Шкатула Лариса. Последняя аристократка

   Она просто взяла Федора под руку и прошла чуть вперед. Так они и шли до ресторана парами.
   Столик уже был накрыт на шестерых, но когда появилась Аврора со своим молодым человеком, Головин наклонился к уху жены:
   - А эту-то вагоновожатую зачем позвали?
   - Федя, она член семьи Романовых.
   - Домработница - член семьи? А, понятно, пролетарии всех стран, объединяйтесь!
   Катерина улыбнулась про себя, но вслух ничего не сказала. Она уже начинала тяготиться необходимостью прыгать перед мужем на задних лапках, но все-таки ему шепнула:
   - Ты не мог бы... на сегодняшний вечер... ради меня сделать вид, что у тебя хорошее настроение и тебе здесь все нравится?
   - Попробую, - нехотя согласился он.
   Но, кажется, Головина в конце концов увлекла его собственная игра. Он снизошел даже к Авроре, пригласив её на танец, когда увидел, как ловко управляется она с ножом и вилкой, чего, кстати, нельзя было сказать о её приятеле.
   Откуда было знать Головину, что Наташа, при своей страсти к учительствованию, не смогла когда-то пройти мимо того факта, что Олина нянька не знает правил этикета.
   Она не догадывалась, что "ученая" вагоновожатая от её учебы ничуть не выиграла. Народная мудрость гласит: не в свои сани не садись, но Аврора все-таки села. И теперь мужчину своей мечты она искала совсем по другим меркам, оттого и выбрать не могла, и в девках засиделась. Где ж найдешь такого в трамвайном депо?
   Аврора знать не могла, кто её хозяйка на самом деле, но за все десять лет жизни у Романовых она ни разу не попыталась перейти грань между служанкой и хозяйкой. Она нутром чуяла, что та хоть и в цирке работает, и в стране Советов всякий труд в почете, а Наталья Сергеевна сделана из другого теста.
   Как и красавец Головин. Вот какого бы мужа Аврора хотела!
   А тот, о ком она думала, после двух рюмок коньяка пришел в хорошее расположение духа. В самом деле, последнее время он начал слишком часто раздражаться. Наверное, от того, что нервозность замполита стала передаваться и ему. Семен Израилевич - битый волк, раньше ни бога, ни черта не боялся, а теперь, видно, керосином запахло...
   Откинувшись на спинку стула, Федор поймал полный откровенного обожания взгляд Авроры. Он вспомнил юные годы, когда была у него короткая связь с горничной своей матери. Потом его на учебу отправили, но Федор ласки Милочки частенько вспоминал... Потом он женился на Матильде, после неё - на Катерине, и теперь с уверенностью мог сказать: то, каковы женщины в постели, никак не зависит от их общественного положения. Интимные отношения - вот где подлинное равенство людей!
   Федор обычно не курил, но тут ему захотелось подымить, вспомнить годы молодые. Этот новый муж Натальи, похоже, не из простых, сигареты у него заграничные. Отечественным табаком брезгует? Головин не заметил, что, ничтоже сумняшеся, стал подводить под малознакомого человека статью, которая может привести его на скамью подсудимых.
   Он дал себе слово повнимательнее присмотреться к Бессонову, а пока попросил у него сигарету и со смаком затянулся.
   - Хочу рассказать вам, товарищи, случай, который произошел со мной лет десять назад в ресторане, очень похожем на этот.
   Он обвел рукой с сигаретой зал.
   - Разве что потолок был пониже, да портьеры похуже. Сидели мы с... с одним моим приятелем, и прислуживал нам официант, мягко говоря, подозрительный. Приятель мой на него внимания не обращал, а я - старый подпольщик - сразу понял: шпик! И сделал знак, мол, помалкивай, ничего этакого не говори, официант нас подслушивает. А приятель на него внимательно посмотрел и согласился: действительно, подслушивает. Да не просто кивнул, а вслух рассказал все, о чем тот думал. Как он нас красиво заложит. Подавальщик на колени перед ним упал: "Барин, не погуби!"
   "Это же он про Яна рассказывает! - вдруг поняла Наташа. - Да так спокойно, словно анекдот, словно Янек не отправлен в лагеря, а где-нибудь на морском курорте отдыхает. Головин просто вычеркнул его из своей жизни, и если когда-нибудь вспомнит, то только рассказывая забавные случаи вроде этого..."
   - Наташа, а ты могла бы так? - весело спросил её Борис.
   - Как - так? - уточнила она, в невольной задумчивости пропустив часть рассказа.
   - Так же, как приятель Федора - прочитать чьи-нибудь мысли.
   - Могу попробовать, но с разрешения хозяина! - Наташа решила включиться в игру, которую предлагал Борис.
   - Я могу отдать в ваше распоряжение себя, - вызвался кавалер Авроры. Мне, как говорится, от товарищей скрывать нечего!
   Наташа сосредоточилась, но сначала услышала почему-то мысли Федора. Мощнее оказались, что ли? "Товарищи! Этот недоумок считает, что здесь есть его товарищи!"
   - Можно говорить все, что я услышу? - поинтересовалась Наташа.
   - Все! - довольно кивнул этот, кажется, Юрий.
   - "Ну, хохмачи! Куда меня Аврора привела? Корешам расскажу - не поверят! Скажут: брешешь! Вечно я вылезу со своим дурным языком!"
   Наташа все это проговорила и спросила:
   - Правильно я прочла?
   - Правильно, - испуганно ответил тот и подумал: "Ну и влип! Теперь же она все обо мне расскажет, и как я у Васьки сотню затырил, и как у подруги Авроры, Таньки, ночевал..."
   Но Наташа не стала добивать бедного парня. Это же игра, не допрос, а у неё сегодня праздник.
   - Кто ещё хочет перед товарищами открыться? - спросила она голосом циркового шпрехшталмейстера.
   Но желающих больше не оказалось.
   - Как же это, Наташа, мы вас просмотрели? - покачал головой Федор. Нам такие таланты очень даже нужны.
   - Что вы, Федя, в таких закрытых заведениях, как ваше, талантам душно. Им свобода нужна...
   "Ишь, свободы ей захотелось! Прав, однако, Фельцман: народ наш на язык очень несдержан, любого можно под статью подвести. Надо будет ему о сегодняшнем вечере рассказать, что да как, пока не называя фамилий. Пусть он помаракует".
   Головин думал так, совсем забыв о том, что Наташа может читать мысли не только плебея-мастерового. А та, услышав их, даже растерялась: "Бедная Катя! Как же она столько лет прожила с Головиным, не догадываясь о его сущности? Он - страшный человек, потому что не только трус, но и эгоист, да ещё и с амбициями. Случись что, он же и через её труп перешагнет!"
   Но сказать об этом Катерине у неё вряд ли повернется язык.
   Глава четырнадцатая
   Минуло полтора года с того дня, как Арнольду Аренскому, по представлению его непосредственного начальника майора Ковалева, присвоили звание старшего лейтенанта.
   Полтора года, вроде, немного, но сколько воды за это время утекло!
   Процесс над начальником административной части СЛОНа и его преступной группой, задумавшей осуществить антигосударственный переворот, в средствах массовой информации не освещался - незачем было советским людям знать, что и в среде офицеров внутренниз войск встречаются предатели.
   Ковалев и сам не ожидал, что сфабрикованное им дело пройдет на "ура". Видимо, он со своим заговором подоспел вовремя, и под эту марку наверху кто-то от кого-то благополучно избавился.
   Собственно, это его не слишком волновало. Он лишь с удовольствием подумал о себе: "Везучий, сукин кот!"
   По результатам следствия в многочисленные исправительно-трудовые учреждения были разосланы приказы с грифом "секретно". Таким образом, о случившемся знал лишь узкий круг заинтересованных лиц.
   Узкий не узкий, а все теперь понимали, кто на Соловках правит: скромный майор из информационно-следственной части. И этому майору принадлежал, например, ресторан - единственный на всю округу - с романтическим названием "Северные зори"
   Разумеется, официально это был вовсе не ресторан, а так, небольшое кафе для сотрудников Соловецких лагерей. Никто не видел в том ничего странного: офицеры - тоже люди. И должны отдыхать в свободное от работы время. Пойти в кафе, посидеть с друзьями...
   Никто из чекистов не знал, что в ИСЧ имеется особая папка с надписью "Северные зори", в которую регулярно заносится все, что происходит в скромном с виду кафе-ресторане. Выпив и расслабившись, большинство офицеров забывало, что и они могут стать объектом слежки. Стукачество процветало, это каждый знал, но чтобы слежка за своими ставилась на такие прочные рельсы - это могло стать опасным даже для самих следящих.
   Между тем, папочка становилась все пухлее, а майор Ковалев чувствовал себя все уверенней: в его руках находилась такая бомба! Пусть только кто попробует на него даже косо взглянуть!
   Те же, кто ездил на Соловки с проверкой, отмечали невероятную дешевизну кафе-ресторана и вежливый предупредительный персонал. Они делали вид, что не понимают, почему для высоких гостей цены смехотворны - им ведь непременно выписывали чек, которым они потом могли отчитываться перед своей бухгалтерией. Но единогласно отмечали, что наличие такого заведения необходимо, как единственный северный "маяк", где заезжий человек может отдыхать душой. Каждому приятно, когда вокруг тебя порхают молодые девчоночки, одна другой краше, а возглавляет это заведение самая настоящая княгиня, которая кланяется тебе и готова выполнить все, что ты пожелаешь.
   Совсем недавно один из высоких гостей пожелал... ни много ни мало, как саму княгиню. Так и шепнул майору Ковалеву на ухо, что женщины у него всякие бывали, а вот княгини - ни одной!
   Надо сказать, впервые Аполлон растерялся. Такого уговора у них с Растопчиной не было. Не может же он заставить саму Марию Андреевну... Положение становилось безвыходным: как объяснить этому зажравшемуся энкавэдэшнику, что он не все может. Попробуй заикнись, и все полетит прахом.
   Аполлону не хотелось ссориться с княгиней. Прошедшие два года их сотрудничества она ни разу его не подвела, условия договора соблюдала четко... Как быть? Вести женщину в постель под дулом пистолета, если этот хмырь хочет непременно "по согласию"!
   К счастью, Растопчина поняла все и сама. Чуть заметно улыбнулась, давая понять, что ценит его заминку: начальник не хочет её заставлять. А потом кликнула старшую официантку, свою расторопную помощницу, наказала за порядком следить, пока она сопроводит гостя на отдых.
   Уходя, шепнула Аполлону:
   - В нынешнем месяце моей службе у тебя два года сравняется. Так и быть, выручу, но и ты постарайся, обещанные документы вовремя подготовь.
   И ушла, осторожно поддерживаемая под локоть восторженным поклонником.
   Спрашивать, что да как, Аполлон постеснялся, но московский гость остался доволен, и майор в который раз подивился странности человеческой природы: вот они, девчонки молодые, кровь с молоком, отъелись на дармовой пище, а ему подавай бабу не первой молодости, под пятьдесят, только потому, что она княгиня...
   Ресторан по Северу славился. Сюда наезжали погулять издалека охотники - добытчики пушнины, геологи, поселенцы, высланные из столицы. Вот их загулы с лихвой и окупали затраты на всяких там проверяющих - каждому вольному хотелось погулять в непосредственной близости от легендарных страшных Соловков.
   После таких посещений ресторана у человека оставалось ощущение, будто он распивал водку возле раскрытой пасти страшного зверя. Это щекотало нервишки. Что ж, всякий развлекается по-своему.
   Название "Северные зори" не прижилось. Говорили: съездим к княгине.
   Арнольд Аренский появлялся в ресторане дважды в сутки. Утром интересовался хозяйственными вопросами: как обстоят дела с продуктами, чего и сколько заказать, каково настроение в коллективе.
   Последний вопрос задавался не ради проформы, потому что однажды трое официанток подняли бунт против власти Растопчиной, которая откровенно их презирала. Официантки набирались из проституток, работать не очень любили и только железная рука княгини обычно удерживала их от открытого выступления.
   Но тут у недовольных нашелся вождь. А если точнее, атаманша. На воле, до высылки, именуемая пренебрежительно Клавка-губошлепка.
   Клавка позавидовала авторитету Растопчиной. Мол, почему они трое работают куда больше, можно сказать, горбатятся и ублажают всякую шушеру, не имея за это никакой благодарности, а люди все равно "ездят к княгине".
   Губошлепка была пограмотнее остальных, когда-то она училась в гимназии. Кроме того, общаясь со студентами и моряками - до ареста она жила и "работала" в Ленинграде - Клавка научилась употреблять такие слова, как эмансипация, равноправие, социальная справедливость... А тут её отдали во власть бывший эксплуататорши и аристократки!
   - Все - ей! И деньги - ей, и уважение - ей. Кому мы подчиняемся, девочки, врагу народа, которую не расстреляли только по случайности?!
   К несчастью для бунтовщиц, в ресторане случился майор Ковалев. Обычно в такое время он не заходил, а тут вместе с Аренским решил, как он выразился, прогуляться. Будь Арнольд один, возможно, недовольным все сошло бы с рук. Но Аполлон, услышав вопли Клавки насчет "врага народа", рассвирепел.
   Все и так знали, что Растопчина прибыла на Соловки с пятьдесят восьмой статьей. И вряд ли посетители ресторана сомневались в том, откуда взялась в прислугах чистокровная княгиня. Но пока слово не было произнесено, к Растопчиной отношения оно как бы не имело. Клавка же своим выступлением могла расшевелить осиное гнездо, - с некоторых пор недоброжелателей у Аполлона стало более чем достаточно, - то есть впрямую начала угрожать благополучию самого начальника информационно-следственной части. "Серого кардинала" Соловков!
   Не то чтобы Ковалев испугался, но, как известно, стая собак может затравить медведя. А сколько обиженных коллег мечтали воздать этому выскочке по заслугам...
   Потому майор отдал распоряжение Аренскому:
   - Все троих немедленно в зону. Отправить с первой же партией на лесоповал!
   Бунтовщицы в смертельном ужасе повалились в ноги Ковалеву, но разжалобить его не смогли. Да и знал ли он слово жалость? Ковалев мог пойти навстречу даже врагу, уважая его за особые человеческие качества, но за что уважать проституток?
   Они знали, на что идут, и если решили укусить руку, которая их кормила, то должны получить по заслугам. Впредь будут умнее... Если, конечно, выживут!
   Он дал распоряжение охранникам, и те потащили в зону сдобных, отъевшихся на сытных хлебах девиц, плотоядно на них поглядывая. Можно было догадаться, что прибудут бывшие официантки в свои бараки, мягко говоря, не сразу.
   Сменившие их девицы о неповиновении даже не помышляли. Страшный пример пострадавших отбил у них всякую охоту к выступлениям. И в той среде, где они существовали, царили волчьи законы: правил сильнейший.
   Мало кто пытался, например, выступать против сутенера. А если начальству угодно сделать "мадамой" княгиню, то что в этом страшного? Все знали, что она - жестока, но справедлива.
   На то, что состав официанток поменялся, мало кто из посетителей обратил внимание. А те, кто обратил, рассудили здраво: худоваты, но это ничего, отъедятся!
   Второй раз в ресторане старший лейтенант Аренский появлялся поздно вечером, а то и ночью, когда заканчивал игру ресторанный оркестр.
   Музыканты-мужчины жили здесь же, в задних комнатах, специально пристроенных к дому слева от второго выхода из ресторана. В пристройке по другую сторону поселили Растопчину, трех официанток и певицу ресторанного оркестра, которую тоже пришлось взять из политических. Вся вина бедной женщины заключалась в том, что она влепила пощечину высокопоставленному члену партии, который во время концерта пытался грубо облапать её прямо в гримуборной.
   Прежде здесь жила и Виолетта. В одной комнате с Растопчиной. Княгиня сама предложила скрипачке приют - не с проститутками же селить такую чистую душу?
   Теперь Виолетту, единственную женщину-музыканта, Арнольд уводил с собой. Домой? Ту избушку, где они жили, трудно было назвать домом. Но это было их прибежище, пристанище, единственное место на земле, где они были одни и почти в безопасности. Почти, ибо зависящие от СЛОНа никогда не могут быть ни в чем уверены...
   Построить себе такой же дом, какой отгрохал Аполлон, Аренский не мог, да и не хотел. Он считал, что основательный дом привязывает человека к месту, его жалко бросать, а с некоторых пор Арнольд мечтал на Соловках не задерживаться.
   Когда-то этот домишко был охотничьей избушкой, выстроенной на скорую руку за один летний месяц. Потом поблизости вырос поселок, а в избушке поселился старик - то ли беглый, то ли просто бродяга.
   Конечно, подновлять или как-то обустраивать свое жилье он не стремился, и к тому моменту, как жилец исчез куда-то, избушка покосилась, вросла в землю и имела довольно жалкий вид. Арнольд, когда её приметил ничего другого попросту не было - с ведома Аполлона привел сюда старого плотника, который смог избушку кое-как укрепить столбами и подпорками, но пообещал:
   - Лет пять простоит, а там, начальник, не взыщи!
   В первую встречу Аполлона с Виолеттой ничего в нем как в мужчине не шелохнулось. Разве что глаза её красивые отметил, да и то лишь потому, что Наташу вспомнил. А отправив её обратно в зону, насмешливо подумал: "Представляю, что за зрелище являет собой эта Румянцева нагишом. Как в детском стишке: "Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек!"
   Но потом культчасть получила из центра инструменты, которые раздали музыкантам. Виолетта, уже не в ватнике, а в скромном сером платье, отмывшая с помощью княгини многомесячную грязь - посещение арестантами бани обычно напоминало обязательную акцию, а не подлинное мытье - была похожа на девушку гораздо больше, чем в их первую встречу. Но и только. Девушка выглядела такой худой, что о признаке пола говорила лишь некоторая выпуклость на груди да мелкие черты лица...
   Зато когда Виолетта взяла в руки скрипку, нежно, будто лаская ребенка, пробежала по её корпусу хрупкими пальцами, Арнольд почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Словно не по скрипке, а по его душе провела.
   Она ещё не настроила инструмент, не взяла в руки смычок, а внутри у него уже что-то запело. Это было так неожиданно, как озарение, вспышка между ним и этой девушкой-скрипачкой будто протянулась незримая нить.
   Она, едва заметно улыбаясь, взяла смычок и заиграла... "Валенки"! Запомнила, как в тот раз он задал ей свой дурацкий вопрос.
   Но и тогда Арнольд ещё не понял, что уже попался. Пропал. И теперь обречен думать о ней, хочет он того или нет. И ждать, и искать встречи с нею, ещё ни в чем таком себе не признаваясь.
   Их любовь расцветала на глазах у всех, и знали о ней окружающие прежде самих влюбленных.
   - Наши Ромео и Джульетта, - как-то обмолвилась Растопчина.
   Когда Аполлон рассказал об этом Юлии, она заметила:
   - Повезло девчонке.
   Тот чуть было не взревновал, но Юлия всегда умела его успокоить.
   - Они - Ромео и Джульетта, а ты у меня - Отелло. Я не к тому это говорю, что Аренский твой - красавец писанный, о котором любая женщина мечтает, а о том, что в ИСЧ работают мужчины тонкие, воспитанные, с пониманием. Они умеют воздать должное женской красоте, это же не какому-нибудь вертухаю достаться... Конечно, Аренскому до тебя далеко, но ведь и она - не я. Так?
   - Так, так, моя королева, - закивал Аполлон и опустился на колени перед креслом-качалкой, в которой Юлия, как обычно, сидела.
   А она подумала, что красивой женщине легко дурачить мужчину. У неё как-то в Москве был один ответственный работник, который говорил то же самое стихами. Мол, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад. Вот и её теперешний сидит у ног, в глаза заглядывает, ждет, не прикажет ли она чего? Такая покорность, конечно, приятна, но до поры до времени. Потом становится просто скучно!
   @int-20 = Когда стены избушки более-менее укрепили, Арнольд стал думать о том, как бы привести в порядок её изнутри.
   Пол в домике был земляной, и Арнольд представлял, как будут мерзнуть из-за этого ножки его любимой скрипачки.
   Он вспомнил день, когда пришел на работу, и спросил у Аполлона:
   - Ты не будешь возражать, если я приведу в порядок заброшенную избушку на окраине поселка?
   - Да ради бога! - не удивился тот. - Конечно, она покосилась и пол там земляной, зато печка, говорят, греет, как зверь. В свое время её сложил некий Капитоныч - печник, который славился по всему Северу. Заметь, его давно нет в живых, а печки, им сложенные, до сих пор горят...
   - Тогда мне понадобятся бревна - стены укрепить, и доски на пол.
   - Хорошо, помогу.
   В это время Арнольд снимал комнату у одной пожилой пары в поселке. Почему же Аполлон не поинтересовался, для чего ему избушка?
   - А зачем я буду спрашивать о том, что у тебя и так на роже написано! - хохотнул майор.
   - Виолетта ещё ничего не знает.
   - Знает, - убежденно сказал Аполлон. - Женщины всегда знают обо всем прежде нас. Мы ещё только подумываем, как вопрос задать, а у женщины уже ответ готов... Можно её, конечно, под конвоем привести, если ты сомневаешься.
   Сам майор, похоже, не отнесся серьезно к собственным словам, но Арнольд в запале не услышал его иронии. Возмутился даже:
   - Этого ещё не хватало!
   - Хозяин - барин, - майор спрятал улыбку. - Ты как, сегодня объясняться пойдешь?
   - А что, ты рядом хочешь постоять?
   - На твоем месте я бы её ещё маленько помариновал, чтобы как следует дозрела. Помнишь, как я с Юлией? Понял: если сразу её из зоны заберу, она не поймет, что быть со мной для неё - благо. Нет, думаю, ты сначала на работу походи, да похлебку лагерную похлебай...
   У Румянцевой Виолетты никогда не было парня. Девочки-одноклассницы встречались с мальчишками, ходили с ними в кино, целовались, а Виолетта часами играла на скрипке.
   Она не чувствовала себя обделенной, даже наоборот, верила словам родителей и педагогов, что раз она музыкально одарена, талантлива, то и должна жить своей жизнью, не тратить её на всякую житейскую ерунду. Ведь всякий талант - точно неограненный алмаз - нуждается в обработке, в шлифовке.
   После скрипки наступал черед пианино, и так каждый день. Для скрипачей в музыкальной школе, а потом и в консерватории класс игры на фортепиано был обязательным предметом, как для студентов института иностранных языков второй язык. То есть после уроков в школе и занятий музыкой у неё совсем не оставалось свободного времени.
   Она все-таки немного завидовала обычным девчонкам, так, самую малость. Перед ними никто не ставил великих задач, никто не говорил, что они обязаны добиваться все новых успехов, чтобы соответствовать уровню музыканта мирового масштаба, что закапывать талант в землю - преступление, потому что дается он далеко не каждому...
   Оказалось, преступление - это совсем другое, то, что её родители и коллеги вовсе не считали таковым: несерьезное отношение к особой миссии советского человека, эйфория от кажущейся свободы, неправильное понимание советской демократии...
   Румянцева оказалась не готовой к жизни в обществе, строящем социализм. Она неправильно вела себя, не о том думала и потому поплатилась за это своей свободой.
   Когда на Виолетту обратил внимание лейтенант Аренский, она испугалась. Слишком много видела вокруг примеров, как бесцеремонно обращались в лагере чекисты с приглянувшимися им женщинами.
   Лейтенант же... он был такой широкоплечий, мускулистый, от него так и веяло грубой физической силой. По сравнению с Виолеттой, худенькой, среднего роста, он выглядел огромным.
   Правда, её страхи оказались напрасными. Лейтенант от неё ничего не требовал, но когда она играла на скрипке, он слушал её, не сводя восторженных глаз, наверное, он был единственный такой внимательный слушатель в ресторане, и Виолетте это было приятно. Она играла для него.
   В тот день, когда лейтенанта повысили в звании, вечером он пригласил её к своему столику. Там же сидел начальник его и самой Виолетты со своей красавицей-женой.
   Бедная скрипачка поначалу растерялась - разве не майор внушал им, чтобы они не смели садиться за столики к посетителям. Но Аполлон Кузьмич тогда добродушно махнул рукой:
   - Садись, сегодня я разрешаю!
   В этот вечер Арнольд единственный раз танцевал с Виолеттой. Ей неожиданно приятно было ощущать на спине его сильную руку и вообще, прикрыв глаза, покоиться в его объятьях. Танец с... теперь уже старшим лейтенантом она вспоминала долго....
   А между тем ремонт в избушке заканчивался. Полы из досок, настланные на толстые бревна, существенно уменьшили высоту и без того низенькой избушки, зато теперь в ней было очень тепло.
   Плотник сколотил стол, лавки, и, когда затопили печку, по избушке разлился терпкий запах свежей древесной смолы.
   Вместо кровати сколотили нечто вроде полатей. Теперь уже бывшая квартирная хозяйка Арнольда сшила для него ситцевый чехол под матрас, который он набил сосновыми лапами. Оставалось раздобыть одеяла и подушки.
   Их - вместе с меховым покрывалом из зайца - прислала Арнольду Юлия. Ее гражданский муж натаскал в их дом у моря столько мехов и теплых вещей, что ими можно было согреть не одну семью.
   Виолетта не знала, чем Аренский занимается, но сразу почувствовала, что он почти перестал уделять ей внимание. Девушка расстроилась. Она и так ела понемногу, а тут и вовсе потеряла аппетит, вздрагивала от каждого стука двери, а когда в ресторане собирались посетители и начинал играть оркестр, молодая скрипачка не сводила глаз с входящих в зал, и каждый раз на её лице отражалось явное разочарование. Неужели она перестала его интересовать?
   А через неделю он пришел к концу их работы и сел за обычным столиком, поближе к оркестру.
   Виолетта почувствовала, как внутри неё все запело - смычок летал в её руках, как будто она натерла его не канифолью, а какой-то волшебной мазью.