Шкатула Лариса. Пленница французского маркиза (Книга 1)

   Говорить о достатке Мария Владиславна остерегалась также из боязни накликать на семью ещё большую бедность. Несмотря на крайне экономное ведение хозяйства, ей неоднократно приходилось занимать деньги у своих более удачливых и обеспеченных подруг.
   Другая делала бы эти самые долги и спала спокойно - никто из кредиторов с неё ничего не требовал, но княгиня была слишком честна и щепетильна, чтобы опуститься до такого, как она считала, позаимствованного у французов, способа существования. Русский человек не может жить одним днем. Порой она предпочитала занять деньги у кого-то другого, но долг предыдущий возвратить в срок. Среди подруг она считалась человеком слова и этой характеристикой весьма дорожила.
   Одно Софью успокаивало: Мария Владиславна любила вздремнуть днем часок-другой. Вряд ли она изменит своей привычке и сегодня. А тогда наконец у княжны появится время, чтобы как следует разглядеть свою находку.
   Сочувствие дочери, внимание, с которым она кивала речам матери в нужный момент, умилили княгиню. Зря она нападает на свою девочку, которой бог не дал ума. Не в том, что касаемо наук, а ума житейского, практического, благодаря которому умные девицы, порою, из небогатых семей, делают себе такие выгодные партии.
   Сколько завидных женихов прошло через дом Астаховых! И всякий раз Мария Владиславна думала: вот, этот Соне непременно приглянется. Но нет, мимо её взора проходили и молодые, и богатые, - никто внимания глупой девицы не привлек...
   Наконец посреди мысленного сетований княгини на неудавшуюся жизнь, она вдруг широко зевнула, перекрестила рот и кряхтя поднялась из кресла в комнате дочери.
   - Пойду, пожалуй, прилягу. Притомилась, - как обычно заметила она.
   - Конечно, маменька, отдохните.
   Соня поспешно отвела взгляд, чтобы мать не увидела в её глазах нетерпения. Дождалась, пока не затихнут за дверью шаги княгини, и опять вытащила свой сверток.
   Книга по-прежнему была серой от пыли, и Соня поняла, что прежде, чем её читать, надо вытереть находку влажной тряпкой - благо, переплет кожаный, ничего с ним не сделается. А листы осторожно встряхнуть, ежели они не слишком ветхие, и не рассыплются прямо в руках. Ведь книга пролежала в неприкосновенности... она задумалась, подсчитывая - никак не менее шестидесяти одного года!
   Однако, как проделать все это, не выходя в кухню? Соня опять завернула сверток и прикрыла его другими книгами, которые лежали на столике подле кровати. Уходить не хотелось. Отчего-то княжне казалось, что стоит ей лишь выйти за дверь, как найденная книга исчезнет. Ее окутывал флер таинственности и потому как бы держал на особицу от мира реальных вещей. Сердце Сони начинало учащенно биться, едва она притрагивалась к книге.
   Но выходить из комнаты все же пришлось, и княжна таки нос к носу столкнулась с Агриппиной.
   - Ой, княжна, а я к вам! - как всегда с восклицания начала она. - В гостиной баронесса Толстая дожидаются. Приказали доложить о себе...
   - Приказали! Как баронесса может приказывать чужой горничной?
   Это Соня давала выход своему раздражению: чего бы баронессе церемониться с Агриппиной? Но нет, каково! все словно сговорились отвлекать Соню от её дела.
   - А вот так, - Агриппина выпятила грудь и приподнялась на носки, баронесса женщина высокая и дородная. - Доложи, говорит, Софье Николаевне, что я её жду!
   Горничная выпучила глаза, видимо, изображая свирепость гостьи, и надула щеки. Потом она приняла обычный дерзкий вид и вроде задумчиво проговорила:
   - А как, скажите на милость, я доложу, ежели княгиня спят и будить не велели?
   - До чего же ты глупа, Агафья! А ещё хочешь, чтобы тебя Агриппиной называли. Да знаешь ли ты, что Агриппина в переводе с греческого... постой, а что же означает твое имя? - Софья помедлила, складывая вместе значения слов и, не выдержав, прыснула. - Схватить за ногу!.. Так вот, раз баронесса меня спрашивает, то надо меня звать, а не маменьке докладывать.
   - Мария Владиславна наказали - докладывать обо всем, - строго сказала Агриппина, все же обиженная несправедливым переводом своего нового красивого имени. - А вы, княжна, к слову сказать, опять в пыли. И где вы только её находите! Я хоть и глупая, а думаю, вам в таком виде к баронессе не след выходить.
   - Не след! - передразнила горничную Соня и пошла в ванную комнату приводить себя в порядок.
   Надо будет посмотреть, не осталось ли пыльных следов под полкой, где она выходила из комнаты деда. А то любопытная горничная непременно сунет туда свой нос. Она приоткрыла дверь и крикнула Агриппине:
   - Баронессе наливки подай... Или чего ещё она там попросит.
   Баронесса Татьяна Михайловна Толстая сидела в кресле так грациозно, так царственно небрежно, так изящно обмахивалась веером, что её вполне можно было представить сидящей на троне.
   Соня остановилась в дверях, невольно залюбовавшись зрелой красотой гостьи. "Сколько же ей лет?" - вдруг подумала она. Баронесса помнилась ей такой ещё в Сонины пять лет, когда приезжала в гости к маменьке. "На вид не более тридцати, но если я помню её в одной поре не меньше двадцати лет... Ежели бы не перчатки, которые она не снимает, и не платья с закрытым воротом, можно было бы подумать, что красота Толстой неувядаема..."
   Гостья пила наливку.
   - Хороша! - причмокнула она, опрокидывая очередную рюмочку: голос её не по-молодому дребезжал, а подбородок, когда она закинула голову, оказался весьма дряблым. - Мария Владиславна сама готовила или кухарка?
   - Напитки у нас маменька изготавливает, - пояснила Соня, - у неё рецепты ещё от бабушки.
   "Пожалуй, не тридцать, а все сорок будет. Вот ежели б не подбородок.., - подумала Соня и села в кресло напротив гостьи. - Наверное, поэтому злые языки зовут её "вечной Татьяной". Следы времени заметны не на её лице, а на всем остальном теле. Что ж, каждый старится по-своему".
   Но что ни говори, а баронесса была красивой женщиной. Парик у Толстой белый, но Соне виделись у неё волосы медно-рыжие, какие ей должна была бы подарить природа. Этот цвет удивительно подошел бы к алебастрово-белой коже её лица, и к живым карим глазам, которые в полумраке гостиной казались такими же бордовыми, как шелковое платье Татьяны Михайловны.
   "Опять эта Агриппина поленилась как следует открыть портьеры! раздражаясь, подумала Соня. - Не зажигать же свечи посреди дня!"
   Она встала и направилась к окну, поясняя на ходу:
   - У нашей горничной, вестимо, боязнь света. Из-за того, что она не отдергивает шторы, в гостиной всегда полумрак.
   - Это я запретила ей открывать окна, - баронесса проворно схватила Соню за руку: кстати, её рука оказалась слишком худой, даже сухой для молодой женщины.
   Молодой, не молодой, - опять садясь в кресло, княжна сердилась на себя за такие мысли: что это она будто старая завистница все подсчитывает чужие года. Какая разница, сколько лет Толстой. Главное, эта достойная женщина приехала с визитом именно к Соне и вряд ли с её стороны это просто визит вежливости.
   - Агриппина сказала, вы спрашивали меня. Не маменьку, она не перепутала? - решила на всякий случай уточнить Софья.
   - Не перепутала, - Толстая отчего-то насмешливо смотрела на нее. Догадываешься, какая у меня к тебе нужда?
   - Не-ет, - протянула Соня недоумевая. Прежде она никогда не сталкивалась с баронессой. То есть, видеть, конечно, видела, но даже не разговаривала. Да и о чем? Разве были у них общие интересы?
   - Догадываешься, - не согласилась та. - Раз к дедушкиным секретам ключ подобрала, значит, догадываешься.
   - А откуда вы знаете, что у моего дедушки были какие-то секреты? спросила Софья, но получилось это у неё так ненатурально, что она сама смутилась.
   Но не оттого, что якобы пыталась ввести Татьяну Михайловну в заблуждение, а оттого, что не знала, как ей свою непричастность объяснить. Она была наслышана, что дед увлекался алхимией, и, возможно, сделал какие-то открытия, изготавливая свои притирания... Что он ещё мог открыть такого, что было особым секретом? Может, покусился на тайны бытия, и церковь внесла его в свои черные списки? Всяко, не философский камень! Уж такую-то тайну ему сохранить бы не удалось.
   - Неужто я ошиблась? - баронесса в задумчивости смотрела на нее.
   - В чем? - с неизвестно откуда взявшимся трепетом спросила Соня; у неё даже мурашки по коже пошли от предчувствия, что в дом Астаховых вместе с баронессой Толстой вошла ТАЙНА.
   - Скажи, деточка, ты знаешь, что на дворе весна?
   Соня покраснела.
   - Знаю. Сегодня восемнадцатое апреля.
   - И ты нынче гуляла?
   - Нет. На улице холодно и сыро.
   - Холодно. А в холод выходить, значит, не стоит?
   Соня недоумевала, что такое баронесса говорит? При чем здесь погода? И что странного в том, если человек не выходит из дома в плохую погоду? В конце концов, не за этим же гостья приехала!
   - Отчего-то я решила, что ты пошла в своего деда. Он ведь не только со всевозможным тщанием изучал тайны алхимии - кстати, сказать, не без успеха, но он умел и радоваться жизни. Был, не побоюсь сказать, отчаянным, лихим человеком. Не книжный червь, а этакий ученый разбойник благородных кровей. Я думала, он сумел передать свою жизненную энергию ежели не внуку, то хотя бы внучке... Нет, ты не Астахова. Ты, Сонечка, Крылова, в маменьку.
   Соня обиделась. Она вовсе не хотела походить на материнскую родню. По преимуществу, людей рассудительных и флегматичных, как сказала бы сама Толстая, без изюминки. Ведь Соню интересовало генеалогическое древо рода Астаховых, а вовсе не Крыловых!
   Баронесса спохватилась.
   - Не подумай, дитя мое, что я тебя обидеть хочу. Ни в коем случае. Род Крыловых основательный. Все здоровые, работящие - вон как твоя маменька изворачивается, чтобы нищеты избежать... Тьфу, опять не то говорю!.. Ежели вспомнить твоего же деда Еремея Астахова, так, может, оно и к лучшему, что ты не в него. В роду Астаховых, говорят, слишком много было авантюристов и безбожников... Старыми девами оставались девицы вельми ученые, коим было не до мирских утех... Впрочем, теперь уж о том позабыли.
   Она покряхтывая поднялась из кресла.
   - Погодите! - выкрикнула Софья, не умея от волнения подобрать нужных слов. - Вы говорите так, будто знали моего дедушку. Или мне показалось? Ведь этого не может быть, он умер шестьдесят лет назад.
   Графиня в задумчивости остановилась.
   - Ежели быть точным, тому минуло шестьдесят один год.
   - Но тогда вам должно быть... То есть, я хочу сказать, ведь вы знали его не маленькой девочкой?
   - В ту пору, дорогая княжна, мне уже исполнилось семнадцать лет, и я год как была замужем за камер-юнкером10 Толстым, упокой Господь его душу! А я сама была фрейлиной императрицы Екатерины, супруги Петра Великого...
   - Не может быть! - ахнула Соня.
   - Чего не может быть? - сощурилась баронесса. - Того, что я была фрейлиной императрицы?
   - Не может быть того, чтобы вы знали дедушку. Ведь тогда вам исполнилось...
   - Правильно, семьдесят восемь лет. Как быстро пролетело время!
   - Но вы же... но вам же... столько лет никогда не дашь!
   - Ежели я донага разденусь, то дашь именно столько, ни годом меньше. Разве ты не слышала, что женщины, которые пользовались притираниями твоего дедушки, очень долго сохраняли молодой вид. Чего греха таить, сама императрица благодаря его искусству выглядела моложе своих лет. Понятное дело, когда и внутренности твои здоровы...
   - Значит, это правда, что мой дедушка имел доступ...
   - В покои фрейлин, и даже самой императрицы, - подхватила баронесса. Во дворце-то мы с ним друг друга и углядели. Нынче старухи рассказывают своим внучкам, будто раньше время невесть какое строгое было. Жены вели себя примерно, мужьям не изменяли... Сказки все это. Понятное дело, мы стремимся уберечь внучек от собственных ошибок. Но уж ежели сама императрица греха не убоялась... Не стану смущать тебя подробностями, детка, кои для девичьих ушей не предназначены. Скажу только, что кое в чем, пожалуй, и мы от французов не отставали, от Версаля ихнего...
   - И все-таки в это невозможно поверить! - почти выкрикнула Соня. - То есть, я не о том, что мы отставали от французов в любовных утехах, о вас. Даже самый злобный завистник не даст вам, Татьяна Михайловна, больше сорока лет, да и то, глядя...
   - На мою шею? Да что там, не стесняйся. Что есть, то есть. Этим как раз я твоему дедушке и обязана. Молодым лицом то есть. Так наградил он меня за ночь любви, которую я ему подарила.
   Татьяна Михайловна помолчала.
   - Впрочем, теперь я и не знаю, награда это или наказание. А ведь он обещал мне: "Вот погоди, Танюша, месячишко-другой и найду я эликсир бессмертия!" Я тогда думала, он шутит. Хвастает передо мной. Мне ведь в семнадцать лет и крем его не больно был нужен.
   - Ваша светлость, баронесса, не спешите уходить, я умоляю вас! Хотите я принесу вам чаю, шоколаду, у нас есть бутылка хорошего французского вина... Вы первый человек, который хоть что-то может рассказать мне о дедушке. После его смерти у нас отчего-то не оказалось никаких документов. Даже о нашем далеком предке князе Сильвестре, что жил почти два века назад, мне известно больше, чем о Еремее Астахове.
   - Не осталось никаких документов, говоришь?
   Соня, сообщая это баронессе, почти не покривила душой. В конце концов, найденная ею книга никак не может считаться документом, тем более, что пока даже неизвестно, о чем она.
   А Толстая продолжала говорить словно бы сама с собой.
   - Мне ведомо, что твой дедушка писал дневник. Может, он его сжечь успел? Но зачем? Скорее всего, князь где-то свои записи спрятал. А где найти это место, трудно сказать. Видишь ли, деточка, наши отношения с твоим дедом были слишком недолги. Я толком не успела узнать ни его привычек, ни каких-либо секретов. Так что, боюсь, от моего рассказа тебе будет мало проку... Ну, хорошо, я, пожалуй, останусь и поведаю то немногое, что знаю о нем. Мои сведения о Еремее Астахове невольно собраны по крупицам уже после внезапной гибели князя. В расцвете лет . А точнее, после его злодейского убийства. Но сразу оговорюсь, кто убийца, мне неизвестно.
   - Убийства? - Соня впилась глазами в Толстую. - Баронесса, вам это доподлинно известно?
   - Это мое мнение, - отрезала Татьяна Михайловна. - Такой человек, как князь Астахов, попросту не мог УПАСТЬ С ЛЕСТНИЦЫ!
   Глава третья
   Соня проводила баронессу Татьяну Михайловну до кареты, хотя та её отговаривала. Мол, сыро, холодно, а с Невы пронизывающий ветер. Но княжна никак не могла расстаться с этой необыкновенной женщиной, которая не только знала её деда, но и была посвящена им в кое-какие свои секреты. И какие секреты! Эликсир бессмертия. От одних слов дыхание спирает.
   Колеса экипажа уныло застучали по мостовой. Соня поежилась, глядя ему вслед. Середина весны, а на улице точно осень: сырость, слякоть. Неужели и в такую погоду Еремей Астахов не захотел бы посидеть дома с любимой книгой в руке и стаканом грога?
   Высказывание баронессы насчет её непохожести на деда все ещё звучало в голове Сони. Неужели она на самом деле производит впечатление такой тихони и затворницы? Такой рохли!
   Надо сказать, что княжна как раз тихонь и не любила. Ей нравились женщины мужественные, решительные, те, что добивались в жизни чего-то своим умом. Преодолевали трудности. Шли к цели. Почему Соня не такая?
   Она сидела дома вовсе не оттого, что была нелюдимой и предпочитала одиночество какому бы то ни было обществу. Просто ей отчего-то не везло с друзьями. Среди множества Сониных знакомых не было ни одного, кого она хотела бы сделать своим наперсником. Или наперсницей.
   Но тогда что же получается? Неужели все годы Соня ждала, чтобы кто-то взял её за руку и повел за собой, увлек своим примером? А когда такого не нашлось, обвинила во всем свое невезение? Нет, Софья Николаевна, все дело не в ком-нибудь, а в вас. Права Толстая, до неотразимых представителей рода Астаховых вы никак не дотягиваете!
   Думать так было грустно. Может, потому Соня не нашла себе жениха и не вышла замуж, что не могла ничего дать своему любимому, ежели бы такой у неё случился. И даже не в смысле приданного, а, может, своей особой незаурядности. Чтобы будущий муж не зевал в её обществе от скуки, а наоборот, гордился своей незаурядной женушкой...
   Итак, разложим по местам, все, что сегодня довелось узнать. Дедушка Еремей Астахов за ночь любви подарил фрейлине Толстой секрет омолаживающего крема, благодаря которому её лицо до сих пор молодо и свежо, в то время, как остальное тело неумолимо состарилось.
   Татьяна Михайловна уверена, что дед Еремей создал эликсир бессмертия, или подошел близко к его созданию, но внезапная смерть не дала ему осчастливить человечество этим гениальным изобретением.
   - Надо найти дедушкин дневник! - почти требовала от Сони Толстая. - Я знаю, ты в его записях разберешься. Ты вон какая умная. Не тратишь время на суетное.
   Татьяна Михайловна даже не замечала, что обижает Софью своими словами. Значит, по её мнению, замужество, семья, дети - суетное? И княжна Астахова не стремится к этому по причине своего большого ума. Или глупости?
   Соня не строила на этот счет никаких иллюзий. Все реверансы баронессы в её адрес лишь безумная надежда на то, что с помощью молодой Астаховой ей и дальше удастся обманывать неумолимое время. Только на этот раз с большей легкостью, не пряча от завистников свое постаревшее тело.
   - Я тебя озолочу! - лихорадочно приговаривала баронесса, отмахиваясь от руки своего кучера, который пытался подсадить её в карету. - Дам такое приданое, что самые богатые невесты от зависти помрут! Отыщи дедов секрет. Он не мог все унести с собой в могилу. Он ведь не собирался умирать. В такие-то молодые годы!
   Обещание сказочного приданого, - а баронесса в самом деле была очень богата, - не так взбудоражили Соню, как предположение о том, что где-то могут быть записи деда, которые прольют свет на многие события, включая его смерть и исчезновение предполагаемого богатства...
   Она вспомнила о книге и поспешила к себе, твердо решив именно сегодня разобраться с тем, что она нашла в тайной лаборатории деда. И, если понадобиться, запереть свою дверь, чтобы не пустить в свои покои чересчур любопытных домашних.
   По пути к своей комнате она заглянула на кухню и попросила у кухарки влажную тряпку. Агриппина конечно влезла со своим языком.
   - Софья Николаевна, зачем вам тряпка? Может, вы мне скажете, где нужно протереть, и я все сделаю сама? Княгиня узнает, заругается. Зачем тогда нужны мы, слуги, ежели княжна станет делать нашу работу своими нежными ручками?
   Агриппина девка умная, она сразу поняла, что дело нечистое - когда это Соня что-то там вытирала? - и теперь сгорала от любопытства. Впервые в доме происходило что-то, чему она не могла найти объяснения. Но Соня лишь молча отмахнулась от её слов.
   Придя к себе, она прежде всего загородила дверь стулом с высокой спинкой - ежели кто-то даже войдет без стука, хотя до сего времени такого не случалось, у Сони будет ещё немного времени, чтобы скрыть от посторонних глаз то, чем она собиралась заниматься.
   С бьющимся сердцем, медленно девушка развернула сверток и осторожно протерла тряпкой запыленный кожаный переплет. Пыль за много лет успела как следует в него въесться, но теперь на обложке она смогла прочесть: "Никола Фламель. Иероглифические фигуры. Алхимия".
   Когда же Соня попыталась открыть книгу, выяснилось, что её листы так плотно слиплись между собой, будто образовывали единое целое.
   Никакого опыта обращения с подобными книгами у неё не было, потому Соня не нашла ничего лучше, как открыть окно и как следует постучать "Иероглифическими фигурами" по подоконнику, при этом легонько хлопая ладонью по переплету.
   Над книгой поднялось облачко пыли. Княжна для верности ещё раз стукнула по переплету кулаком, листы сухо щелкнули, раскрылись, и наружу выскочил какой-то сложенный вдвое желтоватый листок. Медленно кружась в воздухе, он мягко опустился на мокрую землю.
   Соня даже крякнула от досады. Хорошо хоть окно её комнаты выходило не на улицу, а в огороженный забором двор. Она почти не глядя схватила со своего столика-бюро, за которым обычно разбирала документы, какой-то роман и выбежала в коридор.
   Путаясь в складках шубы, принадлежавшей княгине и оттого на Соню большой, она сунула в её рукава руки, нахлобучила на голову старую шляпу-треуголку брата Николая и чуть ли не скатилась вниз по ступенькам крыльца.
   Заветный листок, к счастью, упал не в лужу, а на камень. Хотя он и успел промокнуть, но не размякнуть, чего так боялась Софья.
   Она осторожно расправила листок и положила его в захваченную с собой книгу - чтобы не измять и не замочить ещё больше - и поспешила обратно. Успела лишь заметить рукописные строчки: неужели она нашла какое-то письмо деда?
   Подгоняемая нетерпением и дождем, который, набирал силу и изливался с небес все более частыми каплями, она побежала обратно и у самого крыльца налетела на какого-то мужчину. Не прояви тот расторопности и не подхвати княжну, она бы как подкошенная свалилась к его ногам.
   - Простите!
   Она подняла голову и встретила направленный на неё взгляд таких синих глаз, что невольно вздрогнула от их глубины и пронзительности.
   - Господи, Софья, в каком ты виде! - с некоторой досадой, но и насмешливо, воскликнул знакомый голос.
   Только теперь Соня увидела рядом с незнакомцем, который все ещё поддерживал её за плечи, хотя в том уже не было никакой необходимости, своего брата, князя Николая Астахова.
   Соня решительно высвободилась и обратилась к брату, стараясь более не смотреть на его спутника.
   - Николушка, ты приехал, а нам передали, что ваш полк прибудет только завтра.
   - Вот как, - смеясь проговорил он, - не ждали, значит? Мне теперь уйти и прийти домой завтра?.. Извольте видеть, подполковник, это моя сестра Софья Николаевна Астахова. В моей шляпе и маменькиной шубе. С книгой в руке. Уж не читала ли ты, лежа в гамаке в саду? Как иначе объяснить твой столь нелепый вид?
   Он протянул было руку к книге, но Соня убрала её за спину.
   - Дождь идет, какой гамак! - сказала она больше от растерянности.
   Брат расхохотался.
   - Понятное дело. А книгу чего спрятала? Боялась, я отберу? Очень надо! Я сентиментальных романов не читаю... Давайте-ка побыстрее в дом зайдем, дождь, кажется, не на шутку разошелся.
   Они поднялись по лестнице, и уже в прихожей князь представил товарища:
   - Знакомься, Соня, это мой полковой товарищ граф Леонид Разумовский.
   Соня подала руку, которую граф бережно поцеловал.
   - Вы куда-то торопились, княжна? - вежливо поинтересовался он и пристально посмотрел ей в глаза, словно заранее пытался уличить её во лжи.
   А Соня и собиралась лгать, ежели её начнут о чем-то расспрашивать. Не говорить же правду человеку, которого она видит впервые в жизни. Уж коли маменьку и брата она пока не собиралась ставить в известность, то Разумовского и подавно.
   - Куда мне торопиться? - пожала она плечами. - Решила комнату проветрить, приотворила окно, а книга возьми и выпади.
   Она для наглядности повертела перед молодыми людьми зажатой в руке книгой и опять спрятала её за спину.
   По лицу брата скользнуло недоумение. Соня была, по его мнению, мерзлячкой и неженкой, она никогда бы не стала сама проветривать окна, но почел за лучшее ничего не говорить. Достаточно того, что он впервые увидел свою флегматичную сестру бегущей. Причем, такой сосредоточенной, что она даже не сразу их с другом увидела...
   Соня и сама не ожидала от себя подобной прыти, а уж стоять перед мужчинами в таком нелепом виде, да ещё и отвечать на их вопросы, ей вовсе не хотелось. Не станешь же говорить о найденной ею комнате или о загадочной листке, который выпал из книги, пролежавшей в забвении больше шестидесяти лет.
   Это обладание тайной, о которой бравые военные даже не подозревали, словно подняло Соню в собственных глазах.
   Она перевела взгляд на Разумовского и ненавязчиво, как бы между прочим, его рассмотрела. Высок. Широкоплеч. Наверное, по примеру англичан увлекается тем, что тренирует свое тело разными упражнениями. И глаза у него отнюдь не занимают пол-лица, как ей показалось впопыхах. Вовсе даже небольшие глаза. Цвет - ничего не скажешь - синий. Красивый цвет. А в остальном, глаза как глаза. Ресницы густые, пушистые, но светлые, как и его волосы, да ещё и выгоревшие на кончиках. Усы пшеничные, как и волосы. Этакий пушистый снопик под носом. Она мысленно прыснула.
   Прежде Соня не позволила бы себе так в упор разглядывать мужчину. Стеснялась Но сегодня с нею произошло столько событий, изменивших или могущих изменить её жизнь, что княжна невольно стала меняться и сама.
   Одна её часть как бы ещё глубже ушла в себя, зато другая, прежде зажатая - или придавленная этой первой частью? - высвободилась, попутно освобождая глаза Софьи от некоей пелены. Да, именно так, небо над нею стало выше, а горизонты расширились.
   А ещё ей вдруг стало любопытно, какое впечатление она производит на людей, что видят её впервые. Естественно, на мужчин. Вот такая простоволосая, небрежно одетая. Она с удивлением заметила, как смутился от её нечаянного разглядывания граф Разумовский. Бравый военный - под её взглядом. Неужели она до сих пор не осознавала и силу своего взгляда?
   Разумовский осторожно снял с её плеч маменькину шубу и взял из её рук шляпу брата, которую она стянула с головы, едва войдя в дом - право слово, со стороны можно подумать, что княжна - девка с дурцой.
   Чего вдруг она начала отмечать такие знаки внимания? Неужели некоторые высказывания графини Толстой задели её своей снисходительностью? Судя по всему, та уже в семнадцать лет сама испытала такое, о чем Соня могла только догадываться на основе опыта, почерпнутого из романов.