Эх, надо было вывернуть пробки! Что, если кто-нибудь проснется и включит ночник… Спуститься вниз, к щитку? Нет. Пригнувшись, крадусь по правой стороне комнаты, нащупываю стул. На спинке висит куртка. Домашняя куртка отца. Затаив дыхание, обыскиваю карманы. В левом - нет; в правом - нет; во внутреннем - тоже пусто.
Куда же он спрятал ключи? В карманах брюк нащупываю лишь носовой платок и складной нож. Через три-четыре шага - прикроватная тумбочка. Ногой задеваю ножку, храп внезапно прекращается. Вьюга на улице тоже на какое-то мгновение стихла, но тут же возобновилась с прежней силой. Я застыл на месте. Отец всхрапнул, потом еще раз, еще… и захрапел опять равномерно. Ящик тумбочки покачнулся, когда я сунул в него руку. Что-то звякнуло. Связка ключей!
На соседней кровати раздался кашель. Заскрипели пружины матраса. Мать медленно повернулась на другой бок. Казалось, это длится бесконечно. Мне захотелось выбежать из комнаты, пройти по коридору, не таясь, включить свет… До чего же неприятна темнота: следи за каждым своим движением, не ошибись… И от кого прячусь - от родителей. Что, если мое подозрение подтвердится и отец убил того мальчика?.. Знала ли об этом мать? Фриц? Вопросы, вопросы, совершенно не ко времени, только отвлекают. Сейчас надо прислушиваться к каждому шороху, это важнее. Наконец дыхание матери выровнялось. Быстрее за дверь, но спокойно, ничего не задеть! Только теперь я почувствовал, что лоб покрылся испариной и спина мокрая, хотя в комнате было прохладно и мерзли ноги.
В коридоре я задышал свободнее. Спустившись по лестнице, снова прислушался. Кроме завываний вьюги, ни малейшего звука. В руке чуть звякнули ключи. Я вдруг опять засомневался. Что это со мной? То не терпелось поскорее залезть в шкатулку, а теперь стою в нерешительности. Испугался? Чего еще бояться после тех ужасных месяцев, что остались позади,..
В комнату со шкафчиком я все же вошел не сразу. Хотя дверь легко двигалась в петлях, мне показалось, что она поддается еще труднее, чем недавно Улины ворота. Я боролся не с дверью, а с самим собой. Мне было противно то, что я намеревался сделать. А что, если я не найду ничего существенного?.. Там будет видно, время есть. Во всяком случае, никто из домашних не должен что-либо заметить. Это значит, что мне еще раз придется совершить проклятый рейс наверх и положить ключи в ящик.
Зажечь лампочку? Нет, рано. В пепельнице на столе я нашел коробку спичек. Крохотный огонек, а как он успокаивает! Видишь знакомую обстановку, стены, знаешь, что, кроме тебя, здесь никого нет. Не то что на темной лестнице, в коридоре или в родительской спальне.
В шкафчике меня интересовала только шкатулка. Вот она, тускло-зеленая с серебряным ободком. Но снова меня что-то удерживает. Вместо того чтобы сунуть ключ в замочную скважину и откинуть крышку, я зачем-то несу шкатулку к столу и ставлю ее.
Вот теперь необходим свет. Одной свечки хватит, а на рождественской елке их двенадцать. Фитиль, потрескивая, неохотно загорелся. Замок шкатулки открылся почти бесшумно, и крышка откинулась. Первое, что я увидел, - деньги, перевязанные пачки банкнотов. Ничего удивительного. Отец не доверял сберегательной кассе. Почему же он хранил шкатулку здесь? Ведь спали-то все наверху? Да, недальновидно поступает старик.
Деньги. Об этом я и не подумал. Мне стало страшно. Ведь если меня обнаружат или всего лишь заподозрят в том, что я открывал шкатулку, отец обвинит меня в краже. Этого я не предусмотрел.
Теперь уж все равно. Я вынул пачки и на дне шкатулки увидел большой коричневый конверт, запечатанный клейкой бумагой.
Таких конвертов у нас дома не было. Если его вскрыть, отец поймет, что кто-то лазил в шкатулку, и, конечно, заподозрит меня, а разъярившись, чего доброго, помчится в полицию. Только сейчас я осознал, как легкомысленно поступаю. Ведь я ко всему притрагивался голыми руками, на всех предметах остались отпечатки моих пальцев. Значит, бросить начатое? Положить все на место, а ключи в тумбочку… Но как же я тогда узнаю тайну?
Кажется, хлопнула наружная дверь?
Погасить свечку!
Прыжок к двери, напряженно вслушиваюсь. Как ни таращу глаза, все равно ничего не видно. Тихонько приотворяю дверь из комнаты. С улицы кто-то стучится? Прошли секунды, минуты, может быть, и четверть часа - я стою неподвижно, вглядываясь в темноту сеней. Невидимый «некто» делает, наверно, то же самое и с тем же успехом. Неслышно крадусь в сени. Лицо обдает мелкой снежной пылью. Поскрипывают дверные петли.
Никого. Просто я не закрыл как следует дверь и ветром ее распахнуло.
Быстро возвращаюсь в комнату, зажигаю свечу. Отложив в сторону пачки денег, вскрываю спичкой конверт. Извлекаю листок дешевой почтовой бумаги с бурыми пятнами. Прежде всего смотрю на подпись. Какой-то Артур шлет сердечный привет, привет…
Листок задрожал в руках, когда я повернул его, чтобы увидеть, кому пишет этот Артур. Буквы заплясали перед глазами. Как только они встали на свои места, я прочел имя Фридриха Мадера. В первой же строчке. «Дорогой Фридрих!» - начиналось письмо. Оно было написано пятнадцатого апреля этого года. Пальцы ощупали конверт. В нем лежало что-то еще. Я встряхнул его, оттуда выпал кусочек грязноватого картона с такими же бурыми пятнами, что и на письме. Он соскользнул со стола и на лету повернулся: фотография!
В это мгновение я не ощутил ни испуга, ни удовлетворения, ни отчаяния. Я нагнулся, поднял снимок и с первого же взгляда узнал на нем своих родителей; возле них едва держался на нетвердых ножках ребенок. Позади стоял мальчик постарше, лицо его было на снимке размыто.
Я пробежал глазами письмо, пропуская все неинтересное для себя. Потом прочитал еще раз, что Дитер Коссак после взрыва остался жив, его лишь легко ранило. Никто из жителей деревни - кроме автора письма - не решился войти во двор Коссаков, опасаясь наступить на мину. Затем пришли советские саперы и оцепили весь участок, подъехали также санитарные машины. Когда двор очистили от мин, он не знает, потому что на следующий день уехал из деревни. Фамилия автора письма - Мозер! Вот оно то доказательство, о котором говорил мне Мадер во время нашей ссоры и которое лежало у него в кармане куртки. Тот, кто завладел этим конвертом, и был… убийцей Мадера.
Эта мысль как громом поразила меня. За окном бушевала вьюга, а я стоял в оцепенении, пока у меня не закружилась голова и я не повалился в кресло.
Очнувшись, я заметил, что свеча наполовину сгорела. Сколько же времени я стоял, сидел? Меня вновь одолели раздумья.
Настоящее и прошлое. Отец и я. Его вина и предполагаемая моя. Все связано одной семьей. Яшке тут ни при чем, подумал я с удивлением, а ведь все казалось таким ясным, когда я уходил из его дома. Теперь я понял, почему отец был неописуемо изумлен, когда я «признался» ему в убийстве.
Мысли перепутались, кружась вокруг неопровержимого страшного факта: мой отец убил своего друга Фридриха Мадера, убил, наверно, столь же хладнокровно, как некогда маленького Дитера Коссака. Вторым преступлением он надеялся скрыть первое; Мадер, по-видимому, собирался разоблачить его. И теперь старик пойдет на все, чтобы скрыть содеянное. Такие, как он, иначе поступить не могут, для них это все равно что закон природы.
Я с отвращением собрал со стола деньги, чтобы положить их в шкатулку. Сомнений больше нет: Мадер подтвердил тогда завещание, будучи уверен, что Дитер Коссак умер от ран. В начале этого года он что-то заподозрил, списался с Мозером, и все выяснилось. Убийце маленького Коссака оставалось лишь одно: убрать опасного свидетеля до того, как он разгласит тайну. Мадер был настолько неосторожен, что первым делом обратился к своему бывшему другу. Возможно, он надеялся получить правдоподобный ответ, который рассеял бы его страшное подозрение. И эта вера в Эдвина Вайнхольда - человека лишила Мадера жизни, едва не погубила меня и нанесла тяжкий удар его дочери. А мать показала на суде, что ее муж весь вечер и всю ночь не выходил из дому.
Неожиданно дверная ручка дрогнула и стала медленно поворачиваться. Я протер глаза. Нет, это не галлюцинация. Ручка застыла в наклонном положении. Из коридора кто-то нажимал на нее. Пламя свечи с шипением потухло в моих пальцах. Затаив дыхание, я уставился во мрак. Тихий скрип. Неизвестный осторожно приотворил дверь. Дуновение холодного воздуха коснулось моего лица. Я чувствовал присутствие человека, застывшего в коридоре или на пороге… или уже изготовившегося к прыжку?
Гнетущая тишина. За окнами воет вьюга. Я вдохнул свежий морозный воздух - значит, неизвестный пришел с улицы. Почему же не было слышно колокольчика?
Неуверенными шагами он вошел в комнату и повернул направо, ни за что не задев. Я бесшумно скользнул влево. Хорошо бы оказаться у двери первым, подумал я…
У противоположной стены, где был выключатель, послышался шорох… Щелчок - и вспыхнула лампочка, Фриц пригнулся было, но, узнав меня, распрямился. С изумлением оглядел меня, шкатулку, деньги. Казалось, он совершенно растерялся.
- Какого черта ты тут делаешь? - спросил он и снова посмотрел на пачки денег.
- Случилась ужасная вещь, - начал я, не подумав о том, правильно ли поступаю, доверяясь Фрицу. Ему не придет в голову, что я хотел украсть деньги, а мне сейчас просто необходим был человек, который вместе со мной встретил бы надвигающуюся лавину.
- Что случилось? - прошептал он, не двигаясь с места. - Ну, говори же, черт побери.
Брат явно не доверял мне; он видел только деньги и меня, ночного взломщика.
- Отец убил Фридриха Мадера!
Его лицо под засыпанной снегом меховой шапкой побелело.
- Ты что, очумел?! - повысил он голос и мгновенно прикрыл дверь. - Как ты докажешь это?
Я взял со стола письмо и фотографию. Подумав, поднял их, показав Фрицу. Он отступил к стене и прислонился.
- Это кровь там, сбоку? - спросил он, пораженный.
Я кивнул. Фриц мелкими шажками приближался к столу.
- Нет, этого быть не может… Нет, не верю, - прошептал он и внезапно протянул руку к письму.
Я успел шагнуть в сторону.
- Дай сюда! - Его лицо перекосилось. - Пока сам не прочту, не поверю.
- Убери руки!
- Почему? Я тоже имею на то право, не меньше твоего.
- Значительно меньше, - сухо сказал я. - Меня все еще подозревают в убийстве. А эти бумаги окончательно доказывают, что я невиновен. Это мое оправдание.
- Ах так… Ну конечно… Я об этом не подумал, - пробормотал он, растерявшись. - Но почему ты с такой нахальной уверенностью подозреваешь отца в этом гнусном деле?
- Письмо и карточка были в нагрудном кармане Мадера, когда мы с ним шли по полю в тот вечер. Кто ими завладел, тот и убил его. Письмо с карточкой я нашел в конверте, вот в этой шкатулке.
- Кажется, Мадер только похлопал себя по нагрудному карману, когда говорил о доказательствах. Чьи это слова, а? Что, не так? - Фриц выпятил подбородок и угрожающе посмотрел на меня.
На какое-то мгновение я остолбенел. Я не ожидал, что он так быстро «включится».
- Я поправился тогда, так как думал, что суд подозревает, будто письмо забрал я, - неторопливо ответил я, взвешивая каждое слово.
- Может быть, отец случайно…
- Нет! Мадер напал на след преступления старика и потому был убит.
- Ну и что ты хочешь делать? - В голосе брата прозвучал страх. Его глаза умоляюще смотрели на меня. - Неужто засадишь родного отца в тюрьму? Подумай!
- Родного отца… Ты гордишься им? Может, мне пожалеть его за то, что он хотел меня погубить? Пятнадцать лет! Да ты понимаешь, что значит просидеть такой срок ни за что?
Фриц опустился в кресло и подпер голову кулаками. Пусть подумает, решил я. Такое не переваришь сразу.
- Тебя оправдают и без этого доказательства.
- Брось! Он сам мне хорошо растолковал, что такое недостаток улик. Нет. Убийца есть убийца - даже если он наш отец.
- Может, нам сходить сейчас за полицией?
Нам? Фриц сказал «нам».Я сразу успокоился оттого, что он понял, как плохо обстоит дело, и что он мне сочувствует.
- Только прошу тебя, Вальтер: я не могу так сразу поверить в это, хотя умом все понимаю… Давай позовем его. Пусть сам скажет. Если признается, один постережет его, другой сбегает за полицией. - Фриц с мольбой поглядел на меня.
А почему бы и не попробовать, подумал я. Хуже не будет. К тому же в руках у меня улики, хотя я на собственном опыте узнал, сколь весомы могут быть они…
- Зови его.
Фриц вышел, шаркая по полу. Он был обут в тонкие полуботинки. Наверное, ходил на танцы в трактир, развлекался, проводил девушку. Может, и выпил.
Немудрено остолбенеть, услышав после веселого вечера такую новость. Ведь рушился мир, егомир. Без двора, сараев, хлева, лошадей, коров, свиней, овец, гусей и кур он не представлял жизни. Даже ежедневные перебранки с родителями были нужны ему, как еда и сон. Покачнувшись на пороге, он затем бережно прикрыл за собой дверь.
VII
Я остался наедине со шкатулкой, деньгами и письмом. Вообще-то мне следовало бы что-нибудь предпринять, но я обещал дожидаться… Хорошо, что Фриц сейчас заодно со мной. Не всегда так бывало; в семейных раздорах он принимал то ту, то другую сторону, и предугадать его позицию было трудно. Он объяснял это тем, что хочет судить объективно, непредвзято, по справедливости. Может, я ошибался, предполагая всегда, что прав я? И тем самым нередко отталкивал брата, вынуждая его заступаться за отца? Возможно. Но сейчас он сразу согласился со мной передать отца в руки правосудия, хотя его глаза были полны страха.
Надо надеяться, что Фриц не ошибся, не поддался ни гневу, ни жалости. Когда я был в беде, он считал своим долгом вступаться за меня, это возвышало его в собственных глазах. Теперь положение изменилось: в беду попал отец. А что, если Фриц передумает, переметнется к старику - ведь это будет не «по справедливости» и с его точки зрения? Но разве справедливо то, что он выказывает свою братскую любовь ко мне, предполагаемому преступнику?
Ну где же они застряли?.. Сколько времени уже прошло, как Фриц отправился наверх, пять минут, час? Я потерял всякое ощущение времени.
Мысли перенеслись к матери. Если она сказала неправду, что ее муж был дома, значит, что-то подозревала. Фриц показал на суде то же самое. Не могли же все трое сговориться!
Шаги на лестнице. Шепот. Опять тишина. Комок подступил к горлу: не ошибся ли я в чем-нибудь? Передо мной лежали банкноты, письмо, фотография…
Распахнулась дверь. Старик, задержавшись на пороге, испепеляющим взглядом смотрел на меня. В его глазах я не заметил ни страха, ни мольбы, ни раскаяния, ни даже любопытства. Я понял: он все знает. Взгляд его был ужасен. Меня даже дрожь пробрала. Передо мной был страшный противник, который не остановится ни перед чем.
Но я не испугался. Окончательное слово за мной. Да и брат меня поддержит. Одно лишь удивляло: зачем Фриц все ему рассказал? Старик сразу смекнул, что его ждет, и успел подготовиться. И сейчас, когда я смотрел на них обоих, мне не показалось, будто их разделяет пропасть. Фриц неторопливо обошел вокруг стола, постоял, огляделся и направился к елке. Что ему надо? Может, отец уговорил его действовать заодно и отнять у меня документы? Я схватил фотографию, письмо, конверт и сунул их в карман. Отступая в сторону, я заметил, что старик повернул ключ в двери и вынул его. Затем подошел к столу, с жадностью сгреб деньги, но, передумав, швырнул обратно на стол. Он отнюдь не был похож на человека, который потрясен, угнетен или напуган случившимся. Напротив, он вел себя так, словно собирался требоватьотчета, а не отчитываться. Он уселся в кресло возле стола, Фриц - на диван у елки, а я отошел к двери и прислонился к стене.
- С каких это пор дети стали взламывать шкафы в родительском доме? - В резком голосе старика слышались порицание и угроза.
Мои иллюзии насчет поддержки со стороны брата улетучивались. Фриц сидел пригнувшись, словно насторожившийся пес.
- Если отец становится убийцей, а вину сваливает на сына, то детям ничего иного не остается, - ответил я с ожесточением.
- Чего ты там вообразил своей дурацкой башкой? Вырастил, выкормил, называется!
- Мог бы не кормить - убил бы, как Дитера Коссака, и все!
Старик вздрогнул. Мой удар застал его врасплох. Хорошо, что я не посвятил в это Фрица. Через некоторое время старик выпрямился и, к моему изумлению, начал беззвучно смеяться.
Меня охватило бешенство, я готов был удушить его за этот презрительный смех.
- Ишь хитрец! Как ты это докажешь?
- Письмом, фотографией и… и…
- Что «и»? - Старик подался вперед, в его глазах мелькнул страх.
Я хотел было упомянуть о другом письме, которое мы нашли с Улой, но вовремя спохватился, решив придержать этот козырь.
- Что значит «и», спрашиваю? - грозно повторил он.
- Этого Мозера нетрудно будет разыскать, - ответил я неопределенно.
Он клюнул на приманку и опустил глаза, словно опасаясь, что я прочту его мысли.
- Кто еще знает о его существовании? - спросил он шепотом.
- Ты.
- Балда. Если я в этом признаюсь, тогда уж мне лучше сразу в петлю… А я хочу жить. Жить! В своем доме, которому отдал все силы, а не за тюремной решеткой.
- Фриц - свидетель.
- Слава богу, он хороший сын. Не то, что ты. И все мое добро ему достанется.
Фриц чуть заметно кивнул. И тут мне стало окончательно ясно, что он не со мной. Он предал меня. Предал, наверно, еще в ту минуту, когда предложил позвать отца.
- Я тоже немало знаю, - возразил я с торжеством.
- Ладно, кто еще?
- Если бы еще кто знал, ты давно бы сидел в тюрьме.
- Очень хорошо, значит, полиция ничего не узнает про этого Мозера.
- Узнает. От меня!
- А ты подумай хорошенько, не дурак ведь. Возьми бумажку, ручку - Фриц подаст тебе, что надо, - и пиши: «Я, Вальтер Вайнхольд, желая покаяться перед моими родителями, признаюсь, что убил Фридриха Мадера, будучи в состоянии раздражения». Видишь, я даже предлагаю тебе выход: как-никак смягчающие обстоятельства. Я-то великодушен, а ты все мелочишься… Вот, а записочку сунешь в конверт, заклеишь и на конверте напишешь: «Вскрыть только после моей смерти».
Это конец! Третье преступление логически последует за вторым. Вот почему он вытащил ключ из двери. Я озирался в поисках выхода. Пока еще я жив. Мне не верилось, что Фриц дал себя уговорить на убийство.
- Одним убийством больше для тебя и впрямь не имеет никакого значения, - сказал я и даже постарался иронически: улыбнуться.
- Испугался, а? Не бойся. Живи хоть сто лет, если дотянешь. Писулька эта надобна мне для гарантии. Она тебя заставит молчать до самой смерти. Как ты скончаешься, меня не интересует. Главное, будешь держать язык за зубами, пока меня землей не засыплют. А надпись на конверте к тому, чтобы меня никто не попрекнул, будто я все знал еще при твоей жизни. Как-никак я уважаю пожелание своего сына. Вот. За это получишь двадцать тысяч марок, можешь взять их прямо сейчас. И разойдемся подобру-поздорову.
Я пропустил мимо ушей его предложение. Мое решение было твердым.
- Ты предстанешь перед судом и ответишь за свои преступления.
- Дубина стоеросовая! Думать надо, не то в лужу сядешь. Дитера Коссака никто не убивал. Он сам умер, естественным путем, ночью, после несчастья. В больнице небось сохранилась запись о том. Да и старый доктор Мюллер должен помнить. Он попытался оперировать мальчишку, да поздно было. Осколки сидели в мозгу слишком глубоко. Если я не хочу раскапывать эту историю, то лишь потому, что тогда с завещанием были всякие неприятности.
- Остается смерить Фридриха Мадера.
- Он сам виноват, что поделаешь. Ему взбрела в голову та же дурацкая мысль, что и тебе. Он считал, что я должен явиться в полицию и выложить им все на блюдечке. Уперся, как козел: он, мол, возражал, когда подписывали завещание, и засвидетельствовал против совести. Ведь я бы тогда лишился двора навечно. А в нем вся моя жизнь, понимаешь ли ты это, балда? И лучше не троньте мой двор, нет у вас таких прав!
- А свидетельства Мозера было разве недостаточно?
- Мозер сбежал. Чем-то он замарался при нацистах. Мадер воротился с фронта как раз ночью, после того несчастья. Его двор разграбили свои же солдаты, при отступлении, скот какой порезали, а какой угнали. Жена его уехала к родне. Он воспользовался случаем и согласился поддержать меня на суде, в общем, подтвердил, что Коссак был в ясном уме и твердой памяти, когда писал завещание.
- Ему было известно, что Дитер Коссак умер?
- Конечно. Об этом все знали. Доктор самолично рассказал тогдашнему бургомистру - вот тебе и еще одно доказательство. Человек тот жив, служит сейчас где-то в министерстве, отыскать его можно.
Не спуская глаз с обоих, я обдумывал услышанное, сопоставлял факты, готовился уличить старика во лжи. Чересчур просто мне все это казалось…
Значит, отдай ему заявление и помалкивай. А не смолчу - он «совершенно случайно» вскроет конверт с моим признанием-завещанием. Да, продумал досконально, рассчитал все варианты. Не учел только одно: мое неукротимое желание доказать свою невиновность ради Улы и моего будущего.
- Зачем же ты сейчас во всем сознался?
- Не твоя забота. Много узнаешь - сон потеряешь.
- На эту грязную сделку я не пойду!
Старик откинулся в кресле и пристально посмотрел на меня. Фриц бросил на него вопросительный взгляд. Я заметил, как старик кивнул ему.
- Тогда ты живым отсюда не выйдешь, - процедил он.
Фриц оперся руками о колени, готовый броситься на меня. Я взвесил свои шансы. Один против двоих. Старику грозит пожизненное, а то и смертная казнь. Ему есть, что терять. А Фрицу?.. Ни тому, ни другому двор, конечно, не хочется отдавать. Это их объединяет. Помощи мне ждать не от кого. Мать, возможно, что и услышит… нет, вряд ли; вьюга по-прежнему бушует. Ночка, как нарочно, выдалась для преступления: сначала она помогла мне, а теперь - моим противникам.
- Ты же ничем не рискуешь, - подал голос Фриц.
Он еще говорит о риске для меня, будто смерть человека - обыкновенная сделка. А убийца, разгуливающий на свободе, а реабилитация невиновного? «Ничем не рискуешь…»
Да, последняя надежда лопнула, брат давно посвящен в дела старика, иначе они не сговорились бы так быстро. Он лишь попытался усыпить меня. Старик действовал жестко, а Фриц пускал в ход лесть и братскую любовь. Он взял на себя роль бескорыстного адвоката. И начал ее играть не после моего освобождения и даже не во время тюремного свидания. Гораздо раньше. Еще на следствии, когда он всячески подчеркивал мои достоинства. Разногласия между отцом и сыном заключались лишь в тактике, с помощью которой они хотели помешать моим дальнейшим розыскам убийцы. Однако оба метода не принесли им успеха. Теперь они решили действовать напролом. И все же я был убежден, что Фриц не пойдет на убийство, не станет рисковать своей свободой, а то и жизнью ради того лишь, чтобы скрыть вину отца. А вообще-то не угадаешь, как он поступит… Но легко они со мной не справятся. Эх, если бы дверь была открыта. Вряд ли они осмелятся убить меня. Хотят только запугать да выжать это заявление. Я почувствовал себя увереннее и рассмеялся.
- Не старайтесь, я ничего не подпишу. Вам трудно будет объяснить мою насильственную смерть.
- Почему? - Старик пытался казаться спокойным, по я видел, что его трясет от злости.
Вероятно, он был убежден, что я приму его предложение. Своим отказом я вынуждал его перейти к действию.
- Нет, не трудно, - прохрипел он.
Я с ужасом заметил, как Фриц вытащил из-под куртки топор и положил его возле себя на диван. Все было подготовлено, ловушка захлопнулась. Расплата за мою глупость, за то, что я расчувствовался и пожалел родного братца: если б я отнес его куртку старшему лейтенанту и рассказал о том, что узнал и о чем догадывался, - все повернулось бы иначе. Фриц одурачил меня. В сочельник он отправился не на переговоры с Улой, а для того, чтобы поискать в доме какой-либо уличающий материал.
- В сочельник вы оба ходили в дом Мадера, - простонал я.
- Да, мы были там, - подтвердил Фриц и поднялся. Старик тоже встал и оперся обеими руками о спинку кресла.
- Все продумано, - сказал он, еще надеясь, наверно, что я подпишу. - Мы поймали тебя на краже. Вон с тем топором ты бросился на нас, и нам ничего не оставалось, как отнять его у тебя и обороняться… Что ж, раз не хочешь по-хорошему.
Старик, видно, был без оружия. Он медленно двинулся ко мне. Вероятно, он намеревался затеять со мной драку и дать возможность Фрицу стукнуть меня топором сзади. Мне оставалось лишь одно: напасть на Фрица и вырвать у него топор. Фриц, словно угадав мою мысль, сжал топор двумя руками и внимательно следил за мной. Пора, иначе будет поздно. Ни секунды промедления. Я не боялся их, да и топор был не страшен; меня пугало другое: как я ударю топором человека, на это у меня не хватило бы духу. Я глянул на окно. Во мне было около центнера весу - оконный переплет не выдержит. Теперь Фриц двинулся на меня. В его глазах застыл страх перед тем, что он собрался сделать, чтобы спасти отца от суда; однако он надвигался - неуклонно, с отчаянной решимостью.
Я прыгнул к нему и схватился за топор. Дернул изо всей силы, но вырвать не удалось. Еще одна попытка. Опять безуспешно. Тогда я швырнул Фрица на пол, к стене, шага на два. Старик все еще стоял на прежнем месте. Фриц поднялся. Я схватил стул и бросил в него. Старик кинулся на подмогу, но поздно. У меня было четыре метра для разбега. Толчок. Звон стекла, треск дерева, сильный удар по голове и плечам. Оглушенный, кубарем лечу в сугроб. Ничего не почувствовал, кроме приятного холода. Плечо болит, рукой двигать не могу. Из окна льется молочный свет.
Куда же он спрятал ключи? В карманах брюк нащупываю лишь носовой платок и складной нож. Через три-четыре шага - прикроватная тумбочка. Ногой задеваю ножку, храп внезапно прекращается. Вьюга на улице тоже на какое-то мгновение стихла, но тут же возобновилась с прежней силой. Я застыл на месте. Отец всхрапнул, потом еще раз, еще… и захрапел опять равномерно. Ящик тумбочки покачнулся, когда я сунул в него руку. Что-то звякнуло. Связка ключей!
На соседней кровати раздался кашель. Заскрипели пружины матраса. Мать медленно повернулась на другой бок. Казалось, это длится бесконечно. Мне захотелось выбежать из комнаты, пройти по коридору, не таясь, включить свет… До чего же неприятна темнота: следи за каждым своим движением, не ошибись… И от кого прячусь - от родителей. Что, если мое подозрение подтвердится и отец убил того мальчика?.. Знала ли об этом мать? Фриц? Вопросы, вопросы, совершенно не ко времени, только отвлекают. Сейчас надо прислушиваться к каждому шороху, это важнее. Наконец дыхание матери выровнялось. Быстрее за дверь, но спокойно, ничего не задеть! Только теперь я почувствовал, что лоб покрылся испариной и спина мокрая, хотя в комнате было прохладно и мерзли ноги.
В коридоре я задышал свободнее. Спустившись по лестнице, снова прислушался. Кроме завываний вьюги, ни малейшего звука. В руке чуть звякнули ключи. Я вдруг опять засомневался. Что это со мной? То не терпелось поскорее залезть в шкатулку, а теперь стою в нерешительности. Испугался? Чего еще бояться после тех ужасных месяцев, что остались позади,..
В комнату со шкафчиком я все же вошел не сразу. Хотя дверь легко двигалась в петлях, мне показалось, что она поддается еще труднее, чем недавно Улины ворота. Я боролся не с дверью, а с самим собой. Мне было противно то, что я намеревался сделать. А что, если я не найду ничего существенного?.. Там будет видно, время есть. Во всяком случае, никто из домашних не должен что-либо заметить. Это значит, что мне еще раз придется совершить проклятый рейс наверх и положить ключи в ящик.
Зажечь лампочку? Нет, рано. В пепельнице на столе я нашел коробку спичек. Крохотный огонек, а как он успокаивает! Видишь знакомую обстановку, стены, знаешь, что, кроме тебя, здесь никого нет. Не то что на темной лестнице, в коридоре или в родительской спальне.
В шкафчике меня интересовала только шкатулка. Вот она, тускло-зеленая с серебряным ободком. Но снова меня что-то удерживает. Вместо того чтобы сунуть ключ в замочную скважину и откинуть крышку, я зачем-то несу шкатулку к столу и ставлю ее.
Вот теперь необходим свет. Одной свечки хватит, а на рождественской елке их двенадцать. Фитиль, потрескивая, неохотно загорелся. Замок шкатулки открылся почти бесшумно, и крышка откинулась. Первое, что я увидел, - деньги, перевязанные пачки банкнотов. Ничего удивительного. Отец не доверял сберегательной кассе. Почему же он хранил шкатулку здесь? Ведь спали-то все наверху? Да, недальновидно поступает старик.
Деньги. Об этом я и не подумал. Мне стало страшно. Ведь если меня обнаружат или всего лишь заподозрят в том, что я открывал шкатулку, отец обвинит меня в краже. Этого я не предусмотрел.
Теперь уж все равно. Я вынул пачки и на дне шкатулки увидел большой коричневый конверт, запечатанный клейкой бумагой.
Таких конвертов у нас дома не было. Если его вскрыть, отец поймет, что кто-то лазил в шкатулку, и, конечно, заподозрит меня, а разъярившись, чего доброго, помчится в полицию. Только сейчас я осознал, как легкомысленно поступаю. Ведь я ко всему притрагивался голыми руками, на всех предметах остались отпечатки моих пальцев. Значит, бросить начатое? Положить все на место, а ключи в тумбочку… Но как же я тогда узнаю тайну?
Кажется, хлопнула наружная дверь?
Погасить свечку!
Прыжок к двери, напряженно вслушиваюсь. Как ни таращу глаза, все равно ничего не видно. Тихонько приотворяю дверь из комнаты. С улицы кто-то стучится? Прошли секунды, минуты, может быть, и четверть часа - я стою неподвижно, вглядываясь в темноту сеней. Невидимый «некто» делает, наверно, то же самое и с тем же успехом. Неслышно крадусь в сени. Лицо обдает мелкой снежной пылью. Поскрипывают дверные петли.
Никого. Просто я не закрыл как следует дверь и ветром ее распахнуло.
Быстро возвращаюсь в комнату, зажигаю свечу. Отложив в сторону пачки денег, вскрываю спичкой конверт. Извлекаю листок дешевой почтовой бумаги с бурыми пятнами. Прежде всего смотрю на подпись. Какой-то Артур шлет сердечный привет, привет…
Листок задрожал в руках, когда я повернул его, чтобы увидеть, кому пишет этот Артур. Буквы заплясали перед глазами. Как только они встали на свои места, я прочел имя Фридриха Мадера. В первой же строчке. «Дорогой Фридрих!» - начиналось письмо. Оно было написано пятнадцатого апреля этого года. Пальцы ощупали конверт. В нем лежало что-то еще. Я встряхнул его, оттуда выпал кусочек грязноватого картона с такими же бурыми пятнами, что и на письме. Он соскользнул со стола и на лету повернулся: фотография!
В это мгновение я не ощутил ни испуга, ни удовлетворения, ни отчаяния. Я нагнулся, поднял снимок и с первого же взгляда узнал на нем своих родителей; возле них едва держался на нетвердых ножках ребенок. Позади стоял мальчик постарше, лицо его было на снимке размыто.
Я пробежал глазами письмо, пропуская все неинтересное для себя. Потом прочитал еще раз, что Дитер Коссак после взрыва остался жив, его лишь легко ранило. Никто из жителей деревни - кроме автора письма - не решился войти во двор Коссаков, опасаясь наступить на мину. Затем пришли советские саперы и оцепили весь участок, подъехали также санитарные машины. Когда двор очистили от мин, он не знает, потому что на следующий день уехал из деревни. Фамилия автора письма - Мозер! Вот оно то доказательство, о котором говорил мне Мадер во время нашей ссоры и которое лежало у него в кармане куртки. Тот, кто завладел этим конвертом, и был… убийцей Мадера.
Эта мысль как громом поразила меня. За окном бушевала вьюга, а я стоял в оцепенении, пока у меня не закружилась голова и я не повалился в кресло.
Очнувшись, я заметил, что свеча наполовину сгорела. Сколько же времени я стоял, сидел? Меня вновь одолели раздумья.
Настоящее и прошлое. Отец и я. Его вина и предполагаемая моя. Все связано одной семьей. Яшке тут ни при чем, подумал я с удивлением, а ведь все казалось таким ясным, когда я уходил из его дома. Теперь я понял, почему отец был неописуемо изумлен, когда я «признался» ему в убийстве.
Мысли перепутались, кружась вокруг неопровержимого страшного факта: мой отец убил своего друга Фридриха Мадера, убил, наверно, столь же хладнокровно, как некогда маленького Дитера Коссака. Вторым преступлением он надеялся скрыть первое; Мадер, по-видимому, собирался разоблачить его. И теперь старик пойдет на все, чтобы скрыть содеянное. Такие, как он, иначе поступить не могут, для них это все равно что закон природы.
Я с отвращением собрал со стола деньги, чтобы положить их в шкатулку. Сомнений больше нет: Мадер подтвердил тогда завещание, будучи уверен, что Дитер Коссак умер от ран. В начале этого года он что-то заподозрил, списался с Мозером, и все выяснилось. Убийце маленького Коссака оставалось лишь одно: убрать опасного свидетеля до того, как он разгласит тайну. Мадер был настолько неосторожен, что первым делом обратился к своему бывшему другу. Возможно, он надеялся получить правдоподобный ответ, который рассеял бы его страшное подозрение. И эта вера в Эдвина Вайнхольда - человека лишила Мадера жизни, едва не погубила меня и нанесла тяжкий удар его дочери. А мать показала на суде, что ее муж весь вечер и всю ночь не выходил из дому.
Неожиданно дверная ручка дрогнула и стала медленно поворачиваться. Я протер глаза. Нет, это не галлюцинация. Ручка застыла в наклонном положении. Из коридора кто-то нажимал на нее. Пламя свечи с шипением потухло в моих пальцах. Затаив дыхание, я уставился во мрак. Тихий скрип. Неизвестный осторожно приотворил дверь. Дуновение холодного воздуха коснулось моего лица. Я чувствовал присутствие человека, застывшего в коридоре или на пороге… или уже изготовившегося к прыжку?
Гнетущая тишина. За окнами воет вьюга. Я вдохнул свежий морозный воздух - значит, неизвестный пришел с улицы. Почему же не было слышно колокольчика?
Неуверенными шагами он вошел в комнату и повернул направо, ни за что не задев. Я бесшумно скользнул влево. Хорошо бы оказаться у двери первым, подумал я…
У противоположной стены, где был выключатель, послышался шорох… Щелчок - и вспыхнула лампочка, Фриц пригнулся было, но, узнав меня, распрямился. С изумлением оглядел меня, шкатулку, деньги. Казалось, он совершенно растерялся.
- Какого черта ты тут делаешь? - спросил он и снова посмотрел на пачки денег.
- Случилась ужасная вещь, - начал я, не подумав о том, правильно ли поступаю, доверяясь Фрицу. Ему не придет в голову, что я хотел украсть деньги, а мне сейчас просто необходим был человек, который вместе со мной встретил бы надвигающуюся лавину.
- Что случилось? - прошептал он, не двигаясь с места. - Ну, говори же, черт побери.
Брат явно не доверял мне; он видел только деньги и меня, ночного взломщика.
- Отец убил Фридриха Мадера!
Его лицо под засыпанной снегом меховой шапкой побелело.
- Ты что, очумел?! - повысил он голос и мгновенно прикрыл дверь. - Как ты докажешь это?
Я взял со стола письмо и фотографию. Подумав, поднял их, показав Фрицу. Он отступил к стене и прислонился.
- Это кровь там, сбоку? - спросил он, пораженный.
Я кивнул. Фриц мелкими шажками приближался к столу.
- Нет, этого быть не может… Нет, не верю, - прошептал он и внезапно протянул руку к письму.
Я успел шагнуть в сторону.
- Дай сюда! - Его лицо перекосилось. - Пока сам не прочту, не поверю.
- Убери руки!
- Почему? Я тоже имею на то право, не меньше твоего.
- Значительно меньше, - сухо сказал я. - Меня все еще подозревают в убийстве. А эти бумаги окончательно доказывают, что я невиновен. Это мое оправдание.
- Ах так… Ну конечно… Я об этом не подумал, - пробормотал он, растерявшись. - Но почему ты с такой нахальной уверенностью подозреваешь отца в этом гнусном деле?
- Письмо и карточка были в нагрудном кармане Мадера, когда мы с ним шли по полю в тот вечер. Кто ими завладел, тот и убил его. Письмо с карточкой я нашел в конверте, вот в этой шкатулке.
- Кажется, Мадер только похлопал себя по нагрудному карману, когда говорил о доказательствах. Чьи это слова, а? Что, не так? - Фриц выпятил подбородок и угрожающе посмотрел на меня.
На какое-то мгновение я остолбенел. Я не ожидал, что он так быстро «включится».
- Я поправился тогда, так как думал, что суд подозревает, будто письмо забрал я, - неторопливо ответил я, взвешивая каждое слово.
- Может быть, отец случайно…
- Нет! Мадер напал на след преступления старика и потому был убит.
- Ну и что ты хочешь делать? - В голосе брата прозвучал страх. Его глаза умоляюще смотрели на меня. - Неужто засадишь родного отца в тюрьму? Подумай!
- Родного отца… Ты гордишься им? Может, мне пожалеть его за то, что он хотел меня погубить? Пятнадцать лет! Да ты понимаешь, что значит просидеть такой срок ни за что?
Фриц опустился в кресло и подпер голову кулаками. Пусть подумает, решил я. Такое не переваришь сразу.
- Тебя оправдают и без этого доказательства.
- Брось! Он сам мне хорошо растолковал, что такое недостаток улик. Нет. Убийца есть убийца - даже если он наш отец.
- Может, нам сходить сейчас за полицией?
Нам? Фриц сказал «нам».Я сразу успокоился оттого, что он понял, как плохо обстоит дело, и что он мне сочувствует.
- Только прошу тебя, Вальтер: я не могу так сразу поверить в это, хотя умом все понимаю… Давай позовем его. Пусть сам скажет. Если признается, один постережет его, другой сбегает за полицией. - Фриц с мольбой поглядел на меня.
А почему бы и не попробовать, подумал я. Хуже не будет. К тому же в руках у меня улики, хотя я на собственном опыте узнал, сколь весомы могут быть они…
- Зови его.
Фриц вышел, шаркая по полу. Он был обут в тонкие полуботинки. Наверное, ходил на танцы в трактир, развлекался, проводил девушку. Может, и выпил.
Немудрено остолбенеть, услышав после веселого вечера такую новость. Ведь рушился мир, егомир. Без двора, сараев, хлева, лошадей, коров, свиней, овец, гусей и кур он не представлял жизни. Даже ежедневные перебранки с родителями были нужны ему, как еда и сон. Покачнувшись на пороге, он затем бережно прикрыл за собой дверь.
VII
Я остался наедине со шкатулкой, деньгами и письмом. Вообще-то мне следовало бы что-нибудь предпринять, но я обещал дожидаться… Хорошо, что Фриц сейчас заодно со мной. Не всегда так бывало; в семейных раздорах он принимал то ту, то другую сторону, и предугадать его позицию было трудно. Он объяснял это тем, что хочет судить объективно, непредвзято, по справедливости. Может, я ошибался, предполагая всегда, что прав я? И тем самым нередко отталкивал брата, вынуждая его заступаться за отца? Возможно. Но сейчас он сразу согласился со мной передать отца в руки правосудия, хотя его глаза были полны страха.
Надо надеяться, что Фриц не ошибся, не поддался ни гневу, ни жалости. Когда я был в беде, он считал своим долгом вступаться за меня, это возвышало его в собственных глазах. Теперь положение изменилось: в беду попал отец. А что, если Фриц передумает, переметнется к старику - ведь это будет не «по справедливости» и с его точки зрения? Но разве справедливо то, что он выказывает свою братскую любовь ко мне, предполагаемому преступнику?
Ну где же они застряли?.. Сколько времени уже прошло, как Фриц отправился наверх, пять минут, час? Я потерял всякое ощущение времени.
Мысли перенеслись к матери. Если она сказала неправду, что ее муж был дома, значит, что-то подозревала. Фриц показал на суде то же самое. Не могли же все трое сговориться!
Шаги на лестнице. Шепот. Опять тишина. Комок подступил к горлу: не ошибся ли я в чем-нибудь? Передо мной лежали банкноты, письмо, фотография…
Распахнулась дверь. Старик, задержавшись на пороге, испепеляющим взглядом смотрел на меня. В его глазах я не заметил ни страха, ни мольбы, ни раскаяния, ни даже любопытства. Я понял: он все знает. Взгляд его был ужасен. Меня даже дрожь пробрала. Передо мной был страшный противник, который не остановится ни перед чем.
Но я не испугался. Окончательное слово за мной. Да и брат меня поддержит. Одно лишь удивляло: зачем Фриц все ему рассказал? Старик сразу смекнул, что его ждет, и успел подготовиться. И сейчас, когда я смотрел на них обоих, мне не показалось, будто их разделяет пропасть. Фриц неторопливо обошел вокруг стола, постоял, огляделся и направился к елке. Что ему надо? Может, отец уговорил его действовать заодно и отнять у меня документы? Я схватил фотографию, письмо, конверт и сунул их в карман. Отступая в сторону, я заметил, что старик повернул ключ в двери и вынул его. Затем подошел к столу, с жадностью сгреб деньги, но, передумав, швырнул обратно на стол. Он отнюдь не был похож на человека, который потрясен, угнетен или напуган случившимся. Напротив, он вел себя так, словно собирался требоватьотчета, а не отчитываться. Он уселся в кресло возле стола, Фриц - на диван у елки, а я отошел к двери и прислонился к стене.
- С каких это пор дети стали взламывать шкафы в родительском доме? - В резком голосе старика слышались порицание и угроза.
Мои иллюзии насчет поддержки со стороны брата улетучивались. Фриц сидел пригнувшись, словно насторожившийся пес.
- Если отец становится убийцей, а вину сваливает на сына, то детям ничего иного не остается, - ответил я с ожесточением.
- Чего ты там вообразил своей дурацкой башкой? Вырастил, выкормил, называется!
- Мог бы не кормить - убил бы, как Дитера Коссака, и все!
Старик вздрогнул. Мой удар застал его врасплох. Хорошо, что я не посвятил в это Фрица. Через некоторое время старик выпрямился и, к моему изумлению, начал беззвучно смеяться.
Меня охватило бешенство, я готов был удушить его за этот презрительный смех.
- Ишь хитрец! Как ты это докажешь?
- Письмом, фотографией и… и…
- Что «и»? - Старик подался вперед, в его глазах мелькнул страх.
Я хотел было упомянуть о другом письме, которое мы нашли с Улой, но вовремя спохватился, решив придержать этот козырь.
- Что значит «и», спрашиваю? - грозно повторил он.
- Этого Мозера нетрудно будет разыскать, - ответил я неопределенно.
Он клюнул на приманку и опустил глаза, словно опасаясь, что я прочту его мысли.
- Кто еще знает о его существовании? - спросил он шепотом.
- Ты.
- Балда. Если я в этом признаюсь, тогда уж мне лучше сразу в петлю… А я хочу жить. Жить! В своем доме, которому отдал все силы, а не за тюремной решеткой.
- Фриц - свидетель.
- Слава богу, он хороший сын. Не то, что ты. И все мое добро ему достанется.
Фриц чуть заметно кивнул. И тут мне стало окончательно ясно, что он не со мной. Он предал меня. Предал, наверно, еще в ту минуту, когда предложил позвать отца.
- Я тоже немало знаю, - возразил я с торжеством.
- Ладно, кто еще?
- Если бы еще кто знал, ты давно бы сидел в тюрьме.
- Очень хорошо, значит, полиция ничего не узнает про этого Мозера.
- Узнает. От меня!
- А ты подумай хорошенько, не дурак ведь. Возьми бумажку, ручку - Фриц подаст тебе, что надо, - и пиши: «Я, Вальтер Вайнхольд, желая покаяться перед моими родителями, признаюсь, что убил Фридриха Мадера, будучи в состоянии раздражения». Видишь, я даже предлагаю тебе выход: как-никак смягчающие обстоятельства. Я-то великодушен, а ты все мелочишься… Вот, а записочку сунешь в конверт, заклеишь и на конверте напишешь: «Вскрыть только после моей смерти».
Это конец! Третье преступление логически последует за вторым. Вот почему он вытащил ключ из двери. Я озирался в поисках выхода. Пока еще я жив. Мне не верилось, что Фриц дал себя уговорить на убийство.
- Одним убийством больше для тебя и впрямь не имеет никакого значения, - сказал я и даже постарался иронически: улыбнуться.
- Испугался, а? Не бойся. Живи хоть сто лет, если дотянешь. Писулька эта надобна мне для гарантии. Она тебя заставит молчать до самой смерти. Как ты скончаешься, меня не интересует. Главное, будешь держать язык за зубами, пока меня землей не засыплют. А надпись на конверте к тому, чтобы меня никто не попрекнул, будто я все знал еще при твоей жизни. Как-никак я уважаю пожелание своего сына. Вот. За это получишь двадцать тысяч марок, можешь взять их прямо сейчас. И разойдемся подобру-поздорову.
Я пропустил мимо ушей его предложение. Мое решение было твердым.
- Ты предстанешь перед судом и ответишь за свои преступления.
- Дубина стоеросовая! Думать надо, не то в лужу сядешь. Дитера Коссака никто не убивал. Он сам умер, естественным путем, ночью, после несчастья. В больнице небось сохранилась запись о том. Да и старый доктор Мюллер должен помнить. Он попытался оперировать мальчишку, да поздно было. Осколки сидели в мозгу слишком глубоко. Если я не хочу раскапывать эту историю, то лишь потому, что тогда с завещанием были всякие неприятности.
- Остается смерить Фридриха Мадера.
- Он сам виноват, что поделаешь. Ему взбрела в голову та же дурацкая мысль, что и тебе. Он считал, что я должен явиться в полицию и выложить им все на блюдечке. Уперся, как козел: он, мол, возражал, когда подписывали завещание, и засвидетельствовал против совести. Ведь я бы тогда лишился двора навечно. А в нем вся моя жизнь, понимаешь ли ты это, балда? И лучше не троньте мой двор, нет у вас таких прав!
- А свидетельства Мозера было разве недостаточно?
- Мозер сбежал. Чем-то он замарался при нацистах. Мадер воротился с фронта как раз ночью, после того несчастья. Его двор разграбили свои же солдаты, при отступлении, скот какой порезали, а какой угнали. Жена его уехала к родне. Он воспользовался случаем и согласился поддержать меня на суде, в общем, подтвердил, что Коссак был в ясном уме и твердой памяти, когда писал завещание.
- Ему было известно, что Дитер Коссак умер?
- Конечно. Об этом все знали. Доктор самолично рассказал тогдашнему бургомистру - вот тебе и еще одно доказательство. Человек тот жив, служит сейчас где-то в министерстве, отыскать его можно.
Не спуская глаз с обоих, я обдумывал услышанное, сопоставлял факты, готовился уличить старика во лжи. Чересчур просто мне все это казалось…
Значит, отдай ему заявление и помалкивай. А не смолчу - он «совершенно случайно» вскроет конверт с моим признанием-завещанием. Да, продумал досконально, рассчитал все варианты. Не учел только одно: мое неукротимое желание доказать свою невиновность ради Улы и моего будущего.
- Зачем же ты сейчас во всем сознался?
- Не твоя забота. Много узнаешь - сон потеряешь.
- На эту грязную сделку я не пойду!
Старик откинулся в кресле и пристально посмотрел на меня. Фриц бросил на него вопросительный взгляд. Я заметил, как старик кивнул ему.
- Тогда ты живым отсюда не выйдешь, - процедил он.
Фриц оперся руками о колени, готовый броситься на меня. Я взвесил свои шансы. Один против двоих. Старику грозит пожизненное, а то и смертная казнь. Ему есть, что терять. А Фрицу?.. Ни тому, ни другому двор, конечно, не хочется отдавать. Это их объединяет. Помощи мне ждать не от кого. Мать, возможно, что и услышит… нет, вряд ли; вьюга по-прежнему бушует. Ночка, как нарочно, выдалась для преступления: сначала она помогла мне, а теперь - моим противникам.
- Ты же ничем не рискуешь, - подал голос Фриц.
Он еще говорит о риске для меня, будто смерть человека - обыкновенная сделка. А убийца, разгуливающий на свободе, а реабилитация невиновного? «Ничем не рискуешь…»
Да, последняя надежда лопнула, брат давно посвящен в дела старика, иначе они не сговорились бы так быстро. Он лишь попытался усыпить меня. Старик действовал жестко, а Фриц пускал в ход лесть и братскую любовь. Он взял на себя роль бескорыстного адвоката. И начал ее играть не после моего освобождения и даже не во время тюремного свидания. Гораздо раньше. Еще на следствии, когда он всячески подчеркивал мои достоинства. Разногласия между отцом и сыном заключались лишь в тактике, с помощью которой они хотели помешать моим дальнейшим розыскам убийцы. Однако оба метода не принесли им успеха. Теперь они решили действовать напролом. И все же я был убежден, что Фриц не пойдет на убийство, не станет рисковать своей свободой, а то и жизнью ради того лишь, чтобы скрыть вину отца. А вообще-то не угадаешь, как он поступит… Но легко они со мной не справятся. Эх, если бы дверь была открыта. Вряд ли они осмелятся убить меня. Хотят только запугать да выжать это заявление. Я почувствовал себя увереннее и рассмеялся.
- Не старайтесь, я ничего не подпишу. Вам трудно будет объяснить мою насильственную смерть.
- Почему? - Старик пытался казаться спокойным, по я видел, что его трясет от злости.
Вероятно, он был убежден, что я приму его предложение. Своим отказом я вынуждал его перейти к действию.
- Нет, не трудно, - прохрипел он.
Я с ужасом заметил, как Фриц вытащил из-под куртки топор и положил его возле себя на диван. Все было подготовлено, ловушка захлопнулась. Расплата за мою глупость, за то, что я расчувствовался и пожалел родного братца: если б я отнес его куртку старшему лейтенанту и рассказал о том, что узнал и о чем догадывался, - все повернулось бы иначе. Фриц одурачил меня. В сочельник он отправился не на переговоры с Улой, а для того, чтобы поискать в доме какой-либо уличающий материал.
- В сочельник вы оба ходили в дом Мадера, - простонал я.
- Да, мы были там, - подтвердил Фриц и поднялся. Старик тоже встал и оперся обеими руками о спинку кресла.
- Все продумано, - сказал он, еще надеясь, наверно, что я подпишу. - Мы поймали тебя на краже. Вон с тем топором ты бросился на нас, и нам ничего не оставалось, как отнять его у тебя и обороняться… Что ж, раз не хочешь по-хорошему.
Старик, видно, был без оружия. Он медленно двинулся ко мне. Вероятно, он намеревался затеять со мной драку и дать возможность Фрицу стукнуть меня топором сзади. Мне оставалось лишь одно: напасть на Фрица и вырвать у него топор. Фриц, словно угадав мою мысль, сжал топор двумя руками и внимательно следил за мной. Пора, иначе будет поздно. Ни секунды промедления. Я не боялся их, да и топор был не страшен; меня пугало другое: как я ударю топором человека, на это у меня не хватило бы духу. Я глянул на окно. Во мне было около центнера весу - оконный переплет не выдержит. Теперь Фриц двинулся на меня. В его глазах застыл страх перед тем, что он собрался сделать, чтобы спасти отца от суда; однако он надвигался - неуклонно, с отчаянной решимостью.
Я прыгнул к нему и схватился за топор. Дернул изо всей силы, но вырвать не удалось. Еще одна попытка. Опять безуспешно. Тогда я швырнул Фрица на пол, к стене, шага на два. Старик все еще стоял на прежнем месте. Фриц поднялся. Я схватил стул и бросил в него. Старик кинулся на подмогу, но поздно. У меня было четыре метра для разбега. Толчок. Звон стекла, треск дерева, сильный удар по голове и плечам. Оглушенный, кубарем лечу в сугроб. Ничего не почувствовал, кроме приятного холода. Плечо болит, рукой двигать не могу. Из окна льется молочный свет.