Шкатула Лариса. Последняя аристократка

   - Судя по всему, - хмыкнул капитан, - Катерина Остаповна не из слабеньких, а о таком буржуйском понятии, как обморок, даже не подозревает!.. Кстати, а где вы были приблизительно с семи до девяти часов вечера?
   - Сначала ужинали, потом пили чай с тортом, - охотно пояснила Наташа.
   - Конечно, одни, - съехидничал капитан.
   - Нет, зачем же, - мягко пояснил Борис. - Вместе с нами была... родственница моей жены и моя падчерица.
   На лице офицеров отразилось разочарование. Но в глазах майора по-прежнему сквозило недоверие.
   - Все-таки ваш приход... Слишком уж нетипичен он для людей, которые только поженились. Насколько я знаю, в такой день люди стараются быть наедине, а не тащиться в гости даже к самым близким друзьям!
   - Вы нас в чем-то подозреваете? - поинтересовалась Наташа.
   - Пока нет, - нехотя откликнулся майор.
   - Но если я могу чем-нибудь вам помочь... - доброжелательно предложила Наташа. - Мы дружим с Катериной Остаповной уже много лет, и я хорошо знала её погибшего мужа, майора НКВД Дмитрия Гапоненко, который, насколько я осведомлена, был на хорошем счету в вашем ведомстве.
   В глазах капитана отразилось легкое недоумение, а майор нехотя кивнул. Два чувства боролись в нем: одно - не глядя ни на какие-то там заслуги погибших мужей - обвинить во всем эту гражданку Головину и закрыть дело. Очень неприятное дело. В противном случае, получалось, что убили друг друга подполковник НКВД и внедренная к нему в семью агент Политуправления! Кого-то из них тогда надо объявлять замаскировавшимся врагом.
   Если Головина - тогда надо перешерстить весь его исследовательский центр, потому что в таком случае именно там надо искать преступную группу. Но в центре у НКВД немалые интересы, и майор догадывался, что коллеги станут сопротивляться, ежели он попытается бросить тень на коллектив ученых, которые работают для будущего славных органов.
   Если объявлять врагом Азалию Степаненко, агента по кличке Снежинка некий полковник НКВД развлекался таким образом, давая своим бойцам невидимого фронта столь нелепые клички, в которые он, впрочем, вкладывал какой-то свой особый смысл - придется вступать в конфликт с этим самым полковником...
   Тут к майору пришла мысль, как доказать, что агент Снежинка была двойным агентом - самого полковника и одной из вражеских разведок, какой, уточнится в процессе расследования - и этим убить сразу двух зайцев, потому что таким образом можно бросить тень на строптивого полковника, который в последнее время слишком много о себе возомнил.
   Если уж на то пошло, Головина и впрямь еле держалась на ногах: в лице ни кровинки, на лбу испарина. Еще бы, уйти ненадолго, а вернувшись домой, найти сразу два трупа... Он даже вдруг пожалел эту женщину, а пожалев, обратил внимание на то, что она очень хороша, хоть и не молоденькая, но красота подлинная, зрелая, и мысль об этом напомнила майору время, когда была ещё жива его жена, и он знал, что такое семейное счастье...
   - Нам пора, - произнес он, поднимаясь.
   Его подчиненный, не подозревавший о мыслях майора, замешкался и уточнил:
   - Гражданка Головина поедет с нами?
   - Товарищ Головина останется дома, - неожиданно доброжелательно проговорил тот и добавил. - Если нам понадобятся какие-нибудь подробности, Катерину Остаповну можно будет вызвать повесткой.
   Он направился к выходу, уводя остальных своих коллег за собой.
   - Теперь я, пожалуй, поверю, что ты - колдунья, - сказал Борис, когда они трое несколько пришли в себя.
   - Но я ничего такого не делала, - пожала плечами Наташа, - все получилось будто само собой.
   - Как же так? - не могла поверить и Катерина. - Значит, они меня не арестовали. Но я ведь чуть было не призналась. Уже открыла рот, чтобы все сказать, но тут вы позвонили в дверь... Кажется, и я поверю Борису: ты настоящая колдунья!
   - Если здесь и произошло чудо, то я не имею к этому никакого отношения! - продолжала настаивать Наташа, которая не хотела слушать в свой адрес похвалы за то, чего она не совершала. - Почти никакого. Я только объяснила этому майору, какая Катюша хорошая. Мысленно.
   - Ну и ну! - покачал головой Борис.<|><197> Вот уж не думал, что стану свидетелем такого события! Но сейчас, наверное, будет лучше, если Катя пойдет с нами. Пусть сегодня она переночует у нас.
   - Что вы, как я могу! - запротестовала Катерина. - Лучше я поеду к отцу. Там мои сыновья, а вы сегодня только поженились... Навязалась на вашу голову!
   - Даже и не думай! - поддержала мужа Наташа. - Нам ещё надо поразмыслить, что делать дальше. Кажется, Борис прав: из страны нужно уезжать.
   - Я об этом и говорил, - обрадовался тот. - Завтра же попрошу ускорить мой перевод в Туркмению.
   - В Туркмению? - удивилась Катерина.
   - Именно, - кивнула Наташа, - и, по-моему, тебе с сыновьями лучше поехать с нами.
   Катя рассеянно кивнула, соглашаясь с ней. Видимо, сейчас она согласилась бы на все, лишь бы уехать куда-нибудь со своими детьми, где перед нею не будет маячить призрак ареста. И где каждая мелочь не будет напоминать ей о том преступлении, которое она совершила во имя... дружбы? Своей погибшей любви? С этим ещё предстояло разобраться, а теперь она безропотно позволила друзьям увести себя из квартиры, которую прежде так любила и считала самой надежной своей крепостью.
   Катерину положили в комнате с Олей и Авророй. Гостья упорно хотела лечь на раскладушку, но Оля, которую она порой шутливо называла невестушкой, воспротивилась:
   - Тетя Катя, вам нужно отдохнуть! А какой отдых на раскладушке? Только намучаетесь.
   - А тебе завтра в школу, ты, выходит, тоже не выспишься.
   В ответ на её слова Аврора насмешливо фыркнула:
   - Наша Олька могла бы заснуть и стоя, не то что на раскладушке. Да и нервы у девчонки - не чета вашим. Ложитесь на кровать, никому от этого хуже не будет!
   Наташа выждала, пока её домочадцы заснут, тихонько пробралась в их комнату и села на постель к Катерине.
   - Не спишь?
   - Как тут уснешь? - пожаловалась та.
   - Вот видишь, пришла пора мне показать, что я могу, как знахарка, улыбнулась Наташа. - Закрой глаза и вспомни что-нибудь хорошее, теплое...
   - Как мы с Пашкой и Севой отдыхали в Крыму.
   - Пусть будет так. Вспомни море, солнце, пляж, - она поднесла к глазам подруги ладонь и прошептала. - Как хорошо тебе на море. Легко и ясно, ничего тебя не мучает...
   Через минуту Катерина крепко спала.
   - Колдовать ходила? - встретил её вопросом Борис.
   - Ходила, - вздохнула Наташа. - Что еше я могу для неё сделать, как не дать временное забытье. Если хочешь знать, она нас с тобой защищала.
   - Как это? - удивился Борис, которому Наташа просто не успела все рассказать.
   И она поведала ему все. С самого начала.
   - Отважная женщина, - задумчиво проговорил он. - Хотел бы и я иметь такого преданного друга.
   - Если ты согласен иметь их в лице женщин, то как минимум троих ты уже получил, - пошутила Наташа.
   - А третий-то кто? - не сразу понял он.
   - Олька, кто же еще!
   А ночью Наташе приснился сон. Кажется, она уже привыкла, что ей снятся странные сны, только на этот раз сон был не о ней и даже не о её необычных предках.
   Вначале она увидела совершенно чужих людей и не где-нибудь, а в большой крестьянской избе, в которой - она в том была совершенно уверена никогда прежде не бывала.
   Хотя нет, лицо одной участницы разворачивающихся во сне событий было ей знакомо: Таня Поплавская. Она сидела за столом вместе с какими-то мужчиной, женщиной, четырьмя детьми, среди которых Наташа узнала и Варвару, дочь Поплавских.
   На лицах сидящих был написан страх, потому что ворвавшиеся в избу люди в полушубках и кожанках со звездами на шапках что-то им кричали, а один, самый нервный, подскочил к плите и опрокинул стоявший на ней чугунок с какой-то похлебкой.
   Тут из-за стола поднялся кряжистый мужчина - Наташа вгляделась в его лицо и поняла, что он ещё совсем молодой, просто усы и борода делали его старше. Так вот, мужчина поднялся и сказал что-то людям, ворвавшимся в избу. Наверняка, неприятное, потому что один из ворвавшихся, мужик в кожанке, ударил его прикладом в лицо, и мужчина упал, заливаясь кровью. И тут в её сне, будто в фильме, на полную громкость включился звук, и Наташе в уши ударил истошный женский и детский визг...
   Она чуть сама не закричала, но проснулась и, понимая, что это происходило во сне, не будя спавшего рядом Бориса, осторожно спозла с кровати. Прихватив висевшую на стуле шаль, Наташа укуталась ею и пошла на кухню.
   Спать больше не хотелось. Было пять часов утра, рассвет ещё и не начинался; она уткнулась лбом в затянутое инеем оконное стекло кухни и задумалась. Кажется, семейство Яна Поплавского оказалось не в лучшей ситуации. Он хотел уберечь их от преследований НКВД, а бедные его женщины попали в другой переплет, ничуть не менее опасный...
   "Ян! - чуть не закричала она в темноту. - Ян! Что же мне делать?! С твоей семьей плохо, а я не знаю, как им помочь..."
   И вдруг услышала издалека - или ей показалось? - как мужской голос, она даже не поняла, чей, сказал: "Попробуй сделать что-нибудь. Кроме тебя этого никто не сумеет".
   Наташе хотелось зароптать: почему вдруг на неё так много свалилось? Она только завела свою семью, у неё только начался медовый месяц, у Кати такие проблемы, а теперь ещё и ЭТО. И устыдилась. Неужели Ян стал бы раздумывать, что да как, если бы семья Наташи попала в беду?!
   И представила себе, что сказала бы ей Любава: "Ты и так слишком долго спала, вместо того чтобы жить полнокровной жизнью!" Ей показалось или в голове у неё действительно кто-то хмыкнул, вроде: "Взялась за ум!"
   Но думать о помощи попавшей в беду семье Поплавских - это одно, а вот действенная помощь - совсем другое. Наверное, все-таки для начала надо разобраться со своими проблемами.
   Тихо отворилась дверь на кухню, и вошла Катерина. Несмотря на перенесенные волнения, выглядела она хорошо, только некая затравленность плескалась в глазах.
   - Поспала хоть немножко? - спросила её Наташа.
   - Спала, как младенец, даже странно, - с расстановкой проговорила Катя. - Никто из убиенных во сне не являлся и пальцем не грозил...
   Наташа понимала, что Катерина сама себя растравляет, будто хочет наказать за то, что не испытывает ужаса перед содеянным. Ей кажется это ненормальным, она подозревает в себе не женщину, а чудовище, и от таких размышлений находится на грани психического срыва. Потому Наташа её просто спросила:
   - У тебя был выбор?
   - Они не оставили мне выбора, - мрачно отозвалась та, и Наташа подумала, что если она не убедит Катю посмотреть на случившеемя другими глазами, подруга до конца жизни будет себя изводить и окончательно лишится покоя.
   - Ты согласна поехать с нами в Туркмению? - спросила она, чтобы хоть ненадолго увести мысли Катерины от её несчастья.
   - Вначале я должна похоронить мужа, - напряженно ответила та и вдруг разрыдалась.<|><197> Что я скажу Севке? Что собственными руками лишила его отца?
   - Ты скажешь, что его отец погиб от руки врага, который пробрался в ваш дом под видом близкого человека, - суровей, чем хотелось бы, сказала Наташа. - Я не хотела тебе говорить, но несколько раз нечаянно подслушала его мысли. Он постоянно думал о том, как ему выслужиться перед органами, и, видимо, он спокойно препроводил бы тебя в лагерь на веки вечные, ничуть не угрызаясь сомнениями насчет этичности своего поступка...
   - Но ты мне ничего не говорила!
   - Не говорила, - согласилась Наташа. - Считала себя не вправе вмешиваться в твою жизнь, но она, как видишь, сама расставила все по местам... Только об одном тебя прошу: похорони Федора и вместе с ним свое самоедство. Я бы не хотела видеть, как ты угасаешь на глазах из-за гибели человека, который такой жертвы недостоин... Прости, что я так о мертвом, но тебе ещё предстоит поднять на ноги двоих сыновей и обеспечить им нормальное будущее. Я не говорю, забудь, я говорю: прости себе этот нечаянный грех, который ты совершила ради меня, ради моей семьи и, кто знает, может ради себя самой, как ни страшно это звучит!.. А когда ты немного успокоишься, я обращусь к тебе с просьбой, о которой не будет знать никто, кроме тебя.
   Катерина вздохнула, помолчала и сказала:
   - Ты можешь говорить теперь же. Я готова тебя выслушать.
   - Ну, раз ты хочешь сейчас, - вроде неохотно согласилась Наташа. На самом деле, подключая Катерину к активным действиям, она была уверена, что за заботами острота случившегося понемногу сойдет на нет.
   Глава восемнадцатая
   Тело у Юлии было царственным. Белым, гладким. Аполлон не уставал им любоваться. Через знакомых охотников он достал двадцать шкурок чернобурой лисы, а женщины в мастерских сшили из них покрывало, в которое он любил закутывать Юлию, будто ребенка. А потом медленно разворачивать драгоценный сверток, целуя каждый кусочек появляющейся на свет плоти.
   Прежде он никогда не думал о детях, а теперь вдруг все чаще стал представлять, что Юлия родит ему дочку, такую же красивую, как сама. И Аполлон станет и её наряжать, как королеву. И сделает для любимой женщины все, что она захочет. Жаль только, что она не хотела даже слушать о каких-то там детях!
   Сначала он караулил Юлию, как евнух обитательниц гарема. Без его ведома она не могла сделать и шагу. В случаях, когда ему надо было ненадолго уехать, он оставлял подле неё охранников с самыми суровыми наказами. Так что и те стерегли хозяйскую женщину пуще глаза.
   Но за три года, которые Юлия прожила с ним, Аполлон ни разу не смог уличить её ни в чем предосудительном. Она была ему верной женой. Даже если бы она глянула в сторону какого-нибудь мужчины, ему бы тотчас донесли. Но Юлия не глядела. И почти всегда сидела дома. Как и положено верной жене. Пусть и гражданской.
   Странно, но Аполлон никогда не заговаривал с возлюбленной о том, чтобы узаконить их отношения. Наверное, боялся, что Юлия расхохочется ему в лицо. Или скажет что-нибудь уничижительное. Грубое. То, что развеет в его глазах её светлый образ. Вот если бы она сама заговорила об этом... Но Юлия молчала.
   Между тем, втайне от своего ревнивого майора она собиралась опять встретиться с Арнольдом и предложить ему завершить прежде обговоренную сделку, главной ставкой в которой была его любимая скрипачка. Юлия догадывалась, что ради неё бравый старлей пойдет на многое.
   Сегодня она заставила кухарку налепить любимых Аполлоном пельменей с осетриной и, пока та готовила обед, пошла к конторе мужа, якобы для того, чтобы позвать его домой к праздничному столу. Она вспомнила, что не отмечала с Аполлоном пусть не круглой, но даты - тринадцать лет со дня их встречи.
   Теперь она шла и молила Пресвятую Богородицу, чтобы первым из конторы вышел Аренский и она успела бы поговорить с ним о своих делах.
   Кажется, Богородица опять её услышала, потому что первым из дверей конторы вышел тот, кого она ждала. Теперь, на виду у всех, она могла спокойно постоять, делая вид, что говорит о каких-нибудь пустяках, но без лишнего кокетства, обычно, как говорят с другом мужа. И не пытаются при этом с ним флиртовать.
   - Арчи, ты думал о моем предложении? - спросила Юлия, и сердце её почему-то тревожно забилось; а что если она все придумала и он вовсе не настолько привязан к своей Джульетте? Что если работа, карьера для него важнее, чем все скрипачки Союза вместе взятые. Тогда он преспокойно расскажет Аполлону о её просьбе и будет выглядеть в глазах последнего героем, а Юлия? Простит ли её Ковалев или отправит назад в зону? Об участи Яна в таком случае страшно даже думать!
   - О каком, напомни, пожалуйста!
   Так и есть! Теперь он делает вид, что ничего не знает, хочет, чтобы она ещё раз сделала свое предложение, и он дословно передаст его своему начальничку!
   - Видимо, ты разлюбил свою музыкантшу, - нарочито равнодушно произнесла она, - если таких простых слов не запомнил... Прости, что побеспокоила.
   - Подожди!
   Кажется, он даже сделал попытку ухватить её за рукав шубы, чтобы остановить. Значит, она не ошиблась? Почему же он тогда притворяется равнодушным? Ей не доверяет или пытается вести свою игру?
   - Подожди, - повторил он, - я согласен: говори, что нужно для этого сделать?
   - Ничего особенного, - соблазнительно улыбнулась она. - Вначале скажи, ты узнал, кем был Поплавский до посадки?
   - Узнал: врачом и, говорят, довольно известным.
   - Понятно, - кивнула она, - значит, нужно заболеть. Мне повезло, что Ян - врач, а то пришлось бы Аполлона в командировку отправлять. Теперь же... он сам его ко мне приведет!.. А ты поможешь.
   - Как? - удивился Арнольд.
   - Расскажешь моему майору, невзначай, что с последним этапом в лагерь прибыл самый известный в Москве врач... А вот и он сам, идет-торопится, мой коротконогий возлюбленный... И ведь не упадет, ручки-ножки себе не переломает!
   Она обратила улыбающееся лицо в сторону спешащего к ним Аполлона, а в словах её прозвучала такая ненависть, что Арнольду стало не по себе. Он представил, какое разочарование будет ожидать бедного майора в один прекрасный момент. Да что там разочарование, удар, но тут уж ничего не поделаешь, Аполлон сам себе его подготавливал.
   Даже по некоторым обрывочным сведениям о Юлии, которыми располагали органы, он понимал, что Ковалев срубил дерево явно не по себе. Добровольно уселся на пороховую бочку... Да ещё и пытается закурить!
   - А мы тебя тут поджидаем, коханый! - просияла навстречу подошедшему Аполлону Юлия. - Твой старлей бежать хотел - мы знаем, кто его ждет-не дождется, но я женщина жестокая. Жди, говорю, пока Поль не выйдет. Не стоять же мне тут одной, на ветру, как сухой былинке?!
   - Да уж, сухой былинкой тебя назвать язык не повернется, - довольно хохотнул Аполлон и обратился к Арнольду. - Вы свободны, товарищ старший лейтенант. Благодарю за службу!
   - Служу Советскому Союзу! - браво козырнул Аренский, поддерживая шутку начальства, и стремительно зашагал прочь, все ускоряя шаги.
   Ему было не по себе. Вроде, и просьба Юлии всего лишь рассказать Аполлону о Яне-враче не содержала в себе ничего особенного, но на душе Арнольда было погано.
   Юлия нарочно не стала таить от него своих намерений. Этим она привязывала его к себе крепче, чем воры общим преступлением. Общей тайной! Самое страшное, что он никак не мог предупредить Аполлона. Тот обожествлял свою возлюбленную, которая пока и ничем себя не выдала, была постоянна и преданна.
   Скажи он Аполлону о её словах, тот только посмеется. А если и не посмеется, то сделает проще: уберет Поплавского с лица земли. Благо, в зоне Ковалев - царь и бог. Из-за шлюхи подставлять под смертельный удар другого человека? К тому же, родственника Наташи. Если Арнольд и не был теперь в неё влюблен, то добрые чувства остались. Слишком много она для него в жизни сделала!
   После обеда Аполлон пришел на работу несколько смущенный и даже будто виноватый.
   - Знаешь, Алька, а ведь моя женушка права: я - самовлюбленный эгоист, глухарь на току, который ничего не видит и не слышит. Неблагодарный!
   - Что-то вдруг тебя на самоуничижение потянуло? - удивился Арнольд.
   - Права Юлия, ох, права! Много у нас власти и мало души. Уже своих самых верных и надежных товарищей не бережем и не ценим...
   - Да что случилось-то?
   - Хоть раз в жизни я подумал о ком-нибудь, кроме себя?
   - О Юлии подумал.
   - То-то и оно! А о тебе? Разве думал я о тебе?
   - Кто же на мое представление рапорт писал?
   - Это мне по службе положено - подчиненных в звании повышать. А то, что ты меня, можно сказать, от верной смерти спас?
   @int-20 = - А для чего же тогда нам друзья? - Аренский никак не мог взять в толк, о чем горюет его непосредственный начальник и друг.
   - Вот! О тебе, как о друге, я и не подумал. Скажи, ты очень любишь свою Виолетту?
   - Очень, - хмуро ответил Арнольд и насторожился. Зачем ему Виолетта понадобилась?
   - Да не зыркай ты очами, я же по-хорошему спросил... В общем, так, подбери мне дело какой-нибудь молодой бабенки из бытовых: одна, помнится, мужа своего кипятком обварила, другая топором рубанула.
   - Сейчас подберу. Молодой... А поточнее возраст неизвестен?
   - Известен. Лет двадцать, двадцать один.
   Арнольд почувствовал, как у него задрожали колени. Неужели Юлия так быстро сдержала свое обещание?
   - Нашел, что ли? - поторопил Ковалев, когда он в смятении замешкался у картотеки.
   - Дело Зуевой Матрены Филипповны, - сообщил Арнольд. - Только она у нас в больнице лежит, муж-изверг, которого она топором рубанула, кажется, почки ей отбил.
   - Вот и хорошо, что отбил, - задумчиво сказал Аполлон и, заметив удивленный взгляд товарища, поправился. - То есть я хочу сказать, эта кандидатура нам подходит. Теперь ты можешь поменять местами дело Румянцевой Виолетты и этой самой Матрены...
   - А если она выживет? - невольно вырвалось у Арнольда.
   - Делай, как я тебе говорю! - огрызнулся тот. - И вообще, раз ты такой чистюля, решай сам, кто тебе дороже - Виолетта или вот эта членовредительница?!
   Он вырвал из рук Аренского дело Зуевой и швырнул на стол.
   - И поторопись, пока я не передумал! - Ковалев вышел из кабинета, хлопнув дверью.
   "А что я, собственно, хотел ? - подумал Арнольд. - Хотел вытащить свою любимую из неволи, не замарав рук, не перепилив решетку, не убив надзирателя... Надо читать побольше приключенческих романов. Просто раньше я не давал себе труда о том подумать. Делал вид, что все хорошо вокруг меня. А ведь не в детском садике работал. Что может быть лучше - человек умирает, а благодаря его смерти спасается живой... Виолетта. Если же Матрена выживет..."
   На такой случай его фантазии уже не хватало. То есть он знал, догадывался, что в таком случае может сделать Ковалев. Только вот станет ли Арнольд ему препятствовать? Не станет. И если ради Виолетты ему надо принять камень на душу, он это сделает. Не камень, глыбу, скалу, только чтобы она жила и радовалась жизни. И, конечно, ему, Арнольду...
   Подлая мыслишка пробежала в его сознании, промелькнула, но саднящий след оставила: а что если и Виолетта не любит его, так же, как Юлия Аполлона, а только притворяется?!
   От такой мысли становилось уж и вовсе невыносимо мерзко на душе, потому он сам себя одернул: сравнивать Юлию и Виолетту было просто-таки непорядочно по отношению к последней.
   Через два дня после случившейся между товарищами не то размолвки, не то просто нечаянного всплеска раздражения Аполлон пришел на работу потерянный, чуть ли не в отчаяньи.
   Он не раздеваясь тяжело упал на стул:
   - Что делать, скажи, что делать, если с нею что-нибудь случится, я этого не переживу!
   - А ты не мог бы подоходчивей объяснить, что тебя так обеспокоило? спросил Арнольд.
   - Юлия заболела! - выпалил тот и заплакал.
   И это было так непривычно, дико и даже страшно, что у Аренского в первый момент не нашлось слов, чтобы его успокоить.
   Плачущий Аполлон! Несгибаемый майор, человек, при одном имени которого дрожали Соловки, плакал, как ребенок.
   - Погоди, - Арнольд положил ему руку на плечо, - может, ничего страшного. Что с нею? Ты доктора вызывал?
   - Вызывал.
   - И что он сказал?
   - Этот коновал у неё ничего не нашел. Мол, внешне здорова. А она ничего не ест. И ни на что не жалуется. Говорит, у неё ничего не болит. Она так похудела! Под глазами круги. Лежит и молчит. Я сойду с ума!
   Горе Аполлона было так велико, а страдание так безмерно, что он разжалобил бы и скалу. Аренский опять подивился силе, которую имела над ним эта, по его мнению, ничтожная женщина.
   Ничего не скажешь, свою партию она провела блестяще, и теперь, хочешь-не хочешь, в игру надо было вступать Арнольду.
   - Наверное, ей нужен психиатр, - сказал Аренский как бы между прочим. - Насколько я знаю, у женщин психика очень уязвимая. Вроде ничего не случилось, а она может себе такого напридумывать!
   - Где же я найду этого психиатра? - чуть ли не ломая руки вопрошал Аполлон, и это был, как сказал бы покойный Василий Аренский, и смех и грех!
   - Кажется, ты забыл о друге, который всегда может прийти к тебе на помощь, - участливо проговорил Арнольд.
   Аполлон рванулся к нему:
   - Ты знаешь такого врача? Откуда?
   - Изучаю бумаги осужденных, - пожал плечами Аренский. - Два дня назад с этапом к нам прибыл некий врач. Кстати, в Москве очень известный, о нем рассказывала одна моя знакомая. Зовут его Ян Поплавский...
   - Где он? Немедленно прикажи привести его сюда.
   Аренский распорядился, удивляясь, что Аполлон не сделал этого сам. Здорово же выбила его из колеи эта обрусевшая полячка!
   - Ян.., - между тем повторял Аполлон, что-то пытаясь вспомнить. - А не тот ли это Ян, которого мы с тобой знали когда-то?
   - Когда это мы с тобой знали какого-то Яна? - притворился непомнящим Арнольд.
   - Помнишь, когда мы солнцепоклонников искали, Черный Паша тащил с собой одного хлопчика, который будто бы знал, где они находятся... Ну, вспомни, потом он ещё сбежал от нас.
   - Был какой-то, - вроде вспоминая, согласился Аренский, - только разве его Яном звали?
   - Яном, это точно, - сказал Аполлон, память которого на имена была уникальной. - Жаль, его фамилией мы тогда не поинтересовались.
   - Что же он, единственный в стране Ян? Наверное, их где-нибудь в Прикарпатье уйма...
   - Ладно, чего гадать, - махнул рукой Аполлон, - приведут, тогда и посмотрим.
   - Вот именно, а то ещё решишь, что место встречи всех твоих бывших знакомых - Соловки.
   Ковалев было хохотнул, но, вспомнив о недомогании своей любимой Юлии, опять загрустил.
   Яна привели из карантина, который устраивали для всех вновь прибывших, после чего майор отпустил охранника.