Шкатула Лариса. Последняя аристократка

   Ян слухи не опровергал, только посмеивался.
   На вопросы любопытных студенток, есть ли у Яна Георгиевича любимая женщина, он исправно отвечал:
   - Есть. Это моя жена.
   Жить с женой десять лет и не пытаться ей изменить! К тому же все знали, что и Татьяна Григорьевна Поплавская увлекается наукой - можно только посочувствовать, какая скукотища царит в этой семье! Наверняка она страшна, как смертный грех, или просто бесцветная. Какая-нибудь сушеная вобла в очках и с "гулей" на затылке. Никто не мог вообразить её писанной красавицей. Такие в науку не идут!
   Знали бы они, как ошибаются! Из тоненькой, худосочной от недоедания девушки с мальчишеской после перенесенного тифа стрижкой Татьяна превратилась в красивую женщину с отличной фигурой и пышными темно-русыми волосами, которые на работе, конечно, она-таки закалывала на затылке. А вот очков ей уж точно не требовалось. Она могла видеть как угодно далеко не только с открытыми, но и с закрытыми глазами.
   Рождение дочери Варвары ничуть Танину фигуру не испортило, разве что скруглило некоторую угловатость.
   Поплавские некоторое время работали вместе в лаборатории Головина, ютившейся тогда в двух небольших комнатушках, и их до рабочего состояния доводили сами немногочисленные сотрудники.
   Собираясь иногда вместе на праздники, и Головин, и Поплавские с ностальгией вспоминали то время, когда у них, кроме этих двух комнатушек, ещё ничего не было, а вместо денег они получали продуктовый паек.
   Потом Ян перевелся на преподавательскую работу в медицинский институт, но порой сам вел прием особых больных, которых подбирал для него тесть, профессор Подорожанский. Собственно, он лишь считался тестем - Татьяна была его падчерицей, но общие взгляды на науку профессора и бывшего его студента, а теперь коллеги, делали их с Яном более близкими друг другу, чем если бы они были родственниками по крови.
   Решение уйти из лаборатории Ян принял под влиянием своего сна, одного из тех, что снились ему редко, но обычно перед решающими событиями, случавшимися с ним. Его далекий предок, многочисленный "пра", говорил с ним о себе, показывая события из своей жизни, словно, предупреждал: учись на моих ошибках.
   Причем вначале прадед не называл своего имени и выглядел намного старше Яна, а позднее в снах его навещал сверстник, разве что странно одетый. Странно, но не бедно.
   Прадеда звали Сильвестром. Ян посмотрел в святцах. Имя означало в переводе - лесной, дикий. Кто же его так назвал? Выяснилось, он сам, ибо от рождения прозывался Феодором, но судьба заставила его не только пуститься в бега, но и сменить имя.
   Значит, и раньше князьям несладко приходилось. Феодор Стародубский стал Сильвестром Астаховым. Фамилию взял по матери. Именно в её роду появлялись на свет люди, отмеченные особой печатью, - способностями, не каждому человеку свойственными, - склонные к ясновидению и умению излечивать недуги, даже ученым врачам неподвластные.
   Его отец Георгий Поплавский погиб на службе в армии, так и не узнав, что у него родился сын. Жили они с матерью в нищете, на далеком прикарпатском хуторе, и, задавленная нуждой, его красавица-мать умерла рано, не успев поведать сыну о его корнях и предках.
   Янек думал, что остался на земле один-одинешенек, без каких бы то ни было родственников, но судьба, по-видимому, сжалилась над ним. В огне революции и гражданской войны он встретил девушку, которая оказалась пусть его дальней, но родственницей. И, главное, что она сделала для Яна вернула ему его корни. Иными словами, рассказала Поплавскому его родословную, отчего он перестал чувствовать себя таким одиноким. Будто после их разговора духи умерших предков взяли над ним покровительство и порой в трудные минуты являлись ему, чтобы помочь или научить пользоваться даром, который достался ему в наследство, чтобы уже Ян передавал его своим детям и внукам...
   Кто был его отец, как погиб, Ян думал, что уже не узнает никогда. Но мир велик и... тесен. Встретившаяся ему юная родственница княжна Ольга Лиговская рассказала, что Янек был не просто сыном безвестного солдата, но внуком князя, который отказался от сына, когда тот женился по любви на простой крестьянке. То есть матери Янека.
   Его дед и бабка по материнской линии трагически погибли от рук разбойников, а их дочь была вынуждена прервать свое обучение в городской женской гимназии. Возлюбленный её не оставил, женился на черноокой Ганне и переехал на её хутор, но что он мог дать ей, сам нищий, лишенный отцом наследства.
   По мнению крестьян, Ганна Поплавская слишком много о себе мнила. "Коровий князь" - издевались над Яном хуторские мальчишки. И он невольно стал подозревать, что рассказы матери о князе-отце всего лишь придуманная ею красивая сказка.
   Но вот он встретил Ольгу, и та подтвердила:
   - Да, Янек, твой отец был правнуком петербургской княжны Елизаветы Астаховой, которую твой прадед, польский шляхтич Поплавский, увез из-под венца...
   Ян был благодарен Ольге. Не потому, что княжеские корни давали ему какое-то преимущество перед другими советскими людьми. Скорее, теперь они бы лишь навредили ему, но он мог с чистой совестью попросить прощения у своей покойной матери за то, что ставил под сомнение её рассказы.
   Подумать только, возможно, где-то до сих пор жив его дед князь Данила Поплавский... Но лучше об этом не знать. Чтобы не подвергать опасности свою жизнь и жизни близких, не стоит Яну никогда об этом даже упоминать.
   Перед его глазами был пример самой Ольги, которая много лет живет по чужим документам и помнит только она, да живущий в Швейцарии дядя Николай Астахов, что никакая она не Наталья Сергеевна Романова, в девичестве Соловьева, а Ольга Владимировна Лиговская...
   А сон был таков. Ян увидел старорусский деревянный терем. Стояла темная летняя ночь, и его зрение во сне было особым, ночным. Он видел, как кошка, ясно и отчетливо.
   Люди в тереме давно спали, виднелся лишь слабый свет висящих перед образами лампад. И в одном самом верхнем окошке горела свеча. Вот из того окошка и выбрались на крышу две фигуры: мужская и женская. Они остановились на краю крыши, и мужчина крепко привязал женщину к себе.
   Даже издалека было видно, как напугана женщина. И как мужественно пыталась она преодолеть свой страх. Мужчина взял её за руку и шагнул вниз. Связывающая их веревка натянулась, женщина вскрикнула, но мужчина рванулся вверх движением пловца, гребущего короткими саженками, и они полетели.
   - Нет, не может быть! - Ян проснулся среди ночи от собственного крика. - Люди не летают!
   "Если ты и вправду так думаешь, зачем кричишь? - прозвучал в его голове насмешливый голос прадеда. - Откуда тогда сказки пошли про ведьм, что на помеле летают? А оттуда, что церковники не хотели, чтобы в душах верующих поселялись сомнения, будто летать могут только ангелы. И клеймили летающих, как могли. Вот народ и стал сочинять, что такие полеты - от лукавого. Мол, верующий не взлетит. А если летает, значит, либо ведьма, либо колдун, взявший на подмогу себе нечистую силу. Летать на Руси - всегда грехом было..."
   - А как же у нас аэропланы летают?
   Прадед на это ничего не ответил, видно, про аэроплан не знал. Сказал только:
   - Летают немногие. Свою силу осознавшие. Тот, кто попытается пойти за ними, не будучи к этому готов, погибнет...
   Ян не заметил, как опять погрузился в сон. И опять увидел тот же терем. Но уже не ночью, а рассветным утром. И женскую фигурку, осторожно ступившую на скат крыши. Вот она перекрестилась, раскинула руки, шагнула в пустоту, на мгновение рванулась вверх, но неумолимая сила земного притяжения бросила её вниз...
   "Моя жена", - услышал он тоскливый голос прадеда, а потом увидел языки пламени, треск ломаемых ворот и крики разъяренной толпы: "Выходи, проклятый колдун!". И увидел убегающего в ночь Сильвестра Астахова.
   Как понял Ян, пришедшие "жечь князя-колдуна" люди считали его виновным в смерти жены. Та, в отличие от мужа, пользовалась у местных жителей особой любовью и почитанием.
   Сон, казалось бы, не имел никакого отношения к событиям, происходившим тогда в жизни Поплавского, но он отчего-то решил для себя: работать вместе с Татьяной им нельзя. Слишком легко их можно будет взять. То есть уничтожить сразу обоих. Кто мог бы это сделать, было неясно, но на всякий случай Ян приготовился. Может, у рода Астаховых планида такая: в бега ударяться, имена-фамилии менять...
   С той поры прошло несколько лет, Ян уже успокоился, прадед давно ему не снился, жизнь шла по накатанной колее, как вдруг... Собственно, даже не вдруг, но отчего-то в последнее время он стал просыпаться с ощущением тревоги и никак не мог понять её причины.
   У Татьяны на работе, судя по всему, дела обстояли нормально, правительство отметило её заслуги перед страной. Сам Ян был любим студентами и не конфликтовал с преподавателями... Дочь Варвара ещё слишком мала, чтобы опорочить себя каким-то аполитичным поступком... Никаких оснований для тревоги вроде не имелось...
   Почему же из подсознания вылезло это слово - аполитичный? Значит, что-то неблагополучно в окружающей его жзини? Чего-то он недопонимает, во что-то не вписывается. У страны обнаружились новые враги, а он об этом не знает. Тревога не утихала, и вовсе не о судьбе страны волновалось его подсознание.
   Ян так глубоко погрузился в свои мысли, что шел из университета по аллее парка, не замечая красоты осеннего, но ясного солнечного дня, синего неба, высокого и какого-то особенно прозрачного, а лишь машинально подбрасывал ногами желтые кленовые листья. Они падали вновь и словно шуршали: "Что-то будет, что-то будет..."
   Немудрено, что поэтому он резко столкнулся с идущей навстречу женщиной, от неожиданности она уронила сумку, которую несла, и в сумке что-то, весело звякнуло, разбившись.
   - Сметана! - огорченно произнесла женщина.
   - Ольга! - с запоздалым узнаванием выкрикнул Ян.
   - Вы ошиблись, - холодно сказала она. - Меня звать Наталья.
   - Ошибся, вы правы, ошибся! - пролепетал он, не зная, как разрядить обстановку. - Перепутал, Наташа. Мы не виделись так давно, что и имя из головы вон...
   Он быстро и незаметно огляделся. Никто на их встречу не обратил внимания, кроме двух старушек, сидящих на лавочке. Что подумали они, оставалось только предполагать. Может, посмеялись, что не только они плохо видят, но и молодым порой зрение изменяет. Или посудачили, что и во времена их юности молодые люди прибегали к разным хитростям, чтобы познакомиться с понравившимися женщинами...
   Наташа Романова про себя подивилась: получается, вот такого она боялась пятнадцать лет? Воистину, как говаривал дядя Николя, у страха глаза велики. Никто не кинулся её хватать и арестовывать, а молодые люди, если подумать, вполне могут обознаться или забыть имя женщины, которую давно не видели.
   - Хорошо, что мы встретились, я как раз о тебе думал, - обрадованно проговорил Ян и предупредил её возможный отказ. - Знаю, мы оба торопимся, но то, что я хочу тебе сказать, важно не только для меня. И об этом я могу говорить лишь с тобой - жену просто напрасно разволную. Пойдем-ка вон на ту дальнюю лавочку, подальше от чужих глаз, поговорим.
   Наташа охотно согласилась. Наверное, и ей сейчас необходимо пообщаться с человеком как бы со стороны, но в то же время достаточно близким, чтобы его можно было не опасаться.
   Они присели на лавочку, и Наташа вдруг заметила, что день на удивление теплый, словно осень давала им последнюю передышку: вот-вот зарядят дожди и на долгие дни серая слякоть затянет небо и землю...
   Ян помолчал, собираясь с мыслями.
   - В последнее время я постоянно живу с чувством тревоги. Можно сказать, ею заполнен воздух вокруг меня... Я ощутимо чувствую угрозу не только для себя, но и для своей семьи.
   - Меня тоже это мучит, - призналась Наташа. - Отчего вдруг столько людей оказалось врагами народа? То вредители, то контрреволюционеры, то шпионы... Люди, которых я прежде знала как самых обычных, объявляются чуть ли не врагами нации. Причем они сами так этому удивляются, что я начинаю бояться попасть в их число. Больше всего, конечно, я переживаю за свою дочь Олю. С удовольствием отправила бы её к дяде в Швейцарию, да кто же её выпустит из страны?
   - А я в качестве выхода надумал уговорить Таню рожать второго ребенка, да под этим предлогом отправить её куда-нибудь в деревню вместе с Варварой. К тому же Знахарю. Это мой однокурсник. Когда-то я получил от него письмо о жизни в деревне. Такое восторженное. Правда, с той поры прошло несколько лет, но я знаю Петьку: живет там же, он не из тех, кто сбегает от трудностей. И не из тех, кто переезжает с места на место. Наверняка он повторяет своей жене Зое что-нибудь вроде: на одном месте и камень мхом обрастает. А раз так, значит, у него все наладилось. В крайнем случае, чтобы не стеснять их с Зоей - у них наверняка уже куча ребятишек, - можно было бы снять какой-нибудь домик неподалеку. Все-таки в деревне всегда было поспокойнее.
   Наташа опять вспомнила своего дядю - Николая Николаевича Астахова, которому, в отличие от нее, удалось эмигрировать в Швейцарию и уже обзавестись собственной клиникой. Дядя воспитывал её чуть ли не с рождения. Мать Наташи умерла при родах, а отец сгинул в отечественную войну 1914 года. Так вот дядя на слова Янека неприменно бы заметил: там хорошо, где нас нет.
   Она, конечно, не знала наверняка, лучше теперь в деревне или хуже, но подумала, что Ян, как и она когда-то, надеется, будто от репрессий, которые идут по всей стране, можно куда-то спрятаться.
   - Тебе-то что волноваться? - сказала она вслух. - С происхождением у тебя все в порядке...
   - До тех пор, пока кто-то не заинтересуется, кто был мой отец.
   - Не заинтересуются. Пришлось бы лезть в архивы, тратить время, а правосудие нынче скоропалительное... Скорее всего, наша с тобой тревога лишь гипертрофированное в несколько раз настроение всего общества... Но при том ты, кажется, боишься куда больше меня.
   Она пошутила, но Ян согласно кивнул с самым серьезным видом.
   - Это потому, что я больше тебя осведомлен о действительном положении дел. Уж если начали бояться члены правительства, значит, страх висит в воздухе, и ничего странного нет в том, что мы чувствуем его острее других...
   - Янек, помнишь, как мы с тобой десять лет назад прошли сквозь щит Аралхамада?
   - Конечно, как я могу забыть "такое"? Но почему ты вспомнила об этом именно сейчас?
   - Тогда нам удалось то, что не удавалось никому в течение двухсот лет. Может, объединимся и теперь?
   - Против кого? Против всей страны? Или только против правительства? Нет, вначале я сам хочу во всем как следует разобраться. Пока же у меня в голове какая-то мешанина из отдельных фактов, каждый из которых может, как говорит моя дочь, свихнуть мозги...
   Наташа снисходительно улыбнулась.
   - Не обижайся, Янек, но ты всего лишь обычный врач, а не политический деятель. Представляю, у тебя и так голова пухнет, а тут ещё я со своими вопросами да проблемами...
   - Не скажи, - Ян с прищуром глянул на неё и передразнил. - Обычный врач! Ты хоть представляешь себе, чем я занимаюсь?
   - Думаю, да, - Наташа подвигала плечами, будто проверяя, не появилась ли на них какая-нибудь ноша, пока она вот так бездельничает, сидя на лавочке. - Ты лечишь заболевания нервной системы или заболевания, связанные с нарушением функций нервной системы.
   - Темнота! - притворно вздохнул Ян. - Ты как один мой коллега, который шутит, что все болезни от нервов и только две от удовольствия. Мол, потому у нас так много работы. Расскажи мне вот что: когда тебе тревожно, как ты воспринимаешь обстановку вокруг? В виде образов или каких-то неясных предчувствий?
   - Так, словно вижу над страной сплошную черную тучу, - повторила Наташа то, о чем они говорили с Катериной. - И потом, анализирую отдельные, как считается, нетипичные случаи из жизни других людей...
   - Нетипичные потому, что тебя пока это лично не коснулись? усмехнулся Ян. - Иными словами, тревога неосознанная, а я с некоторых пор для лечения своих пациентов начал применять гипноз и попутно стал узнавать такое... Словом, что лучше бы и не знать.
   - Гипноз? - удивилась Наташа. - Я читала недавно статью нашего ученого-физиолога Павлова, популяризованную, конечно, для таких неспециалистов, как я, и по поводу гипноза там сказано, что он есть промежуточное состояние между сном и бодрствованием, что-то ещё про живое слово усыпляющего, но чтобы под гипнозом лечили... Впрочем, мне трудно судить, но однажды, в Аралхамаде...
   - В том подземном городе, который погребла под собой сползшая на него гора?
   - В том городе, из которого нам с Алькой единственным удалось вырваться живыми. Во многом благодаря тебе
   - Насчет единственных... ты не можешь знать этого наверняка. Помнится, мы так быстро бежали оттуда, будто за нами черти гнались... Кстати, а у тебя никогда не возникало желания вернуться и посмотреть, что от этого города осталось? И осталось ли? Может, даже покопаться в развалинах. Кто знает, что там удалось бы найти. Вдруг гора сползла на ваш Аралхамад не прямо, а как-нибудь наискосок...
   - Фантазер ты, Поплавский. Наш Аралхамад! Он никогда не был нашим. А ты увел разговор в сторону. Я все-таки хотела бы дослушать о гипнозе, тем более что и сама однажды, в том самом Аралхамаде, им воспользовалась и погрузила в сон человека, который в тот момент оч-чень мешал нашему с Алькой общему делу...
   - Мало кто из гипнотизеров любит о гипнозе говорить. В умелых руках он может стать страшным оружием. Об этом далеко не каждый из простых смертных догадывается. Мне даже странно было, что гэпэу - организация, которую я никогда не считал средоточием умников, взяла под свое крыло лабораторию Головина по изучению паранормальных явлений человеческого мозга, существенно её расширила, да к тому же и засекретила. Впрочем, это теперь государственная тайна, и я тебе ничего не говорил.
   - Бог с ними, с тайнами. Расскажи лучше, как работаешь ты?
   - Недавно у меня на приеме был один человек. Оттуда, - Ян показал пальцем вверх. - Нервы никуда не годятся. Он никак не мог расслабиться, так что мне пришлось погрузить его в гипнотическое состояние. Я понял, что он смертельно напуган, потому что слишком много знает. Как говорит церковь, "во многих знаниях есть многия печали"...
   - И многие знания не ограждают его от преследований? Те, о ком он знает, могут побояться разглашения...
   - И потому просто организуют ему какой-нибудь несчастный случай вроде падения под трамвай.
   - Ты вылечил этого человека?
   - Немного успокоил. Избавил от мании преследования, но вряд ли в будущем ему это поможет... Представь, недавно он относил на подпись Молотову списки арестованных, которые подозреваются как враги народа. И знаешь, как тот развлекается? В этих списках против фамилий, которые ему чем-то не понравились, он ставил аббревиатуру ВМН. Что значит - высшая мера наказания. И этих людей сразу расстреливали.
   Наташа почувствовала, как по её спине пробежал холодок.
   - Скоро тебя самого придется лечить гипнозом, - тихо сказала она.
   - И ты придешь на помощь, - пошутил Ян, - погрузишь меня в долгий оздоровляющий сон.
   - Ты надеешься, что в селе людям живется спокойнее? - Наташа решила перевести разговор на другую тему, потому что ей самой стало невмоготу думать о таких страшных вещах.
   - Очень надеюсь.
   - То есть ты хочешь отправить туда свою семью, а сам останешься в городе?
   Ян помедлил, как будто Наташа своим вопросом сбила его с толку.
   - А что мне делать в деревне? - пожал он плечами. - Мне и преподавать надо, и лечить.
   И слегка смутился: получалось, что он не столько думает о своих домашних, сколько о себе. Правда, Наташа его вполне поняла и потому пояснила:
   - Я не о том... Как ты думаешь, долго это продлится?
   - Думаю, долго, - уже понурился он, осознав вдруг безвыходность ситуации. - Что же это получается? И в своей стране мы не можем не опасаться за будущее своих близких?!
   Глава четвертая
   Распрощавшись с Яном, Наташа села в трамвай, который шел к её дому.
   До встречи с Поплавским она собралась было зайти в Высший совет физкультуры, куда её приглашали на работу. Ей тридцать четыре года, летать под куполом - это удел молодых... Хотя, если честно, уходить из цирка было жалко.
   "Начала с цирка, цирком и заканчиваю", - вдруг подумала она и тут же рассердилась на собственный пессимизм: что значит, заканчиваю? В свое время навыки, которые преподали ей бродячие цирковые артисты, ставшие потом её друзьями, помогли Наташе выжить, не умереть с голоду и дали в руки профессию, которой она могла гордиться.
   Ее сиятельные предки вряд ли такое бы одобрили, но она живет в другое время и в другой стране, где быть цирковым артистом куда почетнее, чем княжной древнего рода, буржуйкой и эксплуататоршей...
   Сказать "села" или "вошла" в трамвай про её езду можно было с большой натяжкой - отчего-то среди дня здесь оказалась уйма народу, так что ехала Наташа, стоя на подножке и держась рукой за поручень
   У поворота путь трамваю преградила колонна солдат и, поудобнее устроившись на подножке, Наташа смогла посмотреть вокруг. Как раз напротив у обочины припарковалась большая открытая машина, водитель которой сосредоточенно копался в моторе. Стоящий рядом молодой человек в длинном кожаном пальто нервно барабанил пальцами по стеклу авто и с тревогой поглядывал на циферблат наручных часов. Он явно куда-то торопился.
   Внезапно его лицо приняло решительное выражение; он что-то крикнул шоферу, который теперь оторвался от работы и кивал, слушая указания молодого человека. Тот махнул рукой и побежал к трамваю.
   Трамвай уже трогался, так что бегущий в последний момент лихо прыгнул на подножку к Наташе и невольно крепко прижал её к впереди стоящим пассажирам.
   - Осторожнее! - буркнула она, пытаясь разместиться поудобнее.
   - Извините, - прямо в ухо сказал ей нежданный сосед, - но я ничего не могу поделать. То есть я с удовольствием раздвинул бы для вас жизненное пространство, но законы физики этого не позволяют.
   На следующей остановке им пришлось временно сойти, чтобы выпустить выходящих из вагона пассажиров. Наташа почувствовала, что молодой человек украдкой оглядел её с ног до головы.
   Она отчего-то разозлилась на него. И от того, что после встречи с Яном чувствовала себя не лучшим образом, а, значит, и выглядела соответственно. Разбившуюся в сумке сметану она так и не выбросила и, ко всему прочему, вынуждена была ещё и ухитряться её к себе не прижимать.
   Ее сосед, конечно, этого знать не мог и не нашел ничего лучше, как попытаться завязать с Наташей разговор.
   - Такие красивые женщины, как вы, не должны ездить на подножке, сказал он.
   - Считаете, им лучше ходить пешком? - холодно осведомилась она.
   - Лучше ездить в личном авто...
   - Которое чаще ломается, чем ездит, - закончила за него Наташа, давая понять, что к дружеским беседам с посторонними людьми она не расположена.
   Несмотря на то, что несколько человек из трамвая вышло, ни Наташе, ни её нежданному соседу не стало удобнее. Скорее наоборот, потому что в последний момент следом за ними протиснулся молоденький парнишка, который прижал её к поручню и вовсе уж бесцеремонно.
   От возникшего неудобства, от раздражения ей было не до того, чтобы следить за своими карманами или сумочкой, в которой как раз лежала её месячная зарплата.
   Поняла она, в чем дело, только почувствовав возню за спиной и услышав возглас попутчика в кожаном пальто:
   - Попался, голубчик!
   Сумочка её оказалось открытой, и вытащить заветный кошелек карманному воришке, видимо, не хватило одного мгновения.
   Сосед по подножке крепко ухватил карманника за руку и тот, попытавшись спрыгнуть, так и не сумел высвободить руку из его крепкого захвата. Теперь он повис в воздухе на одной руке, смешно дрыгая ногами и шипя:
   - Отпусти, гад! Отпусти, хуже будет!
   - Интересно, он ещё и угрожает! Что же ты мне можешь делать?
   - А вот что!
   Она услышала приглушенный вскрик мужчины и, скосив глаз, увидела на его руке кровь. Руку он, однако, не разжал.
   - Что случилось?
   - Укусил, змееныш!
   - Укусил?!
   - Не зубами, конечно, бритвой полоснул.
   Юный карманник, однако, не успокаивался. Увидев, что он пытается повторить маневр, Наташа перехватила его вторую руку, и теперь они с соседом словно тащили его за трамваем на буксире, только по воздуху.
   Трамвай остановился, и они услышали трель свистка постового милиционера и его грозный оклик:
   - Граждане, попрошу вас сойти!
   Все трое ступили на тротуар, а карманник сразу обмяк в их руках. Он лишь попытался выбросить какую-то монету, но милиционер, по-особому изловчившись, поймал её у самой земли.
   - Зачем же выбрасывать свой инструмент? - нарочито ласково осведомился он, перехватывая руку воришки у Наташиного нечаянного знакомого. - Мало того, что по карманам шаришь, ещё и на жизнь советских граждан покушаешься?
   - Дяденька, отпустите, я больше не буду! - захныкал малолетний вор.
   - Посидишь в тюрьме, понятное дело, не будешь.
   - Ну вот, а я только собрался вам все объяснить, - улыбнулся мужчина в кожанке.
   На Наташу же словно столбняк нашел - все произошло так быстро, что она могла сейчас лишь односложно отвечать на вопросы и не возражала, что инициативу общения взял на себя её сосед по подножке.