Страница:
Отборная казахская пшеница с распаханных славянами целинных земель – самая дешевая в России. Но зато платить за нее приходится живой валютой и без всяких отсрочек. При этом некоторые поставщики казахстанской пшеницы в Москву покупают ее на границе с Казахстаном по цене выше тамошней среднерыночной – около девяноста долларов за тонну. Казаху даже верблюда навьючивать не надо. Грамотный Казах очухался после голощекинского Великого Джута, научился коммерции. Взял китайский калькулятор, загрузил его, загрузил «Камаз», сел – и потащил добро из дому. Туда – бабай, обратно – бай. А граница-то нового ханства с лоскутной Россией – вот она, под Омском. Где эмиссары Колчака? Нет Верховного Правителя Колчака. И уже сейчас по северу ханства разъезжают эмиссары Греки и предлагают Казаху цену выше, чем та, что готова заплатить тамошняя Продкорпорация.
Седой Грека отуманенно смотрит во тьме в ее сторону, и гранитно-алмазное слово «граница» в русском звучании чарует его. Русский народ хорошо продается. Он все еще ютится в утопающих в грязи серых деревнях и поселках, в убогих халупках, пропивает все: свою землю, свою семью, своих детей, свои последние портки. Не существует в мире более продажного народа, чем русские. Они многократно продали своих Богов, царя, потом всех этих ленинов, сталинов, Хрущевых, брежневых, Горбачевых, ельциных, которым клялись в верности. Они пропили своих героев и мучеников. Они продают своих детей на запчасти, их дочери и жены продают себя на улицах всех городов мира. Разве греки делают так? Русские разворовали всю страну. Воруют все – от президента России до тупейшего из портупейших милиционеров. Воруют горожане и горожанки, горничные и слуги, генералы и офицеры, солдаты и матросы, рабочие и крестьяне, партийные функционеры и депутаты Думы, русская легкая интеллигенция и творческие работники. Мало того что воруют – генералы и офицеры еще умудряются продавать ворованное своим врагам: раньше афганцам, а теперь чеченцам, даже несмотря на то что за ворованное они получают фальшивые доллары, анашу или самопальную водку. Воруют и продают врагу оружие и боеприпасы, аэродромы, секреты, армейское имущество, минометы, пулеметы и автоматы, танки, системы наведения, все лучшее из арсеналов. Этим оружием их потом и убивают. Они, русские, – неандертальцы. Они пожирают жизненное пространство своих детей.
Грека спокоен. Он знает, что единственная опасность для него – демон демонополизации. Для нищих – она Ангел. Но Ангел уже не снизойдет. Свершилось: «Росхлебопродукт» под видом передачи прав собственности скупил элеваторы по всей России и может, если что, диктовать цены на муку. Никто не заставит юных мукомолов продавать муку, полученную из дешевого зерна, по ценам ниже рыночных. И растут, как бурьян на пустыре, множатся, как окурки у фабричной бани, итальянские мини-пекарни и уличные пирожковые центры. И растут состояния косцов бурьяна, который душит хлебные злаки.
За возможность «крутиться» на зерновом рынке следует солидный «откат» чиновникам в структуры, подконтрольные министру. «… Бедные, бедные крестьяне! Вы, наверное, стали совсем некрасивыми…» Знающие люди рассказывают, что на счетах сельского министра в западных банках работают до девяноста миллионов зелени. Вешать бы надо таких министров на горьких осинах, зажаривать бы в кляре в ласточкиных гнездах. А что перед ним Грека? Маленький, влюбленный, старый комсомольский жульман…
У хлебного бизнеса нет границ. Особенно, если твой друг – директор фирмы «Икс-Алт», а отец друга – мэр города Китаевска, где первые мельницы стояли уже двести лет назад. «Икс-Алт» – самый крупный здесь поставщик хлеба. Случилось однажды по весне, что руководителей мелькомбинатов вызвали в мэрию и в добровольно-принудительном порядке попросили брать зерно только у «Икс-Алта» и только от ста восьмидесяти «уе» за тонну23. Плевать, что у других поставщиков зерно такого же калибра стоило на десять «уе» дешевле. За «уе» не отвечаем. А кто откажет мэрии – брось «уе» в Греку.
После того случая фирму стали называть сурово и на немецкий манер – «Хальт».
А у «Хальта» есть оправдание: зерно мелькомбинатам фирма дает в кредит на пару-тройку недель и по ценам, закрепленным в долларах. От «невозврата» же поставщики застрахованы тем, что за ними стоит китаевский мэр и лично мэрский сын – Прохор Шулепов. Откуда деньги в хлебном бизнесе? Из банков. В Китаевске «нахлебников» кредитуют два банка, те, что связаны с мэрией: «Банк Z» и «АББА».
Откуда деньги в этих банках? Из бюджета города. То есть из кармана горемычных китаевцев. Жалкие эти китаевцы и стараются на зиму побольше капусты нашинковать да грибов по банкам разместить немеряно. Поскольку банки у них и мэрии разные, то и их капуста – тоже не родня.
Значит, любой обвал на хлебном рынке неизбежно приведет к кризису банков, которые его кредитуют. А банки эти кредитуют их – чем? Правильно, деньгами городского бюджета, которыми им высочайше позволено управлять. И всё пока идет в гору: прибыль при таком росте цен – сказочная.
– А обвались-ка неурожай! – говаривал в баньке за бадейкой ячменного пива Прохор Шулепов, сын мэра, голубоглазый гигант, нос которого светился на лице маленьким аленьким бурачком. – При ограниченной покупательной способности населения это приведет к массовому голоду, – он был дипломированный экономист. – Представляете, урожай сократился вдвое! Насколько повысятся цены на хлеб? Вдвое? Если бы! Цены вырастут раз этак в семь-восемь, а то и того лучше. Для ВВП. Посчитали? А преставившихся от голода лохов считать будет апостол Петр…
Девки в бане аж визжали от восторга, а гуттаперчивые их тела покрывались пупырышками озноба.
Прохор всю жизнь был трусом и, как все обретшие власть трусы, он хотел выглядеть человеком без нервов. Он был жадным трусом. Рассказывают, что бывший его друг, одинокий инвалид, попросил его купить надувную женщину к своему дню рождения. Прохор купил, но сначала поинтересовался ею сам. Надул школьного товарища. Считай, что изнасиловал и ту, и другого. Инвалид едва не убил его из гранатомета. Постоял за честь женщины. Где теперь тот ветеран двух войн – знает лишь Мать-сыра-земля.
Но Греке-то что до сих сплетен? Грека знает, что доходы его, грекиной, фирмы-поставщика, которой мирволит мэрия, достигают тридцати и больше баксов с тонны. Что там, выше – этого Греке считать не позволяют пробелы в начальном образовании. Калькулятор зашкаливает. Но Грека скажет другое. Он скажет главное, за чей счет делается этот бизнес. Спроси его на дыбе – и он скажет, что за счет американской гуманитарной помощи и будущего поколения русских. Американский хлеб фуражный, с картофельным грибком, почти без клейковины, зато в кредит и за копейки. Фуражный хлеб в малых дозах нужен хлебопеку. И если смешать его правильно с едовым – казахстанским, с алтайским или краснодарским, пальчики оближешь. Но кто же будет мешать правильно! Грека? Грека не будет этого делать. Он будет делать деньги. Будущее поколение русских тоже некачественное, но если смешать его с ребятами с гор…
Грека взбодрился. Дыба ему тоже не грозит: главный прокурор города ходит с ним в баню, а он – племянник мэра Шулепова.
Но рынок не может расти бесконечно… Где-то зреет обвал. И поедут «крыши», и банки девальвируют рублишко. Вот тут у Греки верхнее чутье. И он знает, что нужно «дэлат».
А пока он выбросил за окно окурок и отбросил мысли о своих милых манипуляциях, за которые в добрых западных странах сажают на нары, баланду и липкий черный хлеб, который подбросишь к потолку камеры, а он там и остается – прилип, как Грека к Наташе.
«Вот так вам, шкуркам! – наливается он силой и спокойствием, затем подмигивает темным окнам Наташиной квартиры, где спит она сама, обняв ангельского облика дочку. Он чувствует себя львом – главой прайда. – Кому вы нужны, кроме меня! Пойду, схожу…»
Грека вышагивает из апартаментов в неглубокую лужу, успевает начерпать в туфлю черной воды с раскисшим в ней его же собственным окурком. Однако ничто не смущает его львиного величия. Грека слышит, как в крови его возгорается. Это возгорается светлое чувство Наташиной спины. Он достает из багажника розы в бутонах, пересекает территорию дворика и входит с этими розами в подъезд засыпного двухэтажного дома, отстроенного пленными немцами на века.
Настойчивые звонки разбудили Наташу.
– Кто? – спрашивает она из-за запертой двери. – Кто здесь?
– Твоя жиголо – здэсь. Фыгар-ро – там! – шутит Грека, давая понять, что все происшедшее восьмого марта уже не должно огорчать голубков Наташу и Ваню. – Ти адынь? У тэбья нэ всье дома?
– Адынь, адынь, погоди… – отвечает она и уходит, чтобы вернуться.
Вернулась, открыла дверь – и в Греку полетели его сумки, его сумочки, подсумки, нессесеры, бумаги и запасные записные книжки.
– Чего тебе надобно, старче? Корыта вашего в глаза не видела, брала его уже треснутым, вернула в целости и сохранности…
Она сказала это, запахнула халат и поглядела Греке прямо в глаза. Халат запахнула, но одно, лучшее в мире колено, она оставила нагим и продолжила:
– Не щурься, как на именинах… Я подам на тебя в суд за умозрительное изнасилование. Знаешь, что такое conceptual rape? Вот поезжай в свою гостиницу и готовь бабки. Да, это грустно, но нам заповедано веселиться…
Грека знал: Наташа, когда захочет, бывает холодна так, что в зажигалке сгущается газ, когда она держит ее в руках. Сейчас от ее ночного холода у Греки заныла искусственная челюсть…
– Нэ буд такым жестокым… – сказал он. И походя соврал: – Я отложил поездку в село Копылиха – ми едэм на Канары…
Она, как золотая рыбка, ничего не ответила. Лишь небрежно вложила запасную искусственную челюсть Греки в его свободную от букета руку, хвостиком халата махнула – и захлопнула за собой металлическую дверь.
Грека захлопнул рот, сглотнул. Он пошел обратно через двор, освистанный автомобильной сигнализацией. Он тихо плакал без ожидаемой ласки. Но нет ничего омерзительней плачущего от жалости к самому себе мародера и растлителя…
Своей каменной неприступностью Наташа навела Греку на неожиданную мысль. Он подумал, что когда-нибудь торговать русским хлебом и владеть русской собственностью будут эти русские бабы. Они будут решать – какую кому долю выделить, а не наоборот. Это право русских на их отеческой земле… Греке возомнилось, что все русские сговорились и своим стоическим безмолвием хитро приближают приход русской власти.
И она придет, если всем этим наташкам не помочь бесследно вымереть через пару десятков лет. Вместе со своей зыбкой – русским лесом – они должны уйти в черные и безводные пустыни небытия…
«Поезжай же ты, наконец, в свою гостиницу…» – давно и настойчиво сигналил его толстый кишечник. Смятенный Грека не посмел ослушаться, потому что уже вовсю пускал шептунов и нежданчиков.
Влекомый смутными потоками желаний, он поехал в гостиницу. В мощные лучи фар попала пеструха, отбившаяся от насеста, и, подскакивая в конвульсивных антраша с батманами, она бежала до самого выезда на бетонку…
Грека остановил езду и вышел из салона. Он решил сделать экзотический жест, поймать курицу, привезти ее живьем, прямо с «ко-ко-ко» в гостиничный ресторан и бросить поварятам на кухне с тем, чтобы сотворили сациви.
– Джип… джип… – начал он по-грузински разводить политесы с курицей, строить ей куры. Та стояла, обиженно нахохлившись в световой дорожке от фар. – Кути-кути-кути… – перешел Грека на ласковый местный. И тут с воплем «Отдай сухари!» его чем-то крепко приласкали по затылку. Показалось Греке, что ярко вспыхнули и погасли фары – это погасло его изуродованное сознание. Вот поди, подумай: где ждет твою умную голову кирпич-пережог?
19
Седой Грека отуманенно смотрит во тьме в ее сторону, и гранитно-алмазное слово «граница» в русском звучании чарует его. Русский народ хорошо продается. Он все еще ютится в утопающих в грязи серых деревнях и поселках, в убогих халупках, пропивает все: свою землю, свою семью, своих детей, свои последние портки. Не существует в мире более продажного народа, чем русские. Они многократно продали своих Богов, царя, потом всех этих ленинов, сталинов, Хрущевых, брежневых, Горбачевых, ельциных, которым клялись в верности. Они пропили своих героев и мучеников. Они продают своих детей на запчасти, их дочери и жены продают себя на улицах всех городов мира. Разве греки делают так? Русские разворовали всю страну. Воруют все – от президента России до тупейшего из портупейших милиционеров. Воруют горожане и горожанки, горничные и слуги, генералы и офицеры, солдаты и матросы, рабочие и крестьяне, партийные функционеры и депутаты Думы, русская легкая интеллигенция и творческие работники. Мало того что воруют – генералы и офицеры еще умудряются продавать ворованное своим врагам: раньше афганцам, а теперь чеченцам, даже несмотря на то что за ворованное они получают фальшивые доллары, анашу или самопальную водку. Воруют и продают врагу оружие и боеприпасы, аэродромы, секреты, армейское имущество, минометы, пулеметы и автоматы, танки, системы наведения, все лучшее из арсеналов. Этим оружием их потом и убивают. Они, русские, – неандертальцы. Они пожирают жизненное пространство своих детей.
Грека спокоен. Он знает, что единственная опасность для него – демон демонополизации. Для нищих – она Ангел. Но Ангел уже не снизойдет. Свершилось: «Росхлебопродукт» под видом передачи прав собственности скупил элеваторы по всей России и может, если что, диктовать цены на муку. Никто не заставит юных мукомолов продавать муку, полученную из дешевого зерна, по ценам ниже рыночных. И растут, как бурьян на пустыре, множатся, как окурки у фабричной бани, итальянские мини-пекарни и уличные пирожковые центры. И растут состояния косцов бурьяна, который душит хлебные злаки.
За возможность «крутиться» на зерновом рынке следует солидный «откат» чиновникам в структуры, подконтрольные министру. «… Бедные, бедные крестьяне! Вы, наверное, стали совсем некрасивыми…» Знающие люди рассказывают, что на счетах сельского министра в западных банках работают до девяноста миллионов зелени. Вешать бы надо таких министров на горьких осинах, зажаривать бы в кляре в ласточкиных гнездах. А что перед ним Грека? Маленький, влюбленный, старый комсомольский жульман…
У хлебного бизнеса нет границ. Особенно, если твой друг – директор фирмы «Икс-Алт», а отец друга – мэр города Китаевска, где первые мельницы стояли уже двести лет назад. «Икс-Алт» – самый крупный здесь поставщик хлеба. Случилось однажды по весне, что руководителей мелькомбинатов вызвали в мэрию и в добровольно-принудительном порядке попросили брать зерно только у «Икс-Алта» и только от ста восьмидесяти «уе» за тонну23. Плевать, что у других поставщиков зерно такого же калибра стоило на десять «уе» дешевле. За «уе» не отвечаем. А кто откажет мэрии – брось «уе» в Греку.
После того случая фирму стали называть сурово и на немецкий манер – «Хальт».
А у «Хальта» есть оправдание: зерно мелькомбинатам фирма дает в кредит на пару-тройку недель и по ценам, закрепленным в долларах. От «невозврата» же поставщики застрахованы тем, что за ними стоит китаевский мэр и лично мэрский сын – Прохор Шулепов. Откуда деньги в хлебном бизнесе? Из банков. В Китаевске «нахлебников» кредитуют два банка, те, что связаны с мэрией: «Банк Z» и «АББА».
Откуда деньги в этих банках? Из бюджета города. То есть из кармана горемычных китаевцев. Жалкие эти китаевцы и стараются на зиму побольше капусты нашинковать да грибов по банкам разместить немеряно. Поскольку банки у них и мэрии разные, то и их капуста – тоже не родня.
Значит, любой обвал на хлебном рынке неизбежно приведет к кризису банков, которые его кредитуют. А банки эти кредитуют их – чем? Правильно, деньгами городского бюджета, которыми им высочайше позволено управлять. И всё пока идет в гору: прибыль при таком росте цен – сказочная.
– А обвались-ка неурожай! – говаривал в баньке за бадейкой ячменного пива Прохор Шулепов, сын мэра, голубоглазый гигант, нос которого светился на лице маленьким аленьким бурачком. – При ограниченной покупательной способности населения это приведет к массовому голоду, – он был дипломированный экономист. – Представляете, урожай сократился вдвое! Насколько повысятся цены на хлеб? Вдвое? Если бы! Цены вырастут раз этак в семь-восемь, а то и того лучше. Для ВВП. Посчитали? А преставившихся от голода лохов считать будет апостол Петр…
Девки в бане аж визжали от восторга, а гуттаперчивые их тела покрывались пупырышками озноба.
Прохор всю жизнь был трусом и, как все обретшие власть трусы, он хотел выглядеть человеком без нервов. Он был жадным трусом. Рассказывают, что бывший его друг, одинокий инвалид, попросил его купить надувную женщину к своему дню рождения. Прохор купил, но сначала поинтересовался ею сам. Надул школьного товарища. Считай, что изнасиловал и ту, и другого. Инвалид едва не убил его из гранатомета. Постоял за честь женщины. Где теперь тот ветеран двух войн – знает лишь Мать-сыра-земля.
Но Греке-то что до сих сплетен? Грека знает, что доходы его, грекиной, фирмы-поставщика, которой мирволит мэрия, достигают тридцати и больше баксов с тонны. Что там, выше – этого Греке считать не позволяют пробелы в начальном образовании. Калькулятор зашкаливает. Но Грека скажет другое. Он скажет главное, за чей счет делается этот бизнес. Спроси его на дыбе – и он скажет, что за счет американской гуманитарной помощи и будущего поколения русских. Американский хлеб фуражный, с картофельным грибком, почти без клейковины, зато в кредит и за копейки. Фуражный хлеб в малых дозах нужен хлебопеку. И если смешать его правильно с едовым – казахстанским, с алтайским или краснодарским, пальчики оближешь. Но кто же будет мешать правильно! Грека? Грека не будет этого делать. Он будет делать деньги. Будущее поколение русских тоже некачественное, но если смешать его с ребятами с гор…
Грека взбодрился. Дыба ему тоже не грозит: главный прокурор города ходит с ним в баню, а он – племянник мэра Шулепова.
Но рынок не может расти бесконечно… Где-то зреет обвал. И поедут «крыши», и банки девальвируют рублишко. Вот тут у Греки верхнее чутье. И он знает, что нужно «дэлат».
А пока он выбросил за окно окурок и отбросил мысли о своих милых манипуляциях, за которые в добрых западных странах сажают на нары, баланду и липкий черный хлеб, который подбросишь к потолку камеры, а он там и остается – прилип, как Грека к Наташе.
«Вот так вам, шкуркам! – наливается он силой и спокойствием, затем подмигивает темным окнам Наташиной квартиры, где спит она сама, обняв ангельского облика дочку. Он чувствует себя львом – главой прайда. – Кому вы нужны, кроме меня! Пойду, схожу…»
Грека вышагивает из апартаментов в неглубокую лужу, успевает начерпать в туфлю черной воды с раскисшим в ней его же собственным окурком. Однако ничто не смущает его львиного величия. Грека слышит, как в крови его возгорается. Это возгорается светлое чувство Наташиной спины. Он достает из багажника розы в бутонах, пересекает территорию дворика и входит с этими розами в подъезд засыпного двухэтажного дома, отстроенного пленными немцами на века.
Настойчивые звонки разбудили Наташу.
– Кто? – спрашивает она из-за запертой двери. – Кто здесь?
– Твоя жиголо – здэсь. Фыгар-ро – там! – шутит Грека, давая понять, что все происшедшее восьмого марта уже не должно огорчать голубков Наташу и Ваню. – Ти адынь? У тэбья нэ всье дома?
– Адынь, адынь, погоди… – отвечает она и уходит, чтобы вернуться.
Вернулась, открыла дверь – и в Греку полетели его сумки, его сумочки, подсумки, нессесеры, бумаги и запасные записные книжки.
– Чего тебе надобно, старче? Корыта вашего в глаза не видела, брала его уже треснутым, вернула в целости и сохранности…
Она сказала это, запахнула халат и поглядела Греке прямо в глаза. Халат запахнула, но одно, лучшее в мире колено, она оставила нагим и продолжила:
– Не щурься, как на именинах… Я подам на тебя в суд за умозрительное изнасилование. Знаешь, что такое conceptual rape? Вот поезжай в свою гостиницу и готовь бабки. Да, это грустно, но нам заповедано веселиться…
Грека знал: Наташа, когда захочет, бывает холодна так, что в зажигалке сгущается газ, когда она держит ее в руках. Сейчас от ее ночного холода у Греки заныла искусственная челюсть…
– Нэ буд такым жестокым… – сказал он. И походя соврал: – Я отложил поездку в село Копылиха – ми едэм на Канары…
Она, как золотая рыбка, ничего не ответила. Лишь небрежно вложила запасную искусственную челюсть Греки в его свободную от букета руку, хвостиком халата махнула – и захлопнула за собой металлическую дверь.
Грека захлопнул рот, сглотнул. Он пошел обратно через двор, освистанный автомобильной сигнализацией. Он тихо плакал без ожидаемой ласки. Но нет ничего омерзительней плачущего от жалости к самому себе мародера и растлителя…
Своей каменной неприступностью Наташа навела Греку на неожиданную мысль. Он подумал, что когда-нибудь торговать русским хлебом и владеть русской собственностью будут эти русские бабы. Они будут решать – какую кому долю выделить, а не наоборот. Это право русских на их отеческой земле… Греке возомнилось, что все русские сговорились и своим стоическим безмолвием хитро приближают приход русской власти.
И она придет, если всем этим наташкам не помочь бесследно вымереть через пару десятков лет. Вместе со своей зыбкой – русским лесом – они должны уйти в черные и безводные пустыни небытия…
«Поезжай же ты, наконец, в свою гостиницу…» – давно и настойчиво сигналил его толстый кишечник. Смятенный Грека не посмел ослушаться, потому что уже вовсю пускал шептунов и нежданчиков.
Влекомый смутными потоками желаний, он поехал в гостиницу. В мощные лучи фар попала пеструха, отбившаяся от насеста, и, подскакивая в конвульсивных антраша с батманами, она бежала до самого выезда на бетонку…
Грека остановил езду и вышел из салона. Он решил сделать экзотический жест, поймать курицу, привезти ее живьем, прямо с «ко-ко-ко» в гостиничный ресторан и бросить поварятам на кухне с тем, чтобы сотворили сациви.
– Джип… джип… – начал он по-грузински разводить политесы с курицей, строить ей куры. Та стояла, обиженно нахохлившись в световой дорожке от фар. – Кути-кути-кути… – перешел Грека на ласковый местный. И тут с воплем «Отдай сухари!» его чем-то крепко приласкали по затылку. Показалось Греке, что ярко вспыхнули и погасли фары – это погасло его изуродованное сознание. Вот поди, подумай: где ждет твою умную голову кирпич-пережог?
19
– А ты что, стал таким набожным? – Мы с Юрой встречаемся взглядами в зеркальце заднего обзора. – Ты, старый циник?
– Похоже, что так.
Юра лишь пожал плечами.
– В святые метишь, керя?
– В царские опричники, керя.
– Нет, это напрасно. Оставайся на месте. Батюшкой станешь, а, возможно, и митрополитом. Мы, нищие, тебе поможем. А что? Я – царь, ты – патриарх! Алешка, едрена мать, ты кем хочешь быть?
– Здержинским! – не скрывает Алеша.
– Неплохо. Неплохо, и прямо по Маяковскому.
– Не знаю никакого Твояковского.
– Все равно заметано. Заявления пока не пиши. А что, Петюхан? Клобукоуважаемое священство очень даже неплохо живет. «… Радуйся, кукурузо, пище презельная и пресладкая-а-а…» Кстати, вспомнил старинный анекдот. Один богатый помещик пригласил в свою фазенду губернатора. Посреди церкви, как у вас принято, разостлали ковер и поставили кресло для вип-персоны. А местный батюшка во время самого богослужения разволновался, впал в умиление чувств: «Мир всем! – говорит и прибавляет почтительно: – И Вашему Высокопревосходительству!» Смешно?
– С огнем шутишь, псих, – сказал я, удерживаясь от смеха. – Главное, не бесплатно шутишь.
– В ад его! – говорит Алеша. – Пиши, дядя Петя, мне, Здержинскому, заявление!
– Не надо меня в ад. Бес попутал разок. Пойми, наконец, керя, что твоя голова нужна Родине! А ты: кукуру-у-узо! Едем в бункер.
Я посмотрел на часы – самое начало девятого утра.
– Включи-ка, керя, радио. Шалоумова послушаем на ходу. Как он тебе?
– О, да! Хорош! Твой будущий клиент…
Ведущий Шалоумов: «… Да полно-те, люди ли мы? Роскомстат объявил, что только в этом, две тысячи втором, году за восемь месяцев россиян стало меньше еще на пятьсот четыре тысячи человек. За полный год „минус“ вырастет до семисот, восьмисот тысяч. Представьте: каждый год в стране становится на одну губернию меньше! Их у нас всего восемьдесят девять, господа. И долго ли такое государство просуществует? А в это время в России, назло врагам, каждый день вымирает по две деревни… Что нужней государству: дети или покойники? Сегодня я беседую с майором Валерием Клячиным, представляющим наш так называемый убойный отдел. Скажите, Валерий, много ли у нас в Китаевске криминальных смертей?
Офицер Клячин: — Хм… Бывает, знаете ли, всякое… Вот в августе сего года в Зачумышском районе… Сидит в надувной лодке рыбак, знаете ли, и вяло рыбачит в зарослях. Кругом камыш, вода. Глядь! А он в камышах, знаете… того… колышется…
Шалоумов: – Сом?
Офицер Клячин: — Да не-э-э, какой там сом?! Сома надо брать у Пижмихинского дебаркадера! А это – мужик, знаете! Труп! Мужик нас по мобильнику вызывает: так, мол, и так, примите, знаете ли, меры!
Шалоумов: – Я думаю, наши радиослушатели не совсем поняли, кто вас вызывает: мужик, или рыбак?
Офицер Клячин (шутит): – Догадайтесь с трех раз! Шучу. Мы приезжаем. С берега подобраться было, знаете, невозможно – непроходимый бурелом. Добрались вертолетом, еле нашли. Скелет только вытаскивали часа три! Намаялись, знаете ли, хлопцы…
Шалоумов: – Скелет?
Офицер Клячин: — Дак почему там и клев-то был – на ять! Кипела рыба! Объела она его, рыба-то, до самых до мослов! Скелет – не скелет, а уже и не человек, знаете ли. Все это добро оказалося бесхозным. Личность установить, знаете ли, никак не удается. Мы и объявления давали по телевизору, и фрагменты одежонки, знаете, показывали – пас! – тихо, как на сопках Маньч… Мандж… Понятно, да? А наши судмедэксперты решили сделать из бесхозного скелета наглядное учебное пособие. Что они получают, эти ребята, за свою нервную работу? А тут… такое, знаете, дело… Вот неделю они эти кости варили, очищали, полировали! То-о-о-лько, знаете, изготовили – и вот она приходит, гражданка с маникюром. Опознает в умершем своего родственника. По одежде, знаете ли. Оказалось, покойник числился клиентом психиатрической больницы. И на одежде у него имелась казенная метка! Так пришлось «пособие» разбирать и хоронить как нормального покойника, знаете ли. Во случай, да?
Шалоумов; — Делаем вывод, что лучше иметь метку на одежде, чем черную метку в почтовом ящике, или не иметь ее вовсе. Я вас правильно понял, Валерий?
Офицер Клячин: – Не совсем… После Чечни все здесь кажется, знаете ли, слегка смешным… И это печально…
Шалоумов: — Да-да! Но вот сегодня в ночь на воскресенье убили старшего лейтенанта Рыбина. Я знал его. Это был чудесный парень, который тоже, как и вы, прошел Чечню и остался жив. Сегодня воскресенье… Вдумайтесь в смысл этого слова, господа! Воскреснет ли старший лейтенант Слава Рыбин, улыбку которого долго не забыть ни его сослуживцам, ни тем темным личностям, которых у нас принято называть криминальными? Время пошло. Мне думается, что – нет, Слава не воскреснет. Слава в детстве считался умственно отсталым. Общественное мнение полагает, что в правоохранительных органах преобладают таковые. Не мне судить. Но одни из них – романтики, как Слава Рыбин. Другие – берут реванш за свое убогое детство: «А-а, умники, вот я вам ужо!» Что же есть психиатрическая норма? Вот Слава. Слава был добрым рыцарем, несмотря на то что сирота. Может быть, что и данная ему в детском доме фамилия Рыбин означает – ничей: ни папин, ни мамин, ни зверушкин, ни норушкин, а – Рыбин. Рыба – в воде, вода – темна. Тут и вспомнишь русские сказки про доброго Иванушку-дурачка, то есть умственно отсталого, по определению официальной психиатрической науки…
Офицер Клячин: – Что это вы меня сбиваете? Почему это он был умственно отсталый? У нас, знаете ли, в обществе, знаете ли, и поглупее есть! И у вас, как говорится! В детстве – да! – считался! Вы что, не знаете, знаете ли, что такое была есть совковая психиатрия? Потом паря нагнал и даже, извиняюсь, перегнал некоторых! Такой был говорун!
Шалоумов: – По факту смерти – да, бесспорно обогнал! Но не оттого, что он, как говорят, не брал, не «крышевал»! Ему не страшна была служба собственной безопасности! А «не брать» – это, признайтесь, редкостное, это ненормальное явление нравственности в рядах сотрудников муниципальной милиции.
Офицер Клячин: – Почему? Ай, да ну вас, знаете ли! А Рябиков-покойничек – брал? Нет. А Сухожлин-покойничек? Брал? Нет… А… Этот-то, как же его… Покойничек тоже… По кличке Последний из удэгэ… Почему же вы так?..
Шалоумов: — Как да почему! А вы не трогайте покойничков. Оставьте мертвым – мертвое, живым – живое, а героям – вечная слава. Да вы посмотрите только: на ваших еще живых сержантах – весь золотой запас какой-нибудь России наразвес! И навынос! И с косичками, как пацаны, ходят ваши военнослужащие!.. А вы в почемучки играете!
Офицер Клячин: – Ой, не судите… – …и того… как же? Они кавказскую войну прошли! Да! Не судите и без судимостей, знаете, помрете!
Шалоумов: – Это так. Все, знаете ли, там будем. Или на помойке, как ваш старлей. Давайте обратимся к обстоятельствам гибели старшего лейтенанта уголовного розыска Вячеслава Рыбина. Итак, неделей раньше он потерял в неравном бою два передних и один коренной зуб. В связи с печальным уходом с театра государственной службы лейтенанта эти потери можно расценивать как неудавшееся покушение… Какова ваша версия убийства?
Офицер Клячин: — Ну, ну, ну, ну! Какой, знаете, театр?! Вы еще скажите: чеченский след! Никакого покушения не было. Чего же вы хотите? Время такое в городе! Лет пять-семь назад поступало в месяц около сорока мертвяков. А нынче в два раза больше за неделю! Озверели православные! Крушат друг дружку почем зря да в грехах каются! К примеру, за последнюю неделю сентября, например, поступило на семьдесят семь и семь десятых процента покойника больше, чем на тот же период две тысячи второго года. Внешние факторы смерти разные: на первом месте стоит удушение, на втором месте – травмы, нанесенные тупыми предметами, а третье, предпоследнее место, делят колото-резаные раны и отравления. «Огнестрел» пока отстает. В связи с наплывом криминальных смертей судмедэксперты дежурят по двое. И все равно не успевают. Особенно ночью. Начинается самая работа. Так и старший лейтенант Рыбин обходил ночью вверенный ему участок. Он увидел, что некий мистер Икс…
Шалоумов: – Какие вы ужасы рассказываете! Мистер… кто?
Офицер Клячин: – … Мистер бомж! Можно предположить, что этот мистер бомж, роясь в мусорном баке…
Шалоумов: — Но ведь мусорный бак – не сберегательный банк, хотя слова и однокоренные. Но чем же все же была вызвана острая реакция лейтенанта на естественное поведение этого нынешнего бомжа – типичного представителя экстремальной профессии и, насколько мне стало известно, бывшего учителя физкультуры?..
Офицер Клячин: — Вот! Таковым было отношение старшего лейтенанта Рыбина к несению службы. Вот представьте сами себя на его месте: вы идете по участку в районе улицы имени Серостана Царапина, пятнадцать дробь двенадцать. И вы ясно, как в телевизоре, видите себе, что некто без постоянного места жительства роется в мусорном баке. И складывает он добычу не куда-нибудь в пакет, а за пазуху. Вы крутите ручку настройки – и у вас возникает убийственно правильная мысль: не-спро-ста! Верно?
Шалоумов (удивленно): – М-м-м… Мне не совсем понятна ваша логика…
Офицер Клячин: — А-а, логика вам! Мы логику проходили, не волнуйтесь! А вот Рыбину, знаете, некогда было мычать: м-м-м! Он не мычал! Он кинул свое натренированное на тренировках тело на подавление сопротивления бомжа! Теперь уже неживой бомж – бывший учитель физкультуры, как вы очень верно заметили, оказал ему прямо, знаете, таки… фашистское сопротивление! Об этом можно судить по количеству фонарей и ушибов на фэйсе и торсе Славы Рыбина! Но некто под названием «третья сила», этот некто третий убил их двоих вместе из огнестрела! Кто он, этот фантомас наших дней? Над его разработкой сегодня трудятся лучшие умы нашего районного отдела милиции. Заведено уголовное дело! Ведется следствие! И, будьте уверены, мы изобличим и покараем этого козла! У нас это дело – но пасаран! Впредь никому неповадно будет подымать свою волосатую руку с пистолетом Токарева на сотрудника нашего подразделения! Запомните! Нас, знаете, не мочат – мы не мочим, а замочат – спуску не дадим! Это я вам говорю!
Шалоумов: – Вы мне-то уж, пожалуйста, не грозите!
Офицер: – А я вам и не грожусь – я предупреждаю через вас наших потенциальных убийц! Пусть они знают: всех отловим – и мало не покажется! А прокурор – добавит! Добавит, я прямо, знаете, вам скажу! Слово офицера – добавит! Догонит, знаете ли, – и еще наддаст!
Шалоумов: – Несомненно – наддаст! Но мы с вами отвлеклись от главного: как и почему был убит лейтенант Рыбин? Что за бумаги были зажаты в его кулаке?
Офицер: – А вот это вот самое – коммерческая тайна… следствия! Но скажу, что написана была сущая пустяковина, ничегошка: «Дядя Петя, не забудь…» Какой дядя Петя! Что не забудь?..
Шалоумов: – …это и многое другое предстоит выяснить следствию. Так?
Офицер: – Так точно!
Шалоумов: — Однако из достоверных источников нам стало известно, что Слава Рыбин самостоятельно изучал английский язык. А в записке было написано почему-то английскими буквами следующее:
«Wowa – kukla-marionetka v lapax KAGANATA. Kozel-provokator vedychiy baranov na ritualnoe zaklanie. Neyzeli do six por tie yasno? Ili и Roccii deystvitelno odni PRIDYRKI kak on sam nedavno skazal? Slygi SATANI v CMI podigrivayt emy, ostavlay narody nadezdy. Ona umret poslednei. Voin-Rusich, vocctan! Osvobodi Podinu ot pabstya. ZA VERY, TSARYA I OTEHESTVO! VINTOVKA delaet ictoriy…»
А уже далее по-русски, следующее:
«Дяде Пете».
Что это за дядя Петя? Прокомментируйте.
Офицер: — Что?! Вы ответите за разглашение нашей служебной информации! Где вы это взяли?!
Шалоумов: – Мы не выдаем своих информаторов. Вам же спасибо за интересную, содержательную беседу. Резюмируя сказанное, стоило бы риторически воскликнуть: когда в стране прекратится бардак? Останавливает понимание того обстоятельства, что в бардаке пора менять бандершу на хозяйку. Итак, многоуважаемые радиослушатели, наше время в эфире истекло. События развиваются столь стремительно, что вскоре может настать момент, когда «уже не будет времени»24. В следующем, вечернем уже, выпуске нашего радио-шоу «Китай за углом» мы расскажем о нападении на предпринимателя Ивана Хару… Послушайте анонс…»
Дикая какофония шляхетского композитора Людославского. На контрасте – невинный голос хорошего мальчика из буржуазной семьи:
«… В кромешной темноте пострадал и коммерсант Иван Хара. Поздно ночью, возвращаясь в гостиницу из командировки, он решил заехать в достославный район красных фонарей и взять там в любимые подруги девушку, чтобы ее „оттанцевать“…»
Звучит шансон.
Начальник командира офицера Клячина слушал эту радиопередачу на даче. Он сразу позвонил начальнику командира и с усталой обреченностью выговорил:
– Что у вас за кадры! Он что, мля, гонит, этот Клячин?! Я ему за такой гнилой базар кипу на хунты порву! Ишь, ты, петух на параше закукарекал!
– Похоже, что так.
Юра лишь пожал плечами.
– В святые метишь, керя?
– В царские опричники, керя.
– Нет, это напрасно. Оставайся на месте. Батюшкой станешь, а, возможно, и митрополитом. Мы, нищие, тебе поможем. А что? Я – царь, ты – патриарх! Алешка, едрена мать, ты кем хочешь быть?
– Здержинским! – не скрывает Алеша.
– Неплохо. Неплохо, и прямо по Маяковскому.
– Не знаю никакого Твояковского.
– Все равно заметано. Заявления пока не пиши. А что, Петюхан? Клобукоуважаемое священство очень даже неплохо живет. «… Радуйся, кукурузо, пище презельная и пресладкая-а-а…» Кстати, вспомнил старинный анекдот. Один богатый помещик пригласил в свою фазенду губернатора. Посреди церкви, как у вас принято, разостлали ковер и поставили кресло для вип-персоны. А местный батюшка во время самого богослужения разволновался, впал в умиление чувств: «Мир всем! – говорит и прибавляет почтительно: – И Вашему Высокопревосходительству!» Смешно?
– С огнем шутишь, псих, – сказал я, удерживаясь от смеха. – Главное, не бесплатно шутишь.
– В ад его! – говорит Алеша. – Пиши, дядя Петя, мне, Здержинскому, заявление!
– Не надо меня в ад. Бес попутал разок. Пойми, наконец, керя, что твоя голова нужна Родине! А ты: кукуру-у-узо! Едем в бункер.
Я посмотрел на часы – самое начало девятого утра.
– Включи-ка, керя, радио. Шалоумова послушаем на ходу. Как он тебе?
– О, да! Хорош! Твой будущий клиент…
Ведущий Шалоумов: «… Да полно-те, люди ли мы? Роскомстат объявил, что только в этом, две тысячи втором, году за восемь месяцев россиян стало меньше еще на пятьсот четыре тысячи человек. За полный год „минус“ вырастет до семисот, восьмисот тысяч. Представьте: каждый год в стране становится на одну губернию меньше! Их у нас всего восемьдесят девять, господа. И долго ли такое государство просуществует? А в это время в России, назло врагам, каждый день вымирает по две деревни… Что нужней государству: дети или покойники? Сегодня я беседую с майором Валерием Клячиным, представляющим наш так называемый убойный отдел. Скажите, Валерий, много ли у нас в Китаевске криминальных смертей?
Офицер Клячин: — Хм… Бывает, знаете ли, всякое… Вот в августе сего года в Зачумышском районе… Сидит в надувной лодке рыбак, знаете ли, и вяло рыбачит в зарослях. Кругом камыш, вода. Глядь! А он в камышах, знаете… того… колышется…
Шалоумов: – Сом?
Офицер Клячин: — Да не-э-э, какой там сом?! Сома надо брать у Пижмихинского дебаркадера! А это – мужик, знаете! Труп! Мужик нас по мобильнику вызывает: так, мол, и так, примите, знаете ли, меры!
Шалоумов: – Я думаю, наши радиослушатели не совсем поняли, кто вас вызывает: мужик, или рыбак?
Офицер Клячин (шутит): – Догадайтесь с трех раз! Шучу. Мы приезжаем. С берега подобраться было, знаете, невозможно – непроходимый бурелом. Добрались вертолетом, еле нашли. Скелет только вытаскивали часа три! Намаялись, знаете ли, хлопцы…
Шалоумов: – Скелет?
Офицер Клячин: — Дак почему там и клев-то был – на ять! Кипела рыба! Объела она его, рыба-то, до самых до мослов! Скелет – не скелет, а уже и не человек, знаете ли. Все это добро оказалося бесхозным. Личность установить, знаете ли, никак не удается. Мы и объявления давали по телевизору, и фрагменты одежонки, знаете, показывали – пас! – тихо, как на сопках Маньч… Мандж… Понятно, да? А наши судмедэксперты решили сделать из бесхозного скелета наглядное учебное пособие. Что они получают, эти ребята, за свою нервную работу? А тут… такое, знаете, дело… Вот неделю они эти кости варили, очищали, полировали! То-о-о-лько, знаете, изготовили – и вот она приходит, гражданка с маникюром. Опознает в умершем своего родственника. По одежде, знаете ли. Оказалось, покойник числился клиентом психиатрической больницы. И на одежде у него имелась казенная метка! Так пришлось «пособие» разбирать и хоронить как нормального покойника, знаете ли. Во случай, да?
Шалоумов; — Делаем вывод, что лучше иметь метку на одежде, чем черную метку в почтовом ящике, или не иметь ее вовсе. Я вас правильно понял, Валерий?
Офицер Клячин: – Не совсем… После Чечни все здесь кажется, знаете ли, слегка смешным… И это печально…
Шалоумов: — Да-да! Но вот сегодня в ночь на воскресенье убили старшего лейтенанта Рыбина. Я знал его. Это был чудесный парень, который тоже, как и вы, прошел Чечню и остался жив. Сегодня воскресенье… Вдумайтесь в смысл этого слова, господа! Воскреснет ли старший лейтенант Слава Рыбин, улыбку которого долго не забыть ни его сослуживцам, ни тем темным личностям, которых у нас принято называть криминальными? Время пошло. Мне думается, что – нет, Слава не воскреснет. Слава в детстве считался умственно отсталым. Общественное мнение полагает, что в правоохранительных органах преобладают таковые. Не мне судить. Но одни из них – романтики, как Слава Рыбин. Другие – берут реванш за свое убогое детство: «А-а, умники, вот я вам ужо!» Что же есть психиатрическая норма? Вот Слава. Слава был добрым рыцарем, несмотря на то что сирота. Может быть, что и данная ему в детском доме фамилия Рыбин означает – ничей: ни папин, ни мамин, ни зверушкин, ни норушкин, а – Рыбин. Рыба – в воде, вода – темна. Тут и вспомнишь русские сказки про доброго Иванушку-дурачка, то есть умственно отсталого, по определению официальной психиатрической науки…
Офицер Клячин: – Что это вы меня сбиваете? Почему это он был умственно отсталый? У нас, знаете ли, в обществе, знаете ли, и поглупее есть! И у вас, как говорится! В детстве – да! – считался! Вы что, не знаете, знаете ли, что такое была есть совковая психиатрия? Потом паря нагнал и даже, извиняюсь, перегнал некоторых! Такой был говорун!
Шалоумов: – По факту смерти – да, бесспорно обогнал! Но не оттого, что он, как говорят, не брал, не «крышевал»! Ему не страшна была служба собственной безопасности! А «не брать» – это, признайтесь, редкостное, это ненормальное явление нравственности в рядах сотрудников муниципальной милиции.
Офицер Клячин: – Почему? Ай, да ну вас, знаете ли! А Рябиков-покойничек – брал? Нет. А Сухожлин-покойничек? Брал? Нет… А… Этот-то, как же его… Покойничек тоже… По кличке Последний из удэгэ… Почему же вы так?..
Шалоумов: — Как да почему! А вы не трогайте покойничков. Оставьте мертвым – мертвое, живым – живое, а героям – вечная слава. Да вы посмотрите только: на ваших еще живых сержантах – весь золотой запас какой-нибудь России наразвес! И навынос! И с косичками, как пацаны, ходят ваши военнослужащие!.. А вы в почемучки играете!
Офицер Клячин: – Ой, не судите… – …и того… как же? Они кавказскую войну прошли! Да! Не судите и без судимостей, знаете, помрете!
Шалоумов: – Это так. Все, знаете ли, там будем. Или на помойке, как ваш старлей. Давайте обратимся к обстоятельствам гибели старшего лейтенанта уголовного розыска Вячеслава Рыбина. Итак, неделей раньше он потерял в неравном бою два передних и один коренной зуб. В связи с печальным уходом с театра государственной службы лейтенанта эти потери можно расценивать как неудавшееся покушение… Какова ваша версия убийства?
Офицер Клячин: — Ну, ну, ну, ну! Какой, знаете, театр?! Вы еще скажите: чеченский след! Никакого покушения не было. Чего же вы хотите? Время такое в городе! Лет пять-семь назад поступало в месяц около сорока мертвяков. А нынче в два раза больше за неделю! Озверели православные! Крушат друг дружку почем зря да в грехах каются! К примеру, за последнюю неделю сентября, например, поступило на семьдесят семь и семь десятых процента покойника больше, чем на тот же период две тысячи второго года. Внешние факторы смерти разные: на первом месте стоит удушение, на втором месте – травмы, нанесенные тупыми предметами, а третье, предпоследнее место, делят колото-резаные раны и отравления. «Огнестрел» пока отстает. В связи с наплывом криминальных смертей судмедэксперты дежурят по двое. И все равно не успевают. Особенно ночью. Начинается самая работа. Так и старший лейтенант Рыбин обходил ночью вверенный ему участок. Он увидел, что некий мистер Икс…
Шалоумов: – Какие вы ужасы рассказываете! Мистер… кто?
Офицер Клячин: – … Мистер бомж! Можно предположить, что этот мистер бомж, роясь в мусорном баке…
Шалоумов: — Но ведь мусорный бак – не сберегательный банк, хотя слова и однокоренные. Но чем же все же была вызвана острая реакция лейтенанта на естественное поведение этого нынешнего бомжа – типичного представителя экстремальной профессии и, насколько мне стало известно, бывшего учителя физкультуры?..
Офицер Клячин: — Вот! Таковым было отношение старшего лейтенанта Рыбина к несению службы. Вот представьте сами себя на его месте: вы идете по участку в районе улицы имени Серостана Царапина, пятнадцать дробь двенадцать. И вы ясно, как в телевизоре, видите себе, что некто без постоянного места жительства роется в мусорном баке. И складывает он добычу не куда-нибудь в пакет, а за пазуху. Вы крутите ручку настройки – и у вас возникает убийственно правильная мысль: не-спро-ста! Верно?
Шалоумов (удивленно): – М-м-м… Мне не совсем понятна ваша логика…
Офицер Клячин: — А-а, логика вам! Мы логику проходили, не волнуйтесь! А вот Рыбину, знаете, некогда было мычать: м-м-м! Он не мычал! Он кинул свое натренированное на тренировках тело на подавление сопротивления бомжа! Теперь уже неживой бомж – бывший учитель физкультуры, как вы очень верно заметили, оказал ему прямо, знаете, таки… фашистское сопротивление! Об этом можно судить по количеству фонарей и ушибов на фэйсе и торсе Славы Рыбина! Но некто под названием «третья сила», этот некто третий убил их двоих вместе из огнестрела! Кто он, этот фантомас наших дней? Над его разработкой сегодня трудятся лучшие умы нашего районного отдела милиции. Заведено уголовное дело! Ведется следствие! И, будьте уверены, мы изобличим и покараем этого козла! У нас это дело – но пасаран! Впредь никому неповадно будет подымать свою волосатую руку с пистолетом Токарева на сотрудника нашего подразделения! Запомните! Нас, знаете, не мочат – мы не мочим, а замочат – спуску не дадим! Это я вам говорю!
Шалоумов: – Вы мне-то уж, пожалуйста, не грозите!
Офицер: – А я вам и не грожусь – я предупреждаю через вас наших потенциальных убийц! Пусть они знают: всех отловим – и мало не покажется! А прокурор – добавит! Добавит, я прямо, знаете, вам скажу! Слово офицера – добавит! Догонит, знаете ли, – и еще наддаст!
Шалоумов: – Несомненно – наддаст! Но мы с вами отвлеклись от главного: как и почему был убит лейтенант Рыбин? Что за бумаги были зажаты в его кулаке?
Офицер: – А вот это вот самое – коммерческая тайна… следствия! Но скажу, что написана была сущая пустяковина, ничегошка: «Дядя Петя, не забудь…» Какой дядя Петя! Что не забудь?..
Шалоумов: – …это и многое другое предстоит выяснить следствию. Так?
Офицер: – Так точно!
Шалоумов: — Однако из достоверных источников нам стало известно, что Слава Рыбин самостоятельно изучал английский язык. А в записке было написано почему-то английскими буквами следующее:
«Wowa – kukla-marionetka v lapax KAGANATA. Kozel-provokator vedychiy baranov na ritualnoe zaklanie. Neyzeli do six por tie yasno? Ili и Roccii deystvitelno odni PRIDYRKI kak on sam nedavno skazal? Slygi SATANI v CMI podigrivayt emy, ostavlay narody nadezdy. Ona umret poslednei. Voin-Rusich, vocctan! Osvobodi Podinu ot pabstya. ZA VERY, TSARYA I OTEHESTVO! VINTOVKA delaet ictoriy…»
А уже далее по-русски, следующее:
«Дяде Пете».
Что это за дядя Петя? Прокомментируйте.
Офицер: — Что?! Вы ответите за разглашение нашей служебной информации! Где вы это взяли?!
Шалоумов: – Мы не выдаем своих информаторов. Вам же спасибо за интересную, содержательную беседу. Резюмируя сказанное, стоило бы риторически воскликнуть: когда в стране прекратится бардак? Останавливает понимание того обстоятельства, что в бардаке пора менять бандершу на хозяйку. Итак, многоуважаемые радиослушатели, наше время в эфире истекло. События развиваются столь стремительно, что вскоре может настать момент, когда «уже не будет времени»24. В следующем, вечернем уже, выпуске нашего радио-шоу «Китай за углом» мы расскажем о нападении на предпринимателя Ивана Хару… Послушайте анонс…»
Дикая какофония шляхетского композитора Людославского. На контрасте – невинный голос хорошего мальчика из буржуазной семьи:
«… В кромешной темноте пострадал и коммерсант Иван Хара. Поздно ночью, возвращаясь в гостиницу из командировки, он решил заехать в достославный район красных фонарей и взять там в любимые подруги девушку, чтобы ее „оттанцевать“…»
Звучит шансон.
Начальник командира офицера Клячина слушал эту радиопередачу на даче. Он сразу позвонил начальнику командира и с усталой обреченностью выговорил:
– Что у вас за кадры! Он что, мля, гонит, этот Клячин?! Я ему за такой гнилой базар кипу на хунты порву! Ишь, ты, петух на параше закукарекал!