Страница:
— Волшебник?
Ну никак Соня не приучится говорить со слугами! Далеко не всем людям доступна иносказательность, не все понимают намеки. «Уж определились бы вы раз и навсегда, ваше сиятельство, как се вести», — сказал Соне с упреком ее внутренний голос.
— Его так зовут, потому что он своим хирургическим ножом творит чудеса.
— Он режет людей?
Соня вздохнула: ну вот, опять она неверно выразилась. О господи, ну как ей все объяснить?
— Не режет, а всего лишь исправляет ошибки, которые порой допускает всевышний…
— Он соперничает с богом?
— Мари, если ты боишься, больше я не стану говорить с тобой об этом.
— Нет, я только хочу понять, как можно создавать красоту с помощью ножа, — жалобно проговорила Мари.
— Давай не будем заранее волноваться. Может, доктор Шастейль скажет нам с тобой, что ничего с твоим лицом сделать и нельзя, а ты будешь зря надеяться… Но тебе нужно получше одеться. Подбери для себя что-нибудь из моих вещей.
Мари замялась.
— Ваше сиятельство, у вас у самой так мало платьев.
— Ты права. Но это ничего, съездим к доктору, потом займемся моим гардеробом.
— Тогда вы не позволите мне взять платье из сундука?
— Из какого сундука?
— Из такого большого, кованого. Он стоит в соседней с моей комнате.
— А платья в нем еще не истлели? Они же давно вышли из моды.
— Матушка Жюстина говорила, что новое — это всего лишь забытое старое.
— Хорошо, разрешаю тебе залезть в любой сундук, который встретится тебе в этом замке.
Мари присела перед Соней в неожиданно приличном реверансе и довольная убежала.
Соня задумалась. Мари удивляет ее чуть ли не каждым своим движением. То есть до сего времени княжна воспринимала ее только в связи с тем первым впечатлением, когда никого, кроме тюремщицы, в ней не видела. Или со вторым, когда перед нею предстало грязное, дурно пахнущее существо, непонятно что бормочущее и взрыкивающее подобно дикому зверю. И по этим поверхностным впечатлениям Соня нарисовала для себя образ полуженщины-полуживотного. Существа, у которого не может быть ни приличных манер, ни мозгов в голове.
Значит, недаром провидению угодно было поставить на ее пути Мари — или княжну Астахову на пути бедной уродки, — чтобы они помогали друг другу…
Куда завело ее воображение! Женщина без роду-племени, страшная, как смертный грех, станет ей помогать… Кстати, если упоминать о грехах, то как не вспомнить о грехе гордыни!
Хочется верить все же, что это последние Сонины терзания. Надо принять как данность появление в ее жизни Мари и поступить с бедняжкой так, как и положено доброй христианке: пригреть и пожалеть.
На другой день Соня проснулась от каких-то мерных звуков за дверью. Тум-тум-тум в одну сторону, ненадолго перед дверью затишье, и опять тум-тум-тум в другую сторону.
Кто еще может топать, как слон? Наверняка по коридору бегает Мари. Кстати, со временем надо будет позаниматься с девчонкой и этим — походкой, или как минимум научить ее бесшумно ходить. А пока что топанье означает, что Мари ждет, когда она проснется, и от нетерпения не может устоять на месте.
Если бы она могла знать все планы своей госпожи в» отношении собственной персоны, то небось и призадумалась бы. Или никому не нужной сироте все равно, что станут с нею делать, лишь бы чувствовать, что о ней заботятся?
— Мари! — крикнула Соня, и дверь тут же открылась. Толстая дубовая дверь, между прочим, за нею вообще звуки сильно приглушены.
— Ваше сиятельство хочет одеться?
— Зови меня просто мадам Софи.
— Мадемуазель? — робко поинтересовалась служанка.
— Пожалуй, ты права, пусть так и останется: мадемуазель, — задумчиво проговорила Соня. — Отчего-то мне кажется, что ты должна знать и это, так что позже я тебе все расскажу. — Немного помолчав, княжна спросила строгим голосом, нарочно, чтобы приглушить сияющий свет глаз Мари и убедиться, что утро начинается без сюрпризов:
— А булочки уже готовы?
— Конечно, готовы. Чайник вскипел, а Шарль уже приготовил карету.
— Зачем? — как бы удивилась Соня, отмечая про себя, что ей все же свойственна некоторая зловредность. Ага, добилась, в глазах Мари мелькнула растерянность и даже обида.
— Ехать к врачу, — произнесла девушка вмиг задрожавшими губами.
— Но позавтракать-то я успею?
Соня уже злилась на себя: характер у ее сиятельства явно не ангельский.
— Прикажете подать в постель?
— Нет, накрой в гостиной.
— А в гостиной уже накрыто.
— Давно? Наверное, все уже остыло?
В общем, сейчас Мари имела возможность убедиться, что ей в госпожи досталась особа вздорная, капризная и желчная. Правда, по тому, с каким обожанием она продолжала смотреть на нее, кое-чем, видимо, Софья Николаевна отличается от ее бывшего хозяина мосье Флоримона. Например, не бьет свою новую горничную кнутом.
Надо сказать, гардероб у Сони, как правильно подметила Мари, был не слишком обширен. Она оделась весьма легко, вовсе не по погоде — на дворе уже вовсю мела поземка. Хорошо, догадливый Шарль подал карету к самому крыльцу, так что, поддерживаемая Мари, княжна только ступила на крыльцо — и сразу шагнула в распахнутую слугой дверцу. И в очередной раз удивилась, что Мари все предусмотрела, потому что девушка сразу закутала ножки госпожи теплым пледом. И колеса тут же застучали по мостовой.
Через некоторое время карета остановилась, и Шарль прокричал в приоткрытую дверцу:
— Дом доктора Поклена. Я схожу за ним.
— Сходи, да дверцу закрой! — прикрикнула на него Мари. Соне даже рот не понадобилось открывать.
Доктор не заставил себя долго ждать. Кряхтя, залез в карету и уселся напротив Сони.
— Княжна, доктор Шастейль понадобился вам по той причине… по тому поводу, о котором мы с вами говорили? В противном случае вы должны были бы удивляться, что за нужда тащиться и мне вместе с вами.
— Вы угадали, — кивнула Соня.
Поклен с любопытством воззрился на Мари, словно видел ее в первый раз.
— Ах, какой сюрприз будет для Жана!
— Сюрприз? Вы хотите сказать, что у него сейчас нет других пациентов?
Доктор несколько смутился и опять покосился на Мари.
— Отнюдь. Я всего лишь хотел сказать, что это такой уникальный случай. Тут нужно известное мужество… Вы готовы, дитя мое, пройти через ад? — спросил он Мари, забившуюся в угол кареты.
— Ну зачем вы пугаете девушку? — попеняла ему Соня. — Так уж и ад!
Поклен потер руки, словно это ему предстояло заниматься Мари, и мечтательно проговорил:
— Однажды Шастейль позволил мне присутствовать на операции, но у его пациентки оказался слишком низкий болевой порог. Она не выдержала боли и сказала, что лучше умереть уродкой, чем терпеть такую пытку.
Соня скосила глаза на Мари. Та слушала доктора Поклена, не сводя с него взгляда. И при словах о той, которая ради красоты не хотела терпеть боль, скривилась от презрения.
Это заметил и доктор. Он заговорщически подмигнул Соне левым глазом так, что Мари его подмигивания не заметила.
Между тем доктор подышал в окошко кареты, уже затянутое инеем, и вскричал:
— Куда? Я же объяснял! Этот увалень все перепутал!
Он застучал тростью в стенку кареты, а когда она остановилась, приоткрыл дверцу и закричал Шарлю:
— Поворачивай на улицу Берри! Второй особняк слева!
Затем посмотрел на Соню.
— Простите, мадемуазель Софи, сегодня я, видимо, излишне взбудоражен.
— Наверное, вы мечтали стать хирургом, но что-то вам помешало? — пошутила Соня.
Тот удивленно взглянул на нее.
— Но кто… но как вы догадались?
— Чисто интуитивно.
— И попали в точку. Мой учитель мне отсоветовал. Сказал, что у меня слишком хрупкая нервная организация. Хирург должен обладать характером спокойным, уравновешенным, должен уметь держать себя в руках, чтобы даже в момент сильного волнения нож не дрожал у него в руках…
Карета остановилась, и доктор поспешил вылезти, не рассказав, до конца своей истории. Мари выскочила следом, и они вдвоем извлекли Соню на свет, словно необычайно ценный и хрупкий сосуд.
Тут же, впрочем, открылась парадная дверь особняка, возле которого они остановились, и из нее уже спешил им навстречу слуга в белом парике и лазоревой с золотом ливрее. Мари оробела при виде всей этой роскоши и незаметно задвинулась за спину Сони. Да и княжна была немало удивлена, так что даже оглянулась на доктора Поклена — мол, туда ли они приехали?
Однако ноги ее тут же стали мерзнуть, и уже в следующее мгновение Соне стало почти все равно, туда они приехали или не туда, лишь бы поскорее попасть в тепло.
Зато доктор Поклен чувствовал себя как рыба в воде. И даже несколько забавлялся смущением княжны. Он предложил ей руку и повел к распахнутой двери роскошного особняка, слуга которого им низко поклонился.
Соня оглянулась. Мари следовала за нею, а Шарль…
Впрочем, он в отличие от госпожи одет достаточно тепло, чтобы посидеть на облучке и подождать.
Еще один сюрприз ждал прибывших в огромном холле. По широкой мраморной лестнице к ним спускался модно одетый молодой человек.
Соня готова была к чему угодно. К хижине, заброшенной и убогой. К небольшому домику буржуа среднего достатка. И при этом в ее воображении там должен был жить убеленный сединами ученый. Или почтенный врач среднего возраста, чьи годы подразумевали бы достаточный врачебный опыт. Но этот… красавчик никакого доверия у нее не вызвал. Более того, Соне захотелось немедленно взять Мари за руку и бежать отсюда прочь. Потому что такому щеголю она не доверила бы не только жизнь своей служанки, но и больной лапки последней приблудной кошки!
Нельзя сказать, что у Сони был какой-то опыт физиогномики, чтобы она вот так сразу могла определить, на что годен мужчина, которого она видит впервые в жизни. Но это же любому ясно: такой франт не может быть человеком дельным. Если он уделяет столько внимания одежде… Вон как завиты его каштановые волосы, как аккуратно он выбрит. А какие у него башмаки — пряжки на них бриллиантовые! Даже огромные серые глаза в густых черных ресницах кажутся не дарованными природой, а особым образом ухоженными. И напрасно он смотрит на Соню так ласково, словно под его взглядом она должна немедленно переменить свое мнение о нем.
А Мари за ее спиной, кажется, и дышать перестала.
Между тем хозяин дома, дав гостям насладиться его красотой, сбежал по лестнице и остановился перед ними, раскинув руки. Словно собирался обнять всех разом.
— Здравствуйте, гости дорогие. Счастлив принимать вас у себя дома. Доктор Поклен…
Он сделал эффектную паузу, давая возможность доктору представить тех, кто с ним прибыл.
— Познакомьтесь, граф, — обратился к нему доктор Поклен, — это русская княжна Софи Астахова.
Она наслышана о чудесах, которые вы вершите своими золотыми руками, так что решилась прибегнуть к вашей помощи…
Что, граф? Но прежде Поклен ни словом не упомянул о титуле врача. — Наверное, ожидал», именно такой ответной реакции Сони. Ну вот, теперь она не может просто повернуться и уйти. Граф и хирург, замечательно!
— Собственно, графом я стал недавно, — проговорил хозяин дома, предлагая Соне руку. — Получил наследство, просто неприлично большое. Ну и подумал: а почему бы не купить себе титул? Наверное, вы наслышаны: у нас во Франции подобные регалии продаются. Чтобы стать аристократом, надо лишь иметь побольше денег…
— Я хотела бы, чтобы вы посмотрели мою служанку. Доктор Поклен уверяет, будто вам под силу изменить ее внешность.
— Он знает, что говорит: мне под силу если и не все, то очень многое, — хвастливо заявил новоявленный граф.
Ну и как можно относиться к такому человеку?
У Сони мелькнула мысль, уж не разыграл ли ее доктор Поклен? А что, если этот граф, так же, как и Флоримон де Баррас, похищает молодых женщин… Но она отбросила эту мысль, как невозможно глупую.
Этот явно всего лишь упивается нежданно свалившимся на него богатством. А для знаменитого хирурга он слишком молод!
— О делах потом, — заявил Шастейль — надо думать, теперь к его фамилии добавляется приставка «де». Он обратился к неслышно возникшему рядом слуге:
— Лион, присмотри, чтобы служанку ее сиятельства покормили.
— И кучера, — подсказала Соня. А почему, собственно, она должна стесняться перед этим нуворишем? Она себе титула не покупала. Род Астаховых такой древний, что заглянешь в глубь веков — голова закружится.
Слуга молча увлек за собой Мари, которая, уходя, оглянулась на Соню, и та едва заметно кивнула — мол, не беспокойся, я не дам тебя в обиду.
В огромной зале — язык не повернулся бы назвать ее гостиной, ибо это была именно зала с натертыми до блеска штучными полами и огромным посреди нее столом, вся в зеркалах, парчовых занавесях, с расписным плафоном на потолке — не хуже, чем в Версале.
— Ну и как, ваше сиятельство, вам нравится мой домишко? — спросил граф-хирург, усаживая Соню на один из резных стульев красного дерева.
— Если вы хотели меня поразить, вам это удалось, — сказала Соня.
Шастейль расхохотался.
— Вам тоже здесь не слишком уютно?
— Меня, признаться, устраивают более скромные жилища.
— Но ваш замок… Разве в нем все не так же величественно?
— Увы, для того, чтобы мой замок выглядел так же, нужно состояние не меньше вашего, — усмехнулась Соня.
— И у вас его нет, — понимающе кивнул граф. — Я понимаю, что это не всегда совпадает: богатство и титул. Уж вам-то покупать его не пришлось бы, не так ли? В ваших жилах течет кровь многих поколений князей. На одну кожу вашу стоит лишь взглянуть — такой никакими притираниями не добьешься.
— То есть в моей знатности вы уверены.
— Порогу не скроешь. — Шастейль откинулся назад и покачался на ножках стула. — Поклен, вы доставили мне удовольствие, привезя такую очаровательную гостью.
Доктор многозначительно покашлял, но ничего не сказал.
— Неужели у вас, с вашим богатством и… внешностью, есть недостаток в гостьях? — поинтересовалась Соня, пригубив из бокала восхитительного рубинового вина, которое налил ей очередной ливрейный слуга.
— Представьте себе, — нарочито тяжело вздохнул тот. — Люди не могут простить мне, что какой-то лекаришка, который продолжает лечить больных, посмел покуситься на святая святых аристократии, на то, что отличает их от других смертных. Титулы!
Увы, одних титулов мало, и они стали торговать своими регалиями. Чтобы ненавидеть тех, кто способен их купить. Например, я с легкостью мог бы купить себе, место при дворе, но подозреваю, что там мне будет слишком скучно…
— Жан, я тебя не узнаю, — наконец подал голос Поклей. — Ты даже не поинтересовался у княжны, что привело ее к тебе, а вместо этого говоришь не переставая, так что ее сиятельство может подумать, будто я привез ее не к великому хирургу, а к какому-то титулованному шарлатану.
— А я полагал, что мое имя в особом представлении не нуждается. Или еще не весь Дежансон его знает? Ах да, вы же еще не познакомились с самыми известными людьми города.
Кажется, этот Шастейль от скромности не умрет.
— Именно так я и подумала, — созналась Соня, глядя прямо в его черные как ночь глаза, — что доктор Поклен несколько… преувеличил ваши способности.
— И вам захотелось уйти? — он ответил ей таким же прямым взглядом.
— Если бы дело касалось меня лично, я бы так и сделала.
— Потому что я купил себе титул?
— Потому что вы, как говорят у меня на родине, решили пускать пыль в глаза.
— Неплохо сказано, — расхохотался Шастейль. — Но что мне еще остается, раз аристократы меня не признают? Сами-то они постоянно… пускают эту самую пыль, хвастаются друг перед другом. А мне нельзя?
В голосе его прозвучала скрытая обида. Соне даже на миг стало его жалко: совсем как мальчишка!
— Если доктор Поклен не преувеличивает и вы действительно выдающийся хирург…
— Ты польстил мне, дружище, — отвел глаза в сторону Шастейль, обращаясь к Поклену. — Разве не так?
— Не так.
— Вот видите, — подхватила Соня, — титул может купить всякий… богач. А разве купишь умение, талант? Кроме того, у вас есть одно преимущество.
— Какое? — теперь Шастейль смотрел уже по-другому, словно взял и снял некую личину, которая ему самому опротивела.
— Люди всегда болеют.
Он облегченно улыбнулся и с особой симпатией взглянул на Софью.
— И вы хотите, чтобы я…
— Я хочу, чтобы вы помогли моей служанке.
— Но зачем? Никто из моих знакомых… аристократов никогда не заботился о слугах. Если вас не устраивает ее внешность, наймите другую.
— Кажется, вместо лечения вы стали давать советы?
Или вы решили отказаться от врачебной практики?
Граф взглянул на нее с нарочитым удивлением, хотя в его глазах притаились смешинки. Нарочно, что ли, он выводит ее из терпения?!
Но Шастейль не стал затягивать паузу, заметив, что его гостья начинает злиться.
— Да, у вас есть чему поучиться выскочке.
— И чему же?
— Вот такому высокомерному, прошу меня простить, и надменному взгляду.
— Может, хирургия вас больше не интересует?
Он хмыкнул и подергал себя за мочку уха. Казалось, Сонина злость его все больше веселила.
— Хорошо, хорошо, мир! Вы ведь не сердитесь на меня на самом деле, нет? Я неудачно пошутил. Прошу прощения. Хотите стану перед вами на колени?
— Ради бога, не надо! Я согласна все забыть, — воскликнула Соня. Чего, в самом деле, она так раскипятилась?
— Позвольте мне, в знак того, что я получил прощение, поцеловать вашу руку. — Шастейль встал из-за стола и смиренно склонился перед Соней, чтобы тут же обрести серьезный тон. — Припоминаю: ваша служанка уродлива. Это пока мое первое и единственное впечатление, ибо все свое внимание я направил на ее госпожу.
— Но теперь вы готовы осмотреть Мари?
— Еще не было случая, чтобы я отказал пациенту, — строго заметил Жан Шастейль — он больше не паясничал. Впрочем, он тут же улыбнулся и опять стал напоминать хвастливого мальчишку. — Но вина-то я вам могу предложить? Знаете, сколько стоит эта бутылка?
Соня нарочито шумно вздохнула, но не преминула упрекнуть:
— Ну, кто рассказывает об этом гостям? Хотите, чтобы вино застряло у них в глотке, а вы, врач, — тут как тут? Странным образом вы приобретаете себе пациентов.
24
Ну никак Соня не приучится говорить со слугами! Далеко не всем людям доступна иносказательность, не все понимают намеки. «Уж определились бы вы раз и навсегда, ваше сиятельство, как се вести», — сказал Соне с упреком ее внутренний голос.
— Его так зовут, потому что он своим хирургическим ножом творит чудеса.
— Он режет людей?
Соня вздохнула: ну вот, опять она неверно выразилась. О господи, ну как ей все объяснить?
— Не режет, а всего лишь исправляет ошибки, которые порой допускает всевышний…
— Он соперничает с богом?
— Мари, если ты боишься, больше я не стану говорить с тобой об этом.
— Нет, я только хочу понять, как можно создавать красоту с помощью ножа, — жалобно проговорила Мари.
— Давай не будем заранее волноваться. Может, доктор Шастейль скажет нам с тобой, что ничего с твоим лицом сделать и нельзя, а ты будешь зря надеяться… Но тебе нужно получше одеться. Подбери для себя что-нибудь из моих вещей.
Мари замялась.
— Ваше сиятельство, у вас у самой так мало платьев.
— Ты права. Но это ничего, съездим к доктору, потом займемся моим гардеробом.
— Тогда вы не позволите мне взять платье из сундука?
— Из какого сундука?
— Из такого большого, кованого. Он стоит в соседней с моей комнате.
— А платья в нем еще не истлели? Они же давно вышли из моды.
— Матушка Жюстина говорила, что новое — это всего лишь забытое старое.
— Хорошо, разрешаю тебе залезть в любой сундук, который встретится тебе в этом замке.
Мари присела перед Соней в неожиданно приличном реверансе и довольная убежала.
Соня задумалась. Мари удивляет ее чуть ли не каждым своим движением. То есть до сего времени княжна воспринимала ее только в связи с тем первым впечатлением, когда никого, кроме тюремщицы, в ней не видела. Или со вторым, когда перед нею предстало грязное, дурно пахнущее существо, непонятно что бормочущее и взрыкивающее подобно дикому зверю. И по этим поверхностным впечатлениям Соня нарисовала для себя образ полуженщины-полуживотного. Существа, у которого не может быть ни приличных манер, ни мозгов в голове.
Значит, недаром провидению угодно было поставить на ее пути Мари — или княжну Астахову на пути бедной уродки, — чтобы они помогали друг другу…
Куда завело ее воображение! Женщина без роду-племени, страшная, как смертный грех, станет ей помогать… Кстати, если упоминать о грехах, то как не вспомнить о грехе гордыни!
Хочется верить все же, что это последние Сонины терзания. Надо принять как данность появление в ее жизни Мари и поступить с бедняжкой так, как и положено доброй христианке: пригреть и пожалеть.
На другой день Соня проснулась от каких-то мерных звуков за дверью. Тум-тум-тум в одну сторону, ненадолго перед дверью затишье, и опять тум-тум-тум в другую сторону.
Кто еще может топать, как слон? Наверняка по коридору бегает Мари. Кстати, со временем надо будет позаниматься с девчонкой и этим — походкой, или как минимум научить ее бесшумно ходить. А пока что топанье означает, что Мари ждет, когда она проснется, и от нетерпения не может устоять на месте.
Если бы она могла знать все планы своей госпожи в» отношении собственной персоны, то небось и призадумалась бы. Или никому не нужной сироте все равно, что станут с нею делать, лишь бы чувствовать, что о ней заботятся?
— Мари! — крикнула Соня, и дверь тут же открылась. Толстая дубовая дверь, между прочим, за нею вообще звуки сильно приглушены.
— Ваше сиятельство хочет одеться?
— Зови меня просто мадам Софи.
— Мадемуазель? — робко поинтересовалась служанка.
— Пожалуй, ты права, пусть так и останется: мадемуазель, — задумчиво проговорила Соня. — Отчего-то мне кажется, что ты должна знать и это, так что позже я тебе все расскажу. — Немного помолчав, княжна спросила строгим голосом, нарочно, чтобы приглушить сияющий свет глаз Мари и убедиться, что утро начинается без сюрпризов:
— А булочки уже готовы?
— Конечно, готовы. Чайник вскипел, а Шарль уже приготовил карету.
— Зачем? — как бы удивилась Соня, отмечая про себя, что ей все же свойственна некоторая зловредность. Ага, добилась, в глазах Мари мелькнула растерянность и даже обида.
— Ехать к врачу, — произнесла девушка вмиг задрожавшими губами.
— Но позавтракать-то я успею?
Соня уже злилась на себя: характер у ее сиятельства явно не ангельский.
— Прикажете подать в постель?
— Нет, накрой в гостиной.
— А в гостиной уже накрыто.
— Давно? Наверное, все уже остыло?
В общем, сейчас Мари имела возможность убедиться, что ей в госпожи досталась особа вздорная, капризная и желчная. Правда, по тому, с каким обожанием она продолжала смотреть на нее, кое-чем, видимо, Софья Николаевна отличается от ее бывшего хозяина мосье Флоримона. Например, не бьет свою новую горничную кнутом.
Надо сказать, гардероб у Сони, как правильно подметила Мари, был не слишком обширен. Она оделась весьма легко, вовсе не по погоде — на дворе уже вовсю мела поземка. Хорошо, догадливый Шарль подал карету к самому крыльцу, так что, поддерживаемая Мари, княжна только ступила на крыльцо — и сразу шагнула в распахнутую слугой дверцу. И в очередной раз удивилась, что Мари все предусмотрела, потому что девушка сразу закутала ножки госпожи теплым пледом. И колеса тут же застучали по мостовой.
Через некоторое время карета остановилась, и Шарль прокричал в приоткрытую дверцу:
— Дом доктора Поклена. Я схожу за ним.
— Сходи, да дверцу закрой! — прикрикнула на него Мари. Соне даже рот не понадобилось открывать.
Доктор не заставил себя долго ждать. Кряхтя, залез в карету и уселся напротив Сони.
— Княжна, доктор Шастейль понадобился вам по той причине… по тому поводу, о котором мы с вами говорили? В противном случае вы должны были бы удивляться, что за нужда тащиться и мне вместе с вами.
— Вы угадали, — кивнула Соня.
Поклен с любопытством воззрился на Мари, словно видел ее в первый раз.
— Ах, какой сюрприз будет для Жана!
— Сюрприз? Вы хотите сказать, что у него сейчас нет других пациентов?
Доктор несколько смутился и опять покосился на Мари.
— Отнюдь. Я всего лишь хотел сказать, что это такой уникальный случай. Тут нужно известное мужество… Вы готовы, дитя мое, пройти через ад? — спросил он Мари, забившуюся в угол кареты.
— Ну зачем вы пугаете девушку? — попеняла ему Соня. — Так уж и ад!
Поклен потер руки, словно это ему предстояло заниматься Мари, и мечтательно проговорил:
— Однажды Шастейль позволил мне присутствовать на операции, но у его пациентки оказался слишком низкий болевой порог. Она не выдержала боли и сказала, что лучше умереть уродкой, чем терпеть такую пытку.
Соня скосила глаза на Мари. Та слушала доктора Поклена, не сводя с него взгляда. И при словах о той, которая ради красоты не хотела терпеть боль, скривилась от презрения.
Это заметил и доктор. Он заговорщически подмигнул Соне левым глазом так, что Мари его подмигивания не заметила.
Между тем доктор подышал в окошко кареты, уже затянутое инеем, и вскричал:
— Куда? Я же объяснял! Этот увалень все перепутал!
Он застучал тростью в стенку кареты, а когда она остановилась, приоткрыл дверцу и закричал Шарлю:
— Поворачивай на улицу Берри! Второй особняк слева!
Затем посмотрел на Соню.
— Простите, мадемуазель Софи, сегодня я, видимо, излишне взбудоражен.
— Наверное, вы мечтали стать хирургом, но что-то вам помешало? — пошутила Соня.
Тот удивленно взглянул на нее.
— Но кто… но как вы догадались?
— Чисто интуитивно.
— И попали в точку. Мой учитель мне отсоветовал. Сказал, что у меня слишком хрупкая нервная организация. Хирург должен обладать характером спокойным, уравновешенным, должен уметь держать себя в руках, чтобы даже в момент сильного волнения нож не дрожал у него в руках…
Карета остановилась, и доктор поспешил вылезти, не рассказав, до конца своей истории. Мари выскочила следом, и они вдвоем извлекли Соню на свет, словно необычайно ценный и хрупкий сосуд.
Тут же, впрочем, открылась парадная дверь особняка, возле которого они остановились, и из нее уже спешил им навстречу слуга в белом парике и лазоревой с золотом ливрее. Мари оробела при виде всей этой роскоши и незаметно задвинулась за спину Сони. Да и княжна была немало удивлена, так что даже оглянулась на доктора Поклена — мол, туда ли они приехали?
Однако ноги ее тут же стали мерзнуть, и уже в следующее мгновение Соне стало почти все равно, туда они приехали или не туда, лишь бы поскорее попасть в тепло.
Зато доктор Поклен чувствовал себя как рыба в воде. И даже несколько забавлялся смущением княжны. Он предложил ей руку и повел к распахнутой двери роскошного особняка, слуга которого им низко поклонился.
Соня оглянулась. Мари следовала за нею, а Шарль…
Впрочем, он в отличие от госпожи одет достаточно тепло, чтобы посидеть на облучке и подождать.
Еще один сюрприз ждал прибывших в огромном холле. По широкой мраморной лестнице к ним спускался модно одетый молодой человек.
Соня готова была к чему угодно. К хижине, заброшенной и убогой. К небольшому домику буржуа среднего достатка. И при этом в ее воображении там должен был жить убеленный сединами ученый. Или почтенный врач среднего возраста, чьи годы подразумевали бы достаточный врачебный опыт. Но этот… красавчик никакого доверия у нее не вызвал. Более того, Соне захотелось немедленно взять Мари за руку и бежать отсюда прочь. Потому что такому щеголю она не доверила бы не только жизнь своей служанки, но и больной лапки последней приблудной кошки!
Нельзя сказать, что у Сони был какой-то опыт физиогномики, чтобы она вот так сразу могла определить, на что годен мужчина, которого она видит впервые в жизни. Но это же любому ясно: такой франт не может быть человеком дельным. Если он уделяет столько внимания одежде… Вон как завиты его каштановые волосы, как аккуратно он выбрит. А какие у него башмаки — пряжки на них бриллиантовые! Даже огромные серые глаза в густых черных ресницах кажутся не дарованными природой, а особым образом ухоженными. И напрасно он смотрит на Соню так ласково, словно под его взглядом она должна немедленно переменить свое мнение о нем.
А Мари за ее спиной, кажется, и дышать перестала.
Между тем хозяин дома, дав гостям насладиться его красотой, сбежал по лестнице и остановился перед ними, раскинув руки. Словно собирался обнять всех разом.
— Здравствуйте, гости дорогие. Счастлив принимать вас у себя дома. Доктор Поклен…
Он сделал эффектную паузу, давая возможность доктору представить тех, кто с ним прибыл.
— Познакомьтесь, граф, — обратился к нему доктор Поклен, — это русская княжна Софи Астахова.
Она наслышана о чудесах, которые вы вершите своими золотыми руками, так что решилась прибегнуть к вашей помощи…
Что, граф? Но прежде Поклен ни словом не упомянул о титуле врача. — Наверное, ожидал», именно такой ответной реакции Сони. Ну вот, теперь она не может просто повернуться и уйти. Граф и хирург, замечательно!
— Собственно, графом я стал недавно, — проговорил хозяин дома, предлагая Соне руку. — Получил наследство, просто неприлично большое. Ну и подумал: а почему бы не купить себе титул? Наверное, вы наслышаны: у нас во Франции подобные регалии продаются. Чтобы стать аристократом, надо лишь иметь побольше денег…
— Я хотела бы, чтобы вы посмотрели мою служанку. Доктор Поклен уверяет, будто вам под силу изменить ее внешность.
— Он знает, что говорит: мне под силу если и не все, то очень многое, — хвастливо заявил новоявленный граф.
Ну и как можно относиться к такому человеку?
У Сони мелькнула мысль, уж не разыграл ли ее доктор Поклен? А что, если этот граф, так же, как и Флоримон де Баррас, похищает молодых женщин… Но она отбросила эту мысль, как невозможно глупую.
Этот явно всего лишь упивается нежданно свалившимся на него богатством. А для знаменитого хирурга он слишком молод!
— О делах потом, — заявил Шастейль — надо думать, теперь к его фамилии добавляется приставка «де». Он обратился к неслышно возникшему рядом слуге:
— Лион, присмотри, чтобы служанку ее сиятельства покормили.
— И кучера, — подсказала Соня. А почему, собственно, она должна стесняться перед этим нуворишем? Она себе титула не покупала. Род Астаховых такой древний, что заглянешь в глубь веков — голова закружится.
Слуга молча увлек за собой Мари, которая, уходя, оглянулась на Соню, и та едва заметно кивнула — мол, не беспокойся, я не дам тебя в обиду.
В огромной зале — язык не повернулся бы назвать ее гостиной, ибо это была именно зала с натертыми до блеска штучными полами и огромным посреди нее столом, вся в зеркалах, парчовых занавесях, с расписным плафоном на потолке — не хуже, чем в Версале.
— Ну и как, ваше сиятельство, вам нравится мой домишко? — спросил граф-хирург, усаживая Соню на один из резных стульев красного дерева.
— Если вы хотели меня поразить, вам это удалось, — сказала Соня.
Шастейль расхохотался.
— Вам тоже здесь не слишком уютно?
— Меня, признаться, устраивают более скромные жилища.
— Но ваш замок… Разве в нем все не так же величественно?
— Увы, для того, чтобы мой замок выглядел так же, нужно состояние не меньше вашего, — усмехнулась Соня.
— И у вас его нет, — понимающе кивнул граф. — Я понимаю, что это не всегда совпадает: богатство и титул. Уж вам-то покупать его не пришлось бы, не так ли? В ваших жилах течет кровь многих поколений князей. На одну кожу вашу стоит лишь взглянуть — такой никакими притираниями не добьешься.
— То есть в моей знатности вы уверены.
— Порогу не скроешь. — Шастейль откинулся назад и покачался на ножках стула. — Поклен, вы доставили мне удовольствие, привезя такую очаровательную гостью.
Доктор многозначительно покашлял, но ничего не сказал.
— Неужели у вас, с вашим богатством и… внешностью, есть недостаток в гостьях? — поинтересовалась Соня, пригубив из бокала восхитительного рубинового вина, которое налил ей очередной ливрейный слуга.
— Представьте себе, — нарочито тяжело вздохнул тот. — Люди не могут простить мне, что какой-то лекаришка, который продолжает лечить больных, посмел покуситься на святая святых аристократии, на то, что отличает их от других смертных. Титулы!
Увы, одних титулов мало, и они стали торговать своими регалиями. Чтобы ненавидеть тех, кто способен их купить. Например, я с легкостью мог бы купить себе, место при дворе, но подозреваю, что там мне будет слишком скучно…
— Жан, я тебя не узнаю, — наконец подал голос Поклей. — Ты даже не поинтересовался у княжны, что привело ее к тебе, а вместо этого говоришь не переставая, так что ее сиятельство может подумать, будто я привез ее не к великому хирургу, а к какому-то титулованному шарлатану.
— А я полагал, что мое имя в особом представлении не нуждается. Или еще не весь Дежансон его знает? Ах да, вы же еще не познакомились с самыми известными людьми города.
Кажется, этот Шастейль от скромности не умрет.
— Именно так я и подумала, — созналась Соня, глядя прямо в его черные как ночь глаза, — что доктор Поклен несколько… преувеличил ваши способности.
— И вам захотелось уйти? — он ответил ей таким же прямым взглядом.
— Если бы дело касалось меня лично, я бы так и сделала.
— Потому что я купил себе титул?
— Потому что вы, как говорят у меня на родине, решили пускать пыль в глаза.
— Неплохо сказано, — расхохотался Шастейль. — Но что мне еще остается, раз аристократы меня не признают? Сами-то они постоянно… пускают эту самую пыль, хвастаются друг перед другом. А мне нельзя?
В голосе его прозвучала скрытая обида. Соне даже на миг стало его жалко: совсем как мальчишка!
— Если доктор Поклен не преувеличивает и вы действительно выдающийся хирург…
— Ты польстил мне, дружище, — отвел глаза в сторону Шастейль, обращаясь к Поклену. — Разве не так?
— Не так.
— Вот видите, — подхватила Соня, — титул может купить всякий… богач. А разве купишь умение, талант? Кроме того, у вас есть одно преимущество.
— Какое? — теперь Шастейль смотрел уже по-другому, словно взял и снял некую личину, которая ему самому опротивела.
— Люди всегда болеют.
Он облегченно улыбнулся и с особой симпатией взглянул на Софью.
— И вы хотите, чтобы я…
— Я хочу, чтобы вы помогли моей служанке.
— Но зачем? Никто из моих знакомых… аристократов никогда не заботился о слугах. Если вас не устраивает ее внешность, наймите другую.
— Кажется, вместо лечения вы стали давать советы?
Или вы решили отказаться от врачебной практики?
Граф взглянул на нее с нарочитым удивлением, хотя в его глазах притаились смешинки. Нарочно, что ли, он выводит ее из терпения?!
Но Шастейль не стал затягивать паузу, заметив, что его гостья начинает злиться.
— Да, у вас есть чему поучиться выскочке.
— И чему же?
— Вот такому высокомерному, прошу меня простить, и надменному взгляду.
— Может, хирургия вас больше не интересует?
Он хмыкнул и подергал себя за мочку уха. Казалось, Сонина злость его все больше веселила.
— Хорошо, хорошо, мир! Вы ведь не сердитесь на меня на самом деле, нет? Я неудачно пошутил. Прошу прощения. Хотите стану перед вами на колени?
— Ради бога, не надо! Я согласна все забыть, — воскликнула Соня. Чего, в самом деле, она так раскипятилась?
— Позвольте мне, в знак того, что я получил прощение, поцеловать вашу руку. — Шастейль встал из-за стола и смиренно склонился перед Соней, чтобы тут же обрести серьезный тон. — Припоминаю: ваша служанка уродлива. Это пока мое первое и единственное впечатление, ибо все свое внимание я направил на ее госпожу.
— Но теперь вы готовы осмотреть Мари?
— Еще не было случая, чтобы я отказал пациенту, — строго заметил Жан Шастейль — он больше не паясничал. Впрочем, он тут же улыбнулся и опять стал напоминать хвастливого мальчишку. — Но вина-то я вам могу предложить? Знаете, сколько стоит эта бутылка?
Соня нарочито шумно вздохнула, но не преминула упрекнуть:
— Ну, кто рассказывает об этом гостям? Хотите, чтобы вино застряло у них в глотке, а вы, врач, — тут как тут? Странным образом вы приобретаете себе пациентов.
24
— Выпьем за здравомыслие нашей дамы, которая достаточно тверда, чтобы не поддаваться на провокации, — сказал самому себе граф и отпил изрядный глоток.
— Вы обиделись? — спросила Соня, ругая себя мысленно за то, что из нее наружу вылезла неизвестно откуда взявшаяся надменность.
— На что я могу обижаться, — понурился хозяин. — Я и сам не понимаю, что на меня нашло. Но когда я выглянул в окно и увидел, как вы выходите «из кареты, как ступаете на снег своими изящными туфельками, как грациозно держите красивую головку, я подумал: вот аристократка, которой не надо ничего покупать, за нее все уже сделали благородные предки.
— Как вы правильно заметили, мои туфельки чересчур изящны для нынешней погоды.
— Я такого не говорил…
— А знаете почему? Потому что, как выяснилось, я совершенно не умею сама о себе заботиться. Мой поспешный отъезд из Петербурга, события, которые вовлекли меня в свой бурный поток по приезде во Францию, не давали мне возможности осмотреться и подумать хотя бы о своем гардеробе. Знали бы вы, как я замерзла в своих не по сезону туфельках всего за те несколько мгновений, что шла от кареты к входной двери вашего дома! Вот тем аристократы и слабы перед другими сословиями: своей неприспособленностью, неумением устраиваться в жизни без посторонней помощи. Так что благодарите бога, что он сначала дал вам возможность научиться жизни, а уж потом дал богатство…
Граф Шастейль — так есть у него эта злосчастная приставка или нет?! — посмотрел на Соню с новым интересом.
— Надо же, я никогда прежде не рассматривал свою жизнь с такой точки зрения. Более того — тем, кто интересовался, как я сумел так разбогатеть, нахально врал, что изобрел эликсир богатства. И когда у меня спрашивали, продаю ли я его, отвечал, что продаю, только очень дорого. Чтобы его купить, надо заплатить просто несусветные деньги.
— И что же, вопрошавшие не возмущались?
— Возмущались, и еще как. Мол, если у человека есть несусветные деньги, зачем ему эликсир. В том-то и дело, отвечал я, что эликсир нужен для сохранения и приращения богатства. А чтобы его заиметь, надо как следует попотеть.
— Ты всегда был шутником, Жан, — заметил Поклен, — дождешься, когда те, кого ты высмеиваешь, наконец разозлятся и всыплют тебе как следует.
— Ну, одно дело всыпать безвестному лекаришке, и совсем другое — аристократу, пусть и с купленным титулом. Кроме того, мои слуги сумеют меня защитить. Все они имеют немалый опыт уличных потасовок. А с них какой спрос? Слугу ведь не вызовешь на дуэль.
— Зато можно привлечь к суду, — опять вмешался доктор Поклен. Он уже проявлял нетерпение, только не знал, как напомнить хозяину, что они посетили его вовсе не за тем, чтобы вести за столом подобные беседы.
А Соня, казалось, увлеклась игрой.
— А какой субстанции был бы ваш эликсир, паче чаяния вам и в самом деле удалось бы его изобрести?
— Думаю, воздушной.
— То есть вы хотели сказать: понюхал, и все?
— Я хотел сказать, воздух — он и есть воздух.
— То есть… вы имеете в виду… надувательство?
Или просто то, чего быть не может? Так называемый философский камень…
— Конечно же. Ведь то, чего не может быть, должно и быть невидимо глазу…
— Боже мой, о чем вы говорите! — не выдержал Поклен. — Что подумает княжна! Наверное, она представляла себе талантливого хирурга вовсе не таким… легкомысленным.
— Главное, я не представляла его таким молодым.
Я думала, Жан Шастейль — крепкий старик, у которого пока не дрожат руки, когда он берет в руки хирургический нож.
— Все! Еще немного, и я разочаруюсь в себе самом.
Граф обратился к безмолвно стоявшему за его спиной лакею:
— Вот что, Лион, приведи служанку княжны в ту комнату, в которой я обычно осматриваю больных, и скажи Люсьену, чтобы он приготовил все необходимое. — Затем он повернулся к Соне:
— Желаете осмотреть мою картинную галерею или оранжерею?
— Желаю смотреть на вашу работу, — в тон ему ответила Соня.
Хирург усмехнулся.
— Я наблюдал, как при виде крови здоровенные мужчины падали в обморок. Быть врачом может не каждый, — К сожалению, — тяжело вздохнула Соня.
Она поднялась из-за стола, потому что мужчины сидели и ждали, пока она встанет.
— Вы что же, хотели стать врачом? — проговорил Шастейль, словно удивляясь самому себе: глупо предположить такое.
Женщина, с ее слабостями, с ее мозгами, для которых латынь — слишком трудная наука… Ему доводилось встречать женщин, умеющих хорошо ухаживать за больными, но это были женщины из простонародья. Он мог бы еще кое-что добавить к Сониному описанию слабых сторон аристократов. Женщины благородного происхождения слишком хрупки и не готовы к трудностям. Под жизненным напором они ломаются, как сухой лист…
Но он не станет возражать. Хочет себя попробовать — пусть, ее дело. В отличие от некоторых других врачей посторонние люди его не отвлекали. Он просто забывал о них, едва приступал к своей работе.
Надо будет лишь предупредить Люсьена, чтобы держал под рукой нюхательную соль, когда эта русская княжна грохнется в обморок.
Соня все поняла по улыбке графа-медика, промелькнувшей на губах, по снисхождению в глазах. Надеется, что она опозорится, когда увидит, как он будет резать по живому… Не дождется!
До сегодняшнего дня Соне не доводилось бывать в больницах. Сама она никогда серьезно не болела, да и матушка ее болела и умерла дома. И княжна не знала, как должны выглядеть помещения, в которых хирурги делают операции. Наверное, поэтому то, что она увидела в особняке Шастейля, воспринималось ею как само собой разумеющееся. Отделанные мраморными плитками полы, белые стены, посредине огромный стол. Окно чуть ли не в полстены, начищенная до блеска медная плевательница на изогнутых ножках. Тут же, у окна, стоял небольшой, похоже, серебряный столик, на котором были разложены хирургические инструменты.
Хирург сбросил на руки Люсьену свой расшитый золотом камзол и переоделся в нечто однотонное, наглухо застегнутое, и надел на голову такого же цвета шапочку. Это одеяние сразу словно добавило ему возраста.
Шастейль усадил Мари на стул возле окна и сел напротив, вглядываясь в наверняка испуганную девушку так, словно хотел укусить. Служанка держалась мужественно, стараясь не смотреть на столик с его страшными орудиями. «Будто в пыточной камере», — подумала Соня.
— Браво! Великолепно! — неожиданно воскликнул Шастейль.
Соня вздрогнула. Что за великолепие он увидел?
— Никогда прежде я не видел, чтобы так явно ощущалось вмешательство дьявола в божественное творение. Эта женщина была задумана вседержителем как красавица, но в последний момент он будто отвлекся или передоверил свою работу кому-то злому и неумелому. Посмотрите, княжна, какой великолепный овал лица и тут же — настоящие клыки вместо зубов. Чтобы прикрыть их, у творца не нашлось даже лишней плоти — они полностью не закрываются губами. Присутствуй я при ее рождении, это все можно было бы легко исправить, а сейчас…
Трудненько придется, милая, отвоевать у природы то, что она сама должна была тебе дать… Боишься, девочка?
— Вы обиделись? — спросила Соня, ругая себя мысленно за то, что из нее наружу вылезла неизвестно откуда взявшаяся надменность.
— На что я могу обижаться, — понурился хозяин. — Я и сам не понимаю, что на меня нашло. Но когда я выглянул в окно и увидел, как вы выходите «из кареты, как ступаете на снег своими изящными туфельками, как грациозно держите красивую головку, я подумал: вот аристократка, которой не надо ничего покупать, за нее все уже сделали благородные предки.
— Как вы правильно заметили, мои туфельки чересчур изящны для нынешней погоды.
— Я такого не говорил…
— А знаете почему? Потому что, как выяснилось, я совершенно не умею сама о себе заботиться. Мой поспешный отъезд из Петербурга, события, которые вовлекли меня в свой бурный поток по приезде во Францию, не давали мне возможности осмотреться и подумать хотя бы о своем гардеробе. Знали бы вы, как я замерзла в своих не по сезону туфельках всего за те несколько мгновений, что шла от кареты к входной двери вашего дома! Вот тем аристократы и слабы перед другими сословиями: своей неприспособленностью, неумением устраиваться в жизни без посторонней помощи. Так что благодарите бога, что он сначала дал вам возможность научиться жизни, а уж потом дал богатство…
Граф Шастейль — так есть у него эта злосчастная приставка или нет?! — посмотрел на Соню с новым интересом.
— Надо же, я никогда прежде не рассматривал свою жизнь с такой точки зрения. Более того — тем, кто интересовался, как я сумел так разбогатеть, нахально врал, что изобрел эликсир богатства. И когда у меня спрашивали, продаю ли я его, отвечал, что продаю, только очень дорого. Чтобы его купить, надо заплатить просто несусветные деньги.
— И что же, вопрошавшие не возмущались?
— Возмущались, и еще как. Мол, если у человека есть несусветные деньги, зачем ему эликсир. В том-то и дело, отвечал я, что эликсир нужен для сохранения и приращения богатства. А чтобы его заиметь, надо как следует попотеть.
— Ты всегда был шутником, Жан, — заметил Поклен, — дождешься, когда те, кого ты высмеиваешь, наконец разозлятся и всыплют тебе как следует.
— Ну, одно дело всыпать безвестному лекаришке, и совсем другое — аристократу, пусть и с купленным титулом. Кроме того, мои слуги сумеют меня защитить. Все они имеют немалый опыт уличных потасовок. А с них какой спрос? Слугу ведь не вызовешь на дуэль.
— Зато можно привлечь к суду, — опять вмешался доктор Поклен. Он уже проявлял нетерпение, только не знал, как напомнить хозяину, что они посетили его вовсе не за тем, чтобы вести за столом подобные беседы.
А Соня, казалось, увлеклась игрой.
— А какой субстанции был бы ваш эликсир, паче чаяния вам и в самом деле удалось бы его изобрести?
— Думаю, воздушной.
— То есть вы хотели сказать: понюхал, и все?
— Я хотел сказать, воздух — он и есть воздух.
— То есть… вы имеете в виду… надувательство?
Или просто то, чего быть не может? Так называемый философский камень…
— Конечно же. Ведь то, чего не может быть, должно и быть невидимо глазу…
— Боже мой, о чем вы говорите! — не выдержал Поклен. — Что подумает княжна! Наверное, она представляла себе талантливого хирурга вовсе не таким… легкомысленным.
— Главное, я не представляла его таким молодым.
Я думала, Жан Шастейль — крепкий старик, у которого пока не дрожат руки, когда он берет в руки хирургический нож.
— Все! Еще немного, и я разочаруюсь в себе самом.
Граф обратился к безмолвно стоявшему за его спиной лакею:
— Вот что, Лион, приведи служанку княжны в ту комнату, в которой я обычно осматриваю больных, и скажи Люсьену, чтобы он приготовил все необходимое. — Затем он повернулся к Соне:
— Желаете осмотреть мою картинную галерею или оранжерею?
— Желаю смотреть на вашу работу, — в тон ему ответила Соня.
Хирург усмехнулся.
— Я наблюдал, как при виде крови здоровенные мужчины падали в обморок. Быть врачом может не каждый, — К сожалению, — тяжело вздохнула Соня.
Она поднялась из-за стола, потому что мужчины сидели и ждали, пока она встанет.
— Вы что же, хотели стать врачом? — проговорил Шастейль, словно удивляясь самому себе: глупо предположить такое.
Женщина, с ее слабостями, с ее мозгами, для которых латынь — слишком трудная наука… Ему доводилось встречать женщин, умеющих хорошо ухаживать за больными, но это были женщины из простонародья. Он мог бы еще кое-что добавить к Сониному описанию слабых сторон аристократов. Женщины благородного происхождения слишком хрупки и не готовы к трудностям. Под жизненным напором они ломаются, как сухой лист…
Но он не станет возражать. Хочет себя попробовать — пусть, ее дело. В отличие от некоторых других врачей посторонние люди его не отвлекали. Он просто забывал о них, едва приступал к своей работе.
Надо будет лишь предупредить Люсьена, чтобы держал под рукой нюхательную соль, когда эта русская княжна грохнется в обморок.
Соня все поняла по улыбке графа-медика, промелькнувшей на губах, по снисхождению в глазах. Надеется, что она опозорится, когда увидит, как он будет резать по живому… Не дождется!
До сегодняшнего дня Соне не доводилось бывать в больницах. Сама она никогда серьезно не болела, да и матушка ее болела и умерла дома. И княжна не знала, как должны выглядеть помещения, в которых хирурги делают операции. Наверное, поэтому то, что она увидела в особняке Шастейля, воспринималось ею как само собой разумеющееся. Отделанные мраморными плитками полы, белые стены, посредине огромный стол. Окно чуть ли не в полстены, начищенная до блеска медная плевательница на изогнутых ножках. Тут же, у окна, стоял небольшой, похоже, серебряный столик, на котором были разложены хирургические инструменты.
Хирург сбросил на руки Люсьену свой расшитый золотом камзол и переоделся в нечто однотонное, наглухо застегнутое, и надел на голову такого же цвета шапочку. Это одеяние сразу словно добавило ему возраста.
Шастейль усадил Мари на стул возле окна и сел напротив, вглядываясь в наверняка испуганную девушку так, словно хотел укусить. Служанка держалась мужественно, стараясь не смотреть на столик с его страшными орудиями. «Будто в пыточной камере», — подумала Соня.
— Браво! Великолепно! — неожиданно воскликнул Шастейль.
Соня вздрогнула. Что за великолепие он увидел?
— Никогда прежде я не видел, чтобы так явно ощущалось вмешательство дьявола в божественное творение. Эта женщина была задумана вседержителем как красавица, но в последний момент он будто отвлекся или передоверил свою работу кому-то злому и неумелому. Посмотрите, княжна, какой великолепный овал лица и тут же — настоящие клыки вместо зубов. Чтобы прикрыть их, у творца не нашлось даже лишней плоти — они полностью не закрываются губами. Присутствуй я при ее рождении, это все можно было бы легко исправить, а сейчас…
Трудненько придется, милая, отвоевать у природы то, что она сама должна была тебе дать… Боишься, девочка?