Шкатула Лариса. Последняя аристократка

   - Как же, сами! - хмыкнул тот. - Хорошо, если четвертая часть от всех - добровольцы. С остальными приходится работать: тому пригрозил, этого лишним куском поманил. Это, брат, работа тонкая.
   - Но кто-то же не поддается? - осторожно поинтересовался Арнольд.
   - Встречаются, конечно, неисправимые, - сурово качнул головой Аполлон, но тут же в его глазах что-то зажглось. - Есть у нас один старик. Ленинградец, профессор. Старик не по годам, так-то ему всего шестой десяток. Вон староверов присылают - по документам восемьдесят лет, а сам ещё крепок, как дуб... Так вот старик этот ВАС...
   Аполлон взглянул на своего лейтенанта - тот соображал, что означает аббревиатура - и напомнил:
   - Вынашивание антисоветских настроений. Я сразу понял: такого не согнешь. Главное, самого от голода качает, а на кусок не идет. Он скорее язык себе откусит. А однажды я подсмотрел, как он утром, до подъема гимнастику делает. Веришь, как по сердцу наждаком! Хоть и враг народа, а какой человек! Думаю, как же ему помочь? Решил подкормить немножко. Стал брать у него уроки
   - Уроки?! - вот откуда взялись "плевелы".
   - А что, уроки! Ты у нас университет окончил, а у меня и двух классов не наберется. Хорошо Тонька-Ангел... чего ты уставился, проститутка такая была, читать-писать меня выучила... А без знаний так в капитанах и помрешь. Можно, конечно, какое-нибудь большое дело раскрутить, но все равно дальше майора малограмотного не пустят...
   - Если хочешь, я тоже могу с тобой позаниматься. На рабфак поступишь, а там в училище...
   - Ну, это потом, - пробормотал Аполлон, но больше к разговору о занятиях не возвращался.
   Подумать только, это было четыре года назад! Арнольд прислал тогда Наташе восторженное письмо о своих впечатлениях от Соловков. Сумей прочитать его кто-нибудь из заключенных, решил бы, что новый лейтенант, мягко говоря, розовый идиот. Какими красками можно расписывать пламя костра в аду? Если ты, конечно, не один из чертей...
   Аполлон посмеивался, что Аренский - из тех, кто смотрит, но не видит. А если и видит, то не принимает близко к сердцу, так что, в отличие от многих других, проживет сто лет, если, конечно, не окажется на месте своих теперешних подопечных. А от этого никто не застрахован. Люди говорят, что от сумы да от тюрьмы не зарекайся. На что Арнольд лишь огрызался:
   - Типун тебе на язык.
   Конечно, "ты" у них было только наедине, а при других только "товарищ капитан" и никакого панибратства. Аполлон был прав. Арнольд с самого начала от реальности как бы отключился - так учил его Саттар-ака. Называлось это медитацией, сосредоточением внимания на чем-то определенном. В его теперешнем случае - на работе.
   - Если хочешь сохранить свой разум в целостности, умей сосредотачиваться на главном, и ты станешь недосягаем для других, тех, кто пытается тебя изменить в угоду своей цели.
   Например, видя изо дня в день тысячи заключенных, Арнольд размышлял, почему они подчиняются всего трем-четырем десяткам охранников? Пусть даже те и с оружием. Ведь если всем навалиться... Кто-то наверняка погибнет, но остальные-то получат свободу. Разве не было в истории того же Спартака?
   - Ну, юрист, ну, чудик! - развеселился Аполлон, с которым он как бы между прочим поделился своими мыслями. - А мы на что? У Спартака, про которого ты мне только что рассказал, стукачей не было. И подсадных уток они не знали. Понял теперь, для чего нужна наша служба? Да если хочешь знать, только на нас СЛОН и держится... Я тоже приведу тебе пример, но не из истории, а из природы... Видел, как паук развешивает свою паутину, а потом сидит и ждет? Каждая паутинка, как чуткое ухо. Чуть какая мошка её зацепит, паук тут как тут! А ты - Спартак!
   Арнольд не хотел размышлять о судьбе заключенных. Иное дело думать о себе, о своей будущей жизни. Потому он спросил:
   - А как у вас с женщинами?
   - Можно сказать, никак. Зэчек брать - кожа да кости. Вольняшки - чуть посимпатичнее кикиморы, так к каждой уже чуть ли не очередь выстраивается... Но тебе, как корешу, могу сказать: к нам на остров проституток везут. Ох, среди них и красотки встречаются!
   - Проститутки. И ты не боишься подцепить какую-нибудь дурную болезнь? Например, гусарский насморк.
   - Это триппер, что ли? А медсанчасть на что? Сначала доктора их осмотрят, а потом уже и мы... поглядим!
   Тот день Арнольд 1930 года запомнил надолго, потому что он вместил в себя событие не только неординарное, но и, по мнению Аренского, невероятное. А тем более что главным действующим лицом в нем оказался Аполлон, прежде ни в каких подобных слабостях незамеченный.
   Арнольд вообще не подозревал, что у его аскета-товарища могут быть эти самые слабости...
   Он как раз сидел за столом и занимался бумагами двух прибывших с разрывом в полчаса женских этапов, когда в кабинет заглянул старшина-надзиратель, по-лагерному, вертухай, и радостно сообщил:
   - Товарищ лейтенант, бесплатное кино, воровки с проститутками дерутся!
   - Так разнимите!
   - А зачем? - невинно поинтересовался тот и, увидев зверское выражение лица Аренского, торопливо добавил: - Там товарищ капитан присутствуют, Аполлон Кузьмич...
   Что же, в самом-то деле, Аполлон с бабами не может справиться?!
   Аренский натянул щегольскую бекешу, которую подарил ему товарищ и начальник. Полушубок был надеванный, но Арнольд ни разу не задумался над тем, кому он мог принадлежать. Такая мысль просто не приходила ему в голову.
   Посеянные когда-то Саттаром-ака семена, похоже, дали дружные всходы. Верховный маг мог бы гордиться своим питомцем, которого теперь не трогало сиюминутное. Он просматривал дела заключенных, почти каждое из которых основывалось на чьем-то доносе, и все больше приходил к выводу, что эти люди заслужили свою участь. Кто-то настучал на них, теперь они стучат на других... Когда-то в университете у него была одна подружка-филологиня. Она, смеясь, прочла ему двустишие кого-то из поэтов-иностранцев:
   - Мой друг, смирению учитесь у овец.
   - Боюсь, что стричь меня вы будете, отец! <$FРоберт Бернс шотландский поэт "пер. С.Маршака".>
   В том смысле, что смирение, подобное овечьему, создает для пастыря самые благоприятные условия: хочешь стриги такого, хочешь - режь! Таков удел всех смиренных: хотите быть овцами, будьте, но никого о помощи не просите! Вот так, приговорив сразу всех заключенных, Арнольд и успокоился.
   Аполлон как-то показал ему книгу без обложки некоего беглеца с Соловков, изданную в Англии, и Арнольд неожиданно для себя увлекся переводом, просиживал подолгу со словарем над потрепанными страницами и читал воспоминания бывшего заключенного как занимательную книгу ужасов, не замечая, что в лагере эти ужасы творятся сплошь и рядом. Значит, все-таки встречаются люди, которые не принимают свалившиеся на них тяготы безропотно!
   На лагерном пункте в ожидании шмона<$F Шмон - на тюремном жаргоне "обыск".> скопилось столько вновьприбывших женщин, что у Арнольда от их количества и запаха - несколько дней в дороге, в тесноте и без возможности помыться - перехватило дыхание.    Вертухай оказался прав: поодаль стоял Аполлон и несколько человек из администрации лагеря, но большой драки, стенка на стенку, здесь вовсе не было. Дрались между собой две молодые женщины, и по обе стороны от них, словно две противоборствующие армии, стояли остальные женщины, как и положено разным армиям, по-разному одетые.
   Проститутки - эти определялись сразу - были одеты броско, вызывающе, чтобы привлекать взгляды мужчин. Воровки в большинстве своем наоборот старались внимание внешним видом не привлекать, чтобы иметь возможность слиться с толпой.
   Драчуньи таскали друг друга за волосы, выкрикивая:
   - Воровка! Щипачка!
   - Шлюха! Сука продажная!
   - Ворую, зато собой не торгую!
   - Торгую, зато своим, а не чужим!
   Вдруг словно по команде среди этого шума наступила тишина, и нарочито ленивый женский голос из толпы проституток скомандовал:
   - Кончай цирк! Не надоело чекистов веселить?
   И Арнольд с удивлением услышал возле уха полушепот-полукрик подошедшего Аполлона:
   - Юлия!
   Кого из столичных шалав может знать его сухарь-капитан, которого за все время общения он ни разу не видел рядом с женщиной? Неужели вон ту роскошную блондинку, которая, услышав его возглас, царственным движением повернулась и вопросительно приподняла брови:
   - Мой рыцарь! Тебя-то за что сюда сослали?
   Арнольд мысленно ахнул: красотка не могла не видеть, что Аполлон в форме капитана и её панибратское обращение не останется незамеченным. Среди офицеров послышались смешки. Капитана недолюбливали за его независимость и недружелюбность: от таких людей, как он, можно было ждать всего что угодно, а подходов к нему найти не удавалось. Но, оказывается, и на старуху бывает проруха. Понятно, в каких местах у него имелись знакомые!
   Однако положение, в котором очутился Аполлон, показалось щекотливым только окружающим. Он сам ничего зазорного в том не видел. И не смолчал, не сделал вид, будто её возгласа не слышит, а вполне дружелюбно откликнулся:
   - Можешь себе представить, Юлия, я здесь работаю!
   Глава шестая
   На следующий день температура воздуха скакнула с плюсовой на минус два: лужи утром покрылись коркой льда, а северный ветер гнал по двору остатки облетевших листьев и швырял в окна ледяные иголки недопролившихся дождей.
   Наташа вышла из дома одновременно с дочерью и с улыбкой посматривала, как Ольга вроде невзначай дробит каблуками лед.
   "Ребенок! - снисходительно подумала она. - Еще утром возмущалась, что я обращаюсь с нею, как с маленькой, тогда как её прапрапрабабушка по имени Любава в четырнадцать лет уже была замужем... Постой, а чего это я веселюсь?! Откуда она вообще узнала о прабабке с таким именем?"
   "Я сказала, - отозвался у неё в голове знакомый, но уже позабытый голос. - Твоей дочери пора взрослеть, а за неё до сих пор Аврора постель застилает. Имя-то поменяла, а свои княжеские замашки не забыла. У вас теперь слуг нет..."
   "Боже! - мысленно простонала Наташа. - Явилась! Столько лет молчала, я уж было подумала, ушла навсегда, и я стану самым обычным человеком..."
   "Ты никогда не станешь обычной, потому что необычной родилась!"
   "Тебя бы на мое место! - раздраженно возразила Наташа. - И чего только вы ко мне пристали? Голову наотрез даю, и Елизавета здесь!"
   "Хотела промолчать, да скажу: по мне, так ты и не заслуживаешь наших разговоров, - откликнулась и другая прабабка, - но тут, как говорится, не до жиру, надо свой род спасать".
   "Чем же это я вам не угодила?"
   "Правильно, ничем. Ничем ты нам не угодила! - с возмущением высказалась Любава. - Я все ждала, проснется в тебе наша астаховская гордость или нет? Не дождалась. Вот объясни нам, чего ты в жизни добилась? Вспомни, Лиза, какая она была: любознательная, настойчивая, к людям сострадательная, с какой благодарностью к судьбе воспринимала свой дар. А чем это закончилось?"
   "Я работала. Как все, добросовестно. Дочь растила. Мне не в чем себя упрекнуть".
   "Большая заслуга, жить как все! - опять возмутилась Любава. - Имея такой дар! Что ты сделала, чтобы как следует освоить его? Кого ты от смерти спасла? От болезни вылечила? Разве для того прежде появлялись на земле Астаховы?"
   Наташа задумалась: прабабки правы, ничего особенного не вспоминалось. Разве что десять лет назад вытащила из рушащегося Аралхамада Арнольда Аренского...
   "Вытащила, и тут же с брезгливостью от себя оттолкнула. Тогда уж лучше бы не спасала, - голос Елизаветы уже звучал издалека. - Похоже, парнишка пропал..."
   "Парнишка! Какой он парнишка? Двадцать восемь лет, здоровый мужик, что я ему, нянька?!.. Погодите, а как вы с Олькой-то общаетесь? Я же ей защиту поставила!"
   "Защиту! Да нам твоя защита..."
   Все-таки Любава - грубиянка, не то что Елизавета. Ясное дело, иметь в любовниках Дикого Вепря...
   "А у тебя и такого нет! Запомни, настоящие мужчины ищут настоящих женщин!" - прошелестело издалека.
   "Ну вот, нагрубили и ушли. Предки называется! С утра настроение испортили..."
   Наташа так ушла в свои мысли, что не ответила на прощальный взмах руки дочери, которая свернула на улицу, ведущую к школе.
   Она собиралась зайти в больницу, проведать Катю, и, поскольку была согласна с японцами, что человек, глядящий на красивое, скорее выздоравливает, купила у цветочницы небольшой букет разноцветных садовых дубков. Осенние цветы, которые она любила как обязательный атрибут осени, именно так они и пахли: свежо и с легкой горечью.
   У входа на рынок какой-то старик продавал в корзине яблоки прямо-таки невиданных размеров. Подобные Наташа видела лишь однажды, ещё в детстве. Наверное, он просил за них дорого, потому что покупатели подле старика не задерживались. А продать ему было необходимо именно дорого, на что-то ему деньги понадобились, - это вдруг Наташа поняла совершенно отчетливо.
   Старый продавец опять с ожесточением стал заворачивать свой товар в какую-то холстинку, но она подошла и сказала:
   - Погодите, мне нужны как раз такие яблоки.
   Странно, что к ней вернулись ощущения, которые она считала навсегда утерянными. Наташа почувствовала, загляни она сейчас в мысли старика, узнала бы, для чего ему так нужны деньги, что в глазах его уже плескалось отчаяние от предстоящей неудачи.
   Мысли она читать не стала - посчитала это неделикатным. Но яблоки купила. Килограмм. Три яблока тянули даже больше килограмма, но обрадованный старик отпустил ей свой товар с походом. Сказал:
   - У госпожи легкая рука, я знаю.
   То есть лет пятнадцать назад она подобному обращению не удивилась бы, но в стране уже много лет было принято обращение "товарищ", и за "госпожу" можно было получить срок.
   Но старый продавец её отчего-то не боялся, а когда, уходя, Наташа невольно заглянула ему в глаза, тот неожиданно по-разбойничьи подмигнул ей. И она поняла, что продавец не так уж стар. Скорее всего, болен. И что она невольно сделала для него доброе дело, потому что, оглянувшись, увидела подле него сразу двух покупательниц, хорошо одетых, а значит, платежеспособных.
   В больнице Катерины не оказалось.
   - Выписалась, - недовольно сообщила Наташе медсестра. - Доктор не хотел ни в какую, он сказал, что не может после этого отвечать за здоровье товарища Головиной, а она стала кричать и угрожать, что позвонит в свой наркоминдел и Геннадия Николаевича вышлют из страны, представляете? Угрожать самому Овчаренко!
   Наташа догадалась, что в больнице Геннадий Николаевич стоит лишь чуть ниже господа бога, да и то у верующих, а у атеистов типа медсестры выше Овчаренко и вовсе нет никого. Но с врачом все понятно, а вот что случилось со спокойной, всегда сохраняющей самообладание Катериной Остаповной? Никогда прежде и нигде она не устраивала истерик и принародно не скандалила.
   Надо было срочно идти к ней домой и выяснять все эти странности.
   На звонок дверь ей открыла сама хозяйка квартиры, и была Катерина как-то непривычно взъерошена, всклокочена, излишне возбуждена.
   - Хорошо, что ты пришла, а то я уже сама хотела к тебе идти, - заявила Катя без тени улыбки.
   - Понятное дело, ведь ты уже выздоровела, - тем же тоном сказала Наташа. - Оказывается, твой выкидыш всего лишь симуляция.
   - Как это? - не сразу сообразила Катерина, но поняв, что подруга шутит, сказала примиряюще. - Ладно тебе, не бурчи. Сейчас лежать не время...
   - Нет, ну почему ты на ногах?! Еще вчера умирала от страха за своих сыновей, а сегодня подвергаешь свою жизнь опасности, не думая, что оставишь мальчишек сиротами! Устроила в больнице скандал. Там до сих пор в себя прийти не могут. Другие наоборот стараются подольше полежать. Никаких тебе забот, кормят, поят, да ещё и уколы делают...
   - Думаешь, я уколов боюсь?. Я поняла, болеть можно в старости, а сейчас надо что-то делать.
   - Интересно, что?
   - Хотя бы бороться за демократию в стране рабочих и крестьян.
   - Иными словами, за власть народа... А у нас, как ты считаешь, какая власть?
   - Монархия! - выпалила Катерина.
   Наташа остолбенела: уж не лишилась ли рассудка любимая подруга? Неужели её красивая головка не выдержала испытаний и теперь выдает нечто иррациональное? Но нет, Катя если и была возбуждена, то не как человек психически больной, но человек, увлеченный какой-то своей идеей, мыслью, кажущейся единственно правильной, требующей немедленного воплощения в жизнь.
   Наконец Катерина устремила свой взгляд в глаза Наташи, потому что до того смотрела как бы сквозь нее.
   - Я кажусь тебе сумасшедшей, да? И ты сейчас соображаешь, уж не влил ли мне доктор чью-нибудь порченную кровь?
   - Для того, чтобы начать думать, - усмехнулась Наташа, - желательно мне хотя бы снять пальто и на что-нибудь присесть.
   - Извини! - Катерина виновата развела руками. - У меня сейчас состояние человека, которого вдруг вырвали из привычного спокойного сна и он не может сообразить, что к чему, а только щурится от внезапно хлынувшего в его спальню света.
   Это тоже было новым в Кате, такое вот настроение и даже такие, несвойственные ей образы.
   Катерина повесила на вешалку пальто подруги, усадила её на диван, а сама села на самый краешек, будто собираясь тотчас подняться и устремиться куда-то, и делать что-то, чего она прежде не делала, а теперь хочет попробовать, как у неё это получится.
   - Катя, ты помнишь, какой у нас нынче год?
   - Тысяча девятьсот тридцать третий.
   - Вот именно, а вовсе не тысяча семьсот восемьдесят девятый.
   - Год штурма Бастилии?
   - Да. И у нас государство рабочих и крестьян.
   - Подожди.
   Она взяла с этажерки пачку газет и протянула Наташе.
   - Посмотри ради интереса: есть ли здесь хоть один номер, в котором не было бы вот этого лица.
   Она ткнула пальцем в фотографию Сталина.
   - Он один самый умный, самый правдивый, самый проницательный, словом, самый-самый. Вот тебе и монархия. Моно - по-латыни - один.
   - Я знаю, что такое моно! - рассердилась Наташа. - Лучше скажи, что в связи со всем этим ты задумала?
   - Вот видишь, и тебе надо объяснять! Я только теперь стала размышлять, а почему этого никто не замечает? Не может же все население Союза вдруг ослепнуть и оглохнуть!.. Послушай, когда-то я читала роман одного английского фантаста. Как всегда в подлиннике, у нас такие книги отчего-то не переводят... Книжка показалась мне глупой, но язык был хорош, и я незаметно для себя увлеклась чтением... А сюжет таков: путешественник попадает в страну, которая представляет собой одно огромное болото, и в нем живут люди... Не знаешь, как называются небольшие сухие островки среди болота?
   - Кочки?
   - Вроде так. Люди и называли себя кочками. Женщина - кочка, а мужчина - кочк... Я бы так перевела... А неподалеку от болота тек ручей, называемый "источником истины", и все люди-кочки постоянно пили из него. Якобы для того, чтобы видеть жизнь такой, какова она есть. Выпил и путешественник. И что же он увидел? Будто никакое это не болото, а огромный шикарный дворец, и живут в нем люди умные и достойные, и жизнь, которую они ведут, заслуживает восхищения, а главный кочк - самый мудрый из всех королей на свете... Когда действие напитка кончилось, путешественник опять увидел то же болото и людей, живущих в его трясине... То есть изменялась не жизнь вокруг людей-кочек, а только их взгляд на нее...
   - Понимаю, что ты хочешь сказать: наш народ одурачен так же, как люди-кочки, только вместо источника истины у нас есть источник информации, иными словами, самая честная газета "Правда"?.. Но как ты собираешься донести до народа эту свою правду? Издавать собственную газету? Организовать свою партию?
   Катерина поникла.
   - Наташа, не торопи меня. В больнице я думала об этом, и мне казалось все таким ясным и понятным, что я не смогла улежать... Надо как-то объяснять людям, что происходит на самом деле.
   - А что происходит?
   - Мы не сопротивляемся злу. Не боремся с несправедливостью. Я поняла, какую великую силу имеет слово. Раньше и рабочие, и крестьяне знали, что зло - это всякого рода эксплуататоры, а несправедливость - строй, при котором есть богатые и бедные. Причем бедным казалось, что они несправедливо бедные, а богатые - незаслуженно богатые. Теперь вроде нет эксплуататоров, нет богатеев...
   - Вот именно, против кого бороться? Против своих же, которые стоят у власти? Как у вас на Украине говорят?
   - Бачилы очи, що куповалы...
   - Мы как-то с ребятами из цирка на автозаводе выступали и слышали, что говорят рабочие. Знаешь, как они расшифровывают аббревиатуру ВКП (б)? Второе крепостное право. Но говорят это шепотом, а вдруг услышат слуги народа с Лубянки? Утащат в свой подвал, и поминай, как звали!
   - Выходит, теперь ничего нельзя сделать? И мы, как овцы, должны молчать и ждать, когда придут и нас зарежут?.. Скажи, что с нами будет? Когда-то ведь ты это могла.
   - У меня, наверное, не получится. Я все последние годы старалась забыть о своих способностях. Саше это не нравилось. Он ясновидение ведьмачеством считал. Умолял меня жить, как все люди...
   - Саши давно нет, а мы - вот они, и сейчас никакие твои способности для нас не лишние. Начинай!
   - Погоди. Что значит, начинай? Думать о стране вообще или о ком-то в частности?
   - Подумай о ком-нибудь хорошо знакомом.
   - Давай о Яне Поплавском?
   - Давай.
   Наташа сосредоточилась, и тотчас в мозгу у неё будто полыхнуло. Она ясно увидела тетрадный листок в клеточку и чью-то руку, медленно выводящую крупные полупечатные буквы:" Поплавский Ян Георгиевич говорил на лекции, что великий ученый товарищ Лысенко - оферист!" В доносе так и было написано - аферист через "о"...
   - В доносе! Так это же донос! Надо срочно предупредить Яна. Ты оставайся, а я побегу к нему домой.
   - Я с тобой.
   - Катя, посмотри на себя в зеркало - краше в гроб кладут. Федор мне этого не простит!.
   - А я себе не прощу, если с тобой что-нибудь случится.
   - Про меня в будущем пока ничего плохого не сказано, - невесело пошутила Наташа.<|><197> Да и про тебя. Давай не будем горячиться и станем делать все по порядку, хорошо?
   Она разговаривала с подругой как с нервнобольной, мягко, успокаивающе, и думала о том, что как раз Ян мог бы успокоить Катерину, подлечить её расстроенные нервы... Мог бы, но теперь помощь требуется ему самому.
   Она бросилась к вешалке. Катя рядом тоже поспешно одевалась.
   - Погоди, давай позвоним, может, он дома?
   Трубку взяла дочь Поплавских Варвара.
   - Нет, тетя Катя, - сказала она, - папы дома нет, у него сейчас лекция.
   - В мединститут поедем, - скомандовала Катерина, на глазах обретая прежний образ женщины уравновешенной и целеустремленной.
   Как всегда бывает в таких случаях, трамвай еле тащился по рельсам все время ему что-то перекрывало дорогу; сигналили машины, ругались пассажиры. Но, как говорится, не было бы счастья... Поплавского не пришлось вызывать с лекции. Когда запыхавшиеся женщины подбежали к аудитории, оттуда как раз хлынул поток студентов. Наиболее любознательные все ещё толпились возле преподавателя, но Катерина решительной рукой отодвинула их в сторону и требовательно сказала:
   - Ян Георгиевич, у нас появились непредвиденные обстоятельства. Прошу вас, ненадолго отойдем в сторонку.
   - Катерина Остаповна! - он расплылся в улыбке и ответил одному из студентов: - Ход ваших мыслей, Жарков, мне нравится, но, как сказали бы математики, в этом уравнении у вас вместо минуса должен быть плюс... Подумайте как следует, а завтра скажете мне, в чем ваша ошибка.
   Он пошел за Катериной и увидел Наташу.
   - Понятно, дело запахло керосином. Иначе обе подружки не заявились бы прямо в институт... Кстати, Катя, ты неважно выглядишь. Что-то по-женски?
   - Все-то ты знаешь, - вздохнула Наташа. - О других. А над тобой самим уже топор занесен...
   - Серьезно, что ли? - Ян все ещё улыбался, но постепенно улыбка сползла с его лица, и он сказал Наташе так, как обычно говорил студентам: Давай коротко и по существу.
   Внимательно выслушал, но не засуетился, только взял Наташу за руку и сказал:
   - Давай попробуем сосредоточиться вместе. Думаем об одном. Я в свое время такое с Татьяной пробовал: результат действенней, чем в одиночку.
   Катя уже не удивлялась, глядя на их напряженные лица, уставившиеся в одну точку. Потом Ян выпустил руку Наташи и сказал специально для Катерины:
   - Сегодня ночью придут. Чувствовал ведь, но старался не думать, как будто можно бездействием беду отвести. Ничего не успел, даже Таньку на сына уговорить. Все подождать просила... Знахарю не написал. Придется девчонок моих посылать наудачу. Авось не выгонит.
   - Янек, - заволновалась Наташа, - но ты же ничего не знаешь! Да там ли твой Знахарь? А если его тоже за что-то арестовали? Вместе с агрономами-вредителями...
   - По сельским врачам вроде пока никакой кампании не было. Будем надеяться, что Петька со своим семейством жив и здоров... Если оставить жену с дочерью здесь, так рано или поздно и их загребут... Вот только как Татьяну из этой её секретки вырвать? Придется позвонить и обмануть, что с Варькой что-то случилось. Увы, не до церемоний.
   Понимая, что супругам надо попрощаться, Наташа и Катерина на вокзал все же пришли. Татьяна, которую Катя, не так уж часто с нею встречаясь, запомнила спокойной, мило улыбающейся, теперь, казалось, была полностью деморализована. Она плакала не переставая и все повторяла:
   - Янек, мы больше не увидимся, я это чувствую! Позволь нам остаться, Янек! Я не смогу жить без тебя, Янек!
   Юная Варвара, видимо, не до конца понимая, что происходит, тянула мать за рукав и говорила укоризненно:
   - Мама, перестань, неудобно, люди смотрят. Что они подумают?!