Страница:
В этот же день были извещены капитаны «Ниньи» и «Пинты» о перемене курса. Я не слышал, в каких выражениях адмирал сообщил синьору Пинсону о волнении на" Санта-Марии», но капитан Пинсон во весь голос прокричал со своего корабля:
– Если бы вы предоставили мне право распорядиться мятежниками, я бы половину из них перевешал на реях, а с другой половиной два раза обошел бы вокруг Земли!
Я думаю, что это было сказано в шутку, так как, говоря это, Пинсон улыбался. Он немедленно потребовал, чтобы зачинщиков перевели к нему на корабль.
– Я покажу им, как бунтовать! – сказал командир «Пинты».
И, пожалуй, он был прав, ибо на «Пинте» царила твердая дисциплина.
Синьор Марио объясняет это тем, что, во-первых, почти вся команда «Пинты» из одного города, во-вторых, командиром на ней хорошо известный и уважаемый в городе человек; к тому же там нет солдат и чиновников, которые в трудную минуту раздражают команду своей неприспособленностью к морю. Подумать только, из шестидесяти человек экипажа «Санта-Марии» настоящих матросов только тридцать пять, а остальные не знают даже, как держать веревку в руках.
Таллерте Лайэс был немедленно освобожден из-под ареста. Никто не протестовал против этого, так как все радовались возможности спасения.
– Разве не мог кляп из бочки выскочить сам? – сказал кто-то.
И все тотчас же подхватили это объяснение.
Как только мы повернули наши корабли к юго-западу, экипаж перешел от отчаяния к надежде. Нам стали попадаться плавающие бревна, куски дерева – один из них несомненно отделанный человеческими руками, – обломки камыша, зеленый еще тростник и, наконец, ветка с ягодами.
Я не был свидетелем того, о чем расскажу, так как это происходило на «Пинте», но я из многих уст слышал эту историю и думаю, что, передавая ее, не отклоняюсь от истины.
Дело в том, что переведенный с нашего корабля Хуан Родриго Бермехо из Трионы очень нуждался в деньгах, так как за полгода до этого был выкуплен из плена у неверных. Родные его продали для этого все свое имущество, и, если бы не его матросское жалованье, полученное за четыре месяца вперед, его семья погибла бы с голоду. Но, кроме того, бедняга задолжал еще три тысячи мараведи монастырю в Трионе, а святые отцы совершенно забывают о милосердии, когда взимают проценты.
В плавание он пустился также исключительно из-за выгод, которые сулил нам всем адмирал.
Поэтому, несмотря на усталость, Родриго двадцать шесть часов не сменялся с вахты, желая заслужить награду, и в два часа пополуночи 12 октября действительно первым увидел землю. Она показалась ему лежащей в двух лигах от корабля, и это предположение впоследствии подтвердилось.
Не знаю, имею ли я право сомневаться в правдивости господина, но он заявил, что еще за четыре часа до этого он якобы заметил свет, который двигался по морю и который несомненно следует считать первым признаком близости земли. Об этом своем наблюдении он немедленно сообщил королевскому чиновнику – синьору Санчесу де Сеговия.
Королевский постельничий – офицер Перро Гутьерес – подтвердил слова адмирала, но больше никто из экипажа «Санта-Марии» света не видел, хотя мы все до боли в глазах всматривались в темноту.
Алонсо Пинсон ради этого случая велел спустить лодку и сам отправился на флагманское судно.
– Господин адмирал, – сказал он, – то, что вы столь великодушно вняли моим советам и изменили курс кораблей, заставляет меня думать, что и в дальнейшем вы будете столь же благосклонно относиться к моим словам. Я уверен, что для вас ничего не составляет пенсия, обещанная королевой, а честь первому увидеть землю почти всегда выпадает вахтенным и рулевым. Поэтому я прошу вас наградить Хуана Родриго Бермехо, который несомненно этого заслуживает, ибо свет, движущийся по морю, мог только почудиться» вашим утомленным глазам.
– Капитан Пинсон, – резко оборвал его господин, – никакие мольбы и никакие советы не могли бы мне помешать изменить курс кораблей. И если я это сделал, то сделал только по господней воле, ибо адмирал ваш повинуется только воле божьей и монаршей! Вернитесь же на свое судно и не вступайте больше в пререкания со мной, так как иначе мне придется отнять у вас шпагу и обращаться с вами, как с королевским преступником!
Я видел, как вся кровь бросилась в лицо храброго капитана. Он молча постоял несколько минут, ожидая, очевидно, что адмирал раскается в своих словах, но господин, запахнув небрежно плащ, кинул ему:
– Ступайте на свое судно и занимайтесь своими делами. И благодарите бога, если я не оповещу королеву о вашем покровительстве бунтовщикам!
Я низко нагнулся над связкой канатов, чтобы не встретиться с Пинсоном глазами. Тяжело ступая, он прошел мимо меня, молча спустился в лодку и дал знак гребцам.
Я никогда не думал, что у человека за несколько секунд может так измениться лицо.
Может быть, адмирал не хотел выдать награды матросу, который провинился перед ним, но, как бы то ни было, синьор Марио, Орниччо и я были очень огорчены случившимся.
Хуан Родриго Бермехо в гневе порвал на себе одежду и поклялся, что по возвращении он снова уйдет к неверным и примет магометанство.
– Потому что, – говорил он, – у турок и арабов я видел больше справедливости, чем в христианском государстве.
Пусть господь простит ему необдуманную клятву, но я нахожу, что гнев его был вполне справедлив.
Это грустное происшествие омрачило для меня радость счастливого дня.
С «Пинты» после заявления Хуана Родриго дали ружейный залп, и все три судна нашей флотилии стали под ветром в виду земли.
Адмирал велел убавить паруса и лечь в дрейф до следующего утра. Не следовало предпринимать что-либо на ночь глядя, да и люди наших команд были так измучены в пути, что им следовало дать отдых. Однако никто не уходил с палубы.
Воздух был до того прозрачен, что мы отчетливо могли разглядеть извилистую линию берега и пышную растительность, делающую остров похожим на драгоценный зеленый камень.
Наконец наступило утро 13 октября.
Немедленно были спущены лодки, в которые сели адмирал, Висенте Яньес Пинсон, Алонсо Пинсон, капитан Ниньо, синьор Родриго Санчес, синьор Родриго де Эсковеда – нотариус. Адмирал держал в руке королевский флаг, а оба капитана – знамена Зеленого креста с инициалами государей.
Мы с корабля следили за каждым их движением. Четверых гребцов, которые были взяты на лодки, мы считали счастливейшими из смертных. И, когда Орниччо уступил эту честь Хуану Гарсиа, все сочли его за безумца. Я тоже решил, что он поступил неразумно.
Господин наш был прекрасен. Поверх военных доспехов он накинул алый плащ. И, думается мне, не только я, но и весь экипаж в эту минуту простил ему все испытания, перенесенные нами в пути.
Дважды я встретился взглядом с подслеповатыми глазками Яньеса Крота, но сейчас даже его физиономия показалась мне совсем не такой отталкивающей, как всегда. Правильно сказал Таллерте Лайэс: «Кто старое помянет, тому глаз вон». А на англичанина сейчас нельзя было смотреть без улыбки.
Каждый из находящихся на палубе с напряженным вниманием следил за адмиральской лодкой, но Таллерте Лайэс волновался больше всех. Он всплескивал руками, как женщина, вздыхал и вскрикивал.
Сойдя на сушу, господин наш, подняв кверху меч, произнес торжественную формулу присоединения острова к владениям кастильской короны. До нас донесся его громкий и взволнованный голос.
– «Отныне и навеки, – слышали мы, – остров сей со всеми его реками, озерами, горами и лесами присоединяется к владениям наших королей. Жители острова, буде такие будут обнаружены, с этого дня становятся верноподданными государей Арагонии, Кастилии и Леона».
Адмирал распахнул знамя. И мы с волнением увидели, как замок Кастилии и лев Леона затрепетали над темно-зеленой листвой. Острову было дано имя Сан-Сальвадор.
[55]И все согласились, что лучшего имени ему и не придумать.
На палубе матросы обнимали и целовали друг друга.
– Но где же эти новые верноподданные наших государей? – сказал Орниччо. – Я проглядел все глаза, но, кроме бабочек и попугаев, не вижу ни одного живого существа. – и вдруг так сжал мою руку, что я вскрикнул. И сейчас же вскрикнул еще раз, но уже не от боли, а от восхищения.
Сквозь густую стену зелени мы различили позади наших матросов темные фигуры, которые робко то приближались, то удалялись от них. Жестами мы старались обратить на них внимание наших товарищей, находящихся на острове, но на таком далеком расстоянии они не понимали наших знаков.
Таллерте Лайэс, не выдержав, вплавь бросился к берегу. Остальные тотчас же занялись обсуждением того, что за люди населяют этот прекрасный остров. Похожи ли они на европейцев? Желтого ли цвета у них кожа и косые ли глаза, как у жителей Катая, которых описал Марко Поло?
К нашему восторгу, матросы уже заметили туземцев и ласковыми жестами привлекли к себе их внимание. Мы видели, как наши товарищи вынимали из карманов различные безделушки, которые адмирал, отъезжая на остров, распорядился захватить с собой.
Туземцы доверчиво протягивали руки за подарками. Их совершенно нагие фигуры отчетливо вырисовывались на фоне неба и зелени, но лица их на таком большом расстоянии разглядеть было невозможно. Адмирал разрешил своей свите одарить туземцев подарками, а сам, вернувшись, немедленно занялся составлением письма к их королевским высочествам с отчетом обо всем происшедшем.
Мы обступили Таллерте Лайэса и закидали его вопросами. Англичанин с важностью заявил:
– Дикари, виденные нами сейчас, в точности походят на жителя материка Азии, встреченного мной в 1480 году на Тресковых отмелях. Радуйтесь, мои друзья, ибо мы наконец пристали к одному из островов у берегов Азии! Только те дикари по причине царящего в их местах холода были закутаны в меха, а здесь, в этом райском климате, местные жители ходят совершенно нагие.
Господин проходил в это время мимо нас в свою каюту, он слышал слова англичанина и милостиво кивнул ему головой.
Я счастлив был видеть, что добрая и благожелательная улыбка снова вернулась на уста адмирала.
Мы с Орниччо решили воспользоваться его настроением, чтобы испросить разрешения съехать на берег.
Но, когда мы подошли к дверям адмиральской каюты, к нам донеслись его приглушенные рыдания. Я утешал себя мыслью, что господин плачет от радости.
Почти тотчас же мы услышали, как он вскакивает с места, ходит по комнате, смеется и говорит разными голосами, так что, стоя у дверей, можно было вообразить, что его каюта полна народа.
Потом он садился, и мы снова слышали скрип пера. Он не ответил на наш робкий стук. Тогда мы тихонько открыли дверь.
Господин был в отличном настроении и не замедлил дать разрешение съехать на землю, но задержал нас, желая прочитать отрывки своего письма к монархам.
Надо было видеть физиономию, какую состроил при этом Орниччо. Друг мой хорошо понимал, что это надолго отсрочит наш отъезд на берег.
Дело в том, что господин наш, как все люди, владеющие даром красноречия, очень строго относился к форме, в которую он облекал свои мысли. Он мог трижды перечеркивать одно и то же слово и снова вставлять его в свою фразу.
На наше счастье, в каюту вошел дон Родриго де Эсковеда, и мы с моим другом потихоньку проскользнули наверх.
Синьор Марио де Кампанилла решил ехать на берег вместе с нами, захватив с собой ящик для собирания растений и камней.
Бедный человек на протяжении двух с половиной месяцев очень страдал оттого, что ему не удавалось приступить к исполнению своих секретарских обязанностей, так как все официальные бумаги вел общий секретарь флотилии.
В первое время предполагалось, что господин будет диктовать синьору Марио свой дневник, чтобы не утруждать правую руку, которая, как я уже упоминал, все время распухала от подагры, однако и это пришлось отложить, ибо ни один скорописец не мог поспеть за мыслью адмирала.
Синьор Марио попытался было приводить в порядок собственноручные записи господина, но это ему тоже было запрещено. Адмирал заявил, что он владеет самым чистым слогом в обеих Кастилиях и что записи его не нуждаются в поправках.
Относительно слога своего он, возможно, и прав. Даже очень бывалые люди находят, что не видели человека, который бы с таким изяществом передавал свои и чужие мысли. Но мне кажется, что записки адмирала много выиграли бы, если бы кто-нибудь их просматривал, так как господин наш на одной и той же странице дважды и трижды противоречит себе и путает даты и события.
– Если бы вы предоставили мне право распорядиться мятежниками, я бы половину из них перевешал на реях, а с другой половиной два раза обошел бы вокруг Земли!
Я думаю, что это было сказано в шутку, так как, говоря это, Пинсон улыбался. Он немедленно потребовал, чтобы зачинщиков перевели к нему на корабль.
– Я покажу им, как бунтовать! – сказал командир «Пинты».
И, пожалуй, он был прав, ибо на «Пинте» царила твердая дисциплина.
Синьор Марио объясняет это тем, что, во-первых, почти вся команда «Пинты» из одного города, во-вторых, командиром на ней хорошо известный и уважаемый в городе человек; к тому же там нет солдат и чиновников, которые в трудную минуту раздражают команду своей неприспособленностью к морю. Подумать только, из шестидесяти человек экипажа «Санта-Марии» настоящих матросов только тридцать пять, а остальные не знают даже, как держать веревку в руках.
Таллерте Лайэс был немедленно освобожден из-под ареста. Никто не протестовал против этого, так как все радовались возможности спасения.
– Разве не мог кляп из бочки выскочить сам? – сказал кто-то.
И все тотчас же подхватили это объяснение.
Как только мы повернули наши корабли к юго-западу, экипаж перешел от отчаяния к надежде. Нам стали попадаться плавающие бревна, куски дерева – один из них несомненно отделанный человеческими руками, – обломки камыша, зеленый еще тростник и, наконец, ветка с ягодами.
Я не был свидетелем того, о чем расскажу, так как это происходило на «Пинте», но я из многих уст слышал эту историю и думаю, что, передавая ее, не отклоняюсь от истины.
Дело в том, что переведенный с нашего корабля Хуан Родриго Бермехо из Трионы очень нуждался в деньгах, так как за полгода до этого был выкуплен из плена у неверных. Родные его продали для этого все свое имущество, и, если бы не его матросское жалованье, полученное за четыре месяца вперед, его семья погибла бы с голоду. Но, кроме того, бедняга задолжал еще три тысячи мараведи монастырю в Трионе, а святые отцы совершенно забывают о милосердии, когда взимают проценты.
В плавание он пустился также исключительно из-за выгод, которые сулил нам всем адмирал.
Поэтому, несмотря на усталость, Родриго двадцать шесть часов не сменялся с вахты, желая заслужить награду, и в два часа пополуночи 12 октября действительно первым увидел землю. Она показалась ему лежащей в двух лигах от корабля, и это предположение впоследствии подтвердилось.
Не знаю, имею ли я право сомневаться в правдивости господина, но он заявил, что еще за четыре часа до этого он якобы заметил свет, который двигался по морю и который несомненно следует считать первым признаком близости земли. Об этом своем наблюдении он немедленно сообщил королевскому чиновнику – синьору Санчесу де Сеговия.
Королевский постельничий – офицер Перро Гутьерес – подтвердил слова адмирала, но больше никто из экипажа «Санта-Марии» света не видел, хотя мы все до боли в глазах всматривались в темноту.
Алонсо Пинсон ради этого случая велел спустить лодку и сам отправился на флагманское судно.
– Господин адмирал, – сказал он, – то, что вы столь великодушно вняли моим советам и изменили курс кораблей, заставляет меня думать, что и в дальнейшем вы будете столь же благосклонно относиться к моим словам. Я уверен, что для вас ничего не составляет пенсия, обещанная королевой, а честь первому увидеть землю почти всегда выпадает вахтенным и рулевым. Поэтому я прошу вас наградить Хуана Родриго Бермехо, который несомненно этого заслуживает, ибо свет, движущийся по морю, мог только почудиться» вашим утомленным глазам.
– Капитан Пинсон, – резко оборвал его господин, – никакие мольбы и никакие советы не могли бы мне помешать изменить курс кораблей. И если я это сделал, то сделал только по господней воле, ибо адмирал ваш повинуется только воле божьей и монаршей! Вернитесь же на свое судно и не вступайте больше в пререкания со мной, так как иначе мне придется отнять у вас шпагу и обращаться с вами, как с королевским преступником!
Я видел, как вся кровь бросилась в лицо храброго капитана. Он молча постоял несколько минут, ожидая, очевидно, что адмирал раскается в своих словах, но господин, запахнув небрежно плащ, кинул ему:
– Ступайте на свое судно и занимайтесь своими делами. И благодарите бога, если я не оповещу королеву о вашем покровительстве бунтовщикам!
Я низко нагнулся над связкой канатов, чтобы не встретиться с Пинсоном глазами. Тяжело ступая, он прошел мимо меня, молча спустился в лодку и дал знак гребцам.
Я никогда не думал, что у человека за несколько секунд может так измениться лицо.
Может быть, адмирал не хотел выдать награды матросу, который провинился перед ним, но, как бы то ни было, синьор Марио, Орниччо и я были очень огорчены случившимся.
Хуан Родриго Бермехо в гневе порвал на себе одежду и поклялся, что по возвращении он снова уйдет к неверным и примет магометанство.
– Потому что, – говорил он, – у турок и арабов я видел больше справедливости, чем в христианском государстве.
Пусть господь простит ему необдуманную клятву, но я нахожу, что гнев его был вполне справедлив.
Это грустное происшествие омрачило для меня радость счастливого дня.
С «Пинты» после заявления Хуана Родриго дали ружейный залп, и все три судна нашей флотилии стали под ветром в виду земли.
Адмирал велел убавить паруса и лечь в дрейф до следующего утра. Не следовало предпринимать что-либо на ночь глядя, да и люди наших команд были так измучены в пути, что им следовало дать отдых. Однако никто не уходил с палубы.
Воздух был до того прозрачен, что мы отчетливо могли разглядеть извилистую линию берега и пышную растительность, делающую остров похожим на драгоценный зеленый камень.
Наконец наступило утро 13 октября.
Немедленно были спущены лодки, в которые сели адмирал, Висенте Яньес Пинсон, Алонсо Пинсон, капитан Ниньо, синьор Родриго Санчес, синьор Родриго де Эсковеда – нотариус. Адмирал держал в руке королевский флаг, а оба капитана – знамена Зеленого креста с инициалами государей.
Мы с корабля следили за каждым их движением. Четверых гребцов, которые были взяты на лодки, мы считали счастливейшими из смертных. И, когда Орниччо уступил эту честь Хуану Гарсиа, все сочли его за безумца. Я тоже решил, что он поступил неразумно.
Господин наш был прекрасен. Поверх военных доспехов он накинул алый плащ. И, думается мне, не только я, но и весь экипаж в эту минуту простил ему все испытания, перенесенные нами в пути.
Дважды я встретился взглядом с подслеповатыми глазками Яньеса Крота, но сейчас даже его физиономия показалась мне совсем не такой отталкивающей, как всегда. Правильно сказал Таллерте Лайэс: «Кто старое помянет, тому глаз вон». А на англичанина сейчас нельзя было смотреть без улыбки.
Каждый из находящихся на палубе с напряженным вниманием следил за адмиральской лодкой, но Таллерте Лайэс волновался больше всех. Он всплескивал руками, как женщина, вздыхал и вскрикивал.
Сойдя на сушу, господин наш, подняв кверху меч, произнес торжественную формулу присоединения острова к владениям кастильской короны. До нас донесся его громкий и взволнованный голос.
– «Отныне и навеки, – слышали мы, – остров сей со всеми его реками, озерами, горами и лесами присоединяется к владениям наших королей. Жители острова, буде такие будут обнаружены, с этого дня становятся верноподданными государей Арагонии, Кастилии и Леона».
Адмирал распахнул знамя. И мы с волнением увидели, как замок Кастилии и лев Леона затрепетали над темно-зеленой листвой. Острову было дано имя Сан-Сальвадор.
[55]И все согласились, что лучшего имени ему и не придумать.
На палубе матросы обнимали и целовали друг друга.
– Но где же эти новые верноподданные наших государей? – сказал Орниччо. – Я проглядел все глаза, но, кроме бабочек и попугаев, не вижу ни одного живого существа. – и вдруг так сжал мою руку, что я вскрикнул. И сейчас же вскрикнул еще раз, но уже не от боли, а от восхищения.
Сквозь густую стену зелени мы различили позади наших матросов темные фигуры, которые робко то приближались, то удалялись от них. Жестами мы старались обратить на них внимание наших товарищей, находящихся на острове, но на таком далеком расстоянии они не понимали наших знаков.
Таллерте Лайэс, не выдержав, вплавь бросился к берегу. Остальные тотчас же занялись обсуждением того, что за люди населяют этот прекрасный остров. Похожи ли они на европейцев? Желтого ли цвета у них кожа и косые ли глаза, как у жителей Катая, которых описал Марко Поло?
К нашему восторгу, матросы уже заметили туземцев и ласковыми жестами привлекли к себе их внимание. Мы видели, как наши товарищи вынимали из карманов различные безделушки, которые адмирал, отъезжая на остров, распорядился захватить с собой.
Туземцы доверчиво протягивали руки за подарками. Их совершенно нагие фигуры отчетливо вырисовывались на фоне неба и зелени, но лица их на таком большом расстоянии разглядеть было невозможно. Адмирал разрешил своей свите одарить туземцев подарками, а сам, вернувшись, немедленно занялся составлением письма к их королевским высочествам с отчетом обо всем происшедшем.
Мы обступили Таллерте Лайэса и закидали его вопросами. Англичанин с важностью заявил:
– Дикари, виденные нами сейчас, в точности походят на жителя материка Азии, встреченного мной в 1480 году на Тресковых отмелях. Радуйтесь, мои друзья, ибо мы наконец пристали к одному из островов у берегов Азии! Только те дикари по причине царящего в их местах холода были закутаны в меха, а здесь, в этом райском климате, местные жители ходят совершенно нагие.
Господин проходил в это время мимо нас в свою каюту, он слышал слова англичанина и милостиво кивнул ему головой.
Я счастлив был видеть, что добрая и благожелательная улыбка снова вернулась на уста адмирала.
Мы с Орниччо решили воспользоваться его настроением, чтобы испросить разрешения съехать на берег.
Но, когда мы подошли к дверям адмиральской каюты, к нам донеслись его приглушенные рыдания. Я утешал себя мыслью, что господин плачет от радости.
Почти тотчас же мы услышали, как он вскакивает с места, ходит по комнате, смеется и говорит разными голосами, так что, стоя у дверей, можно было вообразить, что его каюта полна народа.
Потом он садился, и мы снова слышали скрип пера. Он не ответил на наш робкий стук. Тогда мы тихонько открыли дверь.
Господин был в отличном настроении и не замедлил дать разрешение съехать на землю, но задержал нас, желая прочитать отрывки своего письма к монархам.
Надо было видеть физиономию, какую состроил при этом Орниччо. Друг мой хорошо понимал, что это надолго отсрочит наш отъезд на берег.
Дело в том, что господин наш, как все люди, владеющие даром красноречия, очень строго относился к форме, в которую он облекал свои мысли. Он мог трижды перечеркивать одно и то же слово и снова вставлять его в свою фразу.
На наше счастье, в каюту вошел дон Родриго де Эсковеда, и мы с моим другом потихоньку проскользнули наверх.
Синьор Марио де Кампанилла решил ехать на берег вместе с нами, захватив с собой ящик для собирания растений и камней.
Бедный человек на протяжении двух с половиной месяцев очень страдал оттого, что ему не удавалось приступить к исполнению своих секретарских обязанностей, так как все официальные бумаги вел общий секретарь флотилии.
В первое время предполагалось, что господин будет диктовать синьору Марио свой дневник, чтобы не утруждать правую руку, которая, как я уже упоминал, все время распухала от подагры, однако и это пришлось отложить, ибо ни один скорописец не мог поспеть за мыслью адмирала.
Синьор Марио попытался было приводить в порядок собственноручные записи господина, но это ему тоже было запрещено. Адмирал заявил, что он владеет самым чистым слогом в обеих Кастилиях и что записи его не нуждаются в поправках.
Относительно слога своего он, возможно, и прав. Даже очень бывалые люди находят, что не видели человека, который бы с таким изяществом передавал свои и чужие мысли. Но мне кажется, что записки адмирала много выиграли бы, если бы кто-нибудь их просматривал, так как господин наш на одной и той же странице дважды и трижды противоречит себе и путает даты и события.
ГЛАВА XI
Por Castilla e por Leon Nuevo Mundo hallo Colon
Итак, мы с Орниччо и синьором Марио в четыре часа пополудни в сопровождении двенадцати гребцов съехали на берег.
Первое время мне продолжало казаться, что земля уходит из-под моих ног, как палуба корабля, и даже несколько дней спустя я ловил себя на том, что хожу по земле, как по кораблю, широко расставляя ноги.
Мир живых существ, которые порхали, шумели, свистели и верещали вокруг нас, был так непохож на все, виденное до сих пор, что первые минуты я стоял как очарованный, смотрел и слушал, не в силах произнести слово или сделать движение.
Орниччо, который более моего чувствует и понимает красоту, вел себя как безумный.
Он ложился на траву и катался по ней как одержимый, потом вскакивал и обнимал деревья, брал в рот цветы и камешки или вдруг, вытянувшись во весь рост, втягивал в себя воздух, напоенный благоуханием, и в изнеможении валился на землю.
Его дикие движения привлекли к нам внимание жителей острова.
Они приблизились, робкие, как лесные зверьки.
Орниччо они восхитили не меньше, чем окружающая природа, и вызвали у него новый поток восторженных восклицаний.
Может быть, это случилось потому, что мы думали встретиться либо с желтокожими людьми, описанными Марко Поло, либо с безобразными дикарями, каких португальцы вывозили с Гвинейского побережья. Но мы не увидели ни желтых лиц, ни косых глаз, ни широких губ, ни приплюснутых носов, ни шевелюры, более напоминающей войлок, чем волосы.
Обитатели острова были высокие, стройные люди с пропорционально развитыми формами. Вначале мне показалось, что их большие, широко раскрытые глаза имеют свирепое выражение. Однако, присмотревшись, я понял, что дикость их взгляду придает красная и желтая краска, которой они обводят глаза. Некоторые из них разрисовывают лицо и грудь, а я видел и таких, у которых краской покрыто все тело. Эти люди совершенно не знают стыда и не носят никакой одежды.
Говорят они на очень благозвучном языке, обилием гласных звуков напоминающем лепет младенца.
Волосы их, прямые и жесткие, спереди откинутые со лба, сзади достигают поясницы.
От европейцев они отличаются медно-красным цветом лица и тела, высокими скулами и широким лбом.
Тут же, в тростнике, мы увидели их лодки, выдолбленные с большим искусством из цельного дерева, очень сходные с той, которую показывал слуга губернатора на Канарских островах. Кроме этого, на берегу лежала перевернутая длинная лодка, в которой свободно могли бы уместиться сорок – сорок пять гребцов. Широкие весла имеют форму лопат, какими хлебопеки сажают в печку хлеб. Лодки здесь называются «каноэ».
Жители острова показались мне крайне приветливыми и понятливыми; они встретили нас живейшими знаками радости. Себя, так же как и свой остров, они называют гуанахани. Наши имена, повторенные несколько раз, они немедленно запомнили и очень смешили нас, указывая поочередно то на меня, то на синьора Марио, то на Орниччо и называя нас по именам со странным и приятным произношением. Дикари с гордостью показывали медные бубенчики, которыми их одарила утром сопровождавшая адмирала свита; у некоторых были еще куски дешевой красной материи.
У троих или четверых из них мы видели продетые в носу палочки из дерева, кости и какого-то металла.
Стройный, красивый юноша, выделявшийся своей внешностью даже среди этих красивых людей, с грустью смотрел на побрякушки, которыми белые одарили его сородичей. По его знакам и жестам мы поняли, что утром он не был на берегу и не получил подарка. Орниччо тотчас же, не задумываясь, снял с себя серебряную филигранную цепочку и надел на шею юноши. И надо было видеть радость этого большого ребенка!
В благодарность за это он подарил мне и Орниччо по небольшой пластинке с просверленными в ней дырками; такие пластинки он носил в ушах наподобие серег. Металл, из которого они были сделаны, походил на железо, но в разрезе отсвечивал медью.
Орниччо так был восхищен всем виденным и слышанным, что его никак нельзя было уговорить вернуться на корабль. Матросы хотели уехать без него, но пожалели моего друга, ибо тогда ему уже не избежать было бы гнева адмирала.
Забыв обо всем, Орниччо взял за руку молодого индейца и бродил с ним по острову. Через три часа знакомства гуанаханец знал уже такие кастильские слова, как «вода», «пить», «лодка», «дом», «бубенчик», и наши имена – Франческо, Орниччо, Марио. Указывая пальцем на себя, он сообщил нам и свое имя – Аотак. Но он никак не мог назвать меч, шпагу, кинжал и как будто не понимал назначения этих предметов.
Не только Аотак, но и все виденные нами индейцы не знали, что такое оружие, и, доверчиво прикасаясь к остроконечным мечам, ранили себе руки.
Наконец с корабля нам был подан знак возвращаться. Орниччо не нашел ничего лучшего, как взять Аотака с собой на корабль. Юноша у берега немного запнулся, с беспокойством оглянувшись на остров, но, увидев моего ласково улыбающегося друга, заулыбался сам и прыгнул в лодку.
Господин был очень доволен поступком Орниччо.
– Этот юноша очень пригодится в наших дальнейших странствованиях, – сказал он.
Адмирал предполагает завтра покинуть этот гостеприимный остров и направиться на поиски страны Сипанго, которая, по его предположению, находится где-то неподалеку.
Мой друг меня очень удивил, заявив, что он с радостью не расставался бы с этим прекрасным островом.
– Ибо, – сказал он, – что мы можем найти в Сипанго, Катае или даже Индии? Опять домаг дворцы, купцов, товары и оружие.
Может быть, он и прав.
Он даже сложил на испанском языке песенку о чудесном райском острове Гуанахани; она кончалась словами:
Только он заменил выражение «diо»
[57]словом «hallo»,
[58]и получилось:
Истинное удовольствие доставляло нам с Орниччо и синьору Марио наблюдать, как постепенно люди наших команд приходят в себя – буквально у нас на глазах.
Тяжелобольные за один день, понятно, выздороветь не могли, но, освежившись прекрасной водой из источника и подкрепившись плодами, они уже не имели столь унылого вида. Господин распорядился вынести их на палубы. Они лежали, весело переговариваясь и следя за тем, что делалось на берегу.
Адмирал велел осмотреть лодки на трех каравеллах и приготовить их к отплытию. Хотя завтра – воскресенье, господин объяснил, что в этом он не видит греха, так как плавание наше обещает быть праздничным. Юношу Аотака он также разрешил взять с собой. Узнав об этом, еще пятеро гуанаханцев изъявили желание ехать с нами.
Господин был в отличном расположении духа. Дело в том, что уже после захода солнца к «Санта-Марии» пристало множество каноэ, а в них не менее сотни индейцев. Они привезли хлопковую пряжу, листья растения табакос, которое здесь очень ценится, дротики и попугаев. Господин все это взял у них, хотя ни в пряже, ни в табакосе, ни в дротиках у нас нужды нет. Взамен этого он велел одарить этих людей колпаками, бубенчиками и кусками пестрой материи. Подарки же дикарей он поручил синьору Марио хранить наравне с засушенными цветами, замаринованными в уксусе плодами и чучелами птиц, которые он предполагает отвезти государям.
Не допуская никого к гуанаханцам, адмирал сам милостиво беседовал с ними и, только отпустив их, передал синьору де Эсковеда все, что узнал от индейцев.
На северо-запад от Сан-Сальвадора, а также на юго-запад имеются области, где в большом количестве находят золото. Однако на северо-западе обитает сильный и страшный народ, нередко нападающий на робких гуанаханцев.
Поэтому первую разведку берегов было решено сделать в юго-западном направлении.
Первое время мне продолжало казаться, что земля уходит из-под моих ног, как палуба корабля, и даже несколько дней спустя я ловил себя на том, что хожу по земле, как по кораблю, широко расставляя ноги.
Мир живых существ, которые порхали, шумели, свистели и верещали вокруг нас, был так непохож на все, виденное до сих пор, что первые минуты я стоял как очарованный, смотрел и слушал, не в силах произнести слово или сделать движение.
Орниччо, который более моего чувствует и понимает красоту, вел себя как безумный.
Он ложился на траву и катался по ней как одержимый, потом вскакивал и обнимал деревья, брал в рот цветы и камешки или вдруг, вытянувшись во весь рост, втягивал в себя воздух, напоенный благоуханием, и в изнеможении валился на землю.
Его дикие движения привлекли к нам внимание жителей острова.
Они приблизились, робкие, как лесные зверьки.
Орниччо они восхитили не меньше, чем окружающая природа, и вызвали у него новый поток восторженных восклицаний.
Может быть, это случилось потому, что мы думали встретиться либо с желтокожими людьми, описанными Марко Поло, либо с безобразными дикарями, каких португальцы вывозили с Гвинейского побережья. Но мы не увидели ни желтых лиц, ни косых глаз, ни широких губ, ни приплюснутых носов, ни шевелюры, более напоминающей войлок, чем волосы.
Обитатели острова были высокие, стройные люди с пропорционально развитыми формами. Вначале мне показалось, что их большие, широко раскрытые глаза имеют свирепое выражение. Однако, присмотревшись, я понял, что дикость их взгляду придает красная и желтая краска, которой они обводят глаза. Некоторые из них разрисовывают лицо и грудь, а я видел и таких, у которых краской покрыто все тело. Эти люди совершенно не знают стыда и не носят никакой одежды.
Говорят они на очень благозвучном языке, обилием гласных звуков напоминающем лепет младенца.
Волосы их, прямые и жесткие, спереди откинутые со лба, сзади достигают поясницы.
От европейцев они отличаются медно-красным цветом лица и тела, высокими скулами и широким лбом.
Тут же, в тростнике, мы увидели их лодки, выдолбленные с большим искусством из цельного дерева, очень сходные с той, которую показывал слуга губернатора на Канарских островах. Кроме этого, на берегу лежала перевернутая длинная лодка, в которой свободно могли бы уместиться сорок – сорок пять гребцов. Широкие весла имеют форму лопат, какими хлебопеки сажают в печку хлеб. Лодки здесь называются «каноэ».
Жители острова показались мне крайне приветливыми и понятливыми; они встретили нас живейшими знаками радости. Себя, так же как и свой остров, они называют гуанахани. Наши имена, повторенные несколько раз, они немедленно запомнили и очень смешили нас, указывая поочередно то на меня, то на синьора Марио, то на Орниччо и называя нас по именам со странным и приятным произношением. Дикари с гордостью показывали медные бубенчики, которыми их одарила утром сопровождавшая адмирала свита; у некоторых были еще куски дешевой красной материи.
У троих или четверых из них мы видели продетые в носу палочки из дерева, кости и какого-то металла.
Стройный, красивый юноша, выделявшийся своей внешностью даже среди этих красивых людей, с грустью смотрел на побрякушки, которыми белые одарили его сородичей. По его знакам и жестам мы поняли, что утром он не был на берегу и не получил подарка. Орниччо тотчас же, не задумываясь, снял с себя серебряную филигранную цепочку и надел на шею юноши. И надо было видеть радость этого большого ребенка!
В благодарность за это он подарил мне и Орниччо по небольшой пластинке с просверленными в ней дырками; такие пластинки он носил в ушах наподобие серег. Металл, из которого они были сделаны, походил на железо, но в разрезе отсвечивал медью.
Орниччо так был восхищен всем виденным и слышанным, что его никак нельзя было уговорить вернуться на корабль. Матросы хотели уехать без него, но пожалели моего друга, ибо тогда ему уже не избежать было бы гнева адмирала.
Забыв обо всем, Орниччо взял за руку молодого индейца и бродил с ним по острову. Через три часа знакомства гуанаханец знал уже такие кастильские слова, как «вода», «пить», «лодка», «дом», «бубенчик», и наши имена – Франческо, Орниччо, Марио. Указывая пальцем на себя, он сообщил нам и свое имя – Аотак. Но он никак не мог назвать меч, шпагу, кинжал и как будто не понимал назначения этих предметов.
Не только Аотак, но и все виденные нами индейцы не знали, что такое оружие, и, доверчиво прикасаясь к остроконечным мечам, ранили себе руки.
Наконец с корабля нам был подан знак возвращаться. Орниччо не нашел ничего лучшего, как взять Аотака с собой на корабль. Юноша у берега немного запнулся, с беспокойством оглянувшись на остров, но, увидев моего ласково улыбающегося друга, заулыбался сам и прыгнул в лодку.
Господин был очень доволен поступком Орниччо.
– Этот юноша очень пригодится в наших дальнейших странствованиях, – сказал он.
Адмирал предполагает завтра покинуть этот гостеприимный остров и направиться на поиски страны Сипанго, которая, по его предположению, находится где-то неподалеку.
Мой друг меня очень удивил, заявив, что он с радостью не расставался бы с этим прекрасным островом.
– Ибо, – сказал он, – что мы можем найти в Сипанго, Катае или даже Индии? Опять домаг дворцы, купцов, товары и оружие.
Может быть, он и прав.
Он даже сложил на испанском языке песенку о чудесном райском острове Гуанахани; она кончалась словами:
Господину так понравились эти слова, что он решил сделать их своим девизом и выбить на гербе, который ему обещала пожаловать королева.
Por Castilla
Е por Leon
Nuevo Mundo
Dio Colonоn.
[56]
Только он заменил выражение «diо»
[57]словом «hallo»,
[58]и получилось:
– Государи Кастилии и Леона не приходятся мне вассалами, – сказал адмирал. – И не пристало мне им что-либо дарить. Но все открываемые мной земли, конечно, увеличат славу Соединенного королевства.
Por Castilla
E por Leon
Nuevo Mundo
Hallо Colonоn.
[59]
Истинное удовольствие доставляло нам с Орниччо и синьору Марио наблюдать, как постепенно люди наших команд приходят в себя – буквально у нас на глазах.
Тяжелобольные за один день, понятно, выздороветь не могли, но, освежившись прекрасной водой из источника и подкрепившись плодами, они уже не имели столь унылого вида. Господин распорядился вынести их на палубы. Они лежали, весело переговариваясь и следя за тем, что делалось на берегу.
Адмирал велел осмотреть лодки на трех каравеллах и приготовить их к отплытию. Хотя завтра – воскресенье, господин объяснил, что в этом он не видит греха, так как плавание наше обещает быть праздничным. Юношу Аотака он также разрешил взять с собой. Узнав об этом, еще пятеро гуанаханцев изъявили желание ехать с нами.
Господин был в отличном расположении духа. Дело в том, что уже после захода солнца к «Санта-Марии» пристало множество каноэ, а в них не менее сотни индейцев. Они привезли хлопковую пряжу, листья растения табакос, которое здесь очень ценится, дротики и попугаев. Господин все это взял у них, хотя ни в пряже, ни в табакосе, ни в дротиках у нас нужды нет. Взамен этого он велел одарить этих людей колпаками, бубенчиками и кусками пестрой материи. Подарки же дикарей он поручил синьору Марио хранить наравне с засушенными цветами, замаринованными в уксусе плодами и чучелами птиц, которые он предполагает отвезти государям.
Не допуская никого к гуанаханцам, адмирал сам милостиво беседовал с ними и, только отпустив их, передал синьору де Эсковеда все, что узнал от индейцев.
На северо-запад от Сан-Сальвадора, а также на юго-запад имеются области, где в большом количестве находят золото. Однако на северо-западе обитает сильный и страшный народ, нередко нападающий на робких гуанаханцев.
Поэтому первую разведку берегов было решено сделать в юго-западном направлении.
ГЛАВА XII
Острова, острова, острова
14 октября все три наши каравеллы вышли в море, предварительно просмолив лодки, которые понадобятся для разведывания мелких мест. Пятерых гуанаханцев мы взяли с собой. Но господин распределил их по трем каравеллам.
Обследуя берега, мы могли убедиться, что Гуанахани – остров обширный и очень зеленый. Посреди него сверкало под солнцем большое озеро. Если добавить к этому, что воздух здесь напоен ароматами, а земля производит множество злаков, плодов и цветов, растущих в диком виде, надо согласиться с господином.
– Испытав все тяготы плавания, – сказал он, – мы доплыли до воистину райских мест!
Проезжая, мы разглядели у берегов только два-три небольших селения. Синьор Марио полагает, что местные жители остерегаются возводить свои города и села в виду берегов, опасаясь нападения свирепых соседей. Господин согласился с тем, что мысль эта верна.
Индейцы толпами собирались па берегу, глядя нам вслед, а некоторые, бросаясь в воду, вплавь достигали кораблей. Из их знаков можно было понять, что они считают нас спустившимися на землю небожителями. Все они очень приветливы, предлагают нам пряжу, свежую воду, плоды и рыбу, а взамен берут все, что им дают, даже черепки глиняной битой посуды.
Орниччо чуть было не вывел сегодня адмирала из его благодушного настроения, заметив, что «небожители обнаруживают не слишком большую честность при меновой торговле».
Если бы не синьор Марио, который тут же перевел разговор на другое, не миновать бы неприятностей. Однако господину, как видно, все-таки запали на ум слова моего друга, потому что наутро он, собрав матросов, строго-настрого запретил им обижать бедных дикарей, которые отнеслись к нам с братским гостеприимством и великодушием.
Наутро, продолжая плавание, мы очутились в целом архипелаге островов и островков. Высадившись на один из них, примерно в пяти лигах от Сан-Сальвадора, господин водрузил на берегу его крест, а остров окрестил «Санта-Мария де Консепсион». Жители, приставшие к нашим кораблям на своих каноэ, а также те, что оставались на берегу, радушно пропустили в глубь острова людей, которых адмирал послал разведать, не здесь ли родится золото, о котором нам рассказывали гуанаханцы.
Золота посланные не принесли, но возвратились, на груженные прекрасными плодами, овощами и рыбой.
Рыба, что здесь водится, нисколько не походит на нашу. Она так же расцвечена самыми разнообразными красками, как и здешние птицы, бабочки, плоды и цветы.
За все эти продукты матросы расплачивались жалкими бубенчиками и бусами, но ни у меня, ни у Орниччо уже не было повода их упрекать.
– Все, что островитяне предлагают нам, – сказал синьор Марио, – в глазах этих простодушных людей не имеет никакой цены. Наши же бубенчики и погремушки кажутся им какими-то небесными дарами.
Здесь же, на острове Санта-Мария, случилось одно происшествие, о котором мне хочется рассказать.
Ночью к борту «Ниньи» пристало большое каноэ. Индеец, взятый нами на Сан-Сальвадоре, кинулся в воду, а здешние индейцы тотчас втащили его в свою лодку. Больше всего огорчает меня, что это был брат нашего милого Аотака. С «Ниньи» спустили лодку, так как адмирал велел догнать беглеца. Однако индейцы гребли с такой скоростью, что лодка наша тотчас же отстала. Адмиралраспорядился, чтобы остальных гуанаханцев переместили к нам на корабль, так как здесь они будут под лучшим присмотром.
Однако почти в то же время к «Санта-Марии» пристал другой челнок. Хозяин его привез для обмена пряжу, рыбу и свежую воду. Ни в чем этом у нас уже не было нужды, но господин одарил индейца четками, бубенчиками и красивым красным колпаком. Не трогая его припасов, мы отпустили индейца с миром. Если даже брат Аотака и отозвался там, среди островитян, о белых людях плохо, то теперь это дурное впечатление должно было рассеяться.
Надо сказать, что проливные, непрекращающиеся дожди начали несколько портить настроение на наших кораблях. Скажу о себе: как только проглядывало солнышко, мне начинало казаться, что еще день – два – и мы доплывем до Катая. Но опять набегали тучи, паруса каравелл беспомощно повисали, и отплытие откладывалось.
Наконец распогодилось, и мы двинулись в путь.
Индейцы в этих местах до того привыкли к таким низвергающимся с неба потокам воды, что дожди не производили на наших гуанаханцев никакого впечатления. И все же мы замечали, что они день ото дня становятся грустнее. Из них, пожалуй, один только Аотак никогда не терял веселого расположения духа.
Обследуя берега, мы могли убедиться, что Гуанахани – остров обширный и очень зеленый. Посреди него сверкало под солнцем большое озеро. Если добавить к этому, что воздух здесь напоен ароматами, а земля производит множество злаков, плодов и цветов, растущих в диком виде, надо согласиться с господином.
– Испытав все тяготы плавания, – сказал он, – мы доплыли до воистину райских мест!
Проезжая, мы разглядели у берегов только два-три небольших селения. Синьор Марио полагает, что местные жители остерегаются возводить свои города и села в виду берегов, опасаясь нападения свирепых соседей. Господин согласился с тем, что мысль эта верна.
Индейцы толпами собирались па берегу, глядя нам вслед, а некоторые, бросаясь в воду, вплавь достигали кораблей. Из их знаков можно было понять, что они считают нас спустившимися на землю небожителями. Все они очень приветливы, предлагают нам пряжу, свежую воду, плоды и рыбу, а взамен берут все, что им дают, даже черепки глиняной битой посуды.
Орниччо чуть было не вывел сегодня адмирала из его благодушного настроения, заметив, что «небожители обнаруживают не слишком большую честность при меновой торговле».
Если бы не синьор Марио, который тут же перевел разговор на другое, не миновать бы неприятностей. Однако господину, как видно, все-таки запали на ум слова моего друга, потому что наутро он, собрав матросов, строго-настрого запретил им обижать бедных дикарей, которые отнеслись к нам с братским гостеприимством и великодушием.
Наутро, продолжая плавание, мы очутились в целом архипелаге островов и островков. Высадившись на один из них, примерно в пяти лигах от Сан-Сальвадора, господин водрузил на берегу его крест, а остров окрестил «Санта-Мария де Консепсион». Жители, приставшие к нашим кораблям на своих каноэ, а также те, что оставались на берегу, радушно пропустили в глубь острова людей, которых адмирал послал разведать, не здесь ли родится золото, о котором нам рассказывали гуанаханцы.
Золота посланные не принесли, но возвратились, на груженные прекрасными плодами, овощами и рыбой.
Рыба, что здесь водится, нисколько не походит на нашу. Она так же расцвечена самыми разнообразными красками, как и здешние птицы, бабочки, плоды и цветы.
За все эти продукты матросы расплачивались жалкими бубенчиками и бусами, но ни у меня, ни у Орниччо уже не было повода их упрекать.
– Все, что островитяне предлагают нам, – сказал синьор Марио, – в глазах этих простодушных людей не имеет никакой цены. Наши же бубенчики и погремушки кажутся им какими-то небесными дарами.
Здесь же, на острове Санта-Мария, случилось одно происшествие, о котором мне хочется рассказать.
Ночью к борту «Ниньи» пристало большое каноэ. Индеец, взятый нами на Сан-Сальвадоре, кинулся в воду, а здешние индейцы тотчас втащили его в свою лодку. Больше всего огорчает меня, что это был брат нашего милого Аотака. С «Ниньи» спустили лодку, так как адмирал велел догнать беглеца. Однако индейцы гребли с такой скоростью, что лодка наша тотчас же отстала. Адмиралраспорядился, чтобы остальных гуанаханцев переместили к нам на корабль, так как здесь они будут под лучшим присмотром.
Однако почти в то же время к «Санта-Марии» пристал другой челнок. Хозяин его привез для обмена пряжу, рыбу и свежую воду. Ни в чем этом у нас уже не было нужды, но господин одарил индейца четками, бубенчиками и красивым красным колпаком. Не трогая его припасов, мы отпустили индейца с миром. Если даже брат Аотака и отозвался там, среди островитян, о белых людях плохо, то теперь это дурное впечатление должно было рассеяться.
Надо сказать, что проливные, непрекращающиеся дожди начали несколько портить настроение на наших кораблях. Скажу о себе: как только проглядывало солнышко, мне начинало казаться, что еще день – два – и мы доплывем до Катая. Но опять набегали тучи, паруса каравелл беспомощно повисали, и отплытие откладывалось.
Наконец распогодилось, и мы двинулись в путь.
Индейцы в этих местах до того привыкли к таким низвергающимся с неба потокам воды, что дожди не производили на наших гуанаханцев никакого впечатления. И все же мы замечали, что они день ото дня становятся грустнее. Из них, пожалуй, один только Аотак никогда не терял веселого расположения духа.