Страница:
Патрик чуть ли не скороговоркой выговорил свою фразу и слегка смешался, потому что получалось, будто он переходил с княжной на другие, почти приятельские отношения в противовес отношениям госпожи и ее слуги.
Он в глубине души опасался, что Соня укажет ему на это. Прежде он и сам бы никогда не посмел перейти границу. Наверное, потому, что слишком часто терпел проявление амикошонства в свой адрес, он старался не допускать его в отношении к другим.
Но сегодня они вместе бродили по мокрому лесу, а однажды, когда Патрик поскользнулся и едва не съехал в овраг. Соне даже пришлось подать ему руку и применить определенную силу, чтобы вытащить его по скользкому склону. В общем, трудности сближают, и они почувствовали себя почти приятелями, как ни пытались сохранить прежние отношения.
Соня даже почувствовала некоторое возбуждение от предстоящей беседы. И не только от предчувствия того, что вот сейчас им может открыться истина, которую они до сего момента не могли найти.
Она кокетливо спросила его:
— О каком колесе вы говорите, Патрик?
— Нашей с вами жизненной колесницы. Вы считаете, что я изъясняюсь чересчур красиво?
— Нет, в красивостях речи я нахожу свою прелесть…Только вот страшновато мне, Патрик, я еще никогда в жизни не пила грога! И всегда представляла себе, что это напиток сугубо мужской.
— Я думаю, никакой дамский напиток не согреет вас так, как грог. Труден только первый шаг, ваше сиятельство. Выдохните и отпейте сколько сможете.
А я буду за вами наблюдать… Мне отчего-то кажется, что у вас даже руки замерзли.
Он привстал и тронул ее лежащую на коленях ладонь.
— Я угадал, вы и вправду как ледышка. Наверное, нам с вами стоит поменяться комнатами. У меня все-таки потеплее.
— А мне кажется, как только мы с вами разбогатеем, надо будет просто пригласить хорошего печника.
— Знаете, что мне больше всего понравилось в ваших словах, Софи? Выражение, с каким вы сказали «мы с вами». Предлагаю ваш первый глоток грога выпить именно за это.
Они чокнулись, и Соня отхлебнула крепкой горячей жидкости. Вопреки ожиданию, грог скользнул в ее желудок как по маслу. Она еще некоторое время прислушивалась, не возмутится ли ее непривычный к крепким напиткам организм, но все обошлось. А еще через несколько мгновений по жилам побежал приятный жар, и вскоре он коснулся щек, ушей, кончиков пальцев, и Соню охватило блаженное тепло.
Она откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза и благоговейно прошептала:
— Прелесть какая!
Патрик с улыбкой наблюдал за нею.
— Вы знаете, Патрик, я думала, никогда не согреюсь, а с помощью вашего чудодейственного напитка я просто ожила.
— Рад за вас, мадемуазель Софи, но не могу не предупредить: привыкание к этому напитку может быть опасно.
— Чем опасно?
— Именно привыканием. Вы все время станете греться.
— А один раз это не опасно?
— Один раз — нет, — расхохотался Патрик, опять наполняя кружки. — Согреться-то вы согреетесь, главное, чтобы вы не забыли, что за великая идея вас осенила.
— О, я, наверное, чересчур легкомысленна, — пожаловалась Соня. — Но совсем недавно я чувствовала себя продрогшей настолько, словно внутри у меня вместо сердца оказался кусок льда, а теперь…
— А что теперь?
— Теперь… я готова опять идти в тот лес, по которому мы сегодня бродили весь день, и вновь пытаться отыскать место, где Флоримон де Баррас оборудовал свой тайник.
— Нет, ваше сиятельство, лучше было бы найти какой-нибудь иной выход в наших поисках. Вы ведь хотели сообщить мне что-то об этом?
— Не знаю, даст ли вам что-то мое озарение, решайте сами… Отчего-то вы в рассказах об окружении маркиза Флоримона и его подельниках ни разу не упомянули женщину, которая не так давно состояла при нем не то охранницей, не то, как и Эмиль, укротительницей строптивых пленниц. Ее звали Мари.
Куда она делась, я не знаю, но если она жива, то, может быть, знает о его делах лучше всех остальных…
Флоримон доверял ей чрезвычайно.
— В самом деле? — оживился Патрик. — Но при мне никто и никогда не упоминал о служанке маркиза по имени Мари. У нее были какие-то особые приметы?
— Она вся состояла из особых примет! Такое впечатление, что это была наполовину женщина, наполовину зверь.
— Ого, женщина-зверь. Вряд ли бы ее не заметили… Вы не преувеличили от страха, который она когда-то на вас нагоняла?
— Я именно так ее воспринимала. Будто в ее роду, кроме людей, оказался не то волк, не то огромная собака… У нее была очень красивая нежная кожа, красивая грудь, но при том ужасный рот с огромными зубами-клыками, на которые губ не хватало, так что полностью рот она никогда не закрывала. Причем говорила Мари так, будто эти зубы мешали ей или она не успела выплюнуть то, что до этого жевала.
Патрик, слушая Соню, даже подался вперед и ловил каждое ее слово. Мгновение подумал, словно переваривая ее сообщение, а потом попросил:
— А не могли бы вы, ваше сиятельство, вспомнить еще какие-нибудь подробности ее внешности?
— Момент! Знаете, в этой женщине все было странно. Как будто кто-то недобрый взял и перемешал в одном облике красоту и безобразие. Судите сами: над красивыми серыми глазами, которые могли бы украсить любое женское лицо, нависали широкие и густые брови, сросшиеся на переносице. Они больше подошли бы суровому бойцу, чем девушке с нежной белой кожей…
— Странно, что никто из тех, кто когда-либо встречался с Флоримоном, не упомянул об этой молодой женщине… Ведь она молода?
— Думаю, не старше двадцати, но в ее лице есть что-то… от обозленного ребенка.
— Вы думаете, ваше сиятельство, это удачное сравнение? Вы говорили, Мари производила неприятное и даже зловещее впечатление. И вдруг ребенок…
— Не знаю, — задумчиво произнесла Соня, — но мне кажется, обозленный ребенок может быть очень жесток.
— Вы так хорошо знаете натуру ребенка? — удивился Патрик.
— Наверное, просто мне давно пора иметь своих детей, — вдруг вырвалось у Сони, не иначе под действием коварного грога.
Патрик опустил голову. Чтобы скрыть улыбку, или что-то похожее беспокоило и его?
Как всегда, отпущенные на свободу мысли Сони побежали, не сдерживаемые ничем. И нарисовали ей картину некой обитой деревом комнаты — может, то был охотничий домик или просто лесная избушка.
Она и сама не знала, откуда взялась эта картинка.
Домик был маленький, но вовсе не убогий. Окна из настоящего стекла, резные стулья вокруг небольшого, но явно дорогого стола. И Патрик, одиноко сидящий перед свечой, горевшей в большом серебряном подсвечнике.
Но что это? В комнате Патрик не один. Позади него на огромном ложе из блестящего рыжего меха лежит женщина. Кажется, она больна, потому что из груди ее доносится хриплое, даже со свистом, дыхание.
Патрик медленно отпивает из золотого кубка глоток, кажется, тоже грога и беспокойно оглядывается на лежащую. Но она по-прежнему неподвижна…
Что это было за видение? Может, блики свечи на матовой поверхности кувшина вызвали его, или на Соню так странно подействовал непривычный напиток?
— Дети… — задумчиво произнес Патрик. — Без них жизнь всякого человека теряет смысл. Остается лишь прожигать ее, бросая на ветер нажитое богатство только лишь потому, что его некому передать.
— Патрик, что с вами? — шепотом спросила его Соня. А что, если видение было вовсе не ее, а Патрика, но она каким-то странным образом его увидела…
Какие удивительные вещи могут происходить с человеком… Особенно если он не находит им достоверного объяснения…
— Но у вас, — он вдруг цепко взглянул в ее лицо, словно ему надо было удержаться на этой стороне сознания, не упасть в далекое прошлое, которое все равно нельзя было вернуть, — думаю, было немало возможностей… Я хотел сказать, вы так потрясающе красивы, что вам стоит только захотеть, и у вас было бы уже много детей…
Ну вот, напросилась! Что еще мог сказать молодой человек, чтобы успокоить женщину в минуту слабости? Много детей. Почему до сих пор ей не приходили в голову мысли о детях? А что, если Софья бесплодна?
Последняя мысль, столь неожиданно пришедшая ей в голову, казалось бы, ни с того ни с сего, даже испугала княжну. Ведь на ее счету несколько ночей близости… с ее венчанным супругом, с Григорием Тредиаковским, урожденным князем Потемкиным. И ничего. Теперь она уже точно может сказать, что семя князя в ее чреве не завязалось. К сожалению. Или к счастью?
Что сейчас Соня делала бы с ребенком? И как посмотрели бы на ее дитя окружающие? Тот же Патрик, например. Размахивать перед собой бумагой, в которой сказано, что она — замужняя женщина? Но ведь тогда ей бы не удалось скрыть, как она того хотела, что состоит в законном браке. Невозможно совместить невозможное.
Нужно было срочно отвлечься от мрачных мыслей, и она взглянула на канделябр — свечи в нем почти все оплыли, и остались совсем маленькие огарки.
— Я должна пожурить вас, Патрик, — сказала она. — Скоро все свечи погаснут, а вы за этим не проследили. Мадам Фаншон уверяла, что со временем Вивиан станет умелой горничной, но пока, видимо, надо ее проверять…
— Простите, ваше сиятельство! — спохватился он и направился к двери, говоря на ходу:
— Вы правы.
Поиски поисками, но я не должен забывать о своих обязанностях.
Вернулся он несколько мгновений спустя со свечой в руке.
— Оказывается, это не единственный мой проступок. Я не знал, что в замке нет запаса свечей. С утра я дам распоряжение Шарлю, но сейчас… В доме оказалась целой всего одна свеча.
Он ловко вставил ее в канделябр как раз вовремя, потому что горела теперь только одна эта, новая.
Впрочем, полумрак вовсе не мешал молодым людям предаваться отдыху, а Соне, несмотря ни на что, все более углубляться в свои грустные мысли.
Ну хорошо, разбогатеет она. То, о чем мечталось — вернуться в Петербург богатой женщиной, — близко к завершению, а остальное… Чего нет в ней, княжне, из-за чего ее обошло стороной обычное женское счастье? Разве она уродлива, горбата, разве многогрешна?
Да, именно так. Ее наказывает бог. Она совершила грех непослушания — сбежала во Францию из-за опеки старшего брата, которого была обязана во всем слушаться. Из-за Сони погиб на дуэли граф Воронцов, а граф Разумовский вынужден был бежать из страны. Наконец, она без церковного благословения отдала свою честь мужчине… Да после всего этого ей и жить-то на земле должно быть совестно!
Бедная княжна совсем запуталась. Голова у нее кружилась, мысли кружились тоже. Ей было жалко себя и страшно от того, как много грехов на ее душе.
Ей страшно хотелось, чтобы кто-то сильный приласкал ее, погладил по голове, как в детстве, и сказал:
— Не плачь, Сонюшка, все будет хорошо!
Что поделать против таких приступов слабости?
Она больше не могла сдерживаться.
Но, кажется, ее как раз и гладят по голове… И успокаивают:
— Не плачьте, княжна, все будет хорошо!
Патрик. И в глазах его тревога. Неужели Соня расплакалась? Вот ведь как — только она о слезах подумала, и вышло, что они тут как тут.
Как давно ее никто не жалел! Словно до сего момента ее несчастная душа свернулась, точно ежик, иглами наружу и колола ее изнутри. Не очень больно, но неуютно.
— Патрик!
Она прижалась к его руке мокрой от слез щекой.
И вот уже он стоит подле нее на коленях и обнимает. Оттолкнуть его? Но как это приятно, когда его губы касаются легкими поцелуями ее щек, глаз, шеи.
А руки успокаивают, прижимают к себе. И хочется забыться и нырнуть в спасительное тепло чувств…
Она прикрывает глаза и отдается на волю его рукам, которые поднимают ее и несут к дивану. Какая-то часть ее сознания пытается что-то сказать, предостеречь, но она не хочет ничего слушать.
Соня уверена: Патрик тут же отпустит ее, хотя он весь натянут, словно струна, и горит желанием. Она, кажется, еще не встречала человека, который бы настолько владел собой. Нет, он ни за что не посмеет, если она…
Но Соня выдохлась. Да, она устала бороться с самой собою. Мало ли запретов уже нарушила она!
Тех, что прежде и в мыслях нельзя было нарушать.
Скоро ей будет двадцать шесть лет…
Она лишь хотела сказать, чтобы он задул свечу, последнюю из тех, что горели в канделябре, но не успела. Поцелуй, которым он заглушил ее слова, унес последние остатки здравомыслия…
16
Он в глубине души опасался, что Соня укажет ему на это. Прежде он и сам бы никогда не посмел перейти границу. Наверное, потому, что слишком часто терпел проявление амикошонства в свой адрес, он старался не допускать его в отношении к другим.
Но сегодня они вместе бродили по мокрому лесу, а однажды, когда Патрик поскользнулся и едва не съехал в овраг. Соне даже пришлось подать ему руку и применить определенную силу, чтобы вытащить его по скользкому склону. В общем, трудности сближают, и они почувствовали себя почти приятелями, как ни пытались сохранить прежние отношения.
Соня даже почувствовала некоторое возбуждение от предстоящей беседы. И не только от предчувствия того, что вот сейчас им может открыться истина, которую они до сего момента не могли найти.
Она кокетливо спросила его:
— О каком колесе вы говорите, Патрик?
— Нашей с вами жизненной колесницы. Вы считаете, что я изъясняюсь чересчур красиво?
— Нет, в красивостях речи я нахожу свою прелесть…Только вот страшновато мне, Патрик, я еще никогда в жизни не пила грога! И всегда представляла себе, что это напиток сугубо мужской.
— Я думаю, никакой дамский напиток не согреет вас так, как грог. Труден только первый шаг, ваше сиятельство. Выдохните и отпейте сколько сможете.
А я буду за вами наблюдать… Мне отчего-то кажется, что у вас даже руки замерзли.
Он привстал и тронул ее лежащую на коленях ладонь.
— Я угадал, вы и вправду как ледышка. Наверное, нам с вами стоит поменяться комнатами. У меня все-таки потеплее.
— А мне кажется, как только мы с вами разбогатеем, надо будет просто пригласить хорошего печника.
— Знаете, что мне больше всего понравилось в ваших словах, Софи? Выражение, с каким вы сказали «мы с вами». Предлагаю ваш первый глоток грога выпить именно за это.
Они чокнулись, и Соня отхлебнула крепкой горячей жидкости. Вопреки ожиданию, грог скользнул в ее желудок как по маслу. Она еще некоторое время прислушивалась, не возмутится ли ее непривычный к крепким напиткам организм, но все обошлось. А еще через несколько мгновений по жилам побежал приятный жар, и вскоре он коснулся щек, ушей, кончиков пальцев, и Соню охватило блаженное тепло.
Она откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза и благоговейно прошептала:
— Прелесть какая!
Патрик с улыбкой наблюдал за нею.
— Вы знаете, Патрик, я думала, никогда не согреюсь, а с помощью вашего чудодейственного напитка я просто ожила.
— Рад за вас, мадемуазель Софи, но не могу не предупредить: привыкание к этому напитку может быть опасно.
— Чем опасно?
— Именно привыканием. Вы все время станете греться.
— А один раз это не опасно?
— Один раз — нет, — расхохотался Патрик, опять наполняя кружки. — Согреться-то вы согреетесь, главное, чтобы вы не забыли, что за великая идея вас осенила.
— О, я, наверное, чересчур легкомысленна, — пожаловалась Соня. — Но совсем недавно я чувствовала себя продрогшей настолько, словно внутри у меня вместо сердца оказался кусок льда, а теперь…
— А что теперь?
— Теперь… я готова опять идти в тот лес, по которому мы сегодня бродили весь день, и вновь пытаться отыскать место, где Флоримон де Баррас оборудовал свой тайник.
— Нет, ваше сиятельство, лучше было бы найти какой-нибудь иной выход в наших поисках. Вы ведь хотели сообщить мне что-то об этом?
— Не знаю, даст ли вам что-то мое озарение, решайте сами… Отчего-то вы в рассказах об окружении маркиза Флоримона и его подельниках ни разу не упомянули женщину, которая не так давно состояла при нем не то охранницей, не то, как и Эмиль, укротительницей строптивых пленниц. Ее звали Мари.
Куда она делась, я не знаю, но если она жива, то, может быть, знает о его делах лучше всех остальных…
Флоримон доверял ей чрезвычайно.
— В самом деле? — оживился Патрик. — Но при мне никто и никогда не упоминал о служанке маркиза по имени Мари. У нее были какие-то особые приметы?
— Она вся состояла из особых примет! Такое впечатление, что это была наполовину женщина, наполовину зверь.
— Ого, женщина-зверь. Вряд ли бы ее не заметили… Вы не преувеличили от страха, который она когда-то на вас нагоняла?
— Я именно так ее воспринимала. Будто в ее роду, кроме людей, оказался не то волк, не то огромная собака… У нее была очень красивая нежная кожа, красивая грудь, но при том ужасный рот с огромными зубами-клыками, на которые губ не хватало, так что полностью рот она никогда не закрывала. Причем говорила Мари так, будто эти зубы мешали ей или она не успела выплюнуть то, что до этого жевала.
Патрик, слушая Соню, даже подался вперед и ловил каждое ее слово. Мгновение подумал, словно переваривая ее сообщение, а потом попросил:
— А не могли бы вы, ваше сиятельство, вспомнить еще какие-нибудь подробности ее внешности?
— Момент! Знаете, в этой женщине все было странно. Как будто кто-то недобрый взял и перемешал в одном облике красоту и безобразие. Судите сами: над красивыми серыми глазами, которые могли бы украсить любое женское лицо, нависали широкие и густые брови, сросшиеся на переносице. Они больше подошли бы суровому бойцу, чем девушке с нежной белой кожей…
— Странно, что никто из тех, кто когда-либо встречался с Флоримоном, не упомянул об этой молодой женщине… Ведь она молода?
— Думаю, не старше двадцати, но в ее лице есть что-то… от обозленного ребенка.
— Вы думаете, ваше сиятельство, это удачное сравнение? Вы говорили, Мари производила неприятное и даже зловещее впечатление. И вдруг ребенок…
— Не знаю, — задумчиво произнесла Соня, — но мне кажется, обозленный ребенок может быть очень жесток.
— Вы так хорошо знаете натуру ребенка? — удивился Патрик.
— Наверное, просто мне давно пора иметь своих детей, — вдруг вырвалось у Сони, не иначе под действием коварного грога.
Патрик опустил голову. Чтобы скрыть улыбку, или что-то похожее беспокоило и его?
Как всегда, отпущенные на свободу мысли Сони побежали, не сдерживаемые ничем. И нарисовали ей картину некой обитой деревом комнаты — может, то был охотничий домик или просто лесная избушка.
Она и сама не знала, откуда взялась эта картинка.
Домик был маленький, но вовсе не убогий. Окна из настоящего стекла, резные стулья вокруг небольшого, но явно дорогого стола. И Патрик, одиноко сидящий перед свечой, горевшей в большом серебряном подсвечнике.
Но что это? В комнате Патрик не один. Позади него на огромном ложе из блестящего рыжего меха лежит женщина. Кажется, она больна, потому что из груди ее доносится хриплое, даже со свистом, дыхание.
Патрик медленно отпивает из золотого кубка глоток, кажется, тоже грога и беспокойно оглядывается на лежащую. Но она по-прежнему неподвижна…
Что это было за видение? Может, блики свечи на матовой поверхности кувшина вызвали его, или на Соню так странно подействовал непривычный напиток?
— Дети… — задумчиво произнес Патрик. — Без них жизнь всякого человека теряет смысл. Остается лишь прожигать ее, бросая на ветер нажитое богатство только лишь потому, что его некому передать.
— Патрик, что с вами? — шепотом спросила его Соня. А что, если видение было вовсе не ее, а Патрика, но она каким-то странным образом его увидела…
Какие удивительные вещи могут происходить с человеком… Особенно если он не находит им достоверного объяснения…
— Но у вас, — он вдруг цепко взглянул в ее лицо, словно ему надо было удержаться на этой стороне сознания, не упасть в далекое прошлое, которое все равно нельзя было вернуть, — думаю, было немало возможностей… Я хотел сказать, вы так потрясающе красивы, что вам стоит только захотеть, и у вас было бы уже много детей…
Ну вот, напросилась! Что еще мог сказать молодой человек, чтобы успокоить женщину в минуту слабости? Много детей. Почему до сих пор ей не приходили в голову мысли о детях? А что, если Софья бесплодна?
Последняя мысль, столь неожиданно пришедшая ей в голову, казалось бы, ни с того ни с сего, даже испугала княжну. Ведь на ее счету несколько ночей близости… с ее венчанным супругом, с Григорием Тредиаковским, урожденным князем Потемкиным. И ничего. Теперь она уже точно может сказать, что семя князя в ее чреве не завязалось. К сожалению. Или к счастью?
Что сейчас Соня делала бы с ребенком? И как посмотрели бы на ее дитя окружающие? Тот же Патрик, например. Размахивать перед собой бумагой, в которой сказано, что она — замужняя женщина? Но ведь тогда ей бы не удалось скрыть, как она того хотела, что состоит в законном браке. Невозможно совместить невозможное.
Нужно было срочно отвлечься от мрачных мыслей, и она взглянула на канделябр — свечи в нем почти все оплыли, и остались совсем маленькие огарки.
— Я должна пожурить вас, Патрик, — сказала она. — Скоро все свечи погаснут, а вы за этим не проследили. Мадам Фаншон уверяла, что со временем Вивиан станет умелой горничной, но пока, видимо, надо ее проверять…
— Простите, ваше сиятельство! — спохватился он и направился к двери, говоря на ходу:
— Вы правы.
Поиски поисками, но я не должен забывать о своих обязанностях.
Вернулся он несколько мгновений спустя со свечой в руке.
— Оказывается, это не единственный мой проступок. Я не знал, что в замке нет запаса свечей. С утра я дам распоряжение Шарлю, но сейчас… В доме оказалась целой всего одна свеча.
Он ловко вставил ее в канделябр как раз вовремя, потому что горела теперь только одна эта, новая.
Впрочем, полумрак вовсе не мешал молодым людям предаваться отдыху, а Соне, несмотря ни на что, все более углубляться в свои грустные мысли.
Ну хорошо, разбогатеет она. То, о чем мечталось — вернуться в Петербург богатой женщиной, — близко к завершению, а остальное… Чего нет в ней, княжне, из-за чего ее обошло стороной обычное женское счастье? Разве она уродлива, горбата, разве многогрешна?
Да, именно так. Ее наказывает бог. Она совершила грех непослушания — сбежала во Францию из-за опеки старшего брата, которого была обязана во всем слушаться. Из-за Сони погиб на дуэли граф Воронцов, а граф Разумовский вынужден был бежать из страны. Наконец, она без церковного благословения отдала свою честь мужчине… Да после всего этого ей и жить-то на земле должно быть совестно!
Бедная княжна совсем запуталась. Голова у нее кружилась, мысли кружились тоже. Ей было жалко себя и страшно от того, как много грехов на ее душе.
Ей страшно хотелось, чтобы кто-то сильный приласкал ее, погладил по голове, как в детстве, и сказал:
— Не плачь, Сонюшка, все будет хорошо!
Что поделать против таких приступов слабости?
Она больше не могла сдерживаться.
Но, кажется, ее как раз и гладят по голове… И успокаивают:
— Не плачьте, княжна, все будет хорошо!
Патрик. И в глазах его тревога. Неужели Соня расплакалась? Вот ведь как — только она о слезах подумала, и вышло, что они тут как тут.
Как давно ее никто не жалел! Словно до сего момента ее несчастная душа свернулась, точно ежик, иглами наружу и колола ее изнутри. Не очень больно, но неуютно.
— Патрик!
Она прижалась к его руке мокрой от слез щекой.
И вот уже он стоит подле нее на коленях и обнимает. Оттолкнуть его? Но как это приятно, когда его губы касаются легкими поцелуями ее щек, глаз, шеи.
А руки успокаивают, прижимают к себе. И хочется забыться и нырнуть в спасительное тепло чувств…
Она прикрывает глаза и отдается на волю его рукам, которые поднимают ее и несут к дивану. Какая-то часть ее сознания пытается что-то сказать, предостеречь, но она не хочет ничего слушать.
Соня уверена: Патрик тут же отпустит ее, хотя он весь натянут, словно струна, и горит желанием. Она, кажется, еще не встречала человека, который бы настолько владел собой. Нет, он ни за что не посмеет, если она…
Но Соня выдохлась. Да, она устала бороться с самой собою. Мало ли запретов уже нарушила она!
Тех, что прежде и в мыслях нельзя было нарушать.
Скоро ей будет двадцать шесть лет…
Она лишь хотела сказать, чтобы он задул свечу, последнюю из тех, что горели в канделябре, но не успела. Поцелуй, которым он заглушил ее слова, унес последние остатки здравомыслия…
16
Это был ее мужчина. Теперь Соня могла сравнивать. Григорий — ее первый мужчина и муж — не шел ни в какое сравнение с Патриком. На мгновение у нее мелькнула мысль, что Версаль научил его многому. Гораздо большему, чем ее. Ну и что ей до этого?
Кокетка… Нет, кокотка… Падшая женщина… Запятнавшая свою честь некогда порядочная женщина…
Соня лежала в постели и лениво перебирала эти слова, примеривая их на себя, но как-то отстраненно, вроде со стороны. То есть так стали бы говорить о ней в петербургском свете. Если бы узнали. Но ведь могут и не узнать! Кто бы о ней что-то рассказал, появись она вновь в Северной российской столице?
Ну вот, теперь она додумалась до того, что главное не сам грех, а то, что о нем узнают люди.
Прежде княжна слышала, что англичане в постели сухи и даже бесчувственны. Словно не любовью занимаются, а воюют. Мужчины сосредоточены и всякое встречное движение женщины расценивают как непотребство. Якобы англичанки должны лежать под ними без звука и движения… Помнится, в Версале Жозефина д'Аламбер рассказывала ей анекдот, в котором супруг возмущенно спрашивал у жены: «Дорогая, вы никак пошевелились?!»
Странно, Соня так мало была знакома с Жозефиной, а вспоминает ее до сих пор. Эта юная француженка, в равной мере простодушная и развращенная, — настоящее дитя нравов, царящих при дворе.
Хотя говорили, что его не сравнить с двором Людовика Четырнадцатого, но Соне надолго хватит впечатлений, полученных и при этом дворе.
На отношения между мужчиной и женщиной Жозефина смотрела так же легко, как на ежедневное принятие пищи. Тогда Соня слушала ее вполуха, мысленно отвращаясь от пикантных подробностей.
А впрочем, какая разница, откуда Патрик почерпнул свои знания, если он доставляет Соне просто неземное блаженство? Подумать только, не будь она… несколько легкомысленной, могла бы никогда и не узнать, что по-настоящему происходит между мужчиной и женщиной. Такое, что они потом готовы умереть в объятиях друг друга…
Что-то она все о смерти! Откуда пришли к Соне эти мысли? Наверное, от смеси неведомого прежде восторга и раскаяния, которое все еще не отпускало Соню, грозя ей, что она будет гореть в геенне огненной, как неверная жена.
С чего все это началось? Ну да, Патрик стал ее утешать. И целовать. И она потянулась к нему за утешением. В первом взрыве страсти сгорели все ее прежние страхи, но… пришли новые. Например, в какой-то момент Соне показалось, что кто-то приоткрыл дверь в гостиную.
Патрик ничего не заметил, а уж он — прирожденный следопыт и, надо думать, обладает совершенным слухом…
Вот, Соне уже что-то кажется. Но все же она готова была поклясться, что слышала не только скрип двери, но и удаляющиеся легкие шаги. Даже успела подумать: хорошо, что Патрик в своем нетерпении не стал ее раздевать, а как-то ловко поднырнул под ее юбки… Краска залила лицо Сони при одном воспоминании о случившемся в гостиной.
Потом Патрик, держа в руке канделябр с той самой единственной свечой, проводил Соню до ее опочивальни, но не остался за дверью, а вошел вместе с нею, чтобы уже среди полотна и кружев продолжить то восхитительное действо любви, которому Соня отдалась со всем своим нерастраченным пылом.
— Теперь я могу и умереть, — сказал Патрик, слегка нависая над лежащей Соней и вглядываясь в ее лицо, словно хотел отпечатать его в своей памяти навечно.
Ну вот, он тоже о смерти. Неужели взрыв страсти так силен, что его и вправду сравнивают со смертью?
«Экстаз — малая смерть» — так говорила уже упомянутая Жозефина.
Полумрак с дрожащим пламенем единственной свечи придавал облику княжны еще больше таинственности, и у Патрика отчего-то щемило сердце. Странно, что он не постеснялся Соне в том признаться.
Говорил, что она подарила ему самые сладостные ощущения, каковые только мог испытать мужчина.
Она не была искушена — он видел искушенных женщин, но она была честна с ним, не старалась выглядеть в его глазах лучше, чем была. Хотя, по его мнению, лучше быть невозможно.
Он чувствовал, Софи сожалеет о том, что не девственна, но для Патрика это не имело значения. Он даже не хотел знать, как это случилось, его интересовало совсем другое: разделяла ли она с ним те же чувства?
— Только не это, Патрик, умоляю!
— О чем ты умоляешь, моя дорогая?
— Не надо говорить о смерти теперь, когда мы нашли друг друга.
— Я только хотел сказать, что лучше этого у меня ничего в жизни не было и, наверное, не будет.
— Как и у меня! — выдохнула Соня.
Озарение. Опять Соню посетило озарение — а как по-другому его можно назвать? Они лежали в постели и молчали, а она вдруг будто услышала мысли Патрика.
«Значит, бог наконец сжалился надо мной и послал мне женщину, которая может дать то, чего я прежде был лишен? Точнее, давно был лишен. После смерти моей дорогой, обожаемой Джейн.
Она не должна упрекать меня там, на небесах.
Когда она умерла, я думал, у меня в жизни больше ничего не будет. Судьба уже давала мне шанс, когда благодаря одной своей мужской силе я мог добиться всего, о чем можно только мечтать. Но тогда это было бы предательством по отношению к памяти Джейн.
А сегодня… Надо жить. Умирая, Джейн повторяла именно это: «Не оплакивай меня слишком долго, Патрик. Живым — живое».
Она была благородной женщиной».
Патрик обнял Соню со всем пылом, который полыхал в нем, и прижал к себе. Никогда он ее не отпустит и никому не отдаст, пусть даже тот, бросивший ее проходимец, опять появится в Дежансоне!
Она думала о том же. Не вспоминать бы. Не думать обо всех ошибках, которые она успела сделать.
Пусть бы так оставалось всю жизнь. Соня мысленно твердила это, как заклинание, но в ее душе не было ни покоя, ни умиротворенности — только тревога.
Она так вслух и сказала:
— У меня отчего-то дурные предчувствия. Словно недолго нам наслаждаться нашим счастьем.
Соня видела, как расширились у него глаза, как на лбу появилась вертикальная морщинка.
— Почему ты думаешь об этом? Считаешь, что я не смогу защитить тебя в случае опасности? И откуда она может нам угрожать?
— Я боюсь, что явится некто, кто предъявит на меня свои права, — с тяжелым вздохом ответила Соня.
— Кто же может дать ему такое право? — гневно поинтересовался он.
— Люди. Закон. Бог, — сказала она, и на его руку, которую Соня в волнении прижала к своему лицу, упала горячая слеза. Не слишком ли часто она сегодня плачет? — Я ведь говорила тебе, что теперь замужняя женщина, и то, что произошло между нами, расценится людьми как прелюбодеяние.
— Думаю, твоя ноша, дорогая, станет куда легче, если ты попробуешь разделить ее со мной, — наконец мягко отозвался он. — Куда страшнее было бы нам не найти друг друга и продолжать жизнь в обществе людей чужих и постылых. Теперь же нас двое, и вместе мы что-нибудь обязательно придумаем.
— Подумать только — всего одна ошибка, но как дорого она может нам обойтись! — продолжала сокрушаться Соня. — Не хочу себя оправдывать, но до моего приезда во Францию я жила тихо и незаметно… Нет, вру, уже в Петербурге кто-то будто наслал на меня силы зла, потому что я нечаянно украла жениха у одной достойной девушки…
Патрик отстранился от Сони и удивленно всмотрелся в ее красивое лицо. Она всегда казалась ему такой чистой, такой невинной. И тогда, когда умело противостояла ловеласу Жозефу Фуше и посулам Жозефины д'Аламбер. Не то чтобы он разочаровался в Софье, но озадачился. Впрочем, он тут же пояснил себе, что тем интереснее будет ему узнавать ее, такую разную и неожиданную.
А Соня между тем, торопясь, рассказывала ему обо всем, что случилось с нею в короткий промежуток времени, всего лишь за лето и часть осени.
Оказывается, именно этого ей все время и не хватало: возможности поделиться с кем-то своими мыслями и переживаниями. Даже ее откровения с Агриппиной не носили характера полной откровенности — Соня все время помнила о той пропасти в отношениях, которая их совсем недавно разделяла, а Патрику она почему-то смогла рассказать все.
— Ты любила его? — спросил он немного погодя, словно приходя в себя после ее рассказа, совершенно забыв, что уже спрашивал ее об этом.
— Я испугалась, — проговорила она и поняла, что на самом деле так и было. — Я испугалась того, что между нами произошло. Я всегда считала себя девушкой высоконравственной, а совершила проступок, осуждаемый обществом… Покойная матушка пришла бы в ужас.
Странно, что она почувствовала облегчение, вот так открыто бичуя себя перед человеком, с которым была близка. Ее почему-то не пугало возможное его презрение к ней, падшей женщине, сплошь состоящей из греха.
Патрик некоторое время молчал, а потом медленно произнес:
— Я влюбился в тебя, сердечко мое, с первого взгляда. Тогда, когда ты выпала из кареты некоего маркиза, связанная по рукам и ногам. Но по лицу было видно, что это тебя не сломало, ты готова была сражаться за свою честь… Я думаю, честь женщины вовсе не в том, что проповедуют наши церковники — А в чем? — в растерянности спросила она.
Соня могла видеть в Патрике кого угодно, в том числе мудреца, философа… Он легко произносил слова, на которые у нее бы не повернулся язык.
— Я знал тебя немного, но видел, как ты сражаешься с Жозефом Фуше, который в Версале не спал разве что с королевой. Он всегда добивался своего.
А тут… невольно я стал свидетелем его возмущения: какая-то русская княжна смеет противостоять ему!
Он был поражен…
Соня покраснела, благодаря бога за то, что в комнате полумрак и Патрик не видит ее смущения. Она вовсе не была так же, как он, уверена, что в конце концов Фуше своего бы не добился. Но об этом лучше не думать.
— Прошу тебя, моя дорогая, только об одном: позволь остаться подле тебя. Быть твоим охранником и верным рыцарем. И, если я тебе не противен, твоим возлюбленным. Это для меня величайшее счастье в жизни.
— А если у меня будет ребенок?
Странно, что прежде эта мысль бродила где-то по окраинам ее души, а тут вдруг встала во всей своей неотвратимости.
— Мы с тобой поженимся, и я признаю ребенка своим. Мы не станем плодить бастардов.
— Но Григорий, мой муж…
— Я найду его, — твердо сказал Патрик. — Если он умер, я женюсь на его вдове, а если жив… Что ж, закон создали люди, человек его и отменит. Если надо, я дойду до папы, но добьюсь разрешения на развод.
— Папа.. Станет ли он заниматься простым смертным?
— Не могу сказать тебе больше, но твой покорный слуга… не самый простой смертный.
— Ты говоришь загадками, — с упреком заметила Соня.
— Подожди еще немного, и все узнаешь.
— Ну, а как же тогда твой рассказ насчет младшего сына, которому ничего не досталось?
— Но это правда, — с некоторой досадой промолвил он и добавил:
— Почти…. Однако уверяю тебя: то, чем мы только что занимались, гораздо интереснее и приятнее, чем разговоры. Ты не находишь?..
Под утро Соня заговорила о том, что ее все же беспокоило:
— А как же слуги? Не будем обращать на них внимания?
— Ты умница, моя родная. Думаю, слугам этого лучше не знать. Как бы мы им ни доверяли!
— Тогда нам стоит расстаться.
— О, не требуй от меня невозможного! — застонал Патрик.
— Ненадолго, — уточнила Соня.
Спала она крепко Не слышала даже, как в ее комнату заглянула Вивиан. Оглядела смятые простыни, подушку, которая хранила еще след головы Патрика, и кивнула каким-то своим мыслям, осторожно прикрыв за собой дверь.
Патрик отсутствовал весь день. Впрочем, у Сони нашлось достаточно дел. Вместе с Шарлем — накануне Патрику удалось продать одному из ювелиров золотой слиток и раздобыть денег на хозяйство — она съездила в магазин в Дежансоне и купила ткань на портьеры в гостиной. Прежние совсем выгорели и кое-где даже порвались.
Понятно, что сразу Соне и Патрику не удастся восстановить былое величие замка де Баррасов, но постепенно, убирая с глаз следы явного обветшания, можно навести здесь порядок.
Итак, Патрик появился к ужину весьма довольный собой и проведенным днем. Он делился с Соней событиями, не обращая внимания на прислуживающую им за столом Вивиан.
— Ваша догадка, кажется, оказалась верна. Нашел я следы той самой Мари, о которой вы мне говорили.
И даже рассказали о домике, в котором она может жить. Так что мои поиски сузятся теперь всего до четверти лье… Что же касается наших с вами дел, то послезавтра мне придется снова уехать. Ненадолго, всего на пару дней, и вернусь я, думаю, уже с хорошими новостями.
— Может, нам все-таки отказаться от поисков?
Столько дел в самом замке!
— Уверяю вас, Софи, одно другому не помешает.
Сегодня я познакомился с одним моряком, капитаном торгового судна из Марселя, — он привез в Дежансон на лечение свою хворающую жену. Некоторую часть пути мы с ним проедем вместе и сможем переговорить о наших делах, понимаете? Он со своим судном ходит далеко, по океану, и предварительные переговоры дают право надеяться, что мы сможем кое о чем договориться.
Кокетка… Нет, кокотка… Падшая женщина… Запятнавшая свою честь некогда порядочная женщина…
Соня лежала в постели и лениво перебирала эти слова, примеривая их на себя, но как-то отстраненно, вроде со стороны. То есть так стали бы говорить о ней в петербургском свете. Если бы узнали. Но ведь могут и не узнать! Кто бы о ней что-то рассказал, появись она вновь в Северной российской столице?
Ну вот, теперь она додумалась до того, что главное не сам грех, а то, что о нем узнают люди.
Прежде княжна слышала, что англичане в постели сухи и даже бесчувственны. Словно не любовью занимаются, а воюют. Мужчины сосредоточены и всякое встречное движение женщины расценивают как непотребство. Якобы англичанки должны лежать под ними без звука и движения… Помнится, в Версале Жозефина д'Аламбер рассказывала ей анекдот, в котором супруг возмущенно спрашивал у жены: «Дорогая, вы никак пошевелились?!»
Странно, Соня так мало была знакома с Жозефиной, а вспоминает ее до сих пор. Эта юная француженка, в равной мере простодушная и развращенная, — настоящее дитя нравов, царящих при дворе.
Хотя говорили, что его не сравнить с двором Людовика Четырнадцатого, но Соне надолго хватит впечатлений, полученных и при этом дворе.
На отношения между мужчиной и женщиной Жозефина смотрела так же легко, как на ежедневное принятие пищи. Тогда Соня слушала ее вполуха, мысленно отвращаясь от пикантных подробностей.
А впрочем, какая разница, откуда Патрик почерпнул свои знания, если он доставляет Соне просто неземное блаженство? Подумать только, не будь она… несколько легкомысленной, могла бы никогда и не узнать, что по-настоящему происходит между мужчиной и женщиной. Такое, что они потом готовы умереть в объятиях друг друга…
Что-то она все о смерти! Откуда пришли к Соне эти мысли? Наверное, от смеси неведомого прежде восторга и раскаяния, которое все еще не отпускало Соню, грозя ей, что она будет гореть в геенне огненной, как неверная жена.
С чего все это началось? Ну да, Патрик стал ее утешать. И целовать. И она потянулась к нему за утешением. В первом взрыве страсти сгорели все ее прежние страхи, но… пришли новые. Например, в какой-то момент Соне показалось, что кто-то приоткрыл дверь в гостиную.
Патрик ничего не заметил, а уж он — прирожденный следопыт и, надо думать, обладает совершенным слухом…
Вот, Соне уже что-то кажется. Но все же она готова была поклясться, что слышала не только скрип двери, но и удаляющиеся легкие шаги. Даже успела подумать: хорошо, что Патрик в своем нетерпении не стал ее раздевать, а как-то ловко поднырнул под ее юбки… Краска залила лицо Сони при одном воспоминании о случившемся в гостиной.
Потом Патрик, держа в руке канделябр с той самой единственной свечой, проводил Соню до ее опочивальни, но не остался за дверью, а вошел вместе с нею, чтобы уже среди полотна и кружев продолжить то восхитительное действо любви, которому Соня отдалась со всем своим нерастраченным пылом.
— Теперь я могу и умереть, — сказал Патрик, слегка нависая над лежащей Соней и вглядываясь в ее лицо, словно хотел отпечатать его в своей памяти навечно.
Ну вот, он тоже о смерти. Неужели взрыв страсти так силен, что его и вправду сравнивают со смертью?
«Экстаз — малая смерть» — так говорила уже упомянутая Жозефина.
Полумрак с дрожащим пламенем единственной свечи придавал облику княжны еще больше таинственности, и у Патрика отчего-то щемило сердце. Странно, что он не постеснялся Соне в том признаться.
Говорил, что она подарила ему самые сладостные ощущения, каковые только мог испытать мужчина.
Она не была искушена — он видел искушенных женщин, но она была честна с ним, не старалась выглядеть в его глазах лучше, чем была. Хотя, по его мнению, лучше быть невозможно.
Он чувствовал, Софи сожалеет о том, что не девственна, но для Патрика это не имело значения. Он даже не хотел знать, как это случилось, его интересовало совсем другое: разделяла ли она с ним те же чувства?
— Только не это, Патрик, умоляю!
— О чем ты умоляешь, моя дорогая?
— Не надо говорить о смерти теперь, когда мы нашли друг друга.
— Я только хотел сказать, что лучше этого у меня ничего в жизни не было и, наверное, не будет.
— Как и у меня! — выдохнула Соня.
Озарение. Опять Соню посетило озарение — а как по-другому его можно назвать? Они лежали в постели и молчали, а она вдруг будто услышала мысли Патрика.
«Значит, бог наконец сжалился надо мной и послал мне женщину, которая может дать то, чего я прежде был лишен? Точнее, давно был лишен. После смерти моей дорогой, обожаемой Джейн.
Она не должна упрекать меня там, на небесах.
Когда она умерла, я думал, у меня в жизни больше ничего не будет. Судьба уже давала мне шанс, когда благодаря одной своей мужской силе я мог добиться всего, о чем можно только мечтать. Но тогда это было бы предательством по отношению к памяти Джейн.
А сегодня… Надо жить. Умирая, Джейн повторяла именно это: «Не оплакивай меня слишком долго, Патрик. Живым — живое».
Она была благородной женщиной».
Патрик обнял Соню со всем пылом, который полыхал в нем, и прижал к себе. Никогда он ее не отпустит и никому не отдаст, пусть даже тот, бросивший ее проходимец, опять появится в Дежансоне!
Она думала о том же. Не вспоминать бы. Не думать обо всех ошибках, которые она успела сделать.
Пусть бы так оставалось всю жизнь. Соня мысленно твердила это, как заклинание, но в ее душе не было ни покоя, ни умиротворенности — только тревога.
Она так вслух и сказала:
— У меня отчего-то дурные предчувствия. Словно недолго нам наслаждаться нашим счастьем.
Соня видела, как расширились у него глаза, как на лбу появилась вертикальная морщинка.
— Почему ты думаешь об этом? Считаешь, что я не смогу защитить тебя в случае опасности? И откуда она может нам угрожать?
— Я боюсь, что явится некто, кто предъявит на меня свои права, — с тяжелым вздохом ответила Соня.
— Кто же может дать ему такое право? — гневно поинтересовался он.
— Люди. Закон. Бог, — сказала она, и на его руку, которую Соня в волнении прижала к своему лицу, упала горячая слеза. Не слишком ли часто она сегодня плачет? — Я ведь говорила тебе, что теперь замужняя женщина, и то, что произошло между нами, расценится людьми как прелюбодеяние.
— Думаю, твоя ноша, дорогая, станет куда легче, если ты попробуешь разделить ее со мной, — наконец мягко отозвался он. — Куда страшнее было бы нам не найти друг друга и продолжать жизнь в обществе людей чужих и постылых. Теперь же нас двое, и вместе мы что-нибудь обязательно придумаем.
— Подумать только — всего одна ошибка, но как дорого она может нам обойтись! — продолжала сокрушаться Соня. — Не хочу себя оправдывать, но до моего приезда во Францию я жила тихо и незаметно… Нет, вру, уже в Петербурге кто-то будто наслал на меня силы зла, потому что я нечаянно украла жениха у одной достойной девушки…
Патрик отстранился от Сони и удивленно всмотрелся в ее красивое лицо. Она всегда казалась ему такой чистой, такой невинной. И тогда, когда умело противостояла ловеласу Жозефу Фуше и посулам Жозефины д'Аламбер. Не то чтобы он разочаровался в Софье, но озадачился. Впрочем, он тут же пояснил себе, что тем интереснее будет ему узнавать ее, такую разную и неожиданную.
А Соня между тем, торопясь, рассказывала ему обо всем, что случилось с нею в короткий промежуток времени, всего лишь за лето и часть осени.
Оказывается, именно этого ей все время и не хватало: возможности поделиться с кем-то своими мыслями и переживаниями. Даже ее откровения с Агриппиной не носили характера полной откровенности — Соня все время помнила о той пропасти в отношениях, которая их совсем недавно разделяла, а Патрику она почему-то смогла рассказать все.
— Ты любила его? — спросил он немного погодя, словно приходя в себя после ее рассказа, совершенно забыв, что уже спрашивал ее об этом.
— Я испугалась, — проговорила она и поняла, что на самом деле так и было. — Я испугалась того, что между нами произошло. Я всегда считала себя девушкой высоконравственной, а совершила проступок, осуждаемый обществом… Покойная матушка пришла бы в ужас.
Странно, что она почувствовала облегчение, вот так открыто бичуя себя перед человеком, с которым была близка. Ее почему-то не пугало возможное его презрение к ней, падшей женщине, сплошь состоящей из греха.
Патрик некоторое время молчал, а потом медленно произнес:
— Я влюбился в тебя, сердечко мое, с первого взгляда. Тогда, когда ты выпала из кареты некоего маркиза, связанная по рукам и ногам. Но по лицу было видно, что это тебя не сломало, ты готова была сражаться за свою честь… Я думаю, честь женщины вовсе не в том, что проповедуют наши церковники — А в чем? — в растерянности спросила она.
Соня могла видеть в Патрике кого угодно, в том числе мудреца, философа… Он легко произносил слова, на которые у нее бы не повернулся язык.
— Я знал тебя немного, но видел, как ты сражаешься с Жозефом Фуше, который в Версале не спал разве что с королевой. Он всегда добивался своего.
А тут… невольно я стал свидетелем его возмущения: какая-то русская княжна смеет противостоять ему!
Он был поражен…
Соня покраснела, благодаря бога за то, что в комнате полумрак и Патрик не видит ее смущения. Она вовсе не была так же, как он, уверена, что в конце концов Фуше своего бы не добился. Но об этом лучше не думать.
— Прошу тебя, моя дорогая, только об одном: позволь остаться подле тебя. Быть твоим охранником и верным рыцарем. И, если я тебе не противен, твоим возлюбленным. Это для меня величайшее счастье в жизни.
— А если у меня будет ребенок?
Странно, что прежде эта мысль бродила где-то по окраинам ее души, а тут вдруг встала во всей своей неотвратимости.
— Мы с тобой поженимся, и я признаю ребенка своим. Мы не станем плодить бастардов.
— Но Григорий, мой муж…
— Я найду его, — твердо сказал Патрик. — Если он умер, я женюсь на его вдове, а если жив… Что ж, закон создали люди, человек его и отменит. Если надо, я дойду до папы, но добьюсь разрешения на развод.
— Папа.. Станет ли он заниматься простым смертным?
— Не могу сказать тебе больше, но твой покорный слуга… не самый простой смертный.
— Ты говоришь загадками, — с упреком заметила Соня.
— Подожди еще немного, и все узнаешь.
— Ну, а как же тогда твой рассказ насчет младшего сына, которому ничего не досталось?
— Но это правда, — с некоторой досадой промолвил он и добавил:
— Почти…. Однако уверяю тебя: то, чем мы только что занимались, гораздо интереснее и приятнее, чем разговоры. Ты не находишь?..
Под утро Соня заговорила о том, что ее все же беспокоило:
— А как же слуги? Не будем обращать на них внимания?
— Ты умница, моя родная. Думаю, слугам этого лучше не знать. Как бы мы им ни доверяли!
— Тогда нам стоит расстаться.
— О, не требуй от меня невозможного! — застонал Патрик.
— Ненадолго, — уточнила Соня.
Спала она крепко Не слышала даже, как в ее комнату заглянула Вивиан. Оглядела смятые простыни, подушку, которая хранила еще след головы Патрика, и кивнула каким-то своим мыслям, осторожно прикрыв за собой дверь.
Патрик отсутствовал весь день. Впрочем, у Сони нашлось достаточно дел. Вместе с Шарлем — накануне Патрику удалось продать одному из ювелиров золотой слиток и раздобыть денег на хозяйство — она съездила в магазин в Дежансоне и купила ткань на портьеры в гостиной. Прежние совсем выгорели и кое-где даже порвались.
Понятно, что сразу Соне и Патрику не удастся восстановить былое величие замка де Баррасов, но постепенно, убирая с глаз следы явного обветшания, можно навести здесь порядок.
Итак, Патрик появился к ужину весьма довольный собой и проведенным днем. Он делился с Соней событиями, не обращая внимания на прислуживающую им за столом Вивиан.
— Ваша догадка, кажется, оказалась верна. Нашел я следы той самой Мари, о которой вы мне говорили.
И даже рассказали о домике, в котором она может жить. Так что мои поиски сузятся теперь всего до четверти лье… Что же касается наших с вами дел, то послезавтра мне придется снова уехать. Ненадолго, всего на пару дней, и вернусь я, думаю, уже с хорошими новостями.
— Может, нам все-таки отказаться от поисков?
Столько дел в самом замке!
— Уверяю вас, Софи, одно другому не помешает.
Сегодня я познакомился с одним моряком, капитаном торгового судна из Марселя, — он привез в Дежансон на лечение свою хворающую жену. Некоторую часть пути мы с ним проедем вместе и сможем переговорить о наших делах, понимаете? Он со своим судном ходит далеко, по океану, и предварительные переговоры дают право надеяться, что мы сможем кое о чем договориться.