекается поэзией, а она... как там, по Пушкину?
Должна быть глуповатой?
-- Одни грубости на уме, -- сказал Павлик.
История
о монетке,
брошенной в фонтан,
о письмах без обратного адреса,
об одиночестве и
о замечательной музыке
Рея Кониффа
Он чем-то напоминал ежика. Ходил всегда чуть сутулясь, глядел
исподлобья, жесткие его волосы торчали надо лбом козыречком.
И звали его подходяще -- Жека. Что-то сдержанное, сугубо мужское есть в
этом имени.
Никто из одноклассников не знал, чем он увлекается, как проводит время.
К себе домой Жека не приглашал, в откровения не пускался. Только и было
известно, что он не переносит девчонок. Самым жутким наказанием для него
было -- сидеть с девчонкой за одной партой или вместе дежурить по классу.
Из школы он возвращался всегда один, отшивая настырных попутчиков. Это
многих удивляло. Сейчас все-таки эпоха контактов, материки и страны
протягивают друг другу руки, -- а тут выискался затворник-любитель.
Одноклассники не подозревали, что у Жеки есть и другие чудачества.
Например, в последние месяцы у него появился какой-то нелепый утренний
ритуал.
Идя в школу, он выбирал не кратчайший путь -- дворами, через заборы,
как нормальные мальчишки, -- а, наоборот, делал лишний круг. Он обязательно
шел на соседнюю улицу.
Эта улица была затрапезная, унылая -- несколько деревянных домов,
дожидавшихся сноса, глухие заборы вокруг котлованов. Грязь, неустройство...
Единственным ярким пятном, единственным украшением этой улицы были почтовые
ящики -- оранжевый и синий, -- повешенные на угловом доме.
Жека останавливался неподалеку от ящиков и ждал. Дождь ли сеялся, туман
ли дымил, промозглый ли ветер гремел железом на крышах -- Жека все равно
караулил.
Примерно в половине девятого на улице показывался горбатый пикапчик с
надписью "СВЯЗЬ". Нырял на ухабах, мотал дымным хвостом. Тормозил около
ящиков.
Из пикапчика вылезала женщина с брезентовыми мешками. "Звяк!" --
Натренированным движением женщина вдвигала под ящик железную рамку мешка. И
тотчас -- невидимые -- в мешок сыпались письма, он разбухал и тяжелел на
глазах. "Звяк!" -- Наполнялся второй мешок.
Занимаясь этой работой, женщина оборачивалась к Жеке. Улыбаясь, кивала
ему, как знакомому:
-- Опустил письмишко-то?
Жека моргал и отворачивался.
-- А на тоскует небось! -- посмеивалась женщина. -- А она слезы льет!
Думает -- почта виноватая!..
Жека не отзывался.
Женщина забиралась в пикапчик и, когда он, простуженно рыча, медленно
разворачивался, говорила шоферу:
-- Маячит, как все равно сторож на зарплате!
-- Среди них много чудиков попадается, -- замечал шофер. -- Главные
чудики -- пенсионеры да подрастающее детское поколение...
-- Ума не приложу, чего ему здесь дежурить!
Пикапчик, скрипуче колыхаясь, скрывался в лабиринте заборов, и только
после этого Жека направлялся в школу.
В классе, на первой перемене, он укладывал в портфель учебники.
Мчавшаяся между партами Лисапета Вторая задела его локтем; портфель,
перевернувшись, брякнулся об пол.
Из него покатились шариковые ручки, какие-то гвоздики и шурупы, а еще
-- веером разлетелась пачка больших цветных портретов.
С неожиданной суетливостью Жека метнулся их подбирать, отталкивал
любопытных. Но кто-то успел поднять несколько глянцевых листов. И
началось...
-- Ребята, он сдвинулся по фазе! Он артисток собирает!
-- Ой, правда! Кинозвезды!!
-- Девочки, миленькие, он по Вертинской страдает!
-- Да он полный букет набрал! Всякие тут цацы!..
Стиснув до побеления губы, зыркая исподлобья, Жека пытался отнять
портреты. А их перебрасывали с парты на парту, передавали по кругу --
началась детская игра "А ну-ка, отними!"... У Лисапеты Второй стоял на парте
пузырек с тушью. Его опрокинули, и аспидная, жирная тушь забрызгала
несколько портретов.
Тогда Жека полез драться. Он полез как слепой -- не выбирая правых и
виноватых, не считая, сколько перед ним противников. Потасовка заваривалась
всерьез: девчонки с писком шарахнулись прочь; загромыхал учительский стол;
куски мела захрупали под каблуками.
Сережка прыгнул в самую коловерть, поймал Жекино запястье:
-- Озверел?!. Из-за трухи, из-за пшена этого!..
Жека раздувал ноздри; его плененная рука механически дергалась, как
лягушиная лапка под током -- норовила поддеть Сережку.
-- Что здесь происходит?! -- Учительница физики встала на пороге,
защищаясь классным журналом.
-- Кино тут показывали... -- переливчатым голоском сообщила Лисапета
Вторая.
Затерли шваброй паркет, подвинули на место учительский стол. Начался
урок.
Закономерно, что Сережку попросили к доске. Учительница видела его в
эффектной схватке и теперь пожелала узнать, одержит ли он победу на ином
поприще, более скромном.
Пока Сережка скорбел у доски, раскрасневшаяся от возбуждения Лисапета
Вторая нацарапала на промокашке "ВОТ УЖАС!" -- и показала Вере, сидящей
рядом.
А Вера сейчас больше волновалась за Сережку, чем за драчливого Жеку.
Сережка мог схлопотать двойку в четверти.
Лисапета Вторая нацарапала еще крупней "ЖЕКУ ТЕПЕРЬ ЗАСМЕЮТ!".
В этом сообщении уже заключался какой-то смысл. Вера незаметно
обернулась к Жеке.
Тот сидел сгорбясь -- локти в парту, кулаки под закаменевшим
подбородком, -- взглядом упирался в одну точку. от всех отгорожен, замкнут,
защелкнут на замок... Просто -- дикарь, снежный человек, да и только.
После уроков Жека направился к ближней станции метро.
Толпа внесла его в вестибюль; справа там были кассы и разменные
автоматы, а левая стена напоминала выставку. Клейкой лентой там были
пришлепнуты портреты киноартистов -- те самые, из-за которых была драка в
классе.
Под цветными портретами расположился складной столик, на нем --
прозрачная пластмассовая вертушка. Взлетая и опадая, перемешивались в ней
билетики.
На толпу все это действовало интригующе.
-- Это че ж за ярмарка? Спроси, гражданин, спроси!..
-- Актеров разыгрывают. Вон, на стенке.
-- Господи, добра-пирога! Я думала -- торгуют чем! Во дожил народ: на
все бросается!
-- А купить нельзя? Простите, говорю: купить нельзя? Без рулетки?
По-человечески?
Простуженная и охрипшая продавщица, отворачиваясь от сквозняка,
монотонно выкрикивала:
-- Только разыгрываются!.. Только разыгрываются!.. Комплекты в продажу
не поступают!.. Специальный выпуск!..
Жека ввинтился в толпу, вынырнул у стола, протянул продавщице мелочь.
Он приступал к игре без предисловий и колебаний. Замелькала гранями
вертушка, затанцевали билетики. Остановились.
Жека запустил внутрь пальцы, вынул билетик, надорвал. По внутренней
стороне, по нежной сеточке узора, шла красная надпись: "БИЛЕТ БЕЗ ВЫИГРЫША".
Жека скомкал его, отправил в урну. Железная урна специально тут была
поставлена -- для неудачников. Ее размеры наводили на мысль, что жизнь не
состоит из сплошных подарков судьбы...
Вытряхнув из карманов оставшуюся мелочь, Жека пересчитал ее и вновь
подал продавщице.
-- Не везет? -- кашляя, спросила она. -- Но ты же вчера выиграл? Я
помню, ты выиграл!
-- Ну и чего?
-- Подряд счастье... кха-кха... не выпадает.
Она держала медяшки и ждала, что Жека раздумает. Славная тетка. На
такой собачьей должности находится, а сердце доброе.
-- Мне надо выиграть, -- сказал он.
-- Зачем тебе второй-то комплект?
-- Вчерашний пропал. Из-за несчастного случая.
Затанцевали, запорхали билетики. Они были надежно замаскированы --
абсолютно не отличались друг от дружки. Но Жека уцепился взглядом за один --
показавшийся счастливым -- и не отпускал его. Шутка ли: последние копейки
поставлены на карту.
Он вынул билет, надорвал. Красным по сеточке: "БИЛЕТ БЕЗ ВЫИГРЫША"...
Подряд счастье не выпадает, это верно.
Жека выбросил билет в почти заполненную урну и стал пробиваться --
встречь людского потока -- обратно на улицу. Настроение у него было -- хоть
вешайся.
Завтра-послезавтра лотерея кончится, и таких портретов нигде не
достанешь. Все.
-- --
Перейдя площадь, он вошел в сквер, казавшийся замусоренным от осенней
листвы. Ветер был холодный, листья мокрые. В середине сквера еще фукал, еще
трудился фонтан. Газированная струя взлетала вверх и разворачивалась, как
прозрачные пальмовые ветви. Ледяные брызги подскакивали на бортах гранитной
чаши.
У сквера остановился длинный автобус, из него повалили туристы, на ходу
расстегивая чехлы фотоаппаратов. Очень деловито туристы снялись на фоне
струй: брызги сыпались им на головы, но туристы терпели. Потом кто-то бросил
в фонтан монетку, исполняя традиционный обряд, и все живенько побежали к
автобусу.
А Жека замер в охотничьей стойке. Глядел в фонтанную чашу.
Вода там кипела, белея пузырями; мутно пестрели на дне утонувшие
листья, конфетные бумажки. Но кое-где грязное дно посверкивало -- ясненько
так, серебряно...
Жека лихорадочно соображал, озираясь вокруг.
За кустами, покрашенная зеленым, стояла тесовая будка. В таких будках
садовники хранят свои лопаты, резиновые шланги и метлы. Сейчас кто-то
бренчал там, постукивая по железу.
Сторож -- в клеенчатом плаще с капюшоном -- чинил колесо у тачки,
осаживая его молотком.
-- Дядь, -- спросил Жека, -- фонтан на обед не выключают?
-- Только на ужин, -- сказал сторож.
Под его капюшоном не помещалась растительность -- много ее было.
Борода, усы, бакенбарды, брови. Чубчик с проседью. Остренькие глазки совсем
спрятались в заросших ямках.
-- Правда, дядь, когда его выключают?
-- А тебе зачем?
-- Я ключ туда уронил.
-- Экой ты неосторожный...
-- Крутил на пальце... а он и свалился.
-- Железный ключ-то?
-- Медный, -- быстро сказал Жека. -- От английского замка.
Хоть раз в жизни пригодилась школьная физика. Железный ключ можно
вытащить магнитом не выключая фонтан...
-- Жди до вечера, -- сказал сторож. -- Вечером буду чистить, поглядим
тогда.
-- Дядь, мне же домой не попасть! Что же делать?
-- А не врать, -- сказал сторож. -- Нету в английских ключах такой
дырки, чтоб на пальце вертеть. Распрекрасно я понимаю, чего ты обронил и
чего подбирать нацелился... Ишь, Буратина с ключиком!
Нет, судьба не баловала Жеку. Но если человек упорен, он и судьбу
переломит. Жека подумал, что сдаваться еще рано. Пусть фонтан работает без
перерыва, но сторож -- не машина. Обязательно уйдет обедать. Надо только
выждать, набраться терпения...
Втянув голову в плечи, Жека сидел за кустами. Брызги швыряло ветром,
куртка намокала. Холодно. Осень. Воробьи -- и те попрятались от этой
паршивой погоды.
Прошло около часа, и он опять появился в вестибюле метро. Людской поток
здесь уже схлынул -- в метро тоже бывают приливы и отливы -- и у лотерейного
столика было свободно.
-- Господи!.. -- ужаснулась продавщица, увидевши Жеку. -- Под какой же
ты ливень попал?!
-- Бывает, -- сказал Жека, стуча зубами. Он злился, но не от холода.
Самое противное, когда на тебя все таращатся. Будто не видели мокрых.
-- Беги домой!..
-- Дайте билет, -- сказал Жека, отсчитывая слипающиеся медяки.
От Жекиного вида продавщицу знобило. Она сама была простужена. Осенью
вообще трудно сохранить здоровье -- кругом сквозняки, инфекция. Надо
особенно беречься. А этот мальчишка насквозь мокрый, у него в ботинках
чавкает. Какие тут лотерейные билеты, какие звезды кино -- горчичники надо
покупать!
А он, отсчитавши свои медяки, жадно смотрел на пластмассовую вертушку.
Не замечая, что с одежды течет...
-- Я сама тебе выну билет! -- сказала она. -- У меня... апчхи... у меня
рука легкая.
Не дожидаясь согласия, она вытащила и надорвала билет. Конечно, он был
пустой. Уж продавщица-то знала, что выигрывает один из сотни.
-- Ну? -- спросил Жека нетерпеливо.
-- Выиграл, -- сказала она. -- Бери своих актеров и сейчас же
отправляйся домой!.. А-апчхи!.. У тебя есть горчичники?
Он улыбался, растянув синие губы.
-- Я закаленный!
Боже, какие мучения с нынешними детьми. И со своими и с чужими.
Однако он отправился не домой. Еще через пятнадцать минут Жеку видели
на почтамте, где он устроил скандал -- второй скандал за день.
Купив большой конверт из оберточной бумаги, Жека сунул в него портреты
актеров, заклеил, надписал адрес. А потом призадумался.
Посетители оглядывались на него, обходили стороной. В теплом помещении
куртка и штаны Жеки начали просыхать. Испаряясь, вода превращается в пар.
Легкий парок витал над Жекой, озадачивая посетителей.
Но Жека не обращал внимания на окружающих. Печатая мокрые следы, он
прошел к автоматической справочной установке. Эти новинки теперь
понаставлены везде.
Жека нашел на пульте нужную кнопку, торкнул в нее пальцем. Внутри
агрегата зажужжало, засвиристело; под стеклом захлопали куцые алюминиевые
крылышки -- будто книга перелистывалась.
Свиристенье оборвалось, крылышки замерли, распластавшись. "В ПРОСТЫХ И
ЗАКАЗНЫХ ПИСЬМАХ МОЖНО ПЕРЕСЫЛАТЬ РАЗНОГО РОДА ПИСЬМЕННЫЕ СООБЩЕНИЯ..." --
такой текст увидел Жека.
Не очень-то свежая была мысль. Не открытие.
Жека по очереди поторкал в другие кнопки. Агрегат суетился, бил себя
крылышками -- казалось, вот-вот взлетит под потолок. Но толку от кудахтанья
было на грош. Необходимого ответа Жека не добился.
Он шепотом сообщил агрегату, чем тот является, и пошел, разъяренный, к
одному из почтовых окошек.
-- Заказным! -- сказал он, шмякнув конверт на прилавок.
-- Напиши, мальчик, обратный адрес.
-- Не требуется.
-- Что значит -- "не требуется"?! Как раз требуется!
-- Я хочу без обратного адреса! -- непреклонно сказал Жека.
-- Тогда отправляй простым.
-- Нельзя. Тут ценные открытки. Художественная продукция.
-- Тогда ставь обратный адрес.
-- Я желаю отправить без обратного адреса! -- сказал Жека. -- А вы
дайте квитанцию! Чтоб никто не зажулил!
-- Здесь не частная лавочка. здесь государственное учреждение. Никто
твое письмо не зажулит.
Девица в окошке оскорбилась. Но Жека не мог ей объяснить, какой ценой
достались ему портреты актеров. Необходима уверенность, что их не потеряют
на почте, не отдадут в чужие руки.
-- Видел я, как вы с письмами обращаетесь! Один раз подставили мешок, а
он дырявый!
-- Вот что, молодой человек: мне спорить с тобой некогда! Или пиши
обратный адрес, или отойди от окна!
-- Квитанцию дайте!
-- Ты брось хулиганить!
-- Тогда жалобную книгу давайте!!
К окошку стягивались любопытные. Почтовая девица стала звать на помощь
свою начальницу. Жека забрал конверт, растолкал ротозеев и снова пошел к
справочному агрегату.
Алюминиевые крылышки затрепыхались с прежним усердием. Выставили еще
одно изречение: "НЕВОСТРЕБОВАННЫЕ ПОЧТОВЫЕ ОТПРАВЛЕНИЯ ХРАНЯТСЯ В
ПРЕДПРИЯТИЯХ СВЯЗИ МЕСТ НАЗНАЧЕНИЯ ОДИН МЕСЯЦ СО ДНЯ ИХ ПОСТУПЛЕНИЯ"...
Жека напряженно хмурился, постигая смысл ответа. Не сразу его поймешь.
-- Хранятся месяц, -- сказал он. -- А дальше? На помойку их выкидывают?
Агрегат этого не знал.
Жеке даже обзывать его не хотелось -- ведь и обижаться не способен,
инкубатор.
Вымарав на конверте пометку "заказное", Жека опустил письмо в почтовый
ящик. Большего он сделать не мог.
Вечерами Павлик почти не бывал дома -- убегал к Вере или другу Сережке.
И совсем редко он сидел дома в одиночестве. Круг знакомых у современного
человека обширен -- если и захочешь поскучать без гостей, так не дадут.
Но сегодняшний вечер был особенным. Отец Павлика уезжал в командировку,
и предстояла -- в узком семейном кругу -- процедура прощания.
Павлик ждал ее и завидовал отцовской выдержке. Все-таки отец
потрясающий человек. Едет в Австралию, а впечатление такое, будто собирается
прокатиться на дачу. Никаких волнений, никаких долгих сборов. Такси вызвал
без запаса времени, случись малейшая задержка -- и опоздает на самолет.
Осталось всего полчаса, а отец неспешно поливает цветы на окне, стучит
ногтем по горшочкам.
-- Пелагея, через неделю побрызгай кактусы, если не забудешь.
Обращение "Пелагея" появилось недавно. Ничего оскорбительного в нем
нет. Сейчас ласкательные имена вышли из моды. Ценится свобода отношений,
непринужденность, юмор. Да и вообще невозможно представить, чтобы отец
сюсюкал.
-- Позвонишь оттуда? -- спросил Павлик.
-- Попытаюсь.
Мама сказала:
-- Кажется, там другой временной пояс? Здесь день, а там ночь?
-- Там все по-другому, -- сказал отец. -- Здесь лето, а там зима. И
вообще жители ходят вверх ногами.
-- Надеюсь, ты легко приспособишься, -- сказала мама.
Она тоже не отставала от отца и Павлика. Умела и пошутить, и понять
шутку собеседника. Обожала шумные молодежные компании, увлекалась спортом,
любила современную музыку.
Что ни говори, а Павлику с родителями повезло. Никаких расхождений во
взглядах и вкусах.
Приятно смотреть, как мать состязается в хладнокровии с отцом. Спокойно
сидит, вертит ручную кофейную мельницу. Такси будет гудеть у подъезда,
останутся последние минуты, но мать не дрогнет -- сварит кофе по всем
правилам. С пенкой.
Отец и мать одинаковые поклонники кофе.
-- И чего тебя гоняют по заграницам? -- спросил Павлик. -- Ведь совсем
дома не живешь.
-- Его отправляют уже по инерции, -- сказала мама.
-- Конечно, -- сказал отец. -- Когда отправляли в первый раз, то
ошиблись. А потом привыкли и махнули рукой.
Никогда отец и мать не хвастались своими служебными успехами. А можно
было. Разъезжая по свету, отец умудрился защитить докторскую диссертацию и
стать профессором. Павлик видел, какое почтительное приглашение ему прислано
из Австралии: "Мистеру Анатолию Д. Савичеву, профессору. Глубокоуважаемый
коллега! Выражаем надежду, что Вы окажете нам честь, прибыв на конгресс..."
Такое приглашение хочется прочесть торжественным голосом.
Маму тоже ценят на работе. Еще ни разу спокойно не ушла в отпуск: то
задержат, то перенесут на зиму -- и мать срочно продает курортную путевку, а
Павлика отправляет в лагерь. Похоже, что без матери все нефтяное
министерство бьется в лихорадке...
-- Открыть семейную тайну? -- спросил отец. -- Знаешь, Пелагея, твоя
мать долго отказывалась выйти за меня замуж. Она все предчувствовала.
-- Это нетрудно, -- сказала мама.
-- Я еще был на третьем курсе. И верил, что, получив диплом агронома,
поеду работать в деревню. А она говорила: "Не надейся! Попомни мои слова --
всю жизнь будешь читать лекции в каком-нибудь Оксфорде!"
-- Кажется, я называла Сорбонну, -- сказала мама.
-- В общем, ты прислушивайся, Пелагея, к ее предсказаниям. Она
скрывает, но у нее дар ясновидения...
Мать закончила молоть кофе и отправилась на кухню -- колдовать над
плитой. Кофе у нее варится на специальной жаровне с песком. И процесс
называется "черная магия".
-- Ты чего тихий? -- спросил отец. -- Загрустил?
-- Нет, -- сказал Павлик.
-- Держи хвост морковкой.
Они улыбнулись, взглянув друг на дружку.
Отец допивал кофе, когда захлопали двери, затопотало -- и будто
сквозняком внесло Лисапету Вторую. Незваная гостья стеснения не чувствовала.
-- Ой, вы уезжаете, Анатолий Данилыч?! -- восхитилась она.
-- Надо проветриться, -- сказал отец.
-- Прямо-прямо в Австралию?!
-- С заездом в Конотоп, -- сказал Павлик. -- Сядь. Не пыли.
Очутившись в любом помещении, Лисапета немедленно начинала его
обследовать. Видела книжную полку -- кидалась к полке и выдергивала книжки,
какие попадутся; видела тарелочку на стене -- снимала с гвоздя тарелочку и
жадно смотрела, что написано на донышке. Так могло продолжаться без конца.
Сейчас, крутанувшись возле дверей -- что в комнате новенького? --
Лисапета пощелкала замочками отцовского чемодана, обнюхала стеклянную
пепельницу, мимоходом заглянула под стул, поскребла пальцем кактус на окне.
-- Я вам не помешала?
-- Ничуть, -- сказала мама.
-- Можете спокойно беседовать, -- сказал отец, неторопливо надевая
пальто. -- До встречи, Пелагея. Не провожайте меня, не надо.
Он поднял вверх ладонь и помотал ею -- примерно так, как это сделал бы
Жан Габен. Или Тихонов, играющий Штирлица.
На миг Павлику померещилось, что по ясному отцовскому лицу скользнула
тень, будто сигаретный дымок. Может, отец впервые пожалел, что мешают
проститься.
Но нет -- это лишь показалось. Отец не изменил себе, пошел к выходу с
улыбочкой. Небрежно помахивая чемоданом, называющимся "дипломат". Пальто
нараспашку. Шарф закинут на плечо. Свободная рука похлопывает зажатой в
кулаке перчаткой.
-- Счастливого пути, Анатолий Данилыч! -- крикнула Лисапета.
Павлик слышал, как захлопнулась за отцом дверь и спустя минуту
зафырчало такси у подъезда.
-- Ну, что, Лисапета? Музыку тебе дать?
-- Потом, Павлик, потом! Сначала я кое-что расскажу, и ты просто умрешь
от удивления!
-- Умру, так и музыки не получишь.
-- Я серьезно!
Павлик отзывался на кудахтанье Лисапеты, а сам представлял, как
отцовское такси мчится по городу, проскакивая перекрестки. А на аэродроме
уже объявили посадку в самолет. И гонка по вечерним улицам сменится гонкою
над землей, над облаками... Скоро между Павликом и отцом будут тысячи
километров.
-- Я была на почтамте, Павлик, и угадай, кого я там встретила? Ты
умрешь: нашего Жеку!!
-- Я умер. Дальше что?
-- Он был мокрый как гусь! Будто в одежде купался! И он отправлял эти
портреты киноактеров! Из-за которых дрался!
-- Кому отправлял?
-- Вот сейчас-то ты и умрешь, Павлик!!
Лисапета была неплохая девчонка, бывают гораздо хуже. Но когда она
появлялась в комнате, сразу хотелось съежиться -- так она суетилась и
вращалась. Возникало ощущение, будто Лисапета находится в нескольких местах
сразу.
-- Я умер, умер. Давай дальше.
-- Помнишь, в нашем классе училась Лиза Ракитина? Которая на север
уехала? Вот этой Лизке он и отправил портреты!!
-- Не врешь?
-- Павлик, я своими глазами видела: город Норильск, улица, дом, и вот
такими буквами -- Е. Ракитиной!.. Я специально подошла поближе, чтобы адрес
прочитать!
-- Какая трагедия, -- сказал Павлик. -- Она уехала, он страдает. Что ж,
завтра в классе посмеемся.
-- Павлик, это еще не все!!. -- ликующе произнесла Лисапета.
-- Да?
-- Лизка Ракитина больше не живет в Норильске! Опять переехала!
-- Блеск! -- сказал Павлик.
-- И это не все!! Жека отправляет письма без обратного адреса! Они даже
вернуться не могут, понимаешь?! Он бегает по улицам, как утопленник, дерется
в классе, ругается на почтамте, а его письма идут в никудаВ пустоту!
-- И сейчас не врешь?
-- Павлик, я ни-ког-да не вру!!
-- С ума сойти...
Павлик явственно увидел, как толстые Жекины конверты, обклеенные
марками, цепочкой движутся на север, к городу Норильску. Летят, будто стая
гусей. Их сбивает ветром, и они теряются где-то в снегах, пропадают
бесследно... Павлик иногда страдал от яркости своего воображения.
-- Ну и пентюх... -- сказал он.
-- Тебе его не жалко?
-- Хоть одну-то извилину надо иметь! -- сказал Павлик. -- Кому нужны
эти дурацкие тайны? Мог бы все проверить, мог бы не скрывать обратного
адреса.
-- У него -- чувства! -- сказала Лисапета.
-- Глупости!
-- Нет, Павлик, чувства -- это не глупости. Я не могу согласиться, что
это -- глупости!
-- Да сгори он огнем от своих чувств! Но когда посылаешь письмо, возьми
и подпишись, чего тут стесняться?! Слава богу, теперь на улицах целуемся!
-- Это ты целуешься?
-- Я вообще говорю! Происходит массовое явление!
-- А ты?
-- Надо будет -- и я подключусь!
-- Когда?
-- У тебя одно на уме... Не выставляй свои нездоровые интересы.
-- Мне его жалко, Павлик, -- сказала Лисапета.
-- Он пентюх! Боится выглядеть смешным, а получается все наоборот!
Внутренне Павлик тоже сочувствовал Жеке. И от этого сочувствия
испытывал неловкость и злился.
-- Завтра мы его прославим! Будет потеха!
-- А мне его жалко.
-- Давай, Лисапета, спляшем! -- Павлик включил магнитофон и отодвинул
подальше стулья.
Грянула музыка в обработке Рея Кониффа. Будто надутые ветром,
заполоскались занавески, позади которых были спрятаны стереофонические
колонки. Задрожали стены и пол. Воздух наполнился почти неосязаемым гулом --
хор и оркестр Рея Кониффа взяли нижнюю октаву.
Лисапета вся вытянулась, переступая ногами. Внутри нее завертелся
небольшой ураганчик, наращивая обороты.
-- И эта Лизка Ракитина тоже хороша! -- крикнул Павлик. -- Помню, как
она собирала этих актеров! Из журнальчиков выстригала! Мещанка!
-- Она совсем не мещанка! Просто она подслеповатая!
-- Чего, чего?
-- Она плохо видит! Сидит в кино, а видит одни пятна! И ей хотелось
запомнить актеров!
-- Почему же она ходила без очков?!
-- Не знаю.
-- Тоже стеснялась? Подходящая парочка для Жеки!
Лисапета хотела продолжить спор, но Рей Конифф зазвучал в полную мощь.
На фоне басов, заставлявших гудеть весь дом, прозрачно запели женские
голоса. Ураганчик внутри Лисапеты окреп, теперь он сгибал деревья, срывал
шапки с прохожих -- вот-вот он взовьет Лисапету в воздух. И, подчиняясь ему,
Лисапета кинулась танцевать...
Ей было горько, что Павлик такой бессердечный. Еще недавно Лисапета
пересылала ему записочки -- конечно, тоже без подписи. Вот он поиздевался
бы, если б узнал!
А еще Лисапета размышляла о том, придется ли ей когда-нибудь целоваться
на улице. Ведь это ужасно, ужасно! Вся душа переворачивается, когда
представишь это зрелище. Но с другой стороны -- действительно, уже многие