Через некоторое время никто уже не думал о солнце, потому что чем ближе подъезжали они к горам, тем холоднее становилось. Тени удлинялись, тишина вокруг казалась все напряженней, а погонщик верблюда, на котором ехала Катя с детьми, до того заунывно напевавший что-то, тоже примолк.
- Что, небось, проголодались? - веселый голос Бориса прозвучал среди тишины как трубный глас; он о чем-то негромко спросил погонщика и перевел остальным:
- Осталось ехать всего с полчаса. Там и поедим. Самые проголодавшиеся могут получить у наших проводников по кусочку сушеной дыни...
Ночь стремительно катилась с гор. Кажется, прошло совсем немного времени, и окрестности, будто на них враз накинули огромное покрывало, погрузились в кромешную тьму. Теперь седоков удивляло то, то верблюды не сбавили шаг, а продолжали идти по одной им видимой тропе, пока гортанный крик погонщика и проводника в одном лице не вывел их из состояния привычного монотонного движения.
Кажется, все седоки повалились на землю тут же, рядом с опустившимися верблюдами.
Потом их куда-то отвели. Скрипела калитка, кто-то говорил на незнакомом языке, а всем шестерым в руки сунули пиалы с горячим чаем и теплыми лепешками закутанные до глаз женщины.
После ужина их проводили в небольшую глинобитную хибару, где на полу лежали не то циновки, не то коврики, и высокий мужчина в тюрбане бросил только одно слово:
- Спать!
Кажется, никто - ни взрослые, ни дети - не пренебрегли этим не то советом, не то приказом. Повалились на пол и уснули.
А утром... Нет, утром это время суток все-таки можно было назвать с натяжкой, потому что на улице стояла такая же темень, как и тогда, когда они в этот кишлак прибыли.
Только на этот раз царила тишина. Кишлак спал. Борис передал слова проводника: всем держаться друг дружки, идти за ним, не отставая и смотреть под ноги.
- На что, интересно, смотреть под этими ногами? - тихонько пробурчала Ольга.
А Пашка так же тихо предложил:
- Держись за меня, я в темноте как кошка вижу, спроси у мамы.
- Это у тебя от отца, - так же тихо буркнула Катя, вспомнив, как тихо умел ступать её первый муж Черный Паша и как действительно он хорошо видел в темноте.
Хуже всех, кажется, чувствовал себя маленький Севка. Будто он никак не мог проснуться: шел, постоянно спотыкаясь, так что Борис вынужден был взять его на закорки.
Проводник двигался быстро, и сопровождавшие его люди стали уставать. Узкая тропинка, по которой они теперь шли, поднималась все выше в гору, потому легко было лишь проводнику, к горам привыкшему.
- Послушайте,<|><197> наконец не выдержала Наташа, - вы не могли бы идти помедленнее? С нами дети.
- Никак нельзя, - с трудом подбирая слова, ответил тот, - надо быстро. Вперед! Пока нет солнца!
И они продолжали подниматься по тропе. Как ни странно, идти стало легче. То ли они привыкли, то ли тропа стала ровнее.
Теперь уже Сева шел сам, держась за руку матери. Следом шли Ольга и Павел, потом Наташа, и замыкал их цепочку Борис.
Постепенно тьма вокруг них начала рассеиваться - наступал рассвет. Проводник повернулся к Катерине, идущей вплотную за ним, и прошептал, коверкая слова:
- Скоро. Граница. Персия.
И тут прозвучал выстрел. Самое страшное, было непонятно, кто стрелял и откуда, но Сева, до того державшийся за руку матери, обмяк и бездыханный упал на тропинку:
- Севушка! Мальчик мой! Не-ет!
Ее животный крик многократно отразился в горах, и тут же наступившая после выстрела тишина взорвалась пулеметной очередью.
Проводник гортанно бормотнул и завалился навзничь. Борис, подбежавший к лежавшему мальчику, пытался тщетно нащупать пульс, а потом с силой оторвал от него Катерину.
- Катя, очнись, ему уже ничем не поможешь! Мы все погибнем! Катюша, надо спасать живых!
Катерина с усилием подняла голову.
- Это мне... божье наказание... за убийство...
- Потом, Катенька, милая, потом!
- Мама, - сдерживая рыдание, позвал её Пашка, - мама, пойдем. Слышишь, сюда идут...
Снизу, уже не скрываясь, по тропинке поднимались какие-то люди. Скорее всего, пограничники. Из-под их ног в пропасть, идущую справа от тропинки, с шумом срывались камни.
Пашка и Ольга с двух сторон подхватили Катерину и потащили её за собой.
- Мама! - Ольга оглянулась на Наташу.
- Идем, доченька, мы идем, - одобряюще кивнула та, с болью в сердце глядя на тельце погибшего ребенка.
Но и она понимала, что надо торопиться. Теперь они почти бежали. И это было не очень трудно, потому что тропинка вела вниз.
К сожалению, и преследовавшие их пограничники смогли прибавить ходу, и теперь Наташе казалось, что она даже слышит их дыхание.
- Наташа, - с усилием выдохнул Борис, - беги, всем нам не уйти. Я их задержу.
- Господи, но каким образом? - удивилась она.
- Я тебе не говорил... у меня есть пистолет.
Наташа взглянула вперед на тропинку - Катя замедлила шаг, оглядываясь на них.
- Уходи! - махнула ей Наташа. - Уходи! Уводи детей! Мы вас догоним.
Долгую-долгую секунду Катя медлила. Словно взвешивала на одной чаше весов жизни своего сына и дочери единственной подруги, а на другой безжизненное тело младшего сына.
- Уходи! - строго повторила та, и Катерина с детьми побежала дальше.
Место, где Наташа с Борисом оказались, было удобным. С него одинаково хорошо просматривалась тропа, по которой ушла с детьми Катерина, и тропинка, по которой их настигали пограничники.
Борис спрятался за выступом скалы, увлекая Наташу за собой, когда как раз на тропе показался один из подоспевших пограничников. Борис выстрелил поверх его фуражки, потому что не мог стрелять в своих, даже уходя за рубеж. Пограничник исчез, а наступившую было тишину разорвал винтовочный залп. В замерших за скалой Наташу и Бориса ударил град откаловшийся от скалы мелких камешков.
Они ещё плотнее вжались в холодный шершавый камень, и Борис сказал:
- Наташенька, давай поцелуемся на прощанье... на всякий случай.
Они поцеловались, и Наташа торопливо произнесла:
- Боря, прости, я не сказала тебе самого главного.
- Для меня главное, любишь ли ты меня?
- Люблю. Но есть ещё кое-что не менее важное... Я жду ребенка.
- Ребенка? Ты ждешь ребенка?! Спасибо тебе, Господи! А я боялся, что на земле после меня ничего не останется... Ты должна немедленно уходить, слышишь? И сберечь нашего ребенка во что бы то ни стало! Я их задержу, у меня есть ещё пять патронов... Что ж, если мне все-таки придется кого-нибудь убить, я буду знать, ради кого... Иди!
Он толкнул Наташу, и она, пригнувшись, метнулась в сторону тропинки, но тут раздался выстрел, молодая женщина покачнулась и рухнула вниз с обрыва...
ЭПИЛОГ
Наташа открыла глаза, но ничего не увидела. Что случилось? Неужели она ослепла?. Во рту было сухо и, казалось, язык распух и едва умещается во рту. Что с ней? Она тихонько застонала.
Тут же рядом раздался шорох, над нею кто-то склонился и поднес к губам кружку. Жидкость в ней была горьковатой, и Наташа хотела сказать, что ей нужна простая вода, но ничего не сказала, потому что жажда сразу прошла.
Она хотела подумать ещё о чем-то, но опять уснула.
Во второй раз она проснулась уже со страхом, что зрение действительно ей отказало, и потому глаза открывать боялась, хотя под веками было странно светло.
Наконец она решила открыть один глаз и тут же опять зажмурилась - она лежала на полу у открытой двери, и прямо на её лицо падал луч солнца.
Наташа попыталась сосредоточиться и вспомнить, где она и что с нею произошло. Услужливая память тут же показала картинку: по трапу парохода с чемоданами от неё уходит дядя Николя, а она, грубо отшвырнутая оголтелой толпой, падает спиной на каменный причал.
Вот почему у неё болит спина: она повредила позвоночник... Но тогда что с головой, отчего она чувствует на ней какую-то повязку? Ударилась ещё и головой?
Кстати, где она лежит? Наташа попробовала повернуть голову, но ей удалось лишь скосить глаза - лежала она на полу в какой-то хижине. Даже в шалаше. Ничего похожего она прежде не видела ни в самой Одессе, откуда должна была уехать с дядей в Швейцарию, ни в её окрестностях... А, впрочем, что она видела в этих окрестностях... Но уж точно не горы!
Теперь она сфокусировала взгляд на двери, в которую был виден кусочек пейзажа: хижина, в которой она лежала, наверняка находилась где-то в горах...
Неужели она никак не может пошевелиться? Наташа довольно легко повела плечами и почувствовала, что под каким-то колючим грубо-шерстяным одеялом она голая...
Внезапно, свет в хижине будто померк, потому что на пороге её возник какой-то мужчина очень странного вида: в длинном полосатом халате и черной бараньей шапке.
- Кто вы? - испуганно спросила она. - Кто?
Он присел подле неё на корточки и сказал, положив ладонь себе на грудь.
- Садык.
И с усилием повторил её фразу:
- Кто вы?
- Оля. Ольга Лиговская.
- Оля, - повторил он, не обратив внимание на остальное. - Оля.
- Вы говорите по-русски?
Он медленно покачал головой.
- Я ранена? - все же попыталась уточнить она. - Голова...
Она попыталась поднести руку к голове и, хотя с трудом, ей это удалось. Он внимательно следил за её движением, и когда она коснулась грубой перевязки, его лицо просветлело:
- Голова, - кивнул он и проговорил что-то на незнакомом ей языке.
Дядя Николя всегда говорил о способности к языкам своей любимой племянницы. Скорее даже, воспитанницы. Уже через месяц она научилась понимать Садыка и узнала, что он - пастух, пасет овец вблизи границы. Он случайно заметил тело женщины, почти повисшее на стволе молодого деревца, остановившего её падение в пропасть.
К счастью, пуля, ранившая Наташу, лишь задела её по касательной, сорвав кожу с головы. Правда, контузия при этом оказалась такой серьезной, что Наташа никак не могла вспомнить, почему она оказалась на тропе так близко от государственной границы СССР.
После перестрелки пограничники нашли на тропе тела маленького мальчика, мужчины лет тридцати и местного проводника, который зарабатывал тем, что переправлял желающих уйти за кордон...
Три года прожила Наташа в кишлаке с Садыком, пока к ней наконец не вернулась память и стало понятно, что за документы оказались при ней. Она осознала, что тогда от сильного удара о дерево у неё случился выкидыш, но к тому времени от Садыка у неё уже был двухлетний сын.
Наташа была благодарна своему спасителю, но все же, хотя и не сразу, приняла решение уехать. Ее благодарность, увы, не была равнозначна любви, и Садык не стал ей препятствовать.
Теперь он вполне прилично говорил по-русски и, благодаря Наташе, которую по-прежнему звал Олей, научился читать и писать.
Провожая её с сыном на вокзал - она возвращалась в Москву - Садык плакал. Наташа уговаривала его учиться, ведь её пастуху было всего лишь тридцать лет...
Со Швейцарией она смогла связаться лишь двадцать пять лет спустя. А встретиться с дочерью, подругой и внуками ещё через три года.
Катерина-таки вышла замуж за Астахова. К тому времени он уже умер, а его вдова была богатой женщиной. С согласия Катерины и самого Пашки Астахов усыновил мальчика и дал ему свою фамилию.
В свое время Николай Николаевич уговорил обоих молодых людей поступить в медицинский институт. Павел и Ольга поженились, когда он учился на третьем курсе, а она на втором. Первого своего сына Астаховы назвали Николаем. Так звали и сына Наташи.
После смерти Николая Николаевича Павел возглавил его клинику, а Ольга стала известным врачом-психотерапевтом.
Неожиданно легко Наташа отыскала Яна Поплавского и Альку. Она просто написала в адресный стол Владивостока, и ей выслали их адреса.
Наташа по прибытии в Москву экстерном окончила пединститут и теперь преподавала в университете французский и немецкий языки. Вскоре она смогла увидеть Яна с Варварой, которая приехала поступать в театральный институт и остановились у неё в квартире.
Ян так и не женился.
- Не смог найти такую, как Танюшка, - признался он. - Зато Арнольд с Виолеттой живут, не тужат. Уже троих нарожали. Знахарь женился. В той тьмутаракани, куда он уехал по своему обыкновению.
Он внимательно посмотрел на Наташу.
- А ты как, не жалеешь, что в свое время из России не уехала?
- Жалей, не жалей, - улыбнулась она, - только кто меня спрашивал. Дважды я пыталась уехать, и оба раза родина насильно меня возле себя удерживала. Значит, не судьба мне жить на чужбине.
- Говоришь, после травмы ты начисто лишилась всех своих способностей?
- Лишилась, - махнула она рукой, - зато Колька...
- А что, Колька?
- Время от времени рассказывает, чем в то или иное время его отец занимается. Поверишь, что он за шесть тысяч километров видит?
- С трудом, но поверю - смеясь, ответил ей Ян.
- Что, небось, проголодались? - веселый голос Бориса прозвучал среди тишины как трубный глас; он о чем-то негромко спросил погонщика и перевел остальным:
- Осталось ехать всего с полчаса. Там и поедим. Самые проголодавшиеся могут получить у наших проводников по кусочку сушеной дыни...
Ночь стремительно катилась с гор. Кажется, прошло совсем немного времени, и окрестности, будто на них враз накинули огромное покрывало, погрузились в кромешную тьму. Теперь седоков удивляло то, то верблюды не сбавили шаг, а продолжали идти по одной им видимой тропе, пока гортанный крик погонщика и проводника в одном лице не вывел их из состояния привычного монотонного движения.
Кажется, все седоки повалились на землю тут же, рядом с опустившимися верблюдами.
Потом их куда-то отвели. Скрипела калитка, кто-то говорил на незнакомом языке, а всем шестерым в руки сунули пиалы с горячим чаем и теплыми лепешками закутанные до глаз женщины.
После ужина их проводили в небольшую глинобитную хибару, где на полу лежали не то циновки, не то коврики, и высокий мужчина в тюрбане бросил только одно слово:
- Спать!
Кажется, никто - ни взрослые, ни дети - не пренебрегли этим не то советом, не то приказом. Повалились на пол и уснули.
А утром... Нет, утром это время суток все-таки можно было назвать с натяжкой, потому что на улице стояла такая же темень, как и тогда, когда они в этот кишлак прибыли.
Только на этот раз царила тишина. Кишлак спал. Борис передал слова проводника: всем держаться друг дружки, идти за ним, не отставая и смотреть под ноги.
- На что, интересно, смотреть под этими ногами? - тихонько пробурчала Ольга.
А Пашка так же тихо предложил:
- Держись за меня, я в темноте как кошка вижу, спроси у мамы.
- Это у тебя от отца, - так же тихо буркнула Катя, вспомнив, как тихо умел ступать её первый муж Черный Паша и как действительно он хорошо видел в темноте.
Хуже всех, кажется, чувствовал себя маленький Севка. Будто он никак не мог проснуться: шел, постоянно спотыкаясь, так что Борис вынужден был взять его на закорки.
Проводник двигался быстро, и сопровождавшие его люди стали уставать. Узкая тропинка, по которой они теперь шли, поднималась все выше в гору, потому легко было лишь проводнику, к горам привыкшему.
- Послушайте,<|><197> наконец не выдержала Наташа, - вы не могли бы идти помедленнее? С нами дети.
- Никак нельзя, - с трудом подбирая слова, ответил тот, - надо быстро. Вперед! Пока нет солнца!
И они продолжали подниматься по тропе. Как ни странно, идти стало легче. То ли они привыкли, то ли тропа стала ровнее.
Теперь уже Сева шел сам, держась за руку матери. Следом шли Ольга и Павел, потом Наташа, и замыкал их цепочку Борис.
Постепенно тьма вокруг них начала рассеиваться - наступал рассвет. Проводник повернулся к Катерине, идущей вплотную за ним, и прошептал, коверкая слова:
- Скоро. Граница. Персия.
И тут прозвучал выстрел. Самое страшное, было непонятно, кто стрелял и откуда, но Сева, до того державшийся за руку матери, обмяк и бездыханный упал на тропинку:
- Севушка! Мальчик мой! Не-ет!
Ее животный крик многократно отразился в горах, и тут же наступившая после выстрела тишина взорвалась пулеметной очередью.
Проводник гортанно бормотнул и завалился навзничь. Борис, подбежавший к лежавшему мальчику, пытался тщетно нащупать пульс, а потом с силой оторвал от него Катерину.
- Катя, очнись, ему уже ничем не поможешь! Мы все погибнем! Катюша, надо спасать живых!
Катерина с усилием подняла голову.
- Это мне... божье наказание... за убийство...
- Потом, Катенька, милая, потом!
- Мама, - сдерживая рыдание, позвал её Пашка, - мама, пойдем. Слышишь, сюда идут...
Снизу, уже не скрываясь, по тропинке поднимались какие-то люди. Скорее всего, пограничники. Из-под их ног в пропасть, идущую справа от тропинки, с шумом срывались камни.
Пашка и Ольга с двух сторон подхватили Катерину и потащили её за собой.
- Мама! - Ольга оглянулась на Наташу.
- Идем, доченька, мы идем, - одобряюще кивнула та, с болью в сердце глядя на тельце погибшего ребенка.
Но и она понимала, что надо торопиться. Теперь они почти бежали. И это было не очень трудно, потому что тропинка вела вниз.
К сожалению, и преследовавшие их пограничники смогли прибавить ходу, и теперь Наташе казалось, что она даже слышит их дыхание.
- Наташа, - с усилием выдохнул Борис, - беги, всем нам не уйти. Я их задержу.
- Господи, но каким образом? - удивилась она.
- Я тебе не говорил... у меня есть пистолет.
Наташа взглянула вперед на тропинку - Катя замедлила шаг, оглядываясь на них.
- Уходи! - махнула ей Наташа. - Уходи! Уводи детей! Мы вас догоним.
Долгую-долгую секунду Катя медлила. Словно взвешивала на одной чаше весов жизни своего сына и дочери единственной подруги, а на другой безжизненное тело младшего сына.
- Уходи! - строго повторила та, и Катерина с детьми побежала дальше.
Место, где Наташа с Борисом оказались, было удобным. С него одинаково хорошо просматривалась тропа, по которой ушла с детьми Катерина, и тропинка, по которой их настигали пограничники.
Борис спрятался за выступом скалы, увлекая Наташу за собой, когда как раз на тропе показался один из подоспевших пограничников. Борис выстрелил поверх его фуражки, потому что не мог стрелять в своих, даже уходя за рубеж. Пограничник исчез, а наступившую было тишину разорвал винтовочный залп. В замерших за скалой Наташу и Бориса ударил град откаловшийся от скалы мелких камешков.
Они ещё плотнее вжались в холодный шершавый камень, и Борис сказал:
- Наташенька, давай поцелуемся на прощанье... на всякий случай.
Они поцеловались, и Наташа торопливо произнесла:
- Боря, прости, я не сказала тебе самого главного.
- Для меня главное, любишь ли ты меня?
- Люблю. Но есть ещё кое-что не менее важное... Я жду ребенка.
- Ребенка? Ты ждешь ребенка?! Спасибо тебе, Господи! А я боялся, что на земле после меня ничего не останется... Ты должна немедленно уходить, слышишь? И сберечь нашего ребенка во что бы то ни стало! Я их задержу, у меня есть ещё пять патронов... Что ж, если мне все-таки придется кого-нибудь убить, я буду знать, ради кого... Иди!
Он толкнул Наташу, и она, пригнувшись, метнулась в сторону тропинки, но тут раздался выстрел, молодая женщина покачнулась и рухнула вниз с обрыва...
ЭПИЛОГ
Наташа открыла глаза, но ничего не увидела. Что случилось? Неужели она ослепла?. Во рту было сухо и, казалось, язык распух и едва умещается во рту. Что с ней? Она тихонько застонала.
Тут же рядом раздался шорох, над нею кто-то склонился и поднес к губам кружку. Жидкость в ней была горьковатой, и Наташа хотела сказать, что ей нужна простая вода, но ничего не сказала, потому что жажда сразу прошла.
Она хотела подумать ещё о чем-то, но опять уснула.
Во второй раз она проснулась уже со страхом, что зрение действительно ей отказало, и потому глаза открывать боялась, хотя под веками было странно светло.
Наконец она решила открыть один глаз и тут же опять зажмурилась - она лежала на полу у открытой двери, и прямо на её лицо падал луч солнца.
Наташа попыталась сосредоточиться и вспомнить, где она и что с нею произошло. Услужливая память тут же показала картинку: по трапу парохода с чемоданами от неё уходит дядя Николя, а она, грубо отшвырнутая оголтелой толпой, падает спиной на каменный причал.
Вот почему у неё болит спина: она повредила позвоночник... Но тогда что с головой, отчего она чувствует на ней какую-то повязку? Ударилась ещё и головой?
Кстати, где она лежит? Наташа попробовала повернуть голову, но ей удалось лишь скосить глаза - лежала она на полу в какой-то хижине. Даже в шалаше. Ничего похожего она прежде не видела ни в самой Одессе, откуда должна была уехать с дядей в Швейцарию, ни в её окрестностях... А, впрочем, что она видела в этих окрестностях... Но уж точно не горы!
Теперь она сфокусировала взгляд на двери, в которую был виден кусочек пейзажа: хижина, в которой она лежала, наверняка находилась где-то в горах...
Неужели она никак не может пошевелиться? Наташа довольно легко повела плечами и почувствовала, что под каким-то колючим грубо-шерстяным одеялом она голая...
Внезапно, свет в хижине будто померк, потому что на пороге её возник какой-то мужчина очень странного вида: в длинном полосатом халате и черной бараньей шапке.
- Кто вы? - испуганно спросила она. - Кто?
Он присел подле неё на корточки и сказал, положив ладонь себе на грудь.
- Садык.
И с усилием повторил её фразу:
- Кто вы?
- Оля. Ольга Лиговская.
- Оля, - повторил он, не обратив внимание на остальное. - Оля.
- Вы говорите по-русски?
Он медленно покачал головой.
- Я ранена? - все же попыталась уточнить она. - Голова...
Она попыталась поднести руку к голове и, хотя с трудом, ей это удалось. Он внимательно следил за её движением, и когда она коснулась грубой перевязки, его лицо просветлело:
- Голова, - кивнул он и проговорил что-то на незнакомом ей языке.
Дядя Николя всегда говорил о способности к языкам своей любимой племянницы. Скорее даже, воспитанницы. Уже через месяц она научилась понимать Садыка и узнала, что он - пастух, пасет овец вблизи границы. Он случайно заметил тело женщины, почти повисшее на стволе молодого деревца, остановившего её падение в пропасть.
К счастью, пуля, ранившая Наташу, лишь задела её по касательной, сорвав кожу с головы. Правда, контузия при этом оказалась такой серьезной, что Наташа никак не могла вспомнить, почему она оказалась на тропе так близко от государственной границы СССР.
После перестрелки пограничники нашли на тропе тела маленького мальчика, мужчины лет тридцати и местного проводника, который зарабатывал тем, что переправлял желающих уйти за кордон...
Три года прожила Наташа в кишлаке с Садыком, пока к ней наконец не вернулась память и стало понятно, что за документы оказались при ней. Она осознала, что тогда от сильного удара о дерево у неё случился выкидыш, но к тому времени от Садыка у неё уже был двухлетний сын.
Наташа была благодарна своему спасителю, но все же, хотя и не сразу, приняла решение уехать. Ее благодарность, увы, не была равнозначна любви, и Садык не стал ей препятствовать.
Теперь он вполне прилично говорил по-русски и, благодаря Наташе, которую по-прежнему звал Олей, научился читать и писать.
Провожая её с сыном на вокзал - она возвращалась в Москву - Садык плакал. Наташа уговаривала его учиться, ведь её пастуху было всего лишь тридцать лет...
Со Швейцарией она смогла связаться лишь двадцать пять лет спустя. А встретиться с дочерью, подругой и внуками ещё через три года.
Катерина-таки вышла замуж за Астахова. К тому времени он уже умер, а его вдова была богатой женщиной. С согласия Катерины и самого Пашки Астахов усыновил мальчика и дал ему свою фамилию.
В свое время Николай Николаевич уговорил обоих молодых людей поступить в медицинский институт. Павел и Ольга поженились, когда он учился на третьем курсе, а она на втором. Первого своего сына Астаховы назвали Николаем. Так звали и сына Наташи.
После смерти Николая Николаевича Павел возглавил его клинику, а Ольга стала известным врачом-психотерапевтом.
Неожиданно легко Наташа отыскала Яна Поплавского и Альку. Она просто написала в адресный стол Владивостока, и ей выслали их адреса.
Наташа по прибытии в Москву экстерном окончила пединститут и теперь преподавала в университете французский и немецкий языки. Вскоре она смогла увидеть Яна с Варварой, которая приехала поступать в театральный институт и остановились у неё в квартире.
Ян так и не женился.
- Не смог найти такую, как Танюшка, - признался он. - Зато Арнольд с Виолеттой живут, не тужат. Уже троих нарожали. Знахарь женился. В той тьмутаракани, куда он уехал по своему обыкновению.
Он внимательно посмотрел на Наташу.
- А ты как, не жалеешь, что в свое время из России не уехала?
- Жалей, не жалей, - улыбнулась она, - только кто меня спрашивал. Дважды я пыталась уехать, и оба раза родина насильно меня возле себя удерживала. Значит, не судьба мне жить на чужбине.
- Говоришь, после травмы ты начисто лишилась всех своих способностей?
- Лишилась, - махнула она рукой, - зато Колька...
- А что, Колька?
- Время от времени рассказывает, чем в то или иное время его отец занимается. Поверишь, что он за шесть тысяч километров видит?
- С трудом, но поверю - смеясь, ответил ей Ян.