Шкатула Лариса. Последняя аристократка

   - Что же ты не подходишь, не проверяешь мой пульс?
   - Я и так вижу: пульс хорошего наполнения.
   - Боишься! - довольно рассмеялась она. - Настоящий мужчина - хищник. Он всегда чует опасность, а ещё лучше он чует самку.
   Она отбросила одеяло и предстала перед ним обнаженная, рассчитывая на желаемый эффект.
   - Зря ты вся разделась, - спокойно произнес Ян. - Для того чтобы сделать укол, мне будет достаточно всего одной части твоего безусловно роскошного тела.
   Равнодушный тон, каким это было сказано, взбесил Юлию. Ее затея провалилась, и молодая женщина упорно не хотела в это поверить. Неужели он не видит, как она божественно хороша? Подумать только, он как ни в чем не бывало готовит свой дурацкий шприц!
   - Опять укол! - закричала она так громко, что стоявший за дверью Арнольд едва не расхохотался в голос.
   - Укол, пани Юлия, укол, - привычно успокаивал её Ян, как обычно успокаивал нервных пациентов, независимо от их пола. Он ловко завернул её в одеяло, оставив открытым лишь место для укола. - Если позволите, небольшой совет врача: больше движения и меньше сладкого. Ваша талия начинает терять свою гибкость.
   - Моя талия? - повторила она, спрыгнув с кровати, отбросила одеяло и, обнаженная, стала перед ним во весь рост, подбоченилась. - Да мою талию Аполлон обхватывает пальцами! Ты просто не видел до сих пор таких роскошных женщин, как я!.. Кто со мной может сравниться? Уж не твоя ли убогая жена?
   Про жену она упомянула недаром. Она как бы между прочим выспросила Аполлона о семейном положении Яна.
   - Женат, - ответил тот. - И, по-моему, есть один ребенок.
   Юлия была уверена, что фигура рожавшей женщины не идет ни в какое сравнение с фигурой нерожавшей. Потому и сама не собиралась рожать. Никогда!
   - Так может сравниться со мной твоя жена? - повторила она, подбоченясь.
   - Не может, - усмехнулся Ян, - потому что моя жена никогда не была проституткой. Так что лучше вам устраивать конкурсы среди своих...
   - Да как ты смеешь! - уже не сдерживаясь, завизжала Юлия. - Быдло! Хам! Байстрюк! Я сгною тебя в лагере! Сдохнешь без покаяния, а перед тем тебе отстрелят яйца!
   - Как вам будет угодно, - холодно ответил Ян. - Тогда позвольте рассказать вашему майору, что болезнь его жены есть чистейшее притворство и её чудесное исцеление вызвано невинным уколом глюкозы.
   Юлия, кусая губу, упала на кровать, а Ян собрал чемоданчик, церемонно ей поклонился и вышел из комнаты.
   - Чем ты так разозлил нашу королеву? - спросил Аренский, одеваясь вместе с Поплавским. - Сегодня я провожу тебя до зоны, а по дороге ты мне все расскажешь.
   - А что там рассказывать? - пожал плечами Ян. - Всего лишь намекнул, что пани надо побольше двигаться, потому что её талии грозит... гм, увеличение размера.
   - Так прямо и сказал? - восхитился Арнольд. - Ну, парень, держись, наша шлюшка - баба злопамятная.
   - Я и сам это понял, - вздохнул тот.
   @int-20 = Вечером того же дня Арнольд опять купил бутылку вина.
   - А сегодня что за праздник? - поинтересовалась его юная возлюбленная.
   - Сегодня, душа моя, у нас поминки.
   - Кого мы будем поминать? - грусть омрачила худенькое личико Виолетты. - Кого-нибудь из твоих родных?
   - Скорей уже, из твоих.
   - Что-то случилось с мамой? - побледнела она.
   - Нет, нет, что я за идиот! - Арнольд взял возлюбленную на руки и стал укачивать, как ребенка. - Все время забываю, какая ты у меня эмоциональная и ранимая. По сравнению с тобой я толстокож, как носорог... Дело в том, что сегодня умерла Румянцева Виолетта Евгеньевна...
   - Та женщина, с отбитыми почками, - тихо уточнила она.
   - Только без слез, любимая, только без слез! Что же делать? Ни ты, ни я не виноваты в этой смерти. А то, что мы собираемся её использовать... Живым - живое, это не я придумал.
   - Просто мне не хотелось умирать, - сквозь слезы сказала она.
   - И правильно, - он губами снял слезы с её ресниц, - а то как бы тогда на земле смог жить я?.. Нет, сейчас в жизни столько грустного, что не стоит в нашу с тобой страну тащить ещё и это. Договорились же: здесь только мы двое, и больше никого.
   - Никого, - повторила Виолетта, крепко прижимаясь к нему.
   - Тогда давай выпьем за твое второе рождение, а потом я расскажу тебе нечто повеселее. Например, что я подал рапорт в администрацию о твоем примерном поведении, и, может быть, тебя скоро выпустят.
   - Правда? - просияла она.
   - Правда. И мы поженимся и уедем в отпуск...
   - Ненадолго? - в глазах её светилось ожидание.
   - Как бы ненадолго. А сами сюда больше не вернемся. Я подумаю, куда нам с тобой лучше уехать.
   - А как же мама? - её голос предательски дрогнул.
   - А маме ты напишешь письмо, которое ей передаст верный человек. Я думаю, она будет рада, что тебе удалось вырваться из этого ада...
   - Хорошо, не будем больше об этом говорить. В самом деле, как странно устроен человек. Ему дашь немного...
   - Палец!
   - А ему хочется больше...
   - Откусить руку!
   - Алька! - будто удивленно сказала она. - Ты меня опять раздеваешь. Может, мне вообще не одеваться?
   - Хорошо бы, - согласился он, увлекая её за собой на ковер.
   Когда они некоторое время спустя лежали обнявшись, Виолетта спросила:
   - Ты хотел ещё что-то сказать, или мне показалось?
   - Ах, да, я и забыл. Знаешь, что учудила сегодня наша общая знакомая? Пыталась соблазнить бедного врача, а когда не вышло, стала грозить ему страшными карами.
   - Смех смехом, - заметила Виолетта, - но положение у него не из лучших. Что бы он сейчас ни сделал, все окончится плохо. Не послушает Юлию, она науськает на него своего Ковалева. Сделает, как она захочет, все равно гнева майорского не избежит. Папа говорил, как ни кинь, везде клин. Это в аккурат про Поплавского. Как хочешь, а мне его жалко!
   А именно в это время Юлия сидела на коленях у Аполлона и жаловалась ему на Яна:
   - Кто тебе сказал, что он - такой уж известный врач? Обычный коновал, как они все! Чуть что - укол!
   - Что ни говори, рыбка моя, а он за три дня тебя на ноги поставил. Я, грешным делом, побаивался, что ты им увлечешься. Мужчина-то красавец, от таких женщины обычно без ума...
   - Я увлекусь? - вполне натурально изумилась Юлия. - Этим ничтожным клистиркой?
   - Все-таки согласись, - поддразнил её Аполлон. - в Поплавском что-то этакое есть. Для женщин - роковое. Происхождение у него - из крестьян, но по лицу этого не скажешь. Лицо у него явно благородное. Я бы сказал, породистое... Но если он тебе так не по нраву, ты только пожелай, и он исчезнет с лица земли!
   Этого Юлии не хотелось. Пока. Она все ещё не могла поверить в то, что какой-то безродный её отверг! Кроме того, он был единственный, кто мог вытащить её отсюда. Если бы захотел. В сказки, что есть на свете мужчины, верные одной женщине, Юлия не верила. Она считала, что даже влюбленный в неё без памяти Ковалев при случае не станет теряться и спокойно полезет в постель к какой-нибудь смазливой девчонке...
   Скорее всего, она что-то делает не так. Нужно не спешить и подумать, как ей перетянуть упрямца Поплавского на свою сторону. Быстренько это все прикинув, она сказала Аполлону:
   - Правду сказать, я на него сегодня разозлилась. Говорю, обойдемся без укола, а он и слушать не стал!
   - Понятно, - рассмеялся Аполлон, - жалкий придворный осмелился противоречить королеве!
   - Ты с ним поговори, - капризно протянула она, - пусть выбросит свой дурацкий шприц! И вообще ко мне с ним даже не подходит! Есть же какие-то таблетки...
   - Я прикажу, - сказал он ей в шею, ведя по ней губами, а руку запуская под халат. - Скажу, что если кто и может тебе делать уколы, так это только я! Ведь моих уколов ты не боишься, не правда ли?
   - Охальник! - хрипло засмеялась Юлия, откидываясь на кровать.
   Она изо всех сил изображала пылкую страсть, охала и стонала, а сама между тем хладнокровно размышляла, какими ещё уловками можно воспользоваться, чтобы заставить Яна исполнять её волю? Самая безотказная была, пожалуй, одна...
   Ян и не подозревал, что Юлия собирается так плотно на него насесть. А если бы и подозревал, то не слишком бы озаботился.
   С точки зрения рядового обывателя, Поплавский был человеком непрактичным и несколько наивным. Он был весь в науке и своей семье. Ему некогда было даже пугаться власти НКВД - орудия партии большевиков, которым они беззастенчиво пользовались.
   То есть благодаря своим высокопоставленным клиентам он был в курсе всего, что происходит в стране, но относился к этому несколько отстраненно, словно уж с ним-то такое никогда не произойдет.
   Но вот произошло, и он не испугался. Это, видимо, была та самая смелость незнания, о которой ему рассказывал когда-то Федор Головин.
   После разговора с Ольгой-Наташей он понял лишь, что в опасности его семья, а сам до сего времени как бы наблюдал со стороны злоключения бедного врача Яна Поплавского...
   Спал он на жестких нарах при свете, который никогда не выключался. И признавал, что в случившемся сам виноват: кто его тянул за язык, когда он надумал всенародно порочить государственного фаворита?
   В бараке, куда заключенных перевели из карантина, теперь все знали, что у Поплавского есть благодетель, и благодетель могущественный.
   Но сегодня ему впервые об этом сказали. Причем, не политические, а какая-то шестерка из урок. Сопливый пацан подошел к нему, странно вихляясь, и с ухмылкой проговорил:
   - Базарят, ты зацепил самого кума. Пахан хочет с тобой это перетереть.
   - Передай своему отцу, что сегодня я ни с кем не хочу разговаривать.
   Юный уголовник от неожиданности даже потерял дар речи: на его памяти ни один из политических не отказывался говорить с тем, кто негласно правил на зоне. Ибо уголовные были объединены, а за спинами политических никто никогда не стоял. Их не защищали даже вертухаи, когда на глазах сих стражей урки издевались над очередным отверженным.
   Кажется, любимчик самого Ковалева совсем оборзел и пахана почему-то назвал его отцом. Не иначе, как в насмешку.
   А Поплавский ещё слишком мало времени провел в лагере, чтобы разобраться в том, кто такой пахан.
   Авторитет по кличке Туз, которому молодой уголовник передал отказ Поплавского, хотел было посадить строптивца на ножи, но приближенные ему отсоветовали. Уголовники, по сравнению с другими заключенными, в зоне жили неплохо, и ни к чему было объявлять войну самому куму!
   Но и прощать такое нельзя, потому Яну решили устроить темную и как следует объяснить, кто здесь хозяин.
   Ближе к ночи, когда барак, в основном, спал, три самых сильных и ловких уголовника, а за ними сам пахан, желающий посмотреть, как пройдет "учеба" непокорного, отправились в тот угол барака, где были нары Поплавского.
   Политические в большинстве своем панически боялись Туза, потому если кто в эту пору и не спал, то притворялся спящим.
   Поплавский хоть и был незнаком с местной иерархией воров в законе, но издалека раза два наблюдал, как уголовники издевались над другими заключенными. И принял кое-какие меры. Он не мог, конечно, установить вокруг своего ложа охранный щит, но некоторую границу мысленно очертил. Если её пересекала некая злая сила, в голове Яна как бы срабатывал будильник и он просыпался.
   Еще с закрытыми глазами он увидел троих, которые несли с собой одеяло. И сразу догадался, что одеяло должны набросить на него. И бить, пока он не запросит пощады. Это его никак не устраивало.
   По-хорошему, надо было разозлиться, тогда у него все получалось лучше, но ему отчего-то сделалось смешно. "Вы даже не представляете, что вас ждет!" Нет, такое настроение уже должно насторожить психиатра. Неужели его психика понемногу стала давать сбой?
   Он тряхнул головой, словно мух отгоняя прочь глупые мысли, и сосредоточился на подходящих к нему уголовниках. Тот, что шел несколько позади троих, приготовился смотреть бесплатный спектакль. Будет тебе спектакль!
   Начал Ян с небольшого: внушил одному из урок, самому сильному: "Сейчас на тебя нападут. Те, что идут рядом с тобой. Это враги, хотя прикидываются друзьями. Ударь сначала одного, потом другого!"
   Туз увидел спектакль, но совсем не тот, которого ждал. Такого больше не пришлось ему видеть никогда. Его правая рука, Ломовой, которому он всегда верил, вдруг стал избивать своих. Те недолго приходили в себя. И стали давать ему сдачи. Завязалась драка, которую Туз никак не мог прекратить. Его воры словно взбесились!
   - Идиоты! - кричал Туз, забыв про конспирацию. - Я вас зачем послал?
   Но когда его команда вытащила ножи, Туз понял, что сделать дело по-тихому теперь не удастся. Отчего-то он сразу решил, что такое странное поведение у его пацанов объясняется ничем иным, как воздействием на них этого проклятого врача. Чтобы хоть как-то поддержать свою репутацию, Туз заорал, показывая на Яна:
   - Убейте его, он - колдун!
   Слово вырвалось будто само по себе. Его гвардия, которая безоговорочно чтила своего пахана, развернулась и дружно пошла на него. Тузу стало страшно. Против трех ножей не смог бы устоять ни один самый ловкий авторитет.
   И он побежал, потому что на одной чаше весов лежало всего лишь его звание первого среди воров, а на другой - жизнь!
   Пацаны побежали было за ним, но потом остановились и стали растерянно переглядываться. Отчего убегает от них пахан? Почему у них в руках ножи? И вообще, что случилось и куда они шли среди ночи?!
   Ян не был кровожадным, и так как для него самого опасность миновала, он прекратил свое внушение и отпустил воров из-под своего влияния. Он был уверен, что сегодняшних впечатлений им хватит надолго. Вернее, не столько впечатлений, сколько их полного забвения, вот что для них будет страшнее.
   Глава двадцать третья
   - Мятежники? Бунтовщики? - презрительно переспросил Алексеев, который выздоравливал на глазах.
   Он чувствовал себя настолько лучше, что позволял себе пререкаться с Наташей, которая все ещё считала его больным.
   - Какая-то баба закричала в отчаянии: "Ироды! Детей без куска хлеба оставляете!" Или такой доведенный до крайности мужик, как я, на глазах которого взбесившийся чекист лишил еды всю семью, попытался протестовать. Вот и вся наша провинность, но и этой мелочи оказалось достаточно, чтобы отправить на тот свет ни в чем не повинных людей. Целое село!
   - Я вам верю, верю, - успокаивала она его, пытаясь уложить Петра, но он отодвинул её заботливую руку, опустил с лавки босые ноги и потребовал. Посмотрите, где-то должны быть здесь валенки.
   - Нет никаких валенок! - сказала Наташа, что было правдой. - Зачем вам валенки?
   - Выйти по нужде! - огрызнулся он.
   В конце концов в сенях отыскались какие-то старые стоптанные чуни, в которых он и вышел во двор, держась поначалу за её плечо.
   Потом один за другим начали приходить в себя дети, и Наташа стала ломать голову, как ей похоронить Татьяну? Вынести её в одиночку она явно не сможет, а надеяться на помощь Петра... ему бы самому себя нести.
   От отчаяния у неё опускались руки. Варе Поплавской тоже наконец стало получше, и Наташа боялась, что лицезрение мертвой матери не прибавит ей здоровья, а, скорее, добьет и так чуть живого ребенка.
   Со двора Петр добрел сам, и Наташа поделилась с ним своей проблемой.
   - Похороним, - твердо сказал он и как бы между прочим спросил: - Ты знала, что мы здесь голодаем, раз с продуктами приехала?
   - Догадывалась, - ответила Наташа. Не будешь же говорить ему о каком-то там ясновидении, которое и пригнало её сюда - Не беспокойтесь, у меня ещё два килограмма пшена, килограмм гречки, пять банок тушенки...
   - Запасалась с размахом!.. Давай уж на "ты", - сказал он. - Мне бы ещё поесть, и тогда я, пожалуй, Таню в огород снесу...
   - Вы... ты хочешь сказать, что похороним её в огороде?
   - До кладбища мы её точно не донесем, - вздохнул он. - А тебе ещё детей на ноги поднимать...
   - А тебе? - насторожилась Наташа.
   - Мне... Мне надо узнать, где Зоя? Жена.
   - Думаешь, она ещё жива? - брякнула она и испуганно на него посмотрела. - Извини, но я наслышана про них... - она кивнула на дверь, как будто за нею уже стояли энкавэдэшники. - Они не церемонятся.
   Он шумно сглотнул и отвернулся.
   - Я знаю. Но тогда и ее... можно вместе... Они с Таней подружились...
   - Ты пока что и на ногах не стоишь! - едва не закричала она.
   - Ничего. Видишь, я уже хожу, а к ночи и вовсе оклемаюсь, - проговорил он, укладываясь на лавку. - Как тебя звать-то?
   - Наталья.
   - Вот и познакомились, - пробормотал он. - Мне можно не представляться?
   Она кивнула.
   - Я с тобой, Петр Алексеев, заочно знакома. Если не ошибаюсь, студенческая кличка Знахарь?
   Он довольно улыбнулся и прикрыл глаза.
   Наташа опять покормила детей, немного поела сама, а остальную похлебку скормила Петру. Гриша, первый из её пациентов, уже смог сам сидеть за столом, вызвав у неё слезы радости.
   Он и во двор поковылял, держась за её руку, а остальных детей ей пришлось выносить. Причем девочка Алексеевых по имени Аня в последний момент застыдилась:
   - Я сама!
   Наташа даже от крыльца не стала отходить - не до церемоний. Зато после свежего воздуха и травяного чая все дети опять спали, но уже не тяжелым, обморочным сном, а сном выздоравливающих.
   Наташа как сидела за столом, так и задремала - то ли хлопоты её утомили, то ли всеобщий сон её подопечных подействовал, и приснилась ей прабабка Елизавета Астахова. По мужу Поплавская.
   Она много лет жила в чаще леса, почти не видясь с другими людьми, кроме двух её слуг, Игнаца и Василисы. Эти простые, преданные люди посвятили свою жизнь несчастной госпоже, неизвестно за что проклятой слепой судьбой - разве не должно людям воздаваться за их ангельский характер?
   Пани же Елизавета страдала незаслуженно. А может, искупала вину многогрешного мужа Станислава и свой невольный грех - побег из-под венца...
   Так вот, Наташе снилась прабабка, в ту пору молодая и красивая. Елизавета, хоть и была княжеских кровей, а без работы никогда не сидела. Она серьезно увлекалась травами, сама составляла из них сборы, а дар, умение видеть пораженные недугами внутренние органы человека, а потом и исцелять их, совмещала с народной медициной, не упуская возможности побеседовать с каким-нибудь опытным знахарем или знахаркой в России о пользе той или иной травы... При излечении самых набожных она порой творила молитву.
   Уже одно то, что знахарка верила в бога, успокаивало страждущих, которые с облегчением в сердце принимали после молитвы её лечение. Слух, что Елизавета - ведьма, а значит, и искусство её от лукавого, большинство больных от неё отвращал. Но самые настойчивые и безнадежные все же приходили, падали в ноги, и она лечила их без слов укора.
   Людская память коротка. Вылеченные часто забывали, кому обязаны своим здоровьем, а порой даже присоединялись к её гонителям.
   Желающих порушить ведьмино логово останавливало лишь то, что путь к её домику на болоте был долог, тернист, а по дороге на людей потихоньку нападал страх, и в конце концов домой возвращались даже самые ретивые.
   Во сне Наташи прабабка лечила какого-то мужчину. Он лежал в большой комнате на столе, и подле него стояла Елизавета со своей служанкой Василисой, которая помогала госпоже.
   - Беглец, - говорила Елизавета то ли служанке, то ли Наташе. - Долго голодал, потом от голода потерял сознание. Если бы не случился поблизости Игнац, так и помер бы. А ведь молодой... Как ты думаешь, что первым делом ему нужно?
   Василиса ответила, наверное, еда, отчего прабабка расхохоталась.
   - Понятное дело, еда. Но так он слишком долго будет приходить в себя. А если стражники идут по его следу? Главное, его побыстрее на ноги поставить. Никто не знает, хватит ли времени на долгое лечение. Первым делом его надо к жизни пробудить. Не понимаешь? Он должен захотеть жить и за жизнь свою бороться. Всякий человек природой мудро устроен. Нужен только толчок, и его естество само начнет излечение. Еда - это, конечно, хорошо, ну а силы больным кто возвращать будет? Времени у тебя совсем не осталось...
   Теперь у Наташи не было сомнения, что прабабка обращается именно к ней. Что значит, у неё нет времени? Не сегодня-завтра энкавэдэшники нагрянут? Должны бы. И так неизвестно, кем в доме Алексеевых все время печь топится. А может, и запах похлебки учуяли, который в морозном воздухе особенно отчетливо слышен...
   Наташа вздохнула: как ни крути, а не пускать в ход то, чем одарила её природа, теперь уже не получится. Судьбу не обманешь. Дорого приходится платить за этот дар. Женщинам рода Астаховых, особой печатью отмеченных, он не принес женского счастья.
   Им не удавалось, как другим женщинам, спокойно сидеть дома, воспитывать детей, обихаживать любимого мужа. Куда там, их точно листья бурей, срывало с родимой ветки и гоняло по свету, как бы они ни сопротивлялись...
   Наташа поворчала про себя, пожаловалась на нелегкую судьбу, но, кажется, Елизавета была права: времени у неё оставалось все меньше...
   Для начала она подошла к спящему Петру и попыталась мысленным взглядом разглядеть его внутренности, как это, судя по преданиям, легко делала её прабабка Елизавета. Ничего не вышло. Да и до того ли сейчас? Ей надо дать толчок организму, чтобы он занялся самовыздоровлением.
   Она поднесла ладонь к тому месту, где на голове у Петра была ещё незажившая рана. Рука отозвалась знакомым, но позабытым ощущением: кровь будто заструилась к кончикам пальцев, и они стали пульсировать, излучая невидимые глазу волны.
   Теперь Наташа чувствовала, как её энергия живым источником переливается в тело Петра, отыскивая и собирая в нем кусочки его собственной энергии...
   А потом на неё навалилась такая слабость, что она медленно опустилась на пол у лавки Петра и то ли потеряла сознание, то ли провалилась в сон, одним словом, обеспамятела.
   Пришла она в себя от стука закрываемой входной двери. Глянула на лавку - Петра на ней не было. Она бросила взгляд на кровать, на которой лежала мертвая Таня - пусто.
   Наташа выскочила во двор. И сразу увидела в огороде Петра с лопатой в руке и темный сверток у его ног.
   - Ты почему меня не позвал? - подбежала к нему Наташа.
   - Говоришь, ты Яну родственница? - спросил Алексеев, легко взмахивая лопатой.
   - Родственница, - подтвердила она, не понимая его странного тона. - А тебе это кажется подозрительным?
   - Решила от меня свое умение скрыть? Думала, я не пойму? Я пару раз такие штуки в исполнении Яна видел.
   - Какие штуки?
   - Да уж и не знаю, как такое воздействие одного человека на другого назвать. Я Яну говорил, что он талант свой неразумно использует, но и ты тоже, будто неграмотная. Спасибо, конечно, что ты в меня всю свою силу перелила. Я-то встал и пошел, а ты?.. Сколько тебе времени нужно на восстановление?
   - Значит, ты все знаешь?
   - Да уж, не лаптем щи хлебаем... Ты мне напоминаешь птенца, которому дали родительские крылья, а летать не научили.
   - Наверное, кое-чему научили, раз ты так лихо лопатой машешь.
   - Что ты теперь думаешь делать? - он бережно взял сверток и опустил в вырытую яму. - Прощай, Танечка, извини, что больше ничего для тебя сделать не могу... Ты над нею молитву прочтешь или мне?
   - Я прочту, - прошептала Наташа, потому что сухие рыдания перехватили ей горло.
   Когда они вернулись в избу, Петр усадил Наташу на лавку и почти приказал:
   - Сиди, набирайся сил. Я тебя позову, когда понадобишься.
   Он полез в свой мешок с травами и уверенно стал смешивать их, в отличие от Наташи вовсе не нюхая. Поставил на плиту чугунок, подбросил в печь поленьев - теперь доски шли уже со стены сарая, собачья будка вся сгорела - и подошел к лежащей без движения Варе.
   - Освободи-ка мне стол, - обернулся он к Наташе, и она захлопотала.
   Петр положил на стол девочку, и Наташа мимоходом полумала: "Как в моем сне". Но все же спросила.
   - А другие дети?
   - Их я уже осмотрел, у них дела получше, а с Варей ты мне поможешь. Только уговор: я буду считать твой пульс и когда скажу, хватит, ты немедленно прекратишь свое воздействие на девочку. Договорились?
   - Договорились, - кивнула изумленная Наташа.
   Он взял её за запястье и велел:
   - Приступай!
   Как бы то ни было, его лидерство она восприняла с радостью. Теперь Наташа была не одна. И уже не надо было думать, делать что-то или нет, и если делать, то как? Возможно, и Петр точно не знал, но интуиция врача у него была развита великолепно..
   Теперь она даже почувствовала некоторую неуверенность, какую ощущает студент на экзамене у профессора, пусть и ответ на билет ему известен. До сих пор она применяла свой дар, особенно не задумываясь, так ли она это делает? А у Петра она вдруг робко спросила:
   - Откуда начинать?
   - С головы, - уверенно ответил он, как будто работал с нею в паре не первый год и её вопрос вовсе не застал его врасплох.
   Она простерла над лежащей девочкой ладони и сосредоточилась. И приготовилась к ощущению, как из неё медленно уходят силы, она ослабевает, но услышала окрик Алексеева.
   - Достаточно.
   Наташа тотчас послушно убрала руки и взглянула на Варю. Она что-то делала не так? Но нет, на щеках девочки проступил румянец, а чернота из-под глаз исчезла. И перевела взгляд на Петра - в его глазах светилось восхищение.
   - Попей-ка, - врач сунул ей в руки чашку с заваренным настоем своих трав, и Наташа жадно припала к напитку.
   Против ожидания, она не только не потеряла сознания, но и почти не обессилела. Травяной же чай почти полностью восстановил её силы. Значит, и народная медицина кое-что может?