Шишова Зинаида. Великое плавание

   Я остался дежурить подле адмирала, но сел за его изголовьем, чтобы, когда он придет в себя, лицо мое не навело его на дурные воспоминания.
   Я просидел несколько часов, ежеминутно меняя холодные примочки на его голове и прислушиваясь к его слабому дыханию.
   «Святой Франциск Ассизский, мой покровитель, – молился я, – если господин мой останется жив, я по возвращении в Европу немедленно отправлюсь в Бискайю на богомолье к святой деве, я никогда больше не стану думать о плаваниях и путешествиях, потому что вот к каким результатам привела меня моя пагубная страсть. Я оставил добрейшего синьора Томазо, несмотря на его мольбы и уговоры, я вовлек Орниччо в это путешествие, заставляющее его сейчас скитаться с дикими индейцами вдали от родины. Злое солнце распалило мой мозг, и в охватившем меня бешенстве неразумным словом я нанес смертельный удар моему высокому господину. «– Франческо! – вдруг раздался слабый голос адмирала.
   Не веря своим ушам, задыхаясь от радости, я бросился к нему.
   – Ты здесь? – спросил он, нащупав мои руки. – Не оставляй меня. Как я плохо вижу! Что это со мной?
   И, положив мне голову на грудь, он вдруг зарыдал безутешно, как маленький ребенок.
   Я не мог этого перенести. Сердце мое разрывалось от жалости. Задыхаясь от рыданий, я гладил его волосы и называл его самыми нежными именами.
   – Успокойтесь, господин, – говорил я, – вспомните о славе, которая вас ожидает! Подумайте о своих сыновьях, о королеве, которая ждет от вас известий.
   – Дай мне выплакаться, – сказал господин жалобно, и. так как я с беспокойством вглядывался в его лицо, он добавил: – Смотри, смотри, не каждый день приходится видеть, как плачет вице-король Индии и адмирал Моря-Океана!. Что это? – обратил он внимание на валяющийся на полу нотариальный документ. – Подними его, – велел он мне.
   Я испуганно хотел отложить бумагу в сторону, чтобы она не напомнила господину моих жестоких слов, но он тотчас же взял ее из моих рук.
   Он развернул документ и стал пристально в него всматриваться.
   – Как плохо служат мне глаза! – сказал он, откидываясь назад. – Но, – продолжал он с гордостью, – я так хорошо запомнил текст этого свидетельства, что могу его повторить в любое время дня и ночи. Но почему это я лежу в постели? – оглянувшись по сторонам, спросил он с беспокойством.
   – Вы почувствовали себя утомленным, и я раздел вас и уложил в постель, – поспешно ответил я.
   – Ты мой верный слуга, – сказал господин растроганно, – и я по-царски награжу тебя, когда мы вернемся в Кастилию. Да, так о чем же мы говорили? Я повторяю тебе, что, покончив со своими делами, немедленно отправлюсь на поиски Орниччо.
   Господин мой, адмирал Кристоваль Колон, потрясенный постигшим его ударом, забыл все, что произошло между нами здесь, в этой маленькой каюте.
   Больше месяца еще промучились мы, стараясь, обогнув южный мыс острова, добраться до Изабеллы.
   Страшная буря разъединяла наши суда и отбрасывала назад флотилию. Господин, оправившийся после удара, не имел еще, однако, сил выходить из своей каюты. Его зрение сильно ослабело, а ноги отказывались служить. Правая его рука распухла от подагры, и он вынужден был держать ее на перевязи.
   Но так велик был дух этого человека, что, когда нас прибило к берегам залива, адмирал нашел в себе силы, воспользовавшись лунным затмением, вычислить долготу, на которой мы находились.
   Произведя вычисления, он без чувств свалился на руки поддерживавших его матросов.
   29 сентября мы вошли в гавань Изабеллы. Адмирал лежал в своей каюте в бессознательном оцепенении, почти без чувств, с помутившимся взором.
   Флот вошел в гавань под командой Диего Мендеса.
   В то время как вышедшие нам навстречу музыканты приветствовали нас на набережной звуками труб и фанфар, беспомощного, как дитя, адмирала на руках сносили с корабля.
   Все были удручены состоянием господина, и никто не мог предположить, что здесь же, на берегу, его ожидает такая большая радость.
   Я, Хуан Роса и еще два матроса держали носилки адмирала, когда кинувшийся навстречу высокий, статный мужчина чуть не сбил нас с ног.
   Увидя незнакомца, адмирал с громким криком поднялся с носилок. Это был старший брат господина, синьор Бартоломе Колон, с которым он не виделся уже около десяти лет.
   Привезшие синьора Бартоломе корабли, сгрузив на Эспаньоле орудия и припасы, были уже на пути в Кастилию.
   Узнав во Франции об удачном предприятии адмирала, синьор Бартоломе поспешил в Кадис, чтобы повидаться с братом, но в это время мы уже отбыли в наше второе плавание.
   Тронутая этой его неудачей, королева предложила ему принять командование над тремя судами, отправляемыми в колонию. Четыре каравеллы Торреса должны были идти им вслед. Я думаю, что синьор Бартоломе – отличный моряк, если, не имея карты, привел суда в гавань Изабеллы. Ведь он мог руководствоваться только противоречивыми показаниями матросов, а потратил на это плавание вдвое меньше времени, чем господин адмирал.
   Несмотря на одолевающую его слабость, господин тотчас же поднялся с носилок и, поддерживаемый с одной стороны синьором Диего, а с другой – синьором Бартоломе, пешком отправился к своему дому.
   Народ шпалерами стоял по бокам дороги, пропуская наше маленькое шествие. Все кричали «ура» и бросали вверх шапки. В толпе я сейчас же узнал радостное лицо синьора Марио. Рядом с ним, с любопытством оглядываясь по сторонам, стоял молодой красивый индеец.
   Не прошло и получаса, как мы уже шли по направлению к дому секретаря. Я знал, что синьор Марио неоднократно отказывался взять себе в услужение индейца, несмотря на то что это стало обычаем среди колонистов, да и величественная осанка юноши сбила меня с толку. Поэтому несколько раз, указывая на нашего спутника глазами, я спрашивал знаками, в чем дело. Но секретарь, улыбаясь, шел впереди и не отвечал на мой безмолвный вопрос.
   Подойдя к дому синьора Марио, я вскрикнул от восторга. Вместо тесовой крыши, обычно увенчивающей дома колонистов, синьор Марио покрыл свою хижину, по примеру индейцев, пальмовыми листьями. Это предохраняло живущих в доме от томительной жары. Внутри убранство комнаты также напоминало индейскую хижину. Вместо постелей качались подвешенные к столбам гамаки, полы были устланы сплетенными из пальмовых волокон циновками, незатейливая утварь состояла из индейской глиняной раскрашенной посуды, стены были убраны цветами, распространяющими приятный, освежающий запах. Если бы не кипы бумаг, разложенные по окнам и некрашеному, грубо сколоченному столу, можно было вообразить, что здесь обитают индейцы.
   – Уж не думаете ли вы жениться, синьор секретарь? – спросил я, указывая на цветы и посуду. – И для чего вам три гамака?
   – Один гамак для тебя, – сказал синьор Марио, – один для меня, а третий для Гуатукаса, которого прошу любить и жаловать, – сказал он, похлопывая юношу по плечу. – А женился бы я с удовольствием, – добавил он, – только эта девушка не захочет обратить на меня внимание. Не правда ли, Гуатукас?
   Индеец, как видно, отлично понимал нашу речь и если не вступал в разговор, то исключительно из свойственной этому народу сдержанности. Обняв индейца за плечи, синьор Марио продолжал:
   – Да, да, вот перед тобой Гуатукас – сын Гуатукаса и брат Тайбоки, самой красивой девушки на Гаити.
   Индеец, выйдя на террасу, тотчас же вернулся и, подойдя сзади, надел мне на шею тяжелое ожерелье из синих камней. После этого он вложил мне в руку тяжелый золотой обруч.
   – Что это, – спросил я в недоумении, – и почему ты мне это даришь?
   – Мой народ дарит тебе это, – сказал он, – и зовет тебя в наши вигвамы. Мы не строим хижин, как здесь, аживем в шатрах – вигвамах, потому что нам непрестанно приходится переходить с места на место.
   – Не ошибся ли ты, – сказал я, – и мне ли предназначены эти ценные подарки? Почему именно мне выпала такая честь?
   – Ты брат нашего любимого брата, – сказал Гуатукас, – и, значит, ты наш брат.
   Я обернулся к синьору Марио, ища у него объяснения.
   – Если бы ты исполнил свое обещание, – сказал синьор Марио, улыбаясь, – я рассказал бы тебе все сейчас же, но где же черепахи, бабочки и листья?
   Тут только я вспомнил о данном секретарю и не выполненном мной слове пополнять его коллекции черепахами, ящерицами и цветами.
   – В наказание за рассеянность мы промучим тебя до вечера, – сказал синьор Марио.
   – Брат мой велел мне одарить этого юношу, – сказал индеец серьезно, – но ничего не сказал о том, чтобы его мучить. Он любит этого человека, и я не стану причинять ему зла.
   – Ну, как тебе нравится посланный Орниччо? – улыбаясь, спросил синьор Марио.

ГЛАВА X

Вести об Орниччо

   С первых же слов Гуатукаса какая-то безумная надежда вспыхнула в моем сердце, но мне столько раз и так горько приходилось разочаровываться, что я и теперь боялся поверить сам себе.
   Я стоял молча, поглядывая то на секретаря, то на индейца.
   – Что с тобой? – спросил синьор Марио. – Раньше одно упоминание об Орниччо заставляло тебя краснеть и бледнеть, а вот перед тобой стоит человек, который всего два дня назад говорил с твоим другом, а ты даже не хочешь его расспросить о нем.
   Гуатукас лучше синьора Марио понял мое состояние.
   – Выпей сока агавы, – сказал он, подавая мне кувшин с ароматной жидкостью, – освежись и успокойся. Потом до самой ночи я буду отвечать на все твои вопросы.
   Когда Орниччо начинает говорить о тебе, мы укрываемся в тени от горячего солнца, а когда он заканчивает свой рассказ, мы кутаемся в плащи, потому что уже наступает утро.
   – Гуатукас прибыл сюда за тобой, – сказал синьор Марио, – но у него есть еще поручение от его дяди, касика Веечио, к адмиралу. Я тотчас же отправляюсь повидаться с Голубком и упрошу его принять юношу. Вы же пока на свободе поговорите обо всем, что тебя может интересовать.
   Однако, когда через два часа синьор Марио вернулся с известием, что адмирал, повидавшись с братьями, пошлет за нами, я все еще не отпускал от себя Гуатукаса, засыпая его градом вопросов о своем друге.
   Я узнал, что после разгрома Навидада Орниччо нашел пристанище во владениях касика Гуатукаса, отца Гуатукаса. За этот год юноша потерял отца, и его место занял Веечио, дядя Гуатукаса. Каонабо женат на родной тетке Гуатукаса, Анакаоне, и потому между этими двумя племенами существуют дружеские отношения.
   Земли Веечио лежат в отдалении, и туда позже всего проникло известие о прибытии нашей флотилии. Получив его, Орниччо немедленно же двинулся в путь, желая повидаться с нами, но, прибыв в Изабеллу, узнал, что мы отплыли на Кубу.
   Обеспокоенный известиями о волнениях индейцев, друг наш отправился по нашим следам. Заболев в пути, он вынужден был вернуться в Харагву, но послал Гуатукаса в Изабеллу предупредить адмирала о готовящемся восстании индейцев.
   Известие об этом глубоко потрясло меня.
   – Как?! – воскликнул я. – Зная, что мы где-то здесь поблизости, Орниччо нашел в себе силы отправиться в противоположную сторону?
   Гуатукас внимательно посмотрел на меня.
   – Орниччо белый, – сказал он, – и у жителей Изабеллы белая кожа. У жителей форта святого Фомы тоже. В их жилах течет одна кровь. А мой народ красный, и Каонабо, и Гуарионех, и Веечио – краснокожие, и в наших жилах течет одна кровь.
   Видя, что я не понимаю его, он попытался пояснить:
   – Каонабо поднял своих воинов против белых, а его жена Анакаона – сестра моего отца и сестра Веечио.
   – Ты хочешь сказать, – промолвил я, – что Веечиорешится выступить заодно с Каонабо? Разве это может случиться? Разве Веечио не послал тебя с дарами к адмиралу?
   – Когда друг твой там, – ответил Гуатукас, – касик слушает его слова и велит своим воинам пахать землю и удить рыбу. Но, когда ему рассказывают об индейских детях, затоптанных конями белых, он оглядывается по сторонам и ищет свой лук.
   Я понял из слов юноши, что Орниччо приходится постоянно быть заступником своих белых братьев перед лицом воинственного Веечио. Для того чтобы отвлечь внимание касика от происходящего в Изабелле, мой друг решил просить адмирала воздвигнуть в горах Харагвы крепость для защиты людей Веечио от воинов-карибов, которые время от времени высаживаются на берегах Гаити. С этим поручением и был послан Гуатукас к адмиралу.
   Я узнал от юноши, что друг мой ходит в индейской одежде, что он научился играть на гуайаре – однострунном индейском инструменте.
   – Он слагает на нашем языке песни, – сказал Гуатукас с гордостью, – а песни живут дольше, чем люди.
   Но из всего сказанного меня более всего поразило известие о том, что у моего друга отросла небольшая черная борода. Как я ни старался, но не мог себе представить Орниччо бородатым.
   Гуатукас сообщил мне, что индейцы его племени были очень испуганы известием о возвращении белых, так как они не хотят и думать о том, чтобы Орниччо их покинул.
   – Может быть, он содержится у них на положении пленного? – с беспокойством спросил я.
   При этом синьор Марио и Гуатукас, переглянувшись, рассмеялись.
   – Твой брат – великий вождь в моей стране! – с гордостью сказал юноша. – У него в подчинении большой отряд индейцев. Орниччо научил краснокожих обращению с самострелом, и народ Веечио теперь покорит всех своих врагов.
   Это последнее известие меня удивило и огорчило.
   – Индейцы Эспаньолы, – сказал я, – не знали до сих пор употребления оружия. И не сам ли Орниччо раньше радовался, что они, как дети, не понимают назначения меча или шпаги? Зачем же теперь он сам старается их вывести из этого райского состояния?
   – Уже до него индейцев постарались вывести из этого райского состояния, – с горечью отозвался синьор Марио. – Сними-ка со стены план острова, – обратился он ко мне. – Нужно объяснить тебе настоящее положение вещей.
   План Эспаньолы – Гаити разложен перед нами на столе, и синьор Марио водит по нему пальцем.
   – Употребления оружия не знали жители вот этих областей, – говорит он. – Видишь, область Марьен нашего друга Гуаканагари? Люди касика Гуарионеха также не воины. Защищенные с юга высокими горами, они не знали нападений злых карибов и в борьбе с ними не закаляли своего характера. Щедрая природа, осыпавшая их своими дарами, развила в них беспечность и лень. На юг же от них, в горах Сибао, обитает племя касика Каонабо, повелителя Магуаны, еще дальше – страна Гигуей касика Котанабана, а на юго-запад – страна Харагва под управлением Веечио. Видишь, какой далекий путь пришлось проделать нашему другу, и понапрасну!
   Людям Харагвы, Гигуея и Магуаны постоянно приходится защищать свою жизнь и имущество от карибов, и это сделало их отважными и предприимчивыми людьми.
   Сталкиваясь с робкими подданными Гуаканагари или Гуарионеха, испанцы могли поступать с ними по своему усмотрению, внушая дикарям только почтение или ужас. Но, когда солдаты Маргарита стали хозяйничать в Королевской долине, индейцы, принимавшие их вначале радушно, постепенно стали видеть в них врагов, отличающихся от карибов только тем, что они не пожирали своих пленных.
^[89]Чаша терпения бедных дикарей переполнилась, и они, собираясь огромными толпами, стали защищать свое имущество, а иногда и нападать на отряды испанцев.
   Вести об этом дошли до Изабеллы. Синьор Диего Колон с несвойственной ему строгостью потребовал от Маргарита повиновения адмиралу. Все награбленное золото ему было велено вернуть казначею колонии, а самому отправиться в глубь гор для дальнейших изысканий.
   Легкие победы над индейцами, однако, вскружили голову Маргариту. Даже господина нашего, адмирала, он, кичась своим высоким происхождением, с трудом признавал своим начальником. Диего же Колона, не имевшегокоролевских полномочий, он считал самозванцем и выскочкой. Приказ Диего возмутил его гордость, и он с патером Буйлем стал во главе бунтовщиков. А патер Буйль – это тот ленивый и толстый бенедиктинец, который ожидал, что здесь, на острове, жареные куры сами будут ему валиться в рот. Когда пришли из Испании корабли, привезшие Бартоломе Колона, слабый синьор Диего никак не мог помешать бунтовщикам с их единомышленниками отправиться на этих кораблях назад, на родину.
   – Почему же это вас так огорчает?! – воскликнул я. – Бунтовщики убрались с Изабеллы, и бедные индейцы вздохнут наконец свободно.
   – Маргарит уехал сам, но не взял с собой своих солдат, – возразил синьор Марио. – И они, предоставленные самим себе, превратились прямо-таки в разбойничьи шайки. Грабя и сжигая индейские деревни, они опустошили эту когда-то цветущую местность.
   У двери раздался стук, и синьор Марио впустил солдата, посланного адмиралом за нами.
   – Оба брата господина находятся там же, – сказал последний, – и ждут вас, синьор секретарь, со всеми бумагами, так как адмирал полагает ознакомить вновь прибывшего синьора Бартоломе с делами колонии.
   Синьор Марио со вздохом окинул взглядом огромные кипы бумаг, разложенные по всей комнате.
   – Я помогу моему белому другу, – с готовностью сказал Гуатукас.
   И мы все, взвалив на плечи по кипе бумаг, вышли вслед за секретарем.
   – Ваш слуга старателен и прилежен, он непохож на всех этих ленивых животных, – сказал солдат, кивая головой на Гуатукаса.
   Гордая и красивая осанка юноши так не вязалась со словом «слуга», что мы невольно все улыбнулись.
   – Ты дал маху, малый, – обратился к солдату секретарь. – Гуатукас мне не слуга, а друг. Трудно обратить в слугу сына, внука и правнука вождя.
   Однако с этого дня не прошло и трех месяцев, а я видел сыновей, внуков и правнуков вождей, которых, как скот, погрузили в трюмы кораблей и, закованными в цепи, отправили продавать на рынки Андалузии.

ГЛАВА XI

Страшный касик Каонабо

   Тропинка уводит нас в горы. Мы останавливаемся и на повороте бросаем последний взгляд на форт Изабеллу.
   Я снимаю шляпу и кричу прощальное приветствие, а эхо гулко разносит его по окрестным скалам.
   Гуатукас грустно смотрит на меня. Он не выполнил поручения Веечио и теперь боится гнева касика.
   – Не тужи, брат мой, – говорю я ему. – Я буду свидетельствовать перед вождем, что ты говорил очень красноречиво. Не твоя вина, что у адмирала сейчас другие планы – он занят отправкой в Европу кораблей и делами колонии.
   В Изабеллу прибыли наконец долгожданные корабли под командой Антонио Торреса. Они привезли лекарства, провизию и порох. Монархи прислали с Торресом письмо господину. Их величества благосклонно писали своему адмиралу, как радуют их его открытия, потому что в них они видят доказательства его гения и настойчивости. К колонистам было послано особое письмо, в котором населению Изабеллы предлагалось повиноваться всем требованиям и распоряжениям адмирала.
   От себя же Антонио Торрес, человек умный и бывалый, сообщил адмиралу, что в придворных кругах озабочены большими тратами, какие требует колония.
   По контракту, заключенному с торговым домом Берарди, провоз каждого фунта груза обходится в один мараведи. Поэтому фарнега пшеницы, стоившая в Кастилии тридцать пять мараведи, обходилась в Изабелле в сто пятнадцать. Возвращались же корабли чаще всего с одним только балластом. Добыча золота в Изабелле еще ни разу не покрыла расходов, понесенных на экспедицию. Враг господина – архидиакон Фонсека ловко раздувает недовольство, пользуясь поддержкой богатых братьев Пинсонов, патера Буйля и Маргарита. Посланные на суд в Испанию Фермин Кадо и Берналь де Писа подверглись лишь короткому тюремному заключению, так как нанятые ими адвокаты доказали перед королевским судом, что вина их была совсем не так велика.
   Король Фердинанд сообщил в письме к адмиралу о состоявшемся полюбовном соглашении с Португалией. Это должно было успокоить господина, так как больше всего его тревожили притязания португальцев на вновь открытые земли.
   По настоянию папы обе соседние державы решили прислать своих представителей – географов и дипломатов – и вновь установить демаркационную линию. Полагая, что она пройдет через один из островов Моря Тьмы, короли просили адмирала оставить на время дела в колонии и прибыть на это совещание.
   Но здоровье адмирала не могло позволить ему долгого путешествия, и он решил вместо себя отправить в Испанию Диего Колона.
   Обсуждением всех этих дел был занят адмирал, когда Гуатукас обратился к нему с просьбой о возведении во владениях Веечио форта для защиты от злых карибов. Об этом всем и рассказывал я Гуатукасу, поднимаясь с ним по горной тропинке.
   Но, утешая юношу, я не совсем точно передал ему разговор адмирала с братьями; для того чтобы индеец не понял их, они вели беседу на латинском языке.
   – Divida et impera,
^[90] – сказал синьор Бартоломе Колон. – Я не вижу нужды возводить форт для защиты индейцев от индейцев. Перебьют ли они: подданных Веечио или те расправятся с пришельцами, золото тех и других останется в наших руках. Для того чтобы сохранить мир на острове, необходимо поддерживать вражду между отдельными индейскими племенами.
   Путь в горы труден, и по нескольку раз на день мы останавливаемся, чтобы передохнуть.
   К стыду своему, должен признаться, что я утомляюсь гораздо быстрее, чем Гуатукас. И меня поражает доброта юноши, который, заметив, что я не могу двигаться от усталости, останавливается и, потирая колени, жалобно говорит:
   – Нужно отдохнуть, болят ноги.
   В течение первого дня пути мы несколько раз встречали небольшие отряды индейцев, которые, ответив на приветствие Гуатукаса, обгоняли нас и поднимались выше по узенькой тропинке.
   – Откуда они здесь? – с удивлением спрашивал я Гуатукаса. – Местность эта раньше была совсем безлюдной.
   Потом, когда такие отряды стали попадаться нам все чаще и чаще, я перестал удивляться.
   Все индейцы, которых я видел, казались мне похожими друг на друга, и только к концу дня я с помощью Гуатукаса научился их различать.
   – Эти, с заплетенными волосами, втыкают в косу перо цапли, – говорит мой спутник. – Посмотри, они не умеют добывать красную краску и раскрашивают лица только в белый и черный цвет. А эти украшают головы коронами из перьев, и перья же спускаются вдоль их спины. Они научились этому от карибов. Это люди Каонабо.
   Упоминание о свирепом вожде заставляет меня вздрогнуть. – А эти, видишь, носят на плечах козьи шкуры, они пришли издалека. Это подданные касика Катанабана.
   «Что заставило их направиться сюда?» – с удивлением думаю я.
   Ночью мы устраиваемся под огромным деревом. В этой благодатной стране нет хищных зверей или опасных гадов, и мы можем спать, не зажигая костра.
   Я засыпаю моментально, едва смежив веки. Будит меня предрассветный холод, и, плотнее заворачиваясь в плащ, я вижу темную фигуру Гуатукаса, выделяющуюся на фоне светлеющего неба.
   – Почему ты не спишь? – спрашиваю я. – Нам предстоит далекий путь, почему ты не хочешь отдохнуть?
   – Два и пять и один, – говорит он, отсчитывая что-то на пальцах. – Твой брат Орниччо научил меня считать, – добавляет он с гордостью.
   Меня смешат его слова.
   – И ради этого ты не спишь? – восклицаю я. – Что же будет, если ты научишься считать до ста?
   – Тсс, – говорит он, прикладывая палец к губам, – еще один. Пока ты спал, здесь прошло девять отрядов индейцев. Много людей Гуарионеха, много людей Катанабана, много людей Каонабо. Молодые воины. Среди них я не видел стариков, женщин и детей. Не лучше ли тебе вернуться в Изабеллу? – добавляет он вдруг.
   – Что ты, Гуатукас, – возражаю я с возмущением, – я должен увидеть моего друга! Ради этого я вернулся на остров и испытал столько мук и лишений. Неужели теперь, когда мои испытания приходят к концу, ты хочешь, чтобы я отказался от встречи с ним?
   – Идем, – говорит Гуатукас коротко. – Только мы свернем с этой тропинки. Ее проложили индейские воины, и нехорошо нам с ними встречаться.
   Подъем сделался еще круче и путь еще труднее, так как теперь нам приходилось пробираться между кустами и деревьями и руками рвать лианы. Колючки впивались нам в ноги, рубашка моя намокла от пота, ноги и руки пыли от усталости.
   Но зато с нашей высоты ясно были видны окрестныегоры. И всюду, куда ни бросишь взгляд, к Королевской долине тянулись длинные цепочки людей. Индейцы спешили туда с севера, с востока, с юга и запада.
   Внезапно мы услышали треск ломаемых веток где-то внизу, под нашими ногами.
   Выглянув из-за кустов, я увидел бронзово-красное лицо дикаря. От висков к подбородку его шли черные и красные полосы, мочки ушей, растянутые тяжелыми кремневыми палочками, лежали на плечах. Глаза, окруженные кольцами черной и красной краски, казались мрачнее и больше. Он был на целую голову выше окружающих его воинов.
   – Это сам касик Каонабо! – прошептал мне на ухо Гуатукас.
   Мы скрыты от взоров вождя густой стеной зарослей, но он поднимает голову и втягивает воздух. Я вижу, как его грудь вздувается, подобно кузнечным мехам.
   Я поворачиваюсь к Гуатукасу, желая задать ему какой-то вопрос, но юноша, сделав мне знак молчать, тянет меня за руку наверх. Здесь, в скале, какое-то подобие пещеры, а длинные побеги растений, свешиваясь сверху, почти закрывают вход.
   Каонабо произносит несколько слов, и тотчас же мне начинает казаться, что окружающие нас кусты оживают. Я вижу, как темные руки раздвигают ветви, мелькают перья головных уборов. Гуатукас крепко сжимает мне руку, и мы задерживаем дыхание, боясь привлечь внимание индейцев.